|
|
Армейские
истории
Михаил Крюков
Случай на пустой дороге
Проехали Тулу.
Небо на востоке начало светлеть, и стена дремучего леса, подступившего к
дороге, на глазах стала распадаться на неожиданно жидкие деревья и кусты
полосы снегозадержания. В предутреннем сумраке редкие встречные машины шли с
дальним светом, от которого у близорукого старлея уже давно саднило под
веками.
Батальон связи и РТО возвращался с учений. Тяжелая техника ушла по железной
дороге, а подвижную группу, чтобы потренировать водителей, отправили в
Кубинку своим ходом.
Ведущим в колонне шел новенький «Урал». Дизель, в который еще не ступала
нога военного водителя, сдержанно порыкивал, как бы не замечая тяжеленного
кунга с аппаратурой и электростанции, которую он тащил на прицепе. В кабине,
привалясь к правой дверце, дремал ротный, а между ним и водителем, держа
карту на коленях, боролся со сном старлей. Ротный недавно перевелся из
Польши, подмосковных дорог не знал, поэтому взял в свою машину
москвича-старлея. В кабине приятно пахло новым автомобилем — кожей, свежей
краской и еще чем-то неуловимым, но очень уютным. Втроем в кабине было
тесновато, и старлей сидел боком, чтобы не мешать водителю переключать
скорости.
Учения прошли удачно: полк отлетал хорошо, станции не ломались, все были
живы и относительно здоровы. Оставалось только без приключений доехать до
гарнизона.
Старлей осторожно, чтобы не разбудить ротного, полез за термосом. Во рту
осела горькая, несмываемая копоть от множества выкуренных натощак сигарет и
спиртового перегара — обычный вкус воинской службы… Осторожно потягивая
остывший чай, старлей представлял, как они загонят технику в автопарк, а
потом он мимо вещевого склада и спортгородка, не спеша, оттягивая
предстоящее удовольствие, пойдет в общагу. А потом будет горячий душ, и
полстакана водки, и пиво, и горячая еда на чистой тарелке, и законные сутки
отдыха. А следующим утром можно будет спокойно пить кофе и слушать, как
бранятся на ветках воробьи, не нарушая тишины зимнего, солнечного утра.
Старлей покосился на ротного — в свете фар встречных машин его лицо казалось
совсем старым и больным. «Неудивительно, — подумал старлей, — ему на учениях
досталось, пожалуй, больше других, вот и вымотался, да и сердце у него,
похоже, прихватывает, пару раз видел, как он за грудь держался».
Колонна медленно втягивалась за поворот, и вдруг старлей далеко впереди
увидел какого-то человека, который махал светящимся жезлом, требуя
остановиться.
— Товарищ майор, — тихонько позвал старлей, — впереди кто-то дубиной машет,
мент, вроде…
Ротный мгновенно проснулся, посмотрел на дорогу и нахмурился.
— Останавливай колонну! — приказал он водителю, — да смотри не тормози
резко, посигналь габаритами!
Колонна начала замедлять ход, прижимаясь к обочине. Ротный молча достал из
кармана бушлата пистолет, дослал патрон в патронник и положил его на колени
так, чтобы с подножки машины его не было видно.
Обычно военные колонны милиция не останавливала, а тут — ночью, на пустой
дороге, человек, вроде в милицейской форме, — в темноте толком не разглядеть
— требует остановиться! Подозрительно… «Может, — подумал старлей, — учения
продолжаются, и сейчас нас будет захватывать какой-нибудь спецназ?» О таких
учениях он слышал, и озабоченно спросил у ротного:
— Товарищ майор, может, это десантура на нас тренироваться будет? Как бы не
пострелять друг друга, у караула-то патроны боевые…
— Разберемся сейчас — хмуро ответил ротный, — похоже, обычный мент… И чего
не спится?
Милиционер быстрым шагом подошел к «Уралу», открыл дверцу и внезапно увидел
направленный ему в грудь пистолет. Его рука непроизвольно дернулась к
кобуре, но потом он, видимо, сообразил, что все равно не успеет, и, увидев,
что за рулем — солдат в форме, а в ручку бардачка засунута офицерская
фуражка, успокоился и произнес:
— Капитан милиции Захарчук! Впереди — крупное ДТП, у вас врач есть?
— Есть, — сказал ротный, вылезая из кабины, — сейчас. Пистолет он опустил,
но в карман почему-то не убирал.
— Ну-ка, — обратился он к старлею, — проверь, чтобы караул вокруг машин
выставили, и доктора сюда.
Ничего делать, однако, не пришлось. Понукаемые начальниками станций, из
кунгов уже вылезали сонные бойцы с автоматами, а офицеры шли к головной
машине.
— Ну, капитан, показывай, что у вас тут? — сказал ротный.
Впереди, метрах в двадцати у обочины стоял красно-белый «Икарус» с
изуродованной передней частью. Левый борт у него был сильно смят, а местами
содран, так что видны были ряды сидений. Часть окон была выбита и валялась
тут же на асфальте.
— Кто это его так? — спросил старлей.
— А вон, — махнул жезлом гаишник, — в кювете лежит. Заснул, наверное.
На противоположной обочине в глубоком кювете валялся грузовик, марку
которого старлей даже не смог определить.
— А водитель?
— В кабине… Я глянул, даже вытаскивать не стал… и шофер автобуса — тоже
насмерть, а среди пассажиров много раненых, врач нужен. Машин на трассе
мало, никто не останавливается, хорошо хоть вы мимо ехали.
— А ты бы по рации связался со своими, — заметил ротный, — для чего она у
тебя на боку-то висит?
— Пробовал, не берет, далеко, наверное.
— Ну, это не проблема, радиостанция у нас есть, сейчас и развернем, частоту
знаешь?
— Откуда? — махнул рукой гаишник. — У меня тут только кнопки: «1», «2» и
«3»…
— Ясно. Рация, значит, отпадает. Где доктор?
— Здесь, товарищ майор. А фельдшер за перевязками побежал. Мне свет нужен,
брезент, чтобы раненых положить, ну, и тепло, костер, что ли.
Солдаты, увидев разбитый автобус и грузовик, старались изо всех сил. С
аппаратной сдернули брезент, и скоро около автобуса запылал костер.
Двухметровый доктор Толя, прошедший Афган, и поэтому ничему не удивляющийся,
быстро осмотрел раненых, вместе с фельдшером перевязал несколько человек, а
потом подошел к группе офицеров.
— Ну, что скажешь? — спросил ротный.
— Ушибы, ссадины, есть рваные раны, может, один-два перелома, в целом —
ничего угрожающего. Но одна женщина мне не нравится. Очень не нравится.
Очень, — еще раз повторил Толя, закуривая. — Черепная травма какая-то
нехорошая, а главное — поведение ее. Я таких видел. У нее как будто завод
кончается, слабеет на глазах, и кровотечение… Надо в больницу срочно, боюсь,
до утра может не дотянуть.
— Есть на чем отвезти? — повернулся гаишник к ротному. — Тут больница
недалеко, километров двадцать надо вернуться.
— Если бы… Одни аппаратные, там даже и не положишь ее. «Санитарку», как
назло, по железной дороге отправили, чтобы не развалилась окончательно.
— Ну не на мотоцикле же моем ее везти?
— Вот что, — принял решение ротный. — Повезем на «Урале». Я — за рулем,
женщину — в кабину, ты — кивнул он старлею, — сядешь рядом, будешь ее
держать.
— А ну, электростанцию долой с крюка! — скомандовал он солдатам.
Через пару минут «Урал» взревел, выплюнув струю сизого дыма, круто
развернулся и пошел вдоль колонны назад, к Туле. Ротный, пригнувшись к рулю,
вел грузовик на предельной скорости, а старлей бережно придерживал за плечи
женщину. Ее губы постоянно шевелились, повторяя одну и ту же фразу. За ревом
мотора старлей никак не мог ее расслышать, наконец, нагнувшись к лицу
раненой, услышал: «Адрес, запишите адрес, если… не доедем… Адрес…» Ее голос
становился все слабее и слабее, но губы упрямо шевелились, повторяя адрес.
Старлей повернул голову налево и увидел пятна крови на своем бушлате и на
руке. Ему стало страшно, он понял, что прижимает к себе умирающего человека.
Изловчившись, старлей открыл планшет и на обороте карты записал адрес в
Туле, но женщина этого уже не замечала — у нее закатывались глаза, а все
тело пробирало ознобом.
— Ну, где же эта больница-то?! — нервно спросил старлей, — может,
проскочили?
Ротный не ответил. Наконец в лучах фар мелькнул синий указатель, и колеса
грузовика захрустели по гравию. В одноэтажной деревянной больнице все окна
были темными. Ротный выскочил из кабины и попытался открыть калитку. Калитка
была заперта на замок. Тогда он забрался в кабину и нажал педаль «воздушки».
Мощный рев сигнала, казалось, переполошил всю округу, но в больнице было
тихо и темно. Ротный упрямо продолжал сигналить, пока одно из окон не
засветилось. На крыльцо вышла женщина, кутаясь в ватник.
— Ну, чего шумим? — сварливо спросила она. — Небось, всех больных
перебудили! Совести у вас нет!
— Принимайте раненую! — зло ответил ротный. — У нее голова пробита.
— Какую еще раненую? В Тулу везите! — заволновалась женщина. — В Тулу!
— Не довезем до Тулы, берите, я говорю!
— Нет, — замахала руками женщина, — не можем, у нас и условиев нет! В Тулу
езжайте!
— А дежурный врач есть? — холодно прищурившись, спросил ротный. — Быстро
сюда его!
Женщина молча повернулась и ушла в темноту. Вскоре на крыльцо вышел
полуодетый мужчина.
— Вы врач?
— Ну, я врач. Сказано, в Тулу везите.
— Да вы ее хоть осмотрите! Мало ли что, укол какой… Вы же врач!
— Нет, сказал мужчина, — и смотреть не буду. В Тулу езжайте, в горбольницу.
А у нас тут условий никаких нет.
— В Тулу, значит? — медленно сказал ротный, вылезая из кабины. — В Тулу? Ах
ты… сука! В Тулу… Можно и в Тулу… Но сначала я тебя, сволочь, вот прямо
здесь грохну, а потом разгоню «Урал» и снесу полбольницы, понял? Ты, понял,
я тебя спрашиваю?! — внезапно заорал ротный и сунул под нос врача пистолет,
щелкнув предохранителем.
Тот отшатнулся, несколько секунд молча глядел в лицо ротному, а потом
обернулся и крикнул: «Каталку!» Женщину осторожно вытащили из кабины,
положили на каталку. Врач и женщина в ватнике укатили ее в глубь здания.
Ротный сел в кабину, взялся за руль и пустым взглядом уставился в ветровое
стекло.
Старлей случайно взглянул на его руки: побелевшие костяшки пальцев резко
выделялись на черной пластмассе.
В окнах больницы зажегся обычный свет, потом мертвенно белые, хирургические
бестеневые лампы.
— Вот сволочи, — возмутился старлей, — а говорили — ничего не могут…
Ротный промолчал.
Вскоре старлей услышал завывание сирены.
— Все-таки «скорую» вызвали, — сказал он.
— «Скорую»? — усмехнулся ротный. — Ну-ну…
К больнице подъехал милицейский «уазик». Ротный не двинулся с места.
К «Уралу» подошел другой гаишник, на этот раз старший лейтенант.
— Товарищ майор, я все знаю, мимо аварии и вашей колонны проезжал, мне
капитан Захарчук рассказал. Этот, — гаишник кивнул на больницу, — настучал,
что вы ему оружием грозили. Было?
— Да, — разлепил губы ротный.
— Ясно… Херово. Тогда вы вот что, поезжайте к своей колонне, а мы тут дальше
уж сами… И с врачом я потом, после операции поговорю, а вам нечего тут
отсвечивать, как бы, правда, беды не вышло.
— Адрес запишите, — сказал ротный, — женщины этой адрес. И сообщите родным.
Обещаете?
— Обещаю, — серьезно сказал гаишник, — совесть еще не потерял. А вы
поезжайте.
Ротный молча кивнул, потом неожиданно повернулся к старлею и сказал:
— Садись за руль.
Он снял руки с руля, и старлей увидел, как у ротного дрожат руки.
Они молча поменялись местами.
Ротный сидел в кабине, неловко ссутулившись и положив руки на колени.
Внезапно он мотнул головой и сквозь зубы простонал: «Бля-а-а-а…»
— Вам плохо, товарищ майор? — испуганно спросил старлей.
Ротный не ответил. Старлей испугался. Он вдруг представил, как ротному
станет плохо с сердцем и у него закатятся глаза, как у той женщины, кровь
которой осталась у него на бушлате. Он судорожно прикидывал, есть ли в
машине аптечка, и вообще — что делать? Почему-то он представил, как будет
делать искусственное дыхание ротному. «Рот в рот, — подумал он, — а шеф-то
небрит… Как это раньше писали? «Уста в уста» — вдруг ни к селу ни к городу
вспомнилось старлею, и он еле сдержал нервный смешок. «Уста в уста» —
повторял он, нажимая на газ все сильнее и сильнее, — «Уста в уста»… Ему
очень хотелось как можно быстрее доехать до колонны, где их встретит
спокойный доктор Толя, который точно знает, что делать, и на которого можно
будет свалить ответственность за ротного, похожего на покойника.
— Не гони! — внезапно ожил ротный. — Каскадер, куда торопишься?
— Товарищ майор, у вас что болит? Сердце? Потерпите, скоро доедем! —
обрадовавшись, что ротный заговорил, заторопился старлей.
— А знаешь, — не глядя на старлея, сказал ротный, — еще чуть-чуть, и я бы
этого врача застрелил. Он бы что-нибудь такое сказал, а я бы выстрелил. Был
готов к этому.
— Так ведь не застрелили, товарищ майор, — весело ответил старлей, —
«чуть-чуть» не считается!
Ротный помолчал, глядя на пустую дорогу, потом повернулся к старлею и тихо,
так, что старлей еле расслышал, сказал:
— Считается. Еще как считается…
Cornelius
Огонь, вода и медные трубы
После выхода на пенсию старший механик рыболовецкого траулера (по-флотски
— «дед») Василий Никифорович Курган вернулся в родной город. Его друзья
детства, так и прожившие в нем всю жизнь, встретили старого товарища с
радостью. Один из них, ставший председателем горисполкома, поднажал где
надо, и Василий Никифорович стал капитаном прогулочного катера «Олег
Кошевой», что дало ему чувство значимости, неплохую зарплату и гордое право
капитанского мостика. Да еще несколько раз в неделю — непередаваемое
наслаждение встречи со старыми друзьями, поджидавшими его у причала в
служебной «Волге» с заветными напитками и закуской.
Военный строитель рядовой Конякин с усердием долбил землю лопатой. С каждым
молодецким ударом штык ее погружался в отвратительную глину не более чем на
три сантиметра. План измерялся в кубометрах, и он раз за разом беспощадно
вонзал железо в безответную глину, сосредоточенно думая о перекуре. Рядом с
ним с намного меньшим усердием, но с таким же результатом, ковырялись в
земле его сослуживцы с Памира, отзывавшиеся на клички «Груша» и «Чебурашка».
И когда к траншее подошел бригадир Михайлюк, то она, траншея, пребывала в
том же состоянии, что и час назад.
Бригадир посмотрел на Грушу с Чебурашкой и спросил:
— Эй вы там, полтора землекопа, вы норму давать будете?
— Какой норма, — огрызнулся Груша, — лопата согнул на этот земля!
Подошедший Конякин утер со лба пот и веско добавил:
— Монолит! Хрен чем возьмешь.
Михайлюк осмотрел поле боя и сдвинул пилотку на затылок.
— Блин, ничё хорошего у нас тут не выйдет, — согласился он, не догадываясь,
насколько пророческими окажутся его слова, а если бы догадывался, то
прикусил бы он себе язык — и молча ушел.
— Ладно, давайте скидываться. Там, — Михайлюк махнул рукой в сторону
гражданской стройки, — «Беларусь» стоит. За чирик он нам все сделает.
Груша тут же деловито бросил лопату и потопал к землякам собирать деньги.
Конякин же вылез из траншеи и зашагал к бытовке, вагончику на колесах. От
усердной работы он сильно вспотел и решил вскипятить себе чаю. Солдатский
вагончик и вагон-прорабка стояли торцами перпендикулярно берегу реки. Кромка
берега, отделяющая прорабку от воды, была покрыта все той же желтой глиной,
на которую Конякин смотрел с профессиональным отвращением.
В бытовке он взял заранее заготовленную трехлитровую банку с водой и
приступил к нехитрому ритуалу кипячения воды в условиях стройки. Главным
инструментом был кипятильник, изобретенный еще, наверное, на строительстве
пирамид, — два лезвия «Нева», прикрученные к жилам кабеля параллельно друг
другу с зазором в один сантиметр. Второй конец кабеля, в полном соответствии
с правилами техники безопасности оборудованный штепселем, Конякин и воткнул
в розетку. Он опустил лезвия в воду, и вода между лезвиями закипела и
забурлила мгновенно. Осталось только водить кипятильником в банке, пока вся
вода не прокипит, и заветный кипяток готов. Всецело поглощенный процессом,
военный строитель не сводил глаз с жужжащего прибора и интересно бурлившей
воды. Увлеченный магией электричества, он, к сожалению, не заметил, как на
оклеенной дешевыми обоями стенке, там, где проходил провод, питающий
розетку, вдруг появилась и стала проступать все явственнее дымящаяся черная
полоса. Потом обои вдруг разом вспыхнули и весело и решительно зашлись
зелеными языками пламени. Запахло дымом. Не заметить такое было уже нельзя.
Конякин стремительно обернулся, изо рта его вырвался невнятный всхлип.
Резким движением он рванул из розетки шнур, но огонь от этого почему-то не
погас.
«Вода! Нужна вода!» — промелькнуло в голове Конякина. И, о чудо, вода была
прямо перед ним — в банке. Он радостно схватил голыми руками банку с
кипятком и, громко закричав, уронил ее на пол. Огонь стремительно
распространялся по бытовке. Становилось темно, и было уже трудно дышать от
дыма. Конякин понял, что пришло время отступать. В порыве хозяйственности он
схватил обожженными руками кривой лом и с воплем «И-и-и-и-и-и, билят!»
выбежал из вагончика.
Конякин как в замедленном кино видел своих сослуживцев, вылезающих из
траншеи как из окопа в атаку и с лопатами бегущих к бытовке. Впереди, как
полагается, мчался с глазами, широко открытыми от ужаса, командир. Добежав
до Конякина, он остановился, и задал абсолютно дурацкий (с точки зрения
Конякина) вопрос:
— Что случилось?
Конякин показал рукой на ярко пылающий вагончик и прояснил ситуацию:
— Пожар!
Михайлюк внял объяснению и стал растерянно озираться по сторонам, очевидно,
в поисках чуда, но тут его подергал за рукав Груша.
— Э-э командыр, — спросил Груша, — прорабка спасат будэм?
До Михайлюка медленно и неумолимо стала доходить опасность близости двух
вагончиков. Он бросился к прорабке, уперся в нее плечом и заорал призывно,
толкая прорабку от горящего вагончика:
— Навались! Откатывай! — Однако сделать это было трудно, потому что колеса
прорабки были тщательно заблокированы кирпичом, как раз таки чтобы случайно
не покатилась. Конякин, заметив проблему, как был с ломом в руках, стал
ногами пинать кирпич под одним из колес. Кирпич стоял насмерть. Михайлюк,
поняв задумку подчиненного, подлетел к нему, выхватил из рук лом и тюкнул в
кирпич, попав, однако, во что-то мягкое, отчего Конякин заорал и стал
прыгать на одной ноге. Бригадир, стараясь не смотреть на раненого бойца,
продолжал сражаться. Следующим ударом кирпич был раскрошен, а там
подоспевшие солдаты выбили стопоры из-под остальных колес и, навалившись
дружно, начали толкать вагончик под крик бригадира.
Прорабка медленно, сантиметр за сантиметром, стала отодвигаться от горящей
бытовки.
— Давай! — орал Михайлюк. — Взяли!
Упирающиеся военные строители, кряхтя и пыхтя, толкали вагончик, который шел
чем дальше, тем легче, постепенно набирая скорость.
Тут Михайлюк поднял голову, глянул вперед, и внутри у него похолодело. Он на
мгновение остановился, потом набрал полную грудь воздуха и заорал:
— Стой! Куда! Держи прорабку! — и кинулся вдогонку вагончику.
Оторопевшие от такой переменчивости в начальстве военные строители замерли,
глядя на цепляющегося пальцами за плоскую поверхность стенки бригадира… А
прорабка, покачиваясь на ухабах, катилась, набирая все большую скорость вниз
по наклонному берегу реки и остановить её было уже невозможно. Она с разгону
влетела в воду, подняв тучу брызг. Надо заметить, что берег с этой стороны
реки сразу от кромки воды резко уходил вниз, и прорабка, клюнув сначала
носом, затем выровнялась и, неожиданно для бригады военных строителей, бодро
поплыла зеленым лебедем вниз по течению, слегка покачиваясь на небольшой
волне. Течение стало было ее разворачивать, но все имеет свои пределы, и
плавучесть вагончика была невелика. Удалившись от берега, на котором стояли
с открытыми ртами военные строители, на расстоянии около десяти метров,
прорабка вдруг сдалась, начала крениться и резко пошла ко дну. Через
несколько секунд она полностью погрузилась в воду, и только отдельные пузыри
напоминали о ее существовании.
Михайлюк был поражен в самое сердце, но сдаться без боя был не готов. Он с
усилием сглотнул слюну и оценивающе посмотрел на Грушу.
— Груша, раздевайся, нырять будешь, — хрипло и решительно объявил он. —
Сейчас подгоним развозку и будем вытягивать.
— Я плавать не умею, — честно признался Груша, в слабой попытке спасти свою
жизнь упираясь взглядом в обезумевшие глаза бригадира... Однако, похоже, что
утопить в этот же день еще и развозку с Грушей Михайлюку была не судьба.
Ведомый твердой рукою Василия Никифоровича Кургана, из-за излучины реки
показался прогулочный катер «Олег Кошевой». Василий Никифорович пребывал в
прекрасном расположении духа. На берегу его ждали друзья, напитки и
бесконечные воспоминания о годах былых и веселых. В предвкушении встречи
Василий Никифорович уже принял маленько и радостно улыбался кораблю, реке,
ветру. На корабле громко играла музыка, светило солнце; по глинистому склону
берега к реке бежали молодые ребята в сапогах и приветливо махали ему
руками. Поотстав от этих добродушных, и, по-видимому, хороших юношей,
неуклюжими прыжками скакалo какое-то бесформенное кенгуру и тоже махалo
Василию Никифоровичу руками. Этот факт слегка удивил капитана, но видавший
виды моряк решил виду не подавать: мало ли что молодежь придумала, шутники
они, годы такие.
Отвечая на приветствия, капитан дал гудок. Лучше бы он этого не делал, так
как многие пассажиры привстали, чтобы посмотреть, что там такое. В этот
момент прогулочный катер «Олег Кошевой» с размаху и со скрежетом налетел на
прорабку и встал намертво. Падая уже, капитан со странной отстраненностью
наблюдал за гражданином среднего возраста в тёмных брюках, майке, и шляпе,
который секунду до этого стоял у поручня, жуя бутерброд, а теперь летел за
борт все еще с бутербродом в руке, но уже без шляпы. Визги и крики
кувыркающихся пассажиров произвели на упавшего капитана пробуждающее
действие, он вскочил на ноги и, схватив спасательный круг, помчался к
правому борту, где, прокричав положенное «Человек за бортом!» точно и ловко
метнул в выпавшего гражданина спасательный круг. Тот вцепился в него
намертво и стал смотреть на капитана круглыми от удивления глазами.
На берегу в оцепенении стояли военные строители, беспомощно глядя на дело
рук своих; даже Конякин замер и затих, стоя на одной ноге. Черный клубящийся
дым поднимался над горящей бытовкой. Из корабельного громкоговорителя над
театром военных действий разносилось, поднимаясь все выше и выше в небо,
прочь от грешной земли: «..И под венец Луи пошел совсем с другой. В родне у
ней все были короли…»
Rembat
Литовский праздник в ремонтном батальоне
В целях борьбы с дедовщиной в рембате ввели новшество: ответственного
офицера, который оставался в казарме на ночь. Назначался ответственный
офицер из штабных майоров. Чем ответственный офицер был ответственнее
дежурного по части — неизвестно... Обычно ответственный майор полночи
занимался утруской и усушкой мозгов какому-нибудь менее ответственному
лейтенанту, дежурящему по части, а затем запирался в своем кабинете и
банальнейшим образом спал.
Самым ответственным из всех ответственных был, разумеется, замполит
батальона майор Кукушкин. После просветительной беседы с дежурным по части
он не завалился сразу спать, а пошел по территории рембата проверить
уставной порядок. Пошел майор Кукушкин не просто так, а по наводке своего
осведомителя. Оперативная информация гласила, что сегодня солдаты литовской
национальности что-то замыслили и ведут себя подозрительно тихо.
В казарме ничего необычного не происходило. Кукушкин направил свои стопы в
парк. В боксах тоже было темно и тихо. Вдруг майор увидел несколько
силуэтов, направляющихся к рембатовской бане. В силуэтах майор узнал
несколько бойцов, но не литовской, а очень даже узбекской национальности.
Хотя нет, один литовец среди них был. Младший сержант Нарейкис (которого
весь батальон заслуженно называл не иначе как Налейкис) шел впереди, и его
отчетливо шатало из стороны в сторону. Драки между солдатами из Прибалтики и
Средней Азии славились особой жестокостью, поэтому у майора Кукушкина не
было ни малейших сомнений: уже избитого литовца узбеки ведут для продолжения
расправы в более глухое место. Сердце замполита болезненно сжалось, но не
столько за судьбу Налейкиса, сколько за свою собственную. «Ну почему, почему
они должны драться именно в мое дежурство?! Не могли подождать до утра...»
Солдаты зашли в баню. Майор остановился в нерешительности: зайти самому или
позвать дежурного по части? Кукушкин решился на компромисс: зайти в коридор
и послушать. Если драка — бежать за дежурным. Майор тихонько зашел в баню и
припал ухом к дверям комнаты отдыха.
Майор Кукушкин не знал о событиях, предшествовавших его появлению в парке.
После отбоя Налейкис и еще несколько литовцев исчезли из казармы, прихватив
с собой банщика ефрейтора Курочкина. Однако через час Налейкис вернулся и
стал приставать к младшему сержанту Камалову:
— Карим, дай сигарет. У тебя ж есть пара пачек в заначке... А утром я в
чепок1 сбегаю и отдам тебе.
Камалов с подозрением принюхался:
— Опять пьяный, чурка ты нерусская?
Налейкис находился в том приподнято-возвышенном состоянии, которое наступает
после второго стакана. Поэтому он не обиделся, а добродушно пихнул Камалова
в плечо:
— Сам ты чукча. Праздник у нас... Только — тсс, никому...
Камалов насторожился, почувствовав поживу:
— Какой праздник, слушай, зачем праздник, отбой давно был, да?
Налейкис был не против приобщить каракалпака Камалова к истокам литовской
культуры:
— Йонинес праздник, знаешь?
— Не знаю.
— Русский Ивана Купала знаешь?
— Не знаю.
— А что знаешь?
— Курбан-байрам знаю.
— Ну так наш Йонинес то же самое.
— Врио-о-ооошь...
Налейкис вернулся к делу:
— Доставай свои сигареты и пошли со мной...
Через полчаса празднования Камалов уронил голову на руки и горько заплакал.
Налейкис попытался утешить, но Камалов заплакал еще сильнее:
— Вы тут по-литовски говорите, непонятно мне... А я — шакал паршивый...
Водку с вами пью, сало жру, а мои друзья в казарме спят... Уы-ы-ыыыы...
Пойду их приведу.
Налейкис посовещался с остальными двумя литовскими приятелями и разрешил:
— Ну сходи, приведи... Только смотри, не всю роту...
Камалов встал и направился к двери, но не дошел. Слаб оказался... Он сел на
пол и заплакал еще горше. Налейкис махнул рукой и сказал:
— Ладно, сам схожу. Кого привести? Булдыкбаева и Бакшишева? И Абишева?
Хорошо, щас при-ик-ду...
Узбекские воины, посмотрев на Налейкиса, сразу ему поверили и пошли с ним в
баню. Налейкис то и дело пытался упасть, поэтому его пришлось поддерживать и
подпихивать. Вот эту живописную группу и засек замполит.
Итак, замполит в нерешительности десять минут потоптался перед баней, зашел
вовнутрь и припал ухом к дверям комнаты отдыха. Оттуда звучала песня на
непонятном языке. Майор Кукушкин приоткрыл дверь и увидел удивительную
картину: три узбекских солдата торопливо глотали водку, двое литовцев
дружелюбно совали им сало закусить, а Налейкис и Камалов, обнявшись, хором
пели:
Tegul saulе Lietuvoj
Tamsumus prasalina...
Tegul meilе Lietuvos
Dega musu sirdyse.2
Кукушкин перевел дух. Драки не было. ЧП? Хм... Посмотрим. Все равно, гора с
плеч. Он осмелел и зашел в комнату:
— Так, бойцы, вам пять минут добежать до казармы и лечь спать. Бегом марш!
Солдаты, поняв, что замполит сейчас добрый, без пререканий испарились. Бегом
не бегом, но через пять минут в бане никого не было, кроме майора Кукушкина
и ефрейтора Курочкина, который безмятежно спал на скамейке еще с того
момента, когда узбеки начали петь по-литовски. Майор заботливо укрыл спящего
банщика грязным вафельным полотенцем, захватил со стола едва начатую бутылку
водки и пошел в свой кабинет. Он шел и размышлял, что делать дальше. В своем
кабинете майор Кукушкин сел за стол, поставил перед собой конфискованную
бутылку, достал лист бумаги, ручку и задумался: докладывать наверх о
происшествии или нет? Комбату? НачПО дивизии?
Утром дежурный по части забеспокоился: замполит не появился на подъеме и
даже не вышел к завтраку. Сержант-помдеж принес из столовой завтрак для
Кукушкина и постучал в замполитовскую дверь. Никто не ответил. Сержант зашел
в кабинет и увидел замполита. Майор спал сидя, уронив голову на стол. Перед
ним стояла пустая бутылка из-под водки и блюдце с окурками и конфетными
фантиками. Под бутылкой лежал исписанный лист бумаги. Сержант осторожно
поставил замполитовский завтрак на стол и стал с трудом читать
замполитовские каракули.
«...Начальнику политотдела дивизии полковнику ***...
...Под руководством заместителя командира батальона по политической части в
ремонтном батальоне прошел вечер Дружбы народов СССР, посвященный народным
литовским праздникам...
...Группа солдат узбекской национальности исполнила песни на литовском
языке...
...Вечер прошел в теплой неформальной обстановке...»
ТРЕВОГА
Тревоги имеют нехорошее свойство иногда быть внезапными.
В принципе, они и должны быть такими, но все же...
Вот согласитесь, когда всё известно заранее, это совсем другое дело. Где-то
даже очаровательно и приятно. И героические чувства всякие в организме
пробуждают. Нет, правда.
Вот приходит Он домой:
— Ночью тревога! — и взгляд такой суровый.
Жена сразу вспоминает, что муж — военный, начинает суматошно носиться,
стараясь скорее накормить, заглядывает в глаза и весь вечер не ворчит.
Благодать просто.
В такие вечера господа военные спиртное вовсе даже не употребляют, а
наоборот совсем — любовно собирают-перебирают «тревожный» чемоданчик, как
старенькая бабушка — свой замшелый сундучок, наполняя его по списку
необходимыми в бою вещами: всякими кальсонами, носками, фонариками и прочей
тушенкой.
На самом деле, что должно быть в «тревожном» чемодане — никто точно не
знает. По рукам ходят замасленные бумажки с перечнем, которые не всегда
соответствуют истине, а злобные проверяющие этот страшный секрет не
раскрывают, чтобы всегда была возможность выдрать нерадивого военнослужащего
за хреновую подготовку к тревоге.
И вот стоят они, красавцы, в одну шеренгу, как на базаре выложив перед собой
распотрошенные «тревожные» чемоданы, представив на всеобщее обозрение
незатейливый пыльный скарб.
«Кому кальсоны почти не ношенные, почти свежие, почти не рваные, совсем не
дорого?!»
А проверяющий с интересом шествует вдоль всей этой барахолки и вид имеет
очень даже значимый.
Хм, отвлёкся я что-то.
Так вот, про эту тревогу никто не знал.
А потому запланированное празднование дня рождения отменено не было и
закончилось далеко за полночь. Да какое там далеко, просто к утру
закончилось, часа в четыре.
Владик шел домой, поддерживаемый верной супругой, и мечтал скорее добраться
до кровати. Предстоящие три часа сна были сейчас очень необходимы для
восстановления организма. Нет, он не был, конечно, пьян в доску, что вы!
Среди недели, как можно?! Так, пошатывало легонько, этого не отнять.
И вот у дверей своей квартиры Владик с отвращением обнаружил притоптывающего
матроса — оповестителя. Бывает же такое западло!
— Куда ж ты в таком виде?! — заблажила жена.
— Тихо! Кофе мне сделай покрепче и «тревожный» чемодан собери, я пока
переоденусь.
В это время в части командир раздавал вводные — вероятные направления атак
противника и т.д. Все бегали, суетились и мешали друг другу.
Проверяющего на этот раз не прислали, поручили провести тревогу своими
силами. Командир от оказанного доверия был возбужден и хаотичен в движениях.
Владик ввалился в часть с чемоданчиком под мышкой и нескромно торчащими из
него голубыми кальсонами. Ввалился, можно сказать, как раз в самый разгар
действа.
Собственно, из-за этих кальсон он и спалился.
— Товарищ капитан-лейтенант, сюда подойдите! Так, это что у нас тут за
демаскирующие нежно-голубые детали туалета? О! Так вы ещё и дышите
взрывоопасными смесями?! Ну-ка отправляйте свою группу, и со мной поедете,
вас первого и проверим.
Владик вздохнул и пошёл отдавать распоряжения мичману Фёдорычу.
Тот быстро понял состояние командира, отвел в кабинет, налил чаю и обещал
сам обо всем позаботиться.
Через полчаса выехали. Машина рассекала черноту полярной ночи ярким светом
фар и неслась по серпантину, огибающему сопку.
Владик пытался забыться, прислонившись чугунной головой к холодному стеклу.
— Так! Останови здесь! — командир был энергичен и деловит. — Ну что,
товарищи офицеры, похоже, здесь у нас первый рубеж обороны? Сейчас выясним,
правильно ли этот нетрезвый товарищ поставил задачу своим подчинённым!
Прошу!
Вышли дружным коллективом. Командир, зам, Владик.
Со стороны стратегической возвышенности раздавались странные звуки.
Как будто кто-то, завывая в полный голос, оплакивал безвременно ушедших
родственников.
Настороженно приблизились.
Звуки стали более четкими. Теперь они трансформировались во что-то вроде:
«Гыр-гыр-гыыыыыр-гыр-гыр!»
— Это кто? — командир указал на маячившую впереди фигуру.
Владик пригляделся:
— Матрос Эргашев.
— Блин, певец земли русской. Давайте-ка подойдём...
— Не вспугнуть бы! Да, товарищ командир? — хихикнул зам.
Владик шел как в тумане, вдыхал полной грудью ледяной Кольский воздух, и его
постепенно отпускало.
Приблизились метров на двадцать.
— Эй! — крикнул командир, забыв фамилию.
— Стой, да! Ситрылят буду! Пароль говори! — сорвал с плеча автомат Эргашев.
— Будет? — озабочено спросил командир.
— Обязательно... Потомственный басмач, — успокоил Владик.
Зам переместился за спину командира.
— Так какой же пароль? Я же никаких паролей не устанавливал? — растерянно
спросил командир.
— Не знаю, вам виднее, — меланхолично протянул Владик, наслаждаясь свежим
воздухом.
Командир решил схитрить:
— Товарищ матрос! Доложите немедленно пароль!
— Ни зынаю! — обрадовался общению заскучавший Эргашев. — Мичман сиказал, без
пароля можно только его пускать, а какая пароль — не сиказал!
— Приплыли, — резюмировал командир. — Я вашу старую обезьяну Фёдорыча...
Ладно, чего стоять, пошли к машине.
Заметив шевеление, Эргашев радостно заорал:
— Стой! Ситрылят буду!
— Вы охренели, товарищ матрос?! — возмутился командир.
— Ни ругайся! — обиделся Эргашев. — Ситрылят буду!
Командир возмущённо засопел на Владика, призывая к действу:
— Ну, вы как командир подразделения можете унять своего распоясавшегося
подчинённого?
Владик вздохнул и пошёл к Эргашеву. Не доходя двух метров, остановился и
скомандовал:
— Боец, смирно! Автомат за плеее-чо!
Эргашев бойко закинул автомат за спину.
Владик вернулся к ожидающим.
Командир посмотрел на него как-то по-новому.
— А вы не боялись, что этот потомственный басмач может нажать на спусковой
крючок?
— А разве у нас на учебную тревогу выдают боезапас? — нежно улыбнулся
Владик.
Командир озадачено переглянулся с замом и почесал ухо.
— Вот ведь, блин... глупость какая... точно... Так, ладно, времени нет, едем
проверять вашего мерзавца Фёдорыча!
Снова затряслись в «уазике». Командир сконфужено хмыкал, и чувствовалось,
переживал свой промах.
Дорога петляла. Владик почти задремал.
— Стой!!! Ага!!! Посмотрите, товарищ нетрезвый капитан-лейтенант, что это
там валяется сиротливо на дороге? Ась? В районе, вверенном вам для охраны и
обороны?
На дороге в свете фар одиноко лежал подсумок.
Владик поморщился как от зубной боли. Из этого точно могут раздуть...
Командир радостно бросился к подсумку.
— Ага! Ага! Ваша старая сволочь опять что-то потеряла! Я вас сгною обоих!
Ха! Почти личное оружие потерял! Вот мерзавец! — радовался командир.
В копчик командира упёрлось что-то неприятное, и хрипловатый голос из
темноты рявкнул:
— Руки вверх, вы взяты в плен военно-морским флотом!
Командир непроизвольно ойкнул и дёрнул руками.
Владик безуспешно боролся со смехом.
— Фёдорыч! — заорал пришедший в себя командир. — Вы... вы... вы подсумок
потеряли!
— Это тактическая хитрость, товарищ командир, чтобы вы остановились!
Командир вращал глазами, раздувал щеки... и взорвался:
— Скотина военно-морская! — попробовал ударить Фёдорыча подсумком, но тот
вовремя спрятался за Владика. — Здесь только я! Вы слышите, мерзавец, только
я могу назначать пароли! И только я могу брать в плен! Не бегайте от меня,
старая сволочь!!!
А Владик смотрел в чёрное небо, вдыхал ледовитый северный воздух и думал:
«Господи, хорошо-то как... Такой дурдом».
Стрелок
ЗАСАДА
Колонна готовилась к выходу. До времени «Ч» оставалось чуть больше суток.
Это была не совсем обычная колонна, которая с определенной периодичностью
ходит по пыльным горным дорогам через перевалы, доставляя грузы и забирая
раненых. Она должна была доставить оружие и боеприпасы небольшому
пограничному отряду, прикрывавшему южную границу.
Отряд там был поставлен не так давно, и располагался в одном из горных
кишлаков, жителей которого осталось не так много. Местные восприняли
появление отряда скорее с пониманием, нежели с неприязнью. Во всяком случае,
периодического появления мелких бандгрупп можно было не опасаться. Да и
пограничники старались помогать жителям продуктами и всякой хозяйственной
мелочевкой. В общем, с появлением отряда в этом месте, жизнь стала более
мирной.
Отряд перекрывал сложный горный участок границы, через который периодически
пытались прорваться разрозненные группы моджахедов. Постоянно бойцам отряда
приходилось пресекать попытки ухода таких групп на сопредельную территорию,
и с каждым разом эти попытки становились все более агрессивными.
Изначально планировали выслать несколько вертушек и отправить все
необходимое по воздуху. Но в последние несколько дней погода сделала это
невозможным. Во время очередной связи с отрядом были согласованы время и
маршрут следования колонны, а также варианты прикрытия на пути следования.
Ранним утром из отряда вышла разведывательно-поисковая группа, в задачу
которой входило отследить движение колонны на маршруте.
«Как же все это надоело!» — опять пришла знакомая мысль. Уже шел третий
месяц командировки. Мелкий, промозглый дождь добавлял еще большего уныния;
казалось, что каждая ниточка в одежде мокрая насквозь. Очень хотелось
курить, но даже мысль об этом казалась предательской. Осталось одно желание
— закрыть глаза и в один миг оказаться дома, в сухости и тепле, просто
растянуться во весь рост на диване и слушать, как на кухне бубнит радио.
В ухе зашипел наушник радиостанции:
— Всем внимание! Начинаем движение! Вторая передача. Дистанция между
машинами 10 метров!
Несколько БМПшек одновременно фыркнули, выпустив клубы черного дыма, и,
нетерпеливо скакнув, двинулись вперед.
Когда сидишь на броне, осматривая уходящий вверх склон, то каким-то не
установленным чувством чувствуешь, как на тебя смотрят. Но не просто
смотрят, а выцеливают выстрел. Выстрел так, чтобы сбоку, наискосок, чтобы
броник не помешал, не дал рикошета.
Ты сам все это знаешь, понимаешь и ничего не можешь сделать, потому как не
видно, кто и откуда смотрит, где затаилась смерть! Это станет понятно потом,
когда он выстрелит, а сейчас ты готов распластаться, раствориться, сделать
свое тело как можно меньше, а еще лучше вообще быть не здесь.
Именно это чувство позволило почувствовать беду впереди, замаскировавшуюся и
ждущую всех нас среди камней. Именно оно, а не грохот выстрелов пулеметной
очереди, не грохот разрывов гранатометных выстрелов, проникающих в стальную
броню, как в масло, и выжигающих раскаленной струей все живое внутри,
позволило кинуться под прикрытие спасительного склона на миг раньше
несущейся навстречу смерти.
Оцепенев от леденящего душу ужаса и увернувшись от раскаленного языка
смерти, налетевшего со спины, ты ждешь, вжавшись всем телом в камни, слыша,
как рядом впиваются пули и крошит каменные глыбы рой осколков. Что-то
проясняется; видно, как валуны на склоне подсвечиваются вспышками, трассами
очередей, как откуда-то с самого верха, оставляя еле видимый след, в броню
вгрызается еще один выстрел. Как со второй машины срывает башню, и, оставляя
черный, жирный, дымный след, она улетает в сторону. Третья машина, резко
отпрыгнув назад, поднимает ствол, одновременно поворачивая башню, огрызается
выстрелами. Стены ущелья многократно усиливают грохот боя. Смерть грохочет и
разлетается рядом с тобой, градом пуль и осколков. На мгновение все стихает
— есть передышка; вскакиваешь и делаешь пару шагов — выстрел, вновь падаешь
за спасительный камень.
Опять долгие секунды ожидания. Пули ложатся совсем близко, каждая из них
способна убить. Превратить тебя, живого человека, в труп. Из-за этого камня
видно, где укрылся пулеметчик, и есть возможность его достать. Только головы
поднять не дает шквал огня, обрушенный в глубину ущелья.
Вновь БМП, уже дернувшись вперед, работает по склону из пушки. Опять
передышка, вскакиваешь, петляя, перебегаешь — вновь камень. С разных сторон
слышатся короткие очереди, разрывы гранат, крики, стоны раненых. В сетке
прицела, скрываемая камнями и черными клубами дыма, различается голова
«духа». То появляясь, то исчезая за камнями, он простреливает все открытое
пространство ущелья. Сердце стучит как бешеное, и в голове только одна
мысль:
— Его надо достать!
Нужно всего пару-тройку секунд, чтобы прицелиться и выстрелить. Всем телом
чувствуешь, как твой камень содрогается под ударами пуль. В такую минуту все
решает одно мгновение; в тот момент, когда, плюнув на все, высовываешься
из-за спасительного укрытия, и тебя не остановить. В бровь привычно
упирается наглазник, в сетке в такт ударам сердца пляшет голова пулеметчика
— выдох, пауза, спуск, выстрел. Вновь перебежка, вновь камень, где-то совсем
рядом расколола камень его последняя очередь. Пулемет осекся и замолчал.
БМП, медленно двигаясь вперед, подошла к горящей машине. Фыркнув двигателем,
уперлась, и с надсадным воем пытается столкнуть ее с дороги. Первый шок
прошел, оставшиеся в живых перебрались под защиту брони, со склона все реже
раздавались короткие очереди. «Духи» уходили.
Из-под днища передней машины периодически слышались скупые очереди, два-три
патрона. Там еще был кто-то жив. Это позволяло перебежками двигаться вперед.
Во всей этой суматохе ты подчиняешься только инстинктам. Поднялся,
перебежка, выстрел, упал. Опять перебежка, сзади прикрывают. Слышно, как
пули зловещей дробью стучат и плющатся о броню. Вокруг дым, запах гари, и
еще один сладковатый, паленый. Кто-то, оттолкнув тебя, двигается вперед, к
первой машине, ты прикрываешь. Сзади, гулко ухая по ущелью, работает БМП.
Вращая башней, поливает из пулемета последние очаги сопротивления среди
камней. Все, тишина, кто уцелел, ушли.
Среди этого хаоса сгоревших и покореженных машин, каменного крошева,
стреляных гильз, пыли, дыма слышны мат, стоны раненых, крики живых,
оглушенных грохотом боя, закопченных ребят. Ты сидишь, привалившись к
камням, с непониманием оглядываешься по сторонам, тебе что-то говорят, машут
руками, кто-то подходит, тряся за плечо, протягивает флягу, ты не видишь,
тебя здесь нет, ты еще там, до того, как начался весь этот ад!
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа
|
