|
|
Николай Грахов
МОЙ ДРУГ ПОЭТ ШАЛУХИН
Так случилось, что со Стасом мы познакомились и подружились еще в молодые
годы. Четверть века мы были рядом, хотя порою и не видели друг друга
месяцами. Мне случалось быть редактором его поэтических сборников, и всегда
работа эта была безумно интересна, ибо Стас был личностью.
Меня до сих пор гложет чувство вины за то, что я не сумел уговорить его
выпить со мной пива в тот последний жаркий июльский день 2002-го года. Он
забежал ко мне в издательство, мы о чем-то говорили, жалуясь друг другу на
всяческие неурядицы. У меня было настроение смыться с работы и поболтаться
по городу, но он решительно отказался. Он сказал, что к вечеру должен ехать
куда-то на машине смотреть сад. На другой день я узнал, что Стас погиб в
автокатастрофе. Внезапно вышедшая на встречную полосу «Волга» старого
образца на бешеной скорости протаранила машину, за рулем которой сидел Стас.
ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА
Мы познакомились году в 1974 на конференции творческой молодежи, где
впервые обсуждались стихи Стаса. Он, как помнится, не ожидал подобного
обсуждения — просто отдал подборку своих стихов тогдашнему председателю
русской секции Союза писателей РБ Александру Филиппову, а тот решил вынести
их на обсуждении конференции. Оппонентом Шалухина был Игорь Цаголов, который
сам тогда готовил к обсуждению рукопись своей собственной книжки. Стихи
были, что называется, «рабочими». Был он человек азартный, в смысле выпивки,
работал крановщиком. Особым талантом и знаниями не страдал, хотя его
производственные стихи были честны... Стаса он громил со всей горячностью
человека, который очень хочет выслужиться перед «старшими». Станислава
обвинили в «склонности к декадентству», «излишней романтизации», в «тяге к
классической форме», «скатывании к идеалистической позиции» и тут же — в
«модерновом восприятии мира».
Короче, Стас был подвергнут острой критике, его сровняли с землей и пустили
пыль по ветру. Это в то время был обычный стиль работы с молодыми...
Должен сказать, убедительной мне речь Цаголова не показалась: налицо были
явные натяжки, подмена смысла и прочие вольности в обращении с разбираемым
материалом. Поэтому, когда Стас покидал судилище, сунув под мышку свою
раздраконенную рукопись, я, подкараулив его в коридоре, попросил у него
стихи. Он, не глядя, сунул мне их в руки.
Дня через три я отыскал его в «Ленинце». Мне его стихи понравились, и мы,
проговорив какое-то время в коридорах редакции, двинули на улицу, а затем и
к нему на квартиру, откуда я ушел уже где-то в третьем часу ночи.
ПАЛЬТО
В самом начале восьмидесятых в Башкирском книжном издательстве увидела
свет двухтомная «Антология башкирской поэзии», куда благодаря Александру
Павловичу Филиппову были включены переводы, выполненные местными поэтами, а
не московскими, как это было обычно принято. Был дан шанс попробовать себя в
переводах и нам, молодым поэтам.
У меня вышло целых семь стихотворных переводов. Но не это главное. А главное
было то, что нам выплатили гонорар. И пусть заплатили нам всем тогда по
самой минимальной расценке: один рубль за строчку — это были деньги.
Естественно, я загулял. И загулял широко — деньги исчезали катастрофически
быстро. Кончилось это тем, что Стас и Маргарита — его красавица-жена и муза
— взяли меня за шиворот и поволокли по магазинам в поисках чего-нибудь
приличного из одежды, ибо выглядел я в те времена, в смысле общего наружного
вида, далеко не лучшим образом. Мы прошли (вернее, меня протащили) по целому
ряду магазинов и магазинчиков, и — наконец! — опытный взгляд Маргариты
остановился на светлом демисезонном пальто с поясом, обшлагами и прочими
прелестями. И тут выяснилось, что мой не очень толстый карман пуст. Стас
выглядел несколько смущенным, Маргарита с укором и обидой глядела на нас
своими огромными глазами, а я растерянно оправдывался. Однако после краткого
супружеского совещания выход был найден — мне торжественно вручили
недостающую сумму (надо заметить, что она составляла не менее двух трети
стоимости пальто), и под замечания Маргариты о нашей всеобщей мужской
непутевости это прекрасное пальто было, наконец, приобретено...
Надо сказать, что в этом пальто я щеголял несколько лет, свой денежный долг,
конечно же, вернул, но светлое ощущение некоторой надежности собственного
существования и некой «прикрытости» собственной спины не оставляли меня
долго-долго...
КОНФЕТЫ
Пока я учился на вечернем отделении в университете, работал то
машинистом-кочегаром, то слесарем. Работал двенадцать часов, потом отдыхал
сутки, снова отрабатывал двенадцать часов, а затем отдыхал двое суток.
Будущая жена моя училась на дневном отделении того же БГУ, и я частенько
днем приходил за ней в университет, после чего мы болтались по городу. Мы
достаточно часто встречали Стаса, у которого тоже была привычка пошляться по
городу, благо профессия корреспондента ему это позволяла. Почти всегда у
него находилось в кармане две-три конфеты, которые он неизменно с поклоном
вручал Алле, изящно целуя ей при этом руку. Алка была в восторге:
— Это надо же! Всегда у него есть что-нибудь для девушки! — говорила она
мне.
И только недавно я рассказал жене, откуда эти конфеты появлялись у Стаса.
Что греха скрывать, и я, и Стас любили забежать на пару минут в какую-нибудь
кафешку и выпить за стойкой стаканчик-другой винца. А так как выпивать без
закуски не полагалось, то к каждому стакану вина обязательно прилагалась
конфетка — иногда шоколадная, иногда ириска или просто карамелька. А так как
выпивали мы в те времена частенько, то соответственно и конфеты в карманах у
нас не переводились...
ЗАВОЕВАНИЕ МОСКВЫ
О покорении Стасом столицы я могу рассказать только с его слов. Хотя знаю,
что в архиве его семьи должно храниться очень доброжелательное письмо Вадима
Кожинова, ибо к нему, ничтоже сумняшеся, и отправился в свое время Стас,
будучи тогда еще студентом филфака. Он повез свои стихи Критику. У него он
встретился и с крупнейшим поэтом — Юрием Кузнецовым. Творчеству Юрия
Кузнецова позже будет посвящена его дипломная работа. Если мне не изменяет
память, она называлась «Пространство и свет в творчестве Юрия Кузнецова».
Как он нашел его (да, собственно, и Кожинова) — тайна сия великая есть!
Думаю, что просто воспользовался «Справочником Союза писателей СССР» — в те
времена существовали такие. Вместе с Юрием Кузнецовым и Вадимом Кожиновым
ему довелось пару раз отобедать в ресторане Центрального Дома литераторов —
причем угощал не он, а то ли Кожинов, то ли Кузнецов... Я помню его
восторженные глаза, когда он рассказывал о том, какими напряженными
взглядами провожали его московские литераторы, свидетели этих «обедов», как
заинтересованно шушукались между собой, обсуждая возможное восхождение новой
звезды поэтического небосклона. Явный провинциал в сопровождении таких
литературных знаменитостей, и они (знаменитости) угощают!..
Стасу, конечно, очень много дала эта поездка и общение со столь заметными
фигурами литературного Олимпа. Он жестче и внимательней стал относиться к
своим стихам...
ОХМУРЕНИЕ ТЕЩИ
Стас всегда нравился женщинам, и ему нравилось им нравиться. Круглые глаза
его начинали сверкать, взгляд излучал некую поэтическую ауру, стан
выпрямлялся, а на лице появлялось этакое неземное вдохновение...
Мы пришли с ним как-то к нам домой, у Стаса была с собой гитара. Собственно,
мы куда-то с ним собирались и в квартиру забежали буквально на минутку.
Галина Евгеньевна, моя теща, молодо выглядевшая миловидная женщина, сидела
на кухне и пила чай. И вот, увидев ее, Стас почувствовал прилив вдохновения.
Он встал еще в коридоре перед кухонькой на колени, прижал к груди гитару и
пополз на коленях по направлению к теще, исторгая из себя слова какого-то
старинного романса, попутно аккомпанируя себе на гитаре и преданно глядя
снизу вверх в лицо моей тещи. Глаза его светились восторгом, и в них
блестели слезы умиления. С рыдающими нотками в голосе Стас дотянул свой
романс, картинно взмахнул рукой и тут же, не останавливаясь, затянул
следующий. Мы с Алкой хохотали, Галина Евгеньевна несколько испуганно и с
неким недоверием разглядывала свои руки, которые расторопный Стас успевал
покрывать лобзаньями, продолжая преданно глядеть ей в глаза. И так, не
вставая с колен, Станислав спел для Галины Евгеньевны три или четыре
романса. Все были в восторге: мы с Аллой смеялись, Галина Евгеньевна да и
Стас — тоже. После этого импровизированного концерта дверь в нашу квартиру
для Станислава всегда была широко и гостеприимно распахнута!
«ТЫ ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ? ОНИ СЛУШАЛИ СТИХИ!»
Году в 1979-м я уговорил Стаса съездить со мной на фестиваль авторской
самодеятельной песни. Фестиваль этот проходил на Эсхаре — это что-то вроде
большой электростанции под Харьковом. Мне там уже удалось разок побывать,
мне очень там понравилось, и поэтому я прекрасно знал, куда зову Стаса. Он
долго сопротивлялся, но в конце концов сдался. И вот мы теплой компанией
порядка восьми или девяти человек прибыли в славный город Харьков. Прилетели
на самолете, ибо в те славные времена это был доступный вид транспорта, и
затрачивать на дорогу многие сутки нашей и без того быстротекущей жизни не
очень хотелось.
В ожидании электричек, отходящих на Эсхар поздно вечером, гуляли по городу,
трескали мороженое, пили разливное вино в небольшом подвальчике с круглыми
винными бочками, глазели на архитектуру каких-то огромных кубических зданий
и огромные каштаны.
Поздно ночью прибыли на огромную поляну, предназначенную для проведения
слета, и в темноте, наспех раскинув палатки и выгрузив из рюкзаков
спальники, провалились в сон.
На другой день все шло как обычно бывает на подобных мероприятиях: звучали
песни, шутливые подначки, кто-то готовил немудрящие обеды, а кто-то
фотографировался с уже признанными знаменитостями…
Ночью, после конкурсного концерта, все разбрелись по кострам, и над поляной
до самого утра звучали песни.
Стас после концерта куда-то подевался — поляна была огромная, множество
небольших лагерей не менее чем из сотни городов тогдашнего СССР причудливым
узором были разбросаны по ней и отыскать его ночью было практически
невозможно. Он появился в нашем лагере только под утро. Вид у него был
несколько помятый, но глаза сияли!
Он схватил меня за свитер, притянул к себе и возбужденно проговорил:
«Слушай! Они всю ночь слушали мои стихи! Я ходил от костра к костру и читал
свои стихи! И ты представляешь?! Они меня слушали! И понимали все, что я
читал! Ты понимаешь?! Некоторые стихи даже просили прочитать снова! Они им
нравились!!!»
Стас был в восторге: его и его стихи понимали и принимали. До этого он не
был избалован вниманием к своему творчеству. А здесь рискнул показать и свои
песни, и они тоже пришлись ко двору: их слушали, ему даже подпевали...
После этой памятной поездки Станислав уже более плотно занялся и своими
песнями, и техникой владения гитарой. Он поверил в то, что его стихи можно
петь, и вскоре после этой поездки начал принимать участие в конкурсах
авторской песни, становился их лауреатом. Песни заняли прочное место в его
творчестве.
ОДНАЖДЫ НОЧЬЮ
Случилось это где-то в восьмидесятых. Я учился в университете и работал
машинистом-кочегаром в водогрейной котельной на улице Коммунистической, а
Стас в это время жил в районе Зеленой рощи.
Была, насколько помню, поздняя осень, на улице шел проливной дождь, было
холодно, противно на душе, и вся жизнь казалась мерзопакостной.
Я дежурил в ночную смену и пытался что-то печатать на портативной пишущей
машинке, которую приволок из дома. Около часу ночи внезапно прозвучал
телефонный звонок. Подняв трубку, я ничего не услышал. Напарница моя — тетка
лет пятидесяти — мирно дрыхла на топчане в каптерке, а я продолжал тыкать
пальцами в клавиши машинки, поглядывал на манометры и размышлял о вечном, —
в конце концов, полагая себя поэтом.
Где-то около четырех часов утра раздался громкий стук в дверь котельной.
Стучали явно ногами. Взяв на всякий случай большой разводной ключ — мало ли
какой народ ходит в холодную дождливую ночь! — я пошел открывать дверь.
Напарница моя, разбуженная стуком, маячила где-то за спиной, на всякий
случай растирая свою заспанную физиономию и подбираясь бочком к телефону —
вдруг милицию вызывать придется.
Я отпер дверь, и в котельную ввалился мокрый насквозь Стас. Он был
относительно трезв, но глаза его сияли.
Через минуту выяснилось следующее: Стас написал стихотворение. Он написал
его около часу ночи, будучи дома, и, памятуя, что я в это время должен
находиться на работе, он решил прочитать его мне по телефону. Дома у него
телефона в то время не было, и он пошел на улицу звонить из
телефона-автомата. Автомат, как это обычно бывает в таких случаях, был
сломан. Он пошел к следующему... Короче, Стас прошел около пятнадцати
телефонов-автоматов, и каждый из них не работал. Тут он внезапно обнаружил,
что в поисках работающего телефона он забрел уже куда-то на окраину Старой
Уфы. До моей работы оставалось идти всего ничего — с десяток кварталов. И
Стас пошел. Он шел без зонта под проливным дождем и бормотал под нос только
что написанные строки.
Их-то он мне и прочитал, восторженно оглядывая наш скромный инвентарь,
состоящий из пары стульев, огромного количества различных манометров и пяти
натруженно гудящих газовых котлов. Напарница моя была в ауте! Она громко и
неприлично выражалась в адрес «всяческих недоумков», «алкашей» и прочей мало
интеллигентной публики. Мы со Стасом ее игнорировали — разговор был о
высоком!.. Впоследствии напарница написала моему тогдашнему начальству
докладную, где просила «избавить ее от этих полудурков».
* * *
...После котельной прошло достаточно лет. Я окончил филфак и стал работать,
вслед за Стасом Шалухиным, редактором в Башкирском книжном издательстве
редактором художественной литературы. Он, пока я учился в университете,
начал работать там редактором отдела политической литературы. Позже он опять
ушел в газету...
РЕДАКТУРА
В качестве редактора со Стасом работать было трудно. Его заносило. Постоянно
работая над уже сданными стихами, он вносил изменения в уже сверстанную,
подписанную корректуру.
Не случайно в моей записной книжке того времени появилась тогда стихотворная
запись:
Не хочу я Шалухина Стаса любить,
А хочу я Шалухина Стаса убить,
Не затем, что он в мысли невнятен,
А затем, что в строке неопрятен!..
Имелась в виду его вечная неудовлетворенность конечным стихотворным
текстом... Отправленные в набор стихи были совершенно другими и, когда
начиналась сверка, корректора и техреды поднимали шум. Мы с ним ругались!
Точнее, выпивали по вечерам пару бутылок вина, и я вяло убеждал его не
переделывать того, что уже сделано, а он убежденно доказывал мне, что новая
строчка все ставит на место. Она переворачивает смысл всего стихотворения, и
— конечно же! — это новый прорыв в сознании человека, который прочтет эту
строку!..
Но, в конце концов, мы все же приходили к общему согласию.
Я убеждал его публиковать больше коротких стихотворений. В них, по моему
мнению, он был более философичен и емок... Ему же очень хотелось публиковать
стихи пусть более длинные, но в которых, по его мнению, он по-новому говорил
о вечных проблемах любви мужчины к женщине!..
МИСТИКА С ГИТАРОЙ
У меня окончательно полетела единственная моя рабочая гитара. До этого Стас
как-то обмолвился, что у него лежит без дела хорошая гитара — прекрасно
звучащий корпус, но проблемы с грифом: короче, играть невозможно. Я его
гитару хорошо помнил и поэтому сразу предложил: «Давай куплю и попробую
отремонтировать — у меня есть знакомый, который может помочь в такой
беде...» Стас себе уже успел купить новую гитару и поэтому легко согласился.
Я гитару у него забрал, тут же расплатился. Через месяц она была как
новенькая. Но первым хозяином гитары был Станислав Шалухин.
Собственно, все это случилось уже после гибели Стаса. Шел уже тридцать
девятый или сороковой день. Жена моя, Алла, мыла полы в большой комнате
нашей двухкомнатной квартирки, когда вдруг услышала, что стоящая в чехле в
углу комнаты гитара начала звучать. Вздох струн и долго замирающий не очень
стройный аккорд разнесся по комнате. Затем мгновенье спустя все это
повторилось. Алла уставилась на гитару и стала лихорадочно соображать: «Как
же так, гитара в чехле, мышей у нас, слава богу, нет — почему же играет
гитара?» Она громко позвала меня — я в это время курил на кухне и, уже входя
в комнату, краем уха услышал чуть звучащий замирающий звук аккорда. Мы не
поленились расчехлить гитару и внимательно ее осмотреть — все с ней было в
порядке: никаких лопнувших струн, никаких внезапно появившихся на деке
трещин. Оставалось только недоуменно гадать о причинах столь внезапно
проявившего самостоятельность инструмента...
Чуть ли не в тот же день Алла рассказала о внезапно заигравшей гитаре жене
Стаса, Маргарите. А та в свою очередь рассказала, что Стас этой ночью снился
старшей дочери, Элле, и жаловался ей, что «тут (на том свете?!) он почти
совсем разучился играть на гитаре и что, мол, сколько ни пробует, все никак
толком не получается...».
А вот что произошло этим же вечером, точнее — ночью. Около двенадцати часов
ночи, когда я, сидя под распахнутой форточкой на кухне, докуривал свою
последнюю сигарету, в эту самую распахнутую форточку из темноты улицы
внезапно влетела летучая мышь и, усевшись мне на грудь, вцепилась своими
острыми коготками в накинутую на плечи рубаху. Помню, что я тогда ничуть не
удивился, а только накрыл мышь ладонью правой руки и прошел в большую
комнату, где уже укладывались спать жена с сыном, и показал ее им. «Вот,
Стас залетел проститься!..» — сказал я им. Заканчивались сороковые сутки
после гибели Стаса — последние сутки пребывания души умершего человека на
земле. После этого я погладил глядящую на меня своими черными бусинками глаз
мышь и тихо отпустил ее в черную ночь улицы...
* * *
Эти небольшие истории — ничтожно маленькая часть жизни Станислава
Петровича Шалухина. Мой товарищ и друг был человеком увлекающимся, азартным
и любящим до безумия жизнь во всех ее проявлениях. Разве можно рассказать о
многочасовых скитаниях по городу, когда мы читали друг другу только что
написанные стихи, жарко обсуждали стихи наших товарищей-поэтов, спорили о
смысле жизни… Он был надежным товарищем и верным другом. Был, как ни горько
повторять это безнадежное слово. Был.
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа
|
