Юрий Нечипоренко

Автор

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

На сайте В Сети

ДОМЕН

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

"МОЛОКО"

"ПОДЪЕМ"

"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"

ЖУРНАЛ "СЛОВО"

"ВЕСТНИК МСПС"

"ПОЛДЕНЬ"

"ПОДВИГ"

"СИБИРСКИЕ ОГНИ"

РОМАН-ГАЗЕТА

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

ПАМПАСЫ

Пчеловодство

На Выставке Достижений Народного Хозяйства, в павильоне “Пчеловодство”, открылась выставка художников-авангардистов. Мы, конечно, сразу, не раздумывая, едем — уходим с семинаров и лекций и едем в этот парк, напичканный павильонами, где на каждой крыше стоит рабочая колхозница или колхозный рабочий. Тут же большие каменные яблоки висят, что невозможно скушать, попадаются каменные бараны и даже бетонный виноград!

А вот фонтан, в котором линялые золотые рыбки не устают тужиться - и плеваться упругими струями, символизируя изобилие воды в водопроводе. Рядом с ними резвятся русалки новых видов, выведенные в орошаемых болотах. Преувеличенные люди залезли на крыши павильонов и стоят там с серпами, которые не жнут, и молотками, которые не стучат. А зачем залезли люди на крыши павильонов? Наверное, для того, чтобы дальше плюнуть. В общем, захватывает дух, немеет речь от этого языческой силы искусства, уступающего разве что только египетским пирамидам по размаху.

На Выставке Достижений открылась первая за многие годы выставка вольных художников. Мы присоединились к хвосту длинного многолюдного змея, который извивался, пульсировал, рос и медленно проползал сквозь леток улья — ушко павильона Пчеловодства.
Почему пчеловодство? Верно, пчеловоды - вольные художники среди массы рабочих-колхозников, эти самые пасечники — неутомимые древние колдуны, единоличники по сути своего труда (потому что не будешь же обобщать всех пчел в колхоз, за пчелами нужен кропотливый присмотр). Потом их невозможно зарезать единовременно, чтобы отчитаться в заготовительном мясе: нет общепринятого мяса у пчел, а есть жало и недружелюбное отношение к самозванцам, и поэтому всякая, даже самая грозная власть делает на пчел скидку. Непосредственного барыша с них сразу не возьмешь, а зато кусаться они могут очень лично, и если их растревожить, то кусать будут по своему неразумию не принципы и инструкции, и даже не власть,— а каждую составляющую ее человеческую единицу. Несмотря на положение и личность, чины и звания, будут впиваться в тело, и если оно не совсем окаменело, то будет болеть. И чесаться, и зудеть. Поэтому пасечникам позволяется пасти свои мелкие стада на отшибе, самим собирать мед и сдавать, а вот инструкций, относящихся непосредственно к звенящей, так сказать, материи их труда,— а именно к пресловутым пчелам — таких инструкций власть давать остерегалась.

Вольные неоформленные художники были приравнены к пасечникам, от них отмахнулись, как от странных знахарей, которые копаются со своими желтыми мухами где-то на отшибе Культуры, которая, в свою очередь, расположена на задворках Досуга, где-то в районе Быта, вдалеке от Политики. А, может быть, художники приравнены были даже и к самим пчелам, неразумным, кусачим, диким, которых хотели приручить и потому под их рой выделили, значит, этот улей...

В очереди мы вдоволь нашутились с милиционерами, которые кричали в мегафон: “не торопитесь, на работу сегодня уже не опоздаете”, наговорились об искусстве и пропутешествовали по миниатюрным полям и лесам мичуринской страны-выставки. Перед входом в павильон встречались уже не милицейские люди какие-то, а бородачи с растерянными лицами — может быть, это и были художники или устроители, в общем, люди из другого мира — они ошарашено смотрели на гигантского змея очереди, который пульсировал, толчками двигался к ним.

А внутри? Золотоносный, сребротканый, перламутровый мир. Что ожидаете вы, читатель, от живописи? Радости? Свежести? Богатства? Приглашение в путешествие, дорогу, по которой вы сможете далеко уйти в мир рунических вед, пунических войн, сомнамбул, тайн, глубин? Мир, который одарит вас необычайными переживаниями - зазвенит, отзовется что-то внутри, произойдет ошеломительная катастрофа души или перестройка организма: печенка поменяется местами с сердцем, поджелудочная железа перепрыгнет через желудок - и сверху на это все потекут расплавленные мозги... Может быть, отрастут у вас крылья, и обзаведетесь вы жалом и улетите через распахнутое окно из павильона Пчеловодства. Вам станет невиданно легко или нестерпимо красиво, и вы будете корчиться в падучей или вас разрядит пресловутый катарсис, застучит и затрещит, забарабанит выше сердца или ниже пупка, где там у вас есть органы для восприятия искусства.

От искусства может быть больно, тяжело или легко, — в общем, как-то быть: это словно восхождение в гору высокую, где не хватает кислорода или это словно санаторий в лесу сосновом, кипарисном у моря, где захлебываешься воздухом густым, это словно Италия и Франция, Гаваи-Гималаи.

Ах, искусство — ты слеза и красота, тебя так просто не смахнешь, ты — все, что бывает в жизни и настоящее, густое искусство — концентрат, нектар, который накапливают, собирают по капле специальные существа с расшатанной и острой душой—художники. Они собирают пыльцу жизни, залог рождений и размножений, залог осуществления в будущем тысяч подсолнухов, яблок и цветов — залог пшеницы и винограда. Искусство делает что-то очень важное, оно переносит между людьми то, без чего они бы не продолжались. Как пчелы переносят пыльцу, без которой не сохранились бы цветы, и не цвели бы сады и никто не ел бы яблок...
Каменным истуканам вряд нужно искусство, это же дар свободы, который передается лично каждому из нас. Густеет в людях благодарность за солнечные лучи, за мед, за божий мир, за краски и цвета, — потому что все главное на свете — дар, оно дается нам в жизни даром, даруется, как воздух, как вода...
Да что тут говорить — вы сами понимаете, что это все пыльца — неуловимая и невидимая. Не все живут легко и размножаются, как цветы: кто-то делает это с воплями и болью, для кого-то это мука, и разное бывает искусство, но мы вернемся к нашему искусству пчеловодства.

В павильоне Пчеловодства, в двухэтажном зале с балюстрадой мы увидели много незнакомого и странного, будоражащего, вызывающего недоумение. Тогда я считал, что после посещения Пушкинского музея с импрессионистами и Матиссом, после разглядывания альбомов Малевича и Кандинского сам уже способен почувствовать и оценить все возможное искусство. И поэтому негодовал по отношению к тем картинам, которые не несли на себе тех следов высокого, что светились на лбу полотен Матисса, импрессионистов, Кандинского.

Потом твердые установки покачнулись: я не мог уже так смело судить искусство по высоте (хотя бывает очевидно мерзкое продажное убожество), - а вот среди остального я не брался бы судить, что выше… Если есть этот самый дар, то он дает нам такое, так сказать, качество, в котором невозможно отсчитать пресловутое количество. Я не расставлял бы оценки мирам, которые творит художник, и на той самой выставке были действительно миры — и мне, студенту первого курса университета, даже в названиях попадались неизвестные тогда слова, которые я выговаривать-то научился с третьего раза — апо-калип-сис...

Там были картины, написанные с неистовым совершенством — помню дремлющих драконов и изогнутых мощно и грациозно саламандр. Фактура полотна создавала ощущение вещности, чудовищной реальности этих шершавых саламандр. Фамилия художника не говорила мне ничего: Дмитрий Плавинский. Размах картин поражал — да, огромные, свирепые картины, вопиющие. Не души ли это людей, которых я никогда прежде не видел?
Все разномастные бредовины, "прикольное" оформление выставки, с серьезными подписями к огнетушителям, словно это — тоже важные экспонаты, которые готовы наряду с пожарными кранами тушить огни искусств; в общем, все это несло на себе знак мира или атмосферы, или бытия настолько неведомого нам, дерзкого и смелого, что мы, университетские мальчишки, привыкшие все "просекать" с ходу — мы здесь растерялись, мы были шокированы и оглушены так, что даже, кажется, на время растеряли свои амбиции и переговаривались шепотом:
- Посмотри, а это тебе нравится?
- Клёво!
Мы, которым не было равным по молодости и удали — потому что мы понимали самую высшую математику — мы глядели на картины и не находили что сказать, пристыженные своим невежеством.

Прошло с тех пор пятнадцать лет, и много выставок минуло. Но, как первую любовь свою, я вспоминаю эту самую первую экспозицию картин на Выставке Достижений, в скромном улье павильона Пчеловодства. Долго и безрезультатно с тех пор я таскался по выставкам молодых талантов, заговаривал с художниками, старался вникнуть в их миры — может быть, потому как попала в душу мне тогда пыльца, на той самой первой выставке, в павильоне Пчеловодства. Пыльца легкая, невидимая, без которой не расцветают цветы и не родятся яблоки.

Я научился произносить это слово с первого раза — Апокалипсис.

Написать отзыв

Не забудьте указывать автора и название обсуждаемого материала!

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

WEB-редактор Вячеслав Румянцев