> XPOHOC > РУССКОЕ ПОЛЕ  > РУССКАЯ ЖИЗНЬ
 

Валентина Юрченко

 

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

XPOHOC
"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"
"МОЛОКО"
"ПОДЪЕМ"
"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"
ЖУРНАЛ "СЛОВО"
"ВЕСТНИК МСПС"
"ПОЛДЕНЬ"
"ПОДВИГ"
"СИБИРСКИЕ ОГНИ"
РОМАН-ГАЗЕТА
ГАЗДАНОВ
ПЛАТОНОВ
ФЛОРЕНСКИЙ
НАУКА
ПАМПАСЫ

Валентина Юрченко

ГОСТИНИЦА НОМЕР ТРИ

(повесть)

Вместо предисловия

Из дневника Маши
Мама не понимает меня…
 
Саша – порченый! Почему мама терпит его? Чтобы стать порченой и никого не любить? Как Саша? А я не люблю Сашу и маму. Я порченая?..
 
Взрослые хвастаются, что они опытные… А я не хочу делать так, как они…
 
У меня неправильные слова. Я ничего не могу объяснить…
 
Мне нравится штопор. Он может вращаться, как вихрь! Это смерч – я видела такой… прямо над морем!..
 
Когда качаешься на качелях, кажется, что летишь в небо. Высоко-высоко…
 
 
 

Часть первая

 
I
Элеонора +

Работа со словарем
Начало – двадцать пятое марта две тысячи пятого года, ноль часов тридцать девять минут. Так обозначила я, получив SMS.
Завтра утром беру интервью, после – на основную работу, вечером – в зал или бассейн. «Ты замечательная девушка. Наверное, уже спишь, извини». Конечно, извиняю, и, конечно, уже не сплю – думаю, пытаясь справиться с биением сердца.
Через одиннадцать дней мне исполнится тридцать три, а отправителю сообщения нет двадцати. Так и тянет нарисовать смайлик, хотя на самом деле это ирония. Ирония в чистом виде – «тонкая, скрытая насмешка; случайность». «Странная» – по словарю Ожегова, а по мне – еще одна жизнь в моей жизни…
- Кто пишет? – интересуется муж.
Я не отвечаю, а Олег не утруждает себя повторным вопросом.
 
На утреннем Арбате не людно. Серая холодная улица навевает грусть. Прохожие торопливы, вчерашние гуляки полупьяны – дожевывают у палаток остывающие хот-доги. Еще не все матрешки, картины и талисманы расположились рядами на привычных местах.
Я опаздываю, надеясь на непунктуальность театральной тусовки – на руку, чтобы и вахтанговцы не сделались исключением.
- Владимир Владимирович, вы всегда делаете ставку на актерскую индивидуальность?
Ничего индивидуального увидеть мне не пришлось: водевильные па, ярко-розовые гламурные банты, надрывные стенания героев-любовников, нарочитые позы у исполнителей комичных ролей. Однако режиссер представляет именитый состав – и мне приходится соответствовать «высоким» идеям.
В пустом театральном холле эхо ловит длинноты: «Вы понима-а-аете…». Понимаю – диктофон медленно вращает ленту кассеты.
Готовясь к очередной встрече, я все чаще отмечаю, что давным-давно созрела не брать, а давать интервью.
Вот и всё, остальное – за расшифровкой и редактурой. Теперь быстрее в метро. Хорошо, что по зеленой ветке без пересадки, и хорошо бы – сразу в трамвай.
И все же актеры – плохие или хорошие – живее, ранимее тех, кто привык смотреть в одну точку, присаживаясь в метро. Тех, кто тратит восемь часов на работе на ее имитацию, а остальное время – на имитацию ощущений.
- Привет.
Я вздрагиваю, улыбаюсь, сбиваюсь с мысли, теряю страницу из дневника, который пишу в уме, глядя вдаль, прямо на остановке трамвая и отвечаю:
- Привет.
Он – ночной абонент с редким именем Ян – хочет заглянуть мне в глаза, но я отвожу взгляд. Ветер обдувает лицо – еще холодный, с еле уловимым прелым запахом ранней весны.
- Говорят, ты уходишь с работы? – интересуется Ян.
- Да, это правда.
- Нашла новое место?
- Нет.
- Тогда почему?
Хочется говорить без купюр, но для этого Яну нужно знать всю мою жизнь, потому что иначе любой ответ покажется правдивым отчасти. Потому что вся моя трудовая изрезана датами и фразами «по собственному желанию».
Иногда я думаю, что не обстоятельства способствовали желанию, а я сама поэтапно создавала причины, чтоб уходить.  «И дольше века длится день»… Эта фраза – как кредо работы, на которой я продержалась полгода. С виду – обычный рекламный отдел. Только не стоило устраиваться туда из-за временного отсутствия других предложений и недовольства мужа «простоем жены». «Зато по знакомству, значит, не кинут. Зарплата – день в день, стабильность, а постараешься – и карьерный рост, – убеждали меня. –  Не то, что твоя журналистика. То густо то пусто». И я согласилась, оставив журналистику в качестве подработки и для души.
Я согласилась, и все эти полгода жила в той тарелке, которая не своя. Я набирала номера телефонов, не понимая, почему абоненты должны радоваться контракту с нашей конторой. Я возвращалась домой в раздумьях о том, что рекламный бизнес не для меня, и что завтра я точно брошу его.
Завтра, послезавтра… День, месяц… Вот так и слагаются дни в года, года – в века, века – в тысячелетия, вечность да бесконечность.
- Мне тоже недавно предлагали другую работу, – Ян снова возвращает в реальность. – Денег больше.
- Почему не пошел?
- Жалко. К людям привык.
Раньше я тоже так думала. Но со временем проявляются в человеке и иные привычки: у каждого есть дар, который отличает его от других.
А мой дар – это дар уходить.
 
Зовут меня Эля, можно – Элеонора, Эльвира. Можно Эль – так зовет муж. Но не Элла: Элла должна быть взбалмошной, вспыльчивой, беспринципной. Я не такая.
Я бегу по улицам, всматриваюсь в лица людей, слушаю разговоры, читаю рекламу в метро, а после взбиваю коктейли из собственных мыслей.
Я наблюдаю, как за стеклами ресторанов и баров мужчины потакают выбору женщин.
Я рассуждаю, что неплохо бы на днях забежать к Тёмке и в удовольствие с ним попить коньячку.
Я вспоминаю сегодняшний сон.
Я придумываю, как лучше отметить свой день рождения и как на работе удачно совместить его с отходной.
 
Подходит трамвай, с резиновым скрежетом ползут в стороны половинки дверей. Пробираемся в середину салона. Я рассказываю Яну о журналистике, о театрах – какие люблю, кто нравится из актеров. О том, что я посещаю спектакли, чтобы отписать рецензию и получить гонорар, что я отвыкла воспринимать действо как зритель.
- Возьмешь с собой как-нибудь?
- Если буду аккредитована на двоих.
Выходя из трамвая первым, Ян не подает мне руки. И все же, есть в нем что-то дворянское, джентльменское: осанка, широкие размашистые шаги, умение казаться бесстрастным.
У него тоже есть дар. Дар смотреть. Но не в глаза – в душу. Пробираться в нее, а потом наблюдать. Быть внутри и одновременно в стороне – как с эндоскопом (или  детектором лжи).
Звонит мобильный. Олег. Спрашивает о планах.
- Еду с интервью на работу, потом на собеседование. Если успею, заскочу в магазин. Нет, в бассейн сегодня не выйдет, с Темкой договорилась. Да, в гости. Возможно, с ночевкой. Я отзвоню.
Мой муж – человек стиля. Можно ли так говорить, не уверена, но, думая об Олеге, сложно подобрать более точное слово.
Его бизнес – это реализованная мечта детства, помноженная на удовольствие. Работа, которая приносит деньги и становится образом жизни – по-моему, стиль.
Олег выразителен внешне и избирателен в отношениях: ценит профессионализм, неожиданные поступки, остроту мысли. Влюбчив, но избранники нужны ему для полета воображения.
Олег тщателен в выборе гардероба: умело сочетает классику и изысканную небрежность, спортивные элементы и дорогие аксессуары. Его жесты и манеры – отточенный артистизм, его фразы объемны, его письменные послания – точны, академичны, консервативны и вдохновенны. Он вспыльчив, благороден, беспечен, жесток и нежен с близкими и родными. Он строит общение, если оно способно интриговать.
Наши отношения – это тоже стиль: «лайт», но при наличии свидетельства о заключении брака.
 
Пять, четыре, ключ… девятнадцать? – Снова забыла код на дверях. Как люди раньше обходились без мобильного телефона?
- Да, уже под подъездом. Конечно, забыла. Ну, да-да, такая, давай, открывай, не лето все-таки на дворе.
- И не забудь в лифте нажать на двенадцатый – не тринадцатый, как в прошлый раз, – слышу вслед хрипловатый голос по домофону.
Увы, и рассеянность тоже характеризует меня.
Тёма бегло чмокает в щеку, пропуская вперед.
- Удивляюсь, как ты диктофон еще ни разу в театрах своих не оставила, – ему и  сегодня есть над чем ерничать.
- Ты что? Голос прессы хочешь обидеть? Нет, Тёмочка, диктофон – это часть профессионализма.
- Заходи уже, профессионалка. Будешь рассказывать щас.
Я занимаю привычное место за кухонным столиком, Тема извлекает из пакета коньяк, доверяя мне нарезку шинки и сыра, а у меня еще не стерты из памяти фрагменты предпремьерного интервью: «В одной из сцен Шмага упрекает Миловзорова в плохой игре, а тот отвечает, что для здешней, провинциальной публики, и этого достаточно. Что побудило Вас вынести провинциальную тему на московскую сцену?». Дурацкая заготовка, вопрос из серии, какая я умная.
Умная-то я умная, только вот, положа руку на «символ души, переживаний, чувств, настроений» (а именно – сердце), не понимаю, что по-настоящему тянет меня к Артему. Распитие коньяку? Его славянская задушевность?
Мы поднимаем по первой за здравие.
- Тем, я вот думаю, может мне завести роман? С юношей, например?
Тема заходится ехидным смешком:
- Мать, ты с ума сошла, что ли? Нет, о чем она думает! Лет сколько, помнишь тебе? Детей пора заводить! А ей блядки одни на уме!
- Почему сразу блядки? Я же не с каждым встречным…
- Элечка, милая, прекрати! И слушать даже тебя не хочу. Пацану голову не дури. Ему молодых трахать, а ты…
- Да при чем здесь я?!
 - Как же… знамо дело… Я бы тебя на месте твоего мужа давно прибил.
- Потому ты и не мой муж. И вообще, сколько объяснять, у нас с супругом свободные отношения.
- Высокие у вас отношения!
- Ну, высокие, какая разница.
- А благоверный твой, кстати, что по поводу детей думает? Тоже ведь, между прочим, не мальчик.
- При чем здесь дети? При чем здесь муж?
- Ну, не про мальца же твоего говорить – дурь это всё. И где ты его взяла?
- Где-где… На работе.
- Давай, знакомь меня с мужем, я вам обоим быстро мозги вправлю – и по поводу отношений, и про детей. Эля, мы уже для других жить должны, всё уже, повеселились на своем-то веку...
Тема – ровесник мужу, за плечами – отсутствие детей и собственного жилья, усталость от журналистской работы и две неудачных любви, одна из которых – распавшийся брак. Лет шестнадцать назад он сбежал из провинции от безысходности, безденежья, армии, пьянства.
И зря он усердствует в попытках убедить меня в правильности рациональных решений – разве я могу пропустить «шишку», которой в моем опыте еще нет.
- Темушкин, давай, наверное, спать. Завтра как-никак день рабочий. И в театр еще идти.
- Ты мужу позвонить не забудь. Как он тебя отпускает повсюду? Неужели совсем не ревнует? Не понимаю…
- Тем, я же упрямая, меня насильственно ни к чему нельзя принуждать, даже к совместному проживанию… Даже, если я замужем, – предупреждаю я Темин вопрос.
 
Упрямство – одна из вещей наиболее стимулирующих. Раз. Сцена – место, где фальшь действа выкупается особенно просто. Два. Действо завуалированное – это интрига, а «интрига» в значении устаревшем – «любовная связь».
Мы, я и Ян, спешим занять указанные места – дали третий звонок. И если женщине свойственно запоминать диалоги дословно, я запоминаю сказанное на уровне ощущений. Ян – звучит примерно вот так:
- Это места специально для прессы?
Я:
- Для почетных гостей.
И перед гостьей стоит задачка из непростых: оценить качество драматургических перипетий и окончательно убедить себя в том, что Ян находится в театре исключительно в силу данного ему обещания.
- А мы из почетных?
- Мы? Нет, Ян, мы – избранные.
Думаю ли я, произнося это, что слово не воробей? «Избранный», если по Далю –  «выбранный из числа многих, для какого-либо назначенья».
Мы расстаемся на Комсомольской в метро.
- Спасибо.
- Не за что.
- Пока, - Ян не затягивает моменты прощанья.
Завтра, в пятницу, он предложит мне ресторан, но я настою на игре в боулинг.
 
Тяжелый шар – точно по центру, и только в конце дорожки, у самых кеглей, будто поскользнувшись, кренится, идет чуть правее. Страйк.
Ян спокойно воспринимает удачу. Движения сильные, иногда не совсем выверенные, но только из-за смущения, – там, сзади, я. Я смотрю, оцениваю и начинаю допускать, что мы здесь не в силу пятничного оттяга.
Гулко катятся по соседним дорожкам цветные шары, то неуклюже сворачивая в желоба, то с грохотом разбивая стенку из кеглей. Пляшут на экранах цифры и имена, опустошаются пивные бокалы. Я предлагаю играть на желание. 
«“Желание” – влечение, стремление к осуществлению чего-нибудь, обладанию». Я всегда мечтала о чувственном мужчине, но согласиться на роман с юношей… Никогда не говори «никогда».
Ян наклоняется через стол, за которым мы отдыхаем под пиво и музыку после игры в боулинг. Я дарю ему выигранный во второй партии поцелуй.
 
Еду в метро. В полупустом салоне от силы человек десять. Одни безучастно буравят попутчиков взглядами, другие инертно жуют новости прессы. Кто-то черкает сетки кроссворда. Передо мной – молодой человек и женщина пожилых лет. У нее – врезанные в губы морщины. Она на ходу засыпает, он – допивает пивко.
Вошли две девчонки с бабулей – усадили бабулю, достали книжки. Обеим – на вскидку – лет по двенадцать, обе толстушки. Пухлые щеки, скромные грудки и уродливо торчащие животы.
- Буся, тебе не душно? – одна полезла в рюкзак, вытащила сандаловый веер. Вторая, участливо:
- Буся, а что ты читаешь? Бусечка, я тебе хочу рассказать…
Так и вертится на языке: «Раньше были юродивые, нынче – люди-пародии». Жаль, поделиться каламбурчиком не с кем.
Привыкла я к критическим взглядам прессы: ругать легче, легче к стандарту сводить – потому что журналисты ищут «как правило», в театрах играют типажи, а люди не чувствуют времени, в котором живут.
 
- Как гости? – муж.
- По усам текло… – я.
- А театр? – муж.
- Все люди в нем актеры, – я.
- Да? А в жизни, Эль?
- И в жизни, как на сцене… «Какие роли, на Ваш взгляд, смогли бы раскрыть грани вашего “я”»? – примерно вот так.
- Ну, это из интервью, а собеседование? Расскажи, как прошло? – муж.
- Да как… Стандартно прошло.
Как узнать – моя жизнь, это тоже стандарт?
- Элюшечек мой… А поговорить?
У супруга хорошее настроение. Однажды я изрекла, что кухня – это библиотека мысли, и теперь он нещадно эксплуатирует «крылатое выражение», давно приобретшее статус семейного.
- Люшечек мой, ты успел себе что-нить купить?
Как предсказуем мужчина. Сейчас мы будем говорить о бизнесе и необходимой доле капиталовложений со стороны женщины в семейный бюджет… Купить бы свеженький «центральный орган кровеносной системы в виде мышечного мешка», а именно – сердце. Интересно, скольких еще готово оно уместить? И сколько процентов занимает в нем муж?
С Олегом мы знакомы с журфака. Пока учились, крутились в разных тусовках, дышали разными мирами, жили разными интересами. Любили. Я – не его, он – не меня. Классика: если бы кто-то когда-то сказал… Вот и нам не сказали – взяли, да и свели. Штампанули.
- Олег, подай-ка лучше мне диктофон, сзади лежит. Проверю, все ли он записал, материал завтра сдавать, а у меня еще конь не валялся.
Нажимаю на «play»: «Может ли актерский штамп быть полезным?» – это я вопрошаю – вопрос с подковыркой. И получаю в ответ: «Может. Штамп – это наработка. Важно не подменять понятия, ощущения. Если удается точно попасть в ситуацию, это не штамп, а нечто тобой придуманное, пережитое, опробованное. Недаром ведь говорят: плохо, когда штампов пятнадцать, но если их пятнадцать тысяч, это стиль».
Хороший ответ. И моя мысль следует за ним, приобретая ускорение, ответвляясь, сбиваясь с логики, – дает крен, как неудачно запущенный шар на дорожке при игре в боулинг.
- Эл, а почему мы раньше с тобой не встречались? – спрашивал Олег два года назад.
Мы сидели на заднем сиденье машины – ехали с вечеринки, где после окончания института пересеклись у общих знакомых.
- Странный вопрос.
- Да, действительно странный. Но мы можем все наверстать. Правда ведь, Эл?
И мне показалось, правда, потому что мела метель, потому что было темно – только размытый свет фонарей и размытые контуры Серебряного бульвара.
Я посмотрела Олегу в глаза и увидела в них собственную тоску по любви. Через год он сделал предложение, и мы стали жертвой совместной иллюзии.
- Все относительно.
- Что, Люшечек мой?
- Да это я так…
- Люшечек, вот скажи, зачем мы в журналисты пошли? – Олег берет сигарету, щелкает зажигалкой. – Мне это уже не надо. Ты скоро поймешь, что нужно делать свой бизнес.
- Свой – это какой? «Нужные работники – столяры и плотники»?
- Да какая разница! Деньги – вот, что сегодня определяет выбор! И это правильно. А журналистика что? Бла-бла-бла и пустой карман.
- Зато профессия от Бога!
- Да?
- Да! Просто до жути.
- Прелесть! Мне уже нравится: «Просто до жути!». Ну-ну, Элюшечек, продолжай.
- Самое страшное для человека – быть познанным. Быть обнаженным. От этого не застрахован никто. И никто точно не знает, когда это может произойти. А происходит это в том числе  с теми, кто просчитывает каждый шаг и каждое слово!
А мы можем ходить обнаженными – потому что в любой момент скажем: я отписываю материал! И никто не знает, так ли это или мы говорим от себя! У нас прикрытие есть, понимаешь?!
- От чего? Правды или вранья?
- Все относительно.
 
Все относительно. Лет пятнадцать назад я с упоением цитировала Андреева и Селина. Гессе и Камю. Уайльда и Жана Жене. А сегодня мне интересен Уэльбек. Мне нравится, когда он рассуждает о том, что опыт не делает человека сильнее – а напротив, умаляет и разрушает. И что жизнь никогда ничему не способна учить.
Герои Уэльбека умирают душой, продолжая бороться за жизнь. Они ненасытно и бесконечно ищут любви, обманываясь в страстях.
Лет пятнадцать назад я замирала под фонограмму виктюковских «Служанок» и актерскую игру Виноградова: я смотрела на отменную инверсию мужского и женского и ловила себя на мысли, что завидую людям искусства, потому что они могут быть разными – хотя бы на сцене. А сегодня…
 
Сегодня я захожу в комнату, вижу улыбающиеся со свадебной фотографии лица. Мой взгляд – чуть кокетливый и с хитринкой, у Олега – слегка удивленный. «Эль, а что происходит?» –  любит спрашивать он, даже если не происходит вообще ничего.
Сегодня я выхожу на балкон. Сегодня смотрят на меня серыми пустыми глазами дневные окна гостиницы. Она так и называется «Гостиница». Над козырьком входа – большие белые буквы с сине-красной каймой. Бывшее ведомственное учреждение в пять этажей. Совсем недавно в нее заселили наемных рабочих. Не уверена, что в «Гостинице» существует хоть какой-нибудь прейскурант – это ночлежка, место для сна. По утрам с получасовым интервалом к ее входу подъезжают автобусы, порционно забирая мужчин в новый трудовой день.
Иногда наблюдая за скучным будничным действом, я пытаюсь представить себе, что видят они – потные и небритые, в затертой одежде – из своих окон по выходным.
Все относительно – в выходные наблюдают они. Они курят, отхлебывают дешевое пиво, с жадностью ловят взглядами женские силуэты в окнах напротив. Они гогочут, тычут пальцами, отпускают сальные шутки. Швыряют бутыли с пятого этажа. Но даже вдыхая сочные запахи домашней еды, они вряд ли мечтают здесь остаться и жить. Они зарабатывают деньги, чтобы вернутся. А наш дом для них – та же гостиница, где временно обитают они.
 
Сегодня с крыши «Гостиницы» чистят снег: ломом отбивают ледяные куски и бросают вниз на проезжую часть. Тяжелыми глухими шлепками сизые слитки падают на асфальт, разлетаясь осколками, сверкая неровными гранями в солнечных бликах. Вот полетел конусообразный кристалл.
Я возвращаюсь на кухню.
- Эль, а что происходит? – Олег.
Происходит ожидание. Я жду сообщений от Яна и рассуждаю, существует ли алгоритм чувств?
Кухня – библиотека мысли. А чувства – это зависимость. Она обретается поэтапно. Звено первое: взаимный интерес мужчины и женщины – обычно завуалирован под дружбу или совместный проект.
Например, Ира плюс Коля.
Коля – лучший друг Олега, армейский. Живет Коля в Екатеринбурге, работает на кафедре психологии в институте. Его девушка Ира, с которой они знакомы три года, заканчивала этот же институт. Их отношения завязались на фоне дружбы Ника и мамы Иры. Коля стал научным руководителем у Ирины, когда она начала работу над кандидатской.
- Эл?
- Да, Олег.
- Твой сотовый даже подпрыгивает – разве не слышишь?
- Сначала заморочишь меня разговорами, а потом хочешь, чтоб я слышала SMS.
- Конечно, звонки поклонников надо слышать всегда.
- Шуточки у тебя…
- Шуточки? Это же прекрасно, когда у тебя масса поклонников. Один обидел, перекинулась на другого, и никаких страданий! Жизнью наслаждаться нужно, Люшечек мой.
- Да?
Беседа по-русски – это тонкое глумление над собеседником и собой, написал когда-то Галковский.
- Ну конечно же! – муж.
- Не отрекаются от профессии и любви! – я.
- О как! – вместе. Смеясь.
 
Работа над ошибками
Ирина кладет на кухонный стол папку с бумагами, снимает сковородку с плиты, спешит в прихожую, чтобы открыть дверь.
- Как вкусно пахнет, – улыбается Николай, привычно чмокая Иру.
- Блинчики с вареньем вишневым буш?..
 
Николай.
Никогда – ни в начале их романа, ни после – Ирину он не любил. Воспринимал как данность: женщина дана мужчине, а он – Ирине. К тому же – секс, ужин, стабильность, благонадежность. И Ирина готовила ужины – особенно хорошо удавалась ей рыба.
Ирина.
По отношению к Николаю она вела себя, сдерживая эмоции, – была готова к накалу страстей, но не получая их, экономила чувства.
В меру они умели кокетничать, шутить, баловаться и работать над темами предстоящих докладов. Капля за каплей, день изо дня Ирина приумножала уют – и Николай ценил их домашний комфорт.
 
- Ник, посмотришь? – Ирина протягивает исчерканные листки. – Мне кажется, что-то не так. А как надо, не пойму.
«Норма – общее правило, образец или пример. Состояние, не выходящее из порядка, не впадающее ни в какую крайность».
- Только после блинчиков в количестве не менее пяти штук.
- Мама звонила.
- Угу. Я видел ее в институте. Так что, если ты о том, что Света родила сына, я информирован по полной программе.
 - Мама не может спокойно эту тему воспринимать. «Кабы я была царица»… – Ирина разливает по чашкам чай. – «Я б для батюшки-царя»…
- Исключено…
- Стать царицей или родить?
- И то и другое!
- Это еще почему?
- Плохо кончается. В Ипатьевский загляни, там как раз про это экскурсии.
- А я думала, ты про зверушку…
Две шутки – и обе не удались.
 
Утром Ирина стоит на автобусной остановке. Отчаянно мечется из стороны в сторону снег. Ветер пробирается под пальто, свистит в ушах, срывает с головы капюшон. Ирина отворачивается, но ветер бросает в лицо колючую пыль.
Время идет: пять минут, десять. Мерзнут ноги. Транспорта нет.
Ире кажется, что она слышит щенячье скуление.
Время идет. Ирина чувствует, как на ее левый сапог мягко наваливается тяжесть. Она опускает взгляд.
Черный комок размером с футбольный мяч поджимает и ставит на сапог то правую, то левую крупные передние лапы. Щенку хочется залезть на ногу целиком. Похож на овчарку – широкий лоб, длинные уши.
Ирина вздрагивает, вынимает ногу из-под щенка.
- Бедненький, маленький, кто ж тебя бросил, – над щенком сюсюкают женщины.
У Ириной мамы живет Рэкс – Ирин пес. Она не взяла его, переезжая к Николаю на постоянку. Рэкс скучает по ней, она – по нему. Раз в неделю, чаще всего по субботам, она едет к родителям, чтоб выгулять пса.
Спрятавшись за толпой от навязчивого скуления, Ирине поскорее хочется на работу. «Может, такси», – Ира не успевает додумать, у ее ног снова оказывается щенок.
Подходит автобус, открываются двери. Ира поднимается на ступеньки, сзади напирает толпа. Автобус выруливает на трассу. Рычит двигатель, визжат тормоза, за спиной матерится мужик, но Ира слышит, как скулит на остановке щенок.
 
Вечером она просит Николая об отдыхе – хотя бы на выходные. Сменить обстановку, побыть вне будничной суеты.
- Например? – Николай.
- Хоть и гостиница. Любая. С номером люкс. И без мобильных, работы, проблем.
- Шампанское, ананасы… Только бронирование возьми на себя. У меня много работы до выходных. И еще я должен посмотреть твой доклад.
 
Любая гостиница – это особенный мир.
Моя первая – гостиница во Владимире. Там, больше пятнадцати лет назад, выходила замуж Наташка. Грациозная скороспелка-погодка – после восьмого она выглядела на все двадцать два и сказала «да» учителю физкультуры. Убежденный холостяк и развращенный созерцатель созревающих тел, в свои почти сорок он всерьез споткнулся о Наташкины прелести.
Свадьбу играли после экзаменов. Нам вручили аттестаты о неполном среднем образовании и пожелали сделать правильный выбор. В правильности своего Наташка не сомневалась. Свысока глядя на ученические проблемы и игнорируя алчный шепоток старых училок-дев за спиной, она готовилась к той взрослой жизни, о которой мы судили по кухонным разговорам пап или мам.
Пепа – Петр Палыч – не поскупился на торжество. Столы банкетного зала ломились от еды и питья, песни и танцы играли местные лабухи, гостей ожидала гостиница.
После пышных тостов, обильного кушанья и «Подмосковных вечеров» до хрипоты, я оказалась в номере с узким, открытым лесу балконом.
 
Владимирская гостиница жила звуками. Ветер трепал сосновые кроны, в  коридоре с интервалом в пару минут барабанили по дверям ритмы футбольных фанатов. Когда на стук откликались, слышались мужской шепот и недовольные пререкания.
Я еще раз проверила, хорошо ли заперта дверь, забралась с головой под тонкое одеяло. Одна за другой лезли в голову страсти про криминал. Когда я устала бояться – провалилась в хмельной полусон, где гости кричали «горько» и желали молодоженам детей.
Разбудили вороны. Их было – как на бранных полях в русских былинах. Они галдели, хлопали крыльями, садились на металлическую крышу пятого верхнего этажа. Крыша прогибалась, издавая утробное «оуть».
Я открыла балконную дверь – вороны с громким карканьем сорвались с крыши. Жадно вдохнула сосновый «дух» и вдруг осознала: мне нравится. Нравится быть одной, нравится, что повод, занесший в эти края, всего лишь повод. Что мне не интересно, зачем Ната выходит замуж, зачем люди стремятся быть в паре, зачем покупают квартиры, устраивают совместный быт, клянутся в вечной любви и заводят детей.
 Было таинственно и легко. Находясь вне условностей и проблем – я впервые наслаждалась свободой.
 
Ирина заходит на «Яндекс». «Урал», «Атриум», «Малая Медведица», «Визави», «Луна 2000» – которая гостиница лучше? Сложно понять человека, который в своем городе при наличии собственного жилья, друзей и знакомых, решает, что для личной жизни нужно казенное место.
Ее родной город ассоциируют с историей убиения семьи Николая II или границей Азии и Европы. Но для Иры Екатеринбург – город, где она родилась. Город, в котором, подрастая, она часто пыталась представить, а что будет потом? Думала и не понимала, списывая непонимание на десять… двенадцать… пятнадцать. И вот в теперешние «за тридцать», Ира не может с уверенностью сказать, что с годами люди умнеют или способны на выбор.
Живя с Николаем, она уже не мечтает стать матерью, не стремится к успехам в науках. Она не знает, что будет потом и ловит себя на мысли, что все риторические вопросы заканчиваются традиционным – а что приготовить на ужин?..
 
- На обратном пути нужно зайти в магазин, купить что-то на ужин, – вместо уикенда в гостинице Ирина и Ник решились на театральный поход.
 
Сцена – купе поезда, а попутчики – мужчина лет сорока и дама за тридцать. Она: роется в сумочке, перекладывает кожаный кошелек, косметичку и сотовый, бросает на соседа осторожные взгляды.
Он – отодвигается в сторону, достает ноутбук, открывает, углубляется в изучение материалов.
Дама пытается приподнять полку, чтобы погрузить чемодан в багажный отсек. Мужчина хочет помочь.
- Не стоит… Я бы справилась и сама.
Далее дама открывает бутылку с минеральной водой.
- Не возражаете? – мужчина берет бутылку, вслух читает состав минеральных веществ. – Вода – информация, – многозначительно резюмирует он.
- Да? – изображает интерес дама.
- Вода – источник не только жизни, она, с позволения сказать, является носителем информации…
Теперь задача актеров усложнена: им следует выказать презрение к противоположному полу и заинтересовать друг друга собой. Мужчине желательно взять в разговоре верх, а женщине – пойти на уступки. А вот говорить можно про все –  сорт кофе, политику, государство. Под коньячок или шампанское можно и на интимные темы.
«Сексуальность – одна из систем социальной иерархии», – так пишет Уэльбек. Он прав – явления эмоциональные чаще всего перерождаются в социальные.
 
Ира и Николай возвращаются после спектакля. Дома они решили выпить вина.
Николай обнимает Ирину.
- Вино хорошее… – Ирина неосознанно тормозит его чувственный всплеск.
- Да и спектакль не плох, – Николай подходит к окну, смотрит в ажурный тюль.
- Ирин…
- Да?
Тишина, за которой стоит откровенность – так думает женщина.
- Помнишь, я говорил, что где-то ближе к лету меня отправляют в командировку?
- Да.
- И что я лечу через Москву?
- Да.
- Я хочу пересечься в Москве с Олегом.
- Хочешь – пересекись, – Ирина ставит бокал, выходит из комнаты.
- Ты далеко?
- Принесу виноград.
- И прихвати сыр.
Ирина возвращается с двумя тарелками на подносе. На одной черной россыпью уложены мокрые бусины винограда, на другой – лентой Мебиуса закручен копченый косичка-сыр…
 
Я открываю файл с начатой рецензией на спектакль – не пишется и не думается совсем. Проверяю почту – ничего интересного, масса спама и бесполезных рассылок.
- Олег, расскажи мне про Николая. Его личную жизнь.
- А что рассказывать? Обычные отношения между мужчиной и женщиной. Как ортодоксальное христианство. Вот недавно купили стиральную машинку и микроволновую печь.
 
У Ирины приподнято настроение:
- Представляешь, теперь можно заниматься своими делами. Только загрузил белье – выгрузил, и готово!
- А представляешь, еду в сковородках не греть по сто раз. Кнопку нажал и готово.
- Свобода!
Они разглядывают покупки. Ирина гладит угол машинки:
- Мне нравится – компактная и вместительная.
- А печь хо-ро-ша! – Николай растягивает слова.
- Ну конечно, – Ирина смеется, – что важно мужчине? Еда!
- И не только.
- Что же еще?
- Как что? Свобода!
- Вот ведь понравилось слово, – но Ира не сердится. Ей не хочется рассуждать о высоком. Она вынимает первую пробу: серый свитер Ника и кофточка Иры с высоким воротником сплелись мокрыми рукавами.
 
Когда мне приходится рассуждать о глубине человеческих отношений, связь Олега и Николая кажется выразительной, несмотря на то, что схожи Ник и Олег лишь по возрасту и уровню интеллекта. Их всегда рознило отношение к чувствам. Николай любви не искал, считая, что на это способен не каждый – и точно не он. Олег с упоением познавал, изучал, поглощал мир страстей и эмоций. В армии он полюбил Вику, дочку полковника, а Николай принял позицию утешителя. После опыт личного консультанта привел его в психологию.
 
- Ясно, – резюмирую я.
Наш разговор с Олегом о Николае окончен, но под его влиянием я захожу на психологический сайт, влезаю на форум, узнаю, что самый популярный вопрос – это вопрос о любви: существует ли в принципе? Листаю архив, вижу зеленый цвет работающих в сети психоконсультантов – несколько ников.
Верю ли я в случайность и совпадения? В этот раз да – люди с именем Лейла не могут встречаться часто.
 
«С вами легко», – фраза потрясла и одновременно подкупила. Сказала ее продавщица-брюнетка лет сорока в примерочной бутика универмага «Московский». Лейла. Она помогала мне в выборе юбки. Было это по зиме, в январе.
- Вы спокойная и точно знаете, что хотите.
Да. Для меня магазин – не музей, я всегда прихожу туда с четким представлением о предмете желания.
- Обычно не так?
- Конечно же, нет! Обычно – принеси то, не знаю что. Дайте такое, чтобы под всё – и разве вы не видите, что оно не подходит?!
Я улыбнулась, признавая, что Лейла права: редкая женщина способна в двух словах описать то, что ей надо, и уж тем более – пройти мимо ненужного ей бутика или салона.
После купли-продажи Лейла спросила, кто я по специальности:
- Уверена, что не педагог.
- Почему? – я заинтересовалась логикой ее рассуждений.
- Педагоги нервные все, им лишнего слова поперек не скажи.
Так мы разговорились. Я узнала, что Лейла косметолог, воспитывает дочь, а торговля – это необходимость.
- У Вас хорошо получается быть продавцом.
- Та же работа с людьми.
- Почему же не в медицине? Открыли бы свой салон.
- Начальный капитал нужен, а под кем-то работать я не могу – не люблю «стричь овец». На этом держатся практически все наши косметические салоны – набирают недоучек после двухмесячных курсов, которые только что и способны за ваши деньги вас же уродовать.
Лейла говорила охотно, но не из-за женской потребности поболтать. Мне показалось, она нашла собеседника, который слышал ее.
- Заходите еще. Даже если не за покупкой, а просто так. Пообщаться.
- Эль. Меня Эльвира зовут.
- Приятно было познакомиться, Элла. Правда, очень приятно. Носите юбочку с удовольствием.
«Элла и Лейла. Удвоенное и «разбитое» «л» – неплохая аллитерация», - думала я, впервые не обижаясь за Эллу – наоборот: уходила с желанной покупкой и влюбленностью в человека.
 
Второй раз мы пересеклись в феврале.
Я отвезла пакет документов и презенты от фирмы клиентам и спешно семенила к «Бабушкинской». Было скользко, угрюмо и зябко. Объявления на всех дверях магазинов-киосков призывали закрывать за собой дверь. Мне тоже поскорее хотелось в подземку – ворваться в тепло метро.
Узнала я Лейлу издалека. Она шла по залу под руку с плотным невысоким мужчиной. Несмотря на то, что хвастать ростом ей вряд ли когда-нибудь приходилось, понять, что спутник ниже, даже сними она каблуки, не составляло труда.
Догнать? А что я скажу? Каким будет наш разговор и о чем? Да и вспомнит ли она покупательницу месячной давности?.. Тут же возникла перед глазами картинка: как, путаясь в словах, придется напоминать о знакомстве, как удивленно будет переводить взгляд с одной женщины на другую попутчик (муж, друг, родственник –  кто?), как от всего этого станет неловко. А попутчик подшофе: пытается обхватить Лейлу за талию, сбивая ее с шага.
 
Лейла поднималась по ступенькам, удерживая мужчину под локоть. На ней была изящная шубка лисьего цвета, прихваченная чуть ниже талии пояском. В руках она несла шарф, который собиралась надеть, но это не удавалось: мужчина неуверенно стоял ногах, и Лейла озиралась, боясь стычки с ментами.
Я оценила ее короткую стрижку. Длинные серьги выгодно подчеркивали скулы. Узкий овал лица. Тонкий подбородок.
Их путь лежал в Северное Медведково – холодный автобус и минут двадцать пешком по заснеженным тропам.
Лейла и он – назовем его Саша – ненадолго остановились у ложбины реки. Отчаянными жестами Саша пытался обрисовать красоты белеющей дали.
Пелена снегопада ровным шелком стелила контуры берегов. Слева по горизонту трассы плыли размытые пятна авто, а правее рваной каймой серых оградок была очерчена территория кладбища. Будто загнанный в меховой чехол, звал к нему холодный, почти игрушечный мостик. На нем Саша еще раз остановил Лейлу, чтобы поцеловать.
Я пошла к автобусной остановке, стыдясь обернуться. До сих пор испытываю неловкость за ту спонтанную слежку – оправдываю себя только одним: за женщиной интереснее наблюдать. Она дольше мужчины теребит мысль.
 
«Leila». Кликаю – да, она, ее фото, только волосы подлиннее. А как же косметология? И психология – это увлечение или основное занятие?.. А даже если и основное, зачем ей консультировать идиотов? Научный эксперимент?
 
Я стучусь в Лейлину аську под ником «Koshka»: Koshka хочет знать, что образует второе звено алгоритма в отношениях между мужчиной и женщиной, если  оба заинтересованы в продолжении связи?
 
Leila:
Вы спрашиваете, многоуважаемая Koshka, про уровни отношений… Готова поговорить с Вами на эту тему. Видимо, в Вашей жизни существует нечто, что заставляет рассуждать подобным образом, или то, что обременяет и тяготит…
 
Здравствуйте, вышколенный психолог…
Но ведь я представляю тебя не такой, Лейла… Я вижу, как сейчас ты, вынимая из пачки тонкую сигарету…
Лейла вынимает из пачки тонкую сигарету, отрываясь от монитора. Где-то небрежно брошена зажигалка, но Лейла не помнит где.
Лейла подходит к зеркалу, отодвигает подальше от края столика пальму. Верхние остролистые ветви красавицы упираются в потолок.
Часто, глядя на пальму, Лейла вспоминает отдых девяносто пятого в Кисловодске. Это оттуда она привезла две косточки, из которых выросли деревца. Вторая пальма у мамы. А эта – стройная, дерзкая, упирающаяся уже в потолок – у нее. Лейла разворачивает дерево противоположной стороной к свету – зажигалка с тихим цоком падает на пол.
Лейла выходит на кухню, затягивается, открывает форточку, берет в руки пепельницу-ракушку. Звонит мобильный.
- Я. Кто же еще… Дома. – Лейла сбрасывает в ракушку пепел. – В Интернете сижу, потому и не можешь, а что?.. Выйду. Минут через пять набери… Что? Господи, какой же ты… – она раздражается, но сдерживает себя. – Нет, не перехватит Маша звонок, нет ее. Да. Не будет.
Она возвращается в комнату, «цветочек» аськи становится красным. Звонок повторяется, но уже по домашнему телефону.
- Слышу. А разве я не по-русски с тобой говорила? Одна… Не люблю глупых вопросов… Да, ужинать будем. Жду… Бесспорно – нежно и с трепетом, – Лейла кладет трубку, подходит к холодильнику, открывает, достает курицу, овощи, сыр.
Через час появляется Саша. С порога:
- Куда Машку-то дела?
- Ответ на эти вопросы требует бонуса.
- А мне?
- За то, что приехал?
Они целуются в прихожей, ужинают на кухне, пьют вино в гостиной, продолжая беседу.
Лейла говорит обо мне:
- Ничего интересного – Кошка.
- Которая ходит сама по себе? – с точки зрения Саши это значит острить.
- Которая все еще надеется разложить по полкам любовь.
- Смело.
- Банально. Людям почему-то нравится жить заимствованными идеями. Им хочется вывести формулу чувств. А это, я думаю, глупо.
- Как такое может говорить профессиональный психолог?
- Заметь, что непрактикующий. А в чем ты видишь профессионализм? В умении подсунуть клиенту пилюлю от болезни души? – Лейла отпивает из бокала глоток. – Нет, дорогой, любовью болеют по индивидуальным рецептам. И помочь здесь нельзя. Можно удар смягчить.
- Почему сразу удар? Вот ведь как ловко у нас привили сладчайшему чувству вкус горечи. А если любовь стала для пары счастьем?
- Со счастьем к психологам не приходят. Вот ты знаешь образчики счастливой любви?
- Конечно, - Саша берет Лейлу за руку, притягивает к себе.
- Это и есть хваленое счастье? – не говорит Лейла, помогая Саше снимать с нее кофточку…
 
Сволочи интригуют – потому что не реагируют на клонированность человеческого сообщества. Но для этого Саша прост.
Сволочи («негодяи, мерзавцы») живут обособленно, потому что совместные интересы объединяют не навсегда. Сволочи («подлые люди, сброд») презирают сантименты и лесть, а ценят тех, кто способен превзойти их по уровню интеллекта.
Саша неостроумен и слаб. И Лейла отдается ему спокойно, не препятствуя хмельному томлению тела, не рассчитывая на бурный оргазм, не изрекая признаний в любви.
- А это что? – Саша после интима.
- Где? – Лейла, нехотя отрывая голову от подушки.
- Вон, фото на тумбе?
В изящной металлической рамке, под стеклом – размытое фото: кадр, сделанный то ли в туннеле метро, то ли в пещере. Темные, коричневато-желтеющие разводы от центра, будто отраженный в луже свет фонаря.
- Сложно догадаться? Машка поставила.
- Я же не спрашиваю, кто ставил, я спрашиваю, что фото изображает?
- Изображает… Не знаю.
- «Не знаю» может что-то изображать?
- Не знаю, Саш. Сначала я эту фотку у нее в ящике видела – в том, где она хранит самые дорогие для нее вещи.
- Штопор?
Лейла вздыхает:
- Так вот, и эта фотография лежала сначала там. Она часами в нее пялилась. Однажды я не выдержала, спросила. Вот она и поняла, что картинка ее рассекречена и что прятать ее смысла нет.
- Странная она.
- Картинка?
- Машка твоя!..
- Саш… да нормальная она, абсолютно нормальная! Я это доказать не могу, но знаю, понимаю и чувствую. Можешь, конечно, не верить, думать, что во мне говорит мать. Но я не из фанатичных самок, поэтому утверждаю, что Маша сознательно выбрала такой способ взаимоотношения с миром!
- С пеленок?
- Я бы в этом месте смолчала, – не говорит Лейла.
 
1995-й. Лейла протягивает билет. Поезд «Кисловодск-Москва» отправится минут через десять.
- Место тридцать восьмое, - говорит вслух проводница, приглашая войти.
И только тогда Лейла смекает: в купейном вагоне мест тридцать шесть.
 - А Вы далеко не идите, тут сразу, – предупреждает ее вопрос проводница, одергивая подскочившую на талии юбку.
- Тут, это где?
- Как войдете, за дверью. Говорю же Вам, сразу, – непонятливость пассажирки начинает ее донимать. И она еще раз дергает юбку.
- Жрать надо меньше, – хочет сказать Лейла и произносит, – нормально.
Нормально: место тридцать восьмое – это нижняя полка в купе проводников. Пассажир с места тридцать седьмого уже приноровился к новым условиям бытия. На столе – развернутый пакет с курицей, пять пластиковых стаканов, лицо – сплошная полупьяная улыбка в тридцать два зуба.
- О, а Вы, значит, тридцать восьмая? Гы.
- А Вы, значит, гостей ждете?
- Гы.
- Не тесновато нам будет?
- В тесноте, да не в обиде.
- Ну, это как посмотреть.
- А что тут смотреть, наливай, да пей.
- Весело…
- Давайте, я Вам помогу, – мужчина вскакивает, хватает чемодан, взваливает его на плечо. По купе расползается запах пота.
- Спасибо, я бы сама…
- Да мне что, трудно? Вот привыкли у нас – все равны, а потом откуда только выкидыши случаются, болезни там у вас всякие…
- У нас, это у кого, простите?
- У женщин, кого же еще. Вон моя…
«Началось… а ехать еще и ехать», – вздыхает про себя Лейла.
- Вы-то хорошо отдохнули? Гы-гы.
«Типичная непоследовательность мысли умалишенных», – а ведь произнеси это вслух – и жди плебейской обиды.
- Думаю, что неплохо.
- Вот и я говорю…
«Молчи, Лейла, молчи»…
- А у Вас-то муж есть или как?..
- Или как…                                                                                                 
 
Кисловодск, вечер, санаторий, корпус номер такой-то.
Темнеет. Усиливается ветер. Все сильней и сильней качаются ветви, пригибаясь к земле. Тихо, но угрожающе шипят листья. Сами собой приходят на ум строки из песни Высоцкого про лапы у елей, дрожащие на ветру.
Лейла приглашена в гости. К Руслану. Руслан младше, но это ничуть не смущает – классический курортный роман. Роман, который не воспринимается как серьезное увлечение – так думает Лейла. Но не Руслан:
- Помните Пушкина?..
Он до сих пор не может говорить «ты», хотя прошла неделя их обоюдоострого секса.
- Руслан, так нельзя… – учит его Лейла. О какой квартире ты говоришь? Каком продолжении отношений? Я старше тебя на… – и т.д., и т.п. (Соглашайся хотя бы на рай в шалаше…). – Или это особая стадия мазохизма, которую я не в состоянии осознать?
Лейла говорит об этом все две недели, но Руслан настойчив до тошноты. В последний день их санаторного отдыха он становится на колени, умоляя дать телефон. Лейла хочет уйти. Руслан впервые позволяет себе унижение:
- Пользуйся, - расстегивает ширинку, демонстрируя возбужденный член.
 
Женщины сами ищут свое несчастье. Даже если они жалуются на жизнь, чаще всего их страдания желанны, жертвенность – обожаема, безответная любовь – наивеличайший повод для жизни.
Просто живут те, которые жить проще хотят.
 
- Проходи, – Лейла встречает дома подругу, как всегда забывая предложить тапочки, которые как всегда – редко хочется надевать.
Лейла живет в двухкомнатной квартире, окна которой выходят на юг.
- Сто лет у тебя не была. Светло и просторно. А Машка-то где?
- Драсьте.
- Надо же, стоишь тихо, я не заметила даже, – размашистыми движениями Жанна вовлекает Машу в объятья.
Мария не роняет при этом ни слова. Дерзостью взгляда и сухостью форм она напоминает певичку. Ее рост скоро превзойдет Лейлин.
Маша не ждет гостинцев и не жаждет присоединиться ко взрослым. Ее внимание – датчик. Глядя на Марию, теряются мысли.
- Возьми, – Жанна протягивает Маше коробку конфет и пакет с виноградом.
- Спасибо. Такой я люблю, – в этот момент она уже не похожа на кукольную поп-диву. Наоборот – живая Мадонна: палевый шелковый халат, который на ней, и чистота сопранного голоса наводят на мысли о божественной просвещенности незрелого существа.
- Маш, делом займись, – Лейла отвлекает от гостьи дочь.
 
Подруги сидят за столиком кухни. Теплые тона мягкого уголка удачно гармонируют с современным  дизайном.
Лейла ищет штопор, чтоб откупорить вино.
- Есть лишь несколько вещей, которые действительно любит Маша, - Лейла выходит. Слышно, как она негромко бранит дочь. Возвращается Лейла со штопором, аргументируя факт:
- Каждый раз, нуждаясь в этом приборе, – Лейла вгоняет спираль в мягкую пробку, – я нахожу его в ее комнате. И не спрашивай, почему она это делает, я не смогла добиться ответа за все десять лет. Первая любимая игрушка. Года не было, зашлась ночью истерикой – думала, не успокою ребенка. Есть не хочет, не спит. Час прошел. Выхожу с ней на кухню, а на полке штопор лежал, она его хвать, я и не заметила как – и сразу заулыбалась. С тех пор, как не могла успокоить, штопор давала. Раньше я думала, ей деревянная ручка нравится, так нет, этот навороченный подарили – тоже периодически стал исчезать. Перед гостями неудобно… Взрослая вроде уже... Эх, Жанка… вот тебе и плод курортных страстей... Давай лучше о деле.
- Ладно, подруга, не дрейфь. И не такое переживали. Найдем на твою Машку управу, – Жанна достает из пакета бумаги.
 
Работа с собой
Я не сижу в чатах и не пишу дневников. Ежедневные мысли забирает журналистика – выгодный способ «слива» не особо оригинальных и свежих идей, выбросить которые жалко. Мысли «на грани пророчества» идут в необильное творческое «наследие», сентиментальные хороши для журналов «Лиза», «Успехи и поражения», где велеречие как нельзя кстати. Главное, больше вранья и воды, тогда точно примут за правду.
Еще я люблю коллекционировать мысли из художественной литературы и афоризмы. Люблю афоризмы рождать: те несколько строчек в месяц-другой, которые попадают в специальный блокнот, с натяжкой сказать «дневник».
Многие исцеляют дневником душу, мне такой способ «жилетки» кажется пустой тратой времени. Он опустошает, ничего не предлагая взамен. Куда лучше пару литров вина и вечер до утра у подруги. В противном случае я предпочитаю дневник думать, коль уж он, по определению, «запись, ведущаяся изо дня в день».
 
Апрель, 2005
Эльвира готовится к интервью. «1. Какую нагрузку несет в спектакле сцена ослепления Глостера? – записывает она. – 2. Отражена ли в спектакле грань безумия и социальных норм?». Вопросы к актеру как к личности: «3. Что для Вас является источником жизненной энергии? 4. Вы человек сопротивляющийся или плывущий по течению?».
 
Эля сосредоточена. Эля напряжена. В ее жизни – события, которые не позволят плыть по течению, они потребуют действий. Уйдя с постоянной работы, она располагает временем, чтобы их осознать, но погружается в суету дня – пишет, читает прозу и пьесы.
Эля воображает, как Ян набрасывает пальто, бегло прощается с сослуживцами, смотрит на дисплей мобильного телефона. Как он догоняет трамвай.
Стоят первые, по-настоящему весенние дни.
Эля подходит к зеркалу, поправляет укладку, смотрит, который час. Скоро она выйдет на лестничную площадку, провернет в замочной скважине ключ. Потом заметит соседку, выслушает от нее комплимент и ответит «спасибо».
И вызовет лифт.
Готова ли она к новой иллюзии отношений? Ей страшно – но не из-за предстоящей измены. Не хочется ложных, и чувств, растраченных просто так.
Пришло ли время разрывать прежнюю связь?..
 
Элю всегда отличал созерцательный романтизм. Даже в тот самый день, когда судьба забросила ее на собеседование в рекламный отдел, она успела оценить атмосферу небольшого, но разношерстного коллектива.
Запомнила Эля и встречу взглядов – ее и Яна.
Так происходит, когда вдруг – на одно-единственное мгновение – выпадаешь из ощущения времени. То же, и в тот же момент, происходит с другим человеком. А потом – и как обратный отсчет: оба пугаются вольности мыслей и смещенной реальности. Но сильнее всего – что успели украсть ту частичку друг друга, которую обозначают как внутренний мир.
- Добрый день.
- Здравствуйте.
Два кивка головами – и Элю приглашают пройти к руководству.
Ян продолжает работу за монитором.
Проходит полгода.
 
Ян впрыгивает в трамвай – вагон неуклюже покачивается из стороны в сторону. У него встреча. В два часа дня. Метро. Центр зала. Кузьминки.
 
Молочные реки – кисельные берега. Правый и левый. Весна обласкала один и берет нежным измором другой – греет, дышит, доводит до исступления. Как стаявшие струйки мороженого, пробираются к земле мутные ручьи снега, обнажая влажные неровные горбы сизого льда. Зеленоватая вода реки Годелянки прижимает к дальнему берегу льдины.
Первые свидания – как первые пробы пера: неумело, но искренне. Мы с Яном, щурясь от ярких – тоже первых – лучей, бредем по Кузьминскому парку, бывшей усадьбе Строгановых-Голицыных, в обиходе – Московский Павловск, Русский Версаль.
- Как тебя называют в домашнем кругу?
Я бы хотела звать Яниш, но Яниш – как-то ласкательно, будто детеныш, малыш.
- Смотри, белки!
По голому стволу, будто рисуя спираль, скачут, то появляясь, то исчезая белки. Вот одна из них картинно застыла, и Ян заснимает ее камерой мобильного телефона.
- У них, что, брачные игры?
Нет – белки ссорятся из-за еды: одной достался съедобный ломоть, второй приходится его отвоевывать. «Белка песенки поет, да орешки все грызет». Мы переходим дорогу, минуем церковь Влахернской Богоматери.
Прощаясь, я знаю: Яну интересно открывать места, явления, проникать в мысли, испытывать страсть.
Вечер мы завершаем в кафе, отогреваясь глинтвейном и чаем.
 
Апрель, 2005
Я не умею, не хочу (для меня как синонимы) увиливать от интима. Его очевидность понятна с первых же встреч. Томить мужчину ожиданием секса способна только неубедительная в постели. Поэтому Ян у меня дома. Олега нет и не будет два дня.
Моя стряпня получает оценку «вкусно». И это наречие – высшая похвала. Если бы блюдо оказалось добротным, то заслужило бы слова «неплохо».
С комплиментами так же – Ян скуп на них, глядя в глаза, но щедр на слова в SMS. Ян – как хорошая проза, где на поверхности лишь восьмая того, что нужно сказать.
Мне приятно осознавать, что ужин при свечах для него еще не банальность – мы пьем вино под приглушенный свет и музыку из коллекции «Romantic».
 
Поначалу Ян робок, неумел на нежность, сдержанно страстен. Но это лишь поначалу, потом – порывист и воистину неистощим. У него крепкое красивое тело. В нем живет жажда победы. Наш продолжительный секс – как длительный марафон, испытание, истязание страстью.
- Тебя не смущает мой возраст? – я.
- Только в том смысле, что не смогу ввести тебя в свой круг общения, – он.
«Страсть – это сильная любовь, сильное чувственное влечение», – вспоминаю из Даля и соглашаюсь на тайный роман.
 
В выходные собираюсь к родителям – заказываю такси.
За окном вспышками мелькают огни маркетов, палаток, кинотеатров и куполов.  
«Москва – некая живая географическая точка, организм с колоссальной энергетикой. Насколько положительна ее энергия, сказать трудно, но она – экстремальный водоворот».
Это из интервью – слова человека, для которого Москва стала городом приобретенным. Городом, который не ассоциируется с местом, где может пройти детство, где человек окружен – изначально – зависимостью от родителей, родственных связей, сада, двора, школы и комплексов. Городом, который воспринимается безусловно, а не как поле битвы за жизнь.
Проспект мира. И Ярославка.
- Остановите, пожалуйста, здесь. Я пройдусь.
- Не поздновато гулять в такое-то времячко, дама? Может, все же, заброшу по адресу?
- Нет-нет, – я протягиваю водителю деньги. – Да вы не волнуйтесь, я здесь каждую кочку, как свои пять…
- Кочку – это одно, а приключений искать – это другое, – настаивает участливый водитель. – Хотя разве мое это дело… – кладя в бардачок деньги, резюмирует он.
 
Поздний вечер. Бреду к Тихвинскому монастырю. Для меня он – как для толстовского князя Андрея дуб: и отражение времени года, и отражение времени в целом. Каждый раз, походя мимо, я наблюдаю, как меняется атмосфера, в которой живет этот храм, и ищу перемены в себе.
Ночной город – никакое иное пространство не способно так отсвечивать боль, радость, страх и восторг: это огни и звуки, сопряженные с биением сердца.
Рычит в сумочке телефон. SMS. Ян.
Я откликаюсь – и мы вместе смотрим на звезды. Мое следующее послание о том, что женщина может стать для мужчины Вселенной. «Люблю, люблю Вселенную мою!» – пишет Ян, и я отдаю ему должное в умении придать словам теневой смысл – сказать о чувствах, лишая их вектора.
Сквозь голые ветви безлистых деревьев видны купола и пятиэтажные корпуса гостиницы «Золотой колос»… Сложно понять человека, который в своем городе при наличии друзей и знакомых, вдруг решает, что для свиданий ему нужно казенное место…
 
Мама рада визиту, вынимает из духовки пахнущую ванилью шарлотку. А я рада, что приехала без Олега – потребность спешить к нему тает вместе с последним снегом. Напротив – чаще хочется уходить, исчезать.
- Мам.
- Да?
- Помнишь, как в детстве вечером ты не могла меня дозваться с площадки?
- Помню.
- А почему?
- Потому что ты до смерти любила качели. А я сердилась. Боялась, что в темноте с тобой может что-то случиться.
- Да, и тогда ты привлекала к воспитательному моменту отца.
- Не очень-то ты его и боялась, – мама разливает по чашкам чай. – Что это тебе вспомнилось?
- А я и сейчас качели люблю. Только стыдно ведь взрослой…
- Почему? Вон сейчас сколько аттракционов понапридумывали для взрослых.
- Это не то. На детских качелях не так.
- А как?
- Легко. И свободно. Как будто мир, в котором мы живем, это планета иностранцев, а ты один не знаешь их языка и не знаешь, как объяснить всем, что происходит у тебя внутри. А когда ты на качелях – то объяснять ничего не нужно, просто ты принадлежишь себе и не принадлежишь никому.
- Иностранка моя, – улыбается мама, – клади пирог, горячий пока, потом будет не таким вкусным.
И вдруг кислинка печеных яблок вызывает чувство щемящей тоски – я  чувствую, что-то ломается прямо в сердце, как куски любимой шарлотки.
 
30 апреля, 2005
Выходим с Яном из электрички. На небе ни облачка. Мы улыбаемся сочному цвету первой зелени.
Как описывать город, фотографии которого на любом сайте и в любом каталоге агентства с экскурсиями по Подмосковью? Город, визитка которого – Лавра, она же – главная его ценность?
Таксисты в надежде на заработок живо реагируют на прибывающих экскурсантов – неместных видно издалека. Мы подходим к стоянке:
- Посоветуйте, какую гостиницу выбрать?
Водитель со стажем – лучше всякого гида и справочного бюро.
Выбираем «Аристократ» – гостиница неподалеку от Лавры. Если повезет, окна нашего номера будут смотреть прямо на ее колокольню.
Сергиев Посад залит солнцем, слепят свечением купола. Улицы людны, прохожие суетливы. Отовсюду манят запахами пасхальные куличи. Перед нами город в канун Господнего Воскресения.
Останавливаемся на небольшой смотровой площадке. С этого места Лавра – как на ладони. Ян делает пробные снимки, а я думаю о том, что путешествие в места новые – это возможность оценить мир, а путешествие с другим человеком – это путешествие глазами того человека.
«Аристократ» – красный кирпичный трехэтажный особнячок. В холле – кожаные диваны цвета бордо.
Подходим к администратору.
- Есть двушки, есть полулюкс. В двушке кровати раздельно. Многим нужно раздельно, – женщина лет сорока в строгом элегантном костюме делает паузу, стараясь понять наши запросы.
- Полулюкс.
- Пожалуйста, – желая хорошего времяпрепровождения, нам вручают ключи.
Вот и закрыта дверь – на нас смотрят широкая двуспалка с клетчатым покрывалом, стулья с высокими спинками и зеркало в форме овала. Они изучают своих новичков, пропуская в «личную жизнь». Как в театральной гримерке – кто-то был раньше, кто-то будет потом. Кто-то, чей мир запомнят лишь стены.
Еще вчера стенами, где мне приоткрывали завесы отдельно взятого мира, была гримерка РАМТа:
- Вы создаете образ, исходя из личного опыта?
- Я хочу рассказать о своей героине по-своему. Персонаж нельзя играть, не пропуская его через себя, через свои знания, свои страдания. Я буду говорить о том, что знаю.
- Не боитесь, что роль Анастасии Филипповны наложит отпечаток на вашу судьбу?
- В жизни я не роковая женщина. Может, потом стану. Действительно, иногда ловлю себя на мысли, что роли откладывают отпечаток на судьбу, поскольку их пропускаешь через себя. Я стараюсь разделять жизнь и сцену. Но некоторые жизненные ситуации я люблю провоцировать. В этом смысле можно сказать, что я человек азартный.
- Как Вы думаете, героев Достоевского можно встретить в сегодняшней жизни?
- У Достоевского нет ни одного нормального человека. Подобное состояние характерно для людей очень чувствующих, ранимых. Их очень много и сейчас, просто они пытаются спрятаться за быт, за работу, семью. Но если заглянуть внутрь… Я ведь тоже ранима, но закрываюсь, иначе надолго не хватит.
- Я забыл спросить, как вчерашнее интервью? – Ян.
- Неплохо. Интересная актриса и человек, – я.
- Ты тоже интересный человек.
- Возможно, только у меня пока не берут интервью.
Мы стоим у окна, не решаясь спрятать за шторы звонницу Лавры.
- Ты… будто закрыта, не пускаешь в себя.
- Как иностранка?
- Почему иностранка?
- Так, просто сказала.
 
1 мая, 2005
Раннее утро. Проснулись птицы. В Лавре начинается праздничный перезвон. Мое тело играет энергией, словно в полноводье река. Ян не спит, но, как и я, не открывает глаза. Наверное, мечтает – как и я в девятнадцать – о чувствах, преданности, верности и любви. Но я и в девятнадцать могла взять лист и писать.
Могу и сейчас. Например, о том, что во мне живет пустота, что создана она теми «из прошлой жизни», кто приучил не выказывать истинных чувств, не отдаваться по первому зову, не быть как на духу. Это защитный иммунитет, образованный болью. Это препона, которую чувствует Ян. Чтобы она исчезла, нужно время: нужно дождаться моего воскрешения.
 
Шереметьево. Кафе-бар. Николай листает бортовой журнал уральских авиалиний. Пьет кофе. Смотрит, как официанты оформляют заказ.
Меняются лица. Ездят по полу ножки стульев. Ерзают молнии легких ветровок. Звонят мобильные телефоны. Хрипит в динамиках Стинг.
Иногда Ник прислушивается к разговорам.
Наконец размеренный ход его мыслей прерывает взрывной смех Олега:
- Ой, кто это?!
- Думал, успею заметить тебя, а ты… Впрочем, так ведь всегда, – Николай дарит Олегу сдержанную улыбку. Олег оглядывается по сторонам:
- Кофе без коньяку? Немедленно, немедленно! Сейчас я схожу, – Олег умеет снять напряжение. Пьет он больше, чем Коля, но контроль не теряет – становится более сентиментальным и импульсивным.
- Ну…
Разлита выпивка, ожидают салаты – и Ник начинает, информируя о цели командировки и сожалея о кратковременной встрече – встрече друзей меж двух рядовых рейсов.
 
Полтора часа общения проносятся быстро: обсуждены проблемы авиации и психологии как науки. Уделено время воспоминаниям – конечно же, и армейским. Проанализированы отношения в личном.
Настроение падает.
- Через полчаса регистрация… – Ник.
- А-а-а-а-а! – Олег подскакивает на месте. – Так нужно срочно, срочно взять коньячку!
Николай еще раз позволяет себе улыбнуться – но уже с грустью.
- Не могу избавиться от чувства вины… – вдруг говорит он, когда Олег возвращается с рюмками коньяку. Кажется, Николай и сам удивлен, что решился на подобный пассаж… – Буквально минут за пятнадцать до твоего прихода я наблюдал за странной парочкой – вон за тем вот столом. Видишь, где сейчас парень с девушкой обнимаются.
- Вижу, да, – слушая, Олег обретает серьезность.
- Так вот. Я пришел – они там сидели. Сколько – не знаю. Девочке лет десять-двенадцать. Миловидная, с огромными выразительными, как на иконах глазами, худощавая и, по всему видно, строптивая. Очень напряженной была. С ней был мужик  – на отца не похож, на знакомого или брата тоже. Лет тридцать ему с небольшим. У меня вообще сложилось впечатление, что они недавно знакомы.
- Почему?
- Понимаешь, он говорил ей что-то – я не слышал самого разговора – что заставляло ее забывать обо всем. Возможно, об осторожности тоже.
- Но послушай, при чем тут осторожность? Не могла же девочка в таком возрасте оказаться здесь самостоятельно!
- Поначалу я тоже успокаивал себя этим. Но потом она резко, будто очнулась, вскочила и хотела бежать – он удержал ее за руку.
- Ну, может, она не здорова или, может, мама поручила им вместе побыть, а она его ненавидит... Отца.. Или отчима? Иди друга семьи? Лолита и Гумберт! – Олег спотыкается о взгляд Николая. – Прости, да. И дальше что было?
- Они что-то пили из пластиковых стаканов, потом встали, ушли.
Олег старается уловить ход мыслей лучшего друга. И не может.
- Послушай-ка, но ты-то в чем виноват? Я не понимаю! Никто никого не убил, не обокрал…
Прощаясь, Николай передает Эльвире привет.
 
3 июня, 2005
В каждом номере гостиниц, несмотря на принятые стандарты, есть особенные детали. Но прежде чем их замечаешь, оказываешься у окна. Один беглый взгляд – и рождается настроение.
За окном «Саян» – березы, березы, березы. Так много видела их только в Константинове, но и сейчас ощущение – будто мы за городом, за тридевять земель – далеко-далеко. А столичная жизнь вон там – где две трубы полосуют серым дымом сизое небо, где ступенями и зигзагами перекрывается высотками горизонт.
В номере две комнаты: гостиная, спальня.
Улыбаясь, Ян обнимает меня:
- Нравится?
- Да.
- Надо еще проверить, как чувствует себя ванная.
- Безусловно, – я отдаюсь поцелую, а после, в недолгом «наедине» – мыслям.
А думаю я о том, что имена – это как никотин, их можно не любить, не понимать или не принимать, но очень скоро они входят в жизнь вместе с его носителями. Вошел в нее Ян – и все плотнее заполняет пространство души, того «бессмертного духовного существа, которое одарено разумом и волею». Так же происходит и со сменой времени года – лето, как костер, разжигает жару, и даже вечер не полностью поглощает накопившееся за день тепло.
- Ну и как тебе ванная?
- Неплохо, неплохо, – тело Яна, еще влажное, кажется особенно совершенным.
- Между прочим, есть нехорошие новости. В этом номере отсутствует важнейший предмет.
- Да?
- Да.
- И как он зовется?
- Обыкновенно – штопор, – выбирая вино, мы не подумали, что в гостиничном полулюксе не окажется простого предмета.
Вот у Машки штопор всегда под рукой – мне вспомнилась Лейлина дочь. Когда Жанна спрашивала у Лейлы, чем можно объяснить странную привязанность девочки, та ответила, что ничем:
- Мы слишком много значения привыкли придавать знакам.
 
4 июня, утро
Когда солнце застает врасплох, дерзко врываясь в утренние покои, это одно. Но когда оно медленно, заговорщически крадется с востока, чувствуешь себя пантерой, затаившейся перед прыжком, – стоишь у окна и ждешь. Ждешь, когда произойдет вспышка.
Ян спит и не видит, как ветер будит деревья – как тихо лопочут березы, а ели кивают им в такт. Как солнечная дуга отделяется от огненной полосы горизонта, и макушки высоких берез, будто примеряя ночные колпаки, окрашиваются в нежный желто-салатовый цвет. С высоты пятнадцатого этажа это похоже на лес и на поле – огромное поле, которое начинается, если опустить взгляд, и заканчивается, если смотреть туда, где окоем земли становится небом.
 
 
 
 
II
Лейла +
 
В папку – «Текучка»
Она не показалась мне интересной. Особенно поначалу – она спросила про уровни отношений, и я подумала, что имею дело с очередной перезрелой максималисткой. Такие в комплексах винят психологию, приписывая науке несостоятельность, а психологам – примитивизм. «Еще одна, которой нужно, чтобы я оказалась тупой», – я подшила распечатку в самую объемную, но и самую бесполезную папку «Текучка». Снабженец для мусорного ведра – зовет ее Жанна.
Жанка – давнишняя подруга по институтским летам. В отличие от моей косметологии, она свой психологический так и не добила до высшего – выдержки не хватило.
Жанка, на зависть многим, –  воплощение энергии и стихии. Одно только заранее сказать невозможно – с каким знаком ее очередная затея. Но и отказаться не выйдет – у Жаннет неистовый дар убеждения. Это она втянула меня в свой проект: внушила, что будущее за психологией.
Только чтобы открыть свою школу, клиенты нужны! А где их взять, если не в Паутине. Самой Жанке Сеть и усидчивость противопоказаны от природы. Да и рыться в научной литературе – ей проще огород в сорок соток за день вскопать.
- Мать, ну вы ж психологию тоже учили, тебе всего-то с полгода, а то и месяца два на курсы сходить – и ты мастер! Параллельно сайт создаешь, клиентов прощупываешь. Давай, давай, сколько можно в своих тряпках торчать. Бога побойся, ты же с высшим образованием! И не каким-нибудь! Медицина! Машка взрослая уж почти. Сашка, простите меня, сегодня есть, завтра новую дуру умнет под себя. А ты так и будешь всю жизнь убеждать жирных бабищ, что у них давно не сорок четвертый? – после бокала вина вещала подруга, стягивая с плеч кофточку размером пятьдесят два. – А пока ты будешь набивать папки с будущей клиентурой, я все решу по деньгам и кредитам. – Она подмигнула. – Я тут, кстати, одного сумчатого мужичка затусила из банка. Пусть только попробует теперь от меня отвертеться.
- А ты уверена…
- Конечно, уверена! Лейлик, золотой мой, любимый, да ты на меня посмотри. Мне проще дать, чем объяснить, что нельзя!
 
Вот так Koshka и попала «на карандаш». «Полнеющая ботаничка с нереализованной детской мечтой о балете», – поначалу думала я. Афродиты, Мадонны, Багиры и Кошки чаще всего оказываются сутулыми, близорукими, с жидкими волосами или полными ляжками. Зато они – «не тупые курицы-домохозяйки, не свиноматки-блондинки» и прочее, прочее, прочее.
Однако Кошка быстро превзошла мои ожидания. Ее следующее письмо начиналось без предисловий:
«Мне – 45, моему избраннику около тридцати. Сама не понимаю, зачем я откликнулась на его интерес… У меня растет дочь. Ее я воспитываю одна, отца она никогда и не знала. Вряд ли она одобрит мой выбор. Я боюсь ревности с ее стороны – хотя наши отношения далеки от идеальных. Видимо, я плохой человек и плохая мать. Но… Я не могу понять, что за чувство каждый раз тянет меня к нему. И почему он не отказывается от связи со мной. Я ведь не из тех женщин, на достаток которых можно позариться. И не из тех, кто обладает рекламной внешностью, но… вот уже третий месяц между нами роман (гостиничный роман – так можно сказать?)»...
От размышлений тогда отвлекла Маша:
- Кстати, а что у нас сегодня на ужин? – она вошла в комнату и швырнула в угол рюкзак.
- Твой любимый омлет.
- Любимый? Ну, мамочка, не ожидала… Так запросто разбрасываться та-ки-ми словами! Любовь для двух яиц на растительном масле – знаешь, а это уж слишком, – и Машка выскользнула из комнаты.
Я постаралась подавить гнев, но он все же нашел себе выход – его пришлось принимать Кошке.
 
Leila:
Многоуважаемый представитель семейства кошачьих! А не лучше ли говорить правду?.. («А я думал, ты профессионал», – сказал бы на это мой Саша).
 
Но я отправила вдогонку еще один рикошет:
И если Вы так любите сказки, сочините, пожалуйста, еще историю про свое детство или юность – чем увлекались, что выбрали за профессию. Что волновало. Помогает. Обычно…
 
И Кошка откликнулась – на удивление сразу.
«Психологи нужны не для разгадки истины, а для обнаружения обмана», – подумалось мне.
 
Koshka:
«Нужные работники – столяры и плотники»… Да, Лейла, мне не 45, а пока 33. Моему избраннику девятнадцать. И зачем так нервничать? Кажется, психологам не положено? Но, стоп… Вы просили сказку о профессии, юности, детстве?.. Я начинаю.
В вуз я пошла, особо не рассуждая, пригодится ли в жизни высшее и что такое процесс обучения в целом. Учеба была необходима мне для «разгонки мозгов», которые со школы привыкли получать интеллектуальную взбучку. Им требовалась подпитка, а обрести ее самостоятельно я бы вряд ли смогла – врожденная леность. Писала я с удовольствием (нравилось сканировать жизнь и ставить ей суровый «диагноз»), потому и пошла в журналисты.
Училась я без напряжения, оставляя время на книги, театры, кино. Мне нравилось цитировать циничного Селина, эпатажного Жана Жене, эстетствующего Уайльда. Не пропускала я и премьер Виктюка. Как-то на одной из них (это были «Служанки»), глядя на отменную инверсию мужского и женского, я вдруг поймала себя на мысли, что ущемлена в важном: не могу разрешать себе быть не собой. А Виктюк может, и я верю в искренность персонажей, верю, что передо мной женщины, но что это актеры мужчины. Верю, что на сцене они проживают иную жизнь как свою. И что жить много жизней в одной – это нормально. По-современному, что ли.
Зависть – вот, что я испытала тогда. Поделиться странным открытием с родителями я не решилась, а вот подруге… Ее у меня не было. Много раз я пробовала ходить с однокурсницами в кино, интересоваться их личной жизнью. Но в кинотеатре я понимала, что отвлекаюсь на комментарии, и мне это не нравится, а рассказы о личном («ты только никому не скажи»), казались лишенными глубины.
Так моя дружба досталась профессии. И что с того, что журналистику почитают за проститутку. Эта устоявшаяся норма никогда не оскорбляла меня…
Хочу спросить у Вас, Лейла, так подойдет?
Про выбор профессии, например? Отчасти про юность.
А про детство…
В детстве я любила качели… Успокаивает, отключает от мира, погружает в себя. Ощущение полета дает свободу мысли, чувствам, рождает что-то сродни веры в вечность. Будто вихрь захватывает тебя, и ты летишь, летишь, обретая силу, скорость, власть над временем и пространством. Эдакое бесконечное путешествие. Спиралеобразный вихрь. Лента Мебиуса. Выход на космические орбиты.
 
Потом Кошка пририсовала несколько смайликов и сообщила, что продолжит, если я захочу, но попозже. А сейчас она спешит на свидание – кстати, к молодому человеку. И – кстати! – в гостиницу. Это будет гостиница номер три. Они ведут свой специальный счет. И специально не повторяются – чтобы всегда находить что-то новое в каждом новом пространстве.
 
Так отписала Кошка, а мне стало не по себе – оттого, что я вынудила человека на откровение. Оттого, что снова занимаюсь черт знает чем. Оттого, что Кошка вернула меня к комплексам. Нерадивая мать.
Я – нерадивая мать! Потому что не понимаю дочь.
Отчего Машка всегда что-то скрывает? Куда пропадает так часто, а приходит чужая и странная? И самое глупое призывать за проступки к ответу: будет молчать и безучастно глядеть в стену или окно.
И лучше, когда она пялится в стену. Когда смотрит в окно – понимаешь, что она видит мир. И что она его знает. Что чувствует будущее.
 
Leila:
Здравствуйте, Кошка! А кстати, почему такой ник? Вы изворотливы? Хитры? Грациозны? Красивы?
 
Звонит напарница – надо ее заменить. Говорит, на работе – полный аврал.
И оказывается права: бабы – как с цепи сорвались. Одной лететь в Хургаду и срочно нужен курортный прикид, второй подайте устойчивый, но очень высокий каблук. Третьей…
- Ну это… должны же Вы знать! Как в «Законах привлекательности» у Джулианны Мур…
А тут еще по мобильному Жанка. Сообщает, что арендовано помещение.
- Лелка! Полный отпад! Это же то, что мы хотели!!! Саменький центр! Ты слышишь? Слышишь, и никакой реакции?! Что?.. Рано?.. Почему рано? Почему рано! Да в самый раз! Сколько там осталось тебе? И вообще – какие курсы? Ты от природы профессионал! Ну, конечно, диплом… И сертификат будет. И лицензия будет. Лелок, будет всё! И потом, пока я то да сё. Мебель… Всякие принадлежности. Тоже ведь не за один день делается!
- Жанночка, я на работе. У меня много клиентов… – только этим и удается прервать Жанночкин монолог, но она успевает-таки ввернуть на прощание, что очень скоро мои клиенты мне не будут нужны! Точнее будут, но другие, и чтобы я думала над названием фирмы.
 
Поздно возвращаюсь от Жанны домой. Еду в маршрутке. Напротив меня – мужчина. Лет ему – на вскидку – под тридцать пять. Производит впечатление офисного сотрудника. На нем костюм-тройка и удлиненное кожаное полупальто. Открыв небольшую борсетку, он неспешно и сосредоточенно кладет в нее обручальное кольцо, золотую печатку. Потом снимает с шеи массивную цепочку с кулоном в виде распятия и золотые часы.
Только то, что необъяснимо, так способно заворожить. Я проскакиваю свою остановку.
 
Koshka:
Здравствуйте, Лейла. Как объяснить... Koshka – это кошка. И не более чем. Мы слишком много значения привыкли придавать знакам.
 
 
В папку – «Рабочий материал»
Материалы про Кошку покинули папку «Текучка». Их стало больше. И, кажется, я всерьез меняю о ней мнение. Я даже готова познакомиться очно, но не хочет она – зато охотно описывает все свои встречи, делится умозаключениями, говорит о том, что волнует.
Вчера ее занимала история с Темой.
- Мать, выручай, – нервничал Тема по телефону.
- Что случилось у тебя, Тем?
- Да, ничего, собственно.
- Но все же?
- Помощь твоя нужна… Короче, можешь на следующих выходных на свадьбу сходить к друзякам моим?
- Что-то я не совсем понимаю… Тебе что, пара нужна?
- Ну… типа того.
- А я с ними знакома?
- Ну, познакомишься… Просто… Мне так неохота там одному быть, там публика – что тебе и сказать. Молодых я люблю и желаю им только хорошего, но вот все остальные… Эльвирчик, выручи, а я в долгу…
- Тихо, тихо, проехали… Если тебя не смущает, мне наплевать. А ради тебя я это сделаю, ты же в курсах.
- Так еще и венчание будет.
- Будет, так будет. Ты подарок, лучше скажи мне, уже нашел?
- А что его искать? Конвертик с суммой – самое то, что надо.
- Фи, как банально.
- Посмотрите-ка на нее. А тебе что больше всего из подарков на вашей свадьбе пришлось по душе?
- Фотография в рамке.
- Не смеши.
- А я на полном серьезе. Знаешь, как здорово получилось: коллаж из наших фото с Олегом. Мы там такие счастливые, улыбчивые и беззаботные.
 
Из дневника Эли
Июль, 2005
Купола и белые стены Андрониковского монастыря, крытые головы и тихое смиренное перешептывание сменилось низкими потолками кафе на Автозаводской.
Шумны лобызания, очевидна демонстрация женских нарядов. Официанты завершают небогатую сервировку, расставлены по вазам цветы.
Сидим с Темычем за столом, традиционно, вместе со всеми, орем «горько». Традиции… Нормы… Иногда фраза «приятно провести время» калькой ложится в моем сознании на другую – «скоротать время» или «время убить».
Поначалу все обходительны и милы – тосты уважительны, изобилуют метафорой, произносятся с чувством, доводят родственников до слез. Но вот уже лица красны, накаляются страсти, всплывают былые обиды. Жених забыл про гостей, невесте неловко за хамство пьяного отчима, приглашенные без стеснения заливают глаза спиртным и уничтожают закуски. Еще немного, и придет время танцев, внезапно возникшего чувства родства, домогательств и признаний в любви.
- Тем, а как ты объяснил, кто я такая?
- Никак, но мне уже доложили, что мы очень друг другу подходим.
- Это намек?
- Это правда!
Становится отчаянно весело, чтобы думать о том, как беспощадно пожирает нас время и как мы подыгрываем ему.
- Мать, может, сбежим отсюда, пока не поздно?
- Это еще куда?
- Да хоть бы в и в клуб.
- Соскучился по тусне?
- Боже тебя упаси!
- Тогда чего?
- А что делать тут? Давай тачку возьмем – и рванем. Чует мое сердце, не кончится вся эта свадьба добром. Останешься у меня. Надеюсь, супруг отпустит.
- Ладно. Считай, укатал…
Темка щедр. По крайней мере, ко мне – в клуб на 1905-го года мы приезжаем к полуночи.
- Понимаешь, мать, – Тема курит очередную, – мужчина ведь не влюбляется – он к женщине привыкает. Да, он способен любить, но откликается он на чувства, когда женщина дарит любовь. Первая дарит.
- А если эти самые чувства мужчине от конкретной, отдельно взятой женщины, мягко говоря, до одного места?
Официант делает знак – Тема идет за коктейлями.
- Мать, за тебя, – возвращаясь, перекрикивает он музыку.
- Балуешь меня, Темыч. Спасибо.
- Пользуйся, мать, пока я добрый.
- А что делать… Век такой нынче – пользователей.
Вибрируют диафрагмы – мы покорно отдаем себя танцу.
 
Кошка любит общение. У нее много друзей и знакомых. Их образы я рисую достаточно четко – смогла бы одеть.
Да, пристрастие явно дурацкое – появилось из-за работы. Когда ежедневно и не один год живешь, как в гардеробной театра, и контактируешь с вешалками, одеждой и ее покупателями, невольно становишься жертвой фетиша.
Давно заметила: в гостях, на улице, в транспорте мой мозг упражняется в «переодевании» – конечно, исключительно «про себя». Происходит примерно вот так: сначала он «снимает» то, что не подходит человеку, его темпераменту, образу мышления, восприятию мира. Потом, воскрешая в памяти новинки из бутика и «облачая» в это персону, мозг получает ожидаемую толику счастья: человек «в новом» становится увереннее в себе. Больше он не врет окружающим, потому что больше этого не просит одежда, она  становится его «я».
 
Артема я вижу в неброском – он должен растворяться, быть невидимкой, тогда ему хорошо. Не зря он зовет Кошку к себе и никогда не соглашается на совместные встречи с ее знакомыми или друзьями. Даже в ночном клубе, куда их иногда заносит по пьяни, ему нужно прятаться за огнями – в ритмах или беснующейся толпе. Его цвета – хаки, коричневый, серый, неяркие полутона. Его одежда нарочито небрежна (усиливают эффект молнии, клепки, вставки, нашивки, отстрочки), – так Тема скрывает чувствующую натуру.
Олег общество любит. Любит подчинять, эпатировать и без последствий блудить. Его выбор – это качественная модельная современная мода, со вскидкой на возраст и респектабельность. Яну идет классика – она хорошо сочетается со сдержанностью в выражении чувств.
Вот только Кошку я до сих пор одеть не могу. Каждый раз придумываю ей стиль, а она – как игрушка-трансформер. Я бы выбрала для нее одежду с элементами английского стиля. Это броская, но традиционная клетка – лучше с преобладанием красного. Например, платье с широким низом, на талии – широкий пояс от Vivienne Westwood. Можно добавить шляпку Etro – соответственно, красную.
Легко представляю ее в серой спортивной курточке под кроссовки или свитере-балахоне. Подойдут ей и маечки на бретельках… И платья с обнаженной спиной. Дома она уютно утонет в пушистом халате или обтянет бедра эластичностью шорт.
 
Koshka:
Кстати, Лейла, знаете, какой самый дорогой подарок – в смысле долгожданный, бесценный – в детстве сделала моя мама?
 
Leila:
Не знаю, но готова узнать.
 
Koshka:
В детстве у меня было много кукол. Каждой я придумала имя, фамилию, историю жизни. У каждой был свой характер.
Они дружили, учились в выдуманной мной школе, они шалили, мирились, плакали и смеялись. Тем, кого я любила меньше, я давала неприглядные, с моей точки зрения, имена, они чаще проказничали, чаще приносили из школы плохие отметки.
Среди всех была и самая любимая кукла. Ее звали Оля.
Так вот. Это сейчас продают в магазинах все, что угодно – в том числе кукольный гардероб. А тогда у кукол были лишь те платья или костюмы, которые надевали на них фабрики-производители. А мне так хотелось одевать кукол в разное – по случаю, по сезону, по настроению. Особенно Олю.
Как-то я рассказала о своей мечте маме – хочу, размахивая руками, призналась я, чтобы у Оли было много-много одежды: платья, шубки и шапочки. Чтобы она могла ходить со мной на прогулки, чтобы ее можно было нарядную брать с собой в гости.
Честное слово, я рассказала это просто так и не подозревала, что моя фантазия вскоре осуществится.
Приближался Новый год, и я, как все дети, ждала от Деда Мороза подарков. Каково же было мое удивление, какой был восторг, когда утром под елкой я обнаружила аккуратно сложенные наряды для Оли! Их было много – больше всего запомнилось зеленое в клетку пальто. Мама сделала его, как у взрослых, с меховым воротничком. Оказалось, она ночами шила для Оли одежду, снимала с куклы мерки, доставала с антресолей старую одежду, резала из нее по лекалам рукава, штанины, воротнички.
Как же завидовали Оле другие куклы – каждый день она облачалась в разное, каждый день была новой, неповторимой. Глядя на свою любимицу, я отмечала, как меняется кукла от того, какую одежду ей приходится надевать. Но мне казалось, все ей было к лицу, потому что… А Бог знает почему… Я вот сейчас толком не понимаю, зачем захотела это Вам рассказать, почему вспомнила… К тому же, я уже очень спешу.
 
Из дневника Эли
Июль, 2005
Еще один вид из окна – космос, кресты и шпиль: слева светятся кольца Останкинской телебашни, правее – взмывающая ракета стелы, по центру – темнеющие купола-луковки Тихвинского собора. Почти метафизика – трио мечты, цивилизации и забвения.
Врывается в распахнутое окно ветер – теплый, разгоряченный – он не приносит прохлады, но завораживает шепотом времени, только перешагнувшим заполночь. Качнулся тополь, взлетела и опустилась штора, заиграл в бокалах «Чинзано»… «Каким наитием, Какими истинами, О чем шумите вы, Разливы лиственные?»...
- Ян, а кто у тебя был до того, как ты… ну, до меня, в общем?
С одной были недолгие встречи, потом нетягостный распад отношений, со второй оказалось сложней. Она была старше, но не намного, но она вышла замуж. Было больно и хотелось скорее забыть.
Я слушаю Яна в нашей гостинице номер четыре и рассуждаю о том, что, наверно, с каждой новой ступенью грехопадения человек способен открывать в себе новые грани чувств.
«Что значит для вас слово «любовь», существует ли форма любви, предел любви?» – вопросами о любви или семье я обычно завершаю беседы с актерами. Но сегодня я интересуюсь у Яна, что значит для него секс. Ян отвечает, он необходим для сближения, мне же кажется, что Ян воспринимает его как спорт. Или спорт как секс. И еще мне кажется, что финал наших отношений будет похож на разряд, созданный плюсом и плюсом.
Ян сдержанно улыбается и смотрит в глаза. Холодеет в области солнечного сплетения. Спазмический импульс катится вниз. Сейчас Ян дотронется до плеча – пришло время сближения.
 
Что делает женщину женщиной?
Ответа на этот вопрос не существует. Он риторический. Можно придумать, почему мужчин привлекает в женщине искушенность или невинность. Можно строить теории: космические – о предназначении, можно рассуждать про энергию Инь или сравнивать женщину с рекой или сосудом. Можно отождествлять ее с Музой или исчадием Ада. Но лучше просто наблюдать – смела она или пуглива, предусмотрительна или отчаянна, требовательна, безответственна, робка или развратна…
 
Будущее приходит быстро.
И быстро проходит – отметил бы Саша. Но мне не хочется замечать, как буреют листья деревьев. Август. Он подходит к концу – и это чувствуют даже комнатные цветы. Погрустнела и пальма: перестала выбрасывать молодые зеленые стрелы, в роскошных ветвях  добавилось желтизны.
Я думаю о том, что Кошка давно не пишет, что до сих пор я так и не услышала про гостиницу номер три. Однако предположить, почему так произошло, я не успеваю – мигает на панели конвертик.
 
Koshka:
Лейла, мне хочется написать Вам про один сон. Он странный. Он не дает мне покоя. Кажется, если я расскажу, то избавлюсь от его навязчивого преследования.
 
Leila:
Здравствуйте, Кошка!
 
Koshka:
Вечер добрый! Простите… Так вот… Сначала снится, будто мы с Яном выбираем гостиницу…
 
Leila:
Гостиница номер три?
 
Koshka:
А  потом… какой-то пробел… Какая-то пустота… И вдруг я очень отчетливо вижу себя со стороны. И ужасаюсь.
Я – это множество силуэтов. Серого цвета. Они – как проекция одного-единственного предмета. Я понимаю это, когда чувствую за собственной спиной чье-то присутствие. Я оборачиваюсь и вижу… себя. Становится страшно, и я кричу. Этот крик похож на крик человека, падающего с обрыва. И только потом я замечаю людей. Я не понимаю, что они делают в моей квартире. Да, я забыла сказать, что все происходит у меня дома. То есть в квартире детства.
Но все эти чужие люди не слышат моего крика, они заняты своими делами – смотрят телевизор, лежат на диване, читают газеты…
И вот я оборачиваюсь, кричу… И в тот же момент складываюсь. Или сворачиваюсь… Вы понимаете? На одну меня становится меньше. Та я, которая обернулась, сливается с ближней проекцией, которая снова смотрит назад…
И так много раз: оборачиваюсь, кричу, сокращаюсь… До тех пор, пока последняя «я» не смотрит на ту, которая спит…
Кошка пересказала мне сон не один раз. Впервые за всю историю переписки я поняла, что она не в состоянии проконтролировать свои чувства. В тот момент она была «чистым материалом психолога». Поначалу я пыталась задавать ей вопросы, потом – переключить ее внимание на другие проблемы. Но… тщетно. Когда я глянула на часы, они показывали два сорок три.
Два сорок три – а Маши нет дома.
Пришлось разбудить Жанку.
- Только не говори мне, что Машка пропала – без приветствия сонным голосом произнесла в трубку подруга.
- Я понимаю, что это уже не смешно…
- Это грустно, дорогая моя… Ну! И в этот раз она где? Или с кем – не знаю, как правильнее спросить?
- Если б знала, звонила бы не тебе
Жанка выдохнула:
- Может, милиция?
- В третий раз участковый на смех поднимет…
- А что тут смешного?! – Жанка аж поперхнулась…
- Будто не знаешь… Первый раз – на крыше с голубями в обнимку нашли… Второй… Ну тогда, в мае…
- Помню-помню… А ты предлагаешь вообще на поиск забить? Или как это делать? Она ж у тебя не дружит ни с кем, ни с кем не общается!!! Пороть твою Машку некому. Сашка в командировке?.. Ладно, не паникуй… Гулять небось срулила куда. Вон ночи какие сейчас. Сама бы пошла, будь помоложе…
Лейла  подходит к окну. Будто проблесковым огнем ночного авиалайнера вспыхивает в ее руках огонек зажигалки.
У подъезда на лавочке пьют из бутылок пиво малолетки-соседки. Видно, что спорят – и оживленно. Одеты – как две капли воды. Да и сами будто с конвейера. Обе – черные в черном. Как галки. Или вороны.
- Ладно, Жан, я позже тебе позвоню…
- Только, пожалуйста, с хорошими новостями.
 
Из дневника Эли.
Сентябрь, 2005
Ян спрашивает у меня про Олега.
Должна ли я увильнуть от ответа, как когда-то учила мама: женщина интересна мужчине, пока он о ней чего-то не знает? А если ничего не скрывать – готов ли к этому Ян?
Это я могу лить из пустого в порожнее, говорить другими словами о том, что лежит на поверхности, перепевать уже сказанное, перевирать очевидное. А могу говорить правду. 
- Эль… Я хотел бы видеть тебя чаще.
Я молча достаю зонт. Под осенним дождем мы ищем гостиницу номер... Я сбилась со счета. В этот раз мы выбираем ту, в которой уже бывали. Почему бы и нет? Вторичность ведь тоже нужна, иначе не существовало бы у обывателя потребности глотать страницы журналов с однотипными интервью и жить по принципу толкового словаря.
А что у вас? А как надо? Как принято – по стандарту, по этикету, с учетом национальных особенностей, возрастных категорий, климатических зон? Чтобы как у людей, чтобы по-человечески.
Я родилась…
Мои родители…
С детства мне нравилось…
- Ян… Давай не будем… Сейчас мы вместе. И нам хорошо?
- Да.
- Это ведь самое главное?
- Да.
Как мне объяснить Яну, что мне нравится уживаться с разными взглядами и людьми – находить их, признавая в себе.
Я – это Вы, это он или она. Я – универсальная модель места и времени, в которых живу. И – мне сложно.
 
 
III
            Мария +
 
Я расстроена. Вчерашний семинар не принес положительных результатов. «Нужен пример. Живой пример из чьей-либо жизни. Лучше своей».
Прохожу книжную лавку, останавливаюсь напротив. «Нужен пример, очень нужен пример». До тренинга по психологии – час с небольшим. «Плохо, что аудитория разношерстная – много подростков, одиноких за тридцать, зрелых под сорок, пенсионеров».
Сегодня вторая лекция по началу XXI века: «Распад причинно-следственных связей». Размышляя об этом, захожу в магазин. Взгляд блуждает по стеллажу. На корешке примеченной книги – В. Набоков «Лолита».
- Давненько не заглядывали к нам, Мария Александровна. Здравствуйте. Что выбрали в этот раз?
Я здороваюсь с продавцом. Протягиваю книгу.
- Да-а-а-а… Почти доисторический раритет, – комментирует он…
 
С Эльвирой я познакомилась в январе 2006-го, после просмотра «Лолиты». С тех пор прошло почти двадцать лет.
Картину крутили в «Доме Ханжонкова». Причиной интереса было название: я искала связь между именем моей мамы и именем героини: Лейла и Лола.
Глупо, но по наивности лет хотелось видеть знаки во всем. Сегодня, в 2026-м, кажется смешным рассуждать о подобном. Тогда же кармой, четвертым измерением, высшими знаниями, эзотерикой бредили не на шутку – откровения Анастасии, брошюры Лазарева, притчи Энтони де Мелло… Тогда было принято медитировать на занятиях йоги, искать просветления в Библии или Коране. И рассматривать поступки с точки зрения причинно-следственных связей.
Я не была исключением, находя мистику во всем, что только могло дать для нее повод.
 
Плохо помню, как завязался наш разговор. Помню, картиной я была разочарована, а Эльвира хотела взять у меня интервью. Наверно, искала материал для статьи: например о том, что смотрят дети, почему взрослые допускают их к любому роду информации, как отразится это на психике. Я видела, как до начала дневного сеанса Эля с диктофоном опрашивала группу подростков, но те в ответ паясничали и гоготали.
Ко мне Эля подошла уже без диктофона, что и убедило ей не грубить. Сама Эльвира поначалу мало занимала меня.
Вдвоем мы прошли по Тверской, спустились в подземку, обогнули Пушкина, так же молча свернули к Страстному. Эля спросила, не помешает ли мне присутствие навязавшегося попутчика.
- Нет, – уже во второй раз заверила я.
По обеим сторонам бульвара лежали сугробы мутного снега. Глядя на их корявые профили, я отмечала сходства: один похож на горбатого человечка, другой – на старичка с бородой, а вон тот раскинул, как птица, снежные крылья.
- Сегодня на мой балкон прилетел голубь, – вдруг заговорила Эльвира. Потом, помедлив, добавила. – Я думаю, это знак.
На мгновение сердце будто провалилось в желудок и выскочило оттуда, как поплавок, с учащенным биеньем.
- А почему это знак? – спросила я. Как мне казалось, я умело сохраняю спокойствие.
- Несколько недель назад у моего мужа при странных обстоятельствах пропал лучший друг, – Эля вздохнула. – В целом история не из приятных. Его до сих пор не нашли. Сегодня, часов в восемь утра, меня разбудило трепыхание крыльев. Утром я всегда крепко сплю, но тут почему-то даже сквозь сон поняла, что на балконе какая-то птица. Голубь забился в угол за табуретку. Когда я открыла дверь, он смотрел перепуганными глазами. Я с трудом выгнала его шваброй.    
- И потом позвонил друг?
- Нет, не звонил.
- Когда птица влетает в дом, плохая примета?
- Да.
- Значит, друг умер?
- Нет! – Эльвира резко потянула за молнию сумочки. – Еще ничего неизвестно!
- Вы сами сказали, примета…
- Да, конечно, прости.
- Хотите курить?
- Нет, SMS, – Эля достала сотовый телефон, быстро прочла сообщение. – Однако выходит, что мне пора.
- Вас ждет муж?
В ответ Эля улыбнулась чему-то далекому, и каким-то наивным детским чутьем я вычислила, что сообщение не имеет отношения к браку, работе или друзьям.
Мы подходили к Высоцкому.
- Нравятся его песни? – кивнула Эльвира бронзовому певцу.
- Мама.
- Что мама? – Эля сдержала улыбку.
- Мама слушает. Иногда.
- А ты?
- Мне приходится, – я сдвинула брови, сердясь на себя за нелепость ответов.
- Ясно. Хочешь, оставлю свой телефон?
Я пожала плечами, и Эля протянула визитку:
- Должна же я взять у тебя интервью.
Эльвира пересекла улицу и подняла руку. Через пару минут ее увозил синий «Форд».
 
- Мария Александровна! – в Институте психологии меня останавливает юная слушательница лекций. – Там, в нашей аудитории Вас ждет какой-то мужчина.
- Новенький?
- Кажется, да. Я его раньше не видела.
- Хорошо, я скоро туда поднимусь. Спасибо.
 
Эле я позвонила. Правда, не сразу – часто подходила к ящику письменного стола, в который положила визитку, доставала, вертела в руках, но не решалась.
Зачем я Эльвире? Почему она заговорила о том, о чем не всегда говорят близким? Может, ей нужно кому-нибудь выговориться, но так, чтобы откровения канули в Лету? А вдруг это розыгрыш? Вдруг она даже не вспомнит, если я позвоню.
И все же любопытство оказалось сильней.
-Алё…
 Эля узнала меня и назначила встречу – пригласила домой.
 
- Мария Александровна?
- Да.
- Здравствуйте.
Передо мной – мужчина с узко посаженными глазами. На вскидку, под пятьдесят: вздернуты ноздри острого носа, уголки тонких губ смотрят вниз.
- Хотите посещать мои лекции?
- Некоторые из них. Я смотрел сайт. Меня прельщает сегодняшняя тема и тема «Дар уходить как способ познания мира». А еще… – он наградил пристальным взглядом...
 
Эля усадила меня на кухне, положила в тарелку курицу и салат. Налила ягодный морс. В ее бокале при свете свечи заискрилось вино цвета граната. Она поднесла свой высокий бокал к моему низкому приземистому, с тяжелым дном. Мы чокнулись.
Возникла пауза, от которой я испытала неловкость, – Эльвира заговорила:
- Я живу не с мужем сейчас, хотя мы и не в разводе. Но сегодня мы будем одни, останешься у меня. Ты родителей-то предупредила?
- Да, – соврала я, тут же подумав о том, что нарушаю клятву, данную маме в августе: без предупреждений не пропадать.
Мама выудила обещание, потому что еще по весне я решила, что сбегу из дому. Но не просто сбегу, а исчезну. Первый раз, как неприрученный кот, я затаилась на крыше. Не знаю, отчего я решила, что голуби знают дорогу в рай. Чердачные точно не знали… Меня с позором вынул оттуда под утро наш участковый.
Потом в Интернете я наткнулась на коломенские легенды.
Дескать, есть в знаменитой усадьбе один аномальный овраг. Попадают к нему от Каширки «садами да огородами». Про него я прочла много историй. Будто из деревень, расположенных неподалеку от Голосового оврага, исчезали люди. Будто есть некий покрытый туманами коридор, в который можно провалиться – оказаться в другом измерении. Некоторые возвращались оттуда спустя много лет и такими же молодыми, как тогда, когда исчезали. О судьбах большинства неизвестно.
И я поверила в это – однажды в мае вышла из дома и пересела на зеленую ветку метро.
Я шла по незнакомым местам и мечтала, что вот-вот подкрадется туман и больше…
Больше не будет:
Мамы.
Школы.
Подруг.
И необходимости всё объяснять!!!
И вдруг меня окликнул мужчина. Молодой парень лет тридцати.
- Ну и как нас зовут?
Я испугалась.
- Маша.
- Оригинально… Думал, скажешь, Лолита…
 
- Мария Александровна… – напомнил о себе баритон.
- Да, простите… Слушаю Вас…
 
- С этой Машей я пробыл почти до утра. Даже думал про гостиницу, в которую смогу ее привести. Да, конечно, я рисковал. Мне было тридцать, а ей от силы двенадцать. Начиталась, дурочка, где-то про овраг, который в Коломенском парке. И конечно, поверила! А я жил там неподалеку тогда. Смотрю – чешет, глаза – во! – по пятаку каждый, и дергается от звуков. Ну точно, вырвалась из-под присмотра бабок да нянек. Поначалу думал, она из неблагополучной семьи. Потом смекнул: за экстримом пошла! И главное, мне оно было зачем – до сих пор не пойму! Но мыслишки шальные закрались – не скрою…
Сначала я свозил ее в Шереметьево. Представляете, она мне сказала, что хочет быть в том мире, где ее не знает никто. «Тогда ты должна куда-нибудь улететь». Она странно восприняла слово «лететь» – по ее мнению, улететь, значило буквально исчезнуть. Пришлось убедить, что улетают люди на самолете… Короче, как-то я ей внушил, что до Шереметьево по прямой на метро.
 
Я помню дорогу в аэропорт. Я испугалась. Почувствовала, что мужчина не отстанет, а в Шереметьево понадеялась найти способ избавиться от него. В овраге кричать смысла не было – людей мало, просить о помощи в метро и по дороге в аэропорт показалось, что стыдно: с виду мы походили на дочь и отца.
 
- Почему-то я сразу стал ее ненавидеть. И не за то, что про имя она соврала – ясное дело, сумасбродка. Она… Даже не знаю, как это и объяснить…
- Не спорила и не сопротивлялась.
- Что?
- Следила за Вами и пыталась понять Ваши мысли.
- Что?
- Тянула время.
- Что?
- И вычисляла момент, когда Вы устанете и откажетесь от своих крамольных фантазий.
- Что?
- Чтобы избавиться от Вас, ей нужен был резонанс с Вашим внутренним миром
- Что?!
- Я внимательно слушаю Вас…
 
- В аэропорту я пытался ее напоить.
- Но ей не хотелось.
- Не знаю, после третьего предложения хлебнула глоток коньяку. 
- И?
- И я сказал, что пора. И усадил ее в тачку.
- Думаете, она верила, что Вы усадите в самолет?
 
В такси я представляла, как вечером мама придет домой и не обнаружит меня. Как будет искать у подруг и как в отчаянии швырнет мою любимую фотографию в стену.
За окнами «Волги», как мультяшки, мелькали дома.
 
- Мария Александровна… Я хотел бы спросить, какую литературу Вы  посоветуете прочесть по данным вопросам? – это было первое, что произнес мужчина после того, как озвучил интересующие его темы.
- Это было так бессмысленно, что не может кончиться со смертью.
- Простите?..
- Это не я сказала, это написал Георгий Иванов. Советую. «Распад атома». С его и начните… И кстати… Скажите… Мне интересно… Судя по тому, что к утру Вы вернули девчонку домой в целости и сохранности, ей все же удалось стать похожей на Вас?..
 
 
Часть вторая
 
Из дневника Маши
Мне грустно. Потому что, когда я сплю и вижу хорошие сны, я все равно просыпаюсь. Сны – это неправда. А когда я мечтаю, это… тоже неправда, потому что мечты не сбываются. Сегодня я слышала, как мама разговаривала с подругой. Она рассказывала про свои желания, и что сначала все идет как надо, а потом – бац и облом… Это она так сказала. И еще – что «логики нет». Я думаю, это значит, что ничего не сбывается…
 
Мне снились деревья, потом – странный дом. Он похож на гостиницу, только она никак не называется. Потом на гостиницу налетел смерч, он бы коричневый. Потом я проснулась.
Сегодня я выменяла у Надьки фотку, мне кажется, на ней этот коричневый смерч. Очень похож. Хочу найти для фотографии рамку…
 
 
 
 
Эльвира -
 
Распад атома
Новый, 2006-й, мы встречали с Олегом не вместе. Разводиться не стали.
К тому времени я нашла постоянку: пишущий редактор в журнале, он же корректор и корреспондент.
К тому времени мы с Яном сняли квартиру – север Москвы, и я стала готовить ужины для него, даже не пытаясь понять, что будет потом. Олегу я оставила наш свадебный фотоколлаж и безымянную гостиницу напротив балкона.
К тому времени Николай расстался с Ириной, а Лейла перестала докучать назойливыми вопросами по ICQ – я тоже утратила былой интерес к общению с ней. Наш виртуальный контакт происходил от случая к случаю и то, будто игры в пинг-понг – кто кого.
К тому времени у Лейлы наметился разрыв с Сашей, но отношения с Машей остались без изменений. Однажды Лейла – впрочем, случайно – натолкнулась на открытую страницу дневника, который, как оказалось, вела ее дочь.
«Я придумала историю про мужчину и женщину. Например, они снимают квартиру и живут вместе, но не муж и жена. У них все хорошо, они любят друг друга. Когда-то они мечтали видеться изо дня в день, и вот они вместе. Но однажды мужчина просто так не приходит домой, а женщина ему не звонит.
Он думает, что она обиделась, но тоже ей не звонит. А на самом деле, женщина в тот же день, как мужчина решил не прийти, навсегда уехала из квартиры и думает, что он не звонит, потому что ждал ее, потом обиделся и не простил.
Кажется, вышло смешно. Настоящий фильм или книга!..».
 
Распад атома
 С Николаем познакомиться мне так и не довелось, хотя они виделись с Олегом в транзитной командировке Ника.
- Почему ты не сказал мне, что встречаешься с Николаем?
- Эл… - Олег разозлился. – Ну зачем это тебе? Коля – мой друг! Зачем тебе с ним общаться? Зачем?!
- Я же знакомлю тебя со своими друзьями!
- Друзья… Друг – это тот, кто всегда рядом! А тот, кто в силу причин не может быть рядом, каков прок от такой дружбы?!
- Я считала, что друг – это навсегда.
- Это поначалу так кажется. Нужно ежедневное общение, а не так, от случая к случаю. – Олег не смог простить Николаю расстояния, которое разделило их после армии. – Впрочем, он, как и ты, всегда говорил, что мои выпады по отношению к людям злодейски.
- Он хотел их понять?
- И мотивировать – главное. Потому в психологи и пошел.
- Смог?
- Что?
- Мотивировать? – я улыбнулась.
- Николай всегда утверждал, что не умеет любить и что этот дар дан не многим. Что поэтому моя персона была для него особенно интересна. А в армии, помнишь, я тебе говорил, я был безнадежно влюблен в Вику, дочку полковника, и Коля стал громоотводом моей страсти. Кстати, за это я ему признателен до сих пор.
- Всегда замечала, что человечество делится на две категории. Первая влюбляется, страдает, ищет, ошибается, снова воскресает – словом, живет полноценно, а вторая наблюдает за этим процессом.
- Николай долго не понимал, на чем основывается психология влюбленного человека.
- А теперь понимает?
Вместо ответа Олег пошел в комнату искать зажигалку. Потом вернулся, шумно выпустил дым.
- Как у них, кстати, с Ирой?
- Разъехались. Разошлись.
- Шутишь, что ли…
- Почему шучу? Не шучу.
- Подожди. А причина? Три года вместе, все устраивало людей.
- Эл.
- Что?
- Какая причина?
Я растерялась.
- У них разве были причины быть вместе?
 
Легко представляю себе их разрыв.
Ирина:
- Я решила уйти.
Николай:
- Почему? Что-то не так?
Ирина:
- Так. Всегда было так. Просто…
Николай:
- Можешь не говорить.
Ирина:
- Хорошо, я не буду. Я… оставлю ключи у соседки?
Николай:
- Да, конечно… Я задержусь после работы.
- Была бы тебе благодарна.
 
Или так:
Николай (выходя в ICQ)
Nick:
Ты сегодня когда?
 
Ren:
Как обычно. Нам надо поговорить.
 
Nick:
О том, что пора и расстаться?
 
Ren:
Да, разговор будет об этом. Ты думаешь, я предательница?
 
Nick:
Нет, ты женщина, которая достойна любви.
 
Сейчас у Николая новая пассия. Ольга. Тоже студентка, но моложе Ирины. Николай не сомневается, что любит ее.
 
Ольга смотрит на огонь от свечи. Магический магнетизм. Словно ты рядом с истиной, но не можешь ее постичь, потому что поглощен красотой: пламя дрожит, подскакивает, хочет вырваться, оторваться, но замирает у основания горящего фитиля, будто погружаясь в расплавленный воск, и – выживает.
Ольга вспоминает, как размышляла о Николае под недавний короткий осенний дождь. Дождь прибивал к земле мысли, как придорожную пыль, а потом ветер нес их сквозь вертикальную рябь. Ольга возвращалась домой: «Ник, с тобой хорошо просыпаться, в тебе сила, она убеждает и дает право на обладание. Как только мы расстаемся, я хочу, чтобы ты снова был рядом».
И еще: «Ник, смотри, на женщинах еще полуоткрытая обувь, но утренний воздух свеж, солнце подслеповато, листья деревьев чуть тронуты ржавчиной. Это первое дыхание осени. Я иду в институт, но мне не хочется расставаться с тобой, пусть даже и мысленно. Ты преследуешь меня круглосуточно. Я понимаю, что влюблена».
Ольга смотрит на огонь от свечи.
 
Leila:
Что-то, Koshka, мы давно не общались.
 
Koshka:
Хотите сказку? Только не о себе.
 
Leila:
Ладно, учитывая, что время ночное, можно и сказку. И даже не о себе.
 
Koshka:
У моего мужа есть друг. Коля. Это лучший друг Олега, армейский… Живет Коля в Екатеринбурге, работает на кафедре психологии в институте. Его девушка Ира, с которой они были знакомы три года, заканчивала этот же институт. Их отношения завязались на фоне дружбы Николая и матери Иры. Коля стал научным руководителем у Ирины, когда та начала работу над кандидатской.
И вот они расстаются, потому что не любили друг друга, потому что существовали по инерции и т.д. Оба прекрасные люди, оба… ну, словом, странно, что встретились, странно, что расстались… Вообще все странно…
Теперь у Николая Ольга. Снова его студентка, но есть разница: он любит ее, она любит его.
На Новогодние каникулы они поехали по путевке на горнолыжный курорт. И хотя к тому времени Ольга была уже на третьем месяце беременности, врачи разрешили воздухом подышать.
 
Распад атома
Зимой все курортные гостиницы чем-то похожи – они оживают лишь в новогодние с 1-го по 10-е, а все остальное время пребывают в забвении.
Николай терпеливо ждет, пока водитель, открыв багажник, извлечет из него вещи. Ольга хлопает дверцей, потом – в ладоши, потом несколько раз подпрыгивает на месте, а потом – замирает. Глубоко вдыхает морозный воздух, оглядывается по сторонам. Нравится. Ей нравится зима, этот лес и эта гостиница, в которой она никогда не была.
Николай задерживает на Ольге взгляд, и ему кажется, что ее лицо, тело, стать сейчас должны раствориться, как сизая дымка – та, что провисла напротив, где-то между макушкой деревьев и небом. Будто бы Ольга и сизая прозрачная пустота – одно, воедино слитое целое. Мираж. Сияние. Память.
«Я никогда не забуду тебя», – так хочет сказать Николай, подбежать, обнять Ольгу, но что-то подсказывает ему, что эту пошлость человечество говорило и свершало не раз.
 
Koshka:
Вы не заснули от моих россказней?
 
Leila:
Нет.
 
Koshka:
Тогда, я продолжаю про Олю и Колю.
 
Leila:
Ок. Про Олю и Колю.
 
Koshka:
Про историю счастливой любви.
 
Leila:
Про историю счастливой любви.
 
Ольга просыпается в гостинице от боли внизу живота. Сначала боль тихо пульсирует, потом режет вдоль и вскоре становится невыносимой. Почему Оля не просит о помощи?
Николай просыпается, будто от скуления: так может скулить на морозе щенок. Но это не щенок, это Ольга, которая не в силах даже кричать, она обессиливает, теряя кровь.
 
Koshka:
Самое ужасное, что когда Николай с Ольгой на руках добрался до какого-то медицинского учреждения, ее группы крови не оказалось. Деревня… Николая отправили в ближайшую, более-менее цивилизованную больницу. Когда он вернулся, Ольга уже умерла. Ему пришлось сообщать об этом ее родителям. Те, вместе с откуда ни возьмись объявившимся бывшим Ольгиным кавалером, выехали из Екатеринбурга на двух машинах. Не помню имени того ухажера. Он был на своей тачке, родители – на своей. Родители отстали. Отец на нервах выпил и не смог сесть за руль. Утром у гостиницы, где ночевал Николай, остановилась машина. Машина того ухажера. Последнее, что помнят администраторы, как два молодых человека мирно сели в машину и уехали. С тех пор ни одного, ни второго не видел никто. 
 
Leila не отвечает.
 
Распад атома
Наш внутренний мир – как скрытый киношный кадр: двадцать пятый, а день рождения – это когда тебе становится на год больше.
- Стареем мы, мать, стареем, – сообщает мне Тема по телефону двадцать пятого марта, года – две тысячи шесть.
- Звучит увесисто. Главное – с высоты птичьего полета. Из глубины прожитых лет, – мне не хочется становиться соучастником нравоучительных лекций.
- Не понимаю, что в этом событии может так возбуждать?
Тёма – мастер холодного душа. Умеет призвать на землю в моменты а-ля romantic.
- Темочка, это же праздник! Понимаешь, праздник! Ну, как по-другому тебе объяснить?
- Не надо мне ничего объяснять. Взрослая ты, Элюха, баба, а… ну тебя, короче, что говорить, – Тема замолкает, вздыхая в телефонную трубку.
- Темочка, но ведь мы же младше не станем, как ни крути. Так что ж теперь, помирать? Не-не-не, даже не умоляй. И вообще, течение времени обусловлено,  неизбежно, скоропостижно…
- Ой-ой-ой…
- Ну ладно, ладно. Погорячилась. Ну, подумаешь, чего только не скажет женщина во время оргазма. И чего только не нагородит филолог в моменты…
- Фиголог…
- А хоть бы и так! Темочка, ну, сам рассуди, недолговечность жизни – это же...
- Замолчи, женщина. Небось, гостей уже мал-мало назвала?
- А как же! И тебя вот зову. Попробуй только придумать повод, чтоб не прийти на мой день рождения! Не прощу!
- Та куда ж от тебя деться, – на этих словах Тема смягчается, и я понимаю, что взяла в разговоре верх.
«На самом-то деле, – сказал бы Тема, – сомнительная победа». И был бы прав: разговор тел, сознающих свою тленность и бренность. Живая иллюстрация скуки и страха.
- Кстати, не нашли друга мужа? И того придурка, который его увез?
- Нет. Думаю, дело скоро закроют.
 
Сегодня, в свой день рождения, я жду гостей, не питая иллюзий, что они смогут найти между собой общий язык. Но это неважно, я буду рада каждому и с каждым у меня за плечами – жизнь. Маленькая или большая. Бурная, безусловная или условная, выдуманная, настоящая, желанная, навязанная или искусственно и неестественно вымученная.
Придут коллеги по новой работе, придут друзья детства. Темыч придет и Лейла должна (Машку обещала с собой захватить). Олег собирался – но не знаю, тут зависит от настроения.
 
А правда ли, что красота спасет мир?
Я беру самый красивый – единственный сохранившийся из любимого набора бокал, наливаю в него сухое вино. Тяжеловато-насыщенный красный цвет «Саперави» смягчается в матовости стекла. Делаю пробный глоток…
Есть все же в первом хмельном послевкусии некое особое упоение, сопряженное с ощущением избранности, приближенности к тайному, высшему, доступному не для всех… Богу? Нет, о нем не хочется думать, хотя я бы могла. Впрочем, Бог тоже мог бы подумать – например, обо мне. Но он думает о себе. Точнее, о том, как изменить мир. Он создает новые формулы бытия, к которым человечество никогда не готово, потому что он объявляет о них, когда ставит точку.
А вообще, забавная, по сути, выходит структура: женщина страдает от конфликтов в личных связях с мужчиной, мужчина всерьез способен озадачиться раздорами с социумом. Вместе они составляют то самое человечество, которое стремится достичь совершенства.
А я не стремлюсь. Я ухожу – рушу те отношения, имя которым «стабильность». Жизнь так коротка – и я хочу получить в ней право на еще одну жизнь.
Звонок в дверь. Всё. «Завершение работы». «ОК». Кликаю. Точка.
 
 
Вместо послесловия
 
У любой гостиницы есть название – «имя». У нашей – той, за которой раньше мы наблюдали с Олегом изо дня в день, имени нет. Она так и называется «Гостиница». Над козырьком входа – большие белые буквы с сине-красной каймой. Просто гостиница, без иных опознавательных  знаков.
В ней с Яном мы побывали во сне.
Сон. Помню его до мельчайших подробностей. Ян пропускает меня вперед. Ночь, освещения почти нет. Двери гостиницы на фотоэлементах – как в супермаркете. Но приближаясь, я вдруг понимаю, что двери не откроются даже при соприкосновении с ними. Я стою, не зная, как поступить, и наблюдаю за людьми, которые перемещаются по вестибюлю. Немое кино. Они есть, я их хорошо вижу, а вот меня и Яна, кажется, не видит никто. Нас нет.
- Третья, – вдруг говорит Ян.
- Разве? Мне кажется, их было больше…
- Но эта под номером три. Видишь?
Я всматриваюсь – Ян пристально буравит взглядом пространство. Наконец, и я начинаю различать контуры табло. Обычно на таких в гостиницах высвечивается время. А на этом почему-то года. Один год быстро сменяет другой… 2001, 2002, 2003, 2004, 2005, 2006… 2010…
Третье тысячелетие, вдруг осознаю я… Гостиница номер три.

 

 

Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа

 

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

 
Rambler's Top100

Русское поле

WEB-редактор Вячеслав Румянцев