|
СТЕКЛЯННОЕ ИМЯ
Извините, но в театр я не хожу. Поэтому под сценическое
обаяние Гришковца не подпадаю. Не исключаю, что тексты, собранные в его
книгах, прекрасно звучат со сцены в его исполнении, да еще и актерская игра
«договаривает» то, чего в текстах нет. Может быть. Но для меня это — всего
лишь тексты, собранные в книге. То есть явление литературы. Каково же оно?
В отношении текстов Гришковца довольно подходящим оказывается модное дамское
определение «мило». В его печатных монологах есть интересные наблюдения,
точные образы, симпатичные зарисовки, психологические этюды. Даже наброски
неплохих сюжетов. Сюжет «Как я съел собаку» вполне пригоден для небольшого
рассказа. Гришковцу удается передать ощущение во всех нюансах и мелочах.
«Сидишь у костра, вокруг темно, перед тобой какая-нибудь речка чуть-чуть
поблескивает, а за спиной и вокруг — лес… роща какая-то. И из-за того, что
костер разгорелся, вся эта тьма и роща приблизились к тебе вплотную, а там,
в темноте этой рощи, очень остро ощущается волк. И оттого, что речка
блестит, и темнота окружает, и оттого, что волк близко — ты жмешься к
костру. А там, в небе, звезды, и искорки от костра по причудливым
траекториям летят к звездам, и, кажется, долетают. И откуда-то из тьмы, и
кажется, что со звезд прилетают мошки. И вот от всего этого — и оттого, что
волк рядом и может укусить, тебя охватывает жуть, но жуть такая… приятная,
сладкая…» Действительно ведь мило. Романтично. Ну, поверхностно, ведь костры
бывают разные, и волк не укусит, а сожрет, но не летом, а зимой, и не один,
а со стаей, но правда жизни не имеет значения, потому что «ощущение волка»
нам знакомо.
В текстах Гришковца — воспоминания о детстве и юности, ностальгия.
Согласитесь, что и это, например, знакомо: «Ты идешь, вот так, ну, чтобы
руки не касались рукавов, а сквозь ветки и снег на втором этаже светятся три
окна. Светятся таким ядовитым, особым светом. Это кабинет русского языка. И
сейчас будет сразу два урока русского подряд… И ты идешь, но это хуже всего,
это горе, это нестерпимая…»
Итак, литературные достоинства у пьес Гришковца есть. Приятные, интересные,
забавные фрагменты. Нет главного. Эти фрагменты не складываются в единое
целое.
Тексты разрывают бесконечные многоточия. Что они подразумевают? Актерскую
игру, которая должна сказать то, на что недостало слов? Или работу писателя,
который из этюдов, набросков и фрагментов должен создать законченное
произведение? На сцене — первое. В книге — второе.
Но в существующем виде «сборник пьес» Гришковца — сырец, эрзац. Сборник
материала, местами — очень хорошего, из которого все-таки надо бы что-нибудь
сделать. Спектакль или рассказ (повесть, пьесу). Спектакли идут. Наверное,
хорошие. Но в литературе этот материал не состоялся.
И ничего страшного в этом нет.
Печатные монологи Гришковца и не претендовали на роль событий в литературе.
В «Дредноутах» автор признавался: «Я сейчас скажу… весьма графоманский
текст. Это будет такой, несколько метафорический, образный, и конечно же
графоманский текст. Но мне будет приятно его говорить…
Видимо, потому-то графоманов так много, потому что это так здорово —
производить такие тексты. И кажется при этом, что ты сообщаешь что-то очень
значительное». Совершенно верно. Только драйв, только ощущения и
впечатления, в целом, приятные.
Претензии начались с произведения «Рубашка», названного романом, признанного
«дебютом года» и вошедшего в «длинный список» Букера. Кроме как претензиями,
этот текст ничем сущностным от пьес не отличается. Все такая же милая
зарисовка. Настроения, интонации, ощущения, воспоминания, сны, диалоги… Все
тот же герой — нервный, небесталанный, тонко чувствующий эгоист Я. Все та же
Она, и все тот же Друг. Выше я цитировала из монологов, теперь для сравнения
процитирую из «Рубашки»:
«Когда я снова поднял глаза в небо, самолет уже пролетел и оставил белый
след, а старый след распался на куски и почти растаял. Я почувствовал, как
движется время… Скоро пойдут дожди, потом зима, потом будет таять снег… Я
понял, что мне это не нравится, что от этого становится невесело… И еще я
понял, что я с этим сделать ничего не могу, но на следы от самолетов
смотреть приятно. Я это запомнил отчетливо, потому что это понял и
почувствовал тот Я, который не меняется. Там, на скамейке, сидел тот же
самый Я, что стоял, слушал песню и плакал. Все остальное во мне менялось —
вес, рост, интересы, желания… А что-то не менялось… И вот это ЧТО-ТО смогло
почувствовать время, смогло полюбить эту песню, и вообще полюбить…»
Почему литературный полуфабрикат оказывается в премиальных списках?
Наверное, ответ очень прост. Гришковец — имя, присоединиться к которому
заинтересованы и номинаторы, и члены жюри, и издатели-критики-рецензенты.
Претензии растут. В апреле вышла повесть Гришковца «Реки».
Вот что говорит о ней автор: «Продано 80 тысяч экземпляров, что очень
неплохо для повести без сюжета… Без всяких кавычек полагаю, что написал
стоящую вещь — традиционную русскую прозу с попыткой написать большую
прозу».
Но, увы, не изменилось ничего, кроме самооценки Гришковца как прозаика.
«Реки» — это все та же череда беспорядочных воспоминаний, искренних, порой
пронзительных, но онтологически не отличающихся от подобных монологических
серий в пьесах. Многоточия, апелляции к читателю (зрителю): «Представляете:
жара, самый конец июля. Юг. И даже не наш юг, а вообще Юг. В сухой траве
стрекочут кузнечики, и все звенит от неподвижной жары. В небе ни облачка,
горизонт совсем белый и знойный, а вы при этом осматриваете какую-то
достопримечательность, какую-то важную для всех руину».
Маленький городок, родной герою, из которого он бежит, другие города,
детство, ностальгия, попытки понять, что такое Родина, большая и малая (как
это ни странно звучит по отношению к Сибири). Иногда — просто стихотворения
в прозе: «А Байкал, это совершенно непонятно, что такое. Это какой-то
космический объект. Он непостижим, как непостижима его глубина. В Сибири нет
высоких гор, даже гор средней величины нет. Их просто нет, как нет
экзотических животных и диковинных рыб! Но Байкал ощущается, как самая
высокая скала, неведомая и непокоренная. Скала, которая просто устремлена
вглубь. И нет человеческих сил, чтобы добраться до вершины».
«Реки» — текст, организованный более чем другие тексты Гришковца,
упорядоченный некоторой автобиографичностью. Но по большому счету
автобиографичность и последовательность в изложении все еще не дают повода
говорить о «большой прозе». Это все еще только мило.
Но имя работает. Имена бывают разные: золотые, чугунные, оловянные,
деревянные, стеклянные… Литературное имя «Гришковец» — увеличительное
стекло. Так что «Реки» наверняка получат какую-нибудь большую и значительную
премию. А убери лупу, поставь другое имя на обложку — и сразу вспомнится
первый вступительный экзамен в Литературном институте: этюд на замысловатую
тему вроде «Лошадь в городе» или «Пьяная крыса утром на кухне». Тексты у
абитуриентов выходили очень милые.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
