|
|
Лик
Нерукотворный
Авантюрно-детективный роман.
(Продолжение. См. начало)
Глава четвертая
У музея меня уже поджидает Мансур.
— Опаздываешь, желтая пресса, — вместо приветствия делает он мне замечание.
— Я уже тут пятнадцать минут тебя поджидаю.
— Ну кто же знал, что совещание твое закончится так скоро! — с ходу парирую
я и тут же выпаливаю ему мою просьбу: — Знаешь, Мансур, у меня к тебе
шкурное предложение.
— Какое? — хмурится тот.
— Как ты смотришь, если я поживу у вас до воскресенья? — Голос мой звучит с
наигранной небрежностью, словно перекантоваться у Мансура три дня для меня
дело привычное.
— Из своих-то хором? — удивляется Мансур. — Ты, что, там капитальный ремонт
затеял?
— Ну, какой ремонт можно провернуть в три дня? — смущенно машу я рукой. —
Просто со Светкой у меня напряженка.
— Ну и пусть бы она шла к себе домой, — резонно замечает Мансур. — А то
почему ты?
— Да я наплел ей про командировку, чтобы передохнуть немного и обмозговать
ситуацию. Не могу же я ей прямо заявить, чтобы она выметалась из моей
квартиры...
— Это все ведьма из музея тебя с пути сбивает, — глубокомысленно заявляет
мой друг. — Только вчера с ней познакомился, а уже Светлане начинаешь
предъявлять претензии. Молчишь? То-то, — на правах старшего наставляет меня
на путь истинный Мансур и без всякой связи с предыдущим внезапно добавляет:
— Мне что? Хочешь — живи. Места не жалко. Только вот Жене про эту кошку из
музея ни… Женечке это не понравится, понимаешь? Она ведь Светлану твоей
невестой считает.
— Ну, уж и невеста! — фыркаю я.
— Тебе это смешно. А зря.
Между тем мы входим в музей. Здесь, как всегда, тихо и безлюдно. Мирно
подремывающая в своем закутке кассирша Ольга при нашем появлении мгновенно
оживляется и, улыбаясь нам тонкими бескровными губами, кивает как добрым
знакомым.
— Ой, вы снова к нам! Что-нибудь новое открылось или просто в гости?
Ее импульсивность заставляет меня принять мечтательный вид:
— Да просто так завернули, по пути…
Но Мансур не приемлет моего вальяжного тона и сурово выдает прямо в лоб:
— Мы пришли для изъятия иконы Нерукотворного Спаса. Для начала я хотел бы
переговорить с заведующей музеем Кирой Сергеевной Левадний.
На несколько секунд Ольга замирает с раскрытым ртом, но, переварив
информацию и найдя ее вполне приемлемой, она энергично встряхивает своими
бесцветными жидкими космочками и решительно изрекает:
— И правильно! Давно ее, окаянную, надо было отправить с глаз подальше. Не
знаю, чего это Кира Сергеевна дожидалась? Уж, казалось бы, настолько ясно,
что бесовская это вещь, так нет же — вывесили в музее. Разве тут ей место?
— А где же, по-вашему, ей место? — уточняю я. — Уж не в церкви ли?
— Прости господи, нет, конечно. Ее просто сжечь надо — и вся недолга, а
пепел развеять.
— Где Левадний? — прерывает нашу дискуссию суровый Мансур.
— Она в реставрационных мастерских. С Володей и Зиной Прысть. Это наш
художник и экскурсовод, — с готовностью поясняет Ольга.
— Как туда пройти?
— Да я вам покажу, — она поспешно оставляет свой пост у врат храма
искусства, но Мансур отрицательно качает головой.
— Просто объясните…
Я не понимаю, чем ему не нравится эта суматошная женщина, но молча следую за
Мансуром в указанном ею направлении.
— Не женщина, а сто рублей убытка, — сердито говорит Мансур. — Икону, видите
ли, надо сжечь! И это музейный работник!
— Не ожидал от тебя такого пиетета к произведениям искусства, — удивляюсь я.
— А я вовсе не с точки зрения пиетета. Я с точки зрения криминалистики, — на
ходу поясняет он, здороваясь с вышедшими поприветствовать нас
старушечками-смотрительницами. — Если икону сжечь, то ведь никаких следов не
останется. Только горстка пепла, который, правда, в свете достижений
современной науки тоже может многое поведать. Но эта мегера предложила и
пепел развеять. Я, знаешь, о чем сейчас подумал... Может, на иконе был
какой-нибудь яд, который действует при вдыхании?
— А я о болезнетворных микроорганизмах...
— Но лейкемия Пальцевой...
— Вот именно...
Так, перебрасываясь короткими фразами, мы добираемся до реставрационных
мастерских. Мансур решительно распахивает дверь, и перед нами открывается
довольно просторное помещение, заставленное какими-то витринами и ящиками, в
котором пахнет краской, лаком, олифой, керосином и еще черте-те чем.
В центре его, отчаянно жестикулируя, расположилась группа из трех человек.
Одна из них Кира в мягком сиреневом сарафане по щиколотку, который ей очень
идет, хотя и не подчеркивает ее замечательную попочку, как вчерашние
кофейные брючки. Двое ее собеседников мне неизвестны. Один из них рослый,
атлетически сложенный парень с короткой стрижкой светлых как лен волос и
волевым подбородком. На нем простая спортивная майка и видавшие виды джинсы
«Ли». Правда, не паленые, а настоящие. Третья — миниатюрная рыжеволосая
девица в очках. На ней что-то очень кокетливое и откровенно кружевное, то ли
розового, то ли персикового цвета. Мне трудно понять, что означают эти ее
тряпочки: то ли последний писк моды лучших европейских домов, до которых
наша Тмутаракань еще не доперла, то ли какие-то невероятные обноски,
случайно доставшиеся ей от недавно умершей родственницы ста пятидесяти лет
от роду. Впрочем, лицо у рыженькой очень умненькое и яркое. Не в смысле
косметики, а в смысле россыпи золотистых веснушек на тугих густо-розовых
щеках и какого-то особенного блестящего и в то же время беззащитного взгляда
сочно-васильковых глаз. Я совершенно точно знаю, что такой взгляд
встречается только у очень близоруких людей.
Они настолько заняты своей дискуссией, что в первый момент не замечают
нашего появления.
Мансур с суровым видом кашляет в кулак.
— Вам, собственно, чего? — словно отмахиваясь от него, интересуется девица и
тут же поворачивается к нам спиной, готовая продолжить их эмоциональную
беседу. Но Кира уже узнала нас.
— Здравствуйте. Очень приятно вас видеть.
— Вы редкая женщина, Кира Сергеевна, — хитро улыбается ей Мансур. — Редко
кто из встречающихся мне людей с таким радушием приветствует представителей
закона.
— Ну, я уже примирилась с тем, что вы не оставите меня своим вниманием, —
колко парирует Кира. — К тому же я очень надеюсь, что с вашим появлением
наши недоразумения закончатся.
— Ну, если вы гибель Пальцевой считаете недоразумением... — начинает Мансур,
но белобрысый атлет перебивает его напористо и жестко:
— А кто вообще сказал, что наезд на Пальцеву имеет какое-то отношение к
музею?
— Никто, — флегматично пожимает плечами Мансур.
— Вот и я говорю, — в разговор словно вихрь врывается рыжеволосая девица. —
Нина Андреевна погибла. Это ужасно, но при чем тут Спас? Какой-то пьяный или
обкуренный негодяй наехал на нее в состоянии полной отключки, а когда
врубился, струхнул и бросился удирать, чтобы спасти свою шкуру. Мало ли
сейчас таких вот хозяев жизни? Для них что пенсионерка, что Рерих: ни то, ни
другое интереса не представляет!
— Простите, не понял? — удивленно переспрашивает Мансур.
— Зина, кончай свои закидоны, — тут же одергивает девицу белобрысый.
— Это у меня закидоны? Нет, вы только послушайте, — девица начинает тихонько
и, как мне кажется, истерически подхихикивать.
— Володя, Зина, — перестаньте, вы что, с ума посходили? — голос Киры звучит
как голос маленькой девочки, заблудившейся в лесу. Вот сейчас придет большой
медведь и съест ее.
— Да в чем у вас дело-то? — влезаю в разговор и я, чем вношу окончательную
сумятицу.
Несколько секунд все начинают говорить одновременно, потом внезапно умолкают
и недоуменно глядят друг на друга, словно не зная, что делать дальше. Первым
находит выход из этой нелепой ситуации Мансур.
— Кира Сергеевна, может, для начала вы познакомите нас с вашими
собеседниками? — просто предлагает он.
И все тут же встает на свои места. Кира со свойственным ей тактом по очереди
представляет нам своих сотрудников. Рыженькая пигалица в невероятно
живописных одеждах оказывается экскурсоводом Зинаидой Алексеевной Прысть, а
молодой нордический атлет — художником-реставратором Владимиром Михайловичем
Харлампьевым.
— Так о чем же ваш спор, господа хорошие? — скромненько интересуется Мансур
и тут же добавляет: — Хотя это, может быть, вовсе и не мое дело.
Несколько секунд они потерянно молчат, потом Зинаида Алексеевна неожиданно
для всех выпаливает:
— Кира Сергеевна распорядилась убрать из экспозиции икону Спаса
Нерукотворного. А я считаю, что это просто бред, и идти на поводу
человеческих предрассудков в наше время просто стыдно.
— Зина, ты говоришь глупости. Люди просто напуганы. Я не могу не считаться с
мнением коллектива.
— Ну, конечно же, они считают, что икона повинна в смерти трех человек. И
даже, как я уже слышала, поставили в известность представителей милиции,
расследующих факт наезда на Валентину Андреевну. Интересно, как они еще
умолчали, что она летает по воздуху...
В этом месте эмоциональный запал рыже-розовой Зины иссякает, и она внезапно
останавливается, переводя беспомощный взгляд с Киры Сергеевны на Володю и
обратно.
— Подождите, подождите, — растерянно вмешивается Мансур. — Я что-то не
понимаю. Пальцева летала по воздуху?
— Да ну вас, — раздраженно отмахивается Зина. — Не Пальцева, а икона. Ну как
можно так передергивать чьи-то слова?
— Э, милейшая, это ты выражаешься туманно и неопределенно, — поддевает ее
белобрысый Володя. — И вообще, зачем было упоминать об этом?
Кира только беспомощно стискивает руки и с отчаянием вперяет свой взгляд в
Мансура. «Представляете, в каких условиях мне приходится работать», — кричат
ее глаза. Но Мансур уже сделал охотничью стойку:
— Так что там насчет полетов во сне и наяву? — заинтересовывается он,
вынимая блокнот.
Кира, Володя и Зина тревожно переглядываются, и Зина уже готовится раскрыть
свой сочный розовый ротик. По части импульсивности и эмоций она даст сто
очков вперед незадачливой кассирше Ольге. Но тут Володя, как и положено
настоящему мужчине, берет инициативу в свои руки.
— Если уж разговор зашел об этой нелепице, пожалуй, лучше всего рассказчиком
выступить мне. Как-никак я, можно сказать, непосредственный участник этого
события.
Кира глубоко вздыхает и только машет рукой. Зина же, напротив, напряженно и
зачарованно смотрит на Володю.
— Это было примерно месяца три назад, точнее я не помню, но точно знаю, что
в это время Кира Сергеевна еще находилась в Париже. В один из дней, кажется,
это была среда, да, точно, потому что только накануне меня наконец-то
выписали из больницы...
— Вы были больны? — уточняет Мансур, делая какую-то пометку в своем
блокноте.
— У меня был гнойный перитонит. Можно сказать, с того света вытащили, —
поясняет Володя и удивленно спрашивает. — А вам зачем это? Для протокола?
— Ну, какой протокол, — усмехается Мансур. — Протокол — это у следователя,
когда вас официально вызовут, если, конечно, он сочтет это необходимым, а у
нас просто дружеская беседа. Пометки же я делаю для себя. Вдруг в разговорах
со свидетелями всплывет что-нибудь интересное.
— Ну, интересного у нас хватает, — встревает в разговор неугомонная Зина. —
Так все интересно, что хоть роман пиши.
— Зина, ты что, не понимаешь, что люди на работе? — качает головой Кира
Сергеевна и неожиданно, словно только сейчас опомнилась, предлагает:
— Может, присядем, а то как-то неудобно...
— Что ж, можно и присесть, — соглашается Мансур, и мы опускаемся на стулья,
услужливо пододвинутые Володей. — А насчет романов вы правы, Зинаида
Алексеевна. Вот, прошу любить и жаловать — наш потенциальный романист
Александр Лисицкий. Вы не меня, вы его опасайтесь. Он здесь понаслушается
наших разговоров да и накатает такой роман, что куда тебе королю ужасов
Стивену Кингу.
Я свирепо таращусь на Мансура. Надо же, в каком глупом свете обрисовал он
меня перед присутствующими. Ну, Кира-то ладно, она прекрасно знает, кто я
такой. А вот перед Зиной как-то неловко. После реплики Мансура она буквально
испепеляет меня пронзительным взглядом своих близоруких васильковых глаз.
— А как же тайна следствия? — с придыханием спрашивает она.
— Это дело у нас образцово-показательное, — отшучивается Мансур. — И
«желтую» прессу мы допустили исключительно по распоряжению самого
губернатора.
Работники музея молча переваривают этот факт, а Мансур как ни в чем не
бывало продолжает:
— Ну так вернемся к Спасу Нерукотворному... Прошу вас, — обращается он к
Володе.
— Ну, вообще-то за время болезни дел у меня накопилось на работе
предостаточно, и я, не дожидаясь, пока меня выпишут с больничного, решил
наведаться в музей. Тем более, что Кира Сергеевна в это время находилась в
Париже, а Зина у нас человек молодой и не очень опытный.
— Сам ты не опытный! — фыркает Зина, готовая тут же перейти к пикировке, но
под укоризненным взглядом Киры умолкает.
— Значит, вы, не дожидаясь, пока вас выпишут с больничного, явились на
работу? Опрометчиво. Прямо скажем, очень опрометчиво. У вас мог разойтись
шов, — хмуро заявляет Мансур.
— Не мог. Меня достаточно долго продержали в стационаре, и потом я заглянул
на работу только под вечер, в конце рабочего дня, чтобы убедиться, все ли
тут без Киры Сергеевны идет нормально. Дело в том, что, пока она была в
командировке, я числился ее заместителем.
— Понятно, понятно... И что же Спас?
— Спас был там, где и обычно, — усмехается Володя и тут же, помрачнев,
добавляет: — Только вот Нины Ивановны на своем рабочем месте уже не было.
— Она к тому времени уже скончалась?
— Абсолютно точно — нет, — вмешивается Кира. — Тетя умерла на второй день
после моего возвращения. Это было двадцать седьмого апреля. Но к тому
времени она уже чувствовала себя достаточно плохо и поэтому оформила
очередной отпуск. Наверное, просто хотела отлежаться.
— Ну так вот, — продолжает свой рассказ Володя. — Забежал-то я только на
пару часов, но вынужден был задержаться. Словом, я остался даже после
закрытия музея. В апреле темнеет уже довольно поздно, но тот день был
сумеречный и дождливый. Была первая в этом году гроза. И в десять часов было
почти темно. Кроме меня в здании было два охранника. Внезапно погас свет.
Это потом я допетрил, что молнией выбило пробки, а тогда даже не сообразил,
в чем дело. Ну, я засветил свечку, у меня их тут море, и приготовился ждать,
когда приедет милиция. Потому, что в тот момент, когда выбило пробки,
автоматически должна была сработать сигнализация.
— А она, конечно, не сработала? — хмуро уточнил Мансур, что-то чиркая в
своем блокнотике.
— Нет, почему же? Конечно, сработала. Милиция приехала минут через
десять-пятнадцать. Но сначала было не совсем понятно, что произошло. Гаснет
свет, раздается вой сигнальных устройств, а затем в мою дверь стучат.
— Извините, а где вы находились?
— Да здесь же, в мастерской. В общем, раздается стук в дверь, и на пороге
появляются два наших охранника. Один из них — Артур Хангильдин — и заявляет
мне, что только что своими глазами видел, как икона Нерукотворного Спаса
летала по воздуху, причем двигалась в направлении реставрационных
мастерских.
— То есть? — удивленно вскидывает брови Мансур.
— Вот и я спросил — то есть? А они мне объясняют, что Артур отлучался из
здания музея в соседний супермаркет за сигаретами, а когда возвращался, то
при вспышке молнии с улицы увидел в окне икону Нерукотворного Спаса, которая
сама собой передвигалась в сторону реставрационных мастерских и, кажется,
при этом светилась.
— Погодите, вы говорите, что этот Артур выходил из здания музея в
супермаркет. А разве это разрешается во время дежурства?
Володя на секунду замялся.
— Поймите меня правильно, я ни за что не стал бы подставлять Артура, если бы
этот балбес сам не принялся трубить о том направо и налево…
— Извините меня, но я не об этом. Я спрашиваю: имел ли право по инструкции
Артур Хангильдин покидать место своего дежурства?
— Вообще-то, — дипломатично вмешивается Кира Сергеевена, — это категорически
запрещается. Но по той же инструкции охранник обязан дважды за время
дежурства обходить музей не только изнутри, но и снаружи. А так как
супермаркет находится практически в двух шагах, они совмещают приятное с
полезным.
— А по утрам еще заскакивают в киоск за свежей прессой! — не удержавшись,
докладывает Зина.
— То есть охранник не считал, что совершает серьезное нарушение, когда
покидал вверенный ему пост?
— Нет конечно, — пожимает плечами Володя. — Во-первых, он вышел на минуту.
Во-вторых, все двери в здании были закрыты, а в-третьих, здесь были еще и мы
с Борисом Масаевым. Кроме всего прочего, здание нашпиговано сигнализацией.
— А Масаев — это...
— Да, это второй охранник.
— И что же вы предприняли, когда услышали это, прямо скажем, нестандартное
сообщение?
— Первым делом, извините за подробность, обнюхал обоих ребят. Спиртным от
них совсем не пахло, и на пьяных и обкуренных они совсем не походили. Да и в
охранном агентстве достаточно строгий отбор, кого угодно туда не возьмут.
Потом взял подсвечник со свечами и отправился к тому месту, где висела икона
Спаса Нерукотворного.
— И...
— И, естественно, Спас оказался на месте. А вы, собственно, чего ожидали?
— А что же ваши друзья из охранного бюро? — упорно вел свою линию Мансур.
— Борис — ничего. Он же дежурил у входных дверей и не мог ничего видеть. Ну,
а Артур начал божиться, что икона действительно летала.
— Да, странный инцидент... И что же дальше?
— Ну, в общем-то ничего. Приехала милиция. Мы подробнейшим образом осмотрели
все вокруг. Ничего из музея не пропало и ничего не прибавилось. Гроза вскоре
кончилась. По телефону вызвали бригаду электриков. Оказалось, ничего
мистического в том, что погас свет, не было. Просто выбило пробки. От всех
этих треволнений у меня разболелся шов, и я вскоре ушел домой, посчитав, что
утряслось. Каково же было мое удивление, когда выяснилось, что Артур
поставил в известность свое руководство и даже наших сотрудников.
— Даже так?
— Ну да. Его руководство провело маленькое расследование, и когда
выяснилось, что охранник выходил не только для наружного осмотра здания, но
и в супермаркет, его вскоре втихую уволили. Тем более, что он упорно стоял
на своем, а людей с неустойчивой психикой в охранном агентстве не держат.
— Ну, хорошо. А как вы себе сами объясняете этот странный случай? —
спрашивает Мансур.
— Не знаю, — пожимает плечами Володя. — Вспышки молний, игра теней... Нет, я
не задумывался об этом... Случай настолько нелепый, что и думать о нем было
бы смешно.
— А что говорят ваши сотрудники? — интересуюсь я.
— Что говорят? Перешептываются потихоньку…
Несколько минут мы молчим. Каждый из нас занят своими мыслями. Мои упорно
крутятся вокруг нетвердого обещания Киры пойти со мной на бал губернатора.
Мне очень хочется, чтобы обещание это приняло форму необратимого и мы с ней,
отдав должное барскому фуршету, послушали и выступление приглашенного ради
этого случая московского камерного оркестра.
Нет, я совсем не меломан. Но мне очень хочется поухаживать за Кирой красиво.
— Может, выпьем по чашечке кофе? — не очень уверенно предлагает Кира.
Я энергично киваю. К моему изумлению, Мансур тоже охотно соглашается. И
золотисто-рыжая Зиночка, получив задание приготовить какой-то невероятный
кофе по-турецки, исчезает за одной из боковых дверей.
— Давайте пройдем ко мне в кабинет, — снова мягко предлагает Кира. Но Мансур
отрицательно мотает головой.
— Уважьте, Кира Сергеевна, покажите мне эту икону, из-за которой у вас этот
сыр-бор разгорелся, — просит он.
— Хорошо, сейчас. Она в запаснике.
Кира тоже ныряет в дверь и через минуту-другую возвращается с огромной (по
моим представлением) иконой в богатом серебряном окладе.
Мы как завороженные стоим и смотрим на бледное вытянутое лицо Спаса,
довольно четко проступающее на темном фоне.
Лично на меня художественные достоинства данного произведения искусства не
производят особого впечатления. Икона как икона, только достаточно большая.
Но, судя по взглядам, которые кидают на нее Кира с Володей, это что-то из
ряда вон выходящее. Мансур же, коротко глянув, тут же отходит в сторону и о
чем-то мрачно задумывается.
— Ну и как, — интересуется у него Володя, несколько уязвленный таким
откровенным пренебрежением.
— Здорово, — без всякого энтузиазма отзывается Мансур. — Только мне,
пожалуй, пора.
— А как же кофе? — растерянно тянет Кира и опасливо косится на Мансура,
словно прикидывает, что он затеял на этот раз.
— Извинитесь от моего имени перед Зинаидой Алексеевной. И вот еще что. Меня
интересует, в каких условиях содержится ваша икона. Ну, микроклимат,
влажность и все прочее?
Кира с Володей встревоженно переглядываются, причем Кира все еще сжимает
огромного Спаса в своих тонких пальцах.
— А зачем это вам? — подозрительно интересуется Володя.
— Я собираюсь получить постановление на изъятие вашей иконы. Но так как она
представляет музейную ценность, мне бы хотелось, чтобы условия ее хранения у
нас были максимально приближены к идеальным.
— Не ожидал, что в угрозыске работают такие ценители искусства, — насмешливо
выдает Володя. — Жалко, что Зинка этого не слышит. Вот уж показала бы она
вам Спаса.
— Но — зачем? — в голосе Киры звучит недоумение. — Икону же исследовали до
того, как передали нам в музей. Даже в Москву возили.
— Видите ли, Кира Сергеевна, с тех пор, как ее передали вам, обстоятельства
несколько изменились. Не вы ли сами с вашими сотрудниками не далее как вчера
утверждали, что стоит человеку какое-то время побыть в непосредственной
близости от иконы, как он умирает. И три смерти, последовавшие одна за
другой, — это ведь прискорбный факт, а не досужие сплетни.
— Ну, хорошо, — пожимает плечами Кира, — как только принесете постановление
об изъятии иконы, я составлю перечень условий, необходимых для ее хранения.
В конце концов этот вопрос надо решить: так или иначе... — добавляет она,
обращаясь к Володе, который, кажется, пытается что-то возразить.
— В таком случае разрешите мне откланяться, — тоном галантного кавалера
заявляет Мансур. — Александр, ты мне нужен, — уже совсем по-другому, коротко
и колюче обращается он ко мне.
Ну вот: только я собрался выпить приготовленный Зиной кофе, перекинуться
парой слов с белобрысым арийцем Володей, а главное — обсудить с Кирой наш
предстоящий поход на бал, который угрожает вылиться в событие
наиграндиознейшее и эпохальнейшее для наших мест, как этот неделикатный
Мансур начинает ставить мне палки в колеса.
Конечно, я не являюсь его подчиненным и могу наплевать на его предложение,
прозвучавшее как приказ. Но не стоит зарываться: во-первых, я работаю с ним
в тандеме, и если Мансур захочет, то он запросто лишит меня любого притока
свежей информации по этому так заинтересовавшему меня делу, а во-вторых, я
же только что самым нахальным образом напросился к нему на целых три дня.
Что и говорить, в этом случае Мансур без колебаний пошел мне навстречу, хотя
мое сближение с Кирой он явно не приветствует. Подозревает ее в чем-то
незаконном, что ли?
— Хорошо, только одну минуту. Мне нужно обсудить с Кирой Сергеевной один
вопрос, который будет затронут в предстоящей публикации, — отзываюсь я с
самым невинным видом и, прежде чем он успевает мне что-либо возразить, тяну
Киру за руку по направлению к ближайшей двери. Она двигается за мной как бы
по инерции, бросая жалобный взгляд на Володю.
За дверью, а мы оказываемся в каком-то узком, заставленном ящиками проходе,
я энергично хватаю Киру за руки и, стараясь заглянуть ей в глаза, — здесь
довольно темно, — поспешно спрашиваю:
— Ну что, послезавтра мы идем?
Кира глубоко и обреченно вздыхает:
— Я ведь уже сказала «да», Саша.
— Кира... — начинаю я, но тут дверь за нашей спиной распахивается и на
пороге вырастает очень удивленная Зина с подносом маленьких, аппетитно
приготовленных и красиво оформленных бутербродов.
— Кофе готов! — торжественно провозглашает она и тут же, о святая простота,
спрашивает: — А что вы здесь делаете?
— А разве непонятно? — в тон ей и, как мне кажется, достаточно недовольно,
отвечает Кира и, внезапно повернувшись на сто восемьдесят градусов,
проскальзывает мимо меня и Зины.
— Скажите, а ваш мент всегда такой? — нимало не смутившись, таращит на меня
свои васильковые очи Зинаида Алексеевна. — Сначала просит кофе, а потом
отказывается?
— Да он вроде не просил, — развожу я руками. Вступать с ней в дебаты совсем
не входит в мои планы.
Но Зина нисколько не смущена моим явным нежеланием вести дальнейшую беседу.
— А почему лично вас заинтересовал этот случай? — как из пулемета
выстреливает она, морща свой чуть вздернутый розовенький носик. — Или вы
действуете исключительно по указке губернатора?
— Ряд статей про работу нашей милиции действительно заказан администрацией
губернатора и приурочен к юбилею города, — официальным тоном поясняю я.
— Ска-ажите... — тянет Зина, презрительно щурясь. — И, конечно, наш музей
заинтересовал их больше всего прочего!
— Он в первую очередь заинтересовал меня, — жестко отвечаю я.
— Но чем? — кажется, Зинины василечки сейчас выскочат из орбит. — Ради бога,
чем? Наезды совершаются каждый день. И что? А тут одинокая пожилая
пенсионерка, за гроши подрабатывающая в нашем музее. Она и близких-то никого
не имела. Ну умерла и умерла. Так нет. Вы приходите, выспрашиваете насчет
иконы, выслушиваете глупейшие сплетни. Зачем?
Я хочу ответить, но не знаю, как лучше это сделать. Мне не хочется говорить
про обыск в квартире погибшей Пальцевой и про обнаруженную там одигитрию
«Утоли мои печали», про то, что совсем незадолго до своей смерти одинокая
пенсионерка неизвестно где была подвержена интенсивному облучению, источник
которого так и не установлен...
Но, похоже, Зиночка и не ждет моего ответа. Одной рукой придерживая очки, в
любой момент готовые свалиться с ее хорошенького носика, а другой балансируя
разносом как заправский официант, она пулей вылетает в дверь. Мне ничего не
остается, как последовать ее примеру. Я снова возвращаюсь в реставрационные
мастерские, где уже нет Киры и Володи, а раздраженный Мансур переминается с
ноги на ногу, поджидая меня у выхода. Мы молча выбираемся из здания музея.
— Ты чего там застрял? — сердито спрашивает Мансур. — Сначала заведующая от
тебя, как от чумы, из-за двери шарахнулась. Потом эта рыженькая в очках…
Я ничего не отвечаю и молча покидаю мастерские, в душе негодуя на эту
неизвестно откуда выпорхнувшую Зину. Надо же явиться в самый неподходящий
момент и все испортить. Но одного я все же достиг, безусловно: Кира дала
четкое и неоспоримое подтверждение согласия пойти со мной на вечерний прием
к губернатору. Конечно, бал нашего повелителя и властелина это еще не край
света, куда она безропотно согласилась бы сопровождать меня босиком, но если
исходить из того, что знакомы мы с ней всего два дня, это как-никак
прогресс, и прогресс довольно ощутимый. Только вот что я буду делать со
Светкой, если наши отношения с Кирой нежданно-негаданно перейдут на
качественно новый уровень. Внутренний голос — такой противный и въедливый
голосишко — почему-то упорно подсказывает мне, что избавиться от Светки
будет не так просто, как это может показаться на первый взгляд, потому что
моя временная подруга, на мое несчастье, принадлежит к категории женщин,
цепких, как репейник, и уверенных в своей правоте, как правоверный воин
аллаха, ступивший на тропу священного джихада.
Так ничего и не придумав и успокаивая себя тем, что время для глобальных
решений еще не пришло, я не слишком вежливо интересуюсь у Мансура:
— Ну и на кой ты меня вытащил из такой приятной обстановки?
— Я, видишь ли, очень опасался за твою безопасность, — и глазом не моргнув
отвечает Мансур. — Если бы ты видел, каким сделалось лицо у этого белокурого
атлета, когда ты на глазах у всех увлек его заведующую в уголок для строго
интимного разговора! Он даже побледнел и задергался. У меня сложилось
впечатление, что там все давно схвачено, и ты, мой друг, ломишься совсем не
в те двери. Кроме того, Женечка считает, что твой идеальный вариант — это
Светлана.
— Ну, раз так считает Женечка — значит, это истина в последней инстанции.
— А ты не иронизируй, не иронизируй. И знаешь, что я еще подумал... — Мансур
каким-то рассеянным взглядом окидывает солидное серое здание музея.
— Что? — интересуюсь я только из вежливости.
— Вот тут мы с тобой рассуждали: яд, микробы... А ведь, возможно, все
гораздо проще. Может быть, источник неустановленной радиации находился как
раз за иконой или даже на иконе...
Несколько секунд я мысленно перевариваю услышанное и нахожу это
предположение вполне разумным.
— А что? В этом что-то есть, — заявляю я. — Вполне определенно что-то есть.
Я даже как-то читал в газете, что под обивкой одного кресла, поступившего с
набором стандартной мебели в какое-то учреждение, была заложена ампула с
радиоактивным веществом, отчего трое или четверо сотрудников, по очереди
использовавших это кресло, сделались импотентами...
— Здорово смахивает на случай в музее, — топорщит усы Мансур. — Но беда в
том, что это никак не объясняет наезд на Пальцеву и шмон, устроенный в ее
квартире.
— Возможно, злоумышленник не смог дождаться кончины старухи и расправился с
ней более радикальным способом.
— Да нет, радиация — чушь, — внезапно машет рукой Мансур. — Если так уж
хотели избавиться от Пальцевой, то зачем же было прятать предполагаемый
источник за Спаса? Ведь рабочее место Пальцевой в то время находилось совсем
в другом месте, а напротив Спаса сидели сначала Бареско, а потом Матвеева.
Здесь какая-то нестыковка...
— Ну, а если икона является источником радиации, — начинаю я, и вдруг с
ужасом замолкаю, увидев как бы воочию тонкие наманикюренные пальцы Киры,
сжимающие тяжелый серебряный оклад, и ее гладкие черные волосы, закрывающие
лицо, низко склоненное над Спасом. — Но ведь тогда она представляет угрозу
для здоровья окружающих, — доканчиваю я без всякой связи с предыдущим.
— Ага, только, конечно, если ее не дезактивировали. Но это все наши
умозрительные догадки, — вздыхает Мансур. — Завтра с утра переговорю со
следователем, будем оформлять изъятие. Даже если была проведена
дезактивация, какие-то следы должны остаться.
— А как же сотрудники музея...
— Пальцева перед смертью почти две недели находилась на больничном, а это
значит, что на ее месте кто-то сидел. Сидел две недели. Этого человека надо
немедленно госпитализировать, если, конечно, эксперты подтвердят версию с
радиацией.
— А что с эксгумацией? — спрашиваю я.
— И это тоже. И непременно. Потревожить бренные останки Нины Ивановны
Матвеевой мы уже не сможем, но Бареско займемся в самое ближайшее время.
Ведь даже если наше предположение окажется пустышкой, что-то общее в смертях
этих женщин должно быть… Ну да ладно, поехали.
— Куда теперь?
— Ты, Санька, как вчера увидел эту зеленоглазую ведьму из музея, так
определенно потерял свой журналистский нюх, — презрительно топорщит усы
Мансур. — В охранное агентство «Крафт». Вот куда мы сейчас поедем. А оттуда
к честному и простодушному Артуру Хангильдину. Мне не терпится из первых уст
узнать, как это иконы летают по воздуху?
Глава пятая
Охранное агентство «Крафт» располагается в небольшом и уютном двухэтажном
особнячке в самом центре города. Вокруг него высится довольно крепкий
сплошной забор и зеленеют насаженные купами клены и липы. Прямо перед
въездом на территорию агентства находится заасфальтированная площадка,
служащая стоянкой. Возле ворот дежурит охранник, одетый в камуфляжную форму,
с дубинкой и сотовым телефоном. Словом, дело обставлено весьма
презентабельно и солидно.
Мы с Мансуром подкатываем сюда без пятнадцати шесть.
Но время, по-видимому, не имеет для служащих «Крафта» решающего значения, и
нас тут же любезно препровождают внутрь особнячка. Спустя пять минут с нами
уже беседует корректный и вежливый дежурный представитель. В его кабинете
много света и стекла, стоит неброская, но очень дорогая офисная мебель, и
кажется, что надежность и благоденствие прочно и навсегда поселились в этих
стенах. Да и сам Антон Петрович Полыхалов, как он нам представился,
буквально излучает эту самую гарантированную патентом надежность.
— Что бы вы хотели услышать? — любезно интересуется он после того, как
Мансур, представившись, заявляет, что беседа будет краткой и
конфиденциальной.
— Меня интересует инцидент, который произошел в апреле этого года в здании
музея искусств, — озабоченно хмурясь и топорща усы, говорит Мансур. — Если,
конечно, вы в курсе.
Антон Петрович, бесспорно, в курсе этого инцидента, и по его лицу вполне
определенно видно, что ему не очень приятно говорить на эту тему. Однако от
сотрудничества с милицией, хотя бы чисто формального, не отказывалось еще ни
одно частное агентство подобного рода, и поэтому, слегка вздохнув, он с
корректнейшим видом склоняет свою прилизанную голову и деловито уточняет:
— А что конкретно вас интересует в этом деле?
— Все, — коротко обрубает Мансур.
— Ну что ж... — Антон Петрович на секунды закрывает глаза, словно стараясь
внутренне сосредоточиться, и негромким, ровным голосом начинает:
— Музей искусств достаточно давно является нашим клиентом. Там постоянно
днем и ночью дежурят по два наших охранника. Они сменяются в шесть часов
вечера и в шесть часов утра. Кроме того, насколько мне известно, здание
оборудовано сигнализационной системой, которая напрямую связана с Рощинским
отделением милиции. В апреле во время сильной грозы в здании музея, уже
закрытом после рабочего дня, неожиданно выбило пробки, в результате чего
всюду погас свет и сработала сигнализация. Один из дежуривших в это время
охранников, Артур Хангильдин, только что перед этим грубо нарушивший
инструкцию, утверждал, что, находясь снаружи здания, видел в окно, как по
воздуху, извините за нелепость, но это слова Хангильдина, летела некая
икона. После чего он вернулся во все еще затемненное здание и с другим
охранником, который в это время находился у центрального входа, проследовал
в подсобное помещение, по направлению к которому, по словам Хангильдина,
двигалась икона, и, разыскав там задержавшегося после работы
художника-реставратора Харлампьева, вместе с ним отправился к месту
экспозиции иконы. Заодно осмотрели помещение музея, пользуясь фонарями и
свечами. Все оказалось в порядке. Сразу же после этого прибыла милиция, а
следом за ней вызванный электрик. Электричество починили. Здание осмотрели
еще раз. Но ничего подозрительного не обнаружили. Вот, собственно, и все...
— Вы эту историю отбарабанили, как «Отче наш...» — неодобрительно усмехается
Мансур.
— Отбарабанишь ее... — коротко и уже не так корректно вздыхает Полыхалов. —
Музей напичкан произведениями искусства и разным антиквариатом. Пропади
что-нибудь, в первую очередь спросят с нашего агентства, а тут еще охранник
грубо нарушил инструкцию. А самое нелепое во всей этой истории-то, что он
еще и начал настаивать, что видел, понимаете, видел, как икона летела.
— А вы ему, естественно, не поверили?
— Хотите начистоту? — с внезапной усталостью поинтересовался Антон Петрович.
— Не имело никакого значения, верил я или не верил Хангильдину. Имело
значение мнение заказчика, то есть администрации музея, а там совсем не
хотели раздувать скандал с летающими предметами культа. И их можно понять.
На икону эту давно зарятся представители клерикальных кругов, а музейные
работники, не желая уступать им этот раритет, ссылаются на то, что в музее
созданы оптимальные условия для его целостности и сохранности. То есть и
температура воздуха, и влажность, и освещение, и, заметьте, охрана! И вдруг
выясняется, что охранник оставил свой пост, а после этого еще и утверждает,
что у иконы вдруг выросли крылья и она парила в полной темноте под ликующий
вой сигнализации.
— Ну хорошо, я понимаю вашу позицию как представителя агентства, но вашу
человеческую позицию я понять никак не могу. Сами-то вы верите или нет
утверждению этого охранника? — не удержавшись, встреваю в беседу и я.
— Еще раз повторяю: мое мнение как частного лица не играло никакой роли ни в
этом деле, ни в проведенном позже расследовании.
— А расследование все-таки было? — по-бульдожьи цепляется за Полыхалова
Мансур.
— Был факт злостного и систематического нарушения инструкции. Его мы и
рассматривали.
— И к какому выводу пришли? — вежливо скалится Мансур, которому уже
прекрасно известно, что в результате этих разбирательств и выяснений упорно
настаивающего на своем Хангильдина из преуспевающего охранного агентства
попросили.
Я хочу продолжить так неплодотворно начатую беседу, но Мансур останавливает
меня нетерпеливым жестом.
— Позиция агентства мне в общих чертах ясна, — хмуря свои густые черные
брови, говорит он. — А теперь, будьте любезны, дайте мне адрес уволенного
Хангильдина. И его напарника по тому апрельскому дежурству.
— Масаева? Но тот в отпуске. Отдыхает на море и будет там еще две недели.
— Очень хорошо. Надеюсь, что хотя бы Хангильдин здесь, потому что у
безработного вряд ли есть возможность отдыхать на ласковом черноморском
побережье.
— Не знаю, есть ли у него возможность отдыхать, но на работу он устроился.
Правда, ВОХР — это тебе не частное охранное агентство, но все же лучше, чем
совсем ничего, — поджав губы, чуть обиженно прокомментировал замечание
Мансура Полыхаев. И тут же нажал на кнопку переговорного устройства и
распорядился: — Наташа, срочно принесите адрес уволенного в конце апреля
Хангильдина Артура Варисовича…
Дом Хангильдина — обычная одноподъездная девятиэтажка — выглядит неопрятно и
явно требует покраски. Почти все дома, выходящие на центральные улицы, к
предстоящему юбилею города подновлены так, что любо-дорого взглянуть. Но
дом, где обитает Хангильдин с семьей, стоит в стороне и поэтому заботы и
внимания властей не удосужился.
На наш звонок дверь открывает пожилая женщина в халате и фартуке. У нее
усталое, рано увядшее лицо и плохо закрашенная седина в темных волосах.
Мансур вежливо представляется.
— А что вам надо? — не то испуганно, не то растерянно интересуется она и
нервным движением начинает теребить уголок фартука.
— Я хотел бы переговорить с Артуром.
— Он как раз дома… Артур, тут к тебе из милиции! — Несмотря на все усилия,
голос ее при последних словах предательски садится.
Из комнаты в прихожую выглядывает невысокий щупленький черноглазый паренек,
который в моем представлении никак не вяжется с обликом громилы охранника из
частного охранного агентства.
— Вы ко мне? — слегка удивляется он. — А что случилось?
— Ничего нового, — успокаивает его Мансур. — Вы разрешите пройти в комнату?
— Да, пожалуйста. Только у меня небольшой беспорядок. Мы с братишкой делаем
модель «Санта-Марии», — вежливо извиняется хозяин.
— Чего-чего? — растерянно переспрашивает Мансур.
— Модель «Санта-Марии». Это корабль. Каравелла. На нем Колумб открыл
Америку.
— А-а-а... — неопределенно тянет Мансур, и мы проходим в небольшую, очень
чистую и очень скромно обставленную комнату, в которой приятно поражает
обилие книг на полках и многочисленные фотографии парусных судов на стенах.
За столом с возвышающейся недоделанной моделью «Санта-Марии» сидит худощавый
верткий пацаненок — точная, только уменьшенная, копия Артура.
— Это мой братишка Тимур, — рекомендует тот свою копию и тут же
распоряжается: — А ну-ка, Тимка, выйди, погуляй.
— Возможно, вас удивит наш визит, — церемонно и издалека начинает Мансур, —
но мы пришли по поводу того неприятного инцидента, который произошел в
апреле этого года и послужил причиной вашего последующего увольнения.
— А... Этот случай в музее... — смущенно улыбается Артур. — Но его же
признали, как бы это сказать... — он на секунду задумывается, — целиком и
полностью игрой моего расстроенного воображения.
— А что, оно у вас действительно расстроенное? — на всякий случай уточняет
Мансур, чем невольно вызывает у меня приступ неуместной веселости. Ну, какой
же сумасшедший на самом деле признает себя больным?
Артур неопределенно пожимает плечами.
— Вообще-то ни до, ни после не жаловался, — признается он. — Но этот
случай... Он какой-то странный.
— За гранью реального, что ли? — интересуюсь я. Дело в том, что, работая
охранником в музее, Артур не мог не наслушаться разговоров о невероятных
особенностях нового экспоната и, так сказать, подсознательно был подготовлен
к чудесному видению летающей иконы.
— Да нет. В том-то и дело, что все было очень реально, — вполне резонно
возражает мне Артур.
— Давайте по порядку, — предлагает удобно устроившийся на тахте Мансур и,
обращаясь ко мне, строго замечает: — А ты, Лисицкий, не перебивай. Если
возникнут вопросы, задашь потом.
Слегка уязвленный замечанием Мансура, я отворачиваюсь к окну, но при этом
продолжаю внимательно прислушиваться к повествованию Хангильдина.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
