|
|
ВЧЕРАШНИЙ ДЕНЬ
Артист и телеведущий Игорь Кваша вещает с экрана:
— Ищите друг друга. И ждите.
И люди ищут, и ждут, и встречаются. Одна пара встретилась через шестьдесят
лет! И через сотни километров с экрана пахнуло счастьем встречи,
долгожданным и — горьким: слишком долго жданным. Дай им Бог прожить еще лет
десять, живут же люди до девяноста.
А другие пары, нашедшие друг друга, тоже улыбаются, жмут руки. Но — не то.
Нашли друг друга — и зачем? Чтоб с трудом скрыть разочарование.
И так каждую неделю она борется с искушением: набрать код Москвы и
позвонить. Где ты теперь?
Хотя нет, они так и не перешли на «ты». За столько лет!
Передача кончилась. Лиля Ильинична тяжело поднялась с кресла и пошла на
кухню. Со своей подстилки радостно взвизгнула Белка и умильно посмотрела на
хозяйку. Уже не прыгает, как раньше, тоже постарела.
Когда-то Лиля впустила ее в свой дом — кудрявую болонку, тогда грязно-белую,
со свалявшейся шерстью, кое-где прожженной до голой кожи сигаретами. Она уже
несколько дней ночевала у них в подъезде, и Лиля, поднимаясь к себе, так же,
как теперь, боролась сразу с двумя чувствами: жалостью к брошенной собачке и
боязнью ослушаться мамы — противницы любой живности в доме.
На четвертый или пятый день Лиля все же решилась на компромисс: она ее
впустит только переночевать — не замерзать же собачке с такими проплешинками!
А положит ей подстилку в дальнем углу прихожей, за холодильником — мама и не
заметит.
— Белка! Белка! — тихонько позвала ее Лиля первым пришедшим на ум именем.
Собачка оказалась застенчивой и не сразу решилась принять приглашение. Но
все же вошла, озираясь, скушала предложенное угощение и — умница! — ни разу
не тявкнув, тихонько устроилась на ночь.
На второй вечер обман раскрылся, был скандал, Белку выдворили. Лиля кормила
ее в подъезде.
Через неделю мама затемпературила, и ее с подозрением на пневмонию положили
в больницу.
Белка опять переехала на подстилку в прихожей.
А когда мама через три недели вернулась, чистая ухоженная болонка встретила
ее на пороге — и мама смирилась.
…Теперь уже и мамы нет, остались они с Белкой вдвоем. Все-таки живая душа, а
то бы совсем одна.
Они сели ужинать: Белка перед своей мисочкой, а Лиля Ильинична — перед чаем
с печеньем да яблоком — надо худеть.
— Ну, позвоню, предположим. И что сказать? — Я одна, никого у меня нет. Ищу
вчерашний день.
И опять — так и не позвонила.
А ночью, мучаясь бессонницей, ясно увидела — тот далекий летний день их
первой встречи.
Ее первая поездка к морю, в Крым, и первый раз она поедет в поезде одна.
Мама проводит ее на вокзале. Потом сдаст на работе отчет, а назавтра вылетит
в Крым самолетом — и будет там даже раньше дочери. Встретятся по адресу, с
хозяйкой списались.
Они вошли в вагон. Мама шла первая. Открыв дверь купе, тут же обернулась к
Лиле и быстро шепнула:
— Ищи проводника. Меняем место.
Лиля заглянула через мамино плечо. У окна сидел молодой темноволосый
мужчина. Он привстал для приветствия.
И Лиля — точно помнит — подумала:
— Место я менять не буду!
Как бы обошлось с проводником — неизвестно, но на два оставшихся места
подошла солидная семейная пара, и мама успокоилась: есть на кого оставить
дочь.
Без еды супруги продержались не более часа, а потом начали расстегивать
сумки, доставать пакеты и мешочки.
Чтобы не мешать, Лиля и ее попутчик вышли в коридор, встали у окна, взялись
за поручни.
А дальше — их понес поток разговоров и охватила радость взаимного узнавания.
Она не помнит, где и что они ели, какие станции проезжали, когда вошли на
ночлег в купе.
Они рассказывали друг другу свои жизни: она — свою, коротенькую:
восемнадцать лет, три курса музыкального училища по классу скрипки. Он —
свою, подлиннее — на сколько именно, не сказал — после армии проезжал через
бесконечный волжский мост, и так ему понравился город на берегу — огромный,
красивый, с набережными, с парком Липки, что он решил здесь остаться.
Поступил в Политехнический, окончил его и теперь работает в КБ. А к вам
ездил в командировку. Где живет и с кем — не сказал. Но она тогда не
заметила умолчания. Не сказал — значит, не о ком.
А потом она его спрашивала об Эйнштейне, об эффекте Допплера и что это за
теория разбегающейся Вселенной? Ведь есть вещи, которые нельзя вообразить, —
как же их постигают физики?
А он спрашивал ее о музыке, правильно ли понимает 12-ю сонату Бетховена. Она
еще удивилась тогда, что он знает. Ах, нет, конечно же, 14-ю, «Лунную», —
просто номер перепутал. И — чуть наивно — что классика остается на века:
вот, например, Моцарт.
А она ему:
— Сальери, а не Моцарт, был придворным композитором императора Иосифа. А
Моцарт лишь мечтал о такой чести.
— А понимание, восхищение через века?
— Он все вложил в свою последнюю философскую оперу «Волшебная флейта»:
масонские мечты о царстве света и разума.И кто теперь это понимает? Ставят,
а публика воспринимает это как сказку.
Но странно — новой была Лилина манера разговора с ним — не как с подружками
и однокурсниками. Она говорила с ним как юная женщина. Ей захотелось
кокетничать, хотя она еще не знала, как это делается, но тем очаровательнее
у нее это выходило. Но и он говорил просто: никаких комплиментов, намеков,
ничего — о продолжении знакомства.
И когда через сутки они подъезжали к его городу, он деловито стал собирать
вещи. И как бы невзначай, чуть ли не в последний момент, попросил адрес у
семейной пары, записал в блокнот: мало ли что. А потом туда же и Лилин. Дал
свой.
И пошел к выходу. Заморосил легкий солнечный дождик. Семейная пара еще
успела ему крикнуть:
— Ой, да вы счастливый: вас дождик встречает! (А больше — никто.)
Лиля нарочито-равнодушно спросила:
— Это что, примета такая?
Он шел по перрону. Поезд стоял двадцать минут. Можно еще успеть догнать его,
сказать ему. Что?
И она сказала — самой себе, мысленно:
— Поронина, держи себя в руках! (Обычная ее фраза перед академическими
концертами.)
Прошел год. Она окончила училище, почти — недобрала один балл — поступила
в местный Институт искусств и поехала работать по распределению, недалеко,
сто тридцать км от дома и мамы. Можно будет раз в месяц, а то и чаще, ее
навещать. Жилья в музыкальной школе не было, и ее поселили в общежитие
какого-то стройтреста, где жили молодые специалисты. С нею в комнате
оказалась девушка, окончившая Казанский химико-технологический институт. В
соседней — ее бывшие сокурсницы, а теперь — лаборанты на каком-то химзаводе.
Впрочем, через полгода им уже дали м.н.с. — младшего научного сотрудника.
Вера оказалась хорошей девчонкой, и они быстро подружились. Она тоже решила
заниматься музыкой и записалась в какой-то кружок во Дворце культуры.
Иногда они ходили все вместе в парк на танцплощадку, потом во Дворец на
дискотеки. На Лилю обращали внимание, но она еще не умела вести себя с
мальчиками, и ее романы кончались, едва начавшись. Она не старалась
поддерживать разговор, искать общие интересы, она не чувствовала меры, и ее
строгость переходила в резкость, а скромность — в занудство.
Оценил ее, и то авансом только ее завуч, мужчина обаятельный, остроумный,
совсем не официальный, любимец учеников и женской части коллектива:
— Ты будешь интересной женщиной, с шармом, что так редко встречается.
В первую зарплату она получила столько, что не знала, куда девать деньги. И
он ей подсказал:
— Клади на книжку, а в каникулы махнешь в Москву или Ленинград.
В Москве и Ленинграде она была еще с родителями, потом — только с мамой.
Нет, хотелось настоящего путешествия, некоего подобия заграницы в СССР.
Тартуский «Ванемуйне», таллиннский «Эстония», необыкновенные
погребки-рестораны, работающие до шести утра, огромный «Каубамайя».
Возвращаться не хотелось, и она тянула с отъездом, рискуя уже получить
выговор за опоздание. Домой приехала чуть не в последний день каникул. Надо
еще маму повидать — и на работу.
У мамы был торжественно-таинственный вид. В серванте — бутылка дорогого
коньяка и несколько коробок конфет.
— Угадай, кто?
Мама была вдовой, еще не старой.
— У тебя появился жених?
— Да нет — у тебя! Приехал этот твой, попутчик из поезда. Он здесь уже давно
в командировке. Приходил несколько раз, а ты все не возвращаешься, всего
одно письмо получила от тебя. А теперь — не знаю, может быть, он уже уехал
или сегодня ночью уедет. Командировка вроде уже закончилась. И ты знаешь, я
ему сразу сказала: зачем вы пришли? Ведь Лиля — молодая девушка, а вы, может
быть, женаты? А он мне: нет! А пришел, чтоб просить руки вашей дочери. Прямо
как в романе. Да, вот его телефон и адрес какой-то ведомственной гостиницы.
Но, говорю тебе, может быть, его уже и нет…
Какой телефон! Это так долго! Разменивать по две копейки, искать
неиспорченный автомат! Быстрее — съездить. И Лиля поехала.
Гостиничка оказалась маленькая. Вахтер вызвала из его номера, но подошел не
он.
— А Василий Васильевич?
— Он говорил про вас. Стало быть, это вы и есть?
Он оглядел Лилю. Слава богу, после таллиннских магазинов она чувствовала
себя на высоте. Он одобрительно улыбнулся и соблаговолил пойти и позвонить
по какому-то хитрому внутреннему рабочему телефону. Вернувшись, он передал
результат переговоров:
— Сегодня вечером после работы он будет у вас.
Сегодня вечером она собиралась уезжать. Ладно, поедет ночным поездом.
Прибудет в 6.30. Успеет к 8.30 на работу.
В счастливом ожидании она полетела домой.
А вечером в напряженном молчании они сидели за столом, и только мама
спрашивала об Эстонии, как о жизни на Марсе.
А потом он поехал провожать ее на вокзал.
— Лиля, вам мама сказала о моем предложении?
— Мм… Да.
— Вам сейчас сколько лет?
— Двадцать, — (еще только или уже столько?). И решила уточнить: — Недавно
исполнилось.
— Значит, у нас разница — тринадцать лет.
При отправлении поезда он не пожал ей руку — только помахал:
— Я вам напишу.
Это сухое прощание мучило ее. И разница в возрасте: она не думала, что
так много.
А Вера добавила еще по приезде:
— Тринадцать лет! Это же огромная разница! Тебе будет двадцать пять, а ему
уже под сорок, тебе — тридцать пять, а ему — под пятьдесят!
А теперь Лиле — под сорок, а ему — пятьдесят три. Какой он теперь? Свое
пятидесятилетие он встретил одиноким — это последнее, что она о нем знает.
Через неделю какой-то грек искал свою первую любовь из бывшего Советского
Союза. И как ее узбекский кишлак на краю хлопкового поля был не похож на его
квартал в центре Салоник, так и они, когда-то одинаково молодые, теперь были
разительно не похожи: по виду она годилась бы ему в матери.
Лиля Ильинична посмотрела на себя в зеркало, но, недовольная своей
внешностью, не решилась звонить.
Надо вспомнить все, до мелочей, и только это подскажет верное решение.
Но последовательность событий уже не выстраивалась: столько лет прошло!
А письма — их был целый портфель — обнаружил однажды муж и заставил сжечь.
Муж бывший — уж и забыла, как звать, — только этим и запомнился. И за это —
до сей поры не прощен. Встретился недавно на остановке:
— Сколько лет — сколько зим!
Демонстративно не узнавая, даже взглядом не удостаивая, вошла в первый
попавшийся автобус и уехала.
Так и остался стоять, даже рот забыл закрыть.
…А первое письмо от Василия Васильевича, так нервно ожидаемое, — уж и не
вспомнить, о чем.
Но потом: «На 8 Марта приеду. Это будет не командировка. Этот приезд я
посвящаю вам».
Прямо как книгу или симфонию.
Приехал. Остановился в гостинице. Пришел к ним в общежитие. С подарками,
фотоаппаратом и целым ворохом своих фотографий: в детстве, в армии, в
институте. Но молодым, как в поезде, он уже не воспринимался — он раскрыл
свой возраст. А потом и еще раскрылось: она посмотрела его фотографии, его
диплом (даже его привез!) и вдруг попросила:
— А паспорт?
Неожиданно он смутился. Но паспорт подал. В середине стоял штамп загса. Как
провинившегося ученика, она спросила его:
— Что это?
И, как провинившийся ученик, он ответил:
— Клянусь вам, Лиля, через месяц его не будет.
На том и расстались. Он писал, а она не отвечала. Не могла себя заставить.
А вот завуч — одного возраста с Василием Васильевичем — казался и молодым, и
красивым и — то совсем близким, то погруженным в свои дела. И методзаседания
он умел проводить живо, увлекательно. Вообще все, что он говорил, было живо
и увлекательно. От него Лиля узнала о Бродском, Мандельштаме, Набокове. Он
устроил ее на вторую работу, где подрабатывал сам. На танцы она уже не
ходила: там не было никого интереснее.
Василий Васильевич действительно приехал через месяц или полтора с «чистым»
паспортом, но это событие Лилю уже почти не задело. Какая разница, что там с
паспортом, если с ним самим — все не то! Вот как берег, был совсем рядом, но
ветром относит от него все дальше и дальше…
А он строил какие- то планы, как они останутся здесь, он будет работать на
военном заводе, получит квартиру. Здесь? Ну здесь-то она оставаться не
собиралась. Вот переехать туда, на Волгу, поступить там в консерваторию — но
спрашивать, что сталось с его квартирой, было как-то неудобно. Вскоре и это
разъяснилось. На адрес школы пришло письмо: «Быстровой Лиле». Это была его
фамилия. Фамилией своего бывшего мужа Лилю обозначила его разведенная жена.
Господи, что за послание! Смесь ругани и мольбы: «Верните мне моего
мужа.» К тому же не очень грамотное.
Она не стала отвечать. Значит, он просто уехал от жены, ничего с ней не
деля. Благородно. Но все его хорошие качества воспринимались умом, а не
сердцем.
И еще помнилась последняя встреча. Закончился учебный год. Она приехала к
себе домой. Снова сдавала экзамены в институт. И снова приехал он. Они
стояли в прихожей, и она и теперь ясно слышит свою безжалостную фразу:
— На меня вы не рассчитывайте!
Долго от него не было вестей. Она отрабатывала второй — и последний — год
и уже училась заочно на первом курсе, когда седьмого ноября пришло — нет, не
поздравление — скорее мольба, «скупая мужская слеза»: «Лиля, я все равно без
Вас не могу. Я все время думаю о Вас. Напишите, что я Вам не нужен, что Вы
любите другого».
Как она обрадовалась этому письму! Как хотелось верить, что теперь все будет
по-другому!
Она написала, что после сессии поедет на недельку в Москву, походить по
театрам, на концерты в Консерваторию.
И он тоже приехал — как уж отпросился в своем КБ? Они жили в одной
гостинице, но на разных этажах. Встречались в кафе гостиницы, вместе
завтракали и ехали в центр. В ресторане их несколько раз пытались рассчитать
отдельно. Какое неприятное открытие! В глазах других они — не пара. А может
быть, и вправду — не пара?
И второй год прошел в сомнениях и закончился очередным расставанием.
Письма теперь приходили на их домашний адрес: Лиля вернулась после отработки
к маме. У нее завертелась своя жизнь: работа, сессии, старые друзья, новые
знакомства. А он — он стал привычным аккомпанементом ко всему этому. В нем
были достоинства и добродетели, но все труднее было представить, что
когда-нибудь они останутся наедине, как мужчина и женщина. Как она была к
нему безжалостна! Она могла плакать над стихами, не могла пройти мимо
бездомного котенка, а когда в его письмах появилось что-то жалкое — это ее
не трогало, скорее злило. В какой-то его приезд она читала ему с тайным
вызовом: «Не возьмешь моего румянца…»
А он ей написал строки из своего любимого кинофильма:
Будет радость, а может, грусть,
Ты окликни — я отзовусь.
Ты не печалься, ты не прощайся,
Я обязательно вернусь.
И эти простые бесхитростные слова из песни теперь стали выше,
пронзительнее — гениальных цветаевских.
И еще как-то он сказал:
— Если мы расстанемся — я боюсь за вашу жизнь, что не только у меня, но и у
вас все будет плохо.
Люди на передаче на всю страну рассказывают, как они встречались, как —
расстались. Неужели и ей это предстоит после звонка в редакцию? И она опять
не позвонила. И вдруг она поняла, что самое интересное в этой телепрограмме:
что было — и что стало. Неожиданность или закономерность?
И еще она заметила, что поиски начинает тот, кто успешнее, хотя бы внешне.
Одинокая женщина ищет утешения в Боге, а мужчина — в вине. Фанатично верить
она бы уже не смогла в силу воспитания, светского и советского образования,
но размышлять долгими одинокими вечерами о своей жизни как о частном случае
общего закона — стало потребностью для нее. Истину в статистике (на десять
девчонок — девять ребят) она отказывалась искать, ибо которая из десяти
будет считаться десятой — зависит не от места в ряду: ведь и ряда как
такового нет! И ребят, то бишь поклонников, у нее было когда-то достаточно,
чтоб не остаться одной. Закон этот трудно было охватить, как муравью —
обозреть слона. Бог — не любовь. Тогда бы он не наказывал грешников.
Бог — справедливость. Когда-то, походя, даже не заметив этого, она сломала
ему жизнь. А теперь он приходил в ее одинокие вечера полузабытой песней,
обрывками разговоров. Однажды он признался, что даже покушался на
самоубийство: хотел выпрыгнуть в окно гостиницы, да вовремя подоспевший
сосед по номеру задержал, уговорил. У нее хватило деликатности никому
никогда не говорить об этом, но воспоминание жгло и мучило теперь.
Умного совета тогда не дал никто, а разухабистое « сколько их еще у тебя
будет!» обернулось статистикой — не сутью.
И оказалось, что был он — один.
Три года назад она оказалась проездом в его городе и первым делом пошла в
адресный стол. И выдали ей справку:
«Быстров В. В., 1947 г. р.
проживал: такое-то общежитие,
выбыл: такого-то апреля с.г.».
А на дворе стоял уже июнь. Опоздала всего на два месяца! А куда выбыл —
не сказано. Может, и сам не знал, просто надоело жить со времен развода до
пятидесяти лет в общежитии.
Через неделю в телепрограмме какая-то дама искала свою давнюю любовь.
Нашла. И вот уже вдвоем они вспоминают о знакомстве. Детали разнятся — то ли
склероз, то ли разница в восприятии.
Отчего люди так ищут свой вчерашний день? Может быть, с тоской
обнаруживая: то, что когда-то было отвергнуто по глупости, неопытности и
юношеской гордыне, оказалось лучшим, что было в жизни.
Лиля Ильинична ловит себя на мысли: чужие встречи не тешат надеждой на свою,
а жгут завистью — матерью самых недобрых чувств. Но после такого прощания,
как было у них, — возможна ли новая встреча?
Ей было тогда двадцать четыре года. Возраст опасный. Конечно, на примете был
кое-кто.
Он приехал для решительного объяснения.
А она сидела, вязала, считая петли. Мама возилась на кухне. А потом они
вышли на улицу. У нее была обговоренная встреча с подружками, чтоб идти на
открытие нового кафе. Она даже не проводила его на поезд. Он сел в трамвай
на кольце. Она — ну, может, ручкой помахала — сейчас уж и не вспомнить. Так
просто, обыденно. И — навсегда. И тогда, когда она сидела в кафе, всего
полчаса спустя, и теперь, через полтора десятилетия — его уже не было. Может
быть, он кого-то нашел за те три года. Кто знает?
Пришла подруга Марина. Подивилась:
— Ты это смотришь? То — ищу тебя, то — жди меня. Тебе-то что до их встреч?
Ты свою жизнь устраивай!
Марина была умной и практичной. Впрочем, для женщины это почти синонимы.
Действительно, хватит провожать вздохами чужие встречи на экране, хватит
маяться у телефона! Это не просто вчерашний день — это прошлогодний снег!
Она записалась в смешную группу «Танец живота» и заставляла себя не
подходить к телевизору.
Так прошло какое-то время.
Но однажды в понедельник вечером раздался звонок в дверь, настойчивый,
громкий.
«Как на пожар», — подумала Лиля Ильинична и бросилась открывать.
Запыхавшаяся соседка забежала сразу в комнату и приказала:
— Включай телевизор!
Он показывал последние кадры передачи «Жди меня».
— Не успела! — закричала Мария Михайловна.
— Что не успела?
— Тебя там ищут! Я не сразу сообразила: фамилию назвали твою старую, а так
все сходится: город, имя: Поронина Лиля.
— А кто ищет? — не смея догадываться, спросила она.
— Да, милая, разве ж я знаю? Там их целый ряд, ну этих, кто ищет. Некоторые
с фотографиями. Быстро-быстро говорят. И вдруг: Уфа, Поронина. А кто — я и
не заметила, потому как не сразу на тебя подумала, ты ведь когда
Порониной-то была!
Лиля опустилась в кресло, жестом пригласила Марью Михайловну сесть.
— Ой, да ты побледнела! Ну не успела — так не успела. Ничего страшного. Ты
им, наверно, должна туда позвонить или написать. На телевидение. Поняла?
— Да, да. Я все поняла. Ведь еще не поздно — все понять?
Мария Михайловна озабоченно посмотрела на Лилю, а ответила с неожиданной
хитроватой веселостью:
— Понять никогда не поздно. Поздно иногда бывает исправить.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
