|
|
Гульсира Гиззатуллина
Богатырша
Бибинур вышла во двор степенно, словно старалась не расплескать
спокойствие, какое бывает присуще женщинам, утолившим томительную страсть.
Обеими руками она зачерпнула теплый, как молоко, густой туман июньского
рассвета, омыла лицо, от радостной, щекочущей нежности рассмеялась. Плавно
неся свое большое тело, сняла с плетня ведра. На звон отозвались коровы в
хлеву; овцы, блея, повскакали с мест, козы пуховой породы уже толпились у
калитки загона. В курятнике послышалось кудахтанье. Бибинур ласково
пошлепала по крупу огромной коровы, которой было тесно в загоне,
протиснулась. Присев на корточки, помыла вымя. Уткнулась головой в ее
ласковое тело, пошевелилась, а там и ведро зазвенело на все голоса, как
шумит народ на майдане.
Дверь чулана заскрипела, и снова радость захлестнула Бибинур — она
представила, как ее муж Тимербулат сейчас стоит у двери, деловито наклонив
свою голову. «Скрипит, — думает он. — Вот уедешь ненадолго, так все
хозяйство набок валится. Эх-ма!»
И в самом деле, через минуту стало слышно, как хозяин, бодро насвистывая,
смазывает петли, двигая дверь туда и обратно. «Хоть бы сегодня поспал,
неугомонный», — с ласковым негодованием подумала Бибинур.
— Тимербулат, сынок, как посевная, кончали? — Это сосед-старик голос подал
из-за плетня. — В этом году больно долго тянете.
— Вчера вечером и кончали, агай, вот домой нас отпустили. Хорошо, жена
баньку истопила. Десять дней на Чувашском хуторе промучились.
— Да, там земля топкая. Чуть польет, пиши пропало... Ладно, в бане помылся
да к сабантую поспел, чего еще надо человеку?
Даже во время разговора Тимербулат не стоял на месте – было слышно, как он
открыл курятник, сыпал зерно. Потом налил остатки супа Актырнаку, который
приветствовал его громким лаем.
«Круглый год эту кирзу таскает», — усмехнулась Бибинур шагам своего супруга.
Она уже закончила доить свою старшую корову и выставила из дверей хлева
ведро, наполненное до краев молоком.
Быстро глянув на своего мужа, нацепившего старенький пиджачок, отчего он еще
больше походил на подростка, Бибинур снова почувствовала прилив нежности.
«Ох уж, схватит палку больше себя самого...»
Тимербулат кашлянул и по-хозяйски резко сказал:
— Поторапливайся. Асма-эбей своих уже погнала...
Мягкое вымя, спокойный нрав — доить телушку одно наслаждение. Бибинур,
смеясь одними глазами, с любовью посмотрела на мужа, протянула второе ведро.
— Поставь пока в летней кухне. Пойду бычка кералином помажу. Его корова
боднула, рана может загноиться.
Тимербулат погнал коров. Бибинур начала хлопотать в летней кухне. Пока
нагрела молоко, установила сепаратор, один за другим, как жеребята,
притопали проснувшиеся сыновья.
— Могли бы и поспать малость. Как на учебу — вас не добудишься, —
приговаривала мать, но словно случайно прикоснулась к каждому и каждому из
пятерых уделила частицу своей бесконечной нежности.
Начал пыхтеть самовар. Младший и средний сыновья завозились со сметаной в
посудине сепаратора. Велев старшему ставить чай (тот возле умывальника
усердно приглаживал непослушные волосы), торопя остальных, Бибинур хлопотала
по дому: «Пока солнце не поднялось, надо успеть сделать все дела...».
— Мама, ты тоже пойдешь на сабантуй? — Байбулат, второй сын, по-девичьи
ласковый, внимательно всматривался в лицо матери. — Почти все кончилось...
Осталось только пятно... И второй глаз закрасим...
— Только одень платье с длинными рукавами. Выше локтя синяк заметен... —
присоединился было старший, но заметил вернувшегося отца и осекся на
полуслове. Тимербулату, слышавшему слова сына, стало неловко, он залился
краской, глаза забегали, смутился.
«Хоть и кается, а слова не скажет», — от этой мысли на сердце у Бибинур
защипало.
— Ну, поживее, помогите отцу. Сходи за стулом. А ты принеси брусок, надо бы
ножи поточить, пока он дома, — каждому из мальчуганов она нашла заботу, и
сама не без дела: взяла чайник с печи, добавила горячей воды в умывальник.
Младшенькому дала чистое полотенце, велела стоять возле отца.
Расположились вокруг вздыхающего самовара. Тимербулат нарезал пышный
домашний хлеб, раздал по ломтю сыновьям. Те завозились, стали намазывать
свежей сметаной, медом. Наконец принялись есть, урча от удовольствия,
поглядывая друг на друга.
— Молодцы, что очистили от навоза дальний сарай. И сливную яму хорошо
заделали, — хвалил Тимербулат работу сыновей. Те начали громко хихикать.
Старший быстро посмотрел на мать и, прищурив глаза, бойко спросил:
— Мама, рассказать?
Бибинур, пышно, словно стог сена, восседающая возле самовара, смутилась.
— Смейтесь, смейтесь над своей мамой.
— Когда тебя не было, папа, произошла забавная история. Как-то мама
принялась посреди ночи мыть полы. Каждую щель скребла. Потом золу с печи
вынесла. А на следующий день до обеда чистила подпол. Мы хотели помочь, а
она нас и близко не подпускает. Потом все вытряхивала, стиралась. Потом
велела нам вычистить загон. Сама каждый кусок навоза мельчила, корыто
грузила, мы на картофельные ряды таскали. Сливную яму выгребла, курятник
вычистила, двор подмела. Три дня и три ночи бегала, даже ни разу не присела.
Чистить больше нечего, мы ждем, что мама дальше делать будет, а тут приходит
Гайнан-езняй. «Машина сломалась, говорит, да и проголодался я. Дай, думаю,
зайду». Сели чай пить.
«Ты что-то осунулась, кайынбика, приболела, что ли?», — спрашивает он у
мамы. «Да вот, зятек, потеряла золотую сережку, которую мне Тимербулат
подарил. Везде смотрела, никак найти не могу», — успела сказать мама, как
Гайнан-езняй и говорит: «Ну-ка, ну-ка, кайынбика», — и повернул заехавшую за
мамино правое ухо сережку. А она из-за нее все хозяйство вычистила.
Мальчики дружно рассмеялись. Тимербулат умиленно глянул на жену, сказал:
«Ох, растяпа» и улыбнулся.
— Ну вот, хорошо вам смеяться над дуростью вашей мамы, — шумно засмеялась
Бибинур. Она была на седьмом небе от этой картины — во главе стола сидит муж
с младшеньким на коленке и сияет, словно солнце. Остальные четверо сыновей,
словно повернувшиеся к солнцу подсолнухи, сияя глазенками, смотрят на него.
Самовар пыхтит, стол завален едой, двор полон домашней птицей, да и в загоне
скота немало.
«Кто позарится на меня, такую слониху?», — огорчалась в девичестве Бибинур.
Как же ей теперь не радоваться?
Закончили домашние дела, надели на себя все самое лучшее. Асму-эбей
попросили присмотреть за домом, и, наконец, все направились на сабантуй.
Мальчики чинно шли вместе с папой и мамой до ворот, потом поскакали вперед.
Надевший белоснежную рубашку, черные брюки и лакированные туфли, отчего он
стал похож на пионера, собравшегося на сбор, Тимербулат шел, расправив плечи
и выставив грудь. Бибинур в переливающемся на солнце блестящем платье,
показывая уважение к мужу, шла, отставая на четыре-пять шагов. Отец и мать
ее всегда ходили так — впереди большой, как гора, могучего телосложения
отец, сзади — худенькая мать. «Вот и мы так, — думает Бибинур. — Только
вот…» и, сама не замечая, трет у себя под глазом, откуда не сошел еще след
от кулака Тимербулата. Пробовала закрасить, да все равно заметят.
«Вот только Тимербулат ростом не вышел...» — уже в который раз с горечью
думает она. Что ж, ей и так хорошо, она согласна терпеть время от времени и
побои, лишь бы на душе у отца ее детей было спокойно. Потому и нарожала она
Тимербулату, одного за другим, пятерых здоровых сыновей.
Когда Бибинур сватали за Тимербулата, кто-то пошутил: «Слабоватый будет
недоуздок для такой кобылы».
«Вот мы и улучшим породу недоуздков, — в тон ответил ныне уже почивший отец
Бибинур. — Янгузаровым ума не занимать, да и руки у них золотые».
В шутке оказалась правда — все сыновья лицом похожи на Тимербулата, а
телосложение у них крупное, как у Бибинур.
Только злой язык до гроба доведет — если бы мужики не подзуживали, разве
поднимал бы на нее руку Тимербулат? Чувствуют, что он страдает из-за того,
что ростом ниже своей жены, науськивают бестолкового, а сами потом
потешаются, со смеху валятся. Смеются, повторяя слова Тимербулата: «Ваших
щупленьких жен разок ударишь, они тут же падают. А я свою колочу вволю, с
наслаждением».
Обогнав задумавшуюся Бибинур, возле Тимербулата остановился кырандас —
расписанная выходная телега. На ней ехали на сабантуй друзья семьи —
Салимьян и Сакина.
— Идемте, — громко сказал уже подвыпивший Салимьян. — Железный конь
Тимербулата на сабантуй не ездит. Посему добро пожаловать на мою
развалюху...
— Если только твоя карета выдержит нас с подружкой... — пошутила его
кругленькая жена.
Они быстро доехали до лужайки сабантуя. Все уже готовили табын — на свежем
воздухе, шумно переговариваясь с многочисленной родней. Бибинур, забрав с
кырандаса широкий домотканый ковер-палас, разместилась со своим семейством
под кустом буйно цветущей калины.
Аксакалы-старейшины открыли сабантуй. Председатель колхоза говорил недолго,
стал премировать передовиков. Одним из самых первых на площадку вызвали
Тимербулата. У Бибинур защемило сердце, она прослезилась, слушая, как высоко
оценивает председатель отца ее детей, как захваливает перед всем народом,
хлопает по спине.
Начали премировать скотников. Бибинур спряталась за кырандас и, хоть не раз
выкрикивали ее имя, как передовой телятницы, так и не вышла.
Сакине, которая откуда-то прибежала (ее искала), — только рукой махнула: «Ну
да, буду я там с подбитым глазом стоять». «А вот жена председателя
специально синеву наводит», — засмеялась подруга.
Бибинур радовалась за своих мальчишек, которые тоже побеждали, — кто в
лазании на шест, кто в беге и прыжках. Тут ее подозвали женщины: «Пока наши
мужья развлекаются борьбой, устроим девишник», — засуетились они.
— Подруженька, узнаешь меня? — спросила одна из них. — Ох, жизнь, жизнь —
человек, восемь лет сидевший с тобой за одной партой, уже не признает...
Оказалось, подруга детства, Гульзиган, живущая теперь в Узбекистане, теперь
она сама стала похожа на узбечку. Обнялись. Гульзиган все было интересно,
расспрашивала то одну, то другую: «Ой, девки, скучаю», — поплакалась она.
Смахнули слезу и другие женщины, жалеючи то ли ее, то ли себя. «Ты там
скучаешь, мы здесь маемся. Ладно, не плачь. Посмотри на себя и взгляни на
нас. Ты все как девочка, а мы уже в старух превратились», — говорили они.
— Ну, чего расхныкались в такой день, — засуетилась шустрая Сакина. —
Давайте, держите. От одного глотка ничего не будет. Вон мужики пьют каждый
день.
Услышав эти слова, Бибинур стала высматривать Тимербулата. Не видать. Может,
и он засел за каким-нибудь табыном или уже валяется пьяный?
— И твоего не видать, и моего, хоть бы не напились с самого начала, — с
беспокойством посмотрела она на Сакину.
— Обмывают дареные часы твоего. Унесли закуску, — ответила та равнодушно.
— Бибинур, тебе ли страдать, что твой суженый свалится?! Тебе что, взяла его
под мышку и утащила домой, а если мой увалень грохнется... — гоготали
женщины.
— Расскажи-ка, Сакина, как вы шалями торговали, — сказала одна.
— Это когда урусу накостыляли? — оживилась Сакина. — Слушайте, девоньки.
Прошлой осенью мы с Бибинур ездили в Кувандык шалями торговать. Слава богу,
Тимербулат встречал нас на Хуторе. Дождик моросит, а он усадил нас на
телегу, укрыл брезентом. А мы измотались за целый день, уснули тут же.
Проснулись от диких криков, смотрим: два здоровенных уруса пинают
Тимербулата, а третий коня держит. Когда один из них подбежал к телеге,
Бибинур подскочила к нему да как врежет по одному месту, ну вы понимаете по
какому. Тот завизжал, как кутенок, по земле катается.
Тут подбегает другой, рыжий-рыжий, который лошадь держал. А Бибинур, недолго
думая, хватает его обеими руками, с треском отрывает от земли и бросает
через голову в Касмарку. Тот, который пинал Тимербулата, так и остался
стоять с разинутым ртом. А Бибинур-подруженька одним пальцем столкнула его в
канаву возле дороги, муженька своего подняла, в телегу усадила, и мы поехали
домой. Живо потом домчались.
Женщины громко смеялись. А Гульзиган удивленно посмотрела на синяк Бибинур:
— И такому ты позволяешь бить себя?
— Муж ведь... — не унывая, ответила Бибинур.
В одном этом слове была заложена мудрость, передающаяся из поколения в
поколение, от бабушки к матери, от матери к дочери: видеть в муже мужчину и
уважать его. И в этом было чувство, что только так можно сделать свою жизнь
полной непреходящего смысла.
— Мужики идут, пейте, — с визгом крикнула Сакина. И все, хоть и жеманились
до этого, залпом, как по команде, опрокинули свои рюмки.
— Ой, боженьки, я же не хотела пить, — заерзала Бибинур.
— Что, подруженька, уже залетела? — подмигнула ей Сакина.
— Да нет, Тимербулат полтора месяца ходил на посев, не успели. Но уж в этот
год надо обязательно. Пока не постарела, дочь нужна.
— Помощница нужна, нужна, — поддержали женщины. — Мальчики, когда подрастут,
становятся женины.
В это время вернулась любопытная Сагида, уходившая смотреть борьбу:
— Да ну их, срам один. Тот урус из Магнитки, который и в прошлом, и в
прозапрошлом году брал барана, опять один на майдане зубы скалит. Срамотища!
— Почему его пускают, этого хапугу. Пусть скажут, что борются только наши,
колхозные, и все. Ничего не делает, только ходит от сабантуя к сабантую и
баранов собирает, так про него все говорят.
— Нашим мужикам должно быть стыдно. Не могут свалить этого рыжего.
Услышав это, Сакина встрепенулась и толкнула в бок Бибинур:
— Этот же послабже будет того, которого ты закинула в речку, — сказала она.
— Может, решишься?
— Ну вас, выставляться на посмешище...
— А чего смеяться, радоваться будут. Обидно ведь, три года подряд для этого
дармоеда барана откармливаем. Если бы я была на твоем месте...
— Отстань, перед всем честным миром исподнее показывать... — сопротивлялась
Бибинур.
Услышав их разговор, другие женщины тоже принялись уговаривать. Бибинур, уже
бывшую навеселе от рюмки водки, несмотря на сопротивление, потащили к
майдану.
Здоровенный русский силач успел завалить еще одного и теперь стоял на
майдане с напускным равнодушием. Его издевательский взгляд из-под желтых
ресниц и нос картошкой не понравились Бибинур.
Старик Мутагар, главный судья соревнований, пытался зазвать еще кого-нибудь:
— Ну, кто еще испробует свои силы, мужчины? Ямагат, перевелись что-ли наши
батыры? — восклицал он, но желающих не находилось.
Сакина возмутилась:
— Смотри-ка, с какой издевкой смотрит на всех, свинья. Эх, мне бы твоя мощь,
Бибинур. Я бы ему не то что нос, а такое показала бы!..
— Так-то можно его перекинуть через голову, — сказала неуверенно Бибинур,
примериваясь к рыжеволосому здоровяку.
В это время старик Мутагар кивком приказал вывести барана.
— Стойте, стойте! — взвизгнув, выскочила на самую середину Сакина,
возмущенная до предела. Снова бросилась в толпу, схватила за локоть
колебавшуюся Бибинур. Подскочила еще одна рассерженная женщина, подтолкнула,
и они сами не заметили, как оказались на самой середине майдана.
Когда люди, не понимавшие в чем дело, начали смеяться, Бибинур пришла в
ярость. Она смахнула все еще виснувшую у нее на локте подругу.
— Ну-ка, Мутагар-агай, — взяла она из рук старика полотенце. Встала перед
ничего не понимающим изумленным рыжим борцом. «Если этот урус зажмет платье
полотенцем, подол поднимется», — подумала Бибинур, и старик Мутагар не успел
даже засвистеть, как она схватила русского и бросила его через голову.
Вокруг майдана начался шум, свист, крики, разошедшийся было народ вновь
сбежался узнать в чем дело. Ошарашенного силача подняли его товарищи и,
окружив старика Мутагара, начали доказывать, что поединок был не по
правилам. Старику ничего не оставалось делать, как согласиться с ними.
Бибинур, спрятавшуюся в толпе, вновь вытолкнули на середину. Но опозоренный
силач отказался от повторного поединка.
— Как истинный джентльмен, я отказываюсь от приза в пользу женщины, — он
хотел было показать широту своей натуры, но тут разгоряченная женщина
выпалила: «Тогда давай будем бороться по справедливости». И тут урус, у
которого от одного вида этой женщины, смотревшей на него сверху вниз, уже
тряслись коленки, был вынужден признать свое поражение...
Баран достался Бибинур. Женщины, визжа, обнимали ее, целовали, старики
благодарили, старухи хлопали по спине. Мужчины с шумом начали качать
Тимербулата.
— Вы уж дайте попробовать призового барана, — говорили им, и они приглашали
всех односельчан на праздничный ужин. Когда с шутками-прибаутками начали
рассаживаться в карындасе Салимьяна, Бибинур заметила вымученную улыбку,
исказившую лицо Тимербулата, и у нее защемило сердце. Но ее задергали, и она
тут же забыла о нем. Принявший спиртного через край Салимьян всю дорогу
несся напропалую, мол, прокачу-ка я победителей как полагается. И тогда не
было возможности переброситься словечком с примостившимся у самого края
Тимербулатом. По возвращении он сразу же стал затаскивать сопротивлявшегося
барана в сарай, а Бибинур зашла в дом переодеться. «Пусть быстрей зарежет,
придется колбасу готовить, надо же накормить столько народа!» — суетилась
она.
— Отец, — окликнула Бибинур, выйдя во двор с большим ножом в руках, которым
резали скотину. — Тимербулат!.. Ты где?
Тишину нарушало только блеянье призового барана. Вдруг встревожившись,
Бибинур ворвалась в сарай, чуть не сорвав дверь с петель. Ворвалась и
присела от страха. Ее Тимербулат, такой красивый в своем костюме и такой
маленький, висел на вожжах под самой балкой сарая.
Перевод Айдара Хусаинова и Зухры Буракаевой
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа
|
