> XPOHOC > РУССКОЕ ПОЛЕ   > БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ

3'07

Светлана Чураева

Webalta

XPOHOС

 

Русское поле:

Бельские просторы
МОЛОКО
РУССКАЯ ЖИЗНЬ
ПОДЪЕМ
СЛОВО
ВЕСТНИК МСПС
"ПОЛДЕНЬ"
ПОДВИГ
СИБИРСКИЕ ОГНИ
Общество друзей Гайто Газданова
Энциклопедия творчества А.Платонова
Мемориальная страница Павла Флоренского
Страница Вадима Кожинова

 

Светлана Чураева

СВОБОДА ПРИХОДИТ ДРУГАЯ

(По поводу двух фильмов прошедшего года — «Остров» Павла Лунгина и «Заяц над бездной» Тиграна Кеосаяна)

Back in USSR

Когда вырастаешь, начинается обязательная ностальгия по детству — тоска об утерянном рае. Там — в детстве — и солнце ярче, и морковка слаще, и люди все — великаны, в основном — добрые. Там — уверенность, что все кончается хорошо, как в сказке. Наверное, именно поэтому сейчас — когда выросли дети 70-х — постоянно вспоминают брежневский Советский Союз. И вспоминают как сказку, которая, разумеется, — ложь.
СССР повсюду — ретро-канал на кабельном, «Песни о главном», сериалы о Брежневе, документальные изыски, старые фильмы, «Ландыши-ландыши»… Идеализация — это прекрасно: всегда хорошо, когда идеалы известны. Но если идти, свернув голову в прошлое, обязательно врежешься в столб.
Настоящие фильмы о прошлом — большая редкость. Не говоря уж о том, что настоящие российские фильмы — вообще диковина. Несколько лет назад было принято говорить об упадке отечественного кино. Потом — о его возрождении, связанном с эпохой блокбастеров. Хотя истерия вокруг них организована как раз очень по-советски — радость, что мы умеем «не хуже». Выросшие мальчики 70-х с удовольствием рассматривают скроенное ими кино — не отличить от «фирмы». Как мафиози у Кустурицы, которые уверяют, что их поддельный коньяк лучше настоящего. Или — как художник-цыган в последнем фильме Кеосаяна, с гордостью принесший барону черную пачку «Marlboro».
— Это какой цвет?! — орет барон.
— Красный, — уверенно отвечает цыган.
Месяц назад я бы сказала, что вкусовой дальтонизм — повальная эпидемия. Чей разносчик — реклама, и нет от нее спасения. Но организм не обманешь этикеткой — если тебя тошнит там, где положено плакать, значит, коньяк липовый.
И вот вокруг вдруг заплакали люди. Обожравшийся похмельный новогодний народ, запичканный за три дня лучшими киноблюдами своего детства, зарыдал над двумя российскими фильмами — «Остров» Павла Лунгина и «Заяц над бездной» Тиграна Кеосаяна.

ОСТРОВ НАД БЕЗДНОЙ

Про «Остров» много говорят и пишут, его посмотрели все или почти все. А «Заяц над бездной» — это фильм, который увидеть можно было только случайно. Он шел 1 января перед ожидаемой 50—60-летними «Карнавальной ночью-2». «Опять про Брежнева!» — восклицали они и быстро переключались на другие каналы. Сорокалетки отвернулись тоже: они любят говорить о той эпохе, но им неинтересно слушать других. А молодежь колбасилась на дискотеках и горках. Так что из моих знакомых смотрели двое — печальный одинокий мужчина, которому некуда было пойти из дому, и я. «Тут простыл слегка, и вчера не спалось — посмотрел», — так начиналась самая первая фраза об этом кино на одном из интернетовских форумов.
А фильм — мощный. И совершенно неожиданно создает с более прославленным «Островом» очень органичную пару, благо — оба фильма прошли почти одновременно.
Это — фильмы-братья. Две притчи. Одна — про жизнь, другая — про смерть. Одна — грустная, другая — смешная. Плачут и над той, и над другой — потому, что каждый льет слезы о себе. Кому не хватает любви, больше затоскует над «Зайцем». В ком недостаточно веры, зарыдает под «Остров». Ведь первый — о любви, а второй — о вере. Хотя первый — всего лишь сказка, а второй — православная агитка.
Первый — лубок, второй — плакат. Оба — набор предельно доступных символов. Местами — и вовсе по-советски четких штампов. Но символы подобраны и поданы так мастерски, а штампы так по-детски искренне раскрашены, что «Заяц над бездной» поражает достоверностью сказки, а «Остров» — обыденностью чуда.
Привычна фраза «культовое кино», но не было еще у нас производственных фильмов о служителях культа. В этом плане «Остров» — культовое кино. А в первую очередь, это история о том, как раскаяние прожгло в душе человека такую дыру, что сквозь нее засияло Небо.
«Заяц над бездной», подобно восточным шедеврам, выкован на острие иглы, которая — в яйце, яйцо — в утке, а утка, соответственно, — в зайце. Искусно сделанные шкатулки — одна в другой. Причем все шкатулки — музыкальные. Фильм начинается как анекдот про Брежнева, потом оборачивается сказкой про то, как царь цыгана женил, а в конце оказывается и вовсе сном о недостижимой свободе.
Ведь на самом деле, оба фильма — о свободе.
О свободе от суеты и стереотипов — у Кеосаяна. И об освобождении от греха и суетности — у Лунгина.

СВЯЗИ И ПУТЫ

Один из главных диалогов в фильме Кеосаяна происходит над речным обрывом, как положено по теме — над бездной. При этом герои сидят не просто на травке, а на сломанной детской карусели. Той карусели, которая бешено вращает всех нас — по кругу, день за днем. Промелькивают мимо лица школьных, студенческих друзей… Зацветающие вишни, опадающие клены — мимо… Для кеосаяновского Брежнева и цыгана эта карусель сломана — они свободны. В фильме то и дело вспыхивает чудесное словцо «обычай». Звучит мило, но обозначает клетку. В плену обычаев все — от вольного цыганского барона до всемогущего генсека. Пока не рвутся все путы.
Очередной символ — Брежнев садится в корзину воздушного шара, канаты, удерживающие его, падают на землю, и пожилой, замученный «обычаями» мужчина — летит. Куда — все равно. Он летит, как заяц над бездной, смеясь от счастья.
— Почему, когда заяц падает с обрыва, он смеется? — спрашивается в начале фильма.
В конце дается внятный ответ:
— Потому, что свободен.
Заяц падает, но это — полет.
Есть путы, и есть связи. Связи — то, на чем держится от хаоса мир. Они тянут ввысь — к тому Солнцу, которое, по выражению сказочного Брежнева, «не запомнит нас». Путы же сбивают бег и кидают оземь. В фильме «Остров» все путы безжалостно рвутся: сжигаются купленное во время паломничества шелковое одеяло и мягкие сапоги игумена; грубо обрывается привязанность крестьянки к нажитому имуществу, инженера — к родному КБ. Все путы — трусость, глупость, суетность, тщеславие, гордыня — в топку! Остается только связь — Любовь, которая, наверное, и есть Бог.
Сам главный лунгинский герой отец Анатолий весь фильм растянут, распят: его разрывают горизонтальные путы — память о прошлом, и поднимает связь вертикальная — вера.

ГЕРОИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА

На успех обычно обречен романтический фильм — тот, где исключительные герои действуют в исключительных обстоятельствах. Проще всего создать таких героев и подобные обстоятельства в фильмах про войну. Поэтому первые постсоветские заметные картины были «военные». На рубеже веков неплохо продавались кассеты «Август 44…», записывался на огромное количество видеомагнитофонов сериал «Таежный роман». Потом пошли придуманные войны — вроде «Дозоров», сильно испорченные стебом. Стеб вообще здорово подгадил отечественному кинематографу, с самого начала 90-х — все ухмылки устаревали еще до выхода на экраны. Далее — бандитские войны с патриотическим душком. Теперь режиссеры опять взялись за войну, ведь снимать про нее легко и приятно. Опять же, мужчина в форме — почти готовый герой.
В фильмах «Остров» и «Заяц над бездной» нет глобальных войн, в том числе и со Злом с большой буквы. Есть повседневность. (Мелькает, правда, ВОВ в первых кадрах «Острова», но он вообще сделан грубее своего идейного собрата.) Нет бравых воинов и роскошных мускулистых торсов. Герои обоих фильмов гораздо более экзотичны. У Кеосаяна — цари и цыгане, у Лунгина — чудотворец и священники. Не комичные попы, как в советских фильмах, а серьезные профессионалы духовного сервиса.
В нынешней атмосфере царепочитания очень диссонирует мягкая кеосаяновская жалость к Царю. «Скачу всем на потеху, — жалуется Брежнев. — Душа у меня заячья». Этот персонаж, конечно, не исторический. Просто по символике нужен был Царь, причем царь современный. Вот и выбран был из советских генсеков наименее монструозный. Богдан Ступка создал образ мощный, прописанный с добротой, без свойственной интеллигенту сатиры. Рядом с ним очень хороши герои Михаила Ефремова и Юрия Стоянова. Стоянов поразил своей игрой наповал: и роль-то не главная, почти без слов, а послевкусие от нее как от хорошего пуркарского.
У Лунгина великолепны все, особенно главная тройка: Петр Мамонов, без которого некому было бы сыграть отцаАнатолия, «игумен» Сухорукова и «завхоз» Дюжева. Наше и их счастье, что Лунгин дал им возможность рассказать эту историю. Но самый сильный в фильме образ — Бога. Того Бога, что выписан на старинных иконах, — печального и милостивого.

МЫ БУДЕМ ПЕТЬ И СМЕЯТЬСЯ КАК ДЕТИ?

Через детство — то, по которому ностальгия, — похоже, и лежит путь к свободе. Для Брежнева детство встает на пути восхитительным воздушным шаром. Дети радостно бегут за машиной стояновского героя: «Сеня — первый секретарь! Сеня — первый секретарь!», проказничают в таборе, цыганенок оценивает королеву Елизавету: «Красивая!». Детьми же заканчивается кеосаяновский фильм. А у Лунгина ребенок в кадре всего один — калека Ванечка, но необходимый и поставленный сознательно — для контраста. И для жалости. Есть еще ребенок взрослый: отец Анатолий получает долгожданное освобождение от давнего греха, когда исцеляет дочь «убитого» моряка Тихона.
Оба фильма сняты по-детски внимательно — не смазаны ни краски, ни звуки. Детство обоих режиссеров — вот чему мы обязаны своими слезами и смехом.

СВОБОДА ПРИХОДИТ ДРУГАЯ

Впавшими в детство режиссерами старательно и талантливо раскрашены несколько чудесных советских штампов, вроде такого: «Все люди — братья». Русский режиссер с армянской фамилией с помощью украинского актера (как в свое время советский режиссер Данелия с актерами Кикабидзе, Мктрчаном и Басилашвили) рассказывают красивую сказку о дружбе и любви народов: молдавские цыгане привозят русскому царю английскую королеву. (Кого же еще? Ведь «Если любить, то — английскую королеву!» — это ли не еще один сказочный штамп?)
Есть у Кеосаяна и злободневность, но не тупая сиюминутная, а смеющаяся на руках у вечности. Непреходящая тема поиска свободы в вине — и намек, и усмешка (или даже — предвиденье!), когда первый секретарь пьет молдавское вино в старинных подвалах, анекдотичный еврей-ученый с улыбкой спрашивает:
— С чего начинать?
— Пожалуй, начнем с пуркарского, — отвечает стояновский герой.
Ах, где то пуркарское? Осталось в лабораториях санэпидемнадзора. И — в СССР.
На острове Лунгина тоже нет наций — и у него все равны, только уже — перед Богом. Лишь в самом начале появляются немцы — настоящие немцы из советского фольклора — фашисты, механическое воплощение зла. И вкладывают пистолет в руку героя. Это именно зло в чистом виде — бессмысленное, безличное, безъязыкое, — гавкающее что-то на своем до сих пор страшно звучащем для русского уха наречии.
Свобода — стирание границ: между народами, между странами. Для кеосаяновского воздушного шара не существует контрольно-пропускных пунктов. И у Лунгина лишь один КПП — смерть.
Свобода полета — вот главное откровение двух фильмов ушедшего 2006 года. До сих пор нас тыкали носом в совершенно другую свободу: в свободу промискуитета, во вседозволенность и бандитский беспредел. В свободу палить из пистолета по всем подряд и обнажаться перед толпой.
Но тоска по настоящей свободе сохранила от дальтонизма: в семи специализированных магазинах мне ответили, что диск с фильмом «Остров» «…был, но уже распродан». Влет уходит с полок не западный боевик, не комедия, не мелодрама — русское кино! И захлебывается от восторга интернетовский люд по поводу «Зайца». Это значит — мы живы. Мы — настоящие! Мы плачем и хохочем над бездной, поднимаясь все выше и выше.

  

Написать отзыв в гостевую книгу

Не забудьте указывать автора и название обсуждаемого материала!

 


Rambler's Top100 Rambler's Top100

 

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2004

Главный редактор: Юрий Андрианов

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев

Русское поле