|
|
Вячеслав Киктенко
От звезды до травы
* * *
Кровь не водица. Рек пунцовых
Певец подобен палачу.
О чем он? О кровях отцовых,
У внуков отнятых?.. Молчу.
Предел. О мерзостях свинцовых
И слышать даже не хочу.
Достали распри вековые.
Счастлив, кто посетил сей мир.
А про минуты роковые
Не надо. Лучше: «Миру — Мир».
Но раздувается эфир
Во все дуды свои кривые,
Рыдают трубы полковые,
И убивается Россия...
И улыбается сатир.
* * *
Какие лица лепит Бог!
Фарфоровые, роковые,
Картофельные, восковые,
Сырые, мятые, кривые...
Я перечислить всех не мог,
Пока, невозмутимо-бодр,
Со дна метро, как экскаватор,
Вычерпывал их эскалатор...
Народонаселенья смотр!..
Значенья тайного полны
Всходили и смеркались лица.
Зачем? В каких вселенных длиться?
В каких туманностях весны?
И уплывали в полутьму...
Зачем? Кому нужны такие?
А все кому-то дорогие,
Непостижимые уму...
НОЧЬ В ПУШКИНСКОЙ РОЩЕ
Как разряд светоносный, исторгнутый в ночь мирозданьем,
Как зеленая молния, блещущая через листву,
Соловьиный раскат, преломляясь в коленах, рыданьем
Напрягает пространство и долго волнует траву.
Чем еще два волненья во тьме соловьиного лета,
Чем еще два пространства влюбленные соединить?
От звезды до травы льется нить серебристого света,
От луны до ручья золотая протянута нить.
ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ БАЛЛАДА
Сквозь розги шепота и визга она несет свой скромный дар,
Провинциальная актриска... подумаешь, — еще удар.
Смирись, она бы рассказала, как мать родимая, в подвал
Девчонку затащив, терзала, как отчим всласть полосовал,
Как средь побегов и колоний своя мечталась ей кровать,
Как пели, пили и кололись... и наплевать, и наплевать!
Сквозь все глумливые репризы и сломанные фонари
Открылся страшный свет актрисы, и боль чужая — изнутри...
В каких словах ей изливались возвышенные мужики!
А как их бабы измывались!.. Потраве горькой вопреки,
Подкошенная ими всеми, она годочкам к сорока,
Как чуть подвянувшее сено, томящей терпкостью сладка...
Ее еще убьют подонки в каком-то дьявольском такси, —
Хоть Там измученной девчонке, Господь, местечко припаси!
Хотя б за то, что просверкала своею жизнью, как чужой,
Хотя б за то, что не солгала ни телом, ни душой,
Пусть резковат и неуклончив, луч золотой несла в пыли,
С годами хохоча все звонче с подмостков глохнущей земли.
* * *
Ну вот и эта девочка, плутовка,
Всех вновь перехитрила — посмотри,
Как из бескровной глины заготовка
Вся словно засветилась изнутри.
Еще вчера дичок, сырой набросок,
Игрушечка из глины, во дворе
Еще весной слонявшийся подросток,
Вдруг барышней глядится в сентябре!
Глазурью облита, лазурным югом,
Листвой перецелована, волной...
Нежнее в обращении к подругам
И женственнее жесты... взгляд иной...
Мне кажется, что их всегда на лето
Увозят в эту пору за моря
И там колдуют, делают все это,
Магические знаки сотворя.
И вот он дрогнул, занавес, настал он
Тот самый час!.. края его она
Теперь сама откинет, первым балом
Сквозь сумрак первых тайн проведена...
СОНЕТ С ОБОРОТНОЙ СТОРОНОЙ
Преполовение любви.
О, бред!.. скажи уж лучше — страсти,
Грызни, зубасти и мордасти...
И больше ни в какой напасти
Высоким словом не зови
Того, что делится на части.
А целое делилось так:
Сперва возвышенные враки
О доме, о семье, о браке.
Потом померкло слово «брак».
Плохое слово. Полный мрак.
Затем семья. За ней во мраке
Шатнулся дом. Грызня и драки.
Преполовенье? О, дурак!
И впрямь. Такого слова нет
В давильне этой плотоядной,
И тут кончается сонет,
И начинается обратный
Сонету безобразный «штиль»
Незавершенных отношений,
Угроз, проклятий, слез, прощений,
Казалось, списанных в утиль,
Ан нет, однако ж... ты смотри,
Ты только посмотри сторонне
На двух безумцев, на балконе
Сводящих счеты до зари!
Что это? Драма двух сердец,
Чей пафос крепнул к середине,
И двое, бившихся в гордыне,
К утру смирились наконец?
И вот — объятья, соловьи,
И рыд, и край небес в крови,
И бред какого-то обета...
Ты посмотри в разлом рассвета,
А может быть, и вправду это
Преполовение любви?
* * *
Над уровнем страсти помост деревянный.
Ступенька таланта. Граница судьбы.
Ты, лирик нетрезвый, ты, трагик румяный,
Шажок с авансцены — и вы не рабы
Раскрытого вашим же словом поступка,
Проступка и жеста, который уже
Не скроешь, — ведь все, что ранимо и хрупко,
Уже на виду, а не там, на душе.
Да только я сам захожу в эту сутемь.
И девочка слушает. Тайно грустит.
Она мои темные речи осудит,
Чего не осудит, того не простит.
Она понимает, что это надолго,
И помнит все то, о чем я позабыл.
Я должен сойти к ней. Я знаю, что должен.
Но сцена меж нами. Полметра судьбы.
Я эти большие глаза в полумраке
Согреть не словами — губами хочу,
Потом их уже не согреешь!..
От рампы
Лишь бедное слово плывет по лучу.
И страшен скрипучий барьер деревянный,
И шаг невозможен туда, в пустоту,
Где ты и не вечный, и не осиянный,
Притихший, потухший, почти безымянный...
А тень твоя бьется, а тень еще вьется
Крылом на ветру — выгибается, бьется
На резком, на вечном, прицельном свету...
СЧАСТЛИВЫЙ ВЫСТРЕЛ
Звездою белой выстрелит в лицо
Черешня в деревянном переулке,
В резном дому, как в сказочной шкатулке,
Дверное закачается кольцо,
И древний кот, забывший о прогулке,
Возляжет мрачным сфинксом на крыльцо.
Здесь все — его. Он не уступит дома.
Он пяди не отдаст, покуда жив,
Недоурчав и недоворожив,
Последний житель пушкинского тома.
Он охраняет призраки и тени.
Зрачком всех любопытствующих жжет.
Он охраняет ветхие ступени,
И кажется ему, что стережет
Сказанья — до последней запятой...
А с гор уже весна сошла на речку,
Подкралась к деревянному крылечку
И пустоцветом — пулей холостой —
В лицо пальнула...
И — дала осечку,
И — разлетелась пылью золотой...
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
