|
|
Анатолий Генатулин
Другая литература
РАЗМЫШЛЕНИЯ О ТВОРЧЕСТВЕ БАШКИРСКОГО ПРОЗАИКА АМИРА
АМИНЕВА
По привычке достопамятных советских времен, зная лазейку, я иногда
пробираюсь в пределы Садового кольца и переступаю порог «толстых» столичных
журналов, в которых когда-то печатался. Там, в редакциях, за внушительными
столами сидят молодые люди теперь уже другой, капиталистической, градации,
которые годятся мне во внуки. Это люди с энергичным блеском высокой
самооценки в глазах. Узнав, что я вошел не по ошибке, оценив мой возраст,
они смотрят на меня как на ископаемого из докапиталистической эпохи. Спросят
небрежно: «О чем повесть?» И, получив ответ, едва шевелят губами: «Нет, о
деревне не печатаем, о войне — тоже. У нас сейчас другая литература».
Какая другая?! Другая в отличие от Чехова, Толстого? Другая, чем повести
Распутина, Астафьева, Белова, Можаева?
Кидаюсь в библиотеку. Благо она через улицу. Листаю «толстые» журналы. Где
эта «другая литература»? Обычная беллетристика. Мемуары об усопших гениях.
Писания об испанских городах, о московских улицах полезны в смысле
познавательности, но рассудочны и скучны. Это ещё куда ни шло. Многовато о
грехах и любовных шашнях успешных и богатых. Рублевка. Для Брайтон-бич. Со
сладостной надеждой понравиться жюри Букера. Встречаются вещи неплохие. Но
нет в них той «изюминки», от которой и смеешься и плачешь. А где человек?
Работающий человек, «маленький человек», который со времен Гоголя все еще не
перестал быть «маленьким»? Где «сеятель и хранитель»? Нет деревни,
проселков. Владимир Солоухин, ау! Молодые гении Садового кольца, не пройдя
школу жизни, не впитав в себя великую русскую литературу, жалко подражают
модным «измам», играют словом, засоряя язык Тургенева, Чехова и творца
литературного языка Пушкина...
Вот так со своей отвергнутой папкой я уж который раз ухожу из Садового
кольца как оплеванный. И возвращаюсь с надеждой в Р о с с и ю...
«КИТАЙ-ГОРОД»
Читая повесть Амира Аминева «Китай-город», я вспомнил великого Радищева:
«Огляделся я окрест, и душа моя уязвлена стала».
Радищев, написавший свое «Путешествие…», можно сказать, был зачинателем
крестьянской, деревенской темы в русской литературе. Уже после него были
Некрасов, Лев Толстой, Глеб Успенский, Златовратский, Бунин, Чехов и — уже в
советское время — Распутин, Белов, Можаев.
Крестьянский вопрос никогда за столетия не переставал быть актуальным в
России. Столетия — один с сошкой, семеро с ложкой. Помещика-крепостника
сменило государство, обглодавшее мужика до костей. И всегда над мужиком
нависал захапистый и жуликоватый чиновник, по сравнению с которыми
гоголевский Чичиков — младенец.
Читая повесть, задумываешься о тех же китайцах. Они пережили «культурную
революцию», цитатники Мао, великие «скачки» и издевательство над
интеллигенцией, пока не поняли (с подачи мудрого Дэна), что над крестьянином
не должно быть никакой власти с ложкой, кроме власти земли. Будь это колхоз,
кооператив, агрокомплекс. Человек, работающий на земле, должен получать не
только продукцию, но и выгоду от труда, делающую его самодостаточным,
живущим достойной жизнью. Если он будет работать так, как на колхозной земле
работают в повести Аминева китайские крестьяне, будет немалый достаток и
государству.
Были ли хозяевами своей земли колхозники колхоза «Алга»? Властвовала ли над
ними земля? Если бы они были подвластны только земле, на которой их деды пот
проливали, ушлые чиновники без их согласия не отдали бы их земли китайскому
бизнесмену. Для проформы, конечно, собрали колхозников и сообщили им, что
сдают только в аренду, тогда как продали за немалые деньги, которые,
естественно, не попали в карманы колхозников. Ну, допустим, те были бы
против, изменило бы это что-нибудь? Нет, конечно. Ведь случались уже и
протесты, и митинги, и дороги перекрывали, а чего добились? Нет, не дано в
России победить чинократию.
Да, у китайцев есть деньги, они организованы и трудолюбивы. А почему бы
нашим начальникам вместо того, чтобы разваливать хозяйства, не постараться
поставить их на ноги, подпитать и сделать прибыльными? Говорят, у нас народ
ленивый, плохо работает. Если посмотреть в корень, иначе и не могло быть.
Крестьянин, годами работавший за «палочки», мужик, из души которого годами
вытравляли хозяйский крестьянский дух, не будет горбатиться в поте лица.
Только свобода от власти чиновника, от государственного кнута и семи
прожорливых ложек могла вернуть ему трудолюбие. В противном случае — водка и
китайцы. Пишут, что на Дальнем Востоке они уже «освоили» немалые угодья,
есть у них там даже свои профсоюзы…
Все эти проблемы Аминев не нагнетает — и так всё есть в подтексте. Вот
бывшие колхозники бывшего колхоза «Алга» обнаруживают на месте своей деревни
и новый китайский город. Ведь еще Хрущев частенько разглагольствовал об
агрогородах. Вот китайцы его и построили! Только не для них. Их ведь
начальство просто переселило в обычный российский городок, живя в котором,
они перестали быть деревенскими, но так и не стали городскими.
И вот, как всякий крепкий задним умом российский человек, они вдруг поняли,
что их обманули, что они и сами могли построить такой город, только свой —
российский, башкирский, если бы... И горечь утраты родного места, желание
вернуться на родное пепелище подхлестнули в них решимость бороться с
несправедливостью и через суд вернуть себе колхозные угодья вместе с
Китай-городом. Но скоро поняли, что это невозможно, безнадежно, что своей
малой родины им никогда уже не вернуть.
Поняли они это окончательно, когда увидели на свекольном поле свой старый
завязший «ЗИС». Китайцы даже не стали его вытаскивать, а просто обнесли
оградкой. То ли поставили памятник российской бесхозяйственности, то ли
надгробие на могиле умершего колхоза. И вместо того, чтобы задуматься над
китайским сарказмом, мужики поступили чисто по-российски: залив горе
китайской водкой, со злорадством раскурочили этот грузовик и убрались в свой
российский город не солоно хлебавши.
«ТАНКИСТ»
Эта повесть Амира Аминева, можно сказать, о войне. Только нет в ней ни
баталий, ни героизма. Вернее сказать, повесть эта о продолжении давно
отгремевшей Великой войны, но с другим врагом. Герой-танкист, старый солдат,
деревенский мужик, быть может, один из последних солдат в стране,
единственный в своей деревне, на своем «Т-34» под № 555 воюет с целой армией
захватчиков.
Россия — страна воюющая, мирные годы между войнами ей как будто отпускаются
только для того, чтобы подросло новое поколение бойцов. Сегодня на мирных
нивах пахарь идет за сохой, за плугом, а завтра он может оказаться в
армейском строю с оружием в мозолистых руках. Потому что Россия исторически
обречена на такую долю.
У Бердяева есть фраза, что России навредило пространство. Русский человек —
будь то открыватель новых земель или вольный ушкуйник — всегда шел за
горизонт и перешел Волгу, преодолев Каменный Пояс, дошел до самого
восточного океана, освоив таким образом огромное пространство необжитых или
заселенных редкими невоинственными иноязычными аборигенами земель. Как будто
сам Бог надоумил: ведь в недрах этих еще диких земель таятся несметные
богатства. А земля эта, ставшая Россией, граничила с другими неведомыми
племенами и с востока, и с юга, и с запада. И надо было защищать эти
просторы, потому как желающих застолбить их за собой тоже оказалось немало.
Нужна была армия. Кто мог защитить эту огромную крестьянскую страну? Кто ее
хранитель? А все тот же сеятель, пахарь, колхозник...
Кто составлял основную массу русской и затем Советской Армии?
Крестьянин-колхозник, рядовой пехотинец, сержант. А лейтенантами,
капитанами, то есть командирами взводов и рот, зачастую были сельские
учителя. Я знаю это по своей деревне и по своему фронтовому опыту. И герой
повести Амира Аминева, вероятно, был колхозным трактористом: это они воевали
в танковых частях.
Погибли миллионы, миллионы вернулись живыми, но с увечьями, а не
покалеченные — с душевными травмами. И, горько об этом думать, солдаты
победившей фашизм армии в мирные годы, впрягшись в хомут разоренной войной
страны, жили не как победители, без гордости за свой ратный подвиг, не
требовали от государства, которое они снесли, ни благодарности, ни поблажек.
Мол, сделали свое мужское дело, которое для них было равносильно тяжелой
привычной работе. К тому же считалось, что победили-то не они, победила
партия, победил Он, Вождь, великий и мудрый. Даже великий полководец Георгий
Жуков был в опале и ловил плотву на Истринском водохранилище. Юбилеи, медные
трубы, Девятое мая каждой весной и желтые медали будут потом, спустя только
двадцать пять лет после парада Победы, когда уже подсохнут слезы вдов и
сирот, а пока надо было выбраться из разрухи и поднять разоренное хозяйство.
В повести «Танкист» ничего не сказано о том, как прошли послевоенные годы
танкиста Тимергале, — это и так понятно. Как подобает мужчине, он женился,
построил дом, растил детей, любил внуков, работал на земле и, не требуя
никаких особых благ от жизни — лишь бы были дети здоровы и счастливы, —
хотел только спокойной старости.
Но после потери жены (беда не ходит одна) догнала-таки танкиста война. А кто
же были его враги? Не немцы, а свои, близкие, родные. Сначала дочь, любимая
дочь пожилого одинокого отца, в мыслях не допускающего коварства и расчета,
поселила его в своей городской квартире, чтобы за счет ветерана увеличить
свою жилую площадь (дескать, зимой папа в холодный сортир ходить не будет).
Так он оказался в городе. В своей деревне даже во дворе он дышал ароматом
трав, а не удушливым выхлопным газом бесчисленных машин. Здесь вместо щебета
птиц раздавались песни, похожие на вопли из дурдома, а свет солнца заслоняли
«высотки», в которых жили бог весть какие люди.
Пожив в городе со сверкающими улицами, по которым куда-то спешили
озабоченные люди, не здороваясь с пожилым человеком, Тимергале пришел к
странной мысли: не этот город, не эту страну защищал он от Гитлера. Говорят,
сейчас капитализм. Тем более не защищал он капитализма, а воевал против
него. И решил, что его страна, которую он отстоял от фашистов, — это его
деревня, его родовой дом. И задумал старик вернуться домой.
Но не тут-то было! Захотелось зятю купить машину, на что нужны немалые
деньги. Откуда их взять? «Будут деньги: продадим отцовский дом, ведь старик
все равно скоро того...» Но старик — ни в какую, ни за что. В ответ — война…
Пораженный в самое сердце этой войной, танкист попадает в больницу и,
оклемавшись, как солдат в госпитале, тайно от городской родни возвращается
домой, а дом в деревне уже продан. Бывалый танкист повержен. В молодости он
победил такого врага, а теперь человек без рода и племени... Теперь его дом
— улица и задворки чужой страны. Он бомж.
Как-то, еще до начала этой семейной войны, гуляя с внуком, Тимергале
заглянул в парк и увидел танк на постаменте. И что интересно — на броне
цифры: 555. Номер его танка, в котором он воевал, был подбит на Днепре и
чуть не сгорел в нем заживо. Или это просто совпадение, — чего не бывает на
свете. Оказавшись в городском бомжатнике, он снова пришел к танку и поверил:
его! Теперь для него, бездомного бродяги, эта отлитая на уральском заводе
громада из брони показалась и домом, и оружием, которое защитит его в этой
враждебной стране.
Тут начинаются самые достоверные в подробностях, убедительные и
пронзительные страницы повести. Побывав в милиции, ограбленный шпаной,
отобравшей у него ордена, танкист решил перебраться в свой танк. Подобрав
среди мусора кое-какой инструмент, он сколотил лестницу, бросовым ломом
открыл люк и сел на место механика-водителя. На свое место: теперь он не
сомневался, что это его танк «Т-34» под номером 555, правда, без запаха
солярки, масла и пороха. Словом, занял боевую позицию. Теперь и ночевал в
танке, благо весна, потеплело.
И вот — то ли в воображении, то ли во сне — запускает танкист Тимергале
двигатель и, снявшись с постамента, газует по городу. Подъезжает к дому
дочери и слышит от нее: «Прости, папа!». Выслушивает извинение внука и едет
дальше. Милиционеры, завидя его в танке, теперь берут под козырек, с помощью
их командира он отбирает у бандитов фронтовые награды и направляет свою
боевую машину из чуждого ему города. Так он прибывает в деревню, домой,
возвращает свой дом, родовое подворье. Танкист победил! Он спас страну от
новых коварных и жадных врагов отечества, спас от захватчиков свой дом.
Чехов как-то говорил, что, когда пишешь рассказ, самое трудное — концовка.
Начало рассказа он просто обрубал, а вот концовки приходилось искать.
Эффектные, ударные, они даются не каждому писателю. Удачная концовка —
признак таланта.
Конечно, иной писатель, пишущий с оглядкой на негласную цензуру, на
авторитет литературных функционеров, защищающих якобы традиции башкирской
прозы (как будто не было у нас Мажита Гафури), закончил бы повесть победным
возвращением танкиста в родной дом. Тоже неплохая концовка, но Аминев идет
дальше. Перед очередным Днем Победы, чтобы освежить краску на танке, на
постамент поднялись маляры и, открыв люк, увидели такую картину: на месте
механика-водителя, вцепившись руками в рычаги управления, гордо вскинув
седую голову, сидел мертвый старик...
«УСМАНСКИЕ КАМНИ»
Как и в двух других повестях, вошедших в книгу «Китай-город», в повести
«Усманские камни» превалирует так называемый «маленький человек», два века
тревоживший русскую литературу своей судьбой, своим стоном («Выдь на Волгу —
чей стон раздается...»), российский мужик, сеятель и хранитель.
В этой повести во главу угла ставится самый тревожный вопрос страны —
демографический. Катастрофически низка рождаемость, а если женщина и дарит
обществу одного-двух детей, то они зачастую больны. Что это?! Нет детей?!
Это в огромной полуазиатской стране...
Вспоминаются стихи известного поэта:
Дети играют в вечерней мгле,
Тысячи лет они играют.
Царства умирают на земле,
Только детство никогда не умирает.
В моем детстве и предвоенном отрочестве деревня была полна детей, улица и
летом и зимой звучала детскими голосами, в летних сумерках у ворот верещали
и смеялись дети дотемна, самые интересные и сладостные игры были почему-то
именно по вечерам.
Много рождалось мальчиков. Старики говорили: к войне. Быть может, сама
природа чувствует сдвиги в психике человеческого стада, напряжение роевого
инстинкта и для защиты человека от самого же себя увеличивает его
численность.
А сейчас в бесчисленных российских деревнях почти не слышно детских голосов.
Зато хриплая ругань пьянчужки и бабий визг за воротами — днем и ночью.
Поневоле в голову приходят мрачные фантазии. В силу какой-то мутации или по
другой причине рождаемость в человеческом сообществе совсем прекратилась,
население земли постарело и вымерло. По очищенным от человека просторам
носятся только одичавшие лошади и ржут, тоскуя по человеку...
Повесть называется «Усманские камни». Поначалу камни в распадке горы, у
подножья которой стоит аул Усман, — всего лишь деталь ландшафта. Хотя камни
эти как будто целебны, и якобы старые люди этими камнями лечили больные
суставы.
Дальше события развиваются без участия камней. В ауле Усман, как и во всей
России, если и рождаются дети, то один-два, и те больны и вырастают со
слабыми мозгами. Только семья Рамазана Усманова, деревенского пастуха, была
полнокровна и многодетна. Все дети здоровы, хорошо учились и вышли в люди.
Что это? То ли наследственность от породистых дедов и отцов, то ли предки
избегали внутренних браков, не допускали смешения родственных кровей. В
повести это объясняется прямолинейно и просто: пастух Рамазан не пил, не
курил, словом, как сейчас принято говорить, вел здоровый образ жизни. Но
только ли в этом дело? Быть может, в генах пастуха Рамазана были и другие
задатки? Если бы он даже выпивал и курил, все равно рождались бы способные
дети. Ведь известно, что отцы некоторых выдающихся людей не отличались
особой трезвостью и порядочностью. Однако жители аула Усман считали, что
именно здоровый образ жизни, трезвость — главное условие появления на свет
полноценного и достаточного потомства.
Итак, инициаторами увеличения рождаемости в ауле Усман стали сами женщины,
понявшие, что аулу грозит вымирание. И тут шестидесятилетнему пастуху со
здоровыми генами, осознавшему свою ответственность перед земляками,
приходится...
Аминев описывает процесс увеличения рождаемости сдержанно и с мягким юмором.
Хорошо это или плохо, но благая цель достигнута: усмановские бабы произвели
на свет много способных и даже одаренных детей.
Когда они выросли и проявили свою одаренность и полноценность, аулом, как
водится, первыми заинтересовались дотошные журналисты. А пошла молва —
съехались и ученые мужи. Все пытались понять: как это в обычном ауле —
столько вундеркиндов? Но ничего экстраординарного не обнаружили. Зато
нашелся один молодой человек, который, конечно, смекнул, что на этом можно
сделать научную карьеру. Камень! Обычный уральский камень, выброшенный
извержением вулкана миллионы лет назад и обкатанный ледником. Какое
отношение может иметь этот камень к рождаемости в ауле Усман? Оказывается,
он что-то излучает, создает какое-то поле, какие-то волны, благотворно
действующие на человеческий организм. Молодой человек спешно настрочил
диссертацию и защитился. Поверили в чудодейственную силу камня и усмановцы.
Стали строить дома на каменном фундаменте, даже куски этого камня клали под
подушку...
Но вернемся к Рамазану Усманову. Израсходовав все свои здоровые гены, старик
благополучно умер, и в спивающейся деревне рождаемость снова упала, а дети
от пьющих родителей никаких признаков одаренности не проявляли и хорошим
здоровьем не отличались. Все вернулось на прежнюю колею…
Писать о совершенном творении гораздо труднее, чем о посредственности.
Пытаясь понять и проанализировать повесть «Усманские камни», я оценил ее
всего лишь двумя словами: точное попадание!
«СНЕЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК» И ДРУГИЕ РАССКАЗЫ
Рассказы, вошедшие в сборник «Китай-город», написаны тоже в духе
метафизического или фантастического реализма. В русской литературе это было
и у Пушкина, и у Гоголя, это почти весь Достоевский, и, наконец, Булгаков.
На Западе творили их предшественники: Сервантес, Гофман, Гете и другие. В
советское время писатели тоже не чурались фантастического реализма, хотя и
окружающая нас действительность также была близка к метафизике. Острословы
шутили: сказку превращаем в Кафку. Или наоборот: из Кафки пытаемся сделать
сказку.
Сюжет рассказа: в окрестностях аула появился «снежный человек». Хотя,
вероятно, он жил здесь всегда, но не тревожил безволосых собратьев своим
присутствием и, пробавляясь охотой на дичь, не нападал на домашний скот.
О таких лесных существах я слышал еще в детстве: Шурале, Албасты, какой-то
лесной силач с густой гривой на затылке... Внешним признаком их были
волосатость и прямохождение. Охотники, лесники изредка сталкивались с ними,
видели их на расстоянии и не более того. Но людям никакого вреда от них не
было.
Существуют ли реально «снежные люди», Албасты, или это всего лишь суеверие,
продукт воображения пугливого среди дикой природы человека, жизнь которого
без этих фантазий и грез была бы невыносимо скучной, — никто не знает, наука
этим не занимается. Потому что науке нужны доказательства — либо труп, либо
скелет, либо он, живой, в клетке.
В рассказе охотник Юмагул пытается подстрелить загадочного зверя, но
ружейная картечь его не берет, как не берет утиная дробь медведя. Так
существуют ли они, эти «снежные люди», реально? Хотя почему бы им и не быть,
не жить где-то рядом с нами? Живут ведь так же нестадно, затаенно медведи,
присутствие которых в лесу выдают только разворошенные муравейники, измятые
малинники и экскременты. Терпеливая и изобретательная эволюция могла
сотворить и боковую ветвь гомо сапиенса. Или, может быть, она сотворила
именно этих лесных людей, слитых с природой, живущих в гармонии с ней? А
«человек разумный» — это, наоборот, боковая ветвь, ошибка, результат мутации
в эпоху резкого изменения среды обитания?
Зачем вообще нужен природе человек? Он один, живя стадной, роевой жизнью,
вытаптывает все вокруг себя, ковыряется в недрах земли, чтобы обогреть свои
каменные норы, мечется по дорогам на вонючих жестянках... Он опустошает реки
и океаны, вырубает леса, разрушает озон, заваливает землю отходами, мусором,
убивает лесных жителей, наделенных природой правом жить... И самое
печальное: эти мыслящие безволосые твари, произошедшие, как все на земле, из
примитивных червячков (каюсь, грешен!), захватив землю, ее богатства,
тысячелетиями убивают друг друга в бесконечных войнах. Ни религия, ни
культура не сделали этого червяка разумным и счастливым…
Так вот, ближайшие соседи человека, представители то ли главного хозяина
земли, то ли его боковой ветви, тихо, затаенно жили в лесах, пока человек,
возомнив себя шибко умным и могущественным, не начал разрушать среду их
обитания.
Но как они могут протестовать, как они могут дать знать своим безволосым
соседям, что они тоже хотят жить? Нет у них ни газет, ни речи, и живут они
одинокими семьями, значит, не выйдут на митинги, и воевать с человеком тоже
не смогут — еще не изобрели автомата Калашникова.
Природа не мыслит, она творит и, вероятно, как-то осознает творимое, но она
не владеет речью, чтобы довести до человеческого сознания очевидное, хотя
человек, «венец творения», погрязший в эгоизме, вряд ли внял бы ее
увещеваниям. Быть может, поэтому природа пытается разными способами внушить
человеку: береги среду обитания, не вытаптывай и не истощай свою голубую
планету. Касатки и дельфины, по разуму близкие к человеку, иногда, казалось
бы, без всякой на то причины, сотнями выбрасываются на отмели и погибают.
Возможно, это протестное действие морских млекопитающих. А землетрясения,
ураганы, наводнения? Быть может, и «снежные люди» тоже выходят к нам, чтобы
докричаться до нас: люди, эволюция дала вам уникальный разум не для того,
чтобы вырубали наши леса и охотились на нас с ружьями и загоняли в
непролазные дебри... Одумайтесь!..
Конечно, в рассказе Аминева таких прямых рассуждений нет, но они
присутствуют в подтексте. Вдумчивый читатель их поймет и оценит.
«Трижды семь» — лучший рассказ Амира Аминева. Рассказ о смерти, ожидании ее,
о готовности к ней.
Любовь и смерть — доминирующая тема мировой литературы. (Правда, должна быть
еще тема труда, добывания хлеба насущного; хотя она и присутствует, но
проходит как-то стороной.)
В русской классической литературе смерть связана с духовно-нравственными
поисками личности, покаянием, прозрением: Лев Толстой — «Смерть Ивана
Ильича», «Хозяин и работник» и, конечно, «Три смерти»; А. Чехов — «Скрипка
Ротшильда»; И. Тургенев и многие писатели второго ряда.
В литературе советского времени тема смерти хотя и не была официально
запрещена, тем не менее не поощрялась. Даже в книгах о войне солдат должен
был умереть только героической смертью.
Хрестоматийным в этом плане является рассказ Толстого «Три смерти». В жажде
жизни, ища спасения, больная чахоткой барыня едет в Европу на лечение. В это
время на избяной печи тихо умирает простой мужик. Смерть его никому не в
тягость, да он никому и не нужен. Так же безропотно умирает срубленное
человеком дерево в лесу. Его смерть, в отличие от людской, нужна и полезна
человеку.
В рассказе Аминева «Трижды семь» старик Билал даже знает год и день своей
смерти. Цыганка нагадала ему, что он умрет, когда в календаре сойдутся три
семерки. Считая, что это воля Аллаха, Билал покорно ждет своей кончины. Он,
конечно, хотел бы еще пожить, он привык жить, как привыкает человек к
местности, где он долго обитал, но коль настал срок — что поделаешь...
Смерть старика Билала разительно отличается от смерти Ивана Ильича из
рассказа Толстого. Богатый адвокат Иван Ильич, умирая в муках, вдруг
прозревает истину. Оказывается, он прожил суетную, ложную жизнь, обогащаясь
не всегда честным путем, приобретая и потребляя, и эта ложь продолжается
вокруг и в последние дни его жизни. Единственный человек, кто не лжет, это
его молодой слуга, который ухаживает за больным.
Смерть башкирского старика Билала скорее близка к смерти дерева в лесу. Как
дерево, Билал своими корнями весь в земле, в почве. Питаясь соками земли и
солнечным теплом, он всю жизнь приносил только пользу, обогащал жизнь, как
дерево обогащает воздух кислородом, а лес красотой.
Дерево, если его не убьет топор и не расщеплет молния, живет долго и умирает
стоя. Старика Билала молния не убила в шалаше вместе с женщинами, вероятно,
потому, что еще не сошлись в календаре три семерки. А вот когда настал срок
и старик, помывшись в бане, надел новый костюм, у него оказалось столько
незавершенных дел на подворье и дома, что не было времени спокойно дождаться
конца на смертном одре. То теленка надо отвести на выгон, то коз прогнать с
огорода, то забор починить. Тут еще у мальчишки шкворень выскочил, надо
помочь поставить на место передок телеги. Старшие мальчишки обижают
маленького — тоже его забота. Вокруг варится такая жизнь, что работнику не
до смерти.
И все же она наступила в срок. То ли провидение, то ли мысль о трех семерках
в календаре настроили мозг на кончину. И он принял ее с достоинством
человека, исполнившего свой долг.
Старик умер как святой, не мучая близких и без боли. Умер, улучшив жизнь
людей хотя бы на толику своим трудом и оставив потомство. От его смерти
людям осталась только малая забота — похороны и поминки...
Мы не знаем, как будут умирать интеллектуалы из Садового кольца, которые на
труженика смотрят свысока и, пробегая такие рассказы провинциальных
писателей, ухмыляются...
Хорош также рассказ «Волчата». Он более сложен, хотя, на первый взгляд,
особой сложности нет. В обезлюдевшей башкирской деревеньке живет девушка
Сакина, единственный житель аула, входящего в состав большого колхоза, но
вконец обезлюдевшего.
Избушку Сакины и ее бедное подворье охраняет дворняжка, а вокруг, в лесу —
волки. Их душераздирающий вой тревожит Сакину по ночам…
Два параллельных события (из жизни людей и лесных хищников), два смежных
сюжета в рассказе, кажется, слабо связаны друг с другом. Однако у Амира
Аминева, мастера детали и подтекста, ничего непродуманного и случайного не
бывает, и проницательный читатель, читая вдумчиво, его поймет...
Свою статью я назвал «Другая литература». Российская литература от Пскова до
Хабаровска должна быть и есть по сравнению с литературой Садового кольца
именно д р у г о й. Подлинно российской, в традициях нашей великой
литературы, близкой к жизни народа, говорящей читателю правду, только
правду.
Есть основание надеяться, что башкирские писатели в дело сохранения и
процветания российской литературы внесут и свою лепту.
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа
|
