|
|
Наталья Голованова
ОДИН ДЕНЬ РЯДОВОГО ЭГО
Лариса пришла в отдел за две минуты до начала рабочего времени. Все уже
сидели на своих местах и готовились к утреннему чаепитию. Подготовка к
утреннему ритуалу второго завтрака как обычно сопровождалась обсуждением
насущных проблем.
— Ой, девчонки, голова с утра раскалывается, наверное, давление, — страдала
Софья Ивановна.
— А я опять полночи не спала, — с несчастным видом говорила Алла Николаевна.
— Печень замучила. И с чего бы? Вы не знаете, что лучше от печени выпить?
Все тут же хором затараторили, называя новомодные препараты.
— А у меня, как обычно, желудок, — перебивая говорящих, громко заявила Лидия
Петровна. — После операции вообще есть ничего не могу.
Все замолкли и с уважением посмотрели на начальницу.
— Уж чего я только не пила, — продолжала та, — ведь на одних таблетках живу.
Лариса молча села на свое место и достала чашку.
«Ну, а ты чего молчишь?» — услышала она голос своего эго.
«А что говорить-то?» — удивилась Лариса.
«Как — что? Для начала посочувствуй Лидии. А потом пожалуйся на то, как ты
плохо себя чувствуешь».
«Но я хорошо себя чувствую», — возразила Лариса.
«Ну да, ну да, — ехидно заметило эго, — хочешь быть лучше всех, эдакой белой
вороной казаться. А впрочем, это тоже неплохо, давай, скажи им».
Лариса колебалась, но эго не отставало. И Лариса наконец сдалась.
— А у меня ничего не болит, — весело доложила она, — и спала я прекрасно.
Женщины уставились на Ларису. В их взглядах читалось осуждение и недоумение.
Стыдно быть здоровой, как бы говорили они, в нашем-то коллективе.
«Здорово ты их, молодец!» — весело сказало эго.
Но Ларисе было действительно стыдно. К тому же появилось нехорошее
предчувствие, что ей это так не оставят.
Ответный удар был нанесен после обеда, когда исчерпали себя темы похудания и
походов к парикмахеру и в ателье. Разговор переключился на прекрасное —
литературу и искусство.
— А вот мне в принципе Булгаков нравится, — рассуждала Лидия Петровна, — но
«Мастера и Маргариту» я не понимаю. Чушь какая-то. Бред.
— Да-да, я тоже не знаю, почему его так хвалят, — отозвалась Ирочка, не
сразу сообразив, что реплика адресована не ей.
— А вы, Лариса Марковна, что молчите? — Повернулась начальница к Ларисе. —
Объясните нам, в чем смысл этого произведения.
— Да что тут объяснять, — начала было Лариса.
— Это верно, объяснять нечего, потому что чушь она чушь и есть.
«Но ты же не считаешь его чушью, — возмутилось эго, — а раз не считаешь —
заступись, докажи».
«Бесполезно».
«А иначе они тебя заклюют, вот посмотришь. Потому что у Лидии эго сильнее
меня, оно всю комнату заполнило, носится кругами, злится, и пока меня не
побьет — не успокоится. Так что не молчи, наноси упреждающий удар».
— Я считаю, что у каждого свой вкус, а о вкусах, как известно, не спорят, —
спокойно сказала Лариса.
— А я хочу и буду спорить, — рявкнула Лидия Петровна, — а вот тех, кто
ничего не понимает, а строят из себя интеллектуалов, я терпеть не могу.
Корчат из себя, понимаешь ли, а сами точно так же ничего ни черта не
смыслят.
Эмоциональный удар был такой силы, что у Ларисы потемнело в глазах и
задрожали руки. Лариса растерянно обвела взглядом комнату. Все уткнулись в
свои бумажки, пряча глаза. На поддержку было рассчитывать нечего.
«Ну скажи хоть что-нибудь, — пискнуло эго, — ты же видишь, как нам с тобой
плохо, ее эго отгрызло у меня огромный кусок».
«Договорилась уже», — вздохнула Лариса и дрожащим голосом произнесла:
— Но есть же все-таки какие-то нормы поведения…
Лидия Петровна фыркнула и отвернулась. Тут же вскочила Ирочка и взволнованно
начала рассказывать какую-то поучительную историю о том, как все врут и не
стесняются.
Лариса не могла сосредоточиться до конца рабочего дня. Лидия Петровна,
напротив, стала вдруг вежливой и милой.
«Эх, ну не умеешь ты, — бормотало эго, — не знаешь, что с начальством лучше
не спорить. Надо лебезить, льстить, угождать, а ты… Совсем меня не жалеешь.
Вон глянь на Лидию — нашла же она способ подпитаться? Нашла. И не от
кого-нибудь, а от тебя, дурочки. Учись у умных людей».
После работы Лариса пошла в гости к подруге. Приехала их общая знакомая,
и был объявлен сбор старых друзей, когда-то посещавших одни и те же
оздоровительные курсы. Лариса сначала не хотела идти, но потом подумала, что
после сегодняшнего тяжелого в эмоциональном плане дня может позволить себе
расслабиться.
Как обычно, она пришла позже всех, и не стала вклиниваться в бурную
дискуссию, которая, похоже, началась уже давно. Атмосфера в компании, как
всегда, царила самая непринужденная — не прерывая дискуссии, с Ларисой все
по очереди обнялись и расцеловались.
Ей было приятно увидеться с друзьями, с которыми у нее так много общего. Вот
две неразлучные подружки, Аня и Таня, которые посещают разные курсы якобы
для самосовершенствования, а на самом деле — для того, чтобы наконец выйти
замуж. Вот Петр Алексеевич, считающий себя в их компании самым продвинутым и
посещающий те же курсы, чтобы поменьше бывать дома, где его тиранит жена.
Вот Надя, приехавшая в гости, веселая и жизнерадостная искательница
приключений. А вот и хозяйка квартиры, Галина, накрывающая на стол. Лариса
села в уголке и прислушалась к разговорам.
— Девчонки, ой, как меня ломает от Кастанеды! Я ведь уже девятую книгу
читаю. Ох и круто ломает, — закатывала глаза Аня.
— Может, тебе поменьше его читать? — спросила Галина.
— Да ты что?! — возмутилась Аня. — Я такие вещи стала понимать, это ж уму
непостижимо! У меня просто глаза открылись.
— Ты бы хоть рассказала, может, и у нас бы открылись, — предложила Таня.
— Все просто, — охотно заявила Аня. — Вот пятно на столе. Вглядитесь в него
внимательно. Что вы видите?
— Чернила пролили, — пожала плечами Галина.
— Ничего вы не видите, — торжествующе сказала Аня.
Что видит Аня, Лариса так и не узнала, потому что ее отправили на кухню за
чашками.
«Ну, а ты что видишь? — тут же стало зудеть эго. — Люди на пятна медитируют,
видят чего-то, а тебе, как всегда, и сказать нечего».
«А чего говорить-то?»
«Если совсем нечего, соври чего-нибудь, нафантазируй. Трудно, разве?»
«Не буду», — упрямствовала Лариса.
«Что, неужели не завидно?»
Лариса с чашками вернулась в комнату, где раздавался голос Петра
Алексеевича. Он, как всегда, говорил не торопясь, наполняя каждое слово
необычайно глубоким смыслом.
— Девочки, милые мои девчонки! Как я вас всех люблю! И знаете, что я хочу
вам сказать? Что таких, как вы, больше нигде нет!
— Ура! — завопили все.
«Вот ты думаешь, что он чего-то особенного говорит?»
«Нет, — думала Лариса, — конечно, ничего особенного».
«Он очки себе зарабатывает. Погоди, скоро начнется. А ты, если будешь
молчать, как всегда домолчишься».
— Как ваша жена поживает? — спросила любопытная Таня.
— Хорошо поживает, — бодро ответил Петр Алексеевич.
— Заниматься с вами еще не начала?
— Еще нет, но все к этому идет. Я ее программирую, знаете ли. Куда она
денется? Некуда ей деться.
«Ой, надо же, программирует, — усмехнулось эго, — он и курицу
запрограммировать неспособен».
«Ну не скажи, — возразила Лариса, — он в энергетике, знаешь ли…»
— А как вы ее программируете? — донимала Таня.
— Танюша, — лукаво улыбнулся Петр Алексеевич, — я ведь не могу вам все
рассказать. Не имею права.
«А нечего ему рассказывать, вот и не может», — заметило эго.
«Ты почем знаешь?»
«Да сама посмотри. Ах, да, ты ведь не видишь», — мерзко захихикало эго.
— Кстати, Танюш, ты не помнишь, как надо выходить из состояния любви?
— А зачем из него выходить? — брякнула Лариса.
Петр Алексеевич посмотрел на нее как на больную, и Лариса поняла, что ей
тоже будет сказано, что он не все может рассказать. Лариса почувствовала,
что ей стало стыдно за неуместный вопрос.
«Ну, ты опять как… я просто не знаю, что с тобой делать. Скажи что-нибудь
умное, тут тебе не работа, тут якать надо, а то затопчут».
Но Лариса молчала и только слушала, как якали другие.
— Я вчера во время медитации чуть не улетел, но вовремя удержался —
испугался, что назад не вернусь.
— Я такую вещь недавно поняла! Ой, такую вещь!
— Я машину начала водить! Это такое состояние — вы не представляете. Чувство
единения с машиной. Блеск.
— Я каждый день отрабатываю состояния. Один день — одно состояние.
— Я в воскресенье поеду на озеро. Там есть место выхода энергетического
потока.
— Я на танцы собираюсь. Танцы — они очень хорошо отключают сознание. Тело
работает, сознание отдыхает.
«Они же друг друга совершенно не слышат», — вдруг поняла Лариса.
«А ты думала? Каждое эго слышит только самого себя. Оно в принципе не может
услышать других».
«Тогда зачем я здесь сижу?»
«Чтобы выразить свое эго, то есть меня. Это же я тебя сюда привело. Ты что
же, хочешь, чтобы я сдохло под забором? Нет, дорогая, не выйдет. А ну,
вперед и с песней!».
— А еще для отключения сознания петь хорошо, — вдруг сказала Таня.
— В чем же дело? Давайте прямо сейчас и споем, — предложила Лариса.
Надя хихикнула, остальные замолчали и недоуменно и с осуждением посмотрели
на Ларису. Ларисе снова стало стыдно.
Петр Алексеевич откашлялся и сменил тему.
— Знаете, девочки, какая мощная отработка у меня сейчас идет. Каждый день с
меня как будто три шкуры сдирают. И унижаться приходиться, и выпрашивать, а
я себя перебарываю, и вперед.
«Не пойму, чем он хвалится», — думала Лариса.
«Как — чем? Своим эго! Те, кто свое эго любят, только им и хвалятся!»
«Но его же унижают, чем же тут хвалиться?»
«Вот глупая! Какая разница, чем хвалиться? Ты не слова слушай, а в суть
вникай. Слышишь, с какой гордостью он про отработку и унижения говорит?
Слушай и учись!»
Но Ларисе порядком надоело все это слушать. То, что раньше она принимала за
духовность, теперь предстало перед ней совершенно в ином свете. Она
попрощалась и пошла домой.
Муж уже вернулся с работы. Он хмуро посмотрел на Ларису и спросил:
— Опять со своей сектой собирались?
— Ну почему «сектой»?
— А как вас еще назвать? Собираетесь и выпендриваетесь друг перед другом.
Сколько времени тусуетесь, а все одно и то же. Непонятно, что ли, для чего
вы на курсы разные ходите?
— Для чего?
— Да чтобы потом друг перед дружкой было чем выпендриться. А перед другими
чего выпендриваться? Вас больше никто и слушать-то не будет.
А ведь он прав, подумала Лариса.
«Нет, не прав! Не прав! Еще чего! А ну, скажи ему, чтобы он так про твоих
друзей не смел! Что он ничего не смыслит, что…»
«ЗАТКНИСЬ!»
Эго замолчало. Лариса облегченно вздохнула. Она пошла на кухню и стала мыть
посуду, мурлыча под нос песенку. Я мою посуду, пелось в этой песенке, и все
остальное от меня далеко-далеко. Посуда будет чистая, дома станет уютно и
хорошо. Потом я пойду спать, а завтра будет новый светлый день…
ТОТ, КТО ШУРШИТ В УГЛУ
Директор школы номер восемь Иван Петрович находился с утра в дурном
расположении духа. Потому как сегодня в школу нагрянула санэпидемстанция.
«Кто-то из родителей пожаловался», — нервно расхаживая по кабинету, думал
Иван Петрович. С самого утра он послал физрука за букетом цветов, конфетами
и шампанским (про физрука, надо сказать, шла слава отчаянного ловеласа и
дамского любимца), и какова же была его досада, когда представителем
санитарных властей города оказался мужик, невысокий, в синем костюме и с
лысиной. «Маленький, синенький, сверху блестящий», — злобно подумал про него
Иван Петрович, запихивая в шкаф ненужный букет. От обеда в школьной столовой
мужик отказался, а тратиться на водку Иван Петрович не стал, и так до
зарплаты всего стольник остался.
Физрук повел санврача по школе, а Иван Петрович с тоской думал о том, что
придется, видимо, платить штраф за засорившуюся некстати канализацию и
тараканов, которых развели на кухне нерадивые буфетчицы.
Грустные думы директора прервал появившийся на пороге физрук.
— Иван Петрович, требуется ваше вмешательство.
«Еще что-нибудь», — подумал Иван Петрович и отправился за физруком.
Санврач стоял в спортзале, рядом с нагромождением матов, в окружении
учеников и учениц, галдящих на все лады.
— Что здесь происходит? — пробасил Иван Петрович, сурово разглядывая ребячью
толпу.
Из отрывочных реплик он понял, что «маленький, синенький», проверяя
состояние спортзала и количество в нем грязи и пыли, пытается пробраться в
угол за матами, а дети всеми своими детскими силами пытаются этому
воспрепятствовать.
— А ну всем разойтись! — гаркнул директор.
Разошелся только санитарный доктор, отлетев к ближайшей двери. Ученики же,
привычные к зычному гласу директора, стояли как вкопанные.
«Что-то они там прячут», — наконец догадался Иван Петрович.
— Ну, что там у вас? Токмакова, докладывай, — обратился он к круглой
отличнице, гордости школы.
— Там у нас шуршик, — звонко отрапортовала Токмакова.
— У вас там… кто? — не понял Иван Петрович.
— Шуршик! — хором проскандировал класс.
Ребята опять загалдели.
— Он нам счастье приносит!
— Он хороший, добрый такой!
— Мы у него пятерки просим, или чтоб к доске не вызвали, если урок не
знаешь!
— Так, стоп, — остановил словесный поток Иван Петрович, решив, что у пятого
«а» наблюдается редкая форма коллективного помешательства, и заодно
размышляя, как бы потихоньку вызвать сюда школьную медсестру Киру Федоровну,
чтобы та подтвердила его догадку. — А взглянуть на вашего шуршика можно, или
только вы его видите?
Токмакова обернулась к классу, дети покивали, и она сказала своим звонким
голосом:
— Можно. Только пусть он, — кивок в сторону санврача, — отойдет со своей
отравой подальше.
— Токмакова, так про взрослых нельзя… — начал было физрук, но директор уже
повернулся к мужичку и попросил его на минуту покинуть зал.
Чертыхаясь и проклиная сумасшедших школьников во главе со сдвинутым
директором, «маленький, синенький» вынужден был удалиться, захватив
чемоданчик «с отравой».
Дети расступились, и Иван Петрович заглянул за маты.
В углу сидело странное существо. Маленькое, размером с мышь, оно напоминало
мохнатого дракончика. И глаза — огромные, выпуклые. Шуршик внимательно
смотрел своими выпуклыми глазами на директора. Иван Петрович сказал «а
ну-ка», присел, осторожно взял шуршика большим и указательным пальцем правой
руки, посадил на массивную, грубую ладонь левой и приблизил к лицу.
Мгновением позже Иван Петрович осознал, что сидит на чем-то бугристом и
жестком, но в то же время теплом. Перед ним было огромное лицо — помятое,
несвежее и недовольное. Это я где, хотел спросить он, но изо рта раздались
звуки, напоминающие то ли шипение, то ли шуршание. Лицо напротив открыло рот
и, создавая неароматный поток воздуха (перегар плюс недавно выкуренная
сигарета), произнесло то, что не смог сказать Иван Петрович. Голос был
сердитый и очень громкий, и Ивану Петровичу захотелось заткнуть уши.
Уши затыкать было нечем по причине отсутствия рук. Лапами, которые почему-то
заменяли Ивану Петровичу руки, затыкать уши было крайне неудобно. Вот же
оказия, одновременно сказали лицо и Иван Петрович.
Так это же я на своей ладони сижу, осознал вдруг директор. Значит, я и есть
шуршик? Хорошо, а как назад? Или теперь шуршик будет директором, а я стану
любимцем пятого «а», который обеспечивает отличную учебу и выдает на-гора
пятерки?
Иван Петрович с ужасом осознал, что вполне возможен другой вариант — его
отдадут варвару-санврачу, и тот попрыскает на неизвестного науке животного
своей отравой. «Не хочу отравы, — подумал Иван Петрович. — Дети, заступитесь
за меня, я буду хороший, честное слово!»
— Занятная зверушка, — сказал лже-директор. «Адаптировался, гад», — подумал
Иван Петрович. А директор продолжал, обращаясь к физруку:
— Глянь-ка, Александр Николаевич, — и сунул тому в руку Ивана Петровича.
Через мгновение Иван Петрович стоял перед ребятами в теле физрука. А
лже-директор, пробасив «разбирайтесь тут сами», быстренько смылся.
Так и живет теперь Иван Петрович в физкультурниковском теле, физвоспитание
преподает. Правда, его вот-вот должны назначить директором за хорошую
активность в жизни школы. Сначала было трудновато — года все-таки не те, но
потом ничего, привык. Свое бывшее тело ни он, ни кто-либо другой никогда
больше не видели. Физкультурник же внедрился в тело санврача, а дальше Иван
Петрович не знает. Вернее, сейчас-то он уже не Иван Петрович, а Александр
Николаевич.
Но одна мысль не дает ему покоя — кто же убежал в его теле? Хотя — какая
разница, и так все неплохо вышло, думает Иван Петрович, заглядываясь на
симпатичных старшеклассниц и молоденьких учительниц, физрук-то помоложе лет
на пятнадцать будет.
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа
|
