№ 8'07

Ильяс Валеев

XPOHOC

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

СИБИРСКИЕ ОГНИ

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

Ильяс Валеев

Башкирская песня — душа и мудрость народа

Памяти Мустая Карима

Философский анализ башкирского национального миропонимания и мирообустройства убедительно говорят о том, что они выводятся из опыта народной жизни.

Выявляя главное, что лежит в основе понятия башкирской национальной ментальности, необходимо в первую очередь говорить о философичности не только мышления народа, но также и его жизнеобустройства. Именно на этой основе складывались представления, идеи и поступки, с которыми были соотнесены многие культурные и общественные ценности башкир.

Башкирский народ не создал свою философскую теоретическую систему, но его творческий гений и неиссякаемая фантазия сотворили такие шедевры эпических поэм, как «Урал-батыр», «Акбузат», «Акхак-кола» и другие, в которых выразилась вся система взглядов на жизнь и на мир в целом.

Поэтическое сознание народа не склонно было подразделять бытие на холодные рассудочные категории и абстрактные понятия. У народа, живущего на лоне природы, превалировал качественно иной тип мышления, в котором мысль имела тенденцию выражаться в художественно-образной форме, основой которой являлись непосредственные эмоции и переживания. Человек сопереживал бытие, событийствовал.

У древних башкир не было профессиональных философов, а были аксакалы, обладавшие хорошей памятью, пользовавшиеся всеобщим уважением и имевшие за своими плечами богатый эмпирический груз долгих лет жизни. Их увлекал сам процесс мудрствования, а не создание законченной философской системы; особая атмосфера доверительности, царившая при непосредственном общении с ними, предрасполагала слушателей к живой, непринужденной беседе. Мудрецы ценили неторопливый, душевный разговор за чашкой кумыса, а излюбленной формой общения было свободное философствование. Они никогда ничего другим не доказывали, а только показывали убедительные факты из жизни, не поучали, а внушали определенные ценности и истины. Поэтому они сумели избежать односторонности, и это обусловило жизненность их учений. В традиционном обществе старейшины пользовались огромным авторитетом, информация, которую они хранили в своей памяти, считалась ценнейшим достоянием. Современные индейцы так и говорят: «Когда умирает старый человек, горит целая библиотека».

Устное народное творчество башкир явилось поистине богатейшим источником для создания произведений о жизни народа, об историческом прошлом. Многие исследователи Башкирии восторгались богатством башкирского фольклора. Так, видный писатель и публицист М.Л. Михайлов отмечал, что «башкирскими преданиями... полна Оренбургская губерния. Нет такой реки, нет такой горы, про которую не существовало бы легенды и песни».

Башкирский исторический эпос воспевал мужество и красоту сильной личности, легендарные подвиги, совершаемые батыром во имя счастья своего народа. Кроме того, эпические памятники — эти своеобразные устные летописи общественной и духовной жизни народа — широко отражали уклад и закономерности социального развития башкир.

Мотивы фольклора с его героями и событиями пронизывали многие произведения башкирских и русских писателей и таким образом приобретали вполне исторические очертания. А народные певцы и сказатели очень часто являлись героями их рассказов, иногда они выступали даже соавторами: писатели только литературно обрабатывали услышанный от них сюжет.

Нет на земле народа, у которого не было бы своих песен. Они своеобразно выражают характер и душу того этноса, который их создал и поет.

Изумительные по содержанию, неповторимые, удивительно разнообразные по форме песни у русского народа. Они, по справедливому замечанию выдающегося писателя XX века А. М. Горького, прекрасно знавшего устное народное поэтическое творчество, широки, как эпопея, и глубоки, как раздумье. По его мнению, такие песни могли родиться только у народа великой силы — в мятеже, в тоске по правде и справедливости.

Песня — это не только спутник наших эмоциональных состояний, пение может их менять. Даже когда мы поем не по своей инициативе, без настроения, пение постепенно меняет наше состояние, возникает обратная связь, и к нам приходит радость.

Едва ли можно найти другое столь же массовое увлечение людей, как пение. Ведь поет практически все человечество. Психологи отмечают, что пение поддерживает эмоционально-психическое здоровье как отдельного человека, так и народа в целом.

Общественно-историческое содержание большинства эпических произведений башкирского народа как бы само определяет главное направление их изучения: это проблемы соотношения фольклора и исторической действительности, определение достоверности событий, легших в основу устного поэтического творчества.

Мы, башкиры, должны отдавать должное тем русским энтузиастам, которые по зову сердца и души занимались изучением и собиранием башкирских песен и фольклора. Одним из таких подвижников был С.Г. Рыбаков.

Собиратель башкирских сказок, песен, сведений об уцелевших памятниках старины Р. Г. Игнатьев писал: «Песни башкирского народа являются чаще всего импровизациями; их мотивы тоже импровизирование. Есть, однако, у башкир и свои давние песни, переходящие из поколения в поколение: таковы песни Салавата, о Салавате и прочие.

Башкир импровизирует свои песни и мотивы, когда одинок, всего более в дороге. Едет мимо леса — поет про лес, мимо горы — про гору, мимо реки — про реку и т.д. Дерево он сравнивает с красавицей, полевые цветы — с ее глазами, с цветом ее платья и т.д. Мотивы башкирских песен по большей части грустные, но мелодичные; у башкир много таких мотивов, что им позавидовал бы другой композитор. Каждый куплет или даже каждая высказанная мысль оканчивается приятной нотой…»

На башкирских исторических песнях воспитывалось не одно поколение молодежи. В комплексе с другими средствами песня прекрасно влияла на ее эстетическое, этическое и гражданское воспитание. Песня как выражение чувств и настроений упоминается с древнейших времен. Этот вид искусства в силу своей доступности и самодостаточности универсален для всех возрастов, социальных групп, объединяет самые широкие и неоднородные аудитории.

Пожалуй, ни в чем так не искренен человек, как в пении. По песне и пению мы глубже узнаем людей, ибо песни выражают их характеры и настроения, вкусы и жизненные ценности, темперамент и интеллект. Функции песни необычайно разнообразны. Она способна выразить состояние человека, например, его тоски и горя, но может и послужить идеей, объединяющей народ. Песни различаются и классифицируются по разным основаниям: обрядовые и ритуальные, лирические и гражданские, эпические и исторические, колыбельные и трудовые, песни-романсы и песни-плачи, свадебные и шуточные, гимны и песни профессий и т.д.

Возьмем, к примеру, песню «Священная война». Невозможно переоценить ее огромное значение для нашего народа. Написанная «в один присест», «в одно дыхание» крупными музыкальными мазками в маршевом ритме, она стала гениальной творческой удачей и подвигом авторов. Исторический драматизм и масштабность сюжета, совершенство и глубина выразительных средств, гармония стиха и мелодии, высокая идейность и народность, магическая сила воздействия на людей делают эту песню гениальным монументальным музыкальным произведением, шедевром песенного искусства. Песня создавала атмосферу патриотического подъема, ответственности за судьбу Родины, вызывала «благородную ярость» к врагу, побуждая к самоотверженности и героизму, сыграла огромную историческую роль. Об этом писал М. Карим: «Песни шли вместе с воинами, нередко опережая их. Для меня плачем и зовом всей Украины прозвучала однажды песня про Галю, Галю молодую... Ее пели солдаты разведроты в прифронтовом лесу. Конечно, мы все думали при этом про других девчат, которых угнали в рабство в Германию. Там, на войне, я впервые постиг потрясающую суть своей родной песни об Урале, где есть такие слова: «Когда срезаю я лозу, то по срезу не сок, а красная кровь течет, кровь погибших за Отчизну сыновей». Ее пел мне на берегу Днестра мой сородич.

О песнях заговорил я потому, что в них — духовная мощь и духовная крепость народов».

Являясь неплохим знатоком и почитателем башкирской песни, Мустай Карим вместе с тем не делит песни на «свои» и «чужие». Мы убеждаемся в этом сами: « Как уже говорил, среди курсантов было очень много украинцев. После ужина они всей гурьбой идут на берег Оки, садятся там и до самого отбоя, сотрясая тихую гладь реки, поют свои песни — задорные, страстные и в то же время печальные. Их мелодии для моей души не чужие. Тихими вечерами эти мелодии от соседнего хутора Боголюбовки долетали до Кляшево. Хоть наш зять Калимулла в таких случаях говорил: «Вон, хохлы воют», мне этот «вой» нравился. И тревожный он, и загадочный.

Чем больше украинских просторов заглатывали немецко-фашистские войска, тем больше в песнях ребят прибавлялось тоски и горечи. Немец Украину за горло взял, в Муроме у хлопцев дыхание останавливалось. Каждый занятый врагом город, каждое захваченное село для них — это порабощенные или даже погибшие отец с матерью, близкие родственники, опозоренные невесты, обиженные дети… «Родная земля и любимая женщина сливались в одно. Тоска по обеим укрепляла волю».

Анализ башкирских исторических песен «Салават», «Кахым Туря», «Эскадрон», «Караван сарай», «Урал» и других показывает, что воинская доблесть, гордость и непокорность — эти высокие морально-волевые качества, приобретенные и выстраданные в сражениях и дальних походах, воспитывались в молодом поколении с самого детства, каждый юноша готовил себя к будущей военной службе, защите границ Российской империи.

В воспоминаниях поэт выразил свое отношение и к таким песням, как «Ашкадар», «Бейеш», «Азамат». Здесь — сама жизнь и народа, и отдельного человека. О песне «Ашкадар», в частности, читаем: «Всю мою жизнь песня сердце мое потрясала, дух завораживала. Страстям моим и печалям мерой была она. Хотя мелодию, которая по сей день звучит внутри меня, песней миру не изливал. Господь ни голоса, ни музыкального слуха мне не дал, но душу глухой и без мелодии не оставил. Она слышит.

Когда с жизнью не в ладу, когда меркнет свет дня, вдруг вспоминаешь: есть в мире песня! Значит, нужно верить, терпеть, жить. Если с последним куском хлеба, с последним глотком воды будет и песня, которую я услышу в последний раз, сожалеть будет не о чем. И тем себя утешаю.

Как глаза и слух открылись, песен для меня зазвучало много. Парни поют, когда по улице ходят, гармонь растягивают; девушки — когда сукно валяют, старшие мужчины — когда в застолье сидят, снохи, тетушки — когда войлок катают. Но такой, чтобы душу всколыхнула, такой не помню. Видно, не мне они пока были предназначены.

Для меня песня вот когда началась. С берегов Уршака «гостевая девушка», сватья Зубаржат, к нам приехала...

— Подождите, девочки, — сказала Гульямал-апай, — мы тут все наши песни поем. А вот что на берегах Уршака поют? Спой нам, Зубаржат, покажи ваши песни.

— Пусть сватья споет, — подхватили парни.

Зубаржат упрашивать себя не заставила. Красивые свои губы на миг только поджала.

— Попробовать, что ли. Если дыхания хватит, — повернулась и, брызнув светом глаз поверх сидевшего на хике брата Муртазы, кинула взгляд на меня. Я еще сильнее вжался в угол, где сидел.

В миг, когда начала она свою песню, я покинул этот мир. Чем дальше протягивалась мелодия, тем сильнее обвораживала она мое сердце, погружая в бесконечную печаль и мечты. Душу мою то в выси вскинет, то бросит в пропасти, как теперь далее жить буду, и не знаю. Лица ее не вижу, она ко мне боком сидит. Как она терпит, как не заплачет? Верно, оба глаза слез полны. Я мужчина и то еле креплюсь.

Любимый, желанный мой ушел, ай, на охоту

На берега Ашкадара за выдрой.

На охоту он ушел, пропал бесследно.

С юных лет меня оставил одинокой.

Долго пела, протяжно пела Зубаржат. А я сидел в смятенье и одного боялся: что песня кончится. А она кончится, что останется? Пустота.

Песня затихла, дыханье мое замерло. И остальные притихли надолго.

Нет, не погиб ее любимый-желанный. Всего только заблудился. Услышит эту песню и найдет обратную дорогу.

С этого вечера песня вошла в мою душу».

Еще один трогательный рассказ Мустая Карима о башкирской песне напоминает нам истину о том, что песня — это достояние всех народов, она понятна всем, хотя поется на разных языках.

В 1970 году на Украине прошли Дни башкирской литературы. В последний вечер в Киеве председатель правления Союза писателей Украины Олесь Гончар «в одном из самых роскошных ресторанов собрал в нашу честь большое застолье. С видными писателями, музыкантами, художниками, артистами сидели мы одной тесной компанией. Речей длинных не говорили, но песен пели много. Украинские, башкирские, татарские, русские напевы сменяли друг друга. И поодиночке пели, и дружными хорами. С Олесем Гончаром мы сидели рядом, и я видел, с каким глубоким отзвуком в душе слушал он наши песни, внимал так, словно они с самой колыбели были ему родными.

Вот из-за стола поднялся поэт Муса Гали, обеими ладонями пригладил длинные, тогда еще лишь чуточку посеребренные волосы, легонько откашлялся. Я уже знаю, коли волосы пригладил, значит, будет петь. Примета оправдалась и на этот раз: он запел «Азамата». Увлеченные разговором гости вдруг разом замолчали. Обычно Муса в таких «интернациональных» застольях, прежде чем запеть, по-русски поясняет, о чем эта песня, в этот же раз то ли забыл, то ли посчитал излишним. Широкой волной выходит песня из груди певца и расходится по залу. Сегодня Муса Гали живет в особом мире, в особом вдохновении. Даже голос не в собственной его власти — и захочет если, унять не сможет.

Ай, издалека виден, издалека виден

Белый камень на горе Иремель.

Где не побывают, чего не увидят

Джигит-мужчина и верный конь...

Вот и певец замолчал, а песня, казалось, все не смолкает. Наконец слушатели очнулись.

— Великая песня. Никогда прежде не слышал, — сказал Олесь.

— Знаешь, о чем она?

— Подожди, не говори. Я сам расскажу, как понял.

— Давай.

— Родилась она лет сто назад, ну двести… Но есть в ней мужественный голос скифских степей. Закваска отваги, заложенной в древности, доныне бродит в ней. Вот что я услышал. И странное чувство: будто вернулась она к истоку, на прародину свою, и глубь далеких веков обозревает.

Удивительно...

Удивительно, да. По моему убеждению, великие произведения вместе с мирозданием, одновременно с ней сотворены, только лежат, своего часа дожидаются. А настал миг — они в чьей-то душе прорастают и выходят на свет. И еще почувствовал: ваш народ своей воинственностью знаменит, но эта песня на бой не зовет. Это не воинский клич, очень вольное у нее дыхание, слишком для этого она протяжная и мелодичная.

Вот таким открыл для себя нашего «Азамата» великий человек Украины. Вот что услышало «чужое ухо». Конечно же, песню эту сочинил воин, который, пройдя дорогами сражений, вернулся к себе домой. Так что и на бой не зовет, и к подвигу не кличет, только слава былой отваги звучит в ней да печаль...

Подивился я чуткости Олеся, его тонкому вкусу подивился.

— Спасибо, друг. Не только понял нашу песню, но и возвеличил».

Какое-то внутреннее тепло заложено в словах поэта, например, о колыбельной песне. «Колыбельная песня, — считает он, — не зря придумана, если даже ее слова были непонятны младенцу, в его душе откладывалась мелодия. Сегодняшние мамы грудью кормят ребенка, а сами не отрывают взгляд от экрана телевизора. Каков будет аппетит у этого ребенка и какая мелодия сохранится в душе? Вспоминаю Японию. Там — всеобщее обожание детей. Если на улице проходят малыши, то все взрослые с умилением и восторгом их провожают. Автомобили загодя останавливаются: дети идут! Самая большая радость! Самая большая радость жизни — здоровые дети! А мы же к детям относимся с нетерпением, не прощаем даже их маленькие шалости. В жизни радость и счастье складываются из мелочей».

Любовь Мустая Карима к колыбельной песне тонко подмечена Кайсыном Кулиевым: «Мустай Карим пишет: «Я путь определяю не по звездам, а, как по звездам, — по глазам людей, по радостным, печальным и серьезным. Гляжу в глаза, чтобы с пути не сбиться, чтоб в песне не солгать, не ошибиться». Как это верно и как хорошо! Кто солгал в песне, тот уже перестал быть поэтом. Все дело в том, что песня не может лгать. На то она и песня. Так и вся поэзия. На свете нет ничего искреннее колыбельной песни матери. И мне думается, что все поэты должны учиться искренности у нее. Мне всегда казалось, что Мустай Карим учился этому именно у колыбельной песни. Потому так добра, благородна, человечна и естественна, как созревание колоса, его поэзия. По своей непосредственности она подобна летнему ветру, который спускается со снежных вершин и проходит, задевая зеленые кроны платанов, овевает зреющие колосья, входит во дворы, где в колыбелях спят дети под ветвистыми орехами».

М. Карим неоднократно говорил о том, какое место занимает в его жизни песня: «... самым потрясающим для меня в нашей национальной культуре явлением всегда была народная песня. Я у песни учусь всегда, вслушиваюсь не только в слова, но и в мелодию — мелодия родной песни дает душе самое лучшее самочувствие». А на вопрос: «Любите ли музыку? Какую?», он ответил: «Никакими музыкальными данными я не одарен. Люблю башкирскую народную музыку, и чем дальше — тем больше. В ней выражена и какая-то обреченность и в то же время долговечность. Слушаю симфоническую, органную, когда есть возможность. Не потому, что она меня потрясает, что каждый звук мне о чем-то говорит. Ощущаю воздействие музыки вообще. Она во мне вызывает ассоциации с самыми красивыми моими воспоминаниями, хотя она всегда впереди. Она всегда зовет».

Трогательную историю из своей собственной жизни поведал нам М. Карим в «Узелках судьбы». Его жена Рауза спела ему однажды песню «Бейеш»... Впрочем, лучше послушаем самого писателя: «...Последние звуки ветер унес в сторону.

— Откуда пришла к тебе эта песня?

— Молчи. Сейчас ни слова. — Она опустила голову мне на грудь. Долго так стояла. Наконец вздохнула. Подняла взгляд. В глазах стояли слезы.

— Плачет... Вот глупая.

— От счастья. Эту песню я в позапрошлом году, когда ты в Москве в больнице при смерти лежал, по радио услышала и запомнила. В горе и горестная песня утешает, сама пою, сама плачу — и словно легче чуть-чуть становится. В те дни «Бейеш» словно бы о нашей жизни рассказывал, полной тревог и неизвестности. О тебе думала, потихоньку с ума сходила: ты еще здесь, на этом свете летуешь, а в зиму где будешь, куда уйдешь?.. И сказала себе: как встанешь ты на ноги, выйдем мы с тобой в чистое поле или на высокую вершину поднимемся — и я тебе эту песню спою, одному только тебе. Вот и сбылось мое желание. — И она озорно улыбнулась. — Так прими же мой дар, повелитель.

— Принял. Благодарю.

Вот и стою на вершине горы. Солнце возле самого плеча, на закат идет, у ног ветер прилег, внизу озеро Ургун сверкая лежит, остров свой с крутыми берегами обнимает, одна единственная на нем лодочка покачивается, должно быть, Абубакир в ней, юродивый философ, тянутся в легком мареве улочки, и насколько глаз может охватить — зеленые долины, голубые отроги, белые венцы Иремеля с каждым брошенным на них взглядом ближе подвигаются. Рядом любимая. В душе вечный подарок — «Бейеш». Что же счастье, если не все это?

— Еще один куплет знаю. Только сейчас петь не буду. Боюсь, не получится.

Я кивнул только. Потому что молния, если и дважды сверкнет, бьет только раз.

Вот потому-то «Бейеш» моя песня, собственная. И кто бы где бы ни запел ее, звучит она для меня одного. Словно я на вершине Бирге-тау стою. Сердце вбирает ее всю, без остатка, но утолиться не может. Об одном жалею: когда я с этой летовки откочую, она сиротой останется. Это я про песню говорю».

М. Карим убежден, что песня «хороша чувством», так как у башкир не скажут «умная песня», скажут «красивая песня».

По его мнению, рассудочное обращение к эпосу, к фольклору неестественно. Естественно, когда литература выходит из фольклора. Вся башкирская поэзия вышла из народной песни.

Существование большого количества памятников устного народного творчества, по мнению Мустая Карима, помогало прививать любовь к земле, к прошлому народа. Феномен патриотизма у башкир, говорит он, нельзя рассматривать в отрыве именно от этих факторов.

В стихотворении «Эту песню мать мне пела» читатель улавливает невидимую нить между прошлым и будущим, а также глубоко нравственные наставления старших молодым:

Эту песню мать мне пела,

На руках меня качая,

Эту песню мать мне пела,

В путь-дорогу провожая.

Мать мне пела эту песню —

Мы давно расстались с нею...

И чем дальше голос милый,

Тем звучит он все слышнее.

У Мустая Карима мы находим и своеобразную рекомендацию, как нужно петь песню: «Весь стол на старика Мухамметьяна смотрит. Древние народные мелодии играет он. Сыграет и спрашивает:

— Ну, молодежь, скажите, какую песню я сыграл? — Множество редких песен знает Мухамметьян. Потому юноши иной раз теряются. — Свои песни надо знать, — с укоризной говорит скрипач.

Одного такого, стеснительного, попросили спеть. Слово старших — закон. То ли от смущения, то ли от пробудившейся удали, но пел громко. Для застолья можно бы и потише. Голос же действительно был очень красив.

— Хорошо поешь, брат, — похвалил его самый старший в застолье. — Только громко немножко. Ты песню поешь — не думай: людям пою. Ты думай, что себе поешь. Сейчас ты для нас пел. Если бы только себе пел, мы бы все равно услышали. Когда сильно натягиваешь, и песня порваться может».

Неоценимый взгляд в обогащение устного народного творчества, в философию башкирского миросозерцания и миропонимания внесли мастера художественного слова — сэсэны.

Понятие «сэсэн» ассоциируется в сознании башкир с высокими духовными качествами — с импровизаторским талантом и поэтической находчивостью, острословием и справедливостью суждений и поступков. Поэтому искусство сэсэнов издревле пользовалось особым уважением народа: однажды сказанное ими поэтическое слово передавалось из поколения в поколение, как ценный завет. Как с песенным творчеством кураистов — этих самобытных народных музыкантов-композиторов, так и с искусством сэсэнов-сказителей, собственно, и связано состояние и развитие фольклора. С древнейших времен в выработке и отшлифовке поэтических форм выражения потребностей башкирского народа, в дальнейшем обогащении и приближении исторически сложившихся традиций к эстетическим запросам нового времени участвовали многие сэсэны и кураисты. Но в силу известных причин не только о древних и средневековых, но даже и о сэсэнах ХVII—XIХ столетий письменные документы до нас не дошли. Память о наиболее значительных из них сохранилась лишь в устной поэзии. И записаны они, эти устнопоэтические произведения о народных талантах прошлых столетий, Мухаметшой Бурангуловым. Записи эти, содержащие как устные предания о Еренсе-сэсэне, Кубагуше и Акмурзе, Карасе, Баике, Ишмухамете, Габит-курайсы, Хамит-сэсэне, так и поэтические произведения, приписываемые их творчеству, являются единственным источником информации о башкирских сэсэнах.

Сказительское искусство возникло в глубокой древности из познания окружающего мира и получило развитие в тесной связи с этническим самосознанием народа. Чувство исторического прошлого и чувство государственности — это не просто характерные черты эпического творчества народов, а выражение их этнического самосознания на определенных этапах развития. Еще в 1871 г. Ф.И. Буслаев писал: «Вполне справедливо можно сказать, что русский народный эпос служит для народа неписаною, традиционною летописью, переданною из поколения в поколение в течение столетий. Это не только поэтическое воссоздание жизни, но и выражение исторического самосознания народа...».

Буслаев говорил о русских былинах, но раскрыл закономерность, общую для эпического творчества любого народа.

Высокое общественное признание требовало от сэсэна не только самых широких познаний, но и наличия у него образного мышления, развитых эстетических чувств и представлений, то есть поэтической одаренности. Непременным условием развития устного сказительского искусства является то, что сэсэн должен был постоянно жить в гуще народной жизни, с детского возраста должен был обладать безукоризненной памятью и страстным интересом к народному творчеству, научиться чувствовать и выражать сокровенные мысли и чаяния народа, быть бесстрашным и справедливым его защитником. Такими они, прогрессивные сэсэны, и запечатлены в народной эпической поэзии.

Постоянная потребность духовного обогащения закономерно приводила к тому, что в быту каждого народа функционировала своеобразная школа сказителей: от умудренных опытом мастеров художественного слова постигали искусство молодые. Например, Габит-сэсэн Аргынбаев (1856—1921) обучался в молодости у выдающегося сэсэна-кураиста XIX века Ишмухамата Мырзакаева. У Габита-сэсэна — М. Бурангулов (1888—1966). Так этой школой народных талантов обеспечивалась в прошлом преемственность исторически сложившихся фольклорных традиций.

В произведениях башкирского устного народного творчества в немногие строки укладывались целые эпохи; каждый сэсэн вносил в текст свои сокровенные мысли, выделяя самое главное, на что, по его мнению, необходимо было обратить внимание в данный момент социального бытия.

Башкиры, как отмечалось выше, не испытывали настоятельную потребность в создании теоретизированных философских знаний. Познание окружающего мира для кочевника не было самоцелью, а оставалось лишь средством для выживания. Процесс же сознания являлся жизненным актом, переживанием действительности в ее внутреннем единстве и динамике, где многое достигалось путем воображения и интуиции.

Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2007

Главный редактор - Горюхин Ю. А.

Редакционная коллегия:

Баимов Р. Н., Бикбаев Р. Т., Евсее­ва С. В., Карпухин И. Е., Паль Р. В., Сулей­ма­нов А. М., Фенин А. Л., Филиппов А. П., Фролов И. А., Хрулев В. И., Чарковский В. В., Чураева С. Р., Шафиков Г. Г., Якупова М. М.

Редакция

Приемная - Иванова н. н. (347) 277-79-76

Заместители главного редактора:

Чарковский В. В. (347) 223-64-01

Чураева С. Р. (347) 223-64-01

Ответственный секретарь - Фролов И. А. (347) 223-91-69

Отдел поэзии - Грахов Н. Л. (347) 223-91-69

Отдел прозы - Фаттахутдинова М. С.(347) 223-91-69

Отдел публицистики:

Чечуха А. Л. (347) 223-64-01

Коваль Ю. Н.  (347) 223-64-01

Технический редактор - Иргалина Р. С. (347) 223-91-69

Корректоры:

Казимова Т. А.

Тимофеева Н. А. (347) 277-79-76

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев