ДВА КРЫЛА…
* * *
Наше время помешалось
на бедовых скоростях,
помешалось, разбежалось
и свихнулось второпях.
Ах, какая все же жалость —
счет часов уже не в счет:
то, что в сердце умещалось,
тает, тает, пропадает...
Пропадает.
Пропадет?..
* * *
Тикают ходики в старой квартире
с видом на маленький двор,
время повисло на бронзовой гире
и притаилось, как вор.
Тюль. Занавеска местами заштопана,
настежь раскрыто окно...
Память моя растреклятая,
чтоб она!..
Вечно немое кино...
Запах ватрушек, геранью разбавленный.
Плачет сестра на руках.
Матери голос тревожный и сдавленный —
взрослый, отчаянный страх.
В кадре замедленном долго и плавно
падает капля с лица...
Через секунду узнаю я главное:
нет у нас больше отца.
С этого дня четверть века разменяна,
но просыпаюсь в поту...
В скромненькой рамочке — фото Есенина
с трубкою черной во рту.
Смотрит с улыбкою светлой из прошлого,
будто бы хочет сказать:
«Жизнь неподвластна закону киношному.
Заново не переснять...»
* * *
Прогуляемся по осени,
возвратимся не спеша:
про запас бездонной просинью
наглядимся не дыша,
нашуршимся листопадами,
загадав желаний воз,
за кленовыми оградами
нахохочемся до слез...
А когда пора прощания
подкрадется, как зима, —
мы до нового свидания
разбежимся по домам.
И зажмем в перчатке кожаной
боль невысказанных слов:
осень, как она похожа на
запоздалую любовь, —
унесенную трамваями
по далеким адресам...
Примем все непререкаемо
из отпущенного нам.
* * *
Меж двух морей земля скалистая.
Ветров полярных сиплый вой.
Играя льдинками-монистами,
в холодный берег бьет прибой.
Губа Белушья, занесенная
метелью колкою до крыш.
И ты, ни в чем не искушенная,
в «колонне по двое» стоишь.
Стоишь, «под ноль» судьбой обритая,
на самой вечной мерзлоте,
через полжизни незабытая,
в семьдесят третьей широте.
Ни в чем тебя не упрекаю я,
ни в чем тебя я не виню.
Хожу по жизни неприкаянный,
как по Нью-Йоркской авеню.
Живу, как правило, по правилам,
свой прежний нрав угомоня...
Ах, кабы сам тебя оставил я!..
Ты, юность, бросила меня...
ПОПУТЧИКИ
Дверь купе отворю осторожно,
оставляя нетронутым чай.
Спичка в тамбуре вспыхнет тревожно,
две судьбы осветив невзначай.
Мне о вас ничего неизвестно,
да и сам я загадка для вас, —
оттого-то нам так интересно
это кружево мыслей и фраз.
Можно душу открыть с полуслова,
можно с тайны завесу поднять,
потому что друг друга нам снова
не дано никогда повстречать.
Полуночный глухой полустанок
поглотит вас своей темнотой
для того, чтоб в купе спозаранок
появился попутчик другой...
* * *
Храни, Господь, всех тех, кого люблю,
чей образ в дымке времени растаял,
тех, в ком души когда-то я не чаял, —
дай им покоя вечного, молю.
Прости грехи постигшим свой предел.
Жить на земле — достаточная плата.
Они уже ни в чем не виноваты,
виновен я: простить их не успел.
Храни, Господь, покинувших меня.
Храни их души от забвенья муки.
Недолог час, грядет конец разлуке,
колокола по мне уже звонят.
И я живу, другие видя сны
сквозь пелену событий ежечасных.
И, опоздать боясь, как было часто,
прощаю всех по обе стороны.
* * *
Начало зимы — всегда невзначай,
и с этим давно бы пора примириться.
Свидание осени не назначай —
Она, как обычно, уйдет, не простится.
Озябшая твердь. Застывшая гладь.
От солнца уже ни тепла, ни подмоги.
Вчерашнего путника след, как печать
На скомканном бланке промерзшей дороги.
* * *
Засыпает белый снег дома по крыши.
Осторожною лисой зима чуть слышно
ходит среди черных лип и спящих елей,
заметая легкий след метелью.
Здесь чужим дороги нет — мороз да стужа.
Ледяные кружева до слез закружат.
Заколдует стылый лес тропу отсюда.
Пропадешь в стране чудес, поверив в чудо.
Этот мир придуман мной, и мне в нем просто.
Здесь никто не задает пустых вопросов.
Здесь привычные слова звучат иначе.
И проезд на небеса давно оплачен.
Ничего не говори, и так все ясно,
что со временем живу не в такт напрасно.
Но пойми, на снег дышать нельзя — растает...
И останется в руках вода простая.
* * *
У фортуны не в фаворе,
не в почете у людей,
не умею петь я в хоре,
не умею, хоть убей.
Голоса и подголоски, —
слишком правильный расклад:
ярко, весело и броско,
так похоже на парад.
Кто-то громче, кто-то тише.
Тенора, басы, альты — красота!
Но не расслышать,
что поешь конкретно ты.
В этом пении согласном
есть особый колорит:
только вслушайся — так страстно
из-за такта фальшь сквозит.
* * *
Вчерашние слова, кому они нужны?
Пускай они верны — кто им теперь поверит?
Живет мой старый дом предчувствием весны,
в пропахший солнцем день приотворяя двери.
Он щурится на мир проемами окон
и, капель перезвон пока не замечая,
написанный не им блюдет зимы закон,
на радость воробьев ничем не отвечая.
Отряхивая с крыш поднадоевший снег,
он знает, что еще не время расслабляться,
но для его стропил измученных и слег
уже пришла пора немного отдышаться.
Я тоже отдышусь от тяжести вины,
которую никто на свете не измерит.
Вчерашние слова, кому они нужны?
Пускай они верны — кто им теперь поверит?
* * *
Дай мне, Боже, два крыла
долететь до светлой зорьки,
две слезы не слишком горьких,
боль и радость пополам.
Я расправлю те крыла
над промозглой бездной ночи,
над судьбою, что пророчит
догореть мечте дотла.
Дай мне, Боже, два крыла.
В небесах душой кочуя,
Все равно к тебе лечу я —
Точно с угольев зола...
Дай мне, Боже, два крыла.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
