№ 12'07

Алексей Кленов

XPOHOC

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

СИБИРСКИЕ ОГНИ

Общество друзей Гайто Газданова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

Алексей Кленов

Рассказы

НЕВИДИМКА

Опаньки! А вот это уже интересно!.. А то Слава за пять часов дежурства уже звереть от скуки стал, тем более что на маршрут нынче пришлось выехать без напарника, да еще в этот медвежий угол. То есть в самый отдаленный уголок района, где машины появляются с периодичностью в час по чайной ложке. Да еще жара, будь она неладна, от которой, кажется, усохло не только тело, затянутое в форменную куртку и штаны со светоотражающими полосками, но и мозги в раскалившейся как банная печка черепушке.

Водитель бежевой «копейки», пошли Аллах ему денег на штраф, похоже, решил развеять в Славе сонную одурь и летел на пределе возможного, откровенно наплевав на стоящий при повороте знак ограничения скорости. Все-таки хорошая вещь «копейка», шустрая. Слава даже радар включать не стал, и без того было видно, что скорость не меньше девяноста на шестьдесят. В смысле километров на минуты. А знак, между прочим, четко предписывал ехать по этому участку никак не более сорока в час...

Шагнув от спрятавшейся за кустами патрульной машины к дороге, Слава властно выкинул вперед жезл и коротко свистнул. «Копейка» затормозила так, что, казалось, водитель вылетит через переднее стекло. Не вылетел... То есть вылетел, но не через стекло, а как положено, через дверь. Взъерошенный интеллигент лет сорока со съехавшими набок очечками и насмерть перепуганной физиономией. Слава, глянув на него, мысленно поморщился, представив нудную процедуру в двух актах. Акт первый: «Простите, знака не заметил». Акт второй: «Совести у вас нет, хапужники!» И почему такие вот интеллигентного вида чайники больше всех права качают? Ведь для их же безопасности знак поставлен, нельзя здесь больше сорока держать, по такой-то дороге. Ладно, машины не жалко, их дело. А если опрокинется?

Козырнув, Слава с хрипотцой отчеканил:

— Инспектор дорожно-патрульной службы сержант Мартынов. Превышаем? Документики поз...

— Какие еще документики?!! Стоишь тут как... Где надо, так нет вас... А тут ты...

Надо же, шустрый клиент попался. А по виду не скажешь. Набрав в грудь побольше воздуха, Слава рявкнул, аж уши заложило:

— Па-а-прашу не оскорблять! Где надо? Кому надо? Чего надо?

— Да там,— заорал мужик в полный голос,— авария! «Волга» в столб въехала, два трупа в салоне! Все кровищей забрызгано!

Оставив шутовской тон, Слава озабоченно уточнил:

— Уверен, что трупы? Может, живы еще? Как произошло, видел?

— Не видел... Откуда живы? Не шевелятся... Я подошел, заглянул в салон, а там... Минут десять в канаву травил, не мог остановиться...

— Да подожди ты с канавой! Хоть что-то видел? Что, прямо среди бела дня просто так в столб въехали?

— Даже не знаю как... В общем, я со стороны Лебедяни ехал, а впереди меня легковушка шла. Ни номера, ни марки сказать не могу, пылища на грунтовке страшная. Цвет, кажется, белый. Вот... А когда на асфальт выехали, отстал я, «Волга» уже у столба стояла, и на дороге только одна машина  была, очень далеко. Может, та самая, а может и нет. Больше ничего не знаю.

— Понятно... Далеко?

— Километров восемь...

Наспех переписав данные с документов очкарика, Слава запрыгнул в свою «шестерку» и сорвался с места, с мигалкой и сиреной, сразу выжав сотню, ворочая баранкой из стороны в сторону, ежеминутно рискуя опрокинуться на давно не ремонтируемой дороге, сплошь усеянной трещинами и рытвинами. Видавший виды «жигуленок» жалобно стонал и лязгал всеми сочленениями, но не до осторожности было, не до жалости. «Волга» проехала минут двадцать назад, восемь километров проскочила минут за десять. «Копейке» потребовалось, с ее скоростью, минут пять. Ну, пусть минут пять в канаву травил, в стрессовой ситуации всегда кажется, что времени проходит много, хотя реально раза в два меньше. Пусть минуты две прошло от аварии до обнаружения «Волги» водителем «копейки». Итого минут двадцать было у подонка, который аварию видел и трусливо сбежал, не оказав помощи, не сообщив никому. А может, сам же и виноват. За двадцать минут далеко не убежишь, и есть вполне реальный шанс догнать...

Зрелище было и впрямь не для людей с неустойчивой психикой. Съехавшая с дороги «Волга» в опору электропередач впечаталась основательно. Видимо, скорость была не меньше сотни, ограничение давно заканчивалось, и удар был таким, что двигатель частично въехал в салон. Кровищи было и впрямь немеряно, Слава с трудом подавил позыв рвоты. Все же преодолел брезгливость, приблизился вплотную, с нешуточной радостью заметил, что водитель жив, и мысленно отпустил в адрес нервозного водителя «копейки» парочку не самых лестных эпитетов. Пожилой мужчина за рулем «Волги» говорил тихо, почти шептал, и Славе пришлось наклониться к нему, чтобы разобрать хоть слово.

— Пощупай у... жены... пульс... жива?

Обогнув машину сзади, Слава осторожно взял за запястье женщину, наполовину вылетевшую на капот, потом приложил пальцы к ее шее.

— Жива. Ты не говори, нельзя тебе. У тебя, похоже, ребра сломаны, так что дыши осторожнее. Как бы легкие не задело...

— Молчи... слушай... Я врач. Вызывай «скорую» и реа... нимацию жен... жене... У нее перелом осн... основания черепа, скорее всего... Не вздумай шеве... лить. Того скота догони... белая «четверка»... номеров не... видел... Выскочил на скорости... в передок... мне... Догони. Нам ты не поможешь... Вызови и поез... жай... Все...

Спорить было бессмысленно, помочь им Слава действительно ничем не мог. Трогать их сейчас опасно, еще неизвестно, какие обломки костей можешь сдвинуть и что там они повредят. Без разговоров Слава заскочил в машину, резко тронул с места, и уже на ходу сообщил в райотдел, жалея, что не сделал этого сразу, поверив истеричному очкарику.

— «Пенал» восемнадцатому... «Пенал», ответь восемнадцатому...

— На связи...

— Сережа, у меня ДТП. На шестьдесят пятом километре зеленая тридцать первая «Волга», двое пострадавших. Мужчина и женщина лет по пятьдесят, плюс-минус. Тяжелые. Срочно «скорую» и реанимацию. Срочно! Преследую виновника, белый ВАЗ-2104, номер не установлен. Движется в направлении соседей, сориентируй, пусть ждут на КПМ. На правом переднем крыле предположительно вмятина, возможно со следами зеленой краски.

— Принял, передаю...

Минут десять Слава летел на предельной скорости, пугая редкие встречные машины сиреной, изредка останавливаясь расспросить водителей, но никто, как ни странно, белой «четверки» с вмятиной на крыле не видел. Тогда Слава выключил сирену, немного сбавил скорость, и повторно вызвал дежурного. И ничего утешительного не услышал. До границы района, по подсчетам, «жигуль» давно должен был доехать, но на КПМ его не видели. И водители встречных машин не видели. Свернул на грунтовку? А куда, собственно? В поле? Зачем? Ему, по логике, подальше удирать надо, а не в лесочке прятаться. Должен же понимать, что объявят в розыск и попадется хоть сейчас, хоть сутки спустя, в какую бы сторону ни поехал... Стоп, стоп, стоп... А дорога на станцию, в двадцати километрах от места аварии, которую Слава сгоряча пролетел на всем скаку? Правда, там тупик, некуда ехать. То есть, можно, конечно, вдоль железки, но опять же выскочит на КПМ соседей...

— «Пенал» восемнадцатому... Сережа, я станцию проверю. Слышишь?

— Принял, станцию... «Крестников» твоих уже везут в больницу, живы. Как понял?

— Понял тебя, понял. Если что станет известно — сообщи...

...Собственно говоря, это даже и не станция, а полустанок, на котором в прежние годы даже не все электрички останавливались. Правда, строений прибавилось, вместо одинокой будочки кассира-диспетчера поставили вполне современный бетонный вокзальчик с залом ожидания, и народу стало колготиться гораздо больше, из-за строящегося в трех километрах кирпичного завода, на строительство которого привлекли сезонных рабочих. И даже какой-то оборотистый малый поставил на перроне коммерческий киоск, в котором наибольшим спросом пользовалось пиво у местных алкашей и чупа-чупсы у сопливых пацанов. В общем-то, в будний день, да в самый разгар, народу не так-то и много. Но как отличить среди них человека, который менее часа назад совершил ДТП, грубо нарушив правила, если совершенно ничего о нем не знаешь? Ни возраста, ни внешности. Даже не известно, мужчина это был или женщина. Вот задачка-то! А то, что  подлец этот (или подлюка) находился здесь — это точно. Потому что брошенную белую «четверку» с вмятиной на правом переднем крыле Слава обнаружил одиноко стоящей за грязно-желтым сараем, в котором дорожные рабочие хранят инструмент. И двигун был еще раскаленным, словно бросили ее минут пять назад. Делая скидки на жару, — минут пятнадцать-двадцать. Вот только в зале ожидания никого более или менее похожего на виновника аварии не было. Три старушки, две молоденькие девицы с такими же пацанами и человек тридцать типичных работяг, в спецовках, с дорожными сумками. Судя по времени — первая смена со стройки. И все. И уехать этот некто никуда не мог, за последние полчаса не было ни одной электрички, это Слава у диспетчера в первую очередь выяснил. И теперь стоял возле своей машины, терзая рацию, в надежде скорее получить ответ от дежурного на свой запрос о белой «четверке» с номерами, выданными не в их районе. Не в их районе был зарегистрирован «жигуль». Потому и поплутал невидимка, прежде чем попал на станцию, и сдуру, не зная местности, действительно рванул по проселку, вдоль железки, пока не убедился, что миновать КПМ на границе двух районов все равно не удастся. И обратно, в сторону райцентра, поехать не рискнул, боясь влететь при первой же проверке...

— Восемнадцатый «Пеналу»... Слава, слышишь меня?..

Нырнув в салон, Слава схватил рацию.

— Восемнадцатый на связи.

— Пробил «четверку». ВАЗ-2104, госномер Константин пятьсот шесть Константин Владимир, зарегистрирована в соседнем районе на имя Малышева Геннадия Федоровича. От владельца имеется заявление об угоне «жигулей» два дня назад. Как понял?

— Понял, угнана... Кого мне теперь искать, в рот компот?!

— Да брось ты, он уже давно ту-ту. Дохлятина.

— Ну уж нет. Рядом он где-то. Если сейчас не найду — вот тогда точно будет дохлятина. Ладно, до связи...

Вот тебе и опаньки. Владелец установлен, но толку от этого никакого. Пешком угонщик отсюда не уйдет. Значит, будет ждать электричку. Ждать и где-то прятаться, потому что патрульную машину не видеть не мог, в его-то положении. Или дождется, пока у настырного мента терпение лопнет и уедет он ни с чем, докладывать начальству, что лопухнулся. А потом сядет-таки на электричку и уедет в свои неведомые дали, и совесть его, скорее всего, мучить не будет. А доктор с женой, возможно, на всю жизнь останутся инвалидами... Вот интересно, где может спрятаться человек, чтобы не привлечь к себе внимания? В кустах? За сараями? Или... Вот!

Обругав себя последними словами, Слава ринулся к стоящему за зданием вокзала туалету, заглянуть в который сразу не сообразил. С ходу распахнул одну будочку, вторую... В третьей культурненько сидел мужик лет тридцати с газеткой в руке, высоко задрав надетый явно не по погоде прямо на голое тело ватник. А на ногах вполне городские туфли, и брюки, сморщенные возле щиколоток, не для работы в коровнике. Слава одним рывком сдернул заседателя с очка и выругался:

— Ну что, козел, сбежать хотел? Пойдем, я тебе скажу кое-что.

Ошарашенный в первую секунду мужик, оказавшись на свежем воздухе, малость оклемался и заорал дурным голосом:

— Да вы что, спятили все сегодня, что ли?!! То один с ножом к горлу, то другой. Так тот хоть шмотки оставил, а ты чего дашь? Свистульку, что ли, свою подаришь?

— Кто шмотки оставил? — У Славы аж сердце похолодело от догадки.— А ну, быстро говори!

— Да говорю же, пришел я на станцию пивка попить. Ну, влил в себя пару литров, пошел сюда, по надобности... Стою себе, а тут дверь распахивается, вот такой же коз... То есть тоже врывается, мордой меня в стенку и свинорез к горлу. Я ему: «Ты что, мол, барбос, делаешь?» А он мне: «Заткнись, пока глотку не перерезал». Ну, короче, велел снять мои манатки, оставил штаны и ботинки, вот я и сижу... переживаю...

— Давно?

— Да минут десять.

— Выглядит как?

— А я видел? Он мне велел башкой не крутить, а то отчекрыжит.

— Так... Натягивай штаны, пошли.

— Куда еще?

— Опознать поможешь.

— Так ведь я же не видел...

— А вещи свои тоже не видел? Давай быстрее, вон электричка подходит! И учти, не поможешь — я тебе кучу неприятностей твердо обещаю. Этот скот час назад ДТП совершил, по его вине два человека едва не погибли. Хотя еще неизвестно, выживут ли. Он сейчас с толпой смешался, пользуется тем, что я его в лицо не видел. Да быстрее ты, что ли, штаны натягивай!..

Последние слова Слава прокричал уже на ходу. Мужичок порядком приотстал, явно не справляясь с замком чужих брюк, чертыхаясь и едва поспевая вприпрыжку за прыгающим через рельсы инспектором. И не успел, балда! Слава уже заскочил на подножку, протянул было руку, но мужик, окончательно запутавшись в чересчур длинных для него брюках, плюхнулся лицом в гравий. Электричка пронзительно взвизгнула, двери захлопнулись, едва не прижав Славу, и перрон за пыльным стеклом стремительно поплыл назад...

...Телефон в диспетчерской заливался пронзительно, будоража покой небольшой комнатенки с расписанием поездов на стене и схемой железной дороги. Сняв трубку, пожилая женщина-диспетчер недовольно отозвалась:

— Слушаю, восемьсот пятый километр!

— Алло, алло!.. Диспетчер?.. Диспетчер, едрена мать!!

— Да слушаю!

— Дежурный по райотделу звонит. Алло! Слышите? Там у вас на станции наш сотрудник, инспектор ГИБДД, срочно его позовите. Срочно! У него рация не отвечает, видимо, из машины вышел.

— Нет его.

— Как нет?!!

— Только что в электричку заскочил, чумовой. Я уж думала, ему дверью чего-нибудь прищемит.

— Верните немедленно!

— Как? Поезд за хвост притяну? Электричка уж три минуты как ушла. А что случилось-то?

— Нарушителя преследует на угнанной машине. Я только что получил сообщение: полтора часа назад на федералке ограбили заправочную станцию. Преступник скрылся на той самой машине, вооружен ножом и обрезом. А Мартынов ничего не знает!

— О господи!

— Машинисту можете сообщить? Он же нарвется... Пусть машинист предупредит, помощника пошлет в вагоны...

— Да у меня же рации нету! Звони диспетчеру на узловую...

...Оказавшись один в пустом тамбуре, Слава тоскливо выругался в пустоту и, привалившись спиной к закрывшейся двери, закурил. «Ну, и что теперь? Все еще хуже стало. Без того алкаша мне здесь вообще делать нечего. Тот хоть по своим вещам мог опознать, а что я знаю об этом невидимке? Только то, что он мужчина, одет в рабочую спецовку, судя по сравнительной комплекции, коротковатую, что у него нож и в ход его пустить при случае не задумается. Следующая станция через двадцать минут, и народу там не в пример больше. Он просто сойдет и растворится в толпе... Хотя, если хорошенько подумать...»

Ни хорошенько, никак вообще Слава подумать не успел. Дверь из межвагонного перехода с треском распахнулась, и в тамбур влетел молодой парень в форме железнодорожника. Вздрогнув от неожиданности, Слава выронил сигарету и выругался:

— В рот компот! Ты что, чумовой? Так ведь и дураком можно сделать!

Резко затормозив, парень широко улыбнулся, не обращая внимания на ругань.

— Слушай, а я тебя ищу. Ты ведь Мартынов?

— Ну. А ты что за фрукт?

— Я помощник машиниста. Меня Семеныч послал...

— А Семеныч — это машинист?

— Ага. Короче, только что получили сообщение от диспетчера, с узловой, а ее просили ваши передать, из райотдела. Тот мужик, за которым ты гонишься, сказали, вооружен, и тебе велено не рыпаться и его самостоятельно не задерживать.

— И все?

— Все. А что еще?

— Тоже мне новость. Сам знаю, что нож у него.

— Что-то еще говорили, но мы толком не поняли. Связь неустойчивая, мы ж за горку заезжали, экранирует. Да еще через третьи руки. Уяснили только, что на станции его встретят, а тебе не вмешиваться.

— Встретят они его... А узнают как? Я от него в двух шагах был и прошляпил... Слушай, парень...— Пораженный простой до обалдения мыслью, Слава едва не подскочил от восторга. И ведь как просто, как же он сразу не сообразил! — Мне помощь твоя нужна.

— Какая?

Ткнув пальцем в дверь туалета, Слава спросил:

— Ключ есть?

— Конечно.

— Открывай...

Втолкнув парнишку внутрь, Слава коротко велел:

— Раздевайся.

— Чи-и-во-о?!

— Быстрее давай, некогда! Ты на станции видел, как народ садился? В один вагон сели?

— Ну да. Перрон-то маленький.

— Вот. Вряд ли он в другой вагон пойдет, ему выгоднее в толпе работяг оставаться. Он там, на станции, мужичка одного подраздел, и его теперь от остальных не отличить. И в лицо я его не видел. Но и он меня едва ли всерьез срисовал. Я сейчас надену твою форму, пройду в вагон и сяду с краешку. А ты в моей зайдешь, минуты через две. Но не раньше, понял?

Хмыкнув, парень покрутил круглой головой.

— Ну понял. А делать-то мне что?

— Ничего. Просто пройдешь по вагону не спеша. Иди себе и все. И внимательно смотри на каждого. А я буду за пассажирами наблюдать. Чем-нибудь он себя обязательно выдаст. Но не подходи ни к кому. Не забудь, нож у него. Еще пырнет...

В вагон Слава вошел неторопливой походкой, низко надвинув на глаза козырек форменной фуражки и с трудом заставляя себя ни на кого не глядеть, прошел в самый конец, опустился на скамью возле двери и скучающим взглядом уставился в запыленное стекло. И только после этого осторожно осмотрел пассажиров, прикидывая, кто из мужчин мог бы подойти под имевшееся скудное описание. Народу, в общем-то, немного, все, кто вошел на станции, так и сидели в вагоне, заняв свободные скамьи. И никого Слава так и не сумел определить. Оставалось только надеяться на свой нехитрый трюк. Невидимка так невидимка. Поиграем в эти игры по одним правилам...

Парнишка дисциплинированно вошел в вагон через пару минут, как и было велено. Тоже низко надвинув на глаза форменную кепку, неторопливо пошел по проходу, пристально глядя на всех подряд мужиков. Слава внимательно наблюдал за реакцией пассажиров, сжимая в кармане брюк «Макарова». Пес его знает, еще кинется на «мента» с ножом, отвечай потом за парнишку. Стрелять, конечно, нельзя при таком скоплении народа, но припугнуть при случае придется.

А парень тем временем дошел до середины вагона, остановился и вдруг громко приказал, балда:

— Всем оставаться на местах, проверка документов!

Идиот! В сыщиков решил поиграть, инициативу проявил. Слава аж потом холодным покрылся, несмотря на жару. А если сейчас вон тот мужик, длинная жердина лет тридцати, вскочит и ткнет парнишку пером в бок?

По имеющимся приметам вроде как похож...

Слава еще додумать эту мысль не успел, а мужик действительно проявил себя. Правда, даже не привстал, просто вперился в самозваного инспектора ДПС шальным взглядом и злобно пролаял:

— Да ты, командир, совсем офонарел? Ежели на опохмелку не хватает, иди на дорогу, там и стреляй себе остограммиться. Какие еще документы? Что здесь, приграничная зона, что ли? Или восемнадцатый годок вспомнил?

Парень как заведенный растерянно повторил, явно не зная, что делать дальше:

— Попрошу документы и не пререкаться.

И тут со второй скамьи от него поднялся брюнет лет двадцати с небольшим и вразвалочку зашагал к тамбуру, подальше от предприимчивого помощника машиниста, прямиком в сторону Славы. И тот совершенно машинально отметил, что брюки и куртка парню коротковаты, и рубашка на нем шелковая и новенькая, и небольшая дорожная сумка, неделю как из магазина, никак не сочетается с потрепанной спецовкой... И автоматически выдернул из кармана пистолет, сталкивая большим пальцем вниз язычок предохранителя и передергивая затвор. Услышав щелчок, парень резко остановился, оглянулся затравленно на «мента», снова посмотрел на поднявшегося Славу... Резко расстегнув молнию на сумке, выдернул обрез двустволки, схватил с ближайшего сиденья девчонку и, приставив к ее голове обрез, дико заорал:

— Всем лечь! Лечь, я сказал, или я ей башку снесу!!! А ты брось ствол, с…!

Мужики попадали едва ли не быстрее женщин, в том числе и помощник неведомого Славе Семеныча. Сам Слава остался стоять, хотя пистолет и бросил — на сиденье, чтобы при нужде можно было быстрее поднять. И замер в полуприседе, напрягая мышцы ног, готовясь к прыжку, случись такая возможность. А в голове и мыслей никаких не было, кроме одной: «Вот тебе и нож, вот тебе и вооружен...» Короче, немая сцена из бессмертной комедии. И, похоже, никто не знал, что предпринять в такой ситуации, в том числе и сам невидимка. Хотя уже не невидимка... Впрочем, это Слава подумал было, что тот не знает что делать. А парню, кроме разбойной лихости, видимо, и смелости было не занимать. Оттолкнув девчонку в сторону, он резко повернул ствол в сторону окна и нажал на спуск. В вагоне грохнуло, повисло сизое облачко дымного пороха, пыльное стекло с треском вылетело наружу, и парень, ни секунды не думая, с разбегу прыгнул прямо в разбитое окно...

— Твою…!!!

Кто это проорал, Слава не понял. Может быть, и он сам, уже на бегу запихивая в карман пистолет. Пнув скрючившегося на полу железнодорожника, отчетливо рявкнул: «На станции нашим сообщи!» — и, коротко разбежавшись, щучкой полетел вслед за бандитом, бормоча про себя: «Только бы не в столб, только бы не...» И уже на лету вспомнил, что прыгать надо по ходу поезда, чтоб не затянуло под колеса, но поздно уже было, с жизнью уже попрощался в эти краткие секунды, и даже как приземлится, не думалось, некогда было, просто летел, чувствуя,  как жжет порезанную об обломок стекла щеку, и, кажется, что-то бесконтрольно орал. То ли «господи, пронеси», то ли матом…

Однако не зря говорят, что Бог пьяных и дураков жалеет. Пьяным Слава не был, конечно, но вот умным его поступок никак нельзя было назвать. И в столб он не врезался, и приземлился сносно, ничего не сломав, не покалечив. И даже пистолет умудрился не выронить. Боком, правда, сильно ударился, но в горячке этого как-то не почувствовал. И потому, вскочив на ноги, Слава с удвоенной энергией припустил за удалявшимся  парнем, тоже небезуспешно приземлившимся метрах в ста пятидесяти и теперь стремительно улепетывающим подальше от места падения. С вернувшейся удивительно быстро ясностью ума Слава сообразил, что перезарядить обрез тот едва ли успел, и, значит, у него в запасе всего один выстрел, и догнать его будет не слишком сложно. Поскольку в беге Слава не промах, с его-то «ходулями» и дыхалкой, а вот руки у него, в отличие от убегающего невидимки, свободны. Тот, издалека было видно, при каждом прыжке поправлял на плече изрядно сковывающую движения сумку, бросать которую упрямо не желал. Потому и расстояние между ними быстро сокращалось, и единственный риск заключался в том, что можно получить заряд дроби в грудь, прикрытую только форменной рубашкой.

Вот уже между ними восемьдесят метров... пятьдесят... тридцать... Обернувшись на бегу, парень неприцельно шарахнул в сторону Славы, израсходовав последний патрон, когда до ближайших деревьев негустого леска оставалось метров двадцать. По правой ноге словно  высоковольтным разрядом ударило, и Слава, взвизгнув от боли, кувырком покатился в сухую траву. И тут же бабахнул в воздух, проорав вдогонку невидимке:

— Лежать!!! Лежать… не то пристрелю!

И еще добавил, в ствол дерева, мимо которого тот пробегал. Ствол загудел от удара девятимиллиметровой пули, что тебе рельсы при подходе товарняка, и парень дрогнул — жить-то хочется — и ничком рухнул на землю, закрыв голову руками. С трудом преодолев оставшиеся до него метры, Слава упал в траву, устроившись на боку, раненой ногой вверх, морщась от боли и ругаясь, жути нагоняя.

— Ты, коз-зел!.. Я вот тебя сейчас грохну, и любой суд меня оправдает за применение оружия! Полдня за тобой бегаю, а теперь еще хромать месяца три буду. Да я же тебя без суда и следствия, гаденыша!..

А сам тем временем брючным ремнем ногу перетягивал, чтобы хоть немного унять струившуюся кровь, и молил Бога, чтобы не потерять сознание, пока помощь подоспеет.  У водителя аптечка найдется, а там и в больницу отвезут. Только бы выдержать минут десять. От силы пятнадцать. Ну, двадцать, никак не больше.

А там наши придут...

* * *

Сквозь полудрему Слава слышит малоразборчивые голоса где-то неподалеку, но смысл разговора улавливает с трудом. Один голос, низкий баритон, как  будто знаком, чем-то на голос начальника райотдела похож, только нотки в нем непривычно просящие. Что он там бормочет?..

— Да я же вам говорю — недолго. Должен же я своего орла навестить?

Второй — женский и строгий — отвечает:

— Хорошо. Но не больше трех минут. У него большая кровопотеря, ему нужен покой и еще раз покой.

Открыв глаза, Слава обнаружил на стуле, рядом с кроватью, своего начальника. Нарисовался, полковник Зиянгиров собственной персоной. Скосив глаза в сторону, Слава осмотрел небольшую палату и, наморщив лоб, негромко уточнил:

— Я в больнице?

Зиянгиров хмыкнул.

— А то? Где ж тебе еще быть, голубь ты мой сизокрылый.

— Ни черта не помню. Как прыгал, помню, как бежал — тоже. А дальше — как отрезало. Задержали того козла?

— Ага... Подъехали — а он лежит под деревом, головенку ручонками закрыл и поскуливает. Чем ты его напугал до мокрых штанишек?

Усмехнувшись, Слава пробормотал:

— Беспримерным мужеством и верностью долгу... Что хоть было-то?

— А чего? Подъехали мы, он лежит, ты тоже. Глаза стеклянные, никого не узнаешь, только материшься да в дерево постреливаешь. Вернее, постреливал. Видно, за минуту до нас последний патрон выпустил. Все семь в стволе и засели. Восьмой в воздух выпустил?

— Ага.

— Ну вот, а говоришь, что не помнишь. Твое счастье, что перепугал парня до смерти и он патронов не считал. У тебя «Макар» на задержке стоял. Вовремя мы... Тебя сразу в больницу, и вот третий день уже отдыхаешь. Ну ничего, врачи говорят, что через месяц ходить будешь. Крови только много потерял...

— Кто хоть он?

— Парень-то? Да чудик залетный. Бомбанул с подельником станцию заправочную, да его же и кинул. Удрал, подлюка, вместе с деньгами. Подельника мы почти сразу нашли, тот в сердцах и сдал крысятника. Так что парнишку твоего мы бы на станции взяли.

— Так я, стало быть, зря каскадировал?

— Не скажи... Доктора с женой благодаря тебе спасли. Еще бы чуть, и пришлось в морг отправлять. Да и Якименко этого тоже неизвестно как бы взяли на станции. Он ведь мог и стрельбу открыть, неизвестно, как бы сложилось. Ты, может, тоже не лучшим образом поступил, но ведь задержал, и из гражданских никто не пострадал... Да, — спохватившись, Зиянгиров положил на кровать пакетик с апельсинами. — Это тебе на поправку. И от ребят большой привет. Всех-то не пустили, так они мне наказали. А ты давай выздоравливай...

Уже у двери полковник обернулся и неожиданно спросил:

— Слава, ты сколько рапортов писал на перевод в розыск?

— Два.

— Ну так пиши третий, бог троицу любит.

— А подпишете?

Не отвечая, Зиянгиров хитро улыбнулся, погрозил пальцем и осторожно прикрыл белую дверь...

АЛЕНЬКИЙ

Родители обращаются к Альке по-разному. Отец, приходя вечером с работы, садится на диван, сажает Альку на колени и говорит: «Ну-с, и как у нас дела, ребенок?» Мать зовет его Аликом. А бабуля иначе как Аленьким не называет. И при этом смотрит на него любовно, с тайной гордостью, словно он, Алька, самая главная удача в ее жизни. И Алька зовет их всех на свой лад. Мать — мамой Оксаной, отца — папой Витей. А бабушку так бабушкой и зовет. Потому что бабушка она и есть бабушка, и имени ей не полагается. Но Алька точно знает, что все это — не взаправду. И Виктор, и Оксана, и бабушка ему не родные. Временные. Воспитательница Настя Павловна так и сказала Альке, когда его забирали из приюта: «Ты, Алик, поживешь у них, может быть, тебе понравится. А если плохо будет — всегда можешь сюда вернуться». И почему-то отвернулась и шумно высморкалась в огромный носовой платок. А Альке понравилось, и возвращаться он не хочет. Хоть и не родные, а все же лучше, чем в приюте. И комната своя, и белье на постели не казенное, и балуют разными вкусностями. Алька понимает, что все понарошку. Потому что совсем не «маленький» и не «глупенький». Альке скоро шесть лет, и осенью он пойдет в школу. Новый костюмчик и портфель уже дожидаются своего часа в Алькином (собственном!) шкафу.

А настоящую мать, родную, Алька не помнит. Совсем. Ни цвета волос не помнит, ни голоса, ни фигуры. И вместо лица — размытое пятно. Вот бусы — помнит. Крупные, розовые, с белой дымкой, как молочный туман в поле поутру. Точно такие же, как у Насти Павловны. А когда однажды бусы воспитательницы, забытые ею на столике в игровой комнате, пропали, то переполох был большой. Собственно, шумела больше всех нянечка Вера, у которой Настя Павловна неосторожно спросила: не смахнула ли та бусы в корзину во время уборки по неосторожности? А вечером, когда все уже легли спать, Настя Павловна заметила в сжатой ручонке уснувшего Альки пропажу, улыбнулась и, поправив на разметавшемся мальчонке одеяло, неслышной поступью вышла из спальни, осторожно перемещая свое крупное тело между детскими кроватями и все так же храня на лице понимающую улыбку...

Бусы так и остались у Альки. Однажды нянечка Вера, заметив их в детской ручонке, нахмурилась. И открыла было рот, но тут же поджала губы и хмуро покосилась на Настю Павловну. Та с улыбкой приложила палец к губам и подмигнула. А со временем Алька, уверяя приютских ребят, что бусы остались на память от мамы, и сам в это поверил. Теперь они хранятся в ящике письменного стола Альки. Мама Оксана, занимаясь уборкой, перекладывает бусы из угла в угол и всякий раз при этом печально вздыхает...

На людей Алька смотрит не то чтобы с недоверием, но исподлобья и как-то искоса. Словно опасается глядеть собеседнику прямо в глаза, боясь прочитать в них понимание того, что Алька брошенный. Что он понарошку сын. Все-таки сказались три приютских года. И еще потому, что папа Витя с мамой Оксаной строго-настрого запрещают ему разговаривать на улице с незнакомыми дядями и тетями. Наверное, поэтому и бабушка всегда выходит с Алькой на прогулку и неспешно что-то вяжет на лавочке, пока тот играет с ребятами. Но сейчас Алька один в песочнице. Воскресенье, время раннее. Да и почти все дети со двора разъехались на лето. Если и есть какая мелюзга, то гуляет с мамами за ручку. Альку тоже хотели отправить в детский лагерь. Но он, представив, что снова придется строем ходить в столовую, умываться в общем умывальнике и спать в общей же палате, закатил такую истерику, что перепуганные папа Витя с мамой Оксаной от этой идеи тут же отказались. И потом все выходные, чтобы загладить свою вину, ходили с ним и в цирк, и в зоопарк, и в «Макдоналдс». Альке, правда, в «Макдоналдсе» не понравилось. Опять общий зал, одинаковые столики и гамбургеры со стаканчиками «колы». Уж лучше дома, на кухне...

Тетя подошла к Альке некстати, как раз в тот момент, когда самоходка забуксовала в вязком после вчерашнего дождя песке. Подошла и неожиданно спросила:

— Мальчик, тебя ведь Альбертом зовут?

И имя это Альке не понравилось, и тетя понравилась не очень. Пахло от нее немытым телом и похмельем. Как от бомжа Петруши, собирающего пустые бутылки в мусорном контейнере. И платье на ней неряшливое, кое-где даже с бахромой по краям подола. Поэтому Алька отвечать не стал и только посмотрел на тетю привычно — искоса и исподлобья. А та все не унималась:

— Ты же в этом доме живешь, да? В пятнадцатой квартире?

Ишь ты, какая любопытная! Все-то ей скажи...

Ответить Алька не успел. Да и не собирался, помня наказ приемных родителей. Понадеялся, авось уйдет настырная тетя и оставит его в покое. Зато бабуля вдруг торопливо засеменила к песочнице, на ходу вглядываясь в лицо тети из-под ладошки. Та, заметив бабушку, расспросы прекратила и стремительно ушла за угол дома, пару раз на ходу обернувшись, словно чтобы удостовериться, что никто за ней не гонится. Алька на вопросы бабули, что за тетя к нему подходила и о чем спрашивала, промолчал, рассудив, что не стоит волновать бабулю по таким пустякам, у нее сердце слабое.

А вот папа Витя с мамой Оксаной к бабушкиному рассказу отнеслись очень даже серьезно и, кажется, не на шутку расстроились. И долго еще, уложив Альку спать, о чем-то горячо спорили на кухне, притворив плотнее дверь. Сквозь сон Алька слышал отдельные слова, но глухо, словно через вату. Более или менее разобрал только отчаянный вопрос мамы Оксаны: «Как нашла?!»

Дня через четыре Алька видел эту тетю еще раз. Случайно. Бабуля занемогла и попросила Альку сходить в магазин за хлебом и молоком. Возвращаясь, Алька заметил незнакомку во дворе, за трансформаторной будкой. Была она в компании такого же неопрятного дяди, небритого и в лоснившемся шерстяном пиджаке, несмотря на июльскую жару. Бабуле Алька, понятное дело, ничего не сказал. И уж тем более не стал ничего говорить приемным родителям. Хорошо помнил, как они расстроились в прошлый раз от бабушкиного сообщения. Почему — Алька так и не понял. Появлялись какие-то смутные мысли на этот счет, но додумать их Алька не успевал, занятый более важными делами. Надо было дописать прописи, потому что сентябрь не за горами, и к приходу папы Вити подготовить из конструктора детали для крейсера, склеить который решили в выходной совместными усилиями...

В выходной все сложилось совсем не так, как планировали. Накануне позвонил знакомый папы Вити и пригласил их с мамой Оксаной посмотреть свою новую квартиру. Судя по всему, ехать им не хотелось, но знакомый, видимо, был важный, и отказать папа Витя не рискнул. Конструктор откладывался на после обеда. Позавтракав, Алька почитал и отправился гулять. Заигравшись во дворе, не заметил, как пролетело время, и не сразу увидел папу Витю с мамой Оксаной, уже возвращавшихся из гостей. Обратил на них внимание, только когда окликнули. Виктор, осмотрев двор, неожиданно нахмурился и спросил:

— А бабуля где?

Алька беспечно пожал плечами:

— Дома...

Недовольно хмыкнув, Виктор вполголоса упрекнул жену:

— Поговорила бы ты с матерью. Ведь просили же не оставлять одного.

И — Альке:

— Ты заходи, займемся твоим крейсером. Да и обедать пора.

Алька побежал домой чуть погодя. Открыв дверь своим ключом, проскользнул в прихожую. И замер, услышав голоса в кухне. Говорил, в основном, папа Витя. И голос у него был... Чужой какой-то, жестяной. Всегда мягкий и неторопливый, сейчас он говорил резко и зло:

— Вы зачем пришли? Чтобы ребенка травмировать?! Совести у вас нет — это понятно. Но хоть жалости немного есть? Мальчонка только-только к нормальной жизни привыкать стал...

Другой голос — женский — что-то невнятно попросил, от чего папа Витя совсем осатанел:

— Ах, вот как? А вот этого вы не хотите?! Раньше надо было думать о кровиночке, когда в приют сдавали. Теперь еще и спекулировать на наших чувствах будете?

Какое-то время ничего не было слышно, кроме всхлипываний. Потом мама Оксана негромко сказала:

— Вить, не кричи. И на маму голос не повышай, она-то здесь при чем?.. Да дай ты этой... Мы не обеднеем, а ей, видать, и впрямь сейчас несладко. Еще пару недель, и поздно будет. Ну, родит от какого-то алкаша, и что? Снова в приют? Да еще с дурной наследственностью...

Осторожно шагнув из прихожей, Алька заглянул в кухню. Мама Оксана с бабулей сидели за столом, напротив той самой тети. Папа Витя нервно курил у раскрытой форточки, хотя прежде всегда выходил в подъезд или на балкон. Резко смяв сигарету в пепельнице, он почти вырвал из кармана бумажник, вынул из него несколько купюр и брезгливо бросил на стол.

— Возьмите... Кому-то Бог не дает детей, а такие, как вы, — словно крольчихи. Радоваться надо да молиться на каждого, а вы... Учтите, первый и последний раз. Никогда — вы слышите?! — никогда больше здесь не появляйтесь. Иначе я вас с лестницы спущу.

— Аленький!

Всплеснув руками, бабуля, первая заметив Альку, поднялась со стула. И все разом оглянулись на него. Мама Оксана побледнела, тетя, напротив, была зареванная и красная. Увидев Альку, она пролепетала было: «Альбертик, сыночка...», но папа Витя так страшно закричал: «Не сметь!», что у Альки уши заложило. Круто развернувшись, он прочапал в свою комнату, грохнул дверью и защелкнул замок. С другой стороны почти сразу же забарабанили. Громче всех голосила бабушка:

— Аленький, мальчик, открой. Открой бабуле, будь умничкой.

Папа Витя с мамой Оксаной и настоящая... та самая тетя гомонили наперебой, то прося Альку открыть дверь, то переругиваясь между собой. Потом как-то разом все замолчали, и мама Оксана негромко, но отчетливо в наступившей тишине, умоляюще попросила:

— Алик, сыночек, открой дверь. Пожалуйста...

Через паузу папа Витя за дверью предложил:

— Оставьте, пусть один побудет... Эх, мама! И надо же было вам впустить.

Голоса отдалились, шаги затихли. Негромко хлопнула входная дверь.

В комнате Альки долго стояла тишина. На призывы выйти к обеду он не отозвался. Не соблазнился и конструктором. Папа Витя так и клеил крейсер в одиночку, но как-то небрежно, путая детали и разливая клей по столу. А всегдашняя аккуратистка мама Оксана даже не сделала ему ни одного замечания. Время от времени она или бабушка подходили к Алькиной двери, прислушивались. И, сокрушенно качая головами, уходили ни с чем. Виктор каждый раз спрашивал:

— Ну что он там?

И неизменно слышал в ответ:

— Молчит...

Алька не молчал. Алька тихо, почти беззвучно плакал, сжавшись в комок на кровати, и крупные слезы падали на беспорядочно рассыпавшиеся по пледу розовые бусинки с белой, как молочный туман поутру, проседью. Единственное фальшивое напоминание о родной-чужой матери...

ВСТРЕТИМСЯ НА ПЛЯЖЕ...

Листья мягко шуршат под ногами, цепляясь острыми зубчиками за каблуки и сворачиваясь в трубочки под подошвами моих туфель. Мне становится жалко их давить, и я стараюсь переступать через крохотные огненно-желтые островки на асфальте, но получается плохо. Их столько, что не наступить просто невозможно. Разве что по воздуху лететь. Но летать я не умею. Хотя еще совсем недавно, каких-то три месяца назад, казалось, летала от переполнявшего меня счастья. Но тогда со мной был Антон, а я была влюбленной дурой...

А сейчас осень, и настроение под стать, тяжелое и блеклое, как небо над головой, давящее своей громадиной на маленький город. И я влюблена до сих пор, вот только уже не дура, успокоилась, попритихла, сжалась в комочек, и не знаю даже, чего я сейчас хочу больше: то ли чтобы Антошка был со мной, то ли никогда его больше не видеть, чтобы не расстраиваться лишний раз. Зачем? Все равно он меня презирает, и уже три месяца не звонит, не пишет. Не отвечает на мои звонки и на сорок два моих письма в ответ не написал ни строчки...

Уже в нескольких шагах от входа меня окликнул тонкий мальчишеский голосок:

— Теть Лена...

Обернувшись на голос, я только теперь заметила сидящего на скамеечке Олежку, маленького, нахохлившегося, надутого, как мышонок. Чуть наклонив свою лобастую голову, он исподлобья смотрел на меня, несмело улыбаясь уголками припухших мальчишеских губ. Господи, ну никак ему не дашь четырнадцати! Пацан и пацан, типичный третьеклашка. Заморенный, неухоженный, до боли в сердце вызывающий неподдельную жалость. Ух, с каким бы удовольствием, будь я мужиком, просто-напросто набила бы рожи его папаше с мамашей!

Выдавив из себя улыбку, я мягко поздоровалась:

— Здравствуй, Олежек. Меня ждешь?

— Ага... Здрасстьте, теть Лен... Теть Лена, вы сегодня вечером придете на речку? Мы с ребятами рыбу будем ловить, ухи сварим. Азаматик с Рустиком и Игорек с Наташей придут. А я сестренку приведу. Она хоть и маленькая еще, но нам не помешает, вы не думайте.

— Да ну что ты, я и не думаю. Приду, конечно, обязательно.

— А книжку почитаем?

— Непременно.

— А какую сегодня?

— Сегодня?..— На минуту задумавшись, я попыталась припомнить, что мы еще не читали из моей библиотеки.— Сегодня будем читать «Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна». Знаешь, был такой замечательный американский писатель Марк Твен... То есть, настоящее его имя Сэмюэл Клеменс, а Марк Твен это псевдоним...

— А почему?

— Ну как бы тебе это объяснить... Видишь ли, в молодости он плавал обычным матросом на речных судах... В общем, я тебе вечером все объясню, хорошо?

— Хорошо.

Отойдя на несколько шагов, Олежка обернулся и тихо сказал:

— Вот бы и мне так: взять псевдоним, жизнь переменить и начать все сначала. Чтоб ни отца, ни матери. Только я и Иришка.

Чувствуя, как сердце разрывается от жалости, я с трудом вновь выдавила из себя улыбку, насколько смогла бодрую, и мягко укорила:

— Ну что ты, малыш? Не надо так. Поверь мне, все образуется. Обещаю, что на родителей твоих я найду управу. Честное слово. Веришь мне?

— Ага... Ну, я пошел?

— Да, малыш, до вечера.

И он ушел, чуть сгорбившись, пришаркивая по асфальту подошвами стоптанных ботинок, с напряженной спиной, словно чувствуя мой взгляд. Бог ты мой! А ведь когда-то я сама мечтала, чтобы у меня были родители. Хоть какие, хоть алкоголики, но чтобы был дом и семья. Увы... Семьей моей стал сначала дом грудника, а потом — детский дом. Если верить нянькам, нашли меня на вокзале примерно трехмесячной, в полиэтиленовом пакете. Вот этот пакет да еще маленький крестик на простенькой цепочке и были имуществом, доставшимся мне от родной матери, которую я совсем не помню. Мечтала... А теперь, глядя на таких вот пацанов, думаю: может, оно и лучше быть сиротой?..

Ну да ладно. Надо будет купить на вечер что-нибудь вкусненькое, побаловать ребятишек. Правда, денег у меня всего ничего, и до зарплаты еще полторы недели, ну да как-нибудь выкручусь. В холодильнике кое-что есть, квартирной хозяйке я заплатила до конца месяца. Так что горе не беда...

Распахнув дверь, я вошла в прохладный вестибюль и сразу же услышала скрипучий голос вечного дежурного Шарапунько. Фамилию свою он произносит непременно с ударением на последнем слоге, четко подчеркивая букву «о», но все равно его иначе как Тарапунькой никто не называет.

— Лейтенант Богданчик, зайдите к начальнику горотдела. Он ждет вас.

Лейтенант Богданчик — это я. Забыла представиться. Фамилия у меня придуманная, так же как и день моего рождения. Зато все остальное — настоящее. Рост сто семьдесят пять, формы: восемьдесят семь — шестьдесят один — девяносто. Плюс шикарные золотистые волосы, голубые глаза, чуть вздернутый носик и сочные, даже без помады яркие губки. Словом, типичная голливудская старлетка или топ-модель. Когда я в штатском, на меня смотрят с восхищением. Мужики. Женщины поглядывают с плохо скрываемой завистью. Если я  в форме, то смотрят на меня, мягко говоря, с недоумением. А те, кто знаком со мной достаточно близко, откровенно называют дурой. За то, что гублю себя солдафонской службой в милиции. Вот и Антошка меня не понял, из-за чего и... Расстались? Пока не знал, кто я, все было прекрасно. А я и не обманывала его, просто не говорила, где и кем я работаю. Вот интересно, не сказать правду — это ложь? До сих пор не могу решить это для себя. Но, бог ты мой, как он на меня посмотрел, когда однажды я не успела переодеться после занятий в институте, где я повышала квалификацию, и на свидание пришла в форме. Тогда еще сержанта. Не знаю, чего в его взгляде было больше: недоумения или презрения. Только видеться с тех пор мы перестали. А я искренне не понимаю: что тут такого?! Ну да, молодая, красивая, а работаю инспектором по делам несовершеннолетних. Чтобы таких вот, как я, меньше было. Что, я от этого становлюсь неполноценной? Ну не мое это — кино, подиум, съемки и репетиции. Мало для этого внешних данных. Мало. А ничего другого у меня нет. Теперь даже парня. Хотя нет, чего уж самое себя обманывать? Не просто парень для меня Антошка. Он очень близкий, родной, и, если честно, я жестоко страдаю. Где ты, мама? Ау... Мне плохо. Очень, очень плохо. Слышишь ли ты меня?.. Нет, конечно. Мамы у меня тоже нет. Только работа...

Дверь в кабинет начальника приоткрыта, и оттуда отчетливо слышны два голоса.

— ... беда с этой Богданчик. Пока работала делопроизводителем — все было прекрасно. Умна, расторопна, исполнительна. С отчетностью был идеальный порядок. Как вернулась после института — хоть плачь. Ну, перевели мы ее в ППН, и что? Отчетности никакой, где-то целыми днями пропадает. Ребята говорят, посиделки с трудными устраивает на речке. То раков ловят, то уху варят на костре. Читает им чего-то. Верите, сама, как девчонка, с ними наперегонки бегает. А то и плачет с ними за компанию. Ей-богу, не вру, сам видел. Ну какой из нее сотрудник?..

Это Саяхов, начальник горотдела. В прошлом ас розыска, а ныне приземленный полковник. Не ладится у меня с ним с некоторых пор. Во многом он прав, безусловно. Но разве дело в отчетности? Разве показатель моей работы это то, сколько малолеток я под статью подвела в истекшем квартале? На то и профилактика, чтобы как можно меньше пацанов попадало в зону, откуда они выйдут законченными преступниками. С которыми потом придется героически бороться. В общем-то хороший человек полковник Саяхов, но не может он понять, что эти трудные, эти малолетки, кем бы они ни были — попрошайками, воришками и даже, как это ни ужасно — убийцами, прежде всего — дети. И подход к ним нужен соответственный. Но Саяхов на мои психологические изыскания только недоуменно пожимает плечами. Вот и сейчас я совершенно отчетливо представила, как он пожал плечами, наморщив погоны кителя.

— Нет, не понимаю я ее. Она прежде всего сотрудник милиции, а уж потом нянька.

— Ну, зачем же так? На мой взгляд, она совсем неплохо справляется со своей работой.

Ага. А это голос Заремы Маратовны, начальника управления. Хорошая женщина, мягкая и понимающая. А ведь тоже полковник, и в милиции уже двадцать лет служит...

Ладно, неприлично дальше подслушивать. Стукнув в дверь, я шагнула через порог и бесстрастно спросила:

— Разрешите, товарищ полковник?.. Товарищ полковник, лейтенант Богданчик по вашему...

— Проходи, Богданчик, присаживайся. Вот Зарема Маратовна приехала тебя навестить, узнать, как работа. Ну и вообще... Ладно, вы беседуйте, а я на развод.

Оставшись со мной наедине, Зарема Маратовна с минуту молча и задумчиво смотрела на меня и, почему-то мне так показалось, прятала смешинки в уголках глаз. Потом неожиданно спросила:

— Как у тебя дела?

— Работаю,— осторожно ответила я.

— Да я не о том. Как вообще дела?

Пожав плечами, я инертно ответила:

— Нормально.

— Понятно... С Саяховым я еще переговорю, думаю, найдем общий язык. А тебе скажу так: лично я твоей работой довольна. Ты хоть и молодая, а хваткая. То, что ты с детьми много времени проводишь, это хорошо. Совет тебе дам: шире применяй статью за вовлечение детей в правонарушения. Мало мы ее используем, а ведь большинство бед с детьми оттого и происходит, что их в семье калечат. Лучше взрослых негодяев наказать, чем детские судьбы ломать. Живешь по-прежнему на квартире? — неожиданно сменила она тему.

— Да.

— Ну ничего, с жильем что-нибудь придумаем. Здесь с этим попроще. Новый дом на паях строится, постараюсь для тебя однокомнатную выбить. Замуж тебе пора.

— Да я пока...

— Это сейчас «пока». Гляди, как бы поздно не было. Тебе сколько? Двадцать четыре? Ну вот, самое время... Ты чего все на часы поглядываешь?

И действительно, я в который уже раз совершенно бессознательно посмотрела на часы. Смутившись, неловко попыталась оправдаться:

— Извините, Зарема Маратовна, я... Словом, у меня звонок по межгороду через пять минут. Разрешите?..

— Да иди уж... И помни: все хорошо. Поняла? А с работой... Верю, что у тебя большое будущее. Глядишь, когда-нибудь еще меня, старуху, подсидишь. Ну, иди, иди...

На второй этаж я влетела за три секунды, ворвалась в свой кабинетик и, нетерпеливо поглядывая на телефон, торопливо стянула форменный плащик, бросила его на стул. И тут же задребезжал телефон. Сердце у меня куда-то ухнуло, а горло совсем некстати перехватил спазм. Если сейчас услышу Антошку, я ведь даже говорить не смогу...

— Алло!.. Алло, алло! Слушаю...

Не тут-то было. Опять скрипучий, жестяной какой-то голос телефонистки со станции:

— 5-48-64? Междугородная. Уфу заказывали?

— Да. Да, да! Конечно, заказывала,— ору я в трубку.

— Абонент на автоответчике.

Абонент на автоответчике... Как всегда. Если Антошка и дома, то сознательно не подходит к телефону. Потому что знает, что это звоню я. Господи, ну зачем мне это нужно?!. И чего ради я унижаюсь? Показать бы ему язык да помучить хорошенько. Только вот не увидит и мучиться не будет. Потому что это я, как последняя дура, названиваю ему уже три месяца. А от него — ни ответа, ни привета...

— Девушка, вы меня слышите?

— Да, слышу.

— Сохранить заказ?

— Заказ?.. Нет, не надо. Снимите, пожалуйста.

Ту-ту-ту-ту-ту... Вот и все. С добрым утром, Ленка. Еще один день, и впереди — вечер и ночь. Пустые, холодные и никому не нужные. И сколько их еще будет? Господи, тоска смертная. Ну, скажи, за что мне это. За что, Господи!

Минут десять я сидела как истукан. Мне даже плакать не хотелось, столько я уже выплакала слез за последнее время. И ничего не хотелось делать. Совсем. Ничего. Напрочь. Пропади оно все пропадом...

Тр-р-р-р... Тр-р-р-р... Тр-р-р-р... Чертов телефон когда-нибудь доведет меня до инфаркта! Сорвав трубку, я зло рычу в этот ненавистный мне черный микрофон:

— Да, лейтенант Богданчик, слушаю вас!

И мысленно добавляю: «Чтоб вам ни дна ни покрышки! Оставьте меня все в покое!..»

— 5-48-64? Междугородная...

— Я сняла заказ.

— Вам звонят.

— Мне?!! Откуда?

— Уфа на линии.

— Какая Уф... Девушка, миленькая, а... кто?

— Откуда мне знать!!! — взрывается телефонистка, изменив своей профессиональной невозмутимости.— Будете говорить?

— Конечно! — Ору я в трубку.— Девушка, миленькая, извините меня...

— Соединяю...

— Да-да! Соединяйте... Алло!.. Алло, девушка, ничего не слышно!

— Здравствуй, Лена.

— Антошка!!!

Сердце бешено заколотилось, и дыхание перехватило, и в глазах вдруг все поплыло и помутнело, словно я вижу свой кабинетик через мутное, залитое дождем стекло. И сил нет ответить. И я хочу кричать и петь от радости, забыв, что еще пару минут назад ненавидела весь белый свет и от тоски готова была головой в петлю лезть.

— Лена... Ты меня слышишь?

— Я слышу, Антошка... Миленький, ну куда же ты пропал? Я тебе звонила, звонила... Сколько писем... А нас тогда, после выпуска, отправили... я попрощаться не могла... Искала тебя, а ты пропал... Ты слышишь меня?

— Я слышу... Ты извини, я был не прав.

Ах, Антошка, Антошка. Ну почему ты мне не сказал этого раньше?..

— Да ничего, я понимаю.

— Не уверен. Понимаешь, мне нужно было подумать, решить... Словом, нам надо встретиться. Я приеду к тебе. Сегодня же. Увидимся вечером.

— Ну конечно встр... Ой!

— Что? Что-то не так?.. Лена... Мы встретимся?

— Да... То есть... Ты понимаешь, я сегодня обещала мальчишкам... Словом, вечером я работаю.

Вот и все. Дура, дура. Ах, какая же я дура! Я опять все сама испортила. Сейчас он скажет: «Пока», повесит трубку, и я больше никогда не увижу и не услышу его. И мой жалкий лепет уже не имеет никакого значения. Ну почему я такая несуразная? Почему я сама себе все порчу? Дура, дура. Ох, какая же я дура! Вот уж воистину говорят: не родись красивой, будешь жить паршиво...

— Все равно. Я приеду. Все остальное сейчас не имеет значения. Ты слышишь?

Еще боясь поверить своему счастью, я робко, едва слышно спрашиваю:

— Это правда?

— Правда. И прости меня за молчание. Теперь все будет иначе. Поверь... Где мне тебя найти? В горотделе?

Я сижу и улыбаюсь блаженно, как последняя идиотка, и не могу ничего с собой поделать. Ну и пусть. Пусть идиотка. Зато я самая счастливая...

— Не надо в горотдел, Антошка. Здесь меня не будет. И привези мне знаешь что? Привези мне большую... нет, огромную коробку конфет.

— Ты хочешь конфет?

— И я тоже.

— Что значит: «И я тоже»?

— Здесь все поймешь. И еще пять... нет, семь бутылок «Фанты». Мне очень нужно, а у меня совсем нет денег. Представляешь?

— Ничего удивительного,— ворчит Антошка, — при твоей-то зарплате. А не много будет?

— В самый раз.

— Все сделаю. Так где мы встретимся?

— Где?.. Ах, Антошка, Антошка. Ты, главное, приезжай, а уж где-нибудь да встретимся. Ну, к примеру... Знаешь что? Встретимся на пляже...

МЕНЯЮ СОВЕСТЬ НА ШОКОЛАДКУ

Рассказ

Ах ты, маленький храбрый хоббит, все же решился в меня стрелять! Первый выстрел я не услышал, скорее, увидел. Метрах в тридцати за деревьями мелькнула вспышка, я совершенно инстинктивно отпрыгнул назад и вправо, и уже в прыжке до слуха долетел хлопок выстрела. И все же зацепил, паразит. Пуля очень даже ощутимо рванула плечо, так что я едва штопором не завертелся. На мое счастье задело только бушлат, вырвав клок синтепона, даже кожу не обожгло. Рухнув в рыхлый снег, я стремительно отполз за ближайший снегоход и затаился в ожидании дальнейшего развития событий. Кто бы ни был этот малый, а решительности и наглости ему не занимать. Не всякий браконьер, даже попавшись с поличным, рискнет стрелять в егеря. А этот решился. Хотя никаких серьезных нарушений я еще не обнаружил. Интересно, что он дальше предпримет, поняв, что попытка грохнуть меня не удалась? Нет, все же удача на моей стороне. Ну и выучка, конечно, не последнее дело. Не зря меня государство в свое время обучало воевать и выживать.

А эти двое пентюхов так и стоят, поразевав рты и явно не зная, как себя вести. То ли падать, то ли деру дать от греха. Похоже, и сами не ожидали подобного оборота. Вот ведь ситуация. Стоят посреди леса двое любителей, егерь притаился за снегоходом, как мышь под веником, а где-то в лесу держит на мушке всю честную компанию четвертый участник массовки, явно не новичок в лесу. Только промашка у него вышла. Мой карабин, прислоненный к казенному «Бурану», он видит и вполне резонно полагает, что я безоружен. А вот и фигушки, приятель. Со своим «Марголиным» калибра пять и шесть, ласково именуемым «Марго», я практически никогда не расстаюсь. Вообще-то егерям табельный ствол не полагается, но тут все законно. Приобрел я его по лицензии частного охранника, разрешение на хранение и ношение имею, все честь по чести. И хоть «Марго» мало кто из людей служивых всерьез воспринимает, считая его дамской игрушкой, но в умелых руках да в ближнем бою вещь очень даже эффективная. Так что давай, родной, жги патроны...

Наткнулся я на эту компанию с час назад. То есть, непосредственно на них вышел минут десять как. А поначалу следы от снегоходов заметил. И следы незнакомые. Все наши «Рыси» да «Бураны» в округе я наперечет знаю, а эти — явно импортные, доселе мной не виданные. И главное, следы идущего вторым снегохода смазаны следами волочения, какой-то то ли тележки, то ли саней. Для чего бы? Дрова возить на снегоходе накладно. А если приехали на зайцев поохотиться, так ни к чему этакую бандуру за собой таскать. Даже если по десятку ушастых настреляют, что сомнительно, то проще в торока упаковать. Да и не заезжал ко мне никто с вечера путевки отмечать. В общем, есть вопросы, как говорится. Вот за ответами я и отправился.

Нагонять пришлось дольше, чем я предполагал. Следы снегоходов выписывали какие-то замысловатые кренделя, петляя то по полю, то по редколесью, пока наконец не вывели меня на длинную просеку. Готовилась она в свое время для высоковольтной линии, но потом то ли планы изменились, то ли еще что, но просека так и осталась никому не нужной. ЛЭП прошла по территории соседнего района, ближе к «железке», что логично и обоснованно. Непонятно только, какой деятель и из каких соображений создавал первоначальный проект. Ну, это дело прошлое. Главное то, что примерно в середине просеки обнаружились мои гости ненаглядные. Подбираться тайно не было нужды, и подъехал я открыто. Тем более, что светло еще было, и в чистом поле я как на ладони. Не заметил бы меня только слепой. Остановившись метрах в трех, я заглушил движок «Бурана», ткнул карабин прикладом в снег, прислонив к гусенице, и представился:

— День добрый. Егерь Нахабцев. Документики позвольте.

Оба переглянулись, малость как будто смущенно, но особого беспокойства я не заметил. Тот, что постарше, лет пятидесяти, с благородной сединой, даже несколько вальяжно процедил:

— А ваши, можно полюбопытствовать?

— Извольте.

Вынув удостоверение, я поднес его почти к самому носу пожилого, не выпуская из рук. Тот вдумчиво прочитал, пожал плечами и протянул мне охотничий билет, путевку и разрешение на оружие. Путевка в порядке, только без моей подписи. И в билете все как положено. Стаж у мужика приличный, в обществе состоит еще с советских времен. У того, что помоложе, шатена лет тридцати, документы тоже в порядке. Правда, охотничек тот еще. Билет получен всего полгода назад. То есть, первый сезон обкатывает. Явно за компанию со старшим, так сказать, товарищем. То, что оба столичные, ясно как день. Одеты с иголочки, в одинаковый камуфляж и утепленные берцы. Поверх бушлатов — фабричного пошива разгрузки. Единственное исключение — ножи на поясе. У шатена — ширпотребовский «Белый орел», ерунда по большому счету, только что видимость внушительная. А вот у седого — ухватистая самоделка с костяной ручкой и в обтерханных ножнах, явно сделанная народным умельцем вручную лет этак …надцать назад. И со снегоходами я не ошибся. Два канадских «Bombardier», суммарной стоимостью как мой кирпичный дом со всеми удобствами, доставшийся от родителей. Короче, мужики не бедные. По всей видимости, столичные бизнесмены приехали в глубинку оттянуться да от дел неправедных отвлечься. А вот оружие мне их не понравилось. У обоих путевки на зайцев, а оружие серьезное, да еще и с оптикой. У молодого «Сайга-308» с магазином на восемь патронов. У того, что постарше, и вовсе «Вепрь-Хантер» под утяжеленный ремингтоновский патрон. Нет, ну бывают любители зайцев бить с оптикой, но, как правило, мелкашкой. А на кой черт на зайца с «Сайгой» ходить, а уж тем более с «Вепрем»? С ним вообще только на носорога. Только не водятся они у нас на Урале...

Но главное, что мне совсем уж было не по душе, так это салазки, привязанные к раме одного из заморских агрегатов. С общим стилем этой парочки они абсолютно не вяжутся. Обычные деревенские салазки со сплошным дном, обитым нержавейкой, сделанные грубовато, но добротно. И уж, что совсем хреново — так это следы третьего. На снегу натоптано изрядно, и к деревьям следы берцев тянутся, но местами из-под них отчетливо проступают оттиски то ли подшитых валенок, то ли унтов. Картина, в общем, понятная. Двое городских наняли себе проводника из местных, могут себе позволить. Вот только где он? И почему так стыдливо от меня хоронится? Отошел по нужде? Вряд ли. Мог бы и тут — кого стесняться? Чай не в дамской компании. Так что ухо на всякий случай держать надо востро. Когда стоишь один против двоих потенциальных нарушителей, да где-то еще и третий маскируется, осторожность никоим образом не повредит. К такому выводу я пришел после десяти лет работы в розыске и полутора — в егерях.

В общем, пока я тщательно изучал документы, не забывал косить взглядом по сторонам, в ожидании вполне возможных сюрпризов. Собственно, интуиция и благоприобретенная наблюдательность меня и спасли. Благодаря им я и заметил вспышку за долю секунды до того, как во влажном февральском воздухе прозвучал хлопок выстрела...

И вот лежу я на снегу и думаю: что быстрее можно подхватить в таком положении, воспаление легких или простатит? Меня ни то, ни другое не устраивает. Ну вас к лешему, ребята, здоровье мне еще пригодится, так что долго свой организм я студить не намерен. Грозно глянув на топчущегося на снегу пожилого, я приказным тоном негромко потребовал:

— Отвечайте вы, Виктор Ильич. Односложно. Там проводник ваш?

— Да.

— Из местных?

— Ну а как же вы дум...

— Односложно отвечать, — резко перебил я.

Пожилой Ильич малость смутился. Даже барская спесь с него как будто сошла. Оно и понятно: это там у себя в офисе он повелевать привык. А здесь растерялся. Не сам, конечно, стрелял. Но ведь нанятый им проводник. Да еще в казенного человека при исполнении. Как ни крути, а если до властей дойдет, хлопот не оберешься, каким бы тузом козырным ты ни был. И не потому, что попал в такую ситуацию, а потому, что попался. А я еще холоду нагнал:

— Что в лесу прячете? Кабана? Или лося завалили?

Молчит. Только мнется да потеет с натуги. Ладно, выясним. А сейчас надо прекращать этот балаган.

Вынув из наплечной кобуры «Марго», я дослал патрон в ствол и коротко махнул меховой рукавицей над сиденьем снегохода. Сам мгновенно маятником качнулся в сторону, успел засечь вспышки двух выстрелов подряд из-за дерева и в пять секунд всадил в ствол всю обойму. Отшатнувшись обратно, перезарядил «Марго» и крикнул:

— Слышь, земеля, кончай дуэль. Как видишь, я тоже со стволом, не берись со мной тягаться. Выходи.

И подмигнул Ильичу с его приятелем, которые так в растерянности и топтались на снегу, не зная, что делать. Примерно через полминуты из-за деревьев донеслось:

— А стрелять не станешь?

— Выходи с поднятыми руками, карабин держи за ремень. Тогда не стану.

После некоторых раздумий стрелок ответил:

— Ладно, выхожу. Бес попутал.

Из предосторожности я только чуть высунулся из-за корпуса снегохода, не опуская ствол «Марголина». Однако проводник решил судьбу не испытывать и исполнил мое требование в точности. Только вышел почему-то без оружия. Ну да ладно, разберемся. Зато теперь полный комплект. Теперь можно и со стрелком познакомиться. Хотя чего там знакомиться?

Приглядевшись, я без труда признал Васю Штыря, известного всей округе и даже за ее пределами браконьера. Причем с таким стажем, что хоть звание ветерана ему присваивай. Я еще мальцом был, а о нем уже легенды ходили. Сейчас ему порядком за семьдесят, а когда-то был настолько прытким да фартовым, что от него местный рыбохотнадзор стоном стонал. И ведь попадался за всю жизнь по-крупному только три раза. Обычно мелкими и средними штрафами отделывался. А ему эти штрафы — как слону дробина. Он своим промыслом столько денег делал, что какой-нибудь крупный советский хозяйственник только в своих пошлых меркантильных снах и видел. В последний раз Вася попался, если мне память не изменяет, лет двенадцать назад, я тогда только-только из армии вернулся. Сам свидетелем не был, батя, тогда живой еще, рассказывал. Какой-то «новый русский» заказал Васе медвежью шкуру. Васе заказали — Вася сделал. Да, видно, долго за косолапым бегать пришлось, притомился. А когда завалил, то на радостях да с устатку решил тут же и отметить. Так наотмечался, что прямо на теплой еще медвежьей туше и закемарил. Так его и нашли, в обнимку с косолапым...

Усмехнувшись, я спрятал «Марго» в кобуру и весело поприветствовал Штыря:

— Здорово, Вася! Ты чего же, на старости лет решил переквалифицироваться? То все зверье бил, теперь вот в людей стреляешь. Нехорошо. Только что-то мазать стал, стареешь. Чего так перепугался-то?

А он, прохиндей, ничуть не смутившись, изобразил на морщинистом лице улыбку и недоуменно спросил:

— Кто стрелял? Куда стрелял? Господь с тобой, мил человек, я отродясь в руках оружия не держал. Меня проводником наняли, я и веду добрых людей куда велено.

— А куда велено?

— Куда веду, туда и велено.

— А куда ведешь?

— Так, куда велено, туда и веду.

Тьфу ты!.. Ну наглец, невозможно не восхититься. Однако сейчас мне не до оваций, дело-то серьезное. Первый случай со мной такой за последние полтора года. Построжев, я уже официальным тоном предупредил:

— Ты, Вася, это брось. Я вот сейчас протокол составлю, и клиенты твои подтвердят, что ты в меня стрелял.

Хмыкнув, Вася посмотрел на Ильича с приятелем. Те, оправившись от мимолетного шока, ответили ему не менее саркастическими улыбками. Дескать, ищи дураков. Свидетелей нет. А на себя кто ж клепать станет?.. Вот так, значит, да? Ну всё, ребята, разозлили вы меня всерьез.

— Вот что, господа любители и профессионал. Я сейчас пошукаю в лесочке, что вы там прячете, и, когда найду, вам не так весело будет. Это я вам твердо обещаю. А вам покуда советую оставаться на месте. Ваши документы и оружие я изымаю, о чем будет составлен соответствующий протокол. Так что не вздумайте дать деру. Иначе при всей вашей авторитетности загремите так, что мало не покажется.

Забрав все три карабина и на всякий случай отвинтив высоковольтные провода от генераторов снегоходов, я отправился в лес. Долго искать не пришлось. Буквально метрах в ста от просеки на снегу рядышком лежали две туши — матки и поросенка — совсем еще недомерка, месяцев пяти от роду. Весь бок был у него разворочен тяжелой пулей. Мамаша на вид была цела, но рваное отверстие в боку и отсутствие выходного недвусмысленно указывали на то, что пуля находится в туше. Стреляли явно с большого расстояния, метров в сто пятьдесят. Не зря у них оптика...

Это что же они, гады, делают?! Ну ладно бы секача завалили, но матку с выводком зачем? У нее же, как минимум, двое-трое остались и успели учесать в лес. А там им — погибель. Не выживут они без мамаши. До весны не дотянут. Или от бескормицы падут, или волки задерут, что скорее всего. И чего таким паразитам не хватает? Мяса? Да у них денег столько, что свиноферму купить могут, и бумажник не похудеет. Драйва им не хватает. Надо, чтоб адреналин в крови вертелся. Шли бы санитарами в хоспис работать или спасателями — там адреналина столько, что захлебнуться можно. Ан нет, подавай им забавы на свежем воздухе. Как же, денег много, а с ними все можно. Нахапали, а теперь жируют. А упрекни, так такой вой поднимут о демократических ценностях. Они, видите ли, по двадцать часов в сутки работают. Кабы в самом деле работали, а то все больше спекулируют да воруют. Мастодонты прожорливые. А после них — хоть потоп...

В общем, на просеку я вернулся злее черта, и не с пустыми руками. И сразу взял всю троицу в оборот:

— Вот что, господа нехорошие. Охотничьих билетов вы лишитесь, это я гарантирую. Штраф, и не маленький, заплатите как положено. И я все усилия приложу, чтобы против вас дело возбудили. Боком вам такая охота выйдет.

До сих пор находившийся в роли молчаливого статиста шатен, по документам — Прохоров Евгений Андреевич, вдруг встал в позу и попытался права качать:

— Вы, любезнейший, не много ли на себя берете? Это не в вашей компетенции. Я личный адвокат Владимира Ильича, крупного бизнесмена и уважаемого человека, и не позволю...

— Заткнись.

Тот малость опешил:

— Что?

— Заткнись, я сказал. У тебя еще будет возможность свой гонорар отработать. А сейчас хватайте сани и марш в лес, туши грузить. Где лежат, подсказать?

Адвокат снова было разинул рот, но я приказал еще жестче:

— Вперед! У себя в офисе будешь тявкать, а здесь я хозяин. Ножи в снег, и шагом марш. Вася, ты останься.

Когда Ильич со своим Плевако новоявленным скрылись за деревьями, я сдернул с плеч не три, а четыре карабина. Четвертым был почтенного возраста Васин «Ремингтон». Хитер Вася, ну да и я не пальцем деланный. Вздернутый шнурком на ветку дерева, метрах в пяти над землей, карабин найти было не то чтобы легко, но и не ахти как сложно. Рассчитал Вася верно. Башку при поисках никто не задирает, ищут или в снегу, или в залежах сухостоя. А на фоне деревьев обмотанный серым тряпьем карабин беглым взглядом обнаружить практически невозможно. Однако недаром я десять лет в органах отбарабанил, и был не самым худшим сыскарем. Так что сюрприз тебе, старый прохиндей.

Устроившись на сиденье своего «Бурана», я хлопнул по нему ладонью и предложил:

— Садись, Вася, рядком, потолкуем ладком.

Старый лис, однако, предложения не принял и присел на корточки рядом:

— А мне здесь свычней.

Достав крохотную трубочку, он набил ее табаком и с наслаждением раскурил. Я пожал плечами:

— Ну, как знаешь... Скажи, Вася, зачем в меня стрелял? Браконьер ты прожженный, клейма ставить некуда. Но ведь никогда ты егерям даже слова худого не сказал, а тут за ствол взялся.

— А кто сказал, что это я в тебя стрелял?

— Ну, ты наглец. А это что? — хлопнул я по простреленному плечу бушлата.

— Так ты, может, на сук в лесу напоролся. Кто ж тебе поверит, что это дырка от пули и что Вася Штырь в тебя стрелял? Да ни в жисть никто не поверит.

Вздохнув, я упрекнул:

— Эх, Вася, Вася... Пожилой уже человек, старик, можно сказать, а совести ни на грош. Ну что ж, не хочешь по совести, будем по закону. Как ты думаешь, зачем я клиентам твоим велел ножи оставить?

— А мне знать без надобности.

— А я подскажу. Это чтобы они там, в лесочке, втихаря из кабаньих туш пули не выковыряли. Мы сейчас к Петровичу проедем...

— Это к участковому, что ли?

— К нему самому. Пригласим понятых, он у меня по акту примет мой бушлат и твой «Ремингтон» с патронами. Проведут экспертизу, установят, что в отверстии присутствуют микрочастицы оболочки твоей пули. Чуешь, чем пахнет? А если еще и в кабаньей туше твою пулю найдут... Ну, сам понимаешь.

Тут Вася задумался. Минуты две кряхтел, пыхтел трубочкой и напряженно шевелил извилинами. Потом нехотя выдавил из себя:

— Ладно... Только из уважения к батьке твоему, царствие ему небесное. Я ведь его уважал, хоть и гонял он меня как зайца, пока в егерях служил. Да и тебя еще огольцом помню.

Поднявшись на ноги, он выколотил пепел из трубки и присел рядом со мной на сиденье.

— Дён десять назад приезжал ко мне человек из города. Сказал, что вскорости вот эти двое ко мне приедут, фамилии их назвал. Велел пойти к ним в проводники и тебе устроить... слово какое-то мудреное... про акацию, что ли. Я не понял, при чем тут акация, а он только посмеялся...

— Может, провокацию?

— Во, во, ее самую. Дескать, мужикам кабанчика загонишь, пусть завалят. А когда ты появишься, тебя припугнуть. Вроде как предупреждение тебе.

— А что за мужик, как выглядел?

— Да леший его знает. Одет прилично, однако по ухваткам — шестерка. Но видно, что при большом человеке.

— И ты согласился? Из-за чего? Денег пообещали?

Вздохнув, Вася вполголоса выругался и злобно сплюнул в снег:

— Кабы денег... Внучка моя младшенькая, понимаешь, в университете учится. На третьем курсе уже. Так этот тетерев сказал, что может и не доучиться. Или пойдет в городе на рынке торговать, а то еще хуже — на панель, или в деревню вернется, коровам хвосты крутить. А она у меня последняя радость в жизни.

Спрыгнув в снег, я размял ноги, присел раз десять для согрева, поскольку вечерний холодок начал пробирать ощутимо, и подумал, что история полуторагодовой давности, похоже, продолжается. Никак меня в покое не хотят оставлять. Обкладывают, как волка флажками...

— Слышь, Вася. А тебе велено было меня припугнуть или подстрелить?

— Ха!.. Да что ж я, злодей какой, что ли? Если б хотел подстрелить, у тебя бы сейчас дырка не в фуфайке была, а в организьме. Я ж тебе говорю, огольцом тебя еще помню. Похож ты на батьку своего. А ты подумай, Игореха, кому ты дорожку перешел.

Да чего там думать? Такой разговор и захочешь забыть, да не получится. С месяц назад дело было. Я тогда свой участок объезжал, и натолкнулся на развеселую компанию в заказнике. Приехали целым колхозом, на шести снегоходах и трех «джипах». Развлекались по полной, с водкой, музыкой и беспорядочной пальбой во всех направлениях. Самое интересное, какой состав был разношерстный. Распоряжался всем Наговицын из районной администрации. Не знаю точно, какую он там должность занимает, кажется, зам по общим вопросам. Короче из тех, что «подай, принеси, организуй и обеспечь». Были двое или трое немцев, судя по речи. И еще лично присутствовал начальник райотдела с парой своих бойцов. Они-то меня вежливо и оттерли, чтобы не мешал празднику жизни. А потом подошел ко мне Наговицын — за жизнь поговорить, и разговор тот я еще долго не забуду. Такой откровенной, беспардонной циничности я от чиновников еще не слышал, хотя бывал в разных ситуациях. Он даже не вуалировал ничего, не скрывал, что нарушение закона вполне приемлемо, если оправдывается какими-то государственными интересами.

Посмотрев на меня с оценивающим прищуром, с ходу спросил:

— Игорь Андреевич Нахабцев, если не ошибаюсь? Видел вас пару раз на совещаниях в администрации. Игорь Андреевич, у меня к вам убедительная просьба. Отойдите на время от буквы закона, сделайте вид, что не замечаете некоторые незначительные нарушения. Поверьте, так будет лучше.

— Для кого?

— Прежде всего, для вас. Ну, и для района, разумеется. Дело в том, что это наши немецкие партнеры, которые пожелали побывать на настоящей русской охоте. Ну, вот захотелось им экзотики. В данный момент мы рассматриваем возможность инвестиций с их стороны в строительство комбината по переработке бытовых и промышленных отходов. Кроме того, они предоставят нам своих специалистов и необходимые технологии. Причем будет вестись строительство не только комбината в районном центре, но и фильтрующих филиалов в нескольких крупных селах. Согласитесь, проблема утилизации одна из самых наболевших, и напрямую влияет на экологию, которую и вы тоже призваны защищать. Ну, пошумят гансы, водки попьют. Может, подстрелят пару кабанчиков. Вы же не будете оспаривать тот факт, что несоизмеримы такие убытки с многомиллионным контрактом. Кстати, поездка эта санкционирована главой районной администрации.

«Ну, наглец, и главу администрации приплел. Может, он еще и президентом прикроется?»

— Скажите, а глава администрации знает о том, что гости с вашей помощью будут браконьерским отстрелом заниматься?

— А зачем ему такими пустяками голову забивать? Он решает проблемы своего масштаба, а мое дело уладить детали.

— Чувствую, вы преуспели в этом. Подай, принеси, «эй, человек...»

Вот тут Наговицына всерьез проняло. Оставив показную любезность, он резко перешел на «ты» и в выражениях уже не стеснялся. Посмотрев на меня с откровенной злостью, ударил, подлец, по самому уязвимому месту:

— Неумный ты человек, Нахабцев. Думаешь, ты пуп земли? Ошибаешься. Я ведь про тебя все знаю. Знаю даже больше, чем ты сам о себе. Сын лучшего егеря в районе, в лесу как у себя дома. Однако школу закончил с отличием, хоть из леса с отцом практически не вылезал. Служил в десанте, воевал в первую чеченскую, имеешь боевой орден. После армии пошел служить в милицию. Два года постовым, потом в розыск, младшим опером. Через два года — уже старший. Заочно окончил школу милиции. Еще через год перевели в главк. Стремительная карьера. Большинство сыскарей сначала лет по восемь на земле отпашут, прежде чем в главк попасть. Да и то берут только каждого десятого. А потом вдруг полный крах. Вылетел из органов пулей. Даже участковым не взяли в райотдел. Да что там участковым, тебя твой же друг не рискнул взять в свою охранную фирму, хоть и ты и исхитрился лицензию получить. Чем он свой отказ мотивировал? Наверное, в глаза тебе стыдился смотреть? И его понять можно. Прими он тебя хотя бы рядовым охранником, через неделю у самого бы лицензию отозвали. Как два пальца. Знаешь, что такое телефонное право? Ты ж при советской власти, поди, слышал о таком? Думаешь, получилось бы так без личного вмешательства начальника УВД? Подумай, почему вдруг генерал обратил внимание на какого-то капитана, которых у него в подчинении как пшена в мешке? А потом и жена твоя, филолог, была уволена из колледжа якобы по профнепригодности. И даже место учителя в средней школе не смогла найти. Знаешь почему? Ты же служивый человек, должен знать армейскую присказку: то ли у него бушлат тиснули, то ли он спер, но репутация уже подмочена... Плевать мне на гансов и на комбинат, но тебя мне велено предупредить, чтобы ты ушки прижал и не рыпался. А то кое-кто еще не забыл твоей сволочной принципиальности.

Так вот оно, значит, как. Кое у кого злопамятности больше, чем ума. Ну, теперь все понятно. Нет, я в принципе и раньше догадывался, что к чему. Но не думал, что вокруг меня страсти такого масштаба кипят.

Два года назад раскручивали мы одно дело. И началось-то все с пустяка. Ночью гаишники пытались тормознуть импортный внедорожник, за рулем которого сидел явно поддатый водитель. «Джип» такие кренделя по ночным улицам выписывал, что со стороны смотреть было страшно. На требование остановиться водитель начхал и только газу прибавил. В результате погони, которая закончилась уже за городом, «джип» влетел на обочину с простреленными колесами, успев по пути разворотить пару остановочных пунктов, еще в городе, и сбить припозднившегося пешехода. Когда водителя пытались задержать, он начал палить в ответ из пистолета, ранив одного из гаишников. В общем — боевик. Взяли, конечно. При нем обнаружили незарегистрированную «Беретту» и почти десять граммов героина. Водитель оказался не поддатым, а обколовшимся. Вот тогда и подключили ребят из отдела по борьбе с наркотиками, и наш убойный. А этот стервец оказался родственником какой-то крупной «шишки». Ну, и понеслось. Звонки, просьбы, угрозы. Шеф мой, полковник Веретенников, встал на дыбы и поклялся, что дело доведет до суда. И довел. Только после этого огреб кучу неприятностей, а меня и вовсе из милиции вышвырнули. Заинтересовались мной вдруг из управления собственной безопасности. Да так, что работать стало практически невозможно. Нет, мне не подбрасывали наркотиков, не находили в моем столе никакого оружия. Даже на взятках не пытались подловить. Меня просто так тонко и ненавязчиво обмазали грязью, что количество перешло в качество. Вдруг посыпались многочисленные жалобы о моих якобы садистских методах ведения следствия, о многочисленных нарушениях УПК и даже попытках изнасилования одной из подследственных. Словом, вышибли меня с формулировкой о несоответствии моего морального облика со званием сотрудника органов внутренних дел. Я тогда с такой глухой стеной столкнулся, что мне не по себе стало. Вчерашние друзья от меня отвернулись, отношение начальства ко мне со снисходительно располагающего переменилось на откровенно прохладное. И только мой шеф пытался за меня воевать, но сам едва успевал отбиваться.

Так я и оказался в родном селе. Любаша действительно не смогла найти в городе работу. Причем отказывали ей уже в городском отделе образования, хотя в принципе она несколько мест находила, и ее готовы были принять. Теперь понятно почему. Да, в общем-то, я и раньше догадывался. И она тоже. Только разговора на эту тему не заводила, понимала, каково мне тогда было. И, если честно, то и егерем меня взяли только в память о бате. Потому что и в район уже доползли слухи о моем фиаско. И, наверное, не только слухи. Телефоны, они ведь везде имеются...

Разговор с Наговицыным у нас тогда закончился на повышенных тонах. Честно говоря, то я не сдержался, и послал его подальше, чем и нажил себе еще одного врага. Вот тогда-то он и пообещал мне предельно откровенно:

— Смотри, Нахабцев. И не таких, как ты, ломали. Или ты в торжество демократии уверовал? Ну, тогда наивный ты человек...

По большому счету придраться мне было в тот момент не к чему. Да и начальник райотдела недвусмысленно дал понять, что ответственность берет на себя, а мне выше головы прыгать не стоит. Дескать, нечего капитану, да еще бывшему, указывать полковнику, что делать. Так я и ушел ни с чем, и еще пару дней чувствовал себя оплеванным...

Такие вот дела. Ясно, что эти двое не случайно с такой наглостью вломились в мои владения, как лиса в курятник.

— Вася, а про этих двоих тебе что известно?

— А что мне известно? Думаешь, они передо мной душу нараспашку? Приехали, представились, сказали, что меня о них предупреждали... Ну, слышал я кое-что. Ильич этот вроде как большими деньгами ворочает, банкир какой, что ли. А этот заморыш, что при нем, адвокат его. Хотя ты уже слышал. Но я думаю так, что крючкотвора Ильич не зря с собой привез. Помяни мое слово, наложит он тебе в карман, как пить дать. Не просто так они путевки именно на твой участок раздобыли.

Помолчав, Вася осторожно поинтересовался:

— Игореха, а ты насчет экспертизы не шутя сказал?

— Да уж какие шутки.

— Так ведь я вроде как и не виноват, сам должен понимать. Я же сам тебе все рассказал.

Ах, Вася, Вася, старый ты плут. Черта с два бы ты мне рассказал, не прижми я тебя. Сам виноват, надо было думать головой, когда выбор делал...

Чтобы не пугать его раньше времени, я неопределенно пообещал:

— Ладно, там посмотрим. Только не вздумай больше фокусничать.

Между тем из леса и «герои» появились. Натужно пыхтя, они волокли за собой сани с кабаньими тушами. Видно, что тяжелый труд их изнеженным организмам противопоказан. Адвокат даже пообещал мне:

— Имейте в виду, я непременно подам жалобу за такое к нам отношение. Мы вовсе не обязаны работать бурлаками. Это ваша проблема — обеспечить транспортировку.

Ну наглец. Родился адвокатом, ей-богу. Как он трепетно о себе и шефе заботится. От такого подлеца точно навоза будет столько, что на кавалерийский полк хватит...

— А вы полагали, уважаемый, что я сам буду вашу незаконную добычу тащить? Давайте-ка перестанем заниматься демагогией. Заводите свои агрегаты и поехали.

Владимир Ильич, утирая испарину со лба, поинтересовался:

— Куда поехали?

— В баню, к девочкам. Вы ведь так привыкли после охоты?

— Не ерничайте, молодой человек. Говорите серьезно. Не с мальчиком дело имеете.

— Ладно. Серьезно так серьезно. Сейчас поедем к местному участковому, составим протоколы изъятия оружия, незаконной добычи, и об административном нарушении. А потом, если будете себя адекватно вести, отправитесь домой. Пока.

— Что значит «адекватно» и «пока»?

— А то и значит, что за попытку воспрепятствования законной деятельности егерю при исполнении можно и суток трое в КПЗ отсидеть. Комфорт там относительный, не тот, что соответствует вашему социальному статусу. А насчет «пока» напоминаю, что я вам пообещал добиться возбуждения уголовного дела по факту нарушения природоохранного законодательства. И все. Не будем вступать в бессмысленные дискуссии. Здесь ваш адвокат, он не допустит произвола с моей стороны. А потом может и обжаловать мои действия, если сочтет их незаконными...

До дому я добрался уже часов в десять. Пока к Петровичу заехали, протоколы составили, время и пролетело. Банкир со своим поверенным, оказавшись в крохотном кабинетике участкового, совсем обнаглел и права качал уже в открытую, явно провоцируя меня на скандал. Однако Петрович, предпенсионного возраста майор, цыкнул на них и в самом деле пообещал ночевку в КПЗ, если не будут вести себя соответственно ситуации. Однако на конфронтацию не пошел, конечно, зачем ему лишняя головная боль. А вот просьбу мою об экспертизе пообещал выполнить, и бушлат мой с Васиным карабином и патронами взял. Васе я пообещал оружие вернуть через пару дней, не стал его раньше времени расстраивать. Ну, да сам виноват. Теперь ему придется подтвердить факт покушения на меня и сообщить, от кого такой заказ поступил. А чья шестерка у него побывала, я выясню. В конце концов, не я это начал, и Васины проблемы меня сейчас не сильно заботят.

Любаша возилась на кухне, видно, готовила поздний ужин в ожидании меня, и в зале горел свет и работал телевизор. Настёна, наша непослушная пятилетняя егоза, до сих пор не спала и, сидя на диване с пультом в руках, со сногсшибательной скоростью переключала каналы. Ума не приложу, как отучить ее от этой заразы? Часами не отходит от телевизора. Едва я появился на пороге, дочура завизжала от восторга и бросилась мне на шею:

— Папка пришел! Мама, папка пришел.

Люба вышла из кухни, вытирая передником испачканные мукой руки, и нарочито серьезно прикрикнула:

— А ну брысь, бесенок! Совсем отца заездила. Не успеет в дом войти, уже душить его начинаешь. Он устал, проголодался, дай ты ему отдохнуть и умыться. Совести у тебя нет, Настёнка.

Чудо мое вздохнуло у меня над ухом и философски пробурчало:

— Совесть есть, жить мешает. Меняю совесть на шоколадку.

Не выдержав, Любаша расхохоталась, а мне ничего не оставалось, как полезть в карман, чтобы вынуть традиционную шоколадку для дочери. Пожалуй, надо эту традицию ломать. Эта страсть у нее еще сильнее, чем телевизор смотреть.

Настёна мгновенно сорвала обертку и самозабвенно захрумкала. Опустившись на диван, я устроил ее у себя на коленях, убавил звук телевизора и строго спросил:

— Кто маму сегодня не слушался?

Дочка мгновенно подхватила игру и бодро соврала:

— Корова Машка.

— А кто еще не слушался?

— Коза Дашка.

— А еще кто не слушался?

— Кошка Мурка.

— А что делала дочка Настя?

Настёнка бодро затараторила, загибая пальцы на руках:

— Дочка Настя в магазин сходила, корову подоила, козу покормила и кошку причесала. А еще Настя помыла посуду, подмела пол и поставила ужин для любимого папки готовить. Так что маме только и осталось разогреть, чтобы папка мог поесть. Потому что папка устал и проголодался. А еще по любимой дочке соскучился. Вот!

Усмехнувшись, я погладил ее по белокурым волосам и с нарочитым вздохом упрекнул:

— Ох, и горазда ты врать, Настёна. Небось мама и корову подоила, и козу покормила, и кошку причесала. Она же и в магазин сходила и ужин приготовила. А ты опять весь день от телевизора не отходила.

Чудо мое надуло перепачканные шоколадом губки и пробурчало:

— Неправда. Кошку я причесала.

— Ну, в это верю.

— И папка свою Настёну любит. Правда?

— Ох, правда...

На какое-то время Настёна замолчала, сосредоточившись на плитке шоколада. Потом облизала губы и перепачканные пальцы и спросила:

— Папка, а кто такой дальневосточный леопард?

— Ну, это такая большая пятнистая хищная кошка.

— А у нас он водится?

— Нет. Он же дальневосточный и водится на Дальнем Востоке.

Настёна разочарованно протянула:

— У-у-у, а я-то думала, что ты его защищаешь.

Скачки дочкиной логики иногда ставят меня в тупик. Вот к чему она это сказала? От чего такой посыл? Нет, все же детей, даже собственных, иногда понять труднее, чем женщин.

— Настёна, ты поясни.

— Ну, вот сегодня по телеку дядька говорил: «Защитим дальневосточного леопарда, их осталось только тридцать». Ты же егерь. Ты должен его защищать.

Во дает, философ! И ведь трудно поспорить.

— Настён, мы ведь далеко оттуда живем. Там есть свой егерь, он его и защищает. А я здесь защищаю. Лосей, кабанов, медведей, бобров и лисиц.

— А от кого?

— От нехороших дядек, от браконьеров. Они дичь истребляют, а я им не позволяю.

— Потому у нас лосей и кабанов больше, чем леопардов?

— Верно.

Дочка снова задумалась и безапелляционно выдала:

— Значит, на Дальнем Востоке плохой егерь, если плохо леопарда защищает.

— Ну, все не так просто...

— Да просто. У хорошего егеря много дичи сохраняется, у плохого — мало... Папка, а вот когда я вырасту, леопард еще будет жив или я его только в музее увижу?

У меня аж челюсти онемели. Вот бы Васю сюда с его клиентами, чтобы послушали, что ребенок говорит. Какими же надо быть уродами, чтобы о будущем собственных детей и внуков не думать…

От желания выругаться вслух меня удержали присутствие Настёны и вошедшая в зал Люба. В руках она держала старенький милицейский бушлат, позаимствованный у Петровича взамен моего.

— Игорь, что это? А твой где?

Я постарался ответить как можно равнодушнее:

— Мой-то? Да испачкал я его малость. Заезжал к Петровичу, попросил в чистку отдать. Он завтра в райцентр по делам поедет. А через пару дней заберу, мне тоже туда наведаться надо.

Однако интуиция у жены сверхчувствительная. Чтобы ее обмануть, надо очень постараться. Не зря в ее колледже все нерадивые студенты чуть не плакали, когда она ловила их на шпаргалках и купленных конспектах.

— Испачкал, да? В чистку отдал?.. Настёна, а ну-ка марш в постель. Тебе давно пора баиньки.

Дочка тут же скуксилась и захныкала:

— Ну, мама...

— Без разговоров!

— Пусть папка сказку расскажет.

— Папа позже подойдет.

Возмущенно задрав подбородок, Настёна протелепанила в спальню. Люба опустилась рядом со мной на диван, положив бушлат на колени.

— Игорь, скажи честно, что случилось?

— Да ничего не случилось, правду говорю... Ну, малость кровью испачкал, не хотел при Настёне говорить. Задержал сегодня двоих браконьеров, кабана завалили без лицензии. Вот, пока тушу осматривал, и перепачкался. Ты бы все равно в домашних условиях не отстирала.

— Явно ты что-то не договариваешь. Я же чувствую, ты весь взвинченный... Игорек, не хотела тебе раньше говорить. Особенно тогда, полтора года назад, когда тебя уволили...

— Ты знаешь, почему меня на самом деле уволили.

— Знаю. И ни одному слову в приказе не поверила, и особенно этим сплетням про попытку изнасилования. Но я и другое знаю. Характер у тебя жесткий и взрывной. Ты все время воюешь. Может быть, хватит уже? У нас дочка растет, подумай о ней. Я уж про себя молчу, хотя понимаю, почему мне тогда в трудоустройстве повсюду отказали. Теперь вот преподаю литературу и русский в начальной школе. С университетским-то образованием! Игорь, у тебя три ранения с Чечни остались, за время работы в розыске сколько раз на тебя покушались. Уймись. Живи спокойнее, прошу тебя. Неужели хочешь, чтобы я вдовой, а Настёна сиротой осталась? Скажи, стреляли в тебя?

Притянув жену к себе, я погладил ее по волосам и без зазрения совести соврал:

— Нормально все, мать. Честное слово, только кровью перепачкал. И давай-ка ужинать, да спать ляжем. Устал я что-то сегодня...

Петрович объявился у меня через три дня. Люба была на работе, Настёнка в садике, и говорить можно было спокойно. Умостившись за столом, майор бросил в угол бушлат, обернутый полиэтиленом, и положил на стол три листа бумаги.

— Держи. Сделали, как ты и просил. Ребята поначалу отнекивались, на нехватку времени ссылались, да я там поднажал кое на кого, и провели экспертизу вне очереди. Все подтверждается. В кабаньих тушах пули, выпущенные из карабинов той парочки, микрочастицы на ткани и синтепоне твоего бушлата полностью идентичны с оболочкой пули, выпущенной из Васиного «Ремингтона». Только что тебе это дает? Все равно Вася, даже если прижать его, не сможет сказать, что за человек его надоумил в тебя шмальнуть.

Хмыкнув, я покрутил головой:

— Ну, ты даешь, Петрович... «Надоумил». Как будто о детской шалости говоришь. Называй вещи своими именами. Заказал, а не надоумил. Правда, не убить, а только ранить. Я ведь Васю дожал на другой день. Признался он, что должен был меня ранить и скрыться. Те двое его присутствия ни за что бы не подтвердили. А Вася на себя статью вешать не пожелал и только бушлат мне продырявил. Вроде как и исполнил порученное, и внучку отмазал. А что не попал, так виной тому старость и подслеповатость. Получилось бы так, что стрелял в меня неизвестный. Вероятно из тех, кому я в свое время хвост прищемил. Мне был бы урок, и концы в воду. Козла того помнишь, на котором я погорел?

— Это наркомана того? Как его... Давлеткильдин?

— Как же, наркомана! Из материалов следствия исчезли акты изъятия наркотиков и оружия. Раненый гаишник и его напарник свои показания в ходе следствия изменили. Заявили, что не уверены, что в них стрелял именно Давлеткильдин, в темноте могли и ошибиться. А все сомнения трактуются в пользу подозреваемого. У них тоже семьи... Оставался только сбитый мужик. Но он-то был в стельку пьян, ходил в ночной магазин за водкой, чтоб догнаться. Вот и остался только наезд на пешехода по неосторожности. А все остальное — ничем не подтвержденные слова, мои и моего шефа. Но все же нам удалось того козла «упаковать» на два года. Я звонил вчера Веретенникову, он мне сообщил, что недоросль тот освободился условно-досрочно. Вот так. Чуешь, откуда ветер дует?

— Чую. И дальше что?

— Пока не знаю. Но я этого так не оставлю. Да и Веретенников последним фактом заинтересовался. Ему тоже реабилитироваться хочется. Нахватал он тогда плюх, звезду с него сняли. Вдвоем, может, и добьемся пересмотра дела, и себя обелим. Тем более что начальника УВД буквально неделю назад сняли и принудительно-добровольно с почетом отправили на пенсию. Хотя сделать это следовало бы уже давно. А нового прислали из Москвы, не думаю, что за такой срок его успели приручить. Ты что, не в курсе, что ли?

— Да я-то в курсе, только нам сообщили, что ушел на пенсию по состоянию здоровья.

— По состоянию счетов в банке он ушел. Настолько развратился, что даже и в МВД посчитали, что чересчур.

Поднявшись, Петрович направился к двери, бросив на ходу:

— Ладно, пойду я...

Уже на пороге остановился.

— Игорек, не хотел было тебе говорить, да не могу смолчать. Пока ехал сюда из райцентра, видел по дороге шумную компанию в лесу.

— Что за компания?

— Те же и Наговицын из администрации. Как, скажи, им здесь медом намазано. Много их. На «джипах» и снегоходах. По-моему, Наговицын опять кого-то из нужных людей на отдых привез.

Рывком поднявшись, я стал торопливо одеваться. Петрович смотрел на меня с печалью.

— Поедешь?

— Обязательно. И ты тоже.

— Я-то зачем?

— А ты представитель власти или хвост поросячий?

— Игорь, пожалей ты меня. Мне полгода до пенсии осталось. Дай мне дослужить спокойно.

Застегивая кобуру с «Марголиным», я ответил насколько мог мягко:

— Петрович, ты, конечно, можешь не ехать. Но совесть тебя потом мучить не будет?

Вздохнув, Петрович обреченно махнул рукой:

— Ладно уж... Все равно тебя одного отпускать нельзя...

На место мы добрались уже через полчаса. Обстановку я оценил практически с ходу и пришел к выводу, что Петрович ошибся. На этот раз Наговицын организовал «отдых» на лоне природы не просто нужным людям, а кое-кому посерьезнее. Уж больно с размахом все было обставлено, а Наговицын прямо-таки ужом извивался, чтобы не оплошать. Начальника райотдела на этот раз не было, видно чином не вышел, зато охраны было как гороху. Мне даже приблизиться к барскому телу не позволили. Зато Наговицын подойти не погнушался, чтобы свое превосходство показать и самолюбие потешить. Откровенно ухмыляясь, спросил:

— Ну что, Нахабцев, понимаешь теперь свое место? Ты буром не пер бы, поломаешься. Ты знаешь, что это за человек? На какой ты уровень лезешь? Он даже не знает, что после дождя лужи на асфальте остаются. Посмотри на номера «джипов». Мне разных гостей в наших краях встречать приходилось, да и то оторопь берет. Так что езжай отсюда и лови своих браконьеров. А к этому человеку если и может кто приблизиться, то не такая сошка, как ты. Образумься. Подумай о жене и дочери. Неужели хочешь, чтобы и они из-за твоей принципиальности страдали? Мало того, что ты их в медвежий угол завез, так можешь и вовсе волчий билет получить. Тогда что? В скотники пойдешь? Как же жена и дочь тобой гордиться будут!

Как мне хотелось ему врезать — не передать. Но это точно будет окончательным крахом моей карьеры, при таком-то количестве свидетелей. Да и, по сути, верно. Хулиганство оно и есть хулиганство. Во мне все и так кипело, да тут еще из одного «джипа» выбрался... Давлеткильдин собственной персоной! И с таким откровенным презрением и превосходством на меня посмотрел, что у меня от злости челюсти свело. Тем более что в руках у него был карабин, разрешение на который он не имел никаких шансов получить, с его-то судимостью. Я было дернулся в его сторону, но Петрович ухватил меня за рукав и предостерег:

— Не надо, Игорь. Нарвешься на неприятности. Охрана вооружена, инструкции у них четкие. И правда, давай уедем. Завтра отправишь рапорт в управление, пусть там разбираются. Это действительно не твой уровень. Да и не мой. Подумай о Любе с Настёной.

Уже шагая к своему снегоходу, я услышал за спиной голос Наговицына:

— Иди, иди. Дон Кихот, — и, после паузы, сквозь сжатые зубы: — Как же ты мне надоел...

Отмахали мы уже километров пять, когда сидевший позади Петрович прокричал мне в ухо:

— Игорь, этот Давлеткильдин тебя в покое не оставит. Я так понимаю, это он из «джипа» вышел?

— Да.

— То-то ты на него зверем посмотрел... Дожмет он тебя, Игорек. Уезжать тебе надо из области, поверь мне.

Я и сам уже об этом подумываю. Не за себя боюсь, за дочку с женой. Пока родственник этого козла находится в большом кресле, покоя мне не будет. А со мной и Любе с Настей. Может, и в самом деле уехать? Правда, даже не представляю куда, и где я буду работать с моим послужным списком. В милицию меня нигде не возьмут. Достаточно одного запроса в управление кадров, как тут же получу отказ. И в самом деле работать скотником? Ну, положим, не скотником, конечно. Мало ли профессий? Только я ведь мент, сыскарь, и ничего другого я не умею делать так хорошо, как ловить преступников... Ёлы-палы, о чем я сейчас думаю? Не мог отстоять свою правоту полтора года, и сейчас готов капитулировать перед каким-то...

«Папка, а когда я вырасту, леопард еще будет жив, или я его только в музее увижу?»

Резко остановив «Буран», я спрыгнул на снег, вынул из зажимов лыжи и стал прилаживать их на ноги. Закинув карабин за плечо, велел Петровичу:

— Вот что, Петрович. Езжай-ка ты домой. Тебе и впрямь ни к чему в это ввязываться.

— Игорек, ты уверен?

— Уверен.

Помявшись, Петрович выдавил из себя:

— Может, все же и я с тобой?

— Ценю твою солидарность, Петрович, но лучше поезжай домой. Я как-нибудь сам разберусь. Давай. Снегоход в сарайчик загони. Мне будет на чем до деревни доехать...

По примятому «Бураном» снегу обратный путь был легким. Тяжелее были мысли в моей голове. «Меняю совесть на шоколадку»... Это мой несмышленыш может сделать с легкостью, пока еще не понимает, о чем говорит. Я не могу. И не могу мириться с тем, что происходит. Почему я, взрослый здоровый мужик, не последний в своем деле спец, вынужден был оставить любимую работу только потому, что у обколовшегося козла, покалечившего двух человек, оказался влиятельный родственник? Почему теперь должен с позором ретироваться? Неужели это никогда не изменится? Нет, я совсем не такой наивный простак, как обо мне Наговицын сказал, и понимаю, что демократия только ширма, а право сильного было, есть и будет всегда. Но я не намерен с этим мириться. Это уж дудки. Пусть я нарвусь на неприятности, пусть меня вышибут и с этой работы с волчьим билетом, но прогибаться я больше не стану. И не уйду отсюда с позором. В конце концов, это моя земля. Я здесь родился, здесь вырос и намерен здесь жить. И мои дети — тоже...

Под левую лопатку ударило с такой силой, что я по инерции полетел вперед, чувствуя, как перехватило дыхание и невыносимое жжение разлилось в груди. Снег почему-то вдруг почернел и не охладил кожу, а обжег, когда я ткнулся в него лицом. Несмотря на уже мутнеющее сознание, я подумал: как все удачно сложили, сволочи. У Давлеткильдина теперь будет железное алиби, он был на людях в момент моего убийства, в пяти километрах от места. Свидетели его алиби такие, что ни один следак не усомнится. Вот и все мое геройство. Прав оказался Наговицын: Дон Кихот я. Нельзя воевать с ветряными мельницами, не имея под рукой фугаса. И еще подумал: хорошо, что Петровича я отправил вовремя, а то бы и его как свидетеля... Кажется, это и была моя последняя мысль...

Очнулся я с ощущением полного онемения в теле, особенно в локте левой руки. Открыв глаза, обнаружил себя в ослепительно белой палате лежащим на каталке и сплошь облепленным датчиками с проводами и какими-то трубками. Левая рука онемела от всаженного в вену катетера. А в двух шагах сидела на стуле Любаша, склонив голову на сложенные на тумбочке руки и, кажется, спала. Под лопаткой все еще саднило, но боль был не такая сильная, наверное, меня накачали болеутоляющими. Ладно, во всяком случае, я еще жив. Есть повод для радости. Хотел было окликнуть Любашу, но посмотрел на ее осунувшееся, с тенями под глазами, лицо, и передумал. Похоже, всю ночь не спала рядом со мной.

 Ничего не помню. Ни как сюда попал, ни кто меня привез. Разве что Петрович. Да он к тому времени отмахал порядком и вряд ли услышал выстрел. Неужели тот, кто стрелял? Совсем уж невероятно. Анекдот: киллер жертву в больницу доставил...

Дверь приоткрылась, в палату вошла медсестра со шприцем в руках. Ну, это по мою душу. То есть, задницу. Однако сестричка не стала просить меня перевернуться, да я бы и не смог, не потревожив все эти датчики. Смочив ватку в спирте, она стала протирать вену на правой руке. Я негромко, чтобы не разбудить Любу, поинтересовался:

— Что это, радость моя?

Радость мимолетно улыбнулась:

— Димедрол.

— Вот этого не надо, умоляю. Не хочу сейчас засыпать. Может, лучше спиртику в инъекциях?

— Ладно, не буду. А про спиртик забудьте надолго. Вам сейчас надо избегать даже малейших перегрузок на сердце.

— А что с моим сердцем?

— К счастью — ничего. Но пуля застряла в спине в пяти миллиметрах от него. Вы счастливчик. Привезли бы вас на час позже, и лежали бы вы не в этой палате, а совсем даже в другой.

— В морге, что ли?

— Чш-ш-ш-ш... Не будем о грустном. А вот и супруга ваша проснулась. Пятые сутки от вас практически не отходит. Вам можно позавидовать...

— Как пятые сутки?

— А вот так... Добрый день, Любовь Олеговна. Отдохнули хоть немного?

— Да, Наташа, спасибо.

Сестричка мимолетно поправила подушку под моей головой, подправила капельницу.

— Ну ладно, я пойду. Можете поговорить, только, Любовь Олеговна...

— Да я помню, никаких волнений.

Придвинувшись к каталке вместе с табуреткой, Любаша погладила меня одной рукой по щеке, другую, положив на мою ладонь, и, кажется, готова была зареветь в голос. Подбородок у нее предательски задрожал, и, чтобы остановить водопад, мне пришлось строго напомнить:

— Любаша, ты слышала, что сестра сказала?

Люба торопливо закивала головой, усилием воли сдерживая слезы.

— Я помню... Я знаю.

— Лучше скажи, где это я? И вообще, что произошло?

— Ты в районной больнице. Операцию сделали шесть дней назад. Врачи говорят, что сейчас угрозы для жизни нет, но месяца три придется провести в больнице. Если все предписания будешь выполнять строго, то не будет никаких последствий для здоровья. Ты уж постарайся, ты нам с Настеной живой и здоровый нужен. А что произошло... Тут такие дела творятся... В общем, обнаружил тебя Петрович. Он мне все и рассказал. Я имею в виду все то, что в последнее время произошло. Оставил он тебя, а у самого душа не на месте. Решил вернуться. Уже почти нагнал тебя, как услышал выстрел. Как смог осторожно погрузил тебя на снегоход и поехал к этим... в лесу. Там и орал, и оружием грозил, но заставил положить тебя в «джип» и срочно гнать в больницу. Хотя Веретенников обещал тебя поместить в госпиталь МВД, как только врачи разрешат.

— Веретенников был здесь?

— В тот же день приехал. Петрович ему позвонил, просил помощи. Алексей Степанович уже через три часа был на месте, привез с собой опергруппу. Ой, тут такое было... На следующий день он подключил областную прокуратуру и ОБЭП главка. Мало того, из Управления ФСБ приезжали.

— И все из-за одного меня?

— Ну, не льсти себе. Как воздух ты только мне нужен да Настёне... Там дело покруче, ты в нем только эпизодом проходишь. Я про комбинат по переработке отходов. Оказывается, деньги на его строительство уже переведены на счет администрации и практически все разворованы. Так что строить не на что. Да к тому же оборудование, которое немцы поставили, устаревшее, и никаким требованиям экологической безопасности не соответствует, поскольку должную чистоту утилизации обеспечить не может. Потому и эфэсбэшники. Ну а под это дело Веретенников и пересмотра твоего и своего дела хочет добиться. Поддержкой нового начальника УВД он уже заручился. В общем, не волнуйся, скоро все наладится.

— Да я и не волнуюсь. А дело по факту покушения на меня?

— Возбудили, конечно. И если верить Алексею Ивановичу, он со мной поделился по секрету, перспективы хорошие.

— Давлеткильдин?

— Он самый. Не сам, конечно...

Что-то устал я, даже от разговора. Прикрыв глаза, я сжал Любашину руку. Она тут же отреагировала:

— Ты спать хочешь?

— Нет, просто думаю.

— О чем?

— О том, что шоколадка, конечно, хорошо, но леопард должен быть жив, когда она вырастет.

— Игорь, ты не бредишь? Какой леопард? Кто «она»? Шоколадка?

— Дальневосточный леопард. Он должен быть жив, когда Настёна вырастет. Иначе я не смогу смотреть ей в глаза. И еще думаю, что это очень хорошо, что вы у меня есть. А с шоколадками надо завязывать. И Настёне, и мне...

Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2007

Главный редактор - Горюхин Ю. А.

Редакционная коллегия:

Баимов Р. Н., Бикбаев Р. Т., Евсее­ва С. В., Карпухин И. Е., Паль Р. В., Сулей­ма­нов А. М., Фенин А. Л., Филиппов А. П., Фролов И. А., Хрулев В. И., Чарковский В. В., Чураева С. Р., Шафиков Г. Г., Якупова М. М.

Редакция

Приемная - Иванова н. н. (347) 277-79-76

Заместители главного редактора:

Чарковский В. В. (347) 223-64-01

Чураева С. Р. (347) 223-64-01

Ответственный секретарь - Фролов И. А. (347) 223-91-69

Отдел поэзии - Грахов Н. Л. (347) 223-91-69

Отдел прозы - Фаттахутдинова М. С.(347) 223-91-69

Отдел публицистики:

Чечуха А. Л. (347) 223-64-01

Коваль Ю. Н.  (347) 223-64-01

Технический редактор - Иргалина Р. С. (347) 223-91-69

Корректоры:

Казимова Т. А.

Тимофеева Н. А. (347) 277-79-76

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев