№ 7'07

Нина Зимина

XPOHOC

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

СИБИРСКИЕ ОГНИ

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

Нина Зимина

НА БЕРЕГУ БЕЛОЙ РЕКИ

Рассказ

Однажды, в очень далекие от нас времена, задолго до новой эры, земля раскрыла свои ладони и выпустила на волю звонкоголосый ручеек. И он заструился меж густых трав, убегая от подножья высокой горы, которую люди потом нарекут Иремелью, заторопился дальше, выискивая себе дорожку по низинкам, набирая силу от дождей, принимая в попутчики веселых сестричек, и постепенно становился полноводным.

Могучие лоси приходили к ручью на водопой, бурые медведи купали в нем медвежат и приноравливались ловить рыбу, малое зверье выискивало безопасные тропки к его чистой серебристой воде.

Птицы тоже полюбили кружиться здесь: одни для того, чтобы отразиться в зеркале переливающейся воды, другие, как, например, ястреб, — кинуться камнем, закогтить зайца и унести его в свое гнездо на прокорм птенцам.

Многое повидал ручей на своем веку, разрастаясь в реку — живописное чудо природы. О, если б она умела разговаривать, то поведала бы нам историю о том, как начиная с IV века новой эры приманивала к себе кочевые племена башкир. Жить в лесном краю по берегам реки ненамного легче, зато сытнее. Нужда учила охотиться на лесного зверя, добывать птиц, ловить рыбу.

С середины XIII века кончилась вольная жизнь башкир, не сумели они оказать сопротивления татаро-монгольским воинам. Река слышала свист монгольских нагаек и закрывала светлые очи, растворяя в своих водах кровь жертв.

Освобождение пришло лишь в 1552 году, когда русское войско взяло Казань. Пришел конец татаро-монгольскому владычеству. Башкиры пришли к царю Ивану Грозному с челобитной принять их в подданство.

В начале пятидесятых годов XVIII века появился на берегах Белой купец Иван Борисович Твердышев со своими людьми. Не красоты речных берегов прельстили этого русобородого с умным дальновидным взглядом человека, не богатство ягод и грибов в лесах приманило сюда целую компанию, а залежи железной руды, сланцев и доломитного камня.

В газете «Московские ведомости» сразу же сообщили, что старатели во главе с И.Б. Твердышевым «чают немалую прибыль Московскому государству», когда в долине Белой, в ста километрах от истока, будет возведен железоделательный завод.

На Урале уже действовали девять железоделательных заводов и давали немалую прибыль как самому государству, так и хозяевам во главе с Твердышевым и Мясниковым. Но тот, кто попробовал жить на широкую ногу, хочет шагнуть еще шире. Недолгим был торг купца Твердышева с хозяевами Бельских земель. История этого торга превратилась в легенду о хитром купце, сумевшем одурачить доверчивого башкира и скупить у него огромное количество земли почти за бесценок. А может, башкиры, сохранившие в себе чувство степной вольности, мало дорожили лесными угодьями и посчитали для себя удобным иметь под боком русского соседа, затеявшего большое дело. Смекнули, что не надо будет скакать к чертям на кулички, чтобы выгодно продать коней или сменять их на товары, необходимые в быту. Да и в железе они тоже нуждались. Каждый в этом торге тянул свою выгоду и получил ее.

Иван Борисович Твердышев был неутомимым тружеником, и не только о своей мошне, но и о пользе Отечеству думал он, когда верхом преодолевал тысячи верст, чтобы определить расположение будущего завода. Не одну пару кожаных сапог износил, выхаживая по берегу Белой, планируя со специалистами строительство плотины, вымеряя площадь для будущего завода, место под избы, в которых будут жить будущие работники.

На утренней июньской заре 1762 года батюшка освятил место будущего заводского поселка, прочитал молитвы во славу и здравие русского отечества, императрицы Екатерины и ее подданных, коими были купцы Твердышев и Мясников, затеявшие строительство, и крепостные люди, которых купцы согласно царскому указу покупали целыми деревнями в центральных губерниях и переселяли в места будущего завода. Обиталищем плача назвал деревни крепостных крестьян Николай Иванович Новиков, русский просветитель XVIII века. Печально и горько рассказывал он на страницах своего журнала о быте бедных крестьян, «которые богатство и величество целого государства составлять должны. Вот деревня — дворов около двадцати, стесненных один подле другого, огорожены иссохшими плетнями и покрыты от одного конца до другого сплошь соломою. Нищета доведена до крайности».

Вот из таких лачуг, погрузив на телеги кое-какой скарб, подневольные крестьяне в лаптях и грубой посконной одежонке вынуждены были отправиться в чужие места: из-под плети крепостника-помещика — под плеть управляющего заводом.

Не одни лапти истер по бездорожью мой далекий предок, пока добрался до нового места, сбросил с плеч обветшавшую в дороге одежонку и искупался в белоструйной реке, смывая усталость.

Может, именно в этот раз, выходя из воды и отряхивая с русого чуба брызги, он заприметил на берегу девушку с косой до пояса. И она загляделась на него — крепкого, красивого парня. А может, в другом каком-то месте они нечаянно встретились и полюбились друг другу: может, когда он, косая сажень в плечах, играючи валил сосну за сосной для будущей избы, а она тоже тут была — ветки относила в сторону или готовила на костре варево для работников. Так или иначе, но любовь сильнее усталости и невзгод, с ней и ночью светло, и в холод тепло, и в чужом краю жить приветливее.

За короткое лето до первого снега на правом берегу Белой было построено триста изб, возведена плотина, образующая пруд. Река Белая тоже превратилась в неутомимую труженицу: ее воды на протяжении многих лет приводили в движение многопудовые молоты в цехах. За плотиной была сооружена из красного кирпича доменная печь — четырехугольное дышащее огнем чудовище, пожирающее руду и изрыгающее расплавленный чугун. Пять лет понадобилось для отлаживания доменной печи. 9 декабря 1767 года изготовили первый чугун. Это был праздник. У заводских ворот на площади установили бочку с водкой, каждому рабочему полагались чарка и кусок мясного пирога. Пей, ешь — и помалкивай.

От зари до зари мой предок тратил свои молодые силы на эту огнедышащую прорву. Кем он был? Может, углежогом, а может, добывал руду. И уголь, и руду печь жрала без передыху. А может, освоил он кузнечное дело и был мастеровым.

И на этом, и на другом месте, кем бы он ни был, хоть семи пядей во лбу, но оставался подневольным человеком, рабом, низко склоняющимся перед хозяином в знак благодарности за возможность жить на свете.

...Осень отбирала у светлого дня час за часом, дышала холодом под шелест листопада и торопила темноту на радость заводчанам: с наступлением сумерек заканчивался рабочий день, в летнее время он длился четырнадцать часов.

А тут и время свадеб приспело, когда «пошли плотнички без топоров, срубили избы без углов, то бишь убрали хлеб с полей, сено для скота сметали в стога». Заводские рабочие вынуждены были еще и крестьянствовать — пахать землю, выращивать хлеб, картошку, репу, коровушку держать. Стар да мал работали на подворье, бабы вели хозяйство, пекли хлебы, парили репу, в щи порой шла и крапива, когда капуста квашеная кончалась, а новая еще не выросла.

Когда светлые очи Белой подернула ледяная корочка, мой предок — звали его Иваном — испросил у родителей позволения жениться. Старики (тогда и сорокалетние считались стариками: рано гнула их к земле работушка) были рады-радешеньки заиметь в доме помощницу, благословили сына. И после Покрова, по первопутку, повел Иван Дуняшу — ту самую длиннокосую девушку — под венец.

И через год батюшка в этой же церквушке окунул в купель с освященной бельской водой их первенца и нарек его Матвеем.

А поземка уже начинала мести, завивалась в вихри народного возмущения: хотелось послабления, слишком уж тяжел был труд подневольного человека и бесправна была его жизнь. Год от года росло недовольство царской крепостью, дающей неограниченную власть дворянину, для которого крестьянин или рабочий был всего лишь имуществом.

На Белорецком заводе домна от зари до зари заставляла людей работать на себя. К началу 70-х годов XVIII века в ней выплавлялось 120 тысяч пудов чугуна. Под молотами чугун переделывался в полосовое и сортовое железо.

Если учесть, что на заводе трудились полторы сотни человек, то нетрудно представить, сколь тяжелы были эти пуды для каждого рабочего. По четырнадцать-пятнадцать часов летом жарились, парились, сгорали они у домны, в литейке и кузнице. Каторга настоящая. А кому пожалуешься? Некому. Солнышко высоко, царь далеко, управляющий жалобщиков к своему высокому крыльцу и близко не подпускал, у мастера на недовольство скорый ответ — зуботычина.

И только Белая-река вбирала в себя тихий ропот, полнилась водами, билась в столбы-опоры, угрожая снести плотину. Угнетенная человеком, река сочувствовала человеку, но не тому, кто по-хозяйски распоряжался ее мощью. Не один раз уносила она на утлых лодчонках беглецов с заводской каторги, укрывала их в прибрежных зарослях. Чаще всего беглецов настигали конные стражники, скручивали им руки концом длинной веревки, другой конец прикрепляли к седлу лошади с верховым. Бедолага бежал за лошадью, падал и волочился по бездорожью, стражники поднимали его и заставляли бежать. Они выполняли приказ доставить его живым, способным к работе: приписанный к заводу, он был собственностью владельцев, рабочей силой. Железо, которое тут делали, отличалось особой стойкостью, а человек «гнулся», и его «выпрямляли» плетьми.

Экзекуцию устраивали принародно, чтоб другим неповадно было. Неподалеку от заводских ворот, глядящих на пруд, был «биток» — так прозвали площадь, на которой по праздникам народу битком было, когда выставляли бочку с водкой — угощенье: пей, работничек, заливай свои обиды, дивись щедрости над тобой стоящих. Баб заставляли водить хороводы. Ребятня собиралась в кружок поодаль — в гляделки играла.

На этом же битке наказывали беглецов: привязывали к столбу, и самих же рабочих заставляли угощать плетью и без того едва живого пленника. Добрые из бьющих действовали легонько, а злыдни-угодники так «прикладывали», что кровь сочилась. И заступаться нельзя — сам получишь то же самое. Избитого беглеца уносили к реке, клали на мостки, с молитвой омывали истерзанное тело. Белая подкатывала тихие волночки, помогала бедняге очухаться. А ему хотелось умереть, из ада земного шагнуть в ад подземный, полагая, что черти добрее людей. Случалось, наказуемый не выдерживал, умирал на столбе.

Его отпевали в церкви. Батюшка просил Господа упокоить душу усопшего раба, простить ему все земные прегрешения. Молящиеся крестились перед распятием и завидовали покойному: страдалец на земле удостоится рая. Смирение брало верх: «Бог терпел и нам велел». Заводское кладбище на окраине поселка пополнялось новоприбывшими, а завод продолжал дышать огненным дымом и поглощал не только руду, но и человеческие жизни.

С того первого дня, когда появился здесь Твердышев, уже десять лет подряд выкатывалось солнце из-за Уральского хребта, натыкалось на бревенчатую крепостную стену вокруг завода и поселка, переваливалось через нее, заглядывало в дома переселенцев, обласкивало детишек и удивлялось, как хозяйкам удавалось скрывать бедность, в чистоте и опрятности содержать дом. В красном углу каждой избы — икона, струганный стол, вокруг него лавки, в левом углу от двери — кровать под дерюжкой, над кроватью — полати с подстилкой из овчины. Во дворе, в конюшенном пристрое — корова, овечки, а за пристроем — огород. Его вспахивал хозяин. А хозяйкино дело — посадить овощи, вырастить и убрать. Хоть и трудно со всем этим управляться, зато жить не голодно. Контора часто задерживала заработанные мужьями копейки, уменьшала их количество всевозможными штрафами чуть ли не до нуля. Хоть плачь, хоть кулаками маши — толку никакого, в лавке приходилось в долг брать необходимое для жизни.

Октябрьское небо 1773 года серой, непромытой овчиной нависло над домами, над опустевшими огородами. Домны пыхтели, выпускали из своей утробы густой огнистый дым. Чугун, получаемый тут, был отменного качества, и государыня была довольна. И все чаще «Московские ведомости» извещали о том, как велик был прирост российского богатства благодаря старательству купцов Твердышева и Мясникова. А о том, что главные старатели влачили жалкое существование, терпели нужду, — ни слова.

Зима уже наступала на пятки этим старателям, износившим дотла одежонку у палящих печей, истоптавших до дыр лапти на деревянной основе. Рудокопы и возчики руды от горы Магнитной в студеную пору испытывали особую нужду в теплой одежде, ведь тулупчики не каждому по карману. Хотя что уж говорить о кармане? В нем только блоха на аркане, чтобы не ускакала от голода.

К концу октября, когда Белая уже подернулась ледком, случилось то, что в дальнейшем перевернет жизнь рабочих и всего поселка.

У конторы, где начислялись, но редко выдавались копейки, столпились работяги, ожидая расчета. В толпе появился рослый мужик с окладистой, цвета спелой ржи бородой, сдернул малахай с головы своей, хряснул им оземь и резанул по сердцу каждого стоящего здесь словами: чего, мол, ждете покорно милости, вам тут ничего не приготовили. Они знали это не хуже него. Но что делать? Только смиренно ждать, хотя и клокотала в груди обида, перерастала в гнев. А мужик этот знал что делать. Надо идти на поклон к царю-батюшке, к объявившемуся Петру III. Он обещал волю, но ее еще надо отвоевать, и тогда крестьяне сами себя освободят от помещиков, от заводчиков. Каждый получит землю в собственность. Царь-батюшка Петр III отменит все повинности.

Этого было достаточно, чтобы гнев рабочих, копившийся не один год, возымел действенную силу. Подогретые словами пришельца, работники подожгли контору, вместе с ней сгорели и долговые расписки. Управляющий сумел вырваться и ускакать в Верхнеуральскую крепость. Вернулся он с отрядом царских войск. С пришлым бородачом в этот раз ушли к «царю-батюшке» около сотни мужиков-заводчан, замахнувшихся на хозяев. Бородач войдет в историю Пугачевского бунта как Павел Матвеев, рабочий Авзяно-Петровского завода.

Бунтари, удвоив силы, вернутся к стенам заводского поселка в морозном январе. С этого времени завод станет работать на армию казака Пугачева — «доброго царя», поднявшего топор на крепостников. После поражения под Оренбургом Пугачеву нужны были пушки и новые силы. Для этого он и осел на Белорецком заводе.

Бабы охали, ахали, плакали, сердцем чувствовали, что эти перемены добром не кончатся: уйдут мужья с войском чернявого царя — разрушатся семьи, пропадет кормилец — хозяйство захиреет. Бабе одной не справиться с огородом: весной надо землю вспахать, летом сено заготовить, чтобы было чем коровушку кормить, не то детушки с голодухи будут пухнуть.

«Чернявый царь» навел страху на всех. Мастера доменного дела, которые заартачились и не пожелали исполнять его волю, были казнены на том самом битке, у того самого столба-позорища, где наказывались до того провинившиеся работники.

Управлять процессом варки чугуна и переделкой его в железо стали сами рабочие, которые к этому способность имели.

Иван был назначен распорядителем всех работ  на литейном дворе. Дуняша, когда прослышала об этом, с иконой в руках пала на колени перед мужем, со слезными причетами просила пожалеть ее и Матвеюшку, пойти к чернявому царю с отказной. Но не того характера был Иван, чтобы от жениных причетов сердце размягчилось. Жалость жалостью, а честь честью, к тому же и вера в обещанную царем вольную жизнь укрепляла дух и стойкость.

Апрель 1774 года отличился непостоянством: то солнце во все небо — и радостно всем: люди бойчее переговариваются и перебраниваются, лошади и те веселее ржут и тянутся к друг другу, жеребчики подыскивают подружек. То вдруг небо заволочется серым, опустится, навалится брюхом на колья заводской крепости — и людям становится тошно, охватывает страх перед завтрашним днем.

С гулким треском льда по просыпающейся реке Белой доносились слухи о том, что екатерининские войска уже стянули силы на Урале и вот-вот окажутся в Белорецком заводе.

А когда речка освободилась ото льда и загрохотала, заклокотала у плотины, стараясь снести преграду на своем пути, войско «чернявого царя» оставило Белорецкий завод. Под жарким майским солнышком завязалась битва бунтарских войск с екатерининским войском у горы Магнитной. Особо отличилась здесь конница в триста сабель, которой командовал бывший рабочий Белорецкого завода Василий Акаев — Пугачев пожаловал ему чин хорунжего. Верх на этот раз одержал Акаев: крепость Магнитная оказалась в руках повстанцев.

Белорецкий завод продолжал работать на повстанцев. Сваренный чугун шел на отливку пушек. В кузницах пылал огонь, раздувались меха, звенели молоты — из железа ковались сабли.

Иван дневал и ночевал на заводе: надо было к сроку помочь оружием заступнику народа, Петру III, по пятам которого шли карательные войска. Авзяно-Петровский завод уже пал под их натиском, зачинщиков бунта изловили. Со дня на день, с часу на час каратели подступят к Белорецкому заводу. Мужики спешно готовились вывозить своих жен с ребятней. Обозы со скарбом, а за ними пешие бабы с детками потянулись к Магнитной крепости.

Дуняша наотрез отказалась срываться с насиженного места, оставлять намоленный теплый угол, где Матвеюшка, их кровиночка, появился на свет, где думы сладкие и думы горькие свивались в одно — в любовь к Ванюше, на чьей рученьке она засыпала в жаркие ночи и на чье плечо крепко опиралась в трудные дни.

— Не пойду никуда и тебя не пущу, чую сердцем погибель на чужой стороне... Не пущу! — падала на колени перед мужем, обнимала его ноги, молила о сыне подумать.

Иван и в уговоры пускался, и вожжами припугнуть пытался — ничего не действовало, жена стояла на своем. И только когда узнала, что отступавшие пустят красного петуха по всему заводу, испугалась: а как же коровушка, а как же овечки — обезумеют от страха, да и Матвеюшка как бы в какую беду не попал. Испугалась, но от своего не отступилась. Обвила рога коровы-кормилицы веревкой, связала в один узел необходимые для смены рубахи, в другой — запасы разных круп, муки, перекрестила избу, двор и приказала Ивану отвести их за две горы, в курень Галимы-апай. Братья ее были углежогами, а муж Мустафа служил возчиком руды, водил дружбу с Иваном. Галима не раз приезжала в заводскую лавку — товару на платье взять, останавливалась на ночевку у Дуняши. Одна не знала русского, другая башкирского, а понимать друг дружку понимали. У Галимы трое малаев (мальчиков) росли один за другим, старшему, как и Матвею, шел тринадцатый год. Дуняша не сомневалась в том, что Галима приютит их, да и Матвея дети ее не оттолкнут, примут. Матвей в свои годы уже многое умел из того, что должен уметь взрослый мужчина: пахал землю наравне с отцом, плугом управлял, ловко орудовал топором, расхряпывая чурбаки на поленья, лопатой и вилами выгребал навоз из конюшни, умел косить и на стогу стоять, когда отец снизу сено навилинами подавал, а он укладывал и топтал, чтоб крепким стог получился. Вот только из ружья стрелять толком не выучился. Отец брал его на охоту, но особо не нажимал на учении стрелять в живую мишень. «Придет нужда — сам научится», — говорил он Дуняше. И вот оно, жестокое время выбора, по какой дороге мальцу дальше идти. Отец готов был семью в крепость Магнитную переправить, а мать, не веря новому «чернявому царю», отвоевала возможность схорониться в дальнем курене у Галимы.

Иван вывел свою семью из дома, когда чуть рассвело. Вскоре они взобрались на вершину первого хребта, с которого можно было прощальным взглядом окинуть завод. Первое, что они увидели, — река Белая. Дуняша ахнула: вода в ней будто в кровавых потеках, а сам завод потонул в клубах дыма. Сквозь него, разрастаясь, кучерявился огонь. Дуняша заплакала и, призывая матушку Владычицу Пресвятую Богородицу защитить святым покровом их жилище, стала креститься.

В него, целые и невредимые, они вернутся к зиме, но без радости. Иван сгинет без вести на какой-то бунтарской дороге, и Дуня до конца жизни будет жалеть, что отпустила его тогда, когда привел он семью в курень к Галиме, не обхватила его руками, как замком, не заслонила собой обратную дорогу. А если бы не отпустила? Понимала: на завод ему путь заказан. Хоть и умная у него голова, золотые руки, да ноги не в ту сторону пошли, наперекор матушке-царице Екатерине. Повесили бы его каратели аль расстреляли за то, что Пугачу помогал пушки лить и ядра к ним.

Самовольно Дуняша не решилась бы вернуться на завод, боялась, что ответ за отца придется сыну держать, и кто его знает, как дело повернется: худого на свете больше, чем доброго. А при курене жить можно, коль не будешь сидеть сложа руки. Летом — косьба, без сена коровушки не выживут. Для лошадки овес на трех клочках земли выращивали. Ягоды в лесу собирали, сушили. В разную пору лета грибами запасались: маслята, а позднее опята на прутиках вялили, а белые солили.

За лето Матвей в росте мать догнал, работал за взрослого в артели братьев Галимы: двуручной пилой лес валил для «кабанов» — так называли ямы, куда укладывались березовые стволы для выжига угля. Научился и стрелять: без добычи из леса не возвращался, не только рябчиков на суп приносил, но и тетерева умел снять.

Дошли слухи, что завод после пожара стали подымать заново. Сгорели в основном деревянные постройки, а то, что из камня и железа, осталось почти невредимым. Новую партию крестьян пригнали из центральных губерний, обучали заводским работам, но рабочих рук все равно не хватало.

Бывших рабочих-бунтовщиков, которые сдались на милость царским войскам, обрили, надели на них кандалы и вернули на завод, на самые тяжелые места поставили.

Дуняша ночами не спала, все думала: а вдруг и Иван там, среди возвращенцев? А Иван как в воду канул — ни слуху о нем, ни духу. Ни за что где-то сложил свою головушку. «Черт принес в завод этого чернявого Ирода», — негодовала Дуняша, кляла Пугачева и каждый день истово молилась Богу за Ивана: «Ежели живой, верни мне его, Господи! А ежели мертвый — упокой его грешную душеньку и прости его, заблудшего».

Когда первые предзимние заморозки отвердили землю, когда отгоревшая, пожухлая от дождей и ветра листва укрыла грязно-замерзлые лужи, когда медведи, объевшись малиной, готовились залечь в берлоги, а башкиры готовили свои коши к зиме, в курень прискакали верховые: проверить работу углежогов и забрать лишние руки в завод на строительные работы. Приказчику были поручены работы на строительстве лесопильни, которую к осени почти восстановили. Теперь нужны были бревна для распиловки. Поглядел приказчик, как работает Матвей, как ловко и споро орудует топором, и решил забрать его на лесопильню.

Приказчик был из тех мастеров, кто не пошел за Пугачевым и отступил в Верхнеуральскую крепость. Теперь он вернулся и был повышен в должности до распорядителя строительными работами. Он заверил Дуняшу, что сын за отца не ответчик, а ежели что — обещал заступиться за мальца.

Вот так мать и сын вернулись в оставленный по весне дом, сохранившийся под покровом Заступницы. Матвею положили жалованье — 7 копеек. Как и отец, он был широк в плечах, крепок грудью и лицом уже не мальчик: за прошедшие весну и лето успел хватить лиха, да и за мать не по-детски переживал. Поработав на лесопильне, еще больше повзрослел, стал собранным и деловитым. По десять часов работать — тут любой повзрослеет. Заработок невелик, но и то радость для матери: кормилец как-никак. А то на одну коровушку была надежда, огороды из-за ирода-бунтовщика пустыми остались. Слава Богу, хоть ягоды и грибы из куреня привезли, в долгую зиму пригодятся.

Вот так стал помощником в доме сын, во многом повторивший отца статью и хваткой, сноровкой в любом деле.

...Зима брала свое. Вскоре Белая успокоилась, затянулись ее голубые глазоньки сперва тонким льдом, а потом и вовсе закрылись. Уснула река до следующей весны. Сколько их будет, счастливых и несчастливых весен в жизни Матвея — одному Богу известно.

С того самого года, как спалили завод бунтари, прошло семь лет. За это время не только отстраивали старое, разрушенное огнем, но и возводили новое.

Рядом с корпусом доменных печей с полной нагрузкой работал литейный двор — чугун разливали в чушки по пуду каждая. Тут же был и горн для обжига руды и дробильная. Два горна переделывали чугун в сталь. Вовсю действовала вагранка для фасонной отливки посуды из чугуна: ковши, казаны, разного размера чугунки — все делалось на продажу. Это и много чего другого из утвари, а также железо и чугун вывозились на ярмарки в центральные города и в саму столицу на барках в пору весеннего половодья.

Воды Белой выносили барки к Каме, вольной и быстрой реке, а с Камы до Волги при попутном ветре рукой подать. Так изделия Белорецкого завода, проделав более чем месячный путь, попадали на ярмарку в Нижний Новгород, а с ярмарки и за границу путь не заказан.

Матвей бредил мечтой стать лоцманом, изведать дальние дороги, поглядеть на приволжские места, откуда родом были его родители, но, как говорится, мечтать не вредно, да кто его пошлет обучаться лоцманскому делу, кто даст добро сыну бывшего бунтаря.

К тому году, когда пришло известие о смерти главного владельца завода Ивана Борисовича Твердышева, Матвей выправился в широкоплечего парня с завидной внешностью: высокий крутой лоб под шапкой темных волос, густые брови вразлет, упрямо сдвинутые к переносице серые глаза будто промыты вешней бельской водой. Он уже слыл первым работником на лесопильной мельнице, хоть куда его поставь — на обработку дерева, на распиловку — везде справлялся одинаково успешно.

А еще в заводе его знали как везучего охотника. Дичь, добытая Матвеем, шла на стол управляющему, приказчикам, а те за это по-особому относились к Матвею, уважали, в сезон охоты позволяли отлучаться от работы на лесопильне на несколько дней.

Дуняша радовалась за сына, но эти радости не могли ей вернуть того, что было при Иване. Много слез пролила она, ожидая его, и теперь еще горечь не ушла, вот и состарилась Дуняша раньше времени: поступь ее утратила легкость, переживания пригнули голову, заставили опустить глаза долу, изрезали лоб скорбными морщинами, сгорбили раньше времени спину. Все домашние хлопоты, в том числе заботы о прокорме коровушки и огород, Дуняша взяла на себя. Больше всего боялась она, что мечты сына стать лоцманом каким-то образом сбудутся, и тогда она потеряет его. В заводе ходили разные истории о том, как гибли на коварных поворотах реки особо отчаянные проводники барок с грузом. Ни могилы, ни креста усопшему, так же, как и пропавшему без вести, только молитва об упокоении да слезы родичей. Нет уж, хватит и тех слез, которыми Дуня оплакала одну свою потерю.

Жизнь Матвея изменилась, когда в 1780 году владелицей завода стала Дарья Ивановна Пашкова, дочь умершего совладетеля завода Мясникова. Для хозяйки готовили новый дом. Было выбрано место на крутом берегу Белой, откуда открывался вид на пруд и на взбегающий от завода гребень хребта в сосновом убранстве. Матвея сняли с лесопильни и перевели на строительство господского дома. И вот настал час, когда пальбой из пушек возвестили о приезде новой хозяйки. Рабочим по этому поводу устроили выходной день. На площади, где раньше стоял позорный столб, сгоревший во время пожара, состоялась встреча хозяйки со своими подданными, которым в честь такого события было обещано угощение.

Дуня глядела на барыню в шелках, стройную, но крепкую телом, и вспоминала свою молодость: если бы её одеть тогда в шелка, не хуже бы выглядела, так же пышны были волосы, убранные в косы, только у этой уложены короной, а взгляд не по-женски твердый и в то же время завлекательный. Певучим голосом поприветствовала хозяйка собравшихся. Священник окропил первые ряды заводчан, вставших перед хозяевами на колени. Благословил и новых благодателей, Дарью Ивановну с мужем — Александром Ильичом Пашковым. Тот тоже сказал несколько слов приветствия, но в мягких интонациях его голоса проскальзывала угроза: ежели, мол, кто против нас — пощады не ждите.

Матвей стоял среди прислужников барыни, опустив голову. Он рад был бы оказаться в толпе рабочих, да не волен был: накануне его представили Дарье Ивановне как одного из строителей её дома и как первого охотника на заводе. Именно второе качество Матвея привлекло внимание хозяина, тут же загоревшегося желанием пострелять в Уральских горах, в тех местах, где по весне токовали тетерева, выщелкивали свои брачные песни глухари.

Первый выезд на охоту пришёлся на время Успенья и был пышным до неприличия. Хозяин пригласил важных гостей из Верхнеуральска, Троицкого завода, даже из самой Уфы. Дамы в экипажах, господа верхом. На отдельной телеге везли вино-водку, разную снедь. Матвей верхом — впереди всей господской компании. Ему поручили выбрать красивое место для отдыха и богатое для охоты. Матвей привёл всех на берег говорливой небольшой речки, стремительно несущейся по каменистому руслу. Он не раз пил из горсти эту ломящую зубы воду — она как-то по-особому действовала на него, просветляя мысли, сообщая бодрость жилам. Об этом он между делом рассказал хозяину, Александру Ильичу, пока устраивали место отдыха. Тот не заставил себя уговаривать, испробовал водичку, зачерпнув ее горстью. «Да ты поэт, дружок», — сказал он Матвею весело, хотя и с оттенком покровительственного высокомерия.

Дарья Ивановна, проникшись духом лесного царства, поутратила свою степенность, бурно восторгалась красотами леса, умилялась бабочками, что вились над цветами. Это состояние влюбленности в здешний мир побудило ее потом расширить тут заводское дело. На другой год по её приказу будет построена мельница, расширится фасонно-литейный цех, вдвое возрастёт выпуск чугуна и железа. Для этого потребуются рабочие, и уже к 1789 году из различных деревень Нижегородчины, принадлежавших ей, переселятся в Белорецкое имение более 250 молодых, крепких работников. Будут приглашены немцы — знатоки металлургического дела, проектировщики завода на реке Тирлянке. «Землей зверей» назовут они это дикое место. Дарью Ивановну и супруга ее прибыль от заводского дела заботила куда больше, чем жизнь тех, кто горбатился у доменных печей и увеличивал их состояние. Однако справедливо будет заметить: особой жестокости и притеснений рабочие при Пашковых-старших не испытывали.

После смерти Дарьи Ивановны заводы унаследовал её старший сын. Жизнь заводчан стала невыносимой, наследник выжимал из них все соки, так что дохнуть было нечем. И снова бунты всколыхнули окрестную тишину, снова возмущались рабочие. Всё это происходило на стыке двух веков — восемнадцатого и девятнадцатого.

Дуняша к тому времени уже отжила свой век, отстрадала и отрадовалась. Радость была у нее одна — Матвеюшка. Бессчетные ночи провела она на коленях перед образом Богородицы, прося заступничества за сына, чтобы выпала ему доля получше отцовской, чтобы по воле Божией ввел в дом он за белы рученьки свою лебёдушку. По молитве — и благодать.

В тот самый год, когда Дарья Ивановна стала хозяйкой и когда её муж приблизил к себе Матвея, определив его главным поставщиком дичи к господскому столу, и произошло то, о чём мечтала Дуняша.

Припожаловала на Урал, как девка в красном сарафане, осень. Покрасовалась, прошумела и вдруг, омочив свой подол в студёных после дождя лужах, поникла, жалея утопшее в низких облаках солнце. А к Матвею пришла весна и запела, заиграла в его сердце: он влюбился, да так горячо, что ночи стали для него мучением, а дни без любушки длинными и пустыми. А случилось это так. Раз в конце сентября, когда дожди утихомирились, он пошёл охотиться на рябчиков. Берёзы уже потихонечку обнажались, вороха жёлтой листвы шумно вздыхали под ногами, дополняя лесной шум. Матвей шёл не спеша, время от времени посвистывая в самодельную свистульку, подзывая таким образом рябчиков. Свист тонкий, пронзительно жалобный. Рябчики именно так и перекликались, будто жаловались матушке-природе на свою участь маленькой птицы, которую господа предпочитают на обед под сметанным соусом.

«Тельце-то с кулачок. Ну что тут есть-то? Махонькие какие!» — восклицала со слезами в голосе сенная девушка-прислужница Пашковых, новенькая, привезённая хозяйкой из своих приволжских имений. Эта жалость к птицам, которых он настрелял за день, и была тем, что заставило непривычно колотиться сердце Матвея, защемило так, что ни вздохнуть, ни выдохнуть, если в серых глазах девушки, готовой расплакаться, не заплещется радость, — и эту радость Матвей должен ей дать сам.

Рябчиков, которых Матвей высыпал к её ногам, надо было ощипать, а у неё руки дрожали от жалости и от страха держать тушку с повисшей на тонкой шее головкой. Матвей вызвался помочь девушке. Сидя на низкой скамеечке, выщипывая из птицы пёрышки, укладывая их в корзину и искоса наблюдая за девушкой, он всё удивлялся тому, как раньше-то он её не замечал среди других девушек, которые казались ему все на одно лицо. Но эта была круглолицая, светлоглазая, добрая — и тем милая. И звали её тепло — Глаша.

По тогдашним временам крепостник-хозяин решал участь влюблённых: либо позволял жениться, либо разлучал. Матвею и тут помогла благосклонность Александра Ильича. Узнав, что за думы отягчали взгляд Матвея, хозяин одобрил его выбор и сразу наметил день венчания.

А потом у Матвея с Глашей друг за дружкой пойдут детки: и будет их шестеро — сероглазых, с круглыми, подобными солнышку лицами. Все они вырастут с надеждой на доброе будущее. Далекое и близкое, оно будет принадлежать их потомкам и, как река, что богатеет водами от ручейков, малых и больших, вберёт в себя всё, накопленное человеческим опытом, и плохое, и хорошее, и будет таким, каким выстроит его сам человек в зависимости от своих воззрений, от своего отношения к Небу и Земле.

Во всём течении жизни, подверженной различным изменениям, неизменна только истинная любовь, та, от которой рождаются дети, благодаря которой спокойна и беспечальна старость, и хорошеет уголок земли, называемой отечеством и отчим домом.

Да будет так во все века, пока светлоокая река Белая еще любит здешнего человека и надеется на ответную любовь!

Во взаимной любви — залог вечности.

Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2007

Главный редактор - Горюхин Ю. А.

Редакционная коллегия:

Баимов Р. Н., Бикбаев Р. Т., Евсее­ва С. В., Карпухин И. Е., Паль Р. В., Сулей­ма­нов А. М., Фенин А. Л., Филиппов А. П., Фролов И. А., Хрулев В. И., Чарковский В. В., Чураева С. Р., Шафиков Г. Г., Якупова М. М.

Редакция

Приемная - Иванова н. н. (347) 277-79-76

Заместители главного редактора:

Чарковский В. В. (347) 223-64-01

Чураева С. Р. (347) 223-64-01

Ответственный секретарь - Фролов И. А. (347) 223-91-69

Отдел поэзии - Грахов Н. Л. (347) 223-91-69

Отдел прозы - Фаттахутдинова М. С.(347) 223-91-69

Отдел публицистики:

Чечуха А. Л. (347) 223-64-01

Коваль Ю. Н.  (347) 223-64-01

Технический редактор - Иргалина Р. С. (347) 223-91-69

Корректоры:

Казимова Т. А.

Тимофеева Н. А. (347) 277-79-76

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев