|
|
Сергей Кара-Мурза
СБОРКА НАРОДА
Проектирование связано с рефлексией, это две стороны одной медали.
Сломаны механизмы и культура рефлексии — нет проектирования.
Один из важных выводов анализа «оранжевых» революций гласит, что государство
с подорванной способностью к проектированию обладает резко ослабленной
легитимностью. Власть в нем легко свергается просто при помощи спектакля,
построенного по канонам постмодерна на голом отрицании и возбуждении эмоций.
Но результаты такого спектакля приводят к изменениям масштаба революции,
вплоть до полного изъятия у населения (пространства, уже не страны) прав на
легитимацию власти и на определение своего цивилизационного вектора — и
власть, и вектор ему задаются извне. Функция проектирования будущего, ранее
всего лишь подавленная, теперь изымается. Грузия уже почти в таком
состоянии, Украина — на грани. В РФ такая «оранжевая» революция лихорадочно
готовится.
Властная верхушка чувствует опасность такого положения. В течение десяти лет
мы наблюдаем периодические попытки власти выработать «национальный проект»
(«национальную идею») для РФ — и полную, даже поразительную,
несостоятельность этих попыток. В последний раз заявка на такой проект была
объявлена в речи В. В. Путина 5 сентября и опять удивила своей
методологической и содержательной слабостью. Исправить это положение власть
не имеет возможности, не преобразив предварительно самое себя — уже тоже
революционным образом. Время для мягкого преображения, которое было дано в
виде «первого срока» В. В. Путина, упущено.
Явная, непосредственная причина (скорее, даже симптом) утраты нынешним
государством способности к проектированию — неспособность к рефлексии (почти
«запрет на рефлексию»). Последняя попытка показала это не менее
красноречиво, чем предыдущие — проектом было названо устранение некоторых
частных проявлений социального «зла» без того, чтобы определить природу и
причины этого зла, представить его генезис. Такие «проекты» сводятся к
латанию дыр и, хуже того, несут в себе разрушительное начало (даже такая
благая идея, как троекратное повышение зарплаты десятой доле врачей).
Положение гораздо тяжелее, чем представляется. Утрата способности к
рефлексии, а следовательно, и к проектированию, присуща не только власти
(это было бы сравнительно легко поправимо), а и обществу в целом. В
результате совместных манипуляций власти и элиты в течение последних
двадцати лет убита способность к рефлексии и проектированию в самом
обществе. Оно впало в патологическое состояние беспамятства и не может
различать путь.
Фундаментальная причина этого состояния заключается в том, что за двадцать
лет демонтирован, «разобран» главный субъект выработки (и реализации)
национального проекта — народ.
Во второй половине ХХ века народ России существовал как советский народ.
Реформаторская элита произносила это понятие с ненавистью, для выражения
жалости или презрения применялись термины «старые русские» или «совки». На
разрушение духовного и психологического каркаса этого народа была направлена
большая кампания, названная «перестройкой». Демонтаж народа проводился
совершенно сознательно, целенаправленно и с применением сильных и даже
преступных технологий. Предполагалось, что взамен старого народа в ходе
реформ удастся создать новый народ, с совершенно иными качествами и иным
цивилизационным вектором («новые русские», «средний класс»). Это и был бы
демос, который должен был получить всю власть и собственность. Ведь
демократия — это власть демоса, а гражданское общество — «республика
собственников»!
В 1991 г. самосознание «новых русских» и примыкающей к ним части
интеллигенции как нового народа, рожденного революцией, вполне созрело.
Только причастные к этому меньшинству были признаны демосом, народом, а
«совки», утратив статус народа, были переведены в разряд быдла, лишенного
собственности и прав.
Уже в самом начале реформы была поставлена и задача изменить тип государства
— так, чтобы оно изжило свой патерналистский характер и перестало считать
все население народом (и потому собственником и наследником достояния
страны). Теперь утверждалось, что настоящей властью может быть только такая,
которая защищает настоящий народ, то есть «республику собственников». В
требованиях срочно изменить тип государственности идеологи народа
собственников особое внимание обращали на армию — задача создать наемную
армию карательного типа была поставлена сразу же .
Выполнение этой программы свелось к холодной гражданской войне нового народа
(демоса) со старым (советским) народом. Новый народ был все это время или
непосредственно у рычагов власти, или около них. Против большинства
населения (старого народа) применялись средства
информационно-психологической и экономической войны, а также и прямые
репрессии с помощью реформированных силовых структур.
Экономическая война внешне выразилась в лишении народа его общественной
собственности («приватизация» земли и промышленности), а также личных
сбережений. Это привело к кризису народного хозяйства и утрате социального
статуса огромными массами рабочих, технического персонала и
квалифицированных работников села. Резкое обеднение привело к изменению
образа жизни (типа потребления, профиля потребностей, доступа к образованию
и здравоохранению, характера жизненных планов). Это означало глубокое
изменение в материальной культуре народа и разрушало его мировоззренческое
ядро. Воздействие на массовое сознание имело целью непосредственное
разрушение культурного ядра советского народа. В частности, был произведен
демонтаж исторической памяти, причем на очень большую глубину.
В результате экономической и информационно-психологической войн была
размонтирована «центральная матрица» мировоззрения, население утратило
целостную систему ценностных координат. Сдвиги и в сознании, и в образе
жизни были инструментами демонтажа того народа, который и составлял общество
и на согласии которого держалась легитимность советской государственности. К
1991 г. советский народ был в большой степени «рассыпан», — осталась масса
людей, не обладающих надличностным сознанием и коллективной волей. Эта масса
людей утратила связную картину мира и способность к логическому мышлению,
выявлению причинно-следственных связей. Эту массу «демократы» и называют
охлосом.
В этом состоянии у населения РФ отсутствуют некоторые важнейшие качества
народа, необходимые для выработки проекта и для организации действий в
защиту хотя бы своего права на жизнь. Можно говорить, что народ болен и
лишен дееспособности, как бывает ее лишен больной человек, который еще вчера
был зорким, сильным и энергичным. Но и в этом болезненном состоянии он
продолжает подвергаться тяжелым ударам, направленным на разрушение его
самосознания.
В начале реформ утверждалось, что речь будет идти о «пересборке» народа, о
консолидации атомизированных индивидов, «освобожденных» от уз советского
тоталитаризма, в классы и ассоциации, образующие гражданское общество. Этому
должны были служить новые отношения собственности и создание системы
политических партий, представляющих интересы классов и социальных групп.
Должны были быть реформированы и механизмы, «воспроизводящие» общество:
школа, СМИ, культура и т.д. Эти планы оказались утопическими и выполнены не
были. Гражданского общества и обширного «среднего класса» не возникло.
Созданный политическими и социально-инженерными средствами квазинарод
(«новые русские») оказался выхолощенным, лишенным творческого потенциала и
неспособным к строительству в социальной и культурной сфере. Возникла
патологическая социальная система.
В этой системе большинство населения РФ «съеживается» и низводится до
положения бесправного меньшинства. В рамках демократических процедур
(например, выборов) это «меньшинство» и не может отвоевать и защитить свои
права и обречено на вымирание. Тот факт, что в численном отношении этот
«бывший» народ находится в большинстве, при установленной в РФ демократии
западного типа не имеет значения — как для англосаксов в США не имела
значения численность индейцев при распределении собственности и политических
прав.
Социальные инженеры, которые конструировали жизнеустройство на постсоветском
пространстве, мыслили в категориях постмодерна, а не Просвещения. Они
представляли общество не как равновесную систему классов и социальных групп,
а как крайне неравновесную, на грани срыва, систему конфликтующих этносов.
Программы и политическая практика не вписываются в категории классового
подхода, но хорошо отвечают понятиям и логике учения об этничности.
При анализе в этих понятиях нынешняя РФ предстает как жесткое
этнократическое государство. Здесь к власти пришел и господствует этнос
(племя или народ), который экспроприирует и подавляет численное большинство
населения, разрушает его культуру и лишает его элиту возможности выполнять
ее функции в восстановлении самосознания населения как народа. Причем
господствующая общность не только пользуется властью и привилегиями, но и
присваивает себе государство в целом. Она выдает себя за единственную
«настоящую» нацию и навязывает всему населению ту модель, к которой
остальные обязаны приспосабливаться (это и есть главный признак
этнократичности).
Этнократия РФ жесткая, что отражается в аномально высокой смертности и
резком разделении доминирующей общности и численного большинства по доходам.
Близкой к РФ по результатам (хотя и не по методам) аналогией можно считать
Бурунди, которую антропологи и приводят как пример жесткой этнократии тутси,
господствующих над большинством населения (хуту).
Идея разборки и создания народов нам непривычна. Причина этого в том, что
истмат, в силу присущего ему натурализма, приучил нас к представлению, будто
общество развивается по таким же объективным законам, как и природа.
Зарождаются в дикой природе виды растений и животных, так же зарождаются и
развиваются народы у людей. Другое дело — классы. Для их возникновения нужны
не только объективные основания (отношения собственности), но и сознательная
деятельность людей, которые вырабатывают идеологию. Эти люди, сами обычно из
другого класса, вносят эту идеологию в «сырой материал» для строительства
нового класса и «будят» его.
В действительности все сообщества людей складываются в ходе их сознательной
деятельности, они проектируются и конструируются. Это — явления культуры, а
не природы. Чтобы возник народ (из племени, уже возникшего из родов),
требуется государственная власть с ее жрецами и философами, границами и
войском. «Не нации порождают национализм, а национализм порождает нации».
Процесс разборки и строительства народов резко ускоряется в переломные
моменты истории. За вторую половину ХХ века он стал предметом исследований и
технологических разработок, основанных на развитой науке. Свержение
государств и уничтожение народов происходит сегодня не в ходе классовых
революций и межгосударственных войн, а посредством искусственного создания и
стравливания этносов. Бесполезно пытаться защититься от этих новых типов
революции и войны марксистскими или либеральными заклинаниями.
Выработка «проекта будущего» и выход из нынешнего кризиса будут происходить
по мере новой «сборки» народа из большинства населения на основе
восстановления его культурного и мировоззренческого ядра с преемственностью
исторического цивилизационного пути России. Для этого необходимо
принципиальное обновление политической системы государства с появлением
организационных форм (партий и движений), построенных исходя не из
классового, а из цивилизационного подхода и адекватных современному
историческому вызову России как цивилизации.
СОЦИАЛЬНЫЙ РАСИЗМ И РУСОФОБИЯ
Очень важным типом отношения к людям является расизм. В основе его лежит
представление о том, что человеческий род не един, а делится на подвиды —
высшие и низшие. Расизм — часть мировоззрения, и потому влияет и на
отношения внутри каждого народа. Например, на Западе социальный расизм в
отношении к бедным, а затем к пролетариям («расе рабочих»), прямо вытекал из
расизма этнического. Впрочем, какой из видов расизма возник раньше, —
предмет дискуссии. Социолог из США Ч. Томпсон, изучавший связь между
расовыми и социальными отношениями, писал: «В Англии, где промышленная
революция протекала быстрее, чем в остальной Европе, социальный хаос,
порожденный драконовской перестройкой экономики, превратил обнищавших детей
в пушечное мясо, которым позже стали африканские негры. Аргументы, которыми
в тот момент оправдывали такое обращение с детьми, были абсолютно теми же,
которыми впоследствии оправдывали обращение с рабами».
Современный этнический расизм возник на Западе в период Великих
географических открытий под действием нарождающегося капитализма с присущей
ему необходимостью экспансии в иные земли и культуры (ради серебра, земли,
сырья, рынков сбыта, рабочей силы). Историк капитализма Фернан Бродель
сформулировал это таким образом: «Капитализм вовсе не мог бы развиваться без
услужливой помощи чужого труда». В середине XVIII века Англия только из
Индии извлекала ежегодно доход, равный трети всех инвестиций в
Великобритании. Если учесть доход от всех ее обширных колоний, то выйдет,
что за их счет делались практически все инвестиции и поддерживался уровень
жизни англичан, включая образование, культуру, науку, спорт и т.д. Как мы
знаем, Россия всегда развивалась «без услужливой помощи чужого труда», хотя
для этого самим жителям России приходилось много и тяжело трудиться (беда в
том, что не все у нас это понимают и на трудящихся своей страны кое-кто
смотрит свысока).
На интенсивность расизма сильно повлиял кальвинизм с его учением о делении
людей на избранных и отверженных. Католики, близко познакомившись с
индейцами в ходе завоевания Америки после ее открытия в 1492 г., быстро
убедились, что это полноценные люди («Бог сотворил этих простых людей без
пороков и хитрости»), и в 1537 г. Папа Римский формально признал индейцев
людьми («имеющими душу»). Напротив, пуритане в Северной Америке даже в ХIХ
веке вели геноцид индейцев в полной уверенности, что не нарушают прав
человека. Основатель теории гражданского общества английский философ Джон
Локк помогал составлять конституции рабовладельческих штатов США и вложил
все свои сбережения в работорговлю. Даже великий Кант писал, что «у
африканских негров по природе отсутствуют чувства, за исключением самых
незначительных».
Мы недооцениваем того влияния, которое рабство в Новое время оказывало на
западное общество в целом, сводим дело к рабству в США. Колонии были частью
европейских государств, и работорговлей занимались европейцы. В 1730 г.
Ливерпуль использовал для торговли рабами 15 кораблей, в 1751 г. — 53
корабля, в 1760 г. — 74, в 1770 г. — 96 и в 1792 г. — 132 корабля. Вот
данные из доклада 1803 года: в 1790 г. в английской Вест-Индии (штаты США,
бывшие английской колонией) на 1 свободного приходилось 10 рабов, во
французской — 14, в голландской — 23. Да и в европейских столицах
присутствовало рабство. В Лиссабоне в 1633 г. при общей численности
населения около 100 тыс. человек только черных рабов насчитывалось более 15
тысяч.
Заметим, что гражданское общество выходцев из Европы триста лет использовало
рабство в США без всяких моральных проблем, считаясь оплотом демократии, но
в то же время с Запада осыпали проклятьями «деспотическую Россию» за
крепостное право, просуществовавшее очень недолго и лишь в центральных
областях. Кстати, надо помнить, что наше восприятие истории России искажено
литературой. Прочитав в школе «Муму», мы создаем в воображении страшный
образ крепостного права. Так и должно быть, но нельзя и забывать, что среди
крестьян России доля крепостных лишь на короткий срок достигла половины, а
уже в 1830 г. составляла лишь 37%. Право помещиков продавать крестьян без
земли просуществовало всего 35 лет и было отменено в 1802 г.
Русский экономист Александр Васильевич Чаянов в важном для нас сегодня труде
«К вопросу о теории некапиталистических систем хозяйства» (1924) показывает,
что капиталистическое хозяйство Запада в политэкономическом смысле
генетически родственно рабовладельческому хозяйству Древнего Рима. Напротив,
крепостное русское хозяйство было организовано в обычной для трудового
хозяйства форме, хотя и отдавало владельцу определенную часть продукта как
крепостную ренту. Народное хозяйство России начиная с первобытно-общинного
строя пошло по иному пути развития («без рабства»), чем хозяйство Римской
империи и затем Западной Европы.
Для русских проблема этнического расизма была неактуальна — в зонах
интенсивных межэтнических контактов казаки везде вступали с местными
этносами в обмен культурными навыками и достижениями (достаточно сравнить
облик и промыслы казаков Дона, Кубани, Урала, Семиречья и Амура). Таким же
было отношение землепроходцев к народам Сибири и Севера. Сложившийся в
российском обществе тип межэтнического общежития — отдельная тема, которая
здесь не затрагивается. Другое дело — социальный расизм, которым
сопровождались и в России вспышки социальных противоречий.
На Западе социальный расизм в период формирования капитализма стал частью
культуры, даже вошел в культурное ядро общества. Им был проникнут и
либерализм как основное идеологическое учение. Адам Смит писал: «Человек,
вся жизнь которого проходит в выполнении немногих простых операций,
становится таким тупым и невежественным, каким только может стать
человеческое существо… Но в каждом развитом цивилизованном обществе в такое
именно состояние должны неизбежно впадать трудящиеся бедняки, т. е. основная
масса народа». Это ложное суждение — продукт идеологии, опровергнутый
наукой.
В средние века социальный расизм, свойственный рабовладельческому Риму,
ослабевал под влиянием христианства. Но уже в ХVI веке (Возрождение) Запад
стал осознавать себя как наследника Рима и восстанавливать в правах рабство.
Через Турцию поступали в Европу угнанные крымскими татарами славяне,
возродили работорговлю фризы. Фризы — народность, родственная саксам, — жили
на побережье Северного моря в районе устья Рейна (занятая ими территория
называлась Фрисландией). Потом они заселяли Англию. Это был народ фермеров,
которые в то же время были торговцами и мореходами. В средние века главным
товаром в их торговле стали рабы, которых они скупали у норманнов.
Хозяйственный уклад фризов позже был воспроизведен как современный
капитализм.
Социальный расизм — один из корней мальтузианства, учения о необходимости
воспрепятствовать «размножению бедных», которые подспудно воспринимались как
отверженные. Рикардо писал, что первая задача рынка — через зарплату
регулировать численность «расы рабочих». Все теории рынка были предельно
жестоки: рынок должен был убивать лишних, как бездушный механизм. Это
выразил Томас-Роберт Мальтус, который в начале XIX века был в Англии одним
из наиболее читаемых авторов и выражал «стиль мышления» того времени:
«Человек, пришедший в занятый уже мир, если общество не в состоянии
воспользоваться его трудом, не имеет ни малейшего права требовать какого бы
то ни было пропитания, и в действительности он лишний на земле. Природа
повелевает ему удалиться, и не замедлит сама привести в исполнение свой
приговор».
У Мальтуса Дарвин взял метафору борьбы за существование и перенес ее из
человеческого общества, к которому прилагал ее Мальтус, в дикую природу.
Оттуда эта метафора, уже с авторитетом научной теории, вернулась в сферу
социальных отношений. Так возник социал-дарвинизм — учение, переносящее
животный принцип борьбы за существование в общество людей. Это придает
неравенству видимость «естественного» закона. Английский философ Герберт
Спенсер писал: «Бедность бездарных, несчастья, обрушивающиеся на
неблагоразумных, голод, изнуряющий бездельников, и то, что сильные оттесняют
слабых, оставляя многих на мели и в нищете, — все это воля мудрого и
всеблагого провидения».
Фридрих Ницше говорит еще более жестко: «Состpадание, позволяющее слабым и
угнетенным выживать и иметь потомство, затpудняет действие пpиpодных законов
эволюции. Оно ускоpяет выpождение, pазpушает вид, отpицает жизнь. Почему
дpугие биологические виды животных остаются здоpовыми? Потому что они не
знают состpадания». Василий Васильевич Розанов заметил: «Ницше почтили
потому, что он был немец, и притом — страдающий (болезнь). Но если бы
русский и от себя заговорил бы в духе: «Падающего еще толкни», — его бы
назвали мерзавцем и вовсе не стали бы читать».
Известно, что мальтузианства не было в русской культуре ХIХ века (оно
внедряется только сегодня, впрочем, уже не в русской, а искусственной
«рыночной» культуре, порожденной нынешним кризисом). Социальные механизмы,
препятствующие распространению мальтузианских взглядов, были издавна
выработаны крестьянской общиной (наделение землей «по едокам»).
Предупреждения против социал-дарвинизма регулярно «произносились» в
летописях и «поучениях» князей и царей. Еще в «Русской правде» Ярослава
Мудрого сказано: «Не позволяйте сильным погубить человека».
При восприятии дарвинизма в русской науке произошло его очищение от
мальтузианской компоненты, что является заслуживающим самого пристального
внимания феноменом культуры. В своих комментариях русские ученые
предупреждали, что дарвинизм — английская теория, которая вдохновляется
политэкономическими концепциями либеральной буржуазии. Произошла адаптация
дарвинизма к русской культурной среде («Дарвин без Мальтуса»), так что
концепция межвидовой борьбы за существование была дополнена теорией
межвидовой взаимопомощи.
Н. А. Бердяев писал в 1946 г.: «Есть два понимания общества: или общество
понимается как природа, или общество понимается как дух. Если общество есть
природа, то оправдывается насилие сильного над слабым, подбор сильных и
приспособленных, воля к могуществу, господство человека над человеком,
рабство и неравенство, человек человеку волк. Если общество есть дух, то
утверждается высшая ценность человека, права человека, свобода, равенство и
братство… Это есть различие между русской и немецкой идеей, между
Достоевским и Гегелем, между Л. Толстым и Ницше».
Всплески социал-дарвинизма — необычное явление в русской культуре. Один
Россия пережила в начале ХХ века в момент назревания катастрофического
социального конфликта. Другой переживает сегодня.
В начале ХХ века, по мере наступления капитализма западного типа,
подрывались социально-философские основы сословного общества России,
менялись ценности и «привилегированных классов», и трудящихся —
представления о человеке и его правах. Изменения в системе ценностей сразу
приводили к очевидным для всех изменениям в жизнеустройстве — совершался
отход от патерналистских установок помещиков, владельцев предприятий и
царского правительства. В культуру правящих классов просачивался и
социал-дарвинизм, идеология западной буржуазии.
Та небольшая часть капиталистов России, которая смогла войти в симбиоз с
«импортированным» западным капитализмом, после 1905 г. заняла столь
радикальную социал-дарвинистскую позицию, что вступила в конфликт с
культурными нормами подавляющего большинства населения. Так, группа
московских миллионеров, выступив в 1906 г. в поддержку столыпинской реформы,
заявила в беседе с корреспондентом журнала «Экономист России»: «Мы почти все
за закон 9 ноября… Дифференциации мы нисколько не боимся... Из 100
полуголодных будет 20 хороших хозяев, а 80 батраков. Мы сентиментальностью
не страдаем. Наши идеалы — англосаксонские. Помогать в первую очередь нужно
сильным людям. А слабеньких да нытиков мы жалеть не умеем».
Нарастание революционных настроений в крестьянстве вызвало резкий сдвиг
социальной философии элиты вправо. Социальный расизм стал характерен даже
для умеренно левых философов. Например, Н. А. Бердяев в тот момент излагал
определенно расистские представления: «Культура существует в нашей крови.
Культура — дело расы и расового подбора... «Просветительное» и
«революционное» сознание... затемнило для научного познания значение расы.
Но объективная незаинтересованная наука должна признать, что в мире
существует дворянство не только как социальный класс с определенными
интересами, но как качественный душевный и физический тип, как тысячелетняя
культура души и тела. Существование «белой кости» есть не только сословный
предрассудок, это есть неопровержимый и неистребимый антропологический
факт».
Социальный расизм элиты сопровождался всплеском русофобии — разновидности
расизма этнического, направленного против русского простонародья, а затем и
вообще против русских. После крестьянских волнений 1902 1907 гг. либеральная
элита качнулась от «народопоклонства» к «народоненавистничеству». Кадет и
известный культуролог Михаил Осипович Гершензон писал в книге «Вехи»:
«Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться
мы его должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая
одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной».
Видный историк академик Веселовский пишет в дневнике: «Еще в 1904 1906 гг. я
удивлялся, как и на чем держится такое историческое недоразумение, как
Российская империя. Теперь мое мнение о народе не изменилось. Быдло осталось
быдлом… Последние ветви славянской расы оказались столь же неспособными
усвоить и развивать дальше европейскую культуру и выработать прочное
государство, как и другие ветви, раньше впавшие в рабство». В другом месте
он говорит определеннее: «Годами, мало-помалу, у меня складывалось
убеждение, что русские не только культурно отсталая, но и низшая раса…
Повседневное наблюдение постоянно приводило к выводу, что иностранцы и
русские смешанного происхождения даровитее, культурнее и значительно выше,
как материал для культуры».
Понятно, что все это сплачивало русское простонародье ответной ненавистью и
порождало в нем ответный социальный расизм, что и проявилось во взаимной
жестокости Гражданской войны.
ГОЛОС КРОВИ ИЛИ РАЗУМА — ЧТО ТАКОЕ СОВРЕМЕННЫЙ РУССКИЙ НАРОД
Да, политики любят посудачить о русском народе и нации, при этом предельно
нагружая эти понятия идеологически и используя их как им выгодно. Нам же,
народу, хотелось бы, чтобы политики наломали поменьше дров. Тем более, что
именно под национальными лозунгами целые народы не раз и не два были втянуты
в кровопролитные войны. Итак, прежде чем рассуждать о русском народе и
особом качестве «русскости», надо договориться хотя бы об основных понятиях
и терминах. Например, о том, что же такое народ вообще?
Для начала заметим, что «воспроизводит» страну не население, не совокупность
индивидов, а народ — общность сплоченная и организованная. Народ может быть
организован по-разному — и как классовое гражданское общество, сословное или
кастовое, или как «почти неклассовое и несословное» советское общество.
Механизмы разделения и объединения всех этих общественных структур (классов,
сословий, каст) в норме являются более слабыми и более «внешними», чем
разделение и соединение народов особыми этническими связями.
Нет народа без имени
Общим внешним признаком того, что стоит за словом «народ», служит тот факт,
что это общности, имеющие самоназвание (неважно даже, сам ли народ его для
себя изобрел, или его навязали извне). Нет народа без имени (при этом другие
могут называть одну и ту же общность людей по-разному, не обращая внимания
на его самоназвание, — пусть немцы называют себя «дойч», а испанцы называют
их «алеманос», мы-то знаем, что они немцы). Раз у народа есть самоназвание,
значит, есть и самоосознание.
Русскими же являются только те, кто осознает себя русским. Навязать
русскость невозможно. Некоторые романтики утверждают, например, что украинцы
— тоже русские, что им только внушили, что они иной народ. В том-то и
проблема, что раз человеку это внушили, он и осознает себя украинцем. Были
вескими доводы тех, кто внушал? Это решает тот, кто эти доводы принял и
считает себя украинцем. А если правнук русского эмигранта во Франции
говорит, что он русский, то он может (если захочет) объяснить, что он под
этим понимает и что его связывает с русским народом.
Механизмы соединения людей в народ поддаются изучению научными методами.
Значит, могут быть созданы и эффективные технологии таких воздействий,
которые приводят к поломкам этого механизма, его отказам или даже
переподчинению заданным извне программам, заставляющим его работать на
разрушение скрепляющих народ связей. Например, вот уже полтора века
выполняется, хотя и с переменным успехом, программа отрыва родственных
русским общностей и превращение их в украинцев, да еще с приданием их
сознанию антирусской направленности. Этой программе, кстати, очень помогает
наше невежество. Так и норовим навредить собственной семье.
Национальность — недавнее изобретение
Но как люди обретают свое качество национальности — удостоверение их
принадлежности к какому-то народу? Начнем с того, что это качество как
признак для классификации людей появилось гораздо позже, чем сами народы.
Хотя и народы появились не так уж давно. Например, собирать славянские
племена в прочные союзы Киевская Русь смогла только с принятием христианства
как государственной религии. А общность, которую уже можно считать русским
народом, складывалась с середины ХIV до начала ХVII века. Без государства,
церкви и смертельных угроз будущие русские в такой мощный народ не стянулись
бы.
Национальность же — очень недавнее изобретение. Его придумали в середине XIX
века, когда в Европе начали проводить переписи населения. По каким признакам
людям стали приписывать «национальность»? В Греции начиная с 1856 г., по
признаку религии, а потом по двум признакам: языку и религии. А в России в
переписи 1897 г. — по признаку языка. У нас понятие национальности уже вошло
в обыденное сознание и стало привычным. Люди считают, что это вещь
естественная и существовала всегда и везде. Если бы мы жили в стабильное
время, в этом вопросе можно было бы и не копаться. Но сейчас приходится, уж
очень много бесов взялись нас водить.
Что люди очень долго жили, не задумываясь о национальности, — факт. Так, в
Африке названия племенам присваивали европейцы. Колониальная администрация
произвольно причисляла к тому или иному народу разные группы населения,
определяла границы «их» земель. Вот в Нигерии есть большой народ «йоруба»,
есть теперь и один из больших языков с таким названием. Но само это слово
колонизаторы изобрели в XIX веке, оно ничего не означало и долгое время было
«китайской грамотой» для тех, кого им называли.
Но совсем недавно национальность была неизвестна и недоступна для понимания
жителям некоторых областей даже Европы. В 1945 г. при переписи в Югославии
оказалось невозможно определить национальность большой группы населения в
Юлийской Краине (юго-западнее Триеста). Жители одинаково хорошо владели
двумя языками — итальянским и славянским (было трудно определить точно, что
это за диалект). Они были католиками, а сведения о своем происхождении
считали «несущественными». Эти люди потом всё же признали себя либо
хорватами, либо словенцами, но не по внутреннему убеждению, а под
административным давлением.
Во время первой переписи 1921 г. в восточных районах Польши, вышедшей из
состава Российской империи, крестьяне на вопрос о национальности часто
отвечали «тутейшие» (местные). На вопрос о родном языке они отвечали
«говорим по-просту» (то есть говорим как простые люди, не как паны). В быту
они делили себя на людей «с польской верой» (католиков) и людей «с русской
верой», православных. Сегодня этих крестьян зачислили бы в белорусы (в
соответствии с их разговорным языком), но сами они свое отличие от господ
(поляков-католиков) мыслили как социальное и религиозное, а не национальное.
Так же обстояло дело и в СССР в 20-е годы. В Средней Азии персоязычных
записывали таджиками, тюркоязычных — узбеками. Но с того времени и узбеки, и
таджики обрели развитое национальное сознание, это по всем признакам
настоящие большие народы. Уже в Российской империи сложился народ
азербайджанцы, которые в советское время стали крупным сильным народом.
Мифы можно программировать
Все это — факты бесспорные. Но и национальные мифы — необходимая часть
народного сознания. А мифы можно программировать: поэтов и историков за
умеренный гонорар для этого всегда можно найти. Например, миф об украинском
казачестве изначально строился как эпос борьбы с крымскими татарами. Сейчас
политическая конъюнктура изменилась, и этот миф предстал в новом виде —
оказывается, казаки бок о бок с татарами сражались против общего врага.
Конечно, говоря все это и призывая к хладнокровию, мы подрываем очарование
национальных преданий. Это печально. Десять раз подумаешь, а нужна ли такая
сухая рациональность? На мой взгляд, сегодня она необходима. Первый закон
для любой большой системы, а народ и страна — большие системы — обеспечить
свое выживание. В наш век высоких технологий первое условие выживания —
достоверное знание об угрозах. Для нас первая по важности угроза — демонтаж
нашего народа (сначала русского ядра, а затем и всей «семьи народов»).
Отсюда вытекает и все остальное: развал армии, коррупция госаппарата,
падение рождаемости и массовая преступность, хищничество меньшинства и
социальная апатия трудящихся. Если так, то на время надо отставить в сторону
мифы и седые предания о князе Олеге, а быстро собрать достоверное знание о
том устройстве под названием «современный русский народ», в котором по злому
умыслу или по незнанию повредили ряд важных агрегатов и механизмов.
По сравнению с другими большими социальными общностями (классами,
сословиями, профессиями) народ является самой устойчивой группой. Он
носитель культурных традиций, которые выработались за долгий период
адаптации к природной и социальной среде. В нем сложились и социальные
механизмы поддержания этих традиций и их передачи новым поколениям, возникли
даже профессии, выполняющие задачу сохранения и обучения традициям и
«русскости» (например, духовенство, учителя, писатели). Сам процесс передачи
культурных традиций, в свою очередь, скрепляет народ, не позволяет ему
рассыпаться на индивидов, порождает множественные связи между ними.
Cоциал-дарвинизм возник раньше самого дарвинизма
В чем же сущность явления «народ»? Где она кроется? Как возникает? Какому
миру принадлежит — миру природы или миру культуры? Именно в этом вопросе
возникли две несовместимые концепции, которые развиваются по двум
непересекающимся траекториям. Обе они наполняются новым и новым фактическим
материалом. Оба сообщества ученых, принимающих ту или иную концепции,
находятся в диалоге, следят за работами друг друга и выступают друг для
друга оппонентами. Обе эти концепции сегодня надо знать. Плохо, когда им
следуют стихийно, неосознанно, а тем более когда их смешивают недопустимым
образом. В таком состоянии люди не могут договориться ни о чем — спорят, как
семеро слепых о слоне. Один потрогал хобот, другой ногу, третий — хвост.
Собрание интеллектуалов «Единой России» напоминало такой разговор. Каждый о
своем.
Для начала надо учесть, что в наших рассуждениях о народе мы пользуемся
понятиями из арсенала западной мысли. Лишь немногие эрудиты знают, в каких
понятиях трактовался вопрос в незападных культурах. В общем, мы не знаем,
как мыслили о народах китайцы, индусы, арабы. Читая переводы их старых книг,
мы на деле читаем переложение их текстов на привычный нам язык, сделанное
более или менее вдумчивым переводчиком.
Язык обществоведения, которым мы пользуемся, был создан в Европе в рамках
проекта Просвещения очень недавно. В нем отразилось определенное
представление о человеке. Понятно, что при переносе его в русскую культуру
мы неизбежно принимали и сцепленные с ними неявные смыслы. Западной
буржуазной культуре была присуща жёсткая натурализация общества. Как
говорят, «социал-дарвинизм» возник гораздо раньше самого дарвинизма.
Что такое примордиализм?
Так возникло и представление об этничности (национальности), которое
господствовало в науке до недавнего времени. Оно получило название
примордиализм (от лат. primordial — изначальный). Согласно ему,
национальность рассматривается как изначальная данность человека, нечто, с
чем человек рождается и чего не может выбирать. Она неизменна, как пол (хотя
в последнее время кое-кто стал менять и пол). Согласно этой концепции,
этнические (национальные) черты есть базовые «сущностные структуры самой
личности, являющиеся вместилищем этнической субстанции».
Смысл этого подхода в том, что национальность понимается как вещь, как
скрытая где-то в глубинах человеческого организма материальная эссенция
(сущность). Условно говорят, что она находится в крови, но это не следует
понимать буквально. В середине прошлого века говорили «плоть», и это было не
так зловеще. В других концепциях под этничностью понимают не вещь, а
отношения — как между «своими», так и к «чужим». Отношения эти являются
частью культуры и выражаются во множестве символов, знаков, норм и навыков.
Примордиализмом была проникнута романтическая немецкая философия с ее мифом
«крови и почвы», от нее он был унаследован и русской интеллигенцией, и
основоположниками учения марксизма. Они включили его и в модель
исторического процесса (исторический материализм). Это понимание укоренилось
и в советском истмате, без всяких рассуждений (хотя отвергающие равенство и
солидарность идеи социал-дарвинизма были отброшены).
Примордиализмом проникнуто и обыденное сознание людей. Действительно,
человек рождается в семье, где его окружают люди определенной
национальности. Уже младенцем он включается в национальное пространство: его
окружают предметы, присущие культуре данного народа (одежда, украшения,
утварь и т.д.), люди вокруг него говорят на языке, который становится для
него родным. Это окружение становится для ребенка «защитным коконом», у него
возникает чувство доверия к «своим». Его принадлежность к своему народу
воспринимается как изначальная, как примордиально данная.
Национальность не наследуется генетически
В условиях нестабильности национальное чувство становится самым эффективным
и быстрым способом политической мобилизации. Обращение к «крови», к
солидарности «родства» легко воспринимается сознанием, сильно действует на
чувства и будит коллективную память. Поэтому политик, вынужденный решать
срочные задачи, почти всегда говорит на языке примордиализма.
Начиная с 50-х годов ХХ века, когда антропологи многому научились, наблюдая
распад колониальной системы и рост этнического самосознания, стал
складываться иной подход к представлению национальности, названный
конструктивизмом. Он отвергает идею врожденного, биологического характера
этничности. Национальность в таком представлении понималась как
принадлежность человека к народу, который есть результат творческой
деятельности множества социальных сил (государства, иных типов власти,
церкви, политических и культурных элит, всех «простых» людей). То есть,
национальность не наследуется генетически, ей научаются. Человек обретает
национальную идентичность в семье, школе, на улице.
Часто национальная идентификация «включается» политическими и социальными
условиями, а через какое-то время другие события ее тормозят или даже
«отключают». На наших глазах менялись условия, и одни и те же люди то
называли себя русскими, то вдруг оказывались прирожденными евреями или
находили и выпячивали свои немецкие корни. Жители Дона и Кубани, побережья
Белого моря давно уже считали себя русскими. Но вот в переписи 2002 г. столь
большая часть их записала себя «казаками» и «поморами», что в Российской
статистическом ежегоднике за 2006 г. в таблице «Национальный состав»
отдельными строками представлены две эти новые народности. Они еще включены
в состав русских, но называют себя по-особому. Причины тут чисто социальные:
казаки пытаются получить статус «репрессированных народов», а поморы,
видимо, — статус «малых народов Севера». А это — определенные льготы.
Конструктивизм важен не только тем, что он дает более достоверное знание о
народах, которое позволяет лучше прогнозировать процессы в сфере
национальных отношений. Это знание сейчас превращается в технологии, с
помощью которых политики и манипуляторы эффективно воздействуют на народы —
в нужном для политиков направлении. Ослабляют одни и перепрограммируют
другие связи, возбуждают одни и подавляют другие чувства и устремления. Эти
технологии надо знать, иначе им трудно противодействовать. Такой урок нам
дали «оранжевые» революции в Сербии, Грузии и на Украине.
Предупрежден — значит вооружен. Поэтому мы должны сердцем горячо любить свой
народ и его священные предания, а разумом точно знать и холодно оценивать те
способы, которыми враги или конкуренты могут ослаблять связи, которые и
сплачивают нас в народ.
ЕВРАЗИЙСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ — ИЛИ ЭТНИЧЕСКИЙ ТИГЕЛЬ?
Многие пытаются сегодня осмыслить причины и последствия развала нашей
страны. Кое-кто ликует и пляшет на могилах, кое-кто под шумок мародерствует.
Огромное большинство поднимается через трагедию на новый уровень мысли. И
бесценными оказываются сегодня усилия тех, кто осознал историю России в
свете схожей катастрофы — распада Российской империи после 1917 года. Это,
прежде всего, русские философы, которые увидели в революции попытку
цивилизационного слома — эксперимент по радикальной модернизации самобытного
«неправильного» способа жить, хозяйствовать и думать.
Когда общество вовлекается в столь глубокие потрясения, политический и
идеологический вектор радикальных сил оказывается почти несущественным —
разрушению и трансформации подвергаются гораздо более глубокие основания.
Слушаешь иногда политиков и их ученых экспертов и поражаешься: о чем они
говорят? Не понимают, что происходит, или сознательно дурят нам голову? Слом
цивилизации требует замены культурных, метафизических и даже
филогенетических матриц человека, сложившихся у него под влиянием
биогеохимических факторов, инстинктов, биоритмов, ощущения пространства и
времени и т.д. (См. В. Вернадского, Г. Вернадского, П. Сорокина, А. Тойнби,
Л. Гумилева). В 1917 г. такую трансформацию России пытались произвести под
знаменем марксизма — одной из ветвей идеологии западноевропейской
индустриальной цивилизации, сегодня под знаменем либерализма — другой ветви
той же идеологии, выросшей на общей с марксизмом картине мира и
антропологической модели.
После 1917 г. Россия, получив тяжелейшие травмы, выжила. Архаическая,
почвенная компонента большевизма сожрала тонкий слой «европейски
образованных коммунистов» (что, конечно, также было большой потерей для
нации). Сегодня, разумеется, дело обстоит куда сложнее: Международный
валютный фонд и совещания лидеров «семерки-восьмерки» — это не Бухарин с
печальными глазами. В конце ХХ в. назревающее столкновение цивилизаций может
стать фатальным. И все большую тревогу вызывает тот факт, что
социологи-западники со своими диагностическими средствами, пригодными лишь
для детерминированного современного общества, успокоили политиков как раз
тогда, когда следовало бы бить тревогу.
«Все в порядке, — заявили они. — Социального и этнического взрыва в России
не произошло. Можно продолжать реформы в том же духе».
А надо было бы убавить свою научную самонадеянность и хотя бы рассмотреть
иные модели объяснения происходящих в России процессов. Давайте попытаемся
это сделать в связи с теми представлениями, которые бытуют в среде
демократической интеллигенции относительно национальной политики России.
В основе всех «моделей цивилизации» лежит определенное представление о мире,
человеке и обществе. Современная западная цивилизация возникла через
разрушение традиционного общества средневековья, восприняв механистическую
картину мира и атомизм — учение, приложенное сначала к человечеству, а затем
уже к неживой природе. Оковы патриархального общества были сброшены под
лозунгом «Человек — свободный атом человечества!». Индивидуализм стал
основой мироощущения человека, и производными из него стали экономические
(«свободная продажа рабочей силы») и политические («один человек — один
голос») представления. Отсюда права личности, которые в национальной сфере
оправдали возникновение этнических тиглей для переплавки малых народов в
нации, — причем так, что боли при этом они не чувствуют.
В России, в том числе за последние 75 лет, атомизации не произошло. Человек
продолжает ощущать себя частью солидарных структур того или иного типа —
трудового коллектива, даже банды. И важнейшей для большинства населения
России категорией (отвергаемой нашими западниками) является народ.
Восприятие народа как единого тела сформулировано евразийцем Л. Карсавиным:
«Можно говорить о теле народа... Мой биологический организм — это конкретный
процесс, конкретное мое общение с другими организмами и с природой... Таким
же организмом (только сверхиндивидуальным) является и живущий в этом крае
народ. Он обладает своим телом, а значит всеми телами соотечественников,
которые некоторым образом биологически общаются друг с другом».
Атомизированный индивид Запада, будучи носителем «прав личности», соединялся
в гражданское общество, подконтрольным слугой которого было либеральное
государство с весьма ограниченными функциями. Старые империи распались на
«государства-нации», которые сегодня интегрируются через экономические
связи. Совершенно иной путь прошла Евразия с ее особым континентальным
ландшафтом. Государству здесь придавался священный смысл, оно было «отцом»
(пусть излишне суровым или даже тираном), а не «приказчиком». «Не случайна
связь народа с государством, которое этот народ образует, и с пространством,
которое он себе усвояет, с его месторазвитием», — писал евразиец
Г.В.Вернадский. Этому способствовал и ландшафт, ощущение простора. Географ
П.Савицкий объясняет: «Своеобразная, предельно четкая и в то же время
простая географическая структура России-Евразии связывается с рядом
важнейших геополитических обстоятельств. Природа евразийского мира
минимально благоприятна для разного рода «сепаратизмов» — будь то
политических, культурных или экономических... Этнические и культурные
элементы пребывали здесь в интенсивном взаимодействии, скрещивании и
перемешивании. В Европе и Азии временами бывало возможно жить только
интересами своей колокольни. В Евразии это, если и удается, то в
историческом смысле на чрезвычайно короткий срок... Недаром над Евразией
веет дух своеобразного «братства народов», имеющий свои корни в вековых
соприкосновениях и культурных слияниях народов... Здесь легко просыпается
«воля к общему делу».
Так возникли Российская империя и СССР, а раньше — скифская, гуннская и
монгольская империи. При этом никогда не возникало «этнического тигля», а
тот особый способ сосуществования культур, который евразийцы называют
термином «радужность» или «симфония».
Скажем больше: именно евразийский характер СССР делал каждую его часть «ни
Европой, ни Азией», но синтезировал, соединял их культурные генотипы. Таджик
и казах в СССР были и европейцами. Что означает в реальности «слом
евразийства», — мы наглядно видели на примере Таджикистана.
Сегодня этот проект разрушения евразийской целостности переносится в
Российскую Федерацию — она ведь тот же СССР, только поменьше.
Полезно было бы вспомнить, как уже в 60-е годы была сформулирована главная
идея, с помощью которой разрушается вся евразийская цивилизация России —
идея разрыва славянско-финско-тюркского симбиоза и даже союза, «возвращения»
русских в «европейский дом». Идея, реализация которой отбрасывает Россию не
только от Урала, но уже и от Волги. При этом либералы наперебой доказывают,
что русские — не европейцы и не могли ими быть, поскольку приняли
православие и предпочли степняков культурным тевтонским рыцарям. И теперь
нас примут на выучку в цивилизацию лишь на жестких условиях МВФ.
И для того, чтобы понять суть национальной политики наших либералов, надо
выяснить, чем мы, по их мнению, «хуже Запада», когда мы стали «ухудшаться»,
в каком направлении нам надо «расти». Работ, подробно излагающих эти
вопросы, опубликовано множество, но набор мыслей в них невелик. Они
сводятся, кратко, к следующему:
— Россия совершила трагическую ошибку, приняв православие. Тем самым она
отклонилась от «столбовой дороги мировой цивилизации».
— Россия ошиблась, отвергнув цивилизаторскую миссию тевтонов и войдя в
симбиоз со «степняками» (татаро-монголами).
— Россия ошиблась, поддержав большевиков, которые испоганили марксизм и
восстановили имперские порядки.
— Россия не может «переварить» свою огромную территорию и должна распасться
на 40-50 «нормальных» государств.
Эти тезисы излагаются без всяких шуток в самых серьезных журналах и на самых
престижных международных конференциях. И примечательно, что вся эта
идеологическая кампания строится на примитивном подлоге (за ошибку его
принять невозможно — настолько он очевиден). Под шумные крики о «русском
фашизме», о «красно-коричневых» и «национал-патриотах» в общественное
сознание внедряется откровенно расистская идея о разрыве межэтнических
связей русского народа и «возвращении» его, как блудного сына, в Европу.
Ведь самые интеллигентные демократы-западники и словом никогда не
обмолвились, что в этот мифический «европейский дом» приглашаются коми,
чуваши или буряты. Об этом и речи быть не может. И напрашивается вывод, что
втайне эти западники прекрасно знают, что и поверившие им русские до этого
дома не дойдут и своими онучами его обитателей не обеспокоют. Их Исход из
Евразии просто превратится в тотальную войну совместно проживающих народов —
ведь русских зовут в «европейский дом» без якутов, но с якутскими алмазами в
мешочке.
Представление же западников об образе жизни тюркских народов и вообще о
кочевой цивилизации предельно идеологизировано (не говоря уже, что с точки
зрения исторической достоверности оно сводится к убогому европоцентристскому
мифу).
Такова культурная и философская основа проектов переустройства способа
совместной жизни народов России — проектов, которые развиваются идеологами
демократов под опекой нынешнего политического режима. В рамках этой
философии и очерчен весь спектр возможностей — от растворения народов в
«этническом тигле» до раскола и взаимоистребления каждого народа в
гражданском столкновении. Вопрос в том, принимать ли в принципе саму
философию западничества в его современном варианте, или не отвергать нашу
историю и наши пространства. И национальная интеллигенция каждого народа
действительно стоит сегодня перед выбором. И избежать этого выбора никто не
сможет.
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа
|
