|
|
РАССКАЗЫ ПРО
МИКАНА
Нелегким и безрадостным было прошлое белорецкого крестьянина —
безлошадника-батрака. Однообразно протекала жизнь трудового люда. Но был
среди тамошних крестьян один, чье имя помнится людям до сих пор. Звали его
Микан Самсонов. Для Белорецка он был как Ходжа Насретдин для Бухары — чудак,
острослов, мужик «себе на уме». Как и все его предки, крестьянствовал Микан
и был беднее церковной крысы. Однако проделки его остались в памяти
белоречан: люди, смеясь над ними, на время забывали о тяготах существования.
Давно стерлись из памяти людей имена обидчиков Микана — купцов и лавочников,
а самого его все еще помнят старожилы и при упоминании его имени добро
улыбаются. Все, что с ним случалось, — это подлинные истории, вымышлены
только имена других героев рассказа.
МИКАНОВЫ ЛУГА
Избенка Микана, подбитая ветром, с торчащими на крыше жердями, стояла
особо, на юру, на самом берегу речки Маты. Мата весной разливалась, и вокруг
избы Микана зеленел лужок, где паслись бесчисленные гуси, да только не
Микановы.
По воскресеньям мужики съезжались на базар, где узнавали последние новости и
торговали хомутами, телегами, сбруей и всяким нужным крестьянину товаром.
Здесь же договаривались о покупке лугов, хлеба в скирдах и другого мужичьего
добра.
Микану же продавать было нечего, разве только мозолистые руки свои — так они
давно уже были запроданы за хлеба купцу Сомову. Но каждое воскресенье Микан
вставал рано, шел на базар, приценялся, примерял, рядился, бил по рукам и,
будто бы не сойдясь в цене, отходил.
Однажды — дело было в июле, накануне Петрова дня, когда начались покосы, —
отправился Микан на базар. Поприценялся, порядился, как обычно, и тут увидел
кучку мужиков. Мужикам не хватало травы и надо было бы лугов подкупить.
Слышит Микан их разговоры и подходит не торопясь.
— Здорово, мужики!
— Здорово.
— Лугов, что ли, надо?
— Да надо бы. А что, у тебя есть?
— Да есть.
— А много ли?
— Дык на чай наберется.
— Не продашь ли, мил человек?
— Отчего не продать — продам.
Тут заспорили о цене. Микан не долго упирался, согласился сходно продать и
только спросил :
— А где же лошадь-то у вас?
— Да вот мы приехали, лошадь у знакомых оставили.
— Дык а как без лошади-то?
— А далеко ли надобно ехать-то?
— Да верст пять с гаком, а гак еще семь верст.
Посовещались мужики — делать нечего, пошли к знакомым за лошадью. Сели все и
поехали с Миканом. Долго ехали. Приехали наконец к Микановой избе. Слез
Микан с телеги и бочком, бочком, мимо мужиков да к своему дому.
— Ну, а где же луга-то? — рассерчали не на шутку мужики.
— А вон сколь их у моей избы, — показал рукой Микан.
А сам задом, задом, да юрк в избу — и дверь на крючок. Хотели мужики
насмешнику скулу своротить, да прочно окопался он в своей избе и окошко
изнутри закрыл. Покричали мужики, погрозились, да с тем и ушли.
НАШЕЛ — МОЛЧИ, ПОТЕРЯЛ — МОЛЧИ
Работал как-то Микан у купца Кашина. Купец часто в город ездил — в
Верхнеуральск — на ярмарку с товаром, и Микана себе в помощники брал. Вот и
сейчас он собрался целый обоз товаров везти. А Микан взял с собой кнут
ременный, что накануне сплел. Хозяин расторгуется — барыши тыщами считать
будет. А Микан, может, хоть кнут продаст — вот и получится, что тоже будто
бы за делом ездил.
Идет за обозом Микан, а по сторонам ни перелеска, ни кустика, снега одни, аж
глазам больно. И захотелось ему хоть словцом с кем-то перемолвиться. Вытащил
он свой кнут и бежит к хозяину:
— Гляди, Сидорыч, какой я кнут нашел!
— Хороший кнут. Чай, справный хозяин потерял.
И опять разметал купец свою рыжую бороду по воротнику, едет — носом клюет.
Поплелся снова Микан за обозом, от молчания аж губы свело. Он опять к
хозяину:
— Сидорыч, а Сидорыч, а ведь кнут-то и вправду хорош. Гляди-ка, ременный!
— Хорош, хорош. Ты иди себе да за мешками приглядывай.
Морозит. Плетется Микан за обозом, иней ресницы запушил, он рукавицами
поколачивает, чтобы согреться , — до города-то еще далеко.
Верст десять эдак проехали. Надо бы пробежаться, ноги зябнуть стали.
Подбегает Микан снова к купцу и опять за свое:
— Сидорыч, а Сидорыч, скажи по совести, хороший я кнут нашел?
— Да хороший, хороший, я же уж сколько раз баял. Нашел — молчи, потерял —
молчи.
Проехали, почитай, верст двадцать еще. Вдали труба пивоваренного завода
замаячила — значит, город скоро. Через полчаса въехали на постоялый двор.
Стал купец мешки с пшеницей считать — двух досчитаться не может.
— Микан, где мешки-то?
— Это которы последними лежали? Дык они ишшо на десятой версте упали.
— Чё же ты не сказал?
— А ты мне сам говорил: «Нашел — молчи, потерял — молчи». Вот я и молчал.
СОБАЧЬЯ РАБОТА
Один год Микан работал на богача Хватова. Крепко жил мужик, кожевенными
заводами заправлял и держал лавку с красным товаром — торговал сукнами. А
Микан на дворе работал. Убирал скотину, воду носил, хлевы чистил, с поля
хлеба возил и другую негосподскую работу исполнял.
И была у Хватова собака-волкодав, любимица хозяина. Не то что во двор кого
пустить — ежели за версту кто к дому подходит, так оббрешет всех и аж слюной
изойдет вся от злости.
Хоть и целые дни Микан проводил во дворе, а косилась собака на него недобрым
глазом, да и Микану она пришлась не по душе. А когда она раз выдрала клок из
последних Микановых штанов, то не стерпел Микан такого издевательства над
собой: шарахнул собаку топором — та тут же и дух испустила.
Хозяина на ту пору дома не было. Вернувшись на другой день из города и
увидев, что стало с его собакой, страшно осерчал хозяин и вопросил грозно:
— Ты пошто собаку сгубил? Ты, что ли, добро теперь сторожить мне будешь?
Эвон его сколько, а она, как хороший хозяин, об нем пеклась.
— Да уж как ты кормил свою собаку — за такие-то харчи я бы тоже лаять
согласился.
На том и порешили. Днем Микан по двору управлялся или в поле работал, а на
ночь надевал ошейник, что хозяин ему смастерил, садился на цепь и усердно
лаял.
Как-то к Хватову приехали гости. Весь вечер веселились, гремела музыка.
Микан, управившись с работой, напомнил хозяину, что пора его на цепь сажать.
Надев ошейник на Микана, хозяин вошел в дом и стал рассказывать гостям о
своем потешном работнике. Гости смеялись до слез, а Микан под окнами лаял,
да так усердствовал в ту ночь, что не смолкал до утра.
Встает утром хозяин, смотрит — ворота настежь распахнуты на складе, где кожи
хранились. И два хоро-о-оших воза кожи увезли. Он к Микану:
— Кто здесь был? Пошто ты мне не сказал?
— А ты что, глухой был, когда я, глотки не жалея, всю ночь у тебя под
окошками пролаял?
ЧУЖАЯ СКИРДА
Бывали года — да что там, почти каждый год не хватало мужикам хлеба до
весны. А у богачей хлеб в скирдах стоял по два-три года. Снопами
необмолоченными складывали. Собирались несколько мужиков и в складчину этот
хлеб покупали. Ну, переговоры были, торг велся, конечно, как на базаре.
Прослышит Микан про это и тоже предложит скирду продать. Возьмут мужики
лошадь (ехать надо далеко), везет их Микан в поле. Проедут изрядно, он и
говорит:
— Стойте. Вон ту скирду видите, у кривой березы?
— Ну, видим.
— Так это скирда не моя. А за ней во-он стоит, у того леса, видите?
— Видим.
— А это — чужая.
— А где же твоя-то?
— А моих, мужички, нету. Я их для других кладу, а своих нету. Вы уж не
серчайте.
В ТРАКТИРЕ
Ох и богато кое-кто жил в Белорецке. Хватов кожевенный завод держал,
купчишки лавками владели, Лапшины прасольством занимались, а Ширяевы
содержали трактир. Добрая четверть Белорецка в работниках у них ходила.
Приходит как-то Микан в трактир и заказывает половому щи, кашу и чай. Поел
Микан, почувствовал приятную тяжесть в желудке, обогрелся и спрашивает
полового:
— А бывают у вас такие, которые поедят, попьют и ничего не заплатят?
— Да нет, таких вроде бы не было.
— Ну, а ежели будут, что вы с ними делать будете?
— Ну, что? Напинам да и выгоним.
— Ну дак, мил человек, денег у меня отродясь не водится, вот тебе бока мои —
рассчитываюсь.
Но из местных-то каждый знал Микана, многое спускали ему за веселый нрав, за
ум сметливый, за шутки. И здесь, в трактире, лишнего Микан не съел, пьяным
его никогда не видели, никого он зря не обижал. Вот и отпустил его половой с
миром.
КУПЕЧЕСКИЙ ТУЛУП
Как-то подрядился Микан с купцом Зуевым с обозом ехать. А зипунишко у
него старенький, на рыбьем меху, лыком подпоясан. Посмотрел на него купец и
подумал: не доедет ведь мужик, сгинет, замерзнет в дороге, мороки с ним не
оберешься. И дал ему один из своих тулупов, чтобы съездить только.
Съездили — и забыл Микан про тулуп. Купец не раз ему напоминал:
— Микан, принеси тулуп-то.
— Ох, батюшки, опять забыл, — каждый раз отвечал ему Микан.
А по правде говоря, жалко было Микану расставаться с теплым тулупом.
Прошла зима, весна наступила, не успел еще сойти снег — началась Пасха. День
был солнечный, лужи стояли на дорогах. Народ, легко одетый, толпами гулял по
улицам.
Вышел и Микан, одетый в добротный тулуп. Нашел лужу поглубже и завалился в
нее. Народ хохочет, а Микан лежит себе, будто его это и не касается.
Кто-то забежал к Зуеву, спросил, не в его ли это тулупе там Микан лежит.
А тут и сам Микан пожаловал. Грязная вода ручьями стекает с него. Хозяин на
него напустился:
— Ты что наделал, бездельник, такой тулуп, чать, сто рублей стоит!
— Что ты, Ермолай Микитыч, больше он стоит. Почитай все двести! Я ить в нем
в луже два часа лежал, и он не промок! Бери его обратно!
— Да ты, такой-сякой и разэдакий, тулуп-то мне спортил!
— Бери, бери, Ермолай Микитыч, хороший у тебя тулуп.
Отодрать бы стервеца на конюшне, да грех в престольный-то праздник. Пришлось
Зуеву отдать тулуп этому разбойнику, благо у хозяина их было немало. А
Микану только того и надо было.
СЛУЧАЙ НА ПОКОСЕ
В светлое воскресенье шел Микан, бывало, к заутрене, а вернувшись и
закусив чем бог послал, шел обыкновенно на базар. А в погожий день любил еще
и по лесу пройтись. Все-то тропинки во все селенья он знал, с лесом
здоровался, как с живым существом:
— Ну, здорово, лес! Скрипишь по ночам-то? Вот и моя спина скрипит тоже. А
вить годков-то нам с тобой немало, брат. Ты, поди, родился пораньше меня. Ну
как же! Я еще мальцом к тебе бегал. Гляди, поживем еще, старинушка.
Грибков-то ноне не припас? Припас, поди, я тя знаю.
До грибов и ягод Микан был большой охотник, а вот охотников на зверье
ненавидел лютой ненавистью. Сам в лесу пичугу не обидит, в гнездышке на
яички поглядит — пальцем не тронет. А ну как их потом мать не признает?
Пропадут тогда птенчики.
В лесу он чувствовал себя как в своей избе. Шел, разговаривал с деревьями,
цветами, попутно где грибок найдет — срежет, а где и ягодкой закусит. А иной
раз и запоет, глядя на эту красоту, и на душе так благостно, так-то хорошо.
Вот идет как-то раз Микан по лесу и слышит: вроде кто-то под кустом
всхлипывает. «Почудилось», — подумал он и пошел дальше. И тут донеслось до
него что-то вроде щенячьего поскуливания... «Видно, — думает, — какая-то
живая душа». Вернулся. А в кустах сидит малец лет трех. Вытащил его Микан из
кустов, а тот только испуганно глазенки таращит да всхлипывает.
— Чей ты, сынок? — спрашивает Микан.
— Торо-торо, — отвечает малец.
— А звать как тебя?
— Теп-теп.
— А отца твово как звать?
— Коля.
— А мать?
— Поля.
Тут только Микан смекнул: «Так ведь это Коротков Петюнька, наверно! Видно,
на покосе потянулся за цветочком, за ягодкой, да и заблудился». Знал Микан
приблизительно, где пай у Коротковых, отыскал их. Николай, отец мальца,
поехал верхом искать сына, а молодая жена его, вся от слез опухшая, вокруг
бегает, зовет:
— Петенька, птенчик мой маленький, кровинушка ненаглядная, отзовись! Ой,
горе мне, горюшко, чем я тебя, Господи, распрогневала?
И тут выходит из-за кустов Микан и ведет за ручку ее Петеньку. Бросилась
мать к сыночку, целует, плачет от радости, но и Микана не забыла:
— Спасибо тебе, Миканушка, дай тебе Господь доброго здоровья.
И весь припас, что был на покосе, — мясо, масло, яйца — все отдала Микану,
благо варево уже было готово.
— Ешь на здоровье. А Николай себе ишшо привезет.
ПРОШКА-ОЗОРНИК
У Матрены Плоховой мальчишка был — ну сущее наказание. «Оторви да брось»,
— говорили о нем шабры *. Всю овощь в огородах перепробует, да хоть бы
просто поел — так нет, перекусает, перебросает и грядки истопчет.
Добро бы у себя не было! Матрена — баба усердная, сама весь огород всяким
овощем утычет, — так нет, на чужом-то слаще.
Кота семечки грызть приучил, петуха, как собаку, за собой ходить научил,
да еще и бросаться на прохожих! А на днях на борове захотел прокатиться, да
боров-то больно гладкий был — Прошка с него так кубарем и скатился. Зато
прозвище получил на всю жизнь: «боров-наездник». Одно слово — озорник.
Любил Прошка к Микану захаживать. Но у того, брат, не почудачишь. Он сам
начудачит так, что долго помнить будешь. Да и байки его послушать всегда
интересно было, хотя и поругивал часто Прошку Микан за его вредные проказы.
Как-то в субботу пошел Микан лодку смолить, ну и Прошка с ним увязался.
Идут, значит, они берегом, а бабы юбки подоткнули, белье полощут, вальки на
небо кладут… Загляделся на них Прошка, аж рот разинул.
— Прошка, ты чё рот-то раззявил? — отвлек Прошку Микан. — Гляди, залетит
муха. Вот мне как-то залетела, как начала лапами колотить, зубы-то и
повыбивала.
Поглядел Прошка на Микана, но тот серьезно так говорит, знать, не врет.
Захлопнул тогда Прошка рот и молчал всю дорогу. А кому охота беззубому-то
ходить? А как жениться будет, какая девка за него пойдет?
* Шабёр — сосед (стар.)
РОЖДЕСТВО
Накануне Рождества не падал, а какими-то лохмами валил снег. А в ночь
перед праздником все стихло, и небо было усыпано настолько яркими, крупными
и близкими звездами, что казалось, будь чуть подлиннее рука — и можно было
бы за них уцепиться.
Микан проснулся рано, надел свою лучшую справу и пошел славить и поздравлять
с Рождеством соседей и тех, кого уважал.
Сочно похрустывал снег под подшитыми валенками, мороз покусывал уши,
сверкали звезды небесные, из труб в небо столбом поднимался дым. Несмотря на
ранний час, во всех окнах был свет. В каждой избе горела сальная свеча, в
богатых домах — даже керосиновые лампы, а беднота обходилась лучиной.
Хозяйки пекли, жарили, варили все из того, что в пост приберегали к светлому
празднику.
Первая изба на пути Микана была изба Прохора. Микан голиком смахнул снег с
валенок, зашел в избу и от порога запел:
Рождество Твое, Христе Боже наш,
Воссияй миру и свет разума...
А у крестьян, если в мороз зимой отелится корова или объягнится овца, то
новорожденных несли в избу, устраивали где-нибудь за печкой закуток, и
телята с ягнятами жили там до тех пор, пока не отступали сильные холода.
Поет Микан и видит: у хозяйки на табуретке стоит квашня, в которой тесто так
расстоялось, что стало наружу выходить. А теленок подошел и начал жевать
свисающее с квашни тесто.
Небо звездой служащее
И звездою учахуся.
— Манька, у тебя теленок тесто ест.
Тебе кланимся, Солнцу Правды...
Манька тряпкой начала отгонять теленка, а Микан пропел «Рождество» до конца,
закончив речитативом: «Здрасьте, хозяин с хозяюшкой! Открывайте сундучок,
подавайте пятачок».
Марья из-за божницы достала целковый, который хранила для такого случая, а
хозяин расстелил шубу на сундуке и усадил Микана как почетного гостя,
который первым пришел поздравить. По такому случаю хозяин и по стопочке
налил, но Микан, не пивший сроду, от спиртного отказался, а вот чаю со
сливками да со сдобнушками выпил с удовольствием. Эти сдобнушки вместе с
целковым Марья сложила Микану в мешок и все благодарила его вместе с
Прохором за то, что первым поздравил их. А Микан отправился славить
Рождество дальше, надеясь и в других избах подсмотреть что-нибудь нужное его
хитрому уму.
+ + +
Никто не помнит отчества Микана Самсонова, да и кто по отчеству называл
до революции крестьян, тем более батраков! Да и самое имя «Микан» произошло
не то от Михаила, не то от Николая. Но не в том суть. Спросите у стариков
про Микана Самсонова — и каждый улыбнется и поведает вам какую-нибудь
смешную историю. Такой уж известностью пользовался этот чудак, беднейший из
бедняков, насмешливый, неунывающий, находчивый, не боявшийся никакой работы,
переживший время свое выходец из глубин уральского сметливого народа.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
