|
Два рассказа
У КОСТРА
Веселая суета у костра на поляне подходила к концу. По старой традиции
выезд на природу отмечали большим вечерним ужином. На двух разостланных
защитных плащах уже розовела горка крупно нарезанной колбасы, аппетитно
пахло копченое сало, рядом с кучкой зеленого лука стояла банка домашних
огурцов, лежали толстые ломти белого хлеба, а обрамлял весь этот натюрморт
строй разноцветных чашек и кружек. Денис с Мишкой, пока не стемнело, пошли
за березовым соком, который, должно быть, уже набежал в бодяги с трех
засверленных деревьев, а сноха Дина возилась в красненьком «жигуленке»,
готовя постель на ночь.
Вадим Дмитриевич священнодействовал у костра: картошка уже сварилась, а чай
никак не хотел закипать. Но наконец все было готово и все собрались. Кто
сидя, кто полулежа, кто лежа, подстелив под себя куртки, расположились
вокруг импровизированного стола. В костер для света подбросили сухих
сосновых веток, и высокие языки пламени с треском ринулись вверх.
Мишка сразу же накинулся на колбасу, с хрустом прикусывал свежий лук,
обильно макая его в соль. Вадим Дмитриевич разлил из плоской коньячной
бутылки по кружкам «наркомовские охотничьи».
Выпили под короткий традиционный тост: «За отдых». Сноха попыталась,
стесняясь, только пригубить, но когда Вадим Дмитриевич, сделав вид, что
сердится, недовольно кашлянул, она лихо допила остаток, скорчила гримасу, а
потом вопросительно взглянула на свекра, словно ожидая одобрения. После его
короткого кивка улыбнулась и, подтянув к себе поближе чашку, тоже принялась
за еду. Покончив с ужином, долго пили чай, потом собрали остатки еды,
котелки с чаем и картошкой на утро предусмотрительно повесили на сосну.
Денис, потянувшись, полуутвердительно спросил: «Пап, ты, как всегда, возле
костра?» И, не дождавшись ответа, вытащил из багажника выделанную овечью
шкуру, которую брали в лес специально для отца.
Пятнадцатилетний Мишка, капризным голосом протянув: «Меня-то не забудьте
разбудить», полез в машину.
Молодые посидели, обнявшись, у костра, пока не затих в машине Мишка, и тоже
принялись укладываться.
Вадим Дмитриевич подождал еще немного, глядя на пляшущие языки пламени,
подбросил дров и, положив двустволку под бок, закрыл глаза. От костра по
всему телу начало разливаться благодатное тепло. Уже почти сквозь сон
слышал, как где-то далеко призывно пропела электричка, по ту сторону речки
натужно гудел, поднимая пары, трактор.
И нахлынули воспоминания, в памяти встали события многолетней давности… Это
было в далекую пору молодости, когда они так же приехали на глухариную охоту
и ночевали на этом же самом месте…
Отец, двоюродный брат Петр и младший брат Сашка сидели на красавце «Днепре»,
недавно приобретенном Петром, за ними на «Юпитере» с коляской он — Димка, а
к нему, крепко обхватив его руками, тесно прижалась жарким телом молодая
жена Валентина, месяц как беременная Денисом, но еще не подозревавшая об
этом.
Был теплый весенний вечер, ярко светило заходящее солнце, и еще не
распустившиеся деревья отбрасывали от него на косогор длинные тени. Был
сладковатый холодный березовый сок, и было ощущение счастья у людей,
вырвавшихся из душного города после долгой зимы. Они с Валентиной и Сашкой
ходили налаживать переход через шумный ручей Яндык. По дороге обратно
Валентина собирала подснежники, поминутно с наслаждением нюхала букет, то и
дело радостно восклицала: «Ну, Дим, ты понюхай, как замечательно пахнет!» И,
глядя в ее сияющие глаза, Вадим счастливо улыбался, чувствуя, как кровь
будоражит тело, наливает его силой, и хочется во все горло крикнуть,
разбежаться и взлететь, как птица, к облакам.
Потом был ужин у костра, и, как всегда на природе, все казалось особенно
вкусным. Вскоре все наперебой рассказывали о самых курьезных случаях,
происшедших с ними на весенней охоте. Отец вспомнил, как он полтора часа
бегал по болоту вокруг разлапистой сосны, но, так и не увидев ветку, на
которой сидел токующий глухарь, ушел не солоно хлебавши. Петро вспоминал,
как ранней весной он уговорил дядю спрямить дорогу через лощину, и целый час
им пришлось ползти по хрупкому вечернему насту, потому что ноги
проваливались, и потом целую неделю они не разговаривали друг с другом. Саша
рассказал, как, переходя по мокрой лесине ручей Яндык, поскользнулся и
свалился с дерева, и пришлось вместо охоты развести на скорую руку костер и
сушиться, в то время как совсем рядом пел свою брачную песню глухарь.
И он, Димка, тоже припомнил историю, когда глухарь заставил его, потерявшего
осторожность, балансировать на одной ноге на поляне в двадцати шагах от
себя, выполняя фигуру «ласточка».
Потом играли в «шестьдесят шесть» под веселые прибаутки Петра и
беспрестанный хохот остальных. Угомонившись, пару часов подремали у огня и
двинулись по ночному лесу в сторону токов. Валентина, несмотря на уговоры, у
костра не осталась и бодро семенила вместе со всеми. Дойдя до родника, на
поляне перекурили и разошлись: отец, Петро и Сашка направились на дальний,
большой ток, а они с Валентиной свернули влево к знакомому шихану, где
расположился старый семейный угасающий ток.
Переждав у подножия шихана, пошли косогором к току, и через пару минут Дима
услышал далекое щелканье глухаря. Когда подошли метров на сто пятьдесят, он
оставил Валентину возле приметных кустов рябинника, шепотом наказав, чтобы
она никуда отсюда не уходила и ждала его. А сам в предутренней темноте,
рукой отводя невидимые ветви осинника, двинулся под песню к токующему
глухарю.
Глухарь играл на наклонном суку огромной осины в конце скалистой гряды —
после выстрела он замертво рухнул неподалеку от удачливого охотника. Дима не
стал укладывать добычу в рюкзак, а, чтобы показать поскорей жене могучую
птицу, которую она никогда не видела, взял глухаря за лапы и так, с
распущенными крыльями, понес в гору.
Не доходя метров десяти до кустов, где осталась Валентина, он остановился и
тихо позвал: «Валя! Ты где-е?» Ответом было молчанье. Еще раз позвал. Опять
тишина. Насколько позволял рассмотреть утренний полумрак, возле куста рябины
никого не было. Холодным обручем схватило сердце: вспомнилось, как лет пять
назад на этом же току он нос к носу столкнулся с огромным бурым медведем.
«Неужели медведь?!. или рысь, или волки», — жуткие картины одна страшнее
другой, как в калейдоскопе, пронеслись перед глазами Димы. Защипало глаза,
сдавило грудь, забарабанило в ушах: вспомнил ее задорный, вздернутый нос,
звонкий голос, старание понравиться свекрови, желание научиться хорошо
готовить и вздрагивающие плечи, когда после обиды он пытался ее утешить,
неумело выговаривая ласковые слова.
И вот все кончено! Колени Димы подогнулись, глухарь выпал из ослабевших рук…
— Ва-а-дь! Это ты? — внезапно раздался родной виноватый голос из кустов
посреди полянки… — Я сюда перебралась, чтобы страшно не было… — И из
зарослей поднялась темная фигурка Валентины.
Слабая улыбка тронула губы Вадима Дмитриевича, представившего, как после
вечерних хлопот его Валентина, закинув руки за голову, мирно спит на широкой
супружеской постели, и он тоже мягко погрузился в сон.
НОВОЕ РУЖЬЕ
Он стоял под сосной, на которой самозабвенно токовал, раскинув веер хвоста,
краснобровый глухарь, и лихорадочно соображал, что же случилось с ружьем и
что ему делать, как быть…
А вначале все складывалось так хорошо… За пару недель до открытия весеннего
сезона, когда точно стало известно, что охота на глухаря будет разрешена,
Михалыч не выдержал и, возвращаясь из командировки, заехал к знакомому егерю
Абдулхаю. Абдулхай подтвердил, что глухаря много, так что проблем не будет.
От своих друзей-охотников Михалыч знал, что по осени глухаря было в
изобилии. Но поскольку он почти полгода провалялся после операции в
больнице, сам в этом убедиться не мог. Да и сейчас еще чувствовал себя
неважно и все свои надежды на выздоровление связывал с выездом на весеннюю
глухариную охоту…
На охоту собирался тщательно, проверяя каждую мелочь, но при выборе ружья
заколебался: взять старую испытанную «ижевку» или новую «вертикалку»,
которую он сам себе подарил на пятидесятилетие и пока еще по-настоящему не
опробовал. Полюбовался новыми полированными стволами, насечкой, удобным
цевьем — и решил все-таки взять новое ружье: уж очень хотелось похвалиться
им перед егерем. С машиной тоже не было особых хлопот — директор, сам
заядлый охотник, прекрасно зная, что нога Михалыча после операции еще не
вполне надежна, твердо пообещал подбросить его до жилища егеря.
На охоту выбрались в предпоследний день сезона, поскольку снега из-за
поздней весны в лесу было еще много, а кому интересно ходить по рыхлому
ненадежному насту, когда шум от охотника слышен за сотни метров, — да и
небезопасно это.
Ночевали в лесу — что может сравниться с такой ночевкой, когда костер,
свежий воздух, пропитанный запахом соснового леса, журчанье горного ручья
снимают все стрессы и дают живительный заряд бодрости. На ужин была
традиционная картошка с тушенкой и, конечно, непревзойденный лесной чай из
смородиновых и липовых почек. Легли поздновато, и три часа до выхода на ток
пролетели незаметно.
Луна светила ярко, поэтому до сосняка, несмотря на бурно разлившийся ручей,
через который пришлось переправляться с фонарем по жердочке, добрались без
приключений.
Дождавшись пролета вальдшнепа и постояв для верности еще с десяток минут,
Михалыч с Абдулхаем двинулись вверх по склону. Тишина предрассветного леса
нарушалась только шорохом старых листьев да хрустом иногда попадавшихся под
ноги сухих сучьев. Первое время шли медленно, Абдулхай время от времени
останавливался и поворачивался к Михалычу, словно спрашивая: «Ну, как там
твоя нога?» Тот в ответ в азарте коротко шептал: «Давай, давай, — порядок».
Подъем стал круче, и при каждой остановке, прежде чем прислушаться, им
приходилось сначала восстанавливать дыхание. Но лесная тишина никем не
нарушалась. Один раз только какой-то ошалелый заяц, еще не угомонившийся
после гона, метров двести тихонько прыгал за ними, а затем, чего-то
испугавшись, рванул под бугор.
Не успели они пройти и десятка шагов после остановки, как с высокой сосны
слева от дороги вдруг слетел глухарь. Охотники остановились, тихо
переговорили, гадая, почему он не играл, и снова с большой осторожностью
двинулись вперед.
Наконец поднялись на хребет и присели на ствол поваленной березы
передохнуть.
— Сейчас пойдешь прямо, а я влево… — кашлянув, начал было Абдулхай. Но
Михалыч предупреждающе поднял руку и, затаив дыхание, стал напряженно
вслушиваться.
— Есть, — выдохнул он, уловив впереди, где уже в посветлевшем лесу
просматривался бугорок, песню глухаря. Оба опять замерли — и точно: за
бугорком слышались неуверенные звуки глухариного щелканья, изредка
прерываемые громким голосом глухарки.
— Тьфу, черт побери! — От огорчения Михалыч даже сплюнул, потому что по
опыту знал: к такой парочке на верный выстрел не подобраться — не позволит
глухарка. В самый неподходящий момент ее шумный взлет вспугнет токовика, и
пиши пропало.
— Что будем делать? — спросил он егеря.
— Сам думай, уже рассветает. Боюсь, однако, что сегодня больше такой
возможности не будет.
— Ладно, — решился Михалыч, — пойдешь дальше, смотри не нашуми.
Абдулхай кивнул и, приноравливаясь к игре глухаря, двинулся по дороге.
Дождавшись, когда егерь отошел шагов на тридцать, Михалыч скинул ружье с
плеча и осторожно начал пробираться вперед. Метров через пятьдесят
слышимость улучшилась, и охотник стал быстрее подкрадываться к глухарю уже
под его песню, тем более что рассвет позволял без помех огибать ветви
деревьев.
Внезапно слева послышался все усиливающийся шорох прошлогодней опавшей
листвы. Охотник перенес тяжесть тела на правую ногу и осторожно повернулся,
настороженно вглядываясь в предрассветную мглу. Наконец метрах в пятнадцати
он заметил серый клубочек, мелкими прыжками скачущий в его сторону, и
успокоенно вздохнул. Это был заяц, очевидно, возвращающийся после ночных
игрищ с поляны к ручью. Подбежав метров на пять, заяц остановился и поднялся
на задние лапы, прислушиваясь и внимательно вглядываясь в непонятный предмет
на его пути, но затем, обогнув замершего Михалыча, отправился дальше по
своим делам. Дождавшись, когда шорох стих, охотник снова обратил свое
внимание на глухаря, до которого оставалось еще метров сто.
И тут Михалыч сообразил, что песня глухаря звучит как-то необычно: не
вверху, а внизу, прямо перед ним. Иногда в промежутке между коленами
слышалось и похлопывание крыльев.
Да-а… Охота явно не складывалась: похоже, таежный красавец, смущенный
присутствием колапухи, играл на земле. Обычно глухарь спускался к своей
серенькой подружке под утро, но близость соперника, очевидно, заставила его,
пренебрегая опасностью, еще перед рассветом спуститься на землю. Охотник,
соблюдая предельную осторожность, подкрался еще метров на тридцать и увидел
птицу: издалека она представлялась темной, непрерывно двигающейся массой.
Михалыч решил подождать — в надежде, что увлекшийся глухарь подойдет на
дальность прицельного выстрела, но внезапно тот остановился и замолчал. В
это мгновенье с соседней сосны сорвался другой, до этого молчавший глухарь,
пронесся недалеко от притаившегося охотника и, пролетев метров двести, с
шумом угнездился где-то на дереве. Выждав с полминуты, токовик подпрыгнул и,
громко хлопая крыльями, поднялся на вершину сосны метрах в пятидесяти от
глухарки, отсекая от нее соперника, и сразу, без передышки, заиграл.
Теперь стало проще: самка осталась в стороне, да и самец, избавившись от
соперника, играл раскованно и без перерыва, словно наверстывая упущенное
время, — и Михалыч двинулся к глухарю.
Уже совсем рассвело, но он, умело маскируясь за соснами, минут через пять
оказался под деревом, высматривая на вершине токующего самца. Сквозь гущу
сосновой кроны было видно, как подрагивала и раскачивалась ветка, по
которой, очевидно, расхаживал токовик, но сам он не был виден, и пришлось
обойти вокруг дерева, пока глухарь не оказался головой к охотнику.
Михалыч стоял полностью открытый, стараясь ни малейшим движением не спугнуть
чуткую птицу. В перерывах между коленами песни она внимательно осматривалась
и настороженно прислушивалась, готовая в любое мгновенье взмахнуть мощными
крыльями и улететь.
Наконец он поднял ружье, спустил с предохранителя и, затаив дыхание, плавно
потянул спусковой крючок. Но… вместо легкой податливости ощутил, что крючок
не сдвинулся ни на йоту, нажал сильнее — то же самое. Проверил пальцем
предохранитель — поставлен как нужно. Мысли побежали как в калейдоскопе:
может, не зарядил… нет, этого не может быть… Он точно помнил, что, отходя от
костра, переломил ружье, и две пластмассовые «нулевки» легко скользнули в
стволы.
Снова переведя дыхание, потянул за задний крючок, тот неожиданно легко
утопился, но опять выстрела не было. Проклиная тот день и час, когда он
решил взять на охоту новое, неопробованное ружье, Михалыч проверил шпеньки
курков: точно — левый утоплен, а правый взведен. Конструкцию новой «тулки»
он не изучал, на инструкцию взглянул походя, и вот результат: очевидно, он
недостаточно переломил ружье, и один курок не взвелся.
Под новую песню глухаря Михалыч, не делая резких движений, отвел скобу и
начал переламывать ружье, и вдруг… с легким шорохом оба патрона шлепнулись
на землю ему под ноги. Глухарь тотчас умолк и закрутил головой: очевидно,
соседство с откуда-то появившимся непонятным предметом его не очень
устраивало. Переступив на ветке, он еще раз внимательно осмотрелся: вроде бы
прямой опасности не было — предмет не шевелился и ничего агрессивного не
предпринимал. Для пробы глухарь несколько раз щелкнул, склонив голову набок,
— все было тихо, и, осмелев и пьянея в предвкушении предстоящей встречи с
обольстительной молодкой, запустил в небо очередную победную песнь.
Михалыч перевел дух, провел рукой по карману куртки — запасная пара патронов
была на месте, и, не спуская глаз с токовика, готового в любую минуту
кинуться на зов колапухи, зарядил ружье, прицелился и, ощутив плечом резкую
отдачу приклада, подумал: «Есть!»
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
