|
|
«Любо, братцы,
жить...»
К 80-летию башкирского писателя Яныбая Хамматова
Был месяц март. Со дня победы прошло уже десять месяцев, а фронтовики
продолжали возвращаться домой с мыслью, что теперь им предстоит поднимать
разрушенную страну. Об этом думал и я, видя последствия войны сквозь
прокоптившееся окошко одного из холодных вагонов поезда, который мчался на
восток, приближая меня к родным местам.
До сих пор не верится, что все уже позади и что я возвращаюсь домой
живым-невредимым. Это уже само по себе счастье, и нужно уметь его ценить,
ведь далеко не каждому выпала такая доля.
Бессознательно напевая про себя полюбившуюся мне армейскую песню «Любо,
братцы, любо, любо, братцы, жить...», я с горечью перебирал в памяти имена
погибших или пропавших без вести односельчан, представляя себе каждого из
них: Хупсултана Шахниязова, Давлеткильде Мухаметьярова, Кильмухамета
Хитауллина, Мухаррама Ишдавлетова, Галимьяна Шайбакова, Ханафи Хайруллина,
Фахретдина Кужакова, Ханафи Садыкова, Салимьяна и Карима Хафизовых... Тяжело
было сознавать, что я уже никогда их не увижу. Но каково же было семьям!..
...Когда пригодных для военной службы из числа взрослых в нашем ауле уже не
осталось, стали призывать совсем еще юных ребят. До таких, как я,
семнадцатилетних, очередь пока не дошла. Однако Сагит-агай Мухаметшин,
возглавлявший в то время сельсовет вместо ушедшего на фронт Мырдабая Баимова,
приписал мне год, чтобы раньше срока отправить на фронт вместе с его
восемнадцатилетним сыном Ахматуллой, так сказать, для компании.
Это было в августе 42-го. Едва ли не вся деревня собралась тогда возле дома
Мухаметшиных, чтобы со всеми почестями проводить долговязого сына
начальника. Окруженный родственниками и соседями, он смущенно выслушивал их
горячие напутствия, наставления и советы на все случаи жизни.
Кроме самых близких и друга Файзуллы, за меня не переживал никто.
Односельчанам, которые пришли проводить Ахматуллу, не было до меня никакого
дела. С их равнодушием я давно уже свыкся, однако на один миг во мне все же
проснулось чувство обиды, когда среди толпы, облепившей со всех сторон
Ахматуллу, появилась Рахиля — девушка, с которой он дружил. Рахиля бросилась
со слезами к опешившему парню на шею и стала прилюдно его целовать. Тот
долго не решался поднять руки, чтобы обнять ее.
До чего же я жалел в те минуты, что нет у меня девушки, которая бы точно так
же, никого не стыдясь, с рыданиями меня провожала.
___________________
* Фрагмент автобиографического произведения, перевод с башкирского Гузэль
Хамматовой.
До Вольска мы с Ахматуллой и другими призывниками добрались в товарном
вагоне. Линия фронта проходила недалеко, из-за чего городок жил в постоянном
тревожном ожидании. О близости фронта можно было судить не только по
глубоким траншеям и обилию артиллерийских и прочих боевых установок, но и по
отзвукам канонады, разрывов снарядов и рокоту вражеских самолетов,
сбрасывавших время от времени бомбы.
Нас разместили в казарме — в двухэтажном кирпичном здании, наполовину
разрушенном одной из таких бомб. К удивлению своему, я обнаружил здесь
немало земляков, прибывших к месту назначения в разное время. Среди них были
Файзулла Бакыев из деревни Бакыево моего родного Белорецкого района, Михаил
Борисов из Узяна, Сафуан Курбангалиев из Буганака и Рамазан Уметбаев из
Абзелиловского района.
Я пришел в восторг, узнав, что буду служить с ними в одной роте и даже в
одном взводе. Только вот Уметбаев задержался у нас ненадолго. Как-то на
вечернем построении, перед отбоем, старшина роты Царегородцев, прочитав нам
наставления, сказал:
— Назовитесь, у кого хороший почерк и кто по-русски умеет писать без ошибок!
Есть такие?
— Есть, товарищ старшина! — откликнулся, вытянувшись в струнку, Уметбаев. —
Я и русский хорошо знаю, и почерк у меня неплохой. До призыва я работал
писарем на золотом прииске.
В строю раздался ропот недовольства. Бывший учитель Иванов и солдат по
фамилии Безденежный переглянулись, переговариваясь между собой:
— Вот выскочка! Верно, думает, что он грамотнее всех!..
Старшина не стал задавать лишних вопросов.
— Вот и ладно, — сказал он и тут же назначил башкирского парня ротным
писарем.
В общении с людьми Рамазан Уметбаев был приветлив, учтив и услужлив. Говорил
толково и писать умел, как надо. В качестве ротного писаря он прослужил дней
десять, после чего его перевели в батальон, а уже затем назначили писарем
при штабе третьего стрелкового полка.
Тем временем мы, его земляки, вместе с другими нашими товарищами проходили
военную подготовку, участвуя в боевых учениях. Условия войны и напряженное
ожидание осложняли и без того нелегкое обучение. Да и с едой было неважно.
На завтрак выдавали на шестерых по одному котелку пшенной каши, на обед —
жидкий суп из той же пшенки, вечером снова ели пшенную кашу...
Пытаясь урвать побольше, каждый спешил. При этом частенько обжигались, но
вынуждены были терпеть. Я тоже старался не отставать от других. Даже хлебом
не закусывал, приноровившись доедать его напоследок. Какое-то время это
сходило мне с рук. Но однажды меня все же засекли.
Едва солдатский котелок опустел, я привычно вытащил из-за пазухи
припрятанный кусок хлеба и только успел было поднести его ко рту, как вдруг
услыхал громкий окрик командира отделения.
— Отставить!.. Отдать хлеб дежурному! — потребовал он.
— Можно, я потом доем, товарищ сержант?
— Никаких «потом»! Выполнять приказ! — рявкнул тот.
Сафуан Курбангалиев попытался за меня вступиться, но стоявший рядом с
командиром отделения взводный Русов пришел в ярость:
— Сержанта вздумал учить, солдат! Будешь у меня за это после отбоя полы в
казарме драить!
Нетерпимый к несправедливости, вспыльчивый и горячий Сафуан нахмурился и
процедил сквозь зубы:
— Полы в казарме мыть не буду. Гауптвахты я не боюсь! И учтите, товарищ
лейтенант, как только попадем на фронт, за то, что вы солдат обижаете, я вас
пристрелю!
Опешивший от такой неслыханной дерзости Русов, не зная, как поступить,
несколько секунд в нерешительности топтался перед верзилой Курбангалиевым,
глядя на него снизу вверх, потом вдруг, опомнившись, выхватил у меня кусок
хлеба, отшвырнул его в кусты и помчался навстречу приближающемуся командиру
роты Нагорному.
— Товарищ старший лейтенант! — начал рапортовать он с ходу и, доложив все по
порядку, тут же скрылся за деревьями.
— Э-эх, Сафуан, — с упреком произнес Бакыев. — Никак свой характер унять не
можешь. Теперь хорошего не жди.
В ответ на это Курбангалиев, беспечно махнув рукой, громко рассмеялся:
— Не бери в голову. У меня со взводным с самого начала отношения не
заладились. Достал он меня своими придирками. Повторяю: если он солдат
обижать не перестанет, я его сразу же пристрелю, как только на фронте
окажемся!..
Тот случай не прошел для Курбангалиева даром. Из нашего полка его вскоре
забрали и прямиком отправили на фронт. Нас же тем временем продолжали
обучать непростому военному ремеслу. Однако даже в трудных условиях
находился иной раз повод для веселья.
Как-то раз, после того как мы вернулись с учений, политрук Савельев собрал
всех на политинформацию. Просвещали нас в основном относительно обстановки
на фронте. На этот раз вышло так, что не успел Савельев и рот раскрыть, как
раздался голос стоявшего у двери дневального Мухаметшина:
— Встать!.. Сми-ир-но!.. Еще смирнее!.. — выпалил он с перепугу, и все
поняли, что на подходе кто-то из руководства.
Как оказалось, пришел начальник штаба полка Иткин. Дневальный до того
опешил, что позабыл слова рапорта. К тому же выяснилось, что он не
разбирается в знаках отличия старших офицерских чинов. Не зная, как
обратиться к начальнику, он произнес:
— Товарищ два капитана оба вместе!..
На петлицах у Иткина было по две шпалы. По одной шпале носили капитаны, по
две — майоры. Знавшие об этом солдаты загоготали. Ахматулла и сам понял, что
сморозил что-то не то, и растерянно топтался на месте.
Начальник штаба пенять ему за такое обращение не стал. Не меняя серьезного
выражения, он сказал что-то сопровождавшему его командиру Ветрову, затем,
повернувшись к политруку, велел продолжать политзанятие.
О чем говорил Савельев, я уже не слушал, размышляя о том, в каком неловком
положении оказался мой незадачливый земляк Ахматулла. Он и в школе иногда
попадал впросак. Я уже наперед знал, что теперь за ним закрепится кличка
«товарищ два капитана оба вместе»...
В конце того же 42-го наш стрелковый полк отправили на фронт, линия которого
к тому времени удалилась от Вольска на достаточно большое расстояние. Однако
не успели мы добраться до места, как попали под бомбежку.
От мощного взрыва почва всколыхнулась. В одно мгновенье все смешалось, и
какая-то непонятная сила прибила меня к земле. Я хотел было подняться, но
тело почему-то не подчинялось. В глазах все запестрело, в голове зашумело,
вскоре я оглох и потерял сознание.
В таком состоянии меня и еще нескольких раненых подобрали и отвезли в
госпиталь, находившийся в Вольске. Пока я там лежал, ко мне дважды
наведывался Рамазан Уметбаев. В последний раз он оставил для меня гостинец —
свой паек в 200 граммов хлеба — и коротенькую записку. Кроме той записки,
никаких вестей о Рамазане за всю войну больше не было. Прервалась связь и с
другими однополчанами.
Промучился я в госпитале целых полгода. Ноги у меня распухли и почернели.
Поясница не сгибалась. Голова гудела. В ушах стоял шум, а из носа на
протяжении долгого времени беспрестанно сочилась кровь. Однако я выжил и
постепенно стал приходить в себя.
Единственное, что я мог себе позволить в то время, было чтение. Попадавшиеся
мне книжки читал запоем. Особенно запала мне в душу книга Джеймса Гринвуда
«Маленький оборвыш». Потрясенный сходством судьбы главного героя с моей, я
перечитывал ее снова и снова, проливая при этом горькие слезы. Так и
казалось, что в ней написано про меня, мое безотрадное детство.
Открыл я для себя и творчество Джека Лондона. А самым любимым из всех его
романов стал «Мартин Иден».
Когда я, наконец, встал на ноги и начал понемногу ходить, опираясь на
палочку, меня неожиданно вызвали к начальнику госпиталя. В его кабинете я
заметил какого-то офицера в форме летчика. Справившись у врачей о моем
состоянии, тот задал мне несколько вопросов, после чего коротко сказал:
— Он нам подходит.
Для какой цели я ему понадобился, военный летчик объяснять не стал. Отобрав
таким образом целую группу из числа выздоравливавших молодых ребят вроде
меня, он забрал всех с собой в Орск, где нас зачислили в 11-ю школу младших
авиаспециалистов (ШМАС).
Вот ведь как все обернулось!
Для учебы и получения специальности курсантам авиационной школы были
предоставлены все возможности. Благодаря хорошим условиям содержания и
питанию я стал заметно поправляться.
В тот период я окреп не только физически. Впервые за всю свою жизнь я
почувствовал себя полноценным человеком и осознал, что у меня достаточно
способностей для получения образования на русском языке.
Учился я с большим удовольствием и рвением и авиационную школу окончил
практически с отличием.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
