|
|
Александр Двинских
ИНОПЛАНЕТЯНИН
Эхма, да что там говорить, многие к нам летом в деревню приезжают. А что
— свежий воздух, ягоды там, грибочки, банька опять же. Красота! Живи и
радуйся, после города-то… И кого только не несет! Вон к Макеевым пузан
ездит, почитай, каждый год, племянник, замминистра. Это что, получается,
если зам — такая будка, то министра самого и вовсе не обхватишь? Худой,
говоришь? Ну-ну! А к этим, в проулке-то, как их, Свешниковы, к ним этот, в
цепях и в малиновом пинжаке на немецком «уазике», чуть ли не через выходной
лётает… Да, двоюродной сестры Антонины Свешниковой сынок непутевый из
города-то. Он в школе толком не учился, да и счас, видать, шофером робит. А
кем же еще? Да шофером, я те говорю, на ферме. При мне, я за водой шел, он,
пьяный, пацанятам рассказывал, как они быков разводят. Вот только зачем он в
красном-то ходит? А, видать, производителей через загородку своим
лапсердаком дразнит. Бычара ведь как рассвирепеет, с него приплод, знаешь,
какой!.. Плесни-ка там из баночки, в горле першит…
А, кха-кха, дрянная махра в твоих городских-то! Американские, говоришь? А
когда нам с американцев чё-нибудь путнего было? Кха-кха... Так на чем я
остановился? А, Антонинин гость-то? А, много кто приезжает? Да много, много,
всех не упомнишь!
Ага, вот… Тс-с-с! Чуть не запамятовал! Ты, это, наливай, не стесняйся, натур
продукт! Не боись, завтра голова ни-ни. Я тебе говорю, сам гнал, чистая, аки
слеза младенца, прости осподи!
Ты это, ты пригнись поближе. Как бы кто не услышал. Вот, говорю, много
всяких тут ездит. А прошлый год, ты выпей, выпей, зло-то не оставляй. А пока
не выпьешь, рассказывать не буду… Во, молодец, сальцом, лучком, огурчиком.
Так, так её! Ан, сразу видать, кровь здоровая, в деревне не пропадешь!
Так во-от. Ты знаешь, кто у нас о прошлый год гостил?! Вовек не
догадаешься!.. Ну-ка, отгадай! Давай, давай, не телись, а то, вишь, стакан?
Полный выпить заставлю! Не выпьешь? А я тогда обижусь… А-а-а, не попал,
какой там певец-шмевец, разве это певцы нынче? Горлопаны одни, телевизер
засоряють. Вон, Высоцкий, покойничек, царствие ему небесное, тот как хрипом
своим рявкнет, аж мороз по коже дерет, до костей пробирает! «Обложили меня,
— стонет, — обложили, да остались ни с чем…» Ан, нет, обложили все одно
сердешного, куда ему одному-то было?.. Кто-кто говоришь? Тьфу на тебя,
сравнил дар Божий с яишницей. Все-все молчи. Ну вас, городских, понаехали
тут. Мобилы-шмобилы, дивиди-мудиди, все у вас есть, а соображения никакого!
Куришь и то вон американское, а у нас на деревне свой самосад завсегда в
почете. Хочешь попробовать? Да не боись, я тебе заверну!...
Ха! А что ты думал! Навоза не держим. Ничего-ничего, это попервости кашель
до кишков продирает, а обвыкнешься, за милую душу пойдет! От первача тоже,
помнится, нос воротил, а щас хлещешь как верблюд воду, за уши не оттянешь…
Ну все, баста, достал ты меня! Ты слушать буешь или как?
Знаешь кто у нас гостил тем летом? Инопланетянин!!!
Ты чё? Я допился? Да я таких, как ты, десятерых по очереди перепивал.
Штабелями лежали мычали, а я ишшо за мерзавчиком в подпол лазил! Да не в
одном глазу! Вот те истинный крест. Как было, так на духу и рассказываю! Не
веришь?!
То-то! А то сидит лыбится! Клоун я те, што ли? Щас вон ухватом огрею, спесь
повыбью, чтоб старшим не перечил. Молоко на губах не обсохло, а все туда же!
Усек?
Ох, раззадорил ты меня. Наливай, наливай, огонь внутрях залить треба… А-а-а,
глаз-алмаз, как в аптеке…
Был он, значит, инопланетянин. И не сразу он появился. Три дня сперва в
заброшенной бане у Марфы скрывался. Ну, этой Марфы, что за одноглазым сыном
Василия Федорыча была. Да, конечно, откуда те знать-то! Знаю, что не знаешь.
Он потом утоп по пьяни. Да не Василь Федорыч, он, слава Богу, в Москве, у
внука, девяносто годков уж ему. Одноглазый утоп, я те говорю. А Марфа
осталась одна вековать. Уж третий десяток, почитай, одна. А баню ей новую
недавно отстроили, а старую ломать не стали, она в нее в осень коз загоняет.
Вот он там и жил.
Так я его и поймал. Как что делал? А я всегда там от Марфы хожу, чтоб соседи
не видели. Через городьбу — и на своем ого… Ой, тьфу, окаянный! Язык как
помело! Сколь лет никто не знал, а тут сам разболтал! Ты это, только никому,
что я с Марфой-то. Сплетней ведь не оберешься. Да старый я, старый, а вроде
как и молодой ишшо. Ну, можется, а куды ее природу денешь. Срамота, конечно,
вот и прячемся. Ты, это, давай плесни, а то на сердце что-то нехорошо. И
никому, ладно, а то люди… Бабу жалко.
Какой он из себя? Да как мы с тобой. Две руки, две ноги, башка с гляделками
— все как у нас. Только лысый — даже борода не растет, да кожа зеленоватая.
Ну, это если на свету, а тогда-то еще темно было, я и сразу-то не понял.
Крадусь я, значит, уже к городьбе подхожу и слышу в бане вдруг: ба-бах!
Тазик старый упал. Ну, думаю, городские охальничают. Молодежь, подростки. И
где попало, и с кем попало, совсем сдурели, перебесились все! А ты чё? А ты
мне поперек не перебивай! Кто позапрошлого дня утром с сеновала Ганиных, у
которых внучка-студентка из Ленинграда приехала, вылезал. Ась? Я, что ли?
Или ты там, как это слово-то мудреное, по телевизору слышал, а, вот,
мониторинг прошлогоднего сена устраивал? Тоже мне, дестрибутор!.. А ты чё
думал, кому надо, все уже знают. В деревне, милок, правды не скроешь. А
впрочем, и кривды тоже…
Молчи, опять сбил! Крадусь я, значит, а тут ба-бах. Ну, я крапивы через
рукав целую жменю набрал и в баньку! Ну, думаю, охальников попарю! Дверь
отворяю, а там он стоит… в потолок макушкой уперся… Да нет, не высокий,
просто в бане потолки низко… стоит и на меня смотрит, глаза аж светятся. Ну,
думаю, попал! Не иначе, как тюремщик откуда сбежал да в Марфиной бане
заховаться решил. И думаю себе, мол, пришел тебе, Матвей Фомич, крайний
срок, убьет душегубец, чтобы людей не известил! Говорю, а сам стою, как жена
лотова, с пучком крапивы-то.
А чё он? Вышел из бани, прям на меня! «Здравствуй, землянин!» — говорит и
обниматься сунулся. Хорошо хоть подхватить меня успел, а то б я с перепугу
аккурат головой на чурбаки березовые ухайдакался! Держит он, значит, меня
ласково так, а я в себя пришел и давай отбиваться! Он руки разжал, я в
сторону и об ликан споткнулся. Как говорится, чему бывать — тому не
миновать, так башкой об землю вдарился, что аж звезды в смурном небе увидал.
Ой, до сих пор, как вспомню, аж муторно становится! Ты бы налил еще, что ли?
Как кончилась? У нас никогда не кончается! Ты б, милок, слазил в подпол, там
кубышечки на завалинке стоят. Возьми двухлитровую, а то упьемся. Вон свет
возле вешалки включается, под фуфаечкой. Молодец, ориентируешься! А фуфаечку
дай мне суды, а то знобит что-то... И не увлекайся там, я сказал
двухлитровую, значит, двухлитровую! Дан приказ ему на запад, ей в другую
сторону-у-у…
Уйди, сатана, не мешай! Уйди, я сказал, в бога душу мать… Это кто спит-то?
Не сплю я, расслабился! Вот те крест!.. Ты мне, филолог, не мудри! Послали
тебя от твоей спирантуры фольклёр собирать, так ты и собирай. А нас жизни не
учи, мы ею уже знаешь как научены. Ты лебеду жрал когда-нибудь? Говори,
жрал? Да ты, небось, и знать не знаешь, что такое лебеда. Знает он. Ты
знаешь, а я жрал, в войну, с голодухи. У нас в колхозе все на фронт
подчистую выгребли… Так вот, когда пожрешь ее, тогда и учить меня будешь,
где есть «спать», а где есть «расслабляться»!.. Лей, я сказал! По самую
полоску! А волны бегут от винта за кормой, и след их вдали пропадает!..
Куда столько налил! Тьфу на тебя, а еще ученый. И чему вас там только в исти…
истинтутах учат! Кто ж стаканами пьет? Я велел? Так я ж пьяный. А когда я
пьяный — я дурак, понял! А с дурака какой спрос? Вот тебе без всяких
академиев мой совет: не слушай дураков. Никогда. Это тебе старый человек
говорит! А старых людей всегда слушаться должно!..
Так вот, глаза я, значит, открываю, а он сидит и на меня смотрит, глаза в
глаза, значит. «Извини, говорит, — напугал я тебя». А я ему в ответ сдуру и
брякни: «Да ладно уж, сам напросился!» Удар тот об землю весь страх из меня
выбил, лежу, что твой кот на печи, голова светлая, ясная, будто и не
шандарахнулся вовсе. И спокойно мне, как у мамки в животике. А он
продолжает: «Я говорит по-вашему буду зваться инопланетянином. Имя свое не
скажу, все равно ты его не выговоришь. Попал к вам случайно, из-за ошибки в
программе. Мне вообще на другой конец галактики надо было, а тут пробел не
нажал, и занесло меня. Вот и сижу жду, пока меня отсюда вытащат». «А где ты,
— спрашиваю, — по-нашему так шпрехать научился?» «А я — отвечает, —
специалист по языкам отсталых миров. Ваш язык в нашу программу входит». «Сам
ты отсталый, — говорю, зло меня аж разобрало, — были бы продвинутые, —
словечко из телевизора к месту пришлось, — по чужим баням бы не прятались!»
«А нам с вами в контакт вступать нельзя, — говорит, — вы агрессивные
слишком, а эта зараза от вас может к нам передаться. Тогда всей вселенной
каюк!» «Да мы что, получается, как на карантине, что ли?» — кумекаю. «Хуже,
— отвечает, — как в лепрозории. Никуда вас выпускать нельзя и к вам без
особой надобности соваться не велено. А меня вот занесло». «Да, — про себя
думаю, — попал ты в передрягу».
А чё ты лыбишься, я ему сразу поверил. Я вообще в инопланетян верю. Да разве
кто из нас нашу цивилизацию отсталой назовет? Только инопланетянин, со
стороны–то оно виднее.
Короче, помог он мне подняться, и пошли мы огородами ко мне домой. Не
бросать же его в бане было! Что о нас на других планетах подумают? Да ведь
хоть и инопланетянин он, а ведь человек же. Ну, зеленый слегка. Так ведь
негры вон вообще черные и ничего. Живут себе в своей Сахаре и горя не знают.
К нам в деревню даже приезжают. Каждый ведь чем-то выделиться горазд. Ты
вон, башку в сивый цвет выкрасил, что мне тебя из-за этого в бане держать,
что ли?
Привел я его к себе, покормил… Все ел. И сметану, и огурцы, и селедка у меня
в холодильнике была. Чем богаты, тем и рады… А что, ничего у меня с этого не
бывает. Он потом почти сутки спал и даже ни разу дух не пустил. Попробуй три
дня не поешь-ка! Все провалится за милую душу.
Я его уж после баньки, как положено, пытал, как он к нам-то попал… А что в
баньке? Попарились по-мужицки. Ему уж больно нравилось, когда я парку
поддаю. Все кричал: «А ну еще протуберанец жахни!»
Ну, спрашиваю я его после помывки-то, где твоя тарелка-то. А он мне: не было
тарелки. А как же, говорю, вы без тарелок-то, вам вроде как не положено. А
он мне: «Эх, дед! Да до вашей, извиняюсь, дыры от нас свет миллион лет
летит, пока на тарелке дошкандыбаешь! Мы, — бает, — по-другому перемещаемся!
Веревка у тебя есть?» Ну, думаю, совсем рехнулся паря. Не иначе, как с
отчаянья вешаться решил. А мыла, говорю, тебе не надо? Он так глазами
захлопал и на меня зырит: зачем, мол, мыло? А чтоб шею не натерло! Ты что
это, вахлак, вешаться вздумал, да я тебя так отметелю счас! Жизнь — она ведь
дар Божий, негоже с ней как с дешевкой обращаться. Вроде дошло до него.
Смеется, язык зеленый показывает, тьфу, срамота! «Ты что, дед, какой
вешаться! Скажешь тоже! Да я тебе просто на примере веревки хочу показать,
как мы по миру летаем!» Это, значит, мир у них весь космос. Кучеряво живут,
ничего не скажешь! Принес я ему бечеву. Разостлал он ее на столе в струнку.
«Ну, дед, сколь, — говорит, — от конца до конца?» А я ему: не нукай — не
запряг. Два метра, как и должно. Хорош Ваньку валять, поздно мне уже зубы
заговаривать, повыпали все, говори, как есть. А он все смеется. «Верно, —
говорит, — далеко. А если веревку эту пополам свернуть, сколько будет?»
Нисколь, отвечаю, концы ж друг на дружке лежат. «Вот, грит, так мы по
космосу и передвигаемся. Не вдоль веревки летим, а как бы веревку
сворачиваем». Как это «сворачиваем», за счет чего, спрашиваю. А он уже
хохочет: «Не твоего ума это дело, старик! Вам на Земле это еще рано знать. А
то таких делов натворите!» Хотел я на него рассердиться: гость, а над
хозяином надсмехается, а потом понял — а ведь правду он говорит. Когда у нас
что на пользу шло? В первую очередь все на войну, а уж потом ради мира.
Ты не спи там. Почему стаканы сухие? Я те, чё, соловей за спасибо петь? Ну,
чтоб не последняя.… А то, как он, ха-ха, с мужиками-то схохмил! Тех чуть
Кондратий не хватил! Они ж с бодуна были. Пришлось потом извиняться, да из
своих запасов доставать вину заглаживать. Кое-как ведь успокоились!
Ну, слушай. Я ведь его никому не показывал! А что я дурак, что ли? Узнали
бы, махом в больницу для опытов загребли б. А тут оказия приключилась — на
третий день мужики пришли. Похмелиться, значит. У них водка, а выпить негде.
А я один живу, да справно, надо сказать, живу, закуска всегда есть!.. Скажи,
вкусное сало? Конечно, свой кабанчик, без всяких там химикатов выкормлен…
Ну, вот, они ко мне. Знают, что я с утра пить не буду, а прочь не погоню.
Ну, заходят, как всегда не постучавшись, а у меня это чучело зеленое сидит
за столом, сметану с хлебом трескает. Ну, они и на него вылупились, что,
мол, за чудо? А я тык-мык, троюродный племянник приехал, у него болезнь
редкая, врачи советуют в деревне подлечиться. А этот мне и вторит, что у
него, слова такие мудреные, язык сломаешь, аномальная депигментация кожи на
хромосомном подуровне, вот. И что она не заразная. Мужики вроде поверили, а
если и нет, то виду не подали. Мало ли что с кем не бывает? Ну, зеленый так
зеленый, шмыг за стол и пузырек достают. Давай, мол, Фомич, чего-нибудь
занюхать. Фабричную головку махом свинтили, по избе аромат сивушный поплыл.
Куда ей, заводской, до моей-то, скажи! Ага, слово к месту, давай-ка еще по
полстаканчика апробируем. Ага, ага! Ну, за приусадебное хозяйство, которое
дает нам натуральные продукты!
Сало-то в этом году получше, получше. Того года, то ли порода не та, то ли
болел кабан, невкусное сало было. Как раз я им его резал, а гость мой
инопланетный взял бутылку, понюхал, аж передернуло его. Повернул он к себе
этикеткой, раз — и буковку «К» с нее и оторвал. И на место поллитровочку
поставил. Мужики, когда он ее брал, насторожились, а потом отмякли. А зря!
Когда хлопнули по рюмочку, аж взвыли все вместе, как деревенские собаки за
полночь. «Ты, что, зеленый, с водкой сотворил!» — орут. Я взял пустую тару,
понюхал. Ничем не пахнет! Я бутылку из горлышка — а там вода! Чистая вода,
без вкуса и запаха. Как на этикетках пишут: «Вода исправленная».
Мужики ему морду бить, насилу я их удержал. Хохма, говорю, мужики, он
экстрасенс, водку в воду превращать умеет! А они мне, да лучше б он наоборот
умел, а за такие хохмы мы этого антихриста… в общем мировую пришлось им
выкатывать, да такую, чтоб на следующий день ничего не помнили…
Ну, давай еще по одной, за его здоровье, гостя моего инопланетного… Куда он
делся? Да, видать, забрали его, я под утро проснулся, башка раскалывается, а
его нет. Только записка на столе: «Спасибо за гостеприимство! Мне пора,
портал открылся. Хорошие вы, а если б не пили, то цены б вам не было!» И
подпись: «Инопланетный друг». Я записку эту потом сжег, чтоб не дай бог кто.
А вот так подумать, какой он инопланетянин? Нормальный мужик. Он ведь мне
столько порассказывал, как они там живут. У них ведь главная заповедь: «Не
навреди». Так ведь понятно, сделал что в космосе не так, бац — звезда
взорвалась, а там цепная реакция и полгалактики как языком слизнуло. Он все
больно из-за пробела своего убивался, мол, накажут строго. А я ему в
утешение: что Бог не делает, все к лучшему, суждено, значит, было!.. А ты
давай учись, смотри у меня, чтоб пробелов не было. А то глядишь занесет,
куда Макар телят не гонял.
Так что я думаю, если они, эти инопланетяне, в любом месте как свои, потому
как не вредят, то кто мы, люди, после этого на своей планете? Не они, а мы и
есть здесь самые настоящие чужаки, потому как все вокруг себя уродуем! И
правильно, что нас туда не пускают. Свое сберечь не можем, а чужое уж и
подавно…
Надо фортку открыть, накурили славно. А я возле окна на лавку и лягу, чтоб
свежо было. Телогреечку подстелю. Вот так, красота. Ой, будь другом, подай
тулупчик из-за печки, а то тянет что-то с улицы. Зябну. Ой, мороз, мороз, не
морозь меня!..
Из забытья меня вывел ковш холодной воды, вылитый торжествующим дедом.
— Ну и дрыхнуть ты, городской. Вставай, ужо хозяйки скотину выгнали. Голову
поправлять будем.
На столе стояла незаконченная ночью двухлитровочка. Что-то смутное
копошилось в моей похмельной памяти. После первой оно стало ясным.
— Слышь, дед, а то, что ты мне ночью про зеленого гуманоида толковал —
правда?
— Какой такой гуманоид? — непонятное слово старик выговорил с трудом.
— Ну, инопланетянин по-простому. Ты мне про него сегодня ночью рассказывал.
Зеленый он был…
— Зелеными только черти бывают с перепою, — зло отрезал старик и убрал мой
стакан со стола. — Все, гуманоиду больше не наливать!
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
