|
|
СЛОВА ПРИЗНАНИЯ
НА РАССВЕТЕ
Как редко замечаем мы подобное...
Еще окрестность нежится во сне,
лишь яблоки срываются под окнами
и бьются оземь гулко в тишине.
Встает заря...
Под дуновеньем ветра
тепло спадает медленно с небес,
и вот несется,
с грохотом и светом,
из дали в даль ликующий экспресс.
Маня меня, лукаво,
с тайной гордостью,
косит зеленым глазом светофор,
и, словно захмелевшие от скорости,
ведут со мной колеса разговор:
— Поехали,
поехали,
поехали! — зовут колеса в дальние края,
покуда не открытые поэтами,
куда попасть давно мечтаю я...
Окутанные мглою неизвестности,
лежат дороги к будущим годам,
и по росе,
с мальчишескою верностью,
иду я на рассвете к поездам.
УСТРЕМЛЕНИЕ
Брожу,
рассеянно мечтая,
среди кварталов городских,
то вдруг от радости сгорая,
то коченея от тоски,
то беспричинно слишком ласков,
то непростительно сердит…
Квартальный сторож наш с опаской
с утра сквозь щель меня «сверлит»…
Ругает мама «нехорошим»
и чтоб с соседа брал пример
и ненароком, и нарочно
им восхищается при мне:
он и любим, и уважаем,
успех сопутствует ему,
ему ничто не угрожает,
он — не опасен никому…
Я понимаю очень маму:
она по-своему права,
но как мне участи той мало,
малы подобные права:
жена,
приятели,
жилплощадь,
в гостях скабрезный анекдот...
Смотри, готовятся над рощей
птенцы грачиные в полет!
Я тоже, мама, в путь-дорогу
уж сколько лет, как птица, рвусь,
ты только поддержи немного,
и я, увидишь, поднимусь.
МЕЧТА
Стоит полуночная тишь...
Весь город в первом снеге тонет,
и ты задумчиво молчишь,
снежинкам протянув ладони.
В твоих глазах неона блик
и, словно ручейки с откоса,
твои заснеженные косы
бегут на темный воротник.
Объятый странным волшебством,
шепчу тебе слова признанья,
но вдруг доходит до сознанья,
что предо мною снежный ком.
И мир встает в обычном тоне,
на землю первый снег валит,
и, как снежинка на ладони,
ты растворяешься вдали.
О, сколько раз ты приходила
ко мне в полуночной тиши,
и гипнотически манила
с собой в неведомую ширь...
Но лишь протягивал я руку,
как упирался в пустоту,
и вновь за трепетные муки
я проклинал мою мечту.
Но, как туманный отголосок,
за далью лет угасших дней,
мне будут долго сниться косы
среди неоновых огней.
* * *
За что мне такая награда —
на счастье мое иль беду?
Случайно заснеженным садом
я рядом с тобою иду.
Под чьи-то лукавые взоры,
мечтая о завтрашнем дне,
рисую по снегу узоры —
и ты улыбаешься мне.
За что мне такая награда —
известно тебе лишь одной...
А годы высокой оградой
стоят между мной и тобой.
ОСЕНЬ
Пальнула осень по лесам
кострами вызревшей рябины,
как будто охру нанесла
на холст художника обильно.
Страда окончена... Стада
вернулись с пастбищ на зимовья,
и в опустевших вновь садах
и за околицей безмолвье…
Лишь, как вуаль, над полем дым,
в домах венчают на ночь ставни,
и к новым свадьбам молодым
за печки жбаны пива ставят.
Приметы осени ясны,
как запах меда, запах сена,
как почкованье для весны,
так листопад — закон осенний…
И все же с сердцем сладу нет:
оно, вконец меня измучив,
все ищет лето, словно след
у тальника речных излучин.
Взамен бездонной синевы
крахмалит изморозь рассветы, —
в платке пурпуровой листвы
уходит в спячку
Бабье лето.
ДОМАШНИЕ ГУСИ
В осенней мгле угас протяжный клик,
печальный клик,
прощальный,
журавлиный...
Взволнованно к окошку я приник,
но не нашел в свинцовом небе клина.
Лишь у реки,
где бородатый дед
рыбачит, сев на почерневший камень,
гогочут гуси журавлям вослед
и тщетно машут куцыми крылами.
В них отдаленных родичей инстинкт
зовет поныне властно на свободу,
они стремятся взмыть,
но через миг,
как камень,
грузно плюхаются в воду.
И, сгрудившись под берегом крутым,
гогочут,
кверху вытянувши шеи, —
не суждено подняться в небо им,
не суждено над миром гордо реять...
ДУБОК
Я знал дубок:
неприхотлив,
коряв,
был беззащитен он
в мороз и зной, —
стал дубом он
и, участь не коря,
весною покрывается листвой…
Перенося налеты бурь и гроз,
и я мужал,
мечтая о любви,
и я, как дуб,
в родную землю врос…
Не веришь мне?
Попробуй
оторви!
ЮБИЛЕЙНОЕ ПОСВЯЩЕНИЕ
СЕБЕ...
Еще одна вершина позади,
и снова я стою на перепутье,
не зная, как добраться мне до сути,
а сердце не вмещается в груди.
И, словно птица, пойманная в сеть,
куда-то рвется, бьется и трепещет,
а я мечтаю вновь о слове вещем,
которое сказать бы мне успеть...
* * *
Каким я был?
Всегда готовым к бою
за честь и долг —
властям наперекор,
и ощущал не раз над головою
рукой державной поднятый топор.
Ну а молва —
ах, как она могуча!
Стоустая, шипя со всех углов,
она шла следом, поднимая бучу
наветов,
сплетен,
грязных ярлыков,
смакуя то, что ведомо лишь Богу,
и с кем я спал,
и сколько ел и пил,
хотя, живя в трудах
с эпохой в ногу,
я не жалел ни времени, ни сил.
А жил я так, как диктовала совесть,
не повторял чужих
фальшивых слов,
имел друзей,
что, в общем-то, не новость,
немало, впрочем, было и врагов.
Познал я славу, и шипы злословья,
и боль утрат,
и сладкий миг побед,
и заплатил сполна невинной кровью
за верность Правде я на склоне лет.
Превозмогая тихо боль и раны,
я все же продолжаю прежний путь:
и пусть сломать могли меня тираны,
но никогда меня им не согнуть.
Удался путь мой или не удался,
и пусть во мне все меньше прежних сил,
каким я был — таким я и остался
и счастлив, что себе не изменил.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
