|
|
Фарида Миннигулова
Любовь побеждающая
МИХАИЛ НЕСТЕРОВ И СКУЛЬПТОР ЛИНА ПО
Жизненным подвигом слепого скульптора Лины По восхищались
современники, ставя ее имя рядом с именами Николая Островского и Алексея
Маресьева. В 1973 г. Всероссийское общество слепых организовало постоянную
выставку произведений, личных вещей и архива Лины По. Произведения художницы
хранятся в Третьяковской галерее, в Театральном музее имени А.А.Бахрушина и
в других московских музеях, в Санкт-Петербургском музее А.С.Пушкина, в
музеях Киева, Перми, Астрахани, Казани, Якутска, Владикавказа, Рязани,
Омска, Нижнего Тагила, Одессы, Твери, Тарту.
В Уфе художница жила с августа 1941-го по январь 1944 года. Отсюда она
посылала письма в Москву своему любимому и строгому наставнику Михаилу
Васильевичу Нестерову. В Уфе Лина По, превозмогая боль, работала над
скульптурными образами, стремясь внести свой вклад в победу.
О Лине По и ее творчестве писали много. В библиографическом разделе книги Г.
М. Кустова (1978) значатся 152 публикации.
Вниманию читателя предлагаются фрагменты документов, в большинстве своем
ранее не опубликованных, помогающих глубже понять всю силу духа
необыкновенной женщины.
Полина Михайловна Горенштейн родилась в 1899 г. в Екатеринославе
(Днепропетровск). В четырнадцать лет она стала заниматься в хореографической
студии и одновременно брать уроки рисования в студии художника Шредера. По
настоянию родителей в 1916 г. девушка поехала в Харьков и поступила учиться
на юридический факультет Высших женских курсов. Однако влечение к танцу и
скульптуре пересилило, Полина оставляет курсы и начинает заниматься в школе
балерины Тальори и в студии скульптора Л. Блоха. В 1918 г. она вернулась в
Екатеринослав, закончила хореографическую школу К.Воронкова и с 1919 г. под
псевдонимом Лина По стала выступать в театрах Киева и Харькова, ставить
танцы в театре Мариуполя.
В 1921 г. Лина По уехала в Москву и стала учиться одновременно в Высших
хореографических мастерских и на скульптурном отделении Высших
художественно-технических мастерских (ВХУТЕМАС). В 1924 г. она закончила
учиться и в течение десяти лет танцевала, преподавала, работала
балетмейстером.
В книге Г.М.Кустова приводятся воспоминания Лины По о том, как занятия
скульптурой и рисованием помогали ей в постановке танцев: «Я брала карандаш
и зарисовывала особенно увлекшие меня движения балерин, позы. Я обожаю
человеческое тело… Я впитывала в себя скульптурную гармонию от движущихся
полуобнаженных тел. Я старалась запомнить наиболее удачные повороты, позы…».
В.И.Кельман, хорошо знавшая Лину По в детстве и юности, в 1980-е гг.
записала свои воспоминания о ней (во всех цитируемых документах сохранена
орфография авторов — Ф.М.):
«В запасниках Третьяковской галереи хранится несколько скульптурных работ
Лины По. Чаще всего это удивительные по экспрессии движения танцовщицы в
полете.
Было время — о ней писали и говорили много. Теперь — забыли. А жизнь ее была
особенной и трагичной.
В Киеве, поблизости от нас жила семья Горенштейн. В ней было несколько
дочерей. С младшей из них, Полиной, я подружилась. Она была необыкновенно
живой, веселой, привлекательной внешне девушкой. Кудрявая брюнетка,
тоненькая, очень подвижная, с живыми черными глазами. Она была немного
старше меня, уже переписывалась с каким-то московским режиссером, думала о
Москве. Вскоре она действительно уехала в Москву, поступила в студию танца
Инны Чернецкой, вышла замуж за режиссера Окунчикова. Жизнь шла весело и
легко. Это были годы, когда в Москве процветали студии, театральная жизнь
была бурной. Казалось — все у Поли Горенштейн ладилось.
Но случилось несчастье. Она заболела какой-то тяжелой болезнью и — ослепла…
Это был конец жизни, планов, радостей.
За ней преданно ухаживала старшая сестра; насколько я знаю — муж от нее
ушел. Рухнула жизнь. <…> Но внезапно какой-то мудрый врач (профессор
Д.А.Шамбуров — Ф.М.) вложил в ее руку хлебный мякиш и сказал: «Попробуйте
вылепить что-нибудь». И она стала лепить! Радостно, вдохновенно. Тема почти
всегда была одна: движения, танец, полет в танце. Ей дали глину. Кто-то
помог. И родились под ее руками вдохновенные танцовщицы! Так как танцевала
сама, то тело, его гибкость и возможности знала отлично.
О ней стали говорить как о чуде, но я долго не знала, что это чудо! —
скульптор была моя киевская подруга. Имя она подобрала перевернув подлинное
свое имя: Полина стала скульптором Лина По».
В 1936 г., после двухлетнего пребывания в больнице и восстановления
способности двигаться, Лина Михайловна решилась на встречу с Михаилом
Васильевичем Нестеровым. О той первой встрече М. Нестеров писал:
«Она приехала такая беспомощная, хрупкая. Говорили, конечно, об искусстве,
об ее искусстве — скульптуре… Говоря о своих темах, персонажах, Лина
Михайловна говорила, как о живых, ей близких, родных людях. Эти люди жили
одной жизнью с ней вместе, радовались и огорчались, она им сочувствовала,
говорила их словами, мыслила их мыслями — словом, перевоплощалась в них…
Так началось наше знакомство, которому суждено было развиться и так часто
радовать меня. <…>
Дарование Лины По — особое дарование «внутреннего видения»… Рядом с ним идет
страстное искание внешних форм, законов искусства; она понимает их значение,
красоту. Она изучает их на себе, на случайных посетителях, на классических
формах античной скульптуры, изучает путем осязания своими нежными,
чувствительными пальцами. Осязание как внутреннее видение — ее новое зрение.
Работает Л.М., несмотря на все трудности, страстно, порывами… Работы ее
делаются все совершеннее.
Я недоумеваю — как и те выдающиеся скульпторы наши, с которыми мне
приходилось говорить об искусстве Лины По, — перед тем необъяснимым фактом —
как путем лишь одного осязания может слепой передавать не формы, даже не
сходство, где на помощь можно призвать опыт, знание, наконец, прекрасную
память, а самое тонкое, неожиданное выражение, как говорили в старину —
«экспрессию». Вот пред этой-то экспрессией невольно поражаешься, становишься
в тупик. Спрашиваешь, где предел человеческой способности?»
Положительный отзыв М.Нестерова и его слова «Вы будете скульптором» придали
Лине По уверенности в своих силах и в своем искусстве. До конца своих дней
Михаил Нестеров поддерживал художницу мудрыми, отеческими советами старшего
друга и наставника. Их переписка тому свидетельство.
В одном из первых писем, посланных М.В.Нестерову из Киева (22.03.1938), Л.По
писала: «В самые трудные минуты головной боли забываюсь только тогда, когда
вспоминаю о Вас, о встрече с Вами, слышу Ваш голос, и засыпаешь облегченная,
с мыслью о новой работе. Лежа в постели вылепила девушку колхозницу
украинку. Посылаю Вам фото с нее. Буду безмерно счастлива знать Ваше мнение
о ней» .
В ответ, в сентябре 1938 г., М.Нестеров писал:
«Дорогая Лина Михайловна!
Благодарю Вас за милое письмо, снимок с Вашей «Колхозницы» и рецензию о Вас.
Все это меня радует, восхищает и я был бы Вами совсем доволен, если бы не
Ваша «привычка» время от времени болеть…
Кроме всяких шуток: Вы очень, очень порадовали меня и… очень огорчили своей
болезнью. Радовать, я уверен, Вы будете всегда Ваших друзей и впредь, а вот
огорчать ни себя, ни нас не надо, хорошо? <…>
P.S. Два слова о «Колхознице». Она очень Вам удалась, характер, общая
композиция всех линий, движения, «тип»… — прекрасно. Быть может «следки»
(ступни ног) несколько крупны, особенно у левой ноги. Проверьте меня» .
Тогда же, в письме М.В.Статкевичу, М.В.Нестеров писал о художнице: «<…>
Сегодня утром получил милое письмо от Лины По. Она в Киеве, лежит больная и
лежа работает. Работает она воображением и осязанием. Талант несомненный и
очень интересный. Беда в том, что нет школы и отсутствие зрения мешает ее
приобрести» .
Получив другой снимок со скульптуры «Колхозница», 7 ноября 1938 г.
М.Нестеров писал Лине По:
«На этом снимке нет тех кажущихся недочетов, что я писал Вам. Всякий Ваш
успех меня, как и всех Ваших друзей (а их у Вас много, тайных и явных)
радует. Конечно, хорошо и показательно то, что Ваше имя включают в
энциклопедический словарь. Теперь бы побольше здоровья, и было бы все ладно.
Что сказать Вам о себе? Старею, похворываю, но еще брожу. Пишу пером кое-что
«воспоминательное». Кистью не работаю вовсе: нет вкуса к живописи, нет
охоты. Вернется ли то и другое — не знаю. Если и не вернется — беды большой
не будет. За 50 с лишком лет столько кистью успел нагрешить, что молчание,
«живописное» молчание, б[ыть]м[ожет] зачтется мне во спасение <…> ».
Письмо от 25 октября 1939 г.:
«Дорогая Лина Михайловна!
Ваши милые «каракульки» я получил, прочел и перечел. Фотографические снимки
с Ваших новых чудесных работ смотрел и смотрю. Все очень, очень хорошо, но
почему не догадались написать с обратной стороны их названья? <…>
Прелестна девочка. Эскиз «Симфонии» задуман прекрасно. <…>
Вы хотя и виноваты, но заслуживаете снисхождения, более того — «полного
оправдания» во-первых потому, что прекрасные работы Ваши не причинили Вашему
здоровью вреда, а как будто пошли Вам на пользу, во-вторых потому, что
прекрасные работы Ваши действительно прекрасны. «Груня» мила, трогательна,
она, Ваша любимица, она такая живая. Видите, сколько восторгов, похвал
несется к Вам с Сивцева вражека…<…> Я рад, что вещи Ваши пойдут в музеи».
В марте 1941 г. М. В. Нестеров сообщал о своей встрече с Дмитрием
Афанасьевичем Шамбуровым, врачом Лины Михайловны, посоветовавшим ей заняться
скульптурой:
«Дорогая Лина Михайловна!
Вчера был у меня Дмитрий Афанасьевич, он принес мне Вашу новую чудесную
работу «Девушка расчесывает свои волосы». Вот об этой то прелестной,
небольшой и грациозной вещи Вашей я и хочу с Вами побеседовать. В ней Вам
удалось найти те неуловимые формы, которые так легко ускользают от нас,
зрячих и не укрылись от Вашего внутреннего созерцания, любованья темой, чем
может быть полна наша внутренняя, интимная жизнь на каждом шагу. Вам эту
милую вещицу по возвращению в Столешников переулок придется очень, очень
немного доработать, а потом отлить из бронзы (как она была бы прекрасна в
мраморе!) И если <…> мы с Вами еще увидимся, тогда поговорим о том, о чем
заглазно я считаю говорить Вам преждевременно…
В то время, когда был у нас Дмитрий Афанасьевич и мы любовались Вашей
«Девушкой» приехал старший Корин с женой. Они всецело присоединились к нашим
восторгам. Затем подъехал Сергей Васильевич Герасимов. Он тоже не отставал
от нас и мы хорошо славили Вас. Теперь наша общая забота — отлить из бронзы
Вашу лучшую, совершенную вещь, как по форме, так и по воодушевлению автора
(Вас). Это голову Еврея. Ее видели у меня по несовершенной фотографии и
нашли все, что такой работе мог бы позавидовать и талантливый Иванов-Шадр
<…> Что касается двух небольших фотографий с «девушки с голубком», то по
снимкам я не смогу сказать Вам и не скажу, пока не увижу самой вещи в
оригинале. В фотографических намеках вижу что-то хорошее, но от
окончательного мнения пока воздержусь.
Сейчас мой сын снимает ряд фотографических снимков с первой вещи, б[ыть]
м[ожет] что-то выйдет. Все мы Вас помним, ждем в Москву, когда станет у нас
потеплей. Возвращайтесь в Ваш Столешников, отдохнете после Вашего «вояжа», а
потом и за дело».
В письме от 27 марта 1941 г. Лина По признавалась:
«Дорогой Михаил Васильевич!
Как я благодарна Вам за письма. Мне думается, Вы простите меня грешную за
то, что сразу не ответила. Последнее время меня часто тяготит какая-то
беспричинная тревога и грусть. В такие дни я молчалива, ухожу вся в себя, а
в голову лезут страшные, нехорошие мысли и бороться с ними мне не под силу.
И вот, совсем неожиданно, пришло Ваше чудесное, замечательное письмо. Боже
мой! Что это была за радость. Если б только Вы могли видеть, что сталось со
мной, когда мне читали его. Когда я узнала о том, что Вы довольны моей
работой «Девушка расчесывает волосы».
Все плохое мгновенно рассеялось. Страстно захотелось жить, работать.
Работать и учиться. Искренне признаюсь Вам — это были минуты такого счастья,
какое я испытывала впервые в своей жизни. И как я Вам благодарна за них. Вы
и представить себе не можете, что значит для меня каждая Ваша похвала. Как
драгоценно каждое Ваше указание. Каждое слово.
Я храню их в своем сердце как святыню. Они окрыляют меня, пробуждают во мне
ураган новых чувств и замыслов, а главное, неудержимое желание познавать и
учиться».
С началом войны, в августе 1941 г., по совету врачей Лина По уехала в
эвакуацию в Башкирию. В письме от 6 сентября М.Нестеров писал ей:
«Дорогая Лина Михайловна! Мы все рады, что Вы доехали благополучно и хорошо
устроились у Ваших близких. Отдыхайте от Москвы и когда отдохнете и явится у
Вас желание работать — поработайте (если с Вами пластилин и проч.)».
Пластилина или какого-либо другого материала в Уфе у Лины Михайловны не
было. Это обстоятельство, а также непривычная обстановка и приступы болезни
угнетали ее. Михаил Васильевич старался ее утешить:
«Что дала Вам моя родная Уфа? Довольны ли Вы ей, работаете, или отдыхаете от
переездов? Не бойтесь ничего не делать. Ваше от Вас не уйдет: прийдет час,
начнете с утроенной энергией, все будет хорошо <...> ».
«<…> Сейчас я знаю, что Вы живы, хотя и не очень здоровы, по теперешним
временам, таким жестоким и это уже благо. Не падайте духом, помните крепко,
что у Вас, человека молодого, все, все впереди и это, тяжелое время как то
надо перетерпеть и Вы еще хорошо поработаете, а что теперь нет охоты
работать по Вашей специальности, нет ничего удивительного. Сердце, разум все
с нашими воинами, с их победами. Будем надеяться на их завершения к лету…
Что сказать Вам о себе? Сильно заметно старею (да и пора) едва по комнате
волочу ноги, а чтобы на улице показаться, так этого давно нет. <…> Не стану
Вам описывать всех наших невзгод, связанных с войной. <…> Будьте здоровы,
смотрите в будущее бодро и все будет ладно. Привет мой моей, сейчас
негостеприимной Родине — Уфе. Не забывайте».
Лина По не могла ничего не делать, она научилась плести маскировочные сети
для танков. М.Нестеров поддержал ее в этом решении (письмо от 02.03.1942):
«Какой Вы славный человек! Меня очень тронуло то, что Вы хотите хоть чем
нибудь помочь нашим воинам. Сейчас плетете для маскировки танков ковры,
словом не остаетесь праздной <…> ».
Апрельское (1942 г.) письмо Нестерова: «<…> От Дмитрия Афанасьевича знаю,
что начинаете понемногу работать, радуюсь этому, радуюсь, что Вас вновь
потянуло к любимому делу. Чудесно! Познакомите мою Родину с Вашим
дарованием. Работайте с верой в успех и все будет хорошо. Не падайте духом:
неудачи могут быть только временные, случайные. Все самое тяжелое осталось
позади <…> Когда получите книжку и ознакомитесь с ней — напишите Ваш отзыв о
ней».
Речь шла о книге воспоминаний «Давние дни», которую М.Нестеров послал в Уфу.
«В Вашей чудесной книге «Давние дни», — писала Лина По 1 июня 1942 г., —
всего только на двух-трех страничках проходит большая, трепетная жизнь
человека, о которой уже никогда нельзя забыть. Так тепло, так правдиво,
сочными, сильными мазками дан образ каждого. Такой галереей портретов
поистине может гордиться вся художественная литература.
Сейчас книжку перечитывают мне второй раз. Художники Уфы узнали, что у меня
есть Ваша книга и собираются вечерами слушать.
Произошел как-то забавный случай: однажды, вечерком, жюри на выставке «За
Родину» просматривали мои работы. Уходя, кто-то предложил остаться на часок
и почитать несколько глав из Вашей книги. Предложение приняли с восторгом.
Только один молодой художник смущенно тихо сказал: «Видите-ли, я с самого
утра еще ничего не ел…» Его перебили и заявили категорически: «Прочтем
«Костю Коровина» — тогда и пойдешь». Все устроились поуютней и стали
слушать. Рассказ окончен. Несколько секунд полной тишины. И вдруг заговорили
все разом. Восторгались, восхищались, перебивая друг друга. Забыв про голод
молодой художник стал просить, чтобы читали дальше. Друзья стали над ним
подтрунивать: «Ты ведь, кажется, есть очень хотел, торопился?» Кончили
чтение поздно. Разошлись сияющие, обновленные. В приподнятом настроении.
Проводив всех и вернувшись в комнату, Марья Мих[айловна] и С[арра]
М[ихайловна] (сестры Лины По. — Ф.М.) обнаружили молодого художника, который
робко попросил разрешения прочесть еще одну только главу (не вслух).
Согласились.
Поздний час. В комнате тихо тихо. Я улеглась за ширмой спать. Марья М. и
С.М. прикурнули на диване. Счастливый художник забился в угол. Р[озалию]
И[вановну] (родственница Лины По — Ф.М.) оставили дежурить. Вдруг она
замечает, что тело художника начинает покачиваться. Голова опускается все
ниже и ниже. Книжка вываливается из его рук. Мгновенье и художник свалится
со стула…
Роз[алия] Ив[ановна] вскрикивает. Художник вздрагивает и просыпается… Все
кончается благополучно».
В ответных письмах М.В.Нестеров писал:
«Меня порадовали Вы тем, что мое «кустарное» писание всем Вам нравится, оно
и здесь разошлось до появления в магазинах (еще в издательстве) и сейчас его
нигде достать нельзя».
«Живое, образное описание Ваших вечеров, чтение книги художниками, их
различное восприятие написанного до усыпления одного из них (вина автора
книги). На днях я получил от одного из них (Богомольца) восторженное
описание его посещений Вас. Надеюсь не он был спящий в тот вечер?».
В конце мая — начале июня 1942 г. в Москве торжественно отмечали 80-летний
юбилей М.В.Нестерова: «Народу было много, говорились речи, был хороший
доклад, была музыка, пение… Е[катерина] П[етровна] сидела в президиуме. Меня
не было, я лежал в это время дома в постели. Первого было чествование у меня
дома, было много народа, было высокое начальство, читались адреса,
говорились речи, много цветов <…> Потом меня увели и уложили в постель:
устал. На другой день утром узнал о награждении меня орденом и званием
заслуж[енного] художника Правительством. Кроме того было оказано мне много
внимания и я получил не мало подарков… Книжка моя будет издана вторым
изданием с большим тиражом. Получено много телеграмм, адресов, писем со всей
страны нашей (из Уфы тоже). Теперь я отдыхаю, пока лежу отвечаю на
приветствия. Здоровье мое то же, что и раньше. Стоят холода. Вам желаю
бодрости душевной и работать пока хватает сил: в работе наше спасение».
В те дни в Уфимском художественном музее также открыли выставку произведений
М.В.Нестерова. Лина По писала об этом Михаилу Васильевичу (7 июля 1942 г.):
«Здесь в музее в связи с Вашим 80-летним юбилеем открылась выставка Ваших
работ. В одном из залов собрано 22 произведения. Марья Мих[айловна] приложит
к письму перечень их.
Экспозицией руководил проф[ессор] Шаронов (укр[аинский] художник).
Руководитель Моск[овской] художественной школы для одаренных детей,
проф[ессор] Щегаль Гр[игорий] Мих[айлович] был вместе со мной на выставке и
просил передать Вам, что экспозиция удачна».
Однако М.В.Нестерову эта выставка удовлетворения не принесла: «Моя юбилейная
выставка в Уфе меня не радует, я вообще никогда и в прежние времена, в
молодости, не любил выставок, на них смотрел как (иногда) на неизбежную
необходимость, а на выставку из вещей случайных, без глаза самого автора
смотрю тем более сурово… На таких выставках ценно лишь их благие
намерения…».
Тогда же М.В.Нестеров написал письма сестрам Лины По. В письме Марии
Михайловне он, в частности, писал: «Вы пишите о юбилейной выставке моих
работ, что меня не слишком радует, было бы лучше, если бы уфимский музей в
свое время на призыв Комитета по делам искусств сделал так, как он просил:
послал ему вещей 10 (не больше), а он при своем “восторге” послал всё, они
сейчас и ст[р]анствуют неведомо где и когда вернутся в Уфу не ведомо…Не так
делали в этом случае другие музеи; они были осторожнее, посылали одну-две
вещи и только».
Строки, адресованные Сарре Михайловне: «Все что Вы пишите — радует меня,
радуют успехи Лины Михайловны, она “молодец” лишь бы не забывала отдыхать.
Отдых ей так-же необходим, как и труд. То и другое питают Её. Вы, как
близкий человек, ее любящий, отлично понимаете о чем я говорю и в какой-то
мере вместе с Марией Михайловной и Вашим братом будете содействовать этому —
по мере необходимости воздействовать “на” темперамент нашей милой
художницы».
М.Нестеров по-отечески нежно относился к слепой художнице. И Лина По спешила
поделиться со своим учителем радостью творчества и новыми темами:
«…мне хочется рассказать Вам о том, что работаю я много и с наслаждением.
Пальцы как акробаты, неутомимо извиваются и гнутся в глине. И все это
несмотря на то, что «мастерская» моя (у выходных дверей, в проходной
комнате) шириной в человеческое тело и длиной в 1½ метра, что работать
приходится из печной глины (другого материала нет) и все что делается за
день к вечеру разваливается и приходится начинать снова.
Все мои работы жюри приняло и особенно понравилась Башкирка с ребенком и
«Архипыч» (старик партизан) голова в нутур[альную] величину.
Хотела выслать Вам фотографии с них, но никто не может найти фотоматериалы.
А без Вашего отзыва и совета мне грустно, грустно и нет радости от
созданного мною».
Ответ М. В. Нестерова: «… что особенно меня порадовало в Вашем милом письме
— это то, что Вы работаете не уставая. Темы роятся в Вашей голове без труда
и темы хорошие, нужные. Мне особенно нравится последняя, она по
современности и по идее вообще трогательная, необходимая: сейчас столько
детей нуждаются в материнской ласке, заботах о них. Вещь эта должна Вам
удастся. Приветствую Вас за эту вещь заранее, но помните — не насилуйте
себя, давайте организму Вашему отдых. Не многим будет сделано поздней и
только… Но наверное сохранится свежесть чувства и это очень ценно…».
Речь шла о произведении «Возвращенное детство» или «Удочеренная» (прообразом
здесь послужила башкирская девушка Гадибэ ). Скульптор хорошо изучила
национальный тип и сумела художественно обобщить его в своей новой работе,
создав образ «Матери Башкирии», приютившей во время войны многих осиротевших
детей России.
Вскоре Лина По писала М.Нестерову: «Спешу поделиться с Вами радостью. 22/VI
был правительст[венный] просмотр Выставки. Мои работы имели большой успех.
Кто-то из членов комиссии сказал: «Она сделала из обыкновенной башкирской
женщины Мадонну».
На выставке «За Родину», состоявшейся в июне-июле 1942 г. в фойе театра
оперы и балета, произведения Лины По получили IV премию: «…Посылаю Вам
вырезку из газеты «Красная Башкирия». Заметка о выставке. Оказывается меня
премировали. Вот неожиданность».
«Теперь, — писала она в этом письме, — после долгой напряженной работы без
отдыха (простите родной, что непослушна) я совершенно опустошена. И даже
ночью, в полном покое и тишине ни одна новая мысль не беспокоит и тормошит
мою душу. Вы правы: «В работе наше спасенье». Мудрые слова. И худо пришлось
бы мне без нее после катастрофы, которая произошла в моей личной жизни».
М. В. Нестеров ответил:
«Радуюсь Вашему успеху, Вашей премии и другим достижениям, из них выше всего
ставлю достигнутое в самом художестве, от него ведь идут и остальные менее
существенные, хотя и житейски необходимые. Сейчас, после бурной работы
необходим отдых, он вполне законный, заслуженный и Вы хорошо делаете, что
«опустошенная» ему не противитесь. Отдыхайте, как умеете, как можете.
Хотел бы я видеть Вашу “мадонну”, да и Вас самих, но когда это произойдет —
сейчас сказать мудрено, тем более, что мое здоровье не улучшается, я всё
полеживаю, редко сижу, того реже хожу. Вот какие дела-то…».
Письмо от 9 августа 1942 г. (М.В.Нестеров умер 18 октября 1942 г.):
«Дорогая Лина Михайловна!
Сердечно благодарю Вас за заботы, Вашу доброту к моей старой племяннице
Маргарите Михайловне . Эта сдержанная, скупая на слова особа написала мне о
Вас совершенно восторженное письмо. Откуда у Вас берется эта чудесная тяга к
добру? Этот “дар небес”. Я рад, что Вы сейчас в хорошей полосе. Вы то в том,
то в другом проявляете Вашу созидательную природу. <…> Вы видимо обжились на
моей Родине. Когда-то там было хорошо. Жизнь была дешевая, все было, было
много садов, близость Урала, его предгорья <…>
За Вашу художественную будущность я спокоен. Вы выйдете, несмотря ни на что,
на большую дорогу, самое трудное уже пройдено. Теперь надо работать “с
умом”, настойчиво, не столько в ширину как в глубину. Так работали
Антокольск[ий], Конёнков, Голубкина».
Летом 1946 г. в Москве состоялась персональная выставка художницы, на
которой были показаны и те вещи, что были созданы в Уфе. Творчество слепой
художницы получило высокую оценку.
Искусствовед И. М. Бескин в своем докладе, в частности, сказал:
«Я всегда воспринимаю творчество Лины Михайловны как художника, который
прекрасно видит. Она видит иным путем, но она видит с остротой подлинного
художника. <…>
Некоторые говорят, что конечно Лина Михайловна в значительной мере живет
огромной суммой воспоминаний. Но тогда совершенно необъяснимо, почему
творчество Лины Михайловны с точки зрения его, будем говорить просто,
плоскостности, живости из года в год колоссально прогрессирует, идет
накопление новых наблюдений натуры, как у каждого художника (только путь
более обременительный) — на основе изучения живой натуры».
Скульптор С. Т. Коненков: «О скульптуре Лины Михайловны можно говорить как о
явлении необычном. Ее работы очаровывают своей прелестью до того, что эти
скульптуры испускают аромат <…> …облечены в чистую подлинную форму, которая
своей единственной формой проявляет себя так убедительно и цельно, что
вызывает восторг, который невольно вырывается «как прекрасно». Такие шедевры
как голова Пушкина, «Женщина с биркой», «Девушка с голубями», «Башкирка»,
«Ликование» — все это совершенно изумительно».
В книгу отзывов скульптор записал свои стихи, посвященные произведениям
Л.По: «…Дыханьем, жизнию полны, / Они — воскресшие мечты…».
Из статьи И. Грабаря, Л. Капицы и С. Коненкова, опубликованной в газете
«Советская культура» в 1954 г.:
«Облюбовав подсказанный жизнью сюжет, Лина Михайловна долго вынашивала его,
продумывая черты образа. Затем начинался самый мучительный, по ее словам,
процесс мысленной лепки. Обычно ночью она в уме лепила фигуру, портрет или
композицию штрих за штрихом, в той последовательности, как это потом будет
делаться руками. Так проходила она скульптуру во множестве эскизов, не
прикасаясь к материалу. Лина Михайловна говорила, что уставала она в эти дни
больше, чем во время лепки.
Самый процесс лепки отличался у Лины По от обычных приемов работы
скульптора. Она вела скульптуру снизу вверх, одной рукой прорабатывая форму,
другой проверяя общие пропорции и соотношения частей. Лепила она пальцами,
ногтем мизинца отделывая тончайшие детали лица, небольшим костяным стеком
пользовалась лишь в редких случаях. Многие, видевшие ее работы, с недоверием
относились к возможности создания таких вещей с помощью только осязания. И
лишь наблюдая, как Лина По, низко склонив голову, словно прислушиваясь к
чему-то, работала своими изумительными руками, начинали верить в чудо ее
творчества. Иногда отсутствие жесткого каркаса, который она не в силах была
сделать, или деформация пластилина от тепла вызывали множество осложнений,
порой доводивших скульптора до отчаяния. Только необыкновенная выдержка,
терпение и любовь к своему делу давали Лине По довести произведение до
конца».
Однако, как писал Б.Пятецкий, автор нескольких публикаций о творчестве Лины
По, «для Нестерова, как и для других художников, она все же оставалась
загадкой».
Вернемся к воспоминаниям В. И. Кельман:
«Я тогда жила в Ленинграде, слышала о ней. Стали делать ее выставки, о ней
писали, восхищались. Однажды приехав ненадолго в Москву, я попала на ее
выставку. Мне было страшно подходить к ней, но я пересилила себя, подошла,
сказала: «Поля…» Она ощупала мое лицо и вскрикнула: «Вера!» Потом, когда я
жила уже в Москве, я как-то боялась прийти к ней, боясь, что напоминание о
нашей юности причинит ей боль. Она была знаменита тогда, ее часто
выставляли, Третьяковка купила много ее работ. Потом, говорят, — она
прозрела! Но это было перед смертью… Уже позже, я читала как преданная ее
сестра просила помочь, сохранить — глина не вечна…».
После смерти Лины По в 1948 г., благодаря хлопотам ее сестры, Марии
Михайловны Горенштейн, а также многих деятелей культуры, искусства и науки,
написавших в 1954 г. письмо в Московское отделение Союза советских
художников (МОССХ), ее наследие было сохранено.
В 1950-е гг. осуществились формовка и перевод в материал произведений Лины
По. В одном из списков рекомендуемых для этой цели работ, составленных
скульптурной секцией МОССХа в 1949 и 1959 гг., упоминаются вещи, созданные в
Уфе — «Магинор», «Гадибэ. Голова башкирской девушки», «У родного пепелища»,
«Подвиг бойца Цукалина». В 1952 и 1954 гг. по заказу Государственной
Третьяковской галереи были отлиты в бронзе две работы Лины По, выполненные
также в уфимский период, — «Башкирский танец с кумысом» и «Без крова» (обе —
1942). Авторские оригиналы в пластилине хранятся сегодня в Третьяковской
галерее.
Лина По похоронена в Москве на Новодевичьем кладбище. Недалеко от могилы
Михаила Васильевича Нестерова. В 1949 г. в скульптурной секции МОССХа было
принято решение в качестве памятника поставить на могиле художницы одну из
ее работ. Однако, вскоре после открытия музея Лины По в Доме культуры
Всероссийского общества слепых (1973) Центральное правление общества
заказало скульптору Н. Б. Никогосяну — надгробный портрет художницы,
пластическое и образное решение которого стало созвучным одному из ее ранних
автопортретов. Архитектурный проект памятника разработала Т. А. Никогосян.
На постаменте высечена надпись «Скульптор Лина По. 1899—1948».
В своем выступлении на обсуждении выставки работ Лины По в 1946 г. писатель
Сергей Дурылин сказал:
«…мне хочется передать слова другого человека, который несомненно
присутствовал бы и радостно приветствовал бы все то, что мы должны сказать о
творчестве Лины Михайловны. Но он сделать этого не может, потому что
находится в могиле. Я говорю о М.В.Нестерове.
Его имя должно быть упомянуто тогда, когда мы наслаждаемся творчеством
Л.М.По, ибо ему принадлежит честь одному из первых приветствовать в ней
замечательного художника. <…> Нестеров вошел тесные, трудно достижимые
пределы понятия этого творчества. Невозможно читать без волнения переписку
этих двух художников <…>
…все прекрасное, смелое, могучее, что вносит Лина Михайловна, заключается
именно в том, что она утверждает разум …внутреннего зрения, …внутреннего
подчинения бытия огромной силе человеческого «хочу», человеческого «ищу», а
все это соединяется в одно слово… — она любит то, что изображает… Вот эта
любовь творящая и поэтому побеждающая есть истинный пафос, истинная сила,
истинный смысл этого чудесного, мудрого и простого искусства».
Позднее, в биографии Михаила Нестерова, С.Н.Дурылин написал замечательные
строки: «Вряд ли в истории русской живописи, а быть может, и мирового
искусства найдется другой подобный пример, когда помощь старого мастера
молодому была так насущно необходима, так жизненно-спасительна и так
человечески прекрасна, как та, какую Нестеров оказал ваятельнице Лине По».
Примечания:
1. Цит. по кн.: С.Н.Дурылин. Нестеров в жизни и творчестве.
— М.: Молодая гвардия, 1976. — С. 436—437.
2. Письма Лины По цитируются по подлинникам, хранящимся в
Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ. Ф. 2980.
Оп. 1. Ед. хр. 1100. Л. 1—23).
3. Письма М.В.Нестерова цитируются по фотокопиям, хранящимся
в архиве БГХМ им. М.В.Нестерова, ед. хр. 12, л. 1—18.
4. М.В.Нестеров. Письма. Избранное / Вступ. ст., сост.,
комм. А.А.Русаковой. — М.: Искусство, 1988. — С. 419.
5. В разных источниках имя пишется в трех вариантах — Гадибэ,
Гадибей и Габидэ.
6. Лина По позаботилась о том, чтобы общее собрание
художников г. Уфы «прикрепило» Маргариту Михайловну Облецову, племянницу
М.В.Нестерова, к «распределителю» для академиков, профессоров и др. (с тем
чтобы она могла получать там питание) и ходатайствовало об этом перед
Наркомторгом.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
