ХРОНОС:
Родственные проекты:
|
Фануза Надршина
Эпос
«Урал-батыр»
(мифологические корни, поэтика)
Эпос составляет значительную часть духовной культуры башкирского народа.
Создателями и хранителями эпического наследия были сэсэны
(сказители-импровизаторы), наделенные ярким поэтическим талантом,
исключительной памятью, мудростью. Еще в XX веке были зафиксированы
бытовавшие среди башкир крупные эпические произведения с оригинальными
сюжетами: «Урал-батыр», «Акбузат», «Узак и Тузак — потомки балабашняков
(малых печенегов)», сказания о животных «Кара-юрга» («Вороной иноходец»), «Акхак-кола»
(«Хромой саврасый»), «Конгур-буга» («Бурый бык»); исторический эпос «Бабсак
и Кусяк», «Юлай и Салават»... В то же время в репертуаре сэсэнов видное
место занимали сюжеты, общие для фольклора других тюркских народов («Алпамыша
и Барсынхылыу», «Кузыкурпяс и Маянхылу», «Идукай и Мурадым» и др.).
Каждое из названных произведений значительно. Но среди них, как горная
вершина, возвышается своей философской и гуманистической мощью «Урал-батыр»
— кубаир (героическая песнь/эпос) с мифологической основой. В нем
представлен широкий спектр древних воззрений, уходящих своими корнями в
недра первобытнообщинного строя.
Кубаир об Урал-батыре — произведение, сохранившее в себе отголоски
архаических близнечных мифов, основанных на дуалистических воззрениях
древних людей. Хотя герои эпоса — братья Шульген и Урал — не представлены
близнецами , их деяния в определенной степени аналогичны образу и поступкам
братьев из мифов и эпических сказаний других народов.
Как известно, в мировом фольклоре исследователями отмечено несколько типов
произведений, связанных с этой темой.
Первый: мифы и сказания о братьях-соперниках, антагонистах (позднее —
союзниках); второй: о брате и сестре, вступающих в кровосмесительный брак;
третий: о близнецах-андрогинах (двуполых существах); четвертый: о близнецах,
в рождении которых предполагалось участие животных или родство между
животными и близнецами. Они часто изображались существами, выступающими в
качестве родоначальников или культурных героев.
Мотивы башкирского эпоса созвучны с мифами и сказаниями первого типа.
Антагонистическое начало несет в себе Шульген: от начала до конца эпического
повествования он остается воплощением зла в противовес Уралу — носителю
добра и благодати. Отрицательный знак в характере Шульгена проявился еще в
детстве, когда он нарушил родительский запрет — не пить живой звериной
крови, хранимой в ракушках (с этого эпизода начинается основная конфликтная
ситуация произведения). Вкусив ее, Шульген как бы приобщился к миру
животных, стал их «побратимом». В этом акте, возможно, нашел отражение
далекий отголосок мифов, где наличествует мотив родства между близнецами и
животными.
Не случаен, видимо, и мотив превращения Шульгена в медведя, после того, как
он нарушил запрет родителей. Превращенный в зверя Шульген вскоре утонет в
озере. Героические деяния совершает Урал. Согласно научной литературе,
выпадение из сюжетного повествования действий одного из близнецов
воспринимается как ослабление, зачастую полное исчезновение идеи
антагонизма, обусловленной переосмыслением, трансформацией близнечных
представлений на более поздних этапах общественного развития.
Худшие черты характера Шульгена, его хищническая сущность ярче всего
отображаются в эпизодах, где он устраивает потоп, замышляет убить брата и
жениться на Хумай:
Брата слушая своего,
Шульген по-своему рассуждал:
«Может так прославится он,
Что будет надо всеми вознесен,
Домой вернется, гордости полн.
Именем будет кичиться своим,
Я ж окажусь ничтожным пред ним».
....................................................
Зато надумал он брата убить,
Славой его себя наделить,
Хумай прекрасную в жены взять,
Акбузата затем оседлать,
И меч алмазный себе забрать.
....................................................
Ударил жезлом он по земле,
Всю ее затопил водой,
В ужас вверг Шульген род людской .
Урал же верен родительскому наказу, уговаривает брата не прикасаться к
ракушке с кровью, грани его благородства представлены в эпосе во всем своем
многообразии и наиболее ярко высвечиваются в тех строках, в которых
рассказывается о последнем великом подвиге богатыря — гибели во имя жизни
других, во имя бессмертия Природы.
События в «Урал-батыре» происходят в фантастическом мире, где герои,
персонажи, наделенные сверхчеловеческой силой, совершают свои великие или
неблаговидные дела. При этом, согласно природе мифологического эпоса,
фантастика трактуется как реальность эпического мира.
В пространственно-временных представлениях создателей сказания
обнаруживаются архаические пласты и последующие, более поздние наслоения в
развитии мифологического сознания.
Эпос сохранил отголоски древнейших мифов о «первотворении», о космической
модели вселенной в ее трихотомическом варианте — о небесном, земном и
подземном/подводном мирах, мировой горе; о роли культурных героев в
мироустроительстве и т.д.
Отражением мифологического миросозерцания является ярко выраженный
антропоморфизм — очеловечивание Природы. Солнце и Луна здесь изображены как
жены повелителя птиц — Самрау. А его дочери Хумай и Айхылу могут менять свой
облик и превращаться в прекрасных девушек. Даром человеческой речи обладают
птицы, животные, демонологические существа.
Солнце и Луна как антропоморфные «персонажи» эпоса в целом пассивны, но не
безучастны. Так, затмение Солнца наступает, когда случается беда с Хумай (ее
проглатывает оборотень-Заркум). Меняется лик Луны в связи с неудачным браком
дочери. Вот что по этому поводу говорит своему сыну Айхылу:
«Знай: от Луны я рождена,
Что озаряет ночную мглу.
Мать любила очень меня;
Когда я стала жертвой Шульгена,
Потускнела она мгновенно,
Вся печалью серой покрылась,
Темной думою замутилась;
Каждый день ее меркнет взор,
Слабнут лучи, что мой видят позор;
Раньше соперницей Солнца была —
Теперь его свет вбирает сама».
В этих строках зафиксированы следы древнейших этиологических мифов,
объясняющих причины солнечного затмения, а также происхождения пятен на
Луне.
Отголоски этиологических мифов слышны и в следующем эпизоде:
И скончался батыр Урал.
............................................
Звезда падучая мглу прорвала —
Для Хумая она весть принесла.
Как видно, по древним воззрениям, причина падения звезд связывалась с
кончиной первопредков. И сейчас некоторые пожилые люди, видя падающую
звезду, говорят: «Кто-то умер».
Примечательны и сведения о том, что Солнце и Луна подарили своим дочерям в
качестве «приданого» небесных коней — Акбузата и Харысая.
Мифические же птицы, животные, особенно демонологические существа активны, и
эпические герои с ними постоянно контактируют, а с последними борется
Урал-батыр.
Глубоко архаичны мотивы человеческих жертвоприношений (захоронение заживо,
утопление, сожжение), посвященных духу предков, Небу-Тэнгри и другим
божествам.
Чрезвычайно интересны реалии эпоса, связанные с концептом кровь (кан).
Одной-двумя фразами донесены до нас древнейшие универсальные представления,
согласно которым кровь считалась воплощением души . Об этом свидетельствует
эпизод из разговора одного из сыновей Урал-батыра с незастывающей кровью
рабов падишаха Катила, некогда уничтоженных его отцом:
«Эх ты, кровь, ты кровь!
...............................................
Лоснясь, лежишь ты, гнилью дыша,
Мукой исходит твоя душа...»
...............................................
Кровавое озеро стало вскипать.
Когда кипящая капля упала
На белый камень, ушедший в грязь,
Слизь каменистая задрожала,
И прямо из грязи речь полилась:
«Мы четыре батыра-раба
Дедушки твоего Катила.
Бились против отца твоего,
Но кровь царя нас в яд превратила.
Даже земля нашу кровь не пьет,
Солнца луч ее не берет.
Воронов выпить ее умоляем —
Они же в ответ: мол, нет, не желаем.
Мучится наша душа и страдает.
Поди к Уралу, отцу своему,
Всю нашу боль поведай ему:
Пусть снизойдет, нашу кровь оживит,
Пусть в достойных богатырей
Вновь из крови нас превратит».
В мотиве исцеления батыров силой чудодейственной воды, принесенной священным
Вороном, запечатлены следы архаических мифов о воде как первооснове всего
сущего (в данном случае — второе рождение персонажей).
Символика крови, воды в фольклоре, ритуалах неоднозначна. В «Урал-батыре»
обращает на себя внимание еще один эпизод, когда раненая лебедушка (Хумай) с
помощью магического действия — смачиванием кровью из больного крыла перьев,
выпавших из здорового, бросанием их на землю как бы вызывает к себе своих
«сородичей» — трех лебедей, и те уносят птицу в царство Самрау. Этот мотив,
хотя в целом и ясен его сакральный смысл, пока четкой трактовке не
поддается. Однако невольно приходит на ум расхожее выражение зов крови (в
башк.: кан тарта). Разумеется, речь не идет о прямой идентификации.
Так от начала до конца в русле различных мифологических представлений
разворачиваются события эпоса.
Вопрос Жизни и Смерти, Бессмертия, который органически переплетен с другой
важнейшей темой — темой Добра и Зла, — занимает в «Урал-батыре» центральное
место. Поставленная в философском плане во вступительной части эпоса, она
раскрывается и как бы аргументируется в остальных его частях через действия,
поступки, размышления героев. Особенно большую идейную нагрузку
мировоззренческого толка несут в себе вопросы юного Урала, заданные отцу в
момент избиения им Шульгена за нарушение запрета, а также «слова» старого
Ворона «о необходимости» («целесообразности») Смерти.
Она в эпосе трактуется как:
во-первых, как нечто постоянное, данное свыше, неведомое и невидимое:
То, что Смертью мы зовем,
..............................................
Вечности нетленный закон,
Смерть такая злодейка. Она
Глазу людскому не видна,
Живет невидимкою эта тварь —
Так было извечно — и ныне, и встарь.
Во-вторых, как состояние, вызванное болезнями, старением (эпизод, в котором
рассказывается о черных делах в царстве Катила, где убивают людей, еще не
испытавших болезней, приводящих к окончанию жизни. Представления о ней как о
естественном процессе, наступающем в результате старения, лежат в подтексте
слов старика, осуждающего своего брата за злодеяния: «Одряхлел и Смерть
потому раньше других подкралась к нему»).
В-третьих, как результат физического действия враждебных сил (прерванная
жизнь) — в эпосе фигурирует как «видимая смерть» (Урал: «Когда прибрали к
рукам своим пленников дивы одного за другим, Смерть пред глазами моими
предстала»).
Но как бы ни была осознана ее неотвратимость, люди испокон веков мечтали о
продлении жизни, о бессмертии, что нашло отражение в фольклоре многих
народов. Достаточно вспомнить, как некогда боги и демоны асуры, возжелав
добыть амриту — напиток бессмертия, решили пахтать мировой океан, мотив
тщетного бегства героя от грозящей смерти в легендах тюркоязычных народов:
туркменов, узбеков, каракалпаков, казахов и башкир о Коркуд-ате. Страх,
желание избежать ее загнали родителей Урала — Янбирде и Янбике — на
необитаемый остров, с четырех сторон омываемый морем. Однако и здесь их не
оставляет мысль о ее возможности. На вопрос Урала, можно ли найти и
уничтожить Смерть, Янбирде сообщает сыну о некоем Живом Роднике — источнике
бессмертия:
В царстве дивов, на дальней земле,
Протекает Живой Родник.
Выпьет кто из него — и вмиг
Обессмертит себя, говорят,
Смерть отступится, говорят.
Вскоре становится известно и то, что дорогу к Живому Роднику знает раненая
лебедушка Хумай. Глубоко символичная деталь. Она свидетельствует о том, что
Живой Родник и Лебедушка/Солнечная дева, олицетворяющие жизненные начала,
имеют одинаковую степень значимости для развития эпического сюжета. Отныне
все устремления главного героя сказания направлены на уничтожение Смерти,
поиски Воды Бессмертия и невесты. (Характерный для древней эпической
традиции мотив богатырского сватовства в кубаире не акцентирован, однако по
поступкам героев — их женитьбе — о его наличии нетрудно догадаться). Старик
Янбирде, огорченный тем, что не успел разузнать от лебедушки местонахождение
живого источника, отправляет своих сыновей на поиски Родника Бессмертия в
сторону, куда улетела птица. Фактически с этого момента начинается
динамичное, поступательное развитие событий эпоса.
В сказании главное место отведено описанию героических подвигов Урал-батыра.
Через все произведение красной нитью-лейтмотивом проходят слова-рефрены
Урала о желании отыскать и истребить Смерть («Из страны я ушел своей, чтобы
избавить от Смерти людей»). В то время, когда коварный Шульген вступает в
сговор с чудовищами, творит злодеяния, Урал, преодолевая неимоверные
трудности, уничтожает дивов и змей из их тел возводит горы, дарует людям
свободу, очищает воды, с помощью Хумай и крылатого коня Акбузата добывает
Живую воду. Там, где на своем коне проходил батыр, образовались высокие
горы, у подножья которых расселились люди. Урал не выпил сам воду, а
разбрызгал ее вокруг себя, и иссохшая Природа ожила, зазеленела и стала
бессмертной. Сам он погиб, но не исчез бесследно, а превратился в Урал-тау.
Как известно, очищение земли от нечисти, создание природных объектов —
типичные деяния культурного героя, демиурга. Следует сказать и том, что с
именем Урал-батыра связана не отраженная в эпосе легенда, в которой герой
выступает в качестве мироустроителя — уничтожает лишнее Солнце. Мифологема и
некоторые реалии этой легенды проявляют сходство с древнейшими азиатскими
мифами (сюжеты о метких стрелках И, Хадо, Оадзымы, Эрхий-Мерген), а также с
мифами североамериканских индейцев (повествование о Койоте). В кубаире
культурными героями изображены и сыновья Урал-батыра, отчасти — любимая жена
его — Хумай («Если волосы разовью, лучами всю землю залью»), она же и
родоначальница («...вывела там [на Урале] птенцов, белых лебедей
расплодила»...). Чертами героя-мироустроителя наделен чудесный конь богатыря
— Акбузат, описанию которого посвящены лучшие строки произведения. (В
сущности, в эпических сказаниях герой и его помощник конь — функционально
одно лицо). Сделав главным в действиях и поступках положительных героев и
персонажей мотив созидания, творцы великого сказания воспели гимн Добру,
гимн Жизни. Вот почему гибель главного героя и желание Хумай остаться в
птичьем облике не воспринимаются как трагедия с безысходным концом. Сэсэны с
огромным тактом, проявляя исключительную мудрость, преподнесли нам мысль о
неизбежности, необходимости Смерти, дали понять, в чем смысл Жизни и
подлинное бессмертие человека. Об этом вещает когда-то успевший испить Живой
воды безымянный старец, несчастье которого заключается в том, что он обречен
жить вечно:
...........................................
Мир — это благоухающий сад,
А существа, живущие там,
Подобны растениям и цветам:
Одни тот сад засоряют собою,
Другие растут, восхищая красою,
Разные краски и уют
Саду растения придают.
То, что Смертью мы зовем,
Прозвища злые кому даем, —
Вечности нетленный закон,
Мир от гнилья очищает он,
От больных и увядших трав
Навсегда очищает он —
Освежает он жизни сад.
Не желайте же вечными быть,
Из Родника Живого испить!
То, что на земле остается,
Чем все лучшее создается,
Сада краса и благоухание —
Это добро и благодеяние...
Урал-батыр, поняв таинство Жизни и Смерти, в своем предсмертном обращении к
сыновьям и соплеменникам призывает их к добрым делам, напоминает о том, что
в мире, кроме Добра, есть Зло, с которым нужно бороться:
Вот что, народ мой, тебе скажу:
В омутах и озерах глубоких
Будут дивы таиться и впредь,
Будут пытаться они ненароком,
Душой и телом завладеть,
Будут мстить каждый день,
каждый час,
Всюду преследовать будут вас,
Чтоб вашей смертью смыть свой позор,
Не пейте воду из этих озер!
.............................................
Пусть имя ваше будет Добро,
Предназначение — Человек,
Злу не давайте дорогу вовек,
Пусть мир и добро пребудут вовек!
Слова старика, обреченного жить вечно, и предсмертное завещание Урала,
звучащие в унисон, являются программными. В них сконцентрирована основная
идея эпоса, его мировоззренческая суть.
Слова-покаяния Урала о том, что он «успехом своим упоенный совета не
спрашивал у других, решал все собственным умом» («меня лишь вините в ошибках
моих»), являются поздним привнесением в сюжет. Эпический культурный герой,
демиург, совершает великие деяния обычно один. (В якутском олонхо
архаического типа «Эр-Соготох» это обстоятельство отражено даже в самом
названии: «Эр-Соготох» переводится как одинокий мужчина).
Кубаир «Урал-батыр» многослоен, и, как справедливо указывали исследователи
Мирбадалева А., Сагитов М., традиционный текст его, дошедший до наших дней,
претерпел в процессе устного бытования немало изменений, обрастая новыми
наслоениями, образами и мотивами.
В художественно-опосредованной форме в его пластах, наряду с явлениями
мировоззренческого порядка, можно обнаружить и реалии общественной жизни
(эпический социум), характерные как для первобытно-родового строя (люди не
имеют своего добра, не знают огня, едят сырое мясо, пьют кровь; существует
понятие йола — обычаи, неписаные законы родового общества, подчинение
которым обязательно. Не случайно слово «йола» в тексте употреблено
многократно — 14 раз; действуют древние формы брака: групповой — «ребенок не
знал своего отца, отцы не знали своих детей»; предусматриваемый обычаями, но
не до конца упорядоченный брак — женитьба для ниспослания зародыша ребенка
(кот); безболезненное расставание супругов — Урал и дочь царя Катила, Урал и
Гулистан), так и для периода классовых отношений («черные дела» в царстве
Катила, цари и подданные...).
Отсюда следует вывод, что чудовища, с которыми сражается (единоборствует)
Урал-батыр, олицетворяют не только грозные силы природы, но и носителей
общественного зла, освещенных с позиций мифологического сознания.
Говоря о древнейших воззрениях, отраженных в исследуемом эпосе, следует
обратить внимание на еще одну существенную деталь, сохранившую следы широко
распространенных космологических мифов, согласно которым вселенная/земля
представлялись в образе гигантского первочеловека/первопредка
(древнескандинавский Имир — плоть его после смерти становится землей, череп
— небом, кости — горами, кровь — морями; аналогичный древнеиндийский Пуруша,
древнекитайский Паньгу...). В «Урал-батыре» сходные мотивы обнаруживаются в
строках:
После того, как умер Урал
И в землю прах его превратился,
Могила вдруг засияла;
Люди, что видели свет небывалый,
К могиле его сходились толпой,
Каждый землю трогал рукой,
Славя землю могилы той.
Постепенно на месте том
Золото залегло пластом.
В прозаической версии эпоса также повествуется об образовании из костей
Урал-батыра несметных богатств: золота и серебра, драгоценных камней.
Согласно этой версии, из неиссыхаемой крови батыра образовалось масло земли
[нефть], по истечении долгого времени изменившее лишь цвет .
* * *
Богатому идейному содержанию кубаира соответствует совершенная
художественная форма, многообразие изобразительных приемов.
Словно кистью великого художника созданы портреты персонажей. Подбор
изобразительных средств основан на глубоком знании жизни, наблюдательности
творцов эпоса. Это особенно ярко проявляется при описании внешнего облика
безымянной старухи и ее дочери, чудом спасшихся от смерти во время
ритуальных жертвоприношений в царстве Катила и обитающих в лесу:
................................................
Точно трава, что стужей убита,
Желтизной ее щеки покрыты;
Как у коры, что лишилась сока,
Мышцы на бедрах ее иссохли.
...................................................
Рядом со старухой Урал
Красивую девушку увидал.
На солнце сильно она загорела,
Волны волос укрывали тело;
Словно выточена из ствола
Ясеня, была стройна.
............................................
Глаза были дивно хороши,
Как озеро, блещущее сквозь камыши...
Так же высокохудожественно обрисованы образы Хумай и Айхылу, наделенные
чертами сказочных восточных красавиц-пери. Вот как представлена в эпосе
Айхылу:
Красавица — тонких бровей размах,
Мягкие ямочки на щеках.
А на левой щеке темнеет
Родинка — нету которой нежнее.
Туго заплетенные в косы
Вдоль ее щек, горевших, как розы.
Словно черные ручейки,
Ниспадают, тонки и легки,
Волосы, украшенные тесьмой.
Сквозь ресниц редкой длины
Глаза сверкающие видны;
Тают ямочки на щеках,
Блещет улыбка на губах,
Очертания же ее груди
Готовы любого с ума свести.
Как ни странно, в эпосе нет целостного описания портрета Урал-батыра.
Величественный образ героя создается через действия, славные дела.
Информативны в этом плане реплики-оценки других персонажей, а также
размышления самого Урала. Из разрозненных характеристик становится ясно, что
Урал-алып, т.е. великан, исполин («...видно, преград для батыра-алыпа нет» —
слова Хумай) , обладает титанической силой, о чем свидетельствуют сцены боя
с громадным быком в царстве Катила, многоголовыми чудовищами во владеньях
повелителя змей — Кахкахи, а также с демонологическими существами — дивами
во главе с Азракой, эпизод с подбрасыванием камня весом в семьдесят батманов
на майдане (сцена испытания силы жениха); честен, благороден и бескорыстен
(«Слава и почести мне не нужны...»); верен своим идеалам («Создан я лишь
добро творить. Кроме Смерти некому мне за человечьи страдания мстить»);
обожаем, почитаем простым народом («Отец твой как Тенгри — бог для нас, всех
от страшной участи спас» — слова аксакала сыну Урала Яику).
Следует сказать и о том, что мысль о высоком предназначении главного героя
заложена в эпосе изначально, с момента его рождения, через мотив раннего
богатырства (символичны сила крика младенца, взгляд, вызывающие дикий страх
у дивов).
По принципу контрастности создан образ Шульгена. Поэтическая лексика
выражена эпитетами, сравнениями негативной оценки: «черный, мрачный, злой;
угрюмый, как вол». Страшное разочарование и чувство боли, вызванное
неблаговидными поступками брата, отражено в словах Урала:
.............................................
Пока ядовитое сердце твое
Смягчится — камень скорее растает...
............................................
И в гордыне своей теперь
Мечешься, как разъяренный зверь...
.............................................
Сквозь воду прошедшие и огонь
Люди уже не поверят тебе;
К ним ты черную злобу питал,
Камнем проклятия ты стал...
Отрицательный оценочный момент бросается в глаза и при описании
демонологических персонажей, на что указывает этимология имен арабского и
персидского происхождения: Катил — убийца, губитель; Кахкаха — хохотун,
язвительно смеющийся, Заркум — хитрый, двуличный.
Художественное «воспроизведение» важнейших категорий Бытия — времени и
пространства — в эпосе «Урал-батыр» осуществлено согласно законам поэтики
жанра. Будучи героическим сказанием с мифологической основой, кубаир,
естественно, содержит в себе прежде всего «реалии» мифологического
пространства и времени, которые гармонично сосуществуют с элементами
эмпирического.
Отголоски времен первотворения слышны с начальных строк эпоса, где
описывается «место одно, куда никто не ступал ногой, где старик по имени
Янбирде с Янбикой, старухой своей ... жизни семя заронили». Говорим
«отголоски», ибо в эпосе мотив первотворения в явном виде не отражен, о нем
можно судить только по деталям текста, где сохранились элементы мифа о
сотворении суши (острова) из первозданного океана/моря — это окруженность
земли со всех сторон морем, числовое обозначение, символизирующее четыре
стороны света: север—юг, запад—восток. Покоящийся на водах и окруженный ими
остров как территория первотворения фигурирует в мифах многих народов мира,
в том числе в башкирском («Две утки, сотворившие остров»). В эпосе
рудиментам архаического мифа о первотворении наслаиваются мотивы мифов о
всемирном потопе: Янбирде и Янбике «освоили» необитаемый остров после того,
как им удалось спастись от потопа, от Смерти.
Большую семантическую наполненность имеют пространственные названия, носящие
мифологическую окраску: одни из них содержат в себе положительную информацию
(кош иле — край птиц — как олицетворение божественного небесного мира),
другие — отрицательную (дейеузэ ере/иле — земля дивов, йылан иле — край змей
— символы враждебного человеку нижнего мира. Промежуточный средний с позиций
верхнего воспринимался как нижний мир. В эпосе земной и подземный — они
строго не разграничены. Место обитания дивов, змей — земля, гора, склон
горы, ложбины, озера. Низменности, водоемы в мифологическом сознании с
позиции среднего мира — объекты нижнего).
Восприятие пространства по принципу бинарности обнаруживается и в тех
случаях, когда места событий обозначены эмпирически достоверными реалиями:
дорога, что справа (унга киткэн юл), дорога, что слева (хулга киткэн юл); на
земле (ерЎљ), на небе (куктэ). Особенно часто встречаются в эпосе словесные
компоненты, связанные с горой: вершина горы (тау башы — букв.: голова горы),
подножье горы (тау итэге — букв.: подол горы), склон горы (тау бите — букв.:
лицо горы). Конечно, достоверность реалий здесь условна. В мире эпоса многое
сакрализовано. Дорога налево ведет в страну благодати, направо — в край горя
и страданий; небесные светила Солнце и Луна антропоморфны. В лексических
выражениях, связанных с горой, также сохранились следы древних воззрений об
антропоморфности природных объектов.
По-видимому, как образ Мировой горы фигурирует гора, что выше облаков и где
находится царство повелителя птиц — Самрау. (Вообще в сознании древних
предков башкир Уральские горы были мировой осью, центром Вселенной, что
нашло отражение в изречении «Урал-ерзен кендеге» («Пуп земли — Урал»). В
эпосе образование Уральских гор связывается с именем Урал-батыра. Они
появились там, где проезжал на своем Акбузате эпический герой: «Дорога Урала
— высокая гора, /Могила Урала–славная гора — /Стала именоваться Урал-гора).
Примечательны упомянутые в эпосе названия Каф-тау (мифическая гора, часто
встречающаяся в сказках, ассоцируется с дальними землями) и Кут-тау (Коттау
— благодатная гора, дающая жизненную силу. Название сохранило следы древних
верований, связанных с почитанием гор. Кут-тау, как и Йэншишмэ — Живой
родник, находится во владениях падишаха дивов. Предназначение Урал-батыра —
освободить благодатные места от нечисти, враждебных сил во имя сохранения
жизни на Земле.
Условность эпического пространства часто подчеркивается типовыми формульными
выражениями с компонентом «бер» (один, одна, одно): озеро одно (бер кул),
место одно, окруженное горами (тау уратќан бер ер).
В то же время наблюдается разграничение своей территории от чужой, о чем
ярко свидетельствуют выражения: «Земля-вода [наших] отцов и матерей» («ата-эсэ
ер-хыуы»), «земля, где жили отцы» («атайзар торган ер»), «своя страна» («уз
илем», «уз йортом»), «в нашей стране» (беззен илдэ»). Чужое пространство
обозначено в эпосе эмоционально окрашенными выражениями: «земля, потопленная
кровью» («канга батќан ер»), «страна-злодей» («яуыз ил») — о стране
Катила-падишаха. Не своя территория отмечена и оборотами без оценочного
знака: «дальняя страна» («йыраќ ил»), «куп ерзэр» (много земель). Когда
Урал-батыр говорит: «Много земель я прошел, много стран я видел» («Куп
ерзэрзе уттем мин, куп илдэрзе курзем мин») подразумеваются чужие земли,
чужие страны.
К концу эпического повествования в кубаире появляются реальная география,
топонимические названия, связанные с конкретной территорией Южного Урала:
Уральские горы, реки Идель, Яик, Сакмар, Нугуш, озеро Шульген, где
расселяются потомки Урал-батыра. Это — глубоко семантизированное
пространство, свидетельствующее об освоенной с древних времен этнической
территории.
Кстати, до сих пор в памяти народа живы мифы-легенды, поверья, связанные с
древними представлениями о духах первопредков, об издавна заселенной
территории. Рассказывая о пещере Шульген-таш (Капова), на стенах которой
сохранились рисунки эпохи палеолита, пожилые люди упоминают поверье о том,
что время от времени у входа в пещеру появляется белый всадник или же только
Акбузат на склоне горы, что над Шульген-ташем. Считали, что это — дух
Акбузата, и в старину приносили в его честь жертвы, читали молитвы. В этом
небольшом рассказе запечатлены не только отголоски кубаира об Урал-батыре,
но и следы эпоса «Акбузат», в частности, поверье о том, что Акбузат —
священный тулпар, сохраняющий жизненное начало (ќот) коней, вышедших из
озера Шульген. Как известно, «Акбузат» является логическим продолжением
эпоса «Урал-батыр».
Временные представления в эпосе переданы лексемами: в древности, древнее
древнего (борон-борон борондан), издревле (бик борондан), раньше (элек);
вечно (мэнге); однажды (бер заман, бер сак), в то время, тогда (анау сак,
шул сак); шел-шел и вот однажды (бара торхас, бер сакта; бара торхас, бер
заман) — синхронный показ времени и пространства; довольно долгое время (байтак
вакыт, озак вакыт); в один из дней (берзэн-бер кэн), каждый день (кэндэ),
несколько дней (бер нисэ кон), пять дней (биш кон) — в контексте: «Когда
Урал ложился спать / Мог он проспать пять дней». (Сон в фольклоре — метафора
временной смерти. Вводя в текст этот мотив, сказители как бы предупредили
слушателей о приближении ухода героя); всю ночь (тон буйы), ночью (тондо).
Весьма часто встречаются выражения, в которых отражены представления о
времени как о круговороте, о его цикличности. В течение года (йыл буйы),
каждый год (йыл да), круглый год (йыл эйлэнэхе), каждый год жизни (хэр йыл
хэмер), пора, время (мизгел) и т.п.
Элемент цикличности времени отмечен в контексте, когда отец Урала и Шульгена
запрещает сыновьям пить кровь, хранящуюся в ракушке: «Не выпали еще молочные
зубы у вас, / Телом еще не окрепли вы... / На льва сесть верхом / Время ваше
еще не пришло.
Примечательны строки эпоса, где идет речь о счете времени по поколениям:
...Пока от батыра родится батыр, / Равное жизни одного поколения / Время
пройдет на земле.
Упоминание в эпосе потопа ситуативно. Вначале он связывается с действиями
дива-людоеда, в конце — Шульгена.
Таким образом, время и пространство в исследуемом эпосе «выступают» в
различных проявлениях. Какими бы конкретными, эмпирическими порою они ни
казались, в целом для них характерна условность. Все здесь подчинено
действиям, «биографии» главного культурного героя-демиурга, жизнь которого в
поисках Живого Родника протекает на фоне незапамятных времен, когда мир еще
полностью не обустроен. Все изображенное в сказании подчинено этому
изначально заданному мифо-эпическому времени, хотя в самом произведении
нашли место разностадиальные явления общественного развития.
Нельзя не отметить и следующее. Временные компоненты с признаками
исчисляемости (тысяча лет, год, месяц, день, ночь; летний зной, зимняя
стужа), вписываясь в общий фон «стародавних времен», какими бы условными
здесь они ни были, придают эпическому повествованию оттенок реальности.
Приблизить прошлое к настоящему, ввести слушателей в мир повествуемого,
видимо, было целевой установкой сэсэнов, и она осуществлялась разными
художественными приемами, в частности, введением в канву повествования
диалогической речи, которая создавала эффект синхронности времени рассказа и
времени рассказываемого. К тому же диалоги способствовали глубинному
раскрытию образа героев, персонажей, ибо речь от первого лица, как известно,
несет наиболее точную информацию о взглядах, позициях говорящего. В этом
смысле в эпосе особенно содержательны сцены общения Урала с Шульгеном. По
сути, через их споры переданы важнейшие понятия, представления древнейших
предков башкир о Добре и Зле, о Чести и Совести.
Конечно, героическое содержание эпоса требует и соответствующей
художественно-поэтической формы его выражения, что прежде всего проявляется
в гиперболизации деяний главного героя, приобретающих зачастую космические
масштабы. Мотивы преодоления персонажем огромных расстояний «в мгновенье
ока» с помощью чудесных помощников/предметов (крылатого коня, волшебного
жезла) или неправдоподобное завышение длительности отдельных действий,
выраженных устойчивыми словесными формулами типа: месяц толкали камень, год
толкали; месяц воевал, год воевал [Урал] — вносят в сюжетику эпоса сказочные
штрихи и как бы затемняют реалистические элементы. Однако умелое вплетение в
текст этиологических мотивов о происхождении природных объектов, птиц,
животных придают поэтическому повествованию эффект достоверности: мотивы о
первопричинах — мифологические мотивы, а мифам в древности верили. «Фантазия
мифа, надолго определившая набор мотивов и сюжетов, воспринималась как нечто
объективное, достоверное, сакральное, боговдохновенное» Мелетинский Е.,
Неклюдов С., Новик Е.
Повествование в «Урал-батыре» передано в основном в стихотворной форме.
Чередование поэтических строк с прозаическими наблюдается только «во
вступительной части произведения, где сохранились наиболее древние пласты
эпоса» (Мирбадалева А.). Здесь небезынтересно вспомнить высказывание
крупнейшего знатока мифологии и эпических песнь-сказаний Е. Мелетинского:
«Смешанная стихотворная прозаическая форма <...> — черта архаическая».
Примечательно и то, что силлабический стих «Урал-батыра» имеет (с очень
небольшими отклонениями) семисложный размер, который академик Корш Ф. считал
самой древней формой стиха тюркоязычных народов, «достоянием пратурецкого
племени».
К ранним формам поэтического повествования относятся и повторы, общие места,
которые наличествуют в «Урал-батыре», при этом нельзя не заметить некоторую
их сокращенность, обусловленную издержками письменной фиксации.
Исключительно богат лексический состав эпоса. Особо обращает на себя
внимание широкое употребление парных, сложных слов (ах-май, ип-хип, ен-дейеу,
батыр-башы, йэзэ-башы, ќырын-ярын, ќасќан-босќан, шыбыр-шыбыр, эйэр-эйэр...),
придающих своеобразную стилистическую окраску речи. Частое применение в
народном стихосложении парных слов, по-видимому, не случайно. Относительное
равносложие (изосиллабизм) их компонентов благоприятствует образованию
ритмических единиц в строке, наличие же звуковых повторов, рифмовка
способствуют общему благозвучию стихотворной строки. По мнению
исследователей (Дмитриев Н., Дегтеярева Т.), парные слова составляют самый
древний слой в современных языках разных народов.
Обращает на себя внимание малочисленность устаревших слов в «Урал-батыре». К
моменту письменной фиксации эпоса (она очень поздняя — 1910 г. , записан
сэсэном Мухаметшой Бурангуловым от сэсэна Габита Аргынбаева) архаизмы,
замененные новыми словами в процессе длительного устного бытования, видимо,
были уже утрачены.
Часто употребляемые в тексте концепты народ (халыќ), страна/край (ил,
по-русски звучит иль) воспринимаются как относительно поздние наслоения по
сравнению со словами род (ырыу), соплеменники (ырыузаштар), земля отцов (атайзар
тогћан ер, ата-эсэ ер-хыуы — букв.: Земля — Вода отцов и матерей).
По-видимому, применение слов «народ», «страна/край» не является механическим
нововведением, игрой фантазии сэсэнов в угоду красному словцу, а обусловлено
эволюционными процессами, происшедшими в общественной жизни. Если в начале
эпоса мы видим семью героя и остров («место одно»), где они обитали, в конце
— Урал-тау и расселившихся там счастливых людей:
Дни, месяцы миновали
Люди жилье себе сооружали,
В гости друг к дружке ходили,
Полной чашей веселье пили,
Сватали за женихов невест,
Был спокоен и счастлив любой.
Среди тех беспокойных мест
Установились мир и покой.
Язык кубаира, его поэтика — предмет специального исследования, здесь мы
отметили лишь некоторые его характерные особенности. В целом сюжетное
построение, художественно-поэтические средства «Урал-батыра» подчинены
единому эпическому стилю, характеризуются традиционностью, устойчивостью.
В итоге следует отметить, что многие образы и мотивы «Урал-батыра» созвучны
с эпическими сказаниями других народов. В научной литературе имеется целый
ряд интересных высказываний о сходстве отдельных элементов башкирского
кубаира с мотивами шумерского эпоса о Гильгамеше, герой которого
отправляется в путь в поисках бессмертия, священного писания зороастрийцев
«Авеста», где противоборствуют братья Агура Мазда и Ангаро-Майнью,
олицетворяющие борьбу Добра и Зла (Мажитов Н., Султанова А.), а также со
сказаниями тюркско-монгольских народов (Разалов Р., Сулейманов А.), (схватка
богатырей с чудовищами, очеловеченный образ коня; женитьба богатырей на
одной из дочерей небесного бога, белобородый старец, встречающийся героям на
развилке дорог, образ которого, на наш взгляд, восходит к древним
представлениям о добром хозяине-духе местности).
Общеизвестно, что образ одной из главных персонажей эпоса — Хумай (птица
счастья, богиня плодородия, хранительница младенцев) распространен в
фольклоре тюрко-монгольских и ираноязычных народов.
Крупный знаток карело-финского эпоса В. Евсеев в свое время обратил внимание
на сюжетное сходство эпизода борьбы Урала с мотивами карельской, ижорской и
эстонской рун о громадном быке.
Нельзя не заметить типологическую созвучность некоторых мотивов башкирского
эпоса с мотивами древнегреческих мифов (сравните младенческие подвиги
Геракла и героическое детство сыновей Урал-батыра, битвы Геракла с
чудовищами...), элементами англосаксонского эпоса «Беовульф» (уничтожение
людоеда Гренделя, схватка с драконом).
Конечно, в эпосе каждого народа, в том числе у башкир, сходные мотивы
получают своеобразную интерпретацию, оформляются в контексте культурных
традиций того или иного этноса. В этом плане достаточно вспомнить эпические
сюжеты, в которых обнаруживается наибольшее сходство — сказания о Гильгамеше
и Урал-батыре. Если герой шумерского эпоса отправляется в путь в поисках
бессмертия для себя, герой башкирского кубаира ищет Живую воду не для
личного бессмертия, а ради вечной жизни на земле.
Кроме специфических черт в трактовке основной идеи, читатель заметит немало
своеобразного и в характерных реалиях этих сюжетов.
Созвучность образов и мотивов «Урал-батыра» с образами и мотивами мирового
фольклора, в особенности с эпосом о Гильгамеше, с «Авестой», свидетельствует
о том, что духовная культура предков башкир зародилась в глубокой древности
и развивалась в русле общечеловеческой культуры. Показательно то, что в
башкирском эпосе сохранился архаический пласт этой культуры, и последующие
наслоения не разрушили его.
«Урал-батыр» является не только вершиной устного творчества башкирского
народа, но и выдающимся произведением мировой эпики.
Он стоит в одном ряду с такими шедеврами, как карело-финская «Калевала»,
германская «Песнь о Нибелунгах», древнескандинавская «Эдда», англосаксонский
«Беовульф», киргизский «Манас».
Примечание
1 В фольклоре встречаются случаи, когда в одном и том же произведении
главных персонажей называют то близнецами, то старшим и младшим братьями
(например, братья Ахсар и Ахсартаг из осетинского эпоса о нартах). Здесь же
отметим следующее. Кроме кубаира «Урал-батыр» в башкирском фольклоре имеются
и другие произведения, в которых нашли отражение следы архаических мифов о
близнецах. Они обнаруживаются в эпосе «Узак и Тузак — потомки балабашняков»,
а также в баите (балладе) «Сак-Сок», донесшем до нас в несколько
деформированном виде на фоне поздних наслоений далекие отзвуки древнейшего
мотива отторжения (отделения) близнецов и их родителей от племени.
2 Здесь и далее стихотворные строки представлены в переводе поэта Газима
Шафикова по книге «Урал-батыр. Башкирский народный эпос».
3 Евсюков В.В. Мифы о Вселенной. Новосибирск: Наука. Сибирское отд-е, 1988.
С.26
4 Мотив «вселенная / земля — человек» ярко выражен и в другом башкирском
эпосе «Узак и Тузак — потомки (досл. осколки) балабашняков». Там есть
строки: «Тело Земли-Воды — Человек, Земля-Вода — пара (двойник) человека (Ер-хыу
тане кешеул, Ер-хыу-кешенен ише ул»).
5 Исполинский рост батыра прямым текстом отмечен в повествовательной версии
эпоса в картине боя Урала с двенадцатиголовым дивом: «Его [Урал-батыра]
могучие ноги, держащие тело исполина, крепко попирают землю, будто вросшие в
нее, голова высоко поднята, готова задеть облака, а в руках блистает
алмазный меч, высекая молнии». Исполином назван и старший сын Урала.
6 Сравните: имеющие фольклорную основу древнегреческая «Песнь о Хильдебранде»
письменно зафиксирована в начале IX в., англосаксонская, или
древнеанглийская, эпическая поэма «Беовульф» — в конце Х в.,
древнескандинавская «Эдда» — в конце XIII в.
© "БЕЛЬСКИЕ
ПРОСТОРЫ", № 11'2005
|
