|
|
«…Я обязан
умереть большевиком»
О судьбе наркома просвещения БАССР Губая Киреевича
Давлетшина
27 июля 1937 года Комиссия Партийного Контроля при ЦК ВКП(б) направила в
адрес Партколлегии КПК по Башкирской АССР апелляцию Г. К. Давлетшина,
поданную им 7 июля того же года в связи с исключением из членов партии. Вот
небольшая выдержка из нее:
«…Я состоял членом ВКП(б) с 3-го июня 1917 года по 7-ое мая 1937 года, то
есть в течение 20 лет. За этот период времени работал и боролся в рядах
партии, отдавая ей все, что мог. Совместно с партией я переживал все
тяжести, лишения и радости побед в течение 20 лет из всей моей 43-летней
жизни.
Теперь я исключен из партии «за систематическое пьянство и разложение в
быту» — пишу приблизительно, поскольку все эти формулировки до сих пор даже
не укладываются в моем сознании, совершенно точно я их даже не помню.
С 1917 по 1934 год, то есть в течение 17 лет, я не получил ни одного
партийного выговора. Лишь в сентябре 1934 года заочно такой выговор был дан
мне Башкирской парторганизацией за неправильное определение урожайности в
Зилаирском зерносовхозе, где я работал начальником политотдела. Этот выговор
был снят в январе 1935 года, когда за хорошую уборку урожая, за
перевыполнение хлебосдачи и полную подготовку паров и зяби на последующий
год наш совхоз получил благодарность от Совнаркома СССР. По результатам 1935
года работники Зилаирского зерносовхоза получили 5 орденов СССР за большой
урожай, подготовленный, по существу, при моем активном участии. Однако
весной того же года я уже был отозван Обкомом ВКП(б) по согласованию с ЦК
ВКП(б) в Уфу на другую работу.
В дальнейшем все проверки партдокументов я прошел без каких-либо замечаний.
Но с начала 1937 года для меня началась тяжелая жизнь…».
На этом прервем и напомним о страшном периоде сталинских репрессий, которые
стали одной из самых трагических страниц истории страны. Не миновали они и
нашу республику. В 1937—1938 годах по обвинению в принадлежности к якобы
действовавшей в Башкирии «контрреволюционной повстанческой террористической
организации, связанной с пантюркистским зарубежным антисоветским центром,
троцкистско-бухаринской организацией и разведками Германии и Японии», было
арестовано и расстреляно немало представителей советских, партийных,
государственных органов, включая и национальную интеллигенцию.
Теоретическим обоснованием произвола и беззакония того времени стал тезис об
обострении классовой борьбы по мере продвижения страны к социализму,
прозвучавший впервые в выступлении Сталина на февральско-мартовском пленуме
ЦК ВКП(б) 1937 года. Суды над носителями «местного буржуазного национализма»
проходили с применением постановления ЦИК СССР от 1 декабря 1934 года,
вышедшего сразу после убийства С. М. Кирова, которое узаконило рассмотрение
дел в закрытых судебных заседаниях без участия обвинения и защиты, без
вызова свидетелей, с приведением приговора в немедленное исполнение. В нашей
республике подсудимых расстреливали в уфимской тюрьме, трупы вывозили и
закапывали на территории, примыкавшей к восточной части Сергиевского
кладбища, в настоящее время отчасти застроенной современными многоэтажными
зданиями. Установить точное место захоронения конкретной жертвы невозможно,
поскольку ни в каких официальных документах оно не фиксировалось.
С середины 50-х годов в стране началась широкая реабилитация невинно
осужденных1. Однако долгое время о реабилитации человека уведомлялись только
его ближайшие родственники. Для широкой общественности имена десятков тысяч
жертв репрессий, восстановленных по архивным и следственным материалам,
стали известны лишь из «Книги памяти жертв политических репрессий Республики
Башкортостан», которая начала издаваться с 1997 года при участии УФСБ по РБ
и прокуратуры РБ.
В настоящее время вышли четыре из шести томов, включающие краткие сведения о
репрессированных, расположенные в алфавитном порядке.
В 1991 и 1994 годах в Башкирском книжном издательстве (с 1994 года —
издательство «Китап») вышли документальные сборники «Возвращенные имена» и
«Трудный путь к правде», содержащие очерки о некоторых крупных
государственных и общественных деятелях республики, репрессированных во
второй половине 30-х годов. Среди жертв сталинских репрессий того времени
незаслуженно забытым до сих пор остается имя Губая (Губайдуллы) Киреевича (Ахметкиреевича)
Давлетшина, незаурядного человека — партийного работника, писателя, ректора
Башкирского государственного педагогического института, наркома просвещения
Башкирской АССР.
Он родился 29 декабря 1893 года в деревне Ташбулат-Кустяново Пугачевского
уезда Самарской губернии в семье башкирина-батрака. В автобиографии Губай
Давлетшин пишет, что его мать была простой сапожницей, умерла, когда ему
было полтора года, отец женился на другой, мачеха его невзлюбила. С 7 лет он
начал обучаться грамоте у учителя Мугалима Ишкиняева, приехавшего из Казани.
В течение последующих пяти лет был фактически на его воспитании, поскольку
из семьи отца, имевшего к тому времени еще двух детей, пришлось уйти. С 12
лет он пас овец, продолжая зимой учебу. Заработком Губая от пастушества жила
и семья отца, который в последние годы жизни сильно болел и содержать ее не
мог.
В 15 лет Губай со своим учителем переехал в Казань, где устроился
«приходящим» учеником в татарскую учительскую школу. Зимой учился, а летом
выезжал в деревню на заработки. В самом начале первой мировой войны его
забрали на военную службу и до конца 1917 года он находился на фронте. В мае
1917 года в качестве делегата от солдат он попал в Москву и принимал участие
в работе 1 Всероссийского съезда мусульман, на котором был зарегистрирован
во фракции РСДРП (большевиков) как сочувствующий, а вскоре вступил в ряды
этой партии.
В конце 1917 года Губай был демобилизован и возвратился в свою деревню, где
организовал первый сельсовет, а в волости — первый волисполком. В самом
начале 1918 года он уехал в Оренбург, участвовал в создании Временного
революционного совета Башкортостана (ВРСБ), являлся сотрудником газеты
«Башкортостан», но уже в марте был откомандирован сначала в Уфу, а затем в
Москву для участия в работе совещания по созыву Учредительного съезда
Татаро-Башкирской Советской республики. В мае 1918 года был избран членом
комиссии по созыву этого съезда.
Сначала комиссия работала в Москве, а в июле того же года переехала в
Казань. В августе город был внезапно захвачен восставшими чехословаками и
Губай с помощью Ишкиняева перебрался сначала в свою деревню, а затем в город
Пугачев, где стал работать заведующим татаро-башкирской секции уездного
отдела народного образования, одновременно являясь членом УКОМа РКП(б). В
ноябре 1921 года он переехал в Самару, работал в губернском отделе народного
образования и Губкоме РКП(б). В марте 1922 года в Москве на 1-й
Всероссийской конференции татарско-башкирских коммунистов Губай Давлетшин
был избран членом татарско-башкирского бюро при ЦК РКП(б), стал снова
проживать в Москве, заведовал отделом печати этого бюро.
В сентябре 1923 года по просьбе Башкирского обкома ВКП(б) Центральный
комитет партии послал Г. К. Давлетшина в Уфу, где до марта 1924 года он
работал сначала заведующим Академцентром при Башнаркомпросе, а затем
заместителем наркома просвещения республики. На этой должности он находился
до осени 1927 года.
С сентября 1927 года по март 1928 года Г. К. Давлетшин работал заведующим
политотделом печати Башкирского обкома РКП(б), а затем главным редактором
Башиздата. С сентября 1930 года по март 1933 года он учился в Москве на
литературном отделении Института Красной профессуры. Весной 1933 года
Башкирский обком ВКП(б) назначил Г. К. Давлетшина начальником политотдела
Зилаирского зерносовхоза, где он проработал два года, в апреле 1935 года
стал директором Башкирского госпединститута имени К. А. Тимирязева. Осенью
того же года был назначен на должность наркома просвещения республики.
Даже простое перечисление должностей, занимаемых Г. К. Давлетшиным, говорит
о большой степени доверия, которое оказывали ему советские и партийные
органы. Его миновала первая волна сталинских репрессий, начавшаяся в
середине 20-х годов. Однако на пороге уже маячили 1936 и 1937 годы, когда в
стране на полную мощность была запущена практика написания доносов,
возведенная в ранг «священного долга каждого большевика, партийного и
беспартийного». Каждый взрослый человек не просто был должен, а обязан
донести на ближайшего хотя бы от страха, что тот, в свою очередь, может
донести на него самого. Даже над тем, кто имел возможность помешать
доносительству, всегда висела реальная угроза поступления доноса за
препятствие доносительству, что было еще большей опасностью и серьезно
наказывалось.
Для того, чтобы понять механизм и масштабы доносительства, охватившего
страну, приведем характерный для середины 30-х годов и ставший
хрестоматийным пример жуткого желания «писать» на людей в партийные органы
или НКВД. Речь идет о некой Николаенко из Киева, при появлении которой на
улице все знавшие ее буквально разбегались в разные стороны. Присутствие
Николаенко на любом собрании вызывало у всех смертельный ужас, поскольку по
ее «сигналам» в столице Украины за неполные два года было физически
уничтожено 8000(!) человек. Когда первый секретарь Киевского обкома партии
П. П. Постышев, один из самых одиозных организаторов репрессий против
украинской интеллигенции, понял, что она просто сумасшедшая, и настоял на
исключении из членов ВКП(б), ее «партийную честь» восстановил сам И. В.
Сталин. Вот несколько слов из его выступления в 1937 году в «защиту»
Николаенко: «В Киеве от Николаенко хотели отмахнуться как от назойливой
мухи. Наконец, чтобы избавиться от этого очень нужного нам товарища, они
осмелились исключить ее из партии. Ни Киевский горком партии, ни Центральный
Комитет компартии Украины так и не помогли ей восстановить справедливость. И
лишь вмешательство Центрального Комитета нашей партии помогло распутать этот
узел. И что показало расследование? Оно показало, что права была Николаенко,
а не Киевский горком партии».
Реабилитированная вождем Николаенко вновь вернулась к написанию доносов, а
на Киев обрушились невиданные по беспощадности чистки. Ошельмованный П. П.
Постышев был переведен секретарем обкома ВКП(б) в Самару и, пытаясь
восстановить свою репутацию, на новом месте начал с невероятной жестокостью
проводить партийные чистки. За время его короткого «наместничества» в
Самарской области в руках НКВД оказалось свыше 100 секретарей райкомов.
Несмотря на это, на гребне большого террора в феврале 1938 года П. П.
Постышев был арестован, а через год расстрелян. Любопытно, что именно
проявленная П. П. Постышевым жестокость в уничтожении партийных кадров в
числе прочих обвинений была поставлена ему же в вину: «Под призывом к
бдительности скрывал свою жестокость и тем самым бросил тень на партию».
Фактически то же самое происходило и в Башкирии. Когда знакомишься с
доносами добровольных и штатных информаторов, протоколами открытых и
закрытых партийных собраний, заседаний парткомов, на которых рассматривались
«сигналы» и результаты расследований их различными комиссиями, а также
материалы обсуждения конкретных лиц на бюро обкома ВКП(б), охватывает
двойственное чувство. С одной стороны — отвращение и гадливость, а с другой
— большое и ни с чем не сравнимое чувство удовлетворения, что после долгих
поисков держишь, наконец, в руках первичные документы, сыгравшие роковую
роль в жизни конкретного человека. И пусть копание в партийной грязи,
«отделение зерен от плевел» потребовало большого количества времени, все это
компенсируется сознанием того, что ты способствуешь восстановлению доброго
имени человека, формально реабилитированного десятки лет назад, но
фактически забытого, поскольку в живых не осталось ни одного родственника,
как в случае с Г. К. Давлетшиным.
Существующими законами запрещено использовать сведения, полученные при
ознакомлении с делами реабилитированных, в ущерб их правам и правам
проходивших по делу лиц и их родственников. Поэтому при дальнейшем изложении
будут опущены фамилии всех тех, кто своими подчас просто виртуозными по
степени изощренности доносами толкнул Г. К. Давлетшина под каток сталинских
репрессий, надолго вычеркнув его имя из истории республики.
Уже в конце 1935 года Г. К. Давлетшин начал нервничать. Он отлично понимал,
что любой человек, занимающий пост наркома просвещения, очень уязвим и рано
или поздно обязательно станет предметом «разоблачения». На примере
окружающих он видел, что обрушивающаяся на человека незаслуженная кара не
имеет предела. Бить начинают упорно и добивают почти всегда до конца.
Стараясь достойно держаться на работе, Г. К. Давлетшин пытался зондировать
возможность уйти с поста наркома просвещения и вплотную заняться
писательской деятельностью2.
Этими мыслями строго конфиденциально Г. К. Давлетшин поделился с одним из
инструкторов обкома партии, который на следующий же день в письменной форме
цинично доложил обо всем секретарю обкома ВКП(б). Этот донос, написанный 13
февраля 1936 года, будет год ждать своего часа и используется тогда, когда
встанет вопрос о судьбе Г. К. Давлетшина как наркома просвещения.
Проявляя бдительность, в начале 1936 года стала искать в своей среде «врагов
народа» и партийная организация Башнаркомпроса. В то время в ее составе
вместе с кандидатами в члены ВКП(б) было менее 20 человек, четверо из них
являлись активными штатными информаторами вышестоящих инстанций. Сначала
вместе со всей педагогической общественностью страны парторганизация
наркомата включилась в критику «школы Покровского»3 и занялась поисками его
последователей в свой среде, затем обрушилась на педологию — направление в
психологии и педагогике, ставившее целью объединение биологического,
социологического и педагогического подходов к развитию ребенка, объявленную
в то время лженаукой. После выявления всех, кто так или иначе был причастен
к этой науке о детстве, стали выявлять чуждые классовые элементы в
руководящем органе просвещения.
Предметом обсуждения стал К. А. Идельгужин, бывший в 1928—1930 годах
наркомом просвещения республики, которого в 1935 году исключили из членов
партии за сокрытие службы в белой армии, в то время работавшего заместителем
директора БашНИИ педагогики4. В № 8 (45) журнала Башнаркомпроса и Совета
Культурного строительства «Культурная революция», вышедшем в начале 1936
года, была опубликована его статья «О коммунистическом воспитании детей в
семье», в которой использовались цитаты В. И. Ленина и И. В. Сталина, якобы
в искаженном виде переведенные на башкирский язык. Это обстоятельство стало
предметом целого ряда очень эмоционально-активных обсуждений. Г. К.
Давлетшин как главный редактор журнала «Культурная революция» оказался
объектом критики. Несмотря на объяснение, что этот номер был подписан в
печать не им, а его заместителем, в апреле 1936 года партийная организация
наркомата, продемонстрировав перед обкомом партии свою бдительность,
потребовала привлечь его к строгой партийной ответственности.
В мае того же года Г. К. Давлетшин был обвинен партийной организацией в том,
что в течение целого года ученым секретарем БашНИИ педагогики,
подчинявшегося Башнаркомпросу, работал бывший член валидовского
правительства И. Мутин. Через несколько месяцев при обсуждении кадровых
вопросов, связанных с комплектацией школ республики преподавателями к новому
учебному году, в вину ему вменили прием на работу ряда учителей — жен бывших
троцкистов, высланных в Башкирию из Москвы, Ленинграда и других крупных
городов. Особенно долго рассматривался вопрос о приеме на работу инспектором
учета и распределения учительских кадров наркомата Е. Худяковой, бывшей жены
ранее разоблаченного и сосланного в Сибирь троцкиста, принятой на столь
ответственный пост по личному указанию Г. К. Давлетшина.
В августе 1936 года в Москве завершился открытый процесс по делу
«антисоветского троцкистско-зиновьевского центра», и тотчас началась шумная
кампания по пропаганде проекта сталинской конституции. При ее обсуждении в
кружке политучебы Башнаркомпроса одним из беспартийных слушателей был задан
ряд «провокационных» вопросов: «Почему, когда в стране Конституцией
декларируется право на труд, высланные в Башкирию по обвинению в
принадлежности к троцкизму учителя не принимаются на работу?», «Почему, если
право на образование гарантируется всем гражданам страны, в 10-летку
принимаются не все желающие?» Руководитель кружка Г. К. Давлетшин стал
отвечать, тогда как даже постановка таких вопросов, по мнению парткома, не
могла быть допущена. Информатор тотчас доложил об этом в обком.
Однако это были «цветочки», а «ягодками» для Г. К. Давлетшина стали события,
развернувшиеся осенью и в начале зимы 1936 года. В сентябре при обсуждении
на закрытом партийном собрании вопроса о повышении бдительности в рядах
членов партии его прямо обвинили в создании «осиного гнезда» в
Давлекановском педагогическом техникуме, преподавателями которого
одновременно оказались Агишев5, член неофициального творческого объединения,
противопоставившего себя Пролеткульту, Бурангулов6, участник валидовского
движения и «анархист» Кунакбаев7. За допущенную Г. К. Давлетшиным
«принципиально-политическую ошибку и объективное содействие в создании в
Давлекановском педтехникуме группы политически неблагонадежных людей» ему
был объявлен партийный выговор и «в последний раз он был предупрежден о
недопущении политических ошибок». Однако 25 декабря 1936 года «ввиду
осознания ошибок» решение парткома Башнаркомпроса от 21 сентября того же
года было отменено.
Некоторые доносы с позиций сегодняшнего дня кажутся курьезными, но в 1936
году они часто стоили человеку жизни. Так, например, Башнаркомпрос получил
из Москвы тираж «Крестьянской газеты для начинающих читать» со статьей
известного всей стране шахтера Алексея Стаханова «Учиться никогда не
поздно», предназначенной для обязательной рассылки во все сельские школы
страны, в том числе и Башкирии. Информатор сообщает в обком, что 4
экземпляра этой газеты, употребленной не по назначению, были обнаружены им в
общественном туалете наркомата, которым руководил Г. К. Давлетшин. К доносу
был приложен один (чистый) экземпляр упомянутой газеты (по-видимому, для
ознакомления работников обкома с содержанием статьи).
Особое внимание в те годы уделялось информации, исходящей из «компетентных»
органов. Пройдет чуть больше года, и именно НКВД, а не партийным органам,
обвиненным в политической беспечности и слепоте, будет поставлена в заслугу
«практика действительного разоблачения врагов народа». 14 декабря 1936 года
под грифом «совершенно секретно» на стол первого секретаря Башкирского
обкома ВКП(б) Я. Б. Быкина легло сообщение начальника УНКВД по Башкирии о
том, что при проверке правильности аттестации учителей Нуримановского района
нарком просвещения Г. К. Давлетшин ночевал на квартире учителя —
«антисоветчика» Кильдебекова, сына муллы, отец которого был раскулачен, что
после аттестации ежедневно в присутствии наркома устраивались ужины со
спиртными напитками, что Г. К. Давлетшин приставал к женам учителей и даже
грозил при этом пистолетом. Заканчивалось все словами: «Изложенное сообщаю
на Ваше усмотрение. Со своей стороны считаю, что материал обязательно должен
быть проверен на месте».
Реакция обкома была незамедлительной. 3 января 1937 года на месте разбирался
член бюро обкома Р. В. Абубакиров. Были опрошены и дали письменные
объяснения девять человек. Оказалось, что за три дня пребывания Г. К.
Давлетшина в Нуримановском районе было аттестовано 255 учителей и все было
сделано правильно, за исключением кандидатуры Кильдебекова. На квартире
последнего нарком ночевал одну ночь, и то по недоразумению, а две другие —
на квартире директора школы. Были подтверждены факты организации ужинов со
спиртными напитками, на которых присутствовал нарком, однако его участие в
распитии их было чисто символическим. Никаких фактов приставания к женам
учителей, дебоша и прочих провинностей со стороны Г. К. Давлетшина
установлено не было.
И тем не менее 11 января 1937 года, когда результаты расследования были
доложены на бюро обкома ВКП(б), за «пьянство и отсутствие политической
заостренности в руководстве делом народного просвещения» Г. К. Давлетшину
был объявлен строгий выговор. Одновременно он был предупрежден о том, что в
случае повторения указанных ошибок и совершения аналогичных проступков в
дальнейшем будет снят с работы, будет также поставлен вопрос и о его
партийности. Примечательно, что партийная организация Башнаркомпроса о
случившемся не была даже поставлена в известность.
Однако, как говорится, шила в мешке не утаишь. Лица, «жаждущие крови»
наркома Г. К. Давлетшина, решились на последний шаг. В обком партии
практически одновременно, что говорит о явном сговоре, от одного из
информаторов Башнаркомпроса и бывшего сослуживца Г. К. Давлетшина по
Башкниге поступили «документы» о его половой распущенности. Одновременно на
стол Я. Б. Быкина был положен и годичной давности донос о пьянстве наркома,
написанный одним из инструкторов обкома и ранее не использованный.
Для того, чтобы понять реакцию обкома ВКП(б), следует напомнить о тех
событиях, которые в те дни происходили в стране. 28 января прокурор А. Я.
Вышинский с пафосом произнес свою обвинительную речь при завершении процесса
по так называемому «параллельному антисоветскому троцкистскому блоку». 18
февраля, за неделю до открытия пресловутого февральско-мартовского Пленума
ЦК ВКП(б) 1937 года, И. В. Сталин буквально толкнул в объятия смерти Серго
Орджоникидзе, ушедшего из жизни, но не захотевшего отдать на заклание на
этом пленуме указанных вождем руководителей промышленности, у истоков
которой стоял нарком.
По-видимому, боясь за свою участь, обком партии был вынужден «сдать» Г. К.
Давлетшина. 22 февраля 1937 года «за пьянство, не обеспечение руководства
работой наркомата» он был снят с должности наркома просвещения. В протоколе
заседания Башкирского областного комитета ВКП(б) содержалось и «Особое
постановление», содержание которого стало доступным только в последнее
время: «В связи с поступившими материалами о половой распущенности
Давлетшина поручить тов. Тимонину (партколлегия КПК по Башкирии) и тов.
Хазову (прокуратура БАССР) срочно проверить весь поступивший материал в
отношении Давлетшина и о результатах доложить Бюро ОК».
А теперь вернемся на два месяца назад и познакомимся с параллельным
персональным делом Г. К. Давлетшина, раскручиваемым парткомом Башнаркомпроса.
Его начало было связано с увольнением с работы инструктора школьного отдела
Караидельского роно комсомольца С. М. Муратова. При обсуждении проекта
сталинской конституции Сагит Муратов не проявил подобающего для того времени
рвения и в своем высказывании не «заклеймил» троцкистско-зиновьевских
врагов, а потому через неделю после ее принятия, а именно 13 декабря 1936
года, приказом заведующего роно был уволен с работы. Он обратился с жалобой
в Башнаркомпрос, и приказом от 17 января 1937 года Г. К. Давлетшин
восстановил его на работе до разбора дела по существу.
Тем временем Караидельский райком комсомола, обнаружив в документах С.
Муратова отсутствие учетной карточки члена ВЛКСМ, вслед за приказом
заведующего роно об увольнении с работы исключил его из комсомола. Районный
отдел народного образования после получения копии приказа наркома
просвещения о восстановлении С. Муратова на работе уволил его вторично 23
января 1937 года.
Обком комсомола, куда Сагит Муратов обратился с жалобой, посчитал его
механически выбывшим из членов ВЛКСМ, как не имевшего учетной карточки. Это
обстоятельство вызвало бурную реакцию со стороны комсомольских вожаков
Караидели, поскольку они исключили его из комсомола за антисоветскую
агитацию, как человека, активно выступившего в защиту
троцкистско-зиновьевской банды.
2 февраля 1937 года нарком просвещения Г. К. Давлетшин вторично восстановил
С. Муратова на работе, собственноручно написав на соответствующем документе:
«Нельзя издеваться над человеком, восстановить на работе до выяснения всех
подробностей и оплатить вынужденный прогул».
3 марта в республиканской газете «Комсомолец Башкирии» вышла статья «Враг
под защитой», в которой теперь уже бывший нарком просвещения Г. К. Давлетшин
прямо обвинялся в «покровительстве врагу, откровенному защитнику
троцкистско-зиновьевской банды». Через две недели, обсудив эту статью,
партком наркомата вынес постановление: «Указать Давлетшину, что он допустил
политическую ошибку, рекомендуя перевести Муратова, выступившего с защитой
троцкистов, врагов народа, инструктором роно в другой район».
7 марта 1937 года «за политическую близорукость, беспечное отношение к
вылазкам врага» партком Башнаркомпроса объявил Г. К. Давлетшину выговор,
одновременно отменив свое решение от 25 декабря 1936 года о снятии
предыдущего выговора, данного в сентябре, как неправильное. 22 марта того же
года «Комсомолец Башкирии» в рубрике «По следам наших выступлений» сообщил
читателям, что «в Башнаркомпросе Муратов нашел прямого покровителя в лице
наркома просвещения Давлетшина, а партком Башнаркомпроса не сумел
разобраться с этим вопросом по существу, смазал его, и мы настаиваем на том,
чтобы решение парткома было пересмотрено».
13 марта 1937 года Г. К. Давлетшин обратился с письменным заявлением в обком
ВКП(б) на имя секретарей Я. Б. Быкина и А. Р. Исанчурина. Признавая, что он
не осилил порученную ему партией работу в Башнаркомпросе, и анализируя, в
силу каких обстоятельств, он закончил свое заявление следующими словами:
«Это могло случиться только потому, что к себе относился некритически, не
давал полного отчета о своем поведении, об ответственности перед партией и
народом.
Мне остается только один выход из этого положения — с новой силой и энергией
бороться не покладая рук, до последней капли крови за партию, за страну
социализма, доказать делом преданность ей и добиться снятия с меня того
позора, который висит надо мной тяжелым грузом. Я готов встать для партии на
любую работу. Я для партии еще не потерянный человек, я еще могу принести
партии много пользы. При этом прошу учесть два обстоятельства, относящихся
ко мне: мои ограниченные административные и хозяйственные способности. Я же
писатель, и думается, что мог бы принести больше пользы в области литературы
— творческой и культурно-пропагандистской работе. У меня было и есть большое
стремление отразить Сталинскую эпоху в художественной литературе на
башкирском материале в виде 3-томного романа, один из которых в черновике
уже закончен. Я мог бы сдать его в издательство к 20-летию Великой
Октябрьской революции».
Никакого ответа на заявление Г. К. Давлетшина не было. Рассмотрение его
дела, полученного партколлегией КПК по Башкирии, по существу, было сведено к
формальному сбору информации о выговорах и подшивке доносов. Единственным
новым документом, который оказался в этом деле, было «Объяснение Г. К.
Давлетшина по бытовым вопросам» , в котором он полностью и в самой
категоричной форме отверг все предъявленные ему обвинения и указал, кто и по
какой причине, на его взгляд, их выдвинул. И тем не менее, с подачи
партийного следователя, по существу единолично решившего судьбу бывшего
наркома просвещения, 7 мая 1937 года Парткомиссия КПК по Башкирии исключила
Г. К. Давлетшина из членов ВКП(б). Примечательно, что партийная организация
наркомата узнала об этом совершенно случайно только через месяц.
К этому времени начали сгущаться тучи над более высокопоставленными
партийными и государственными работниками Башкирии. Так, например, первый
секретарь Башкирского обкома ВКП(б) Я. Б. Быкин был вынужден 3, 4 и 5 мая
1937 года в письменном виде объясняться перед членами бюро, почему органами
НКВД арестован его 20-летний сын, работавший в то время в системе наркомата
путей сообщения. Начались систематические атаки на председателя БашЦИК А. М.
Тагирова8, правда пока как писателя, допустившего однобокое понимание
принципа партийности в литературе, и председателя Союза писателей Башкирии,
покрывающего вылазки «врагов народа».
На XVII Башкирской областной партконференции, которая состоялась 5—12 июля
1937 года, Г. К. Давлетшин в дополнение к материалам уже законченного
персонального дела публично был обвинен и во вражеской политической
деятельности. В рассказе «Куналтак тормош» («Пустопорожняя жизнь»),
опубликованном в 1924 году в журнале «Белем» и переизданном в 1935 году, при
описании жизни богатой немецкой колонии и бедной башкирской деревни в одном
из сельских районов республики он якобы специально противопоставил жизнь
советской Башкирии и фашистской Германии. Нисколько не смущаясь тем, что
Гитлер пришел к власти через 8 лет после первой публикации рассказа, И. И.
Тимонин — председатель партколлегии КПК по Башкирии, свое обличительное
выступление, которое в стенограмме занимает две страницы, закончил словами:
«Реализм Давлетшина — вражеский реализм».
17 июня 1937 года протокол парткомиссии по делу Г. К. Давлетшина был
рассмотрен в числе десятков других, направленных для согласования с бюро
Обкома ВКП(б) для исключения из членов партии. Немногие знают, что в то
время судьба каждого, попавшего в такой список, определялась всего лишь
одной строкой протокола: фамилия, инициалы, номер протокола КПК и дата его
принятия. Изредка на 2-й строке можно увидеть короткие, но очень емкие
примечания типа: «исключить, как особо замаскировавшегося врага» или
«исключить, а дело передать для расследования в НКВД».
А теперь вернемся к апелляции Г. К. Давлетшина в Комиссию партийного
контроля при ЦК ВКП(б), в которой он фактически подвел итог своей жизни, еще
не зная, когда и кем она будет прервана.
«Я же был активным работником революции, отдавая за нее все, что имел. Я был
первым, кто перевел «Коммунистический манифест» Маркса и Энгельса на
татарский язык еще в 1918 году. Этот перевод был издан тиражом 50 тысяч
экземпляров по личному указанию товарища Сталина, которому я сам вручил
рукопись сделанного мною перевода… За все 20 лет моей работы на любых
должностях я не растратил без дела ни одной советской копейки. И, наконец,
из простой деревенской девушки я воспитал первую башкирскую писательницу —
свою жену9.
Я не могу себе представить беспартийную жизнь. Какова она будет и смогу ли я
активно бороться и работать для партии и социалистического народа, будучи
беспартийным? Неужели моя 20-летняя сознательная партийная жизнь, активная
большевистская борьба против всех и всяческих врагов нашей партии и Родины,
борьба за социализм и коммунизм вдруг сотрутся бесследно? Нет, этого не
будет, я обязан умереть большевиком!
Желание бороться, работать и быть активным строителем социалистического
общества во мне огромное. Я еще мог бы приносить много пользы в нашей борьбе
за коммунизм, работать с новой силой и энергией, бороться и работать не
покладая рук, до последней капли крови за партию, за народ, за великое
радостное будущее. Вот мечта моей жизни. Обращаюсь к высшему органу
Партийного Контроля своей партии и прошу вернуть меня в ряды своей родной,
боевой, славной партии».
В худших традициях советского времени это заявление Г. К. Давлетшина из
Москвы вернулось в Уфу для повторного рассмотрения в КПК по Башкирии, однако
работа этой Комиссии в начале августа 1937 года уже сама стала предметом
серьезного разбирательства. В Башкирию для проверки заявлений, поступивших
на имя Сталина об отсутствии бдительности и либеральной политике Башкирского
обкома ВКП(б) по отношению к чуждым и враждебным элементам, приехала член
КПК при ЦК ВКП(б) М. М. Сахъянова. 29 августа в адрес И. В. Сталина и Н. И.
Ежова она отправила большую докладную записку, содержащую огромный
фактический материал, свидетельствующий, по ее мнению, о том, что
«руководство почти всех республиканских, советских, хозяйственных органов
Башкирии засорено социально чуждыми и враждебными элементами, новые растущие
работники не выдвигаются, в росте кадров застой. Проверка установила, что
Башкирский Обком ВКП(б) получал немало сигналов о враждебной деятельности и
чуждом прошлом многих ныне разоблаченных врагов со стороны отдельных
партийцев, а иногда и целых организаций, но эти сигналы замазывались, а
враги оставались не разоблаченными. Мало того, Бюро Обкома и его секретари,
зная о враждебном прошлом многих националистов-валидовцев и троцкистов,
оказывали им политическое доверие, выдвигали их и тем самым засоряли
руководящие, партийные, советские, хозяйственные органы республики».
В плохой работе была обвинена и Парткомиссия КПК по Башкирии, было
предложено рассмотреть прошлое секретарей Башобкома Я. Б. Быкина и А. Р.
Исанчурина: «На основании изложенных фактов считаю, — заключила М. М.
Сахъянова, — что теперешнее руководство Обкома ВКП(б) Башкирии не в
состоянии возглавить борьбу с врагами народа и обеспечить правильное
партийное руководство делом ликвидации последствий вредительства, поэтому
прошу ЦК ВКП(б) обсудить вопрос о руководстве Башкирской партийной
организации».
Другую записку М. М. Сахъянова адресовала заведующему отделом руководящих
партийных органов ЦК ВКП(б) Г. М. Маленкову. В ней сообщалось, что
парткомиссии КПК по Башкирии ею было предложено расследовать дела целого
ряда работников БАССР по прилагаемому списку. Записка заканчивалась фразой:
«Если вопрос о партийном руководстве Башкирской организации в ближайшее
время не будет разрешен, считаю необходимым немедленно проверить состав
работников ОК ВКП(б) и Уфимского Горкома. Кроме того, нужно было бы
проверить состав всех секретарей райкомов».
7—11 сентября 1937 года состоялся II пленум Уфимского горкома ВКП(б), в
решении которого подчеркивалось, что «Обком и Горком ВКП(б) в деле
разоблачения и выкорчевывания троцкистско-бухаринских и националистических
бандитов — врагов народа — проявили недопустимую бездеятельность». Наряду с
самобичеванием практически всех ответственных партработников, на пленуме
выступил и И. И. Тимонин, уже бывший секретарь парткомиссии КПК по Башкирии,
с самокритикой в недостаточном выполнении указаний Сталина по разоблачению
«врагов народа» и сообщивший о перетряске фактически всего ранее
возглавляемого им аппарата КПК. На пленуме присутствовала и М. М. Сахъянова.
Давая оценку деятельности Башкирской партийной организации, она, в
частности, сказала, что «практика разоблачения врагов народа в Башкирии
говорит о том, что эту работу проводят, в основном, органы НКВД, а
парторганизация, партийные и беспартийные массы остаются в стороне. Это
произошло потому, что парторганизация Башкирии не была мобилизована на
борьбу с последствиями вредительства».
Выступления участников пленума горкома были опубликованы в газете «Красная
Башкирия». Ее страницы в те дни пестрели материалами по разоблачению «врагов
народа» как в руководящих органах республики, так и на местах. 17 сентября в
газете «Правда» появилась большая статья о положении в Башкирии под
названием «Кучка буржуазных националистов». В тот же день в «Известиях»
вышел материал «Башкирские буржуазные националисты и их покровители», а 22
сентября — «Буржуазные националисты из Башкирского Наркомпроса». Серию
публикаций в центральной печати о положении в республике завершила 24
сентября газета «Правда» статьей «Политические банкроты».
Фактически это был полный разгром областной парторганизации, хотя его обычно
связывают с III пленумом Башкирского обкома ВКП(б), прошедшим 4—6 октября
1937 года, которым лично руководил секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Жданов. На
пленуме были «разоблачены и разгромлены», исключены из партии, а затем и
арестованы 8 членов бюро обкома, в том числе Я. Б. Быкин, А. Р. Исанчурин и
Р. В. Абубакиров. Из состава членов пленума и из рядов ВКП(б) были исключены
12 человек, в том числе проработавший всего несколько месяцев новый нарком
просвещения И. Х. Абызбаев, бывший секретарь КПК по Башкирии И. И. Тимонин,
член парткомиссии КПК В. А. Рябов и прокурор республики Г. И. Хазов.
Впоследствии большинство из них были репрессированы, прокурор при аресте
застрелился.
Выступая на пленуме с заключительным словом, А. А. Жданов сказал: «Нанесен
удар в самый контрреволюционный центр в Башкирии. Столбы подрублены, заборы
повалятся легче. Ясно, Башкирия не оазис, а место классовой борьбы. Скорее
забыть проклятые фамилии. Осиновый кол на их могиле».
Мы подробно остановились на трагических страницах истории партийной
организации Башкирии, чтобы лучше понять поведение Г. К. Давлетшина во
внутренней тюрьме НКВД города Уфы, куда он попал после ареста 30 августа
1937 года. В постановлении об избрании меры пресечения он был обвинен в
преступлениях, предусмотренных статьей 58 пункт 11 Уголовного Кодекса РСФСР
(всякого рода деятельность, направленная на подготовку и совершение
политических преступлений).
Из материалов следственного дела Г. К. Давлетшина, хранящегося в УФСБ по РБ,
следует, что первые две с половиной недели ежедневных допросов он
категорически отвергал все предъявленные ему обвинения как участнику
контрреволюционной буржуазной националистической повстанческой организации,
якобы действовавшей в Башкирии.
В следственных материалах нет прямых указаний на то, был ли Г. К. Давлетшин
ознакомлен с упомянутыми выше материалами, опубликованными в газетах
«Правда» и «Известия». По-видимому, все-таки это было сделано, ведь в двух
из трех статей фигурировала и его фамилия. Можно только догадываться, какие
чувства испытал Г. К. Давлетшин в те дни, ясно понять, как, сломавшись
морально, в конце сентября 1937 года он начал давать «признательные
показания».
Нельзя сбрасывать со счетов и тот факт, что в целях получения от
арестованных признаний в совершении «контрреволюционных преступлений» по
отношению к ним, по-видимому, применялись незаконные методы ведения
следствия. Официальные сведения об этом по Башкирии крайне скудны. Приведем
небольшой фрагмент из опубликованных воспоминаний К. К. Азнабаева,
известного журналиста, бывшего в 1937 году ответственным редактором газеты
«Башкортостан», который арестовывался в 1937 и 1946 годах, но остался жив
после отбытия в общей сложности почти 10 лет исправительно-трудовых лагерей:
«…В скором времени я счет потерял, каждую ночь водили на допрос, до зари
твердили только одно: подпиши…, подпиши…, подпиши… Работал конвейер — три
здоровенных бугая встают по углам, бьют по очереди, отдыхая. Самое
невыносимое — их матерщина, до которой даже додуматься невозможно. Особенно
убивало, когда затрагивали национальность и патриотические чувства. Когда
ведут по коридору, делают так, что ты лицом к лицу ни с кем не встречаешься,
в крайнем случае поворачивают лицом к стене. Все же один раз я увидел
нечаянно А.Исанчурина: огромный крепкий мужчина превратился в маленького
скрюченного доходягу, да простит меня его душа. Мне показалось, что даже губ
у него не стало, втянулись вовнутрь. Вот ведь до чего можно довести
человека».
Самое ужасное состояло в том, что добытая такими методами «информация» при
отсутствии каких-либо фактических материалов часто служила единственным
основанием для составления на арестованных протоколов допросов, которые
становились предметом рассмотрения их дел во внесудебном порядке.
Позднее, в августе 1938 года, Л. П. Берия, сменивший Н. И. Ежова на
должности наркома внутренних дел, несколько изменил репрессивную политику
НКВД, предложив новую платформу работы, изложенную в постановлении ЦК ВКП(б)
и СНК СССР «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». В этом
документе, в частности, осуждался описанный выше упрощенный порядок
расследования, официально было признано наличие многочисленных фактов
извращения советских законов, фальсификации следственных документов,
привлечение к уголовной ответственности совершенно невинных людей. Были
ликвидированы и «судебные тройки», в пропагандистских целях освобождены из
лагерей и колоний около 300 тысяч «необоснованно заключенных» и наказаны
наиболее рьяные сотрудники НКВД, в том числе и по Башкирии.
28 декабря 1939 года за нарушение революционной законности был расстрелян
ставший в октябре 1937 года наркомом внутренних дел Башкирии А. А. Медведев,
обвиненный в том, что давал преступные указания о «форсировании»
следственных дел и обязательном получении от арестованных признательных
показаний. Был расстрелян и начальник 3-го отделения ГУБ НКВД по Башкирии Л.
А. Альбицкий. Он и другие сотрудники этого отдела (Нуретдинов, Максимов,
Ерохин и Карпович), приговоренные к различным срокам отбытия наказания, были
обвинены в том, что первый заставлял получать, а другие лично добивались от
арестованных признания в не совершенных ими преступлениях, практиковали
«конвейерную систему» допросов, «стойки», избиения, необоснованно содержали
арестованных в специально оборудованных камерах.
Но все это было потом, а в 1937 и первой половине 1938 года допросы зачастую
превращались в фарс и состояли в подписании обвиняемыми заранее
заготовленных текстов в форме «вопрос-ответ». По-видимому, все это имело
место и в случае с Г. К. Давлетшиным, причем в заготовленных ответах явно
чувствуется помощь людей, хорошо разбирающихся во всех тонкостях работы Г.
К. Давлетшина, как наркома просвещения, так и писателя. На каждом листе
протокола обвиняемый расписывался, и потому лист был «официальным
документом» вне зависимости от того, в каких условиях были получены ответы.
Приведем несколько фактов «контрреволюционной деятельности» Г. К. Давлетшина,
выбитых из него за 8 месяцев допросов. Делаем это исключительно для того,
чтобы показать их абсурдность. Он «признался», что вредил, участвуя в
издании националистических учебников, в редактируемом им
литературно-художественном журнале «Яны юл» («Новый путь»), сознательно
протаскивал контрреволюционные националистические произведения, в рассказе
«Кунак» («Гость») ставил вопрос о безысходности жизни бедного крестьянства
при Советской власти, а в рассказе «Тревога», клеветал на Красную Армию.
Он «признался», что большинство из 230 разрешенных к открытию в республике
школ хотел сделать исключительно башкирскими и лишь 60 — доступными для
других национальностей, целенаправленно подбирал кадры учителей и
руководителей народного просвещения по национальному принципу, причем
исключительно из лиц, настроенных антисоветски, чтобы вызвать недовольство
населения, посылал учителей-башкир в татарские школы, а учителей-татар в
башкирские школы…
9 июня 1938 года Г. К. Давлетшину было предъявлено обвинение по нескольким
пунктам «расстрельной» 58 статьи Уголовного Кодекса РСФСР. На следующий день
его дело было рассмотрено и вынесен приговор:
«Предварительным и судебным следствием было установлено, что Давлетшин с
1923 года являлся участником к/р буржуазно-националистической, а
впоследствии — террористической организации, действовавшей на территории
Башкирской АССР и ставившей целью вооруженное свержение Советской власти и
создание пан-тюркистского буржуазного государства под протекторатом Германии
и Японии. По контрреволюционной деятельности был связан с активными
участниками этой организации… и другими, по заданию которых работал в
БашГосиздате, а затем Союзе писателей, занимался вредительством по линии
народного просвещения и литературы, направленным на засорение учительских
кадров социально чуждыми людьми и издание к/р литературы. Был в курсе
повстанческой деятельности и разделял террористические методы борьбы
организации в отношении руководителей ВКП(б) и Советского правительства.
Признавая Давлетшина виновным в совершении преступлений, предусмотренных
статьями 58-2, 58-7, 58-8 и 58-11 УК РСФСР и руководствуясь статьями 319 и
320 УПК РСФСР Выездная сессия Военной Коллегии Верховного Суда СССР
приговорила Давлетшина Губайдуллу Киреевича к высшей мере наказания —
расстрелу с конфискацией всего личного принадлежащего ему имущества.
Приговор окончательный и на основании постановления ЦИК СССР от 1 декабря
1934 года подлежит немедленному исполнению».
В тот же день в 23 часа 15 минут приговор был приведен в исполнение.
28 мая 1956 года Верховным судом СССР была назначена специальная экспертиза,
связанная с рассмотрением возможной реабилитации Г. К. Давлетшина. В течение
13 месяцев было собрано большое количество дополнительных материалов, и 25
июня 1957 года Военная Коллегия Верховного Суда СССР приговор от 10 июля
1938 года по вновь открывшимся обстоятельствам отменила, а дело прекратила
за отсутствием состава преступления. Коллегия учла, что возглавлявшие
расследование по делу Г. К. Давлетшина бывший нарком внутренних дел
Башкирской АССР Медведев, бывший начальник 3 отдела УГБ НКВД БАССР
Альбицкий, а также работники этого отдела Нуретдинов и Максимов в 1939—1941
годах были преданы суду и осуждены за фальсификацию этого и других уголовных
дел и применение незаконных методов следствия.
В заключение несколько слов о судьбах тех, кто писал доносы.
Большинство добровольных «информаторов», демонстрируя скрытое, а подчас и
откровенное приспособленчество к быстро менявшейся в те годы власти, в
конечном итоге запутались в том, кому и о чем доносить, и были арестованы.
Некоторые из них в «бериевскую оттепель» 1939 года были освобождены и как
подвергшиеся репрессиям «в качестве необоснованно осужденных» оказались даже
в «Книге жертв политических репрессий РБ». Разным мерам наказания были
подвергнуты практически все, кто был втянут в кампанию по «разоблачению
врагов народа» по долгу службы. Некоторые умерли своей смертью. Однако, как
говорится, от суда человеческого можно убежать и спрятаться, а от Божьего —
никогда.
Примечания:
1 По официальным данным в Башкирии 30-х — начала 50-х годов по обвинению в
политических преступлениях репрессировано свыше 50 тысяч человек. В
соответствии с Указом Верховного Совета СССР от 16 января 1989 года
реабилитированы все граждане, репрессированные в указанное время
внесудебными органами (тройками НКВД-УНКВД, коллегиями ОГПУ и особыми
совещаниями НКВД-МГБ-МВД СССР), кроме изменников Родины, карателей и
нацистских преступников периода Великой Отечественной войны, участников
националистических бандформирований и их пособников, а также работников,
занимавшихся фальсификацией дел, и лиц, совершивших уголовные преступления.
К концу 2002 года по линии УФСБ по РБ реабилитировано 47 тысяч человек.
2 Г. К. Давлетшин начал активно печататься с середины 20-х годов. В 1925
году он — автор ряда рассказов, в том числе «Бедная жизнь», о жизни
туксуранских башкир. В 1927 году опубликовал повести «Зильский» и «Гость»,
посвященные классовой борьбе в башкирской деревне 20-х годов. Позднее
приступил к написанию романа «Коммуна», который остался незавершенным: в
1936 году вышли отдельные его главы, в том числе «Красноармеец», ставший
хорошо известным.
3 Покровский М. Н. (1868—1932), историк, академик АН СССР (1929), с мая 1918
года и до конца жизни — заместитель наркома просвещения РСФСР, один из
организаторов Социалистической Академии (1918), Государственного Ученого
Совета (1919), Института Красной профессуры (1921). В книге «Русская история
в самом кратком очерке» (1920), получившей высокую оценку В. И. Ленина,
усеченно и извращенно рассматривалась русская история. Так, например, он
обнаружил классовую борьбу пролетариата (?!) против буржуазии в древнем
Новгороде. Прах М. Н. Покровского был погребен в Кремлевской стене, а сам он
назван И. В. Сталиным «всемирно известным ученым-коммунистом и руководителем
теоретического фронта». Однако уже в середине 30-х годов «школа Покровского»
начала резко критиковаться вождем, а его учение объявлено «антимарксистским
и вульгарным социализмом».
4 Идельгужин К. А. (1895—1937), в 1922—24 годах — директор Башкирского
института народного образования (Оренбург), ответственный редактор газеты
«Башкортостан» (1925—1928), нарком просвещения БАССР (1928—1930),
заместитель директора БашНИИ педагогики (1934—1936). В 1926 году опубликовал
книгу «Башкирское движение в 1917, 1918, 1919 годах», ставшую первой работой
по истории башкирского национального освободительного движения. В 1936 году
обвинен в национализме и осужден на 5 лет. В 1937 году за те же действия
осужден вторично и расстрелян. Реабилитирован (1989).
5 Агишев С. И. (1904—1973), в то время журналист, впоследствии известный
башкирский писатель (псевдоним Сагит Агиш), автор нескольких повестей и
романов о жизни башкирской деревни. Лауреат республиканской премии Салавата
Юлаева (1975).
6 Бурангулов М. А. (1888—1966), в то время преподаватель башкирского языка,
драматург, пьесы которого уже в 20—30 годы фактически составляли основу
всего репертуара башкирского театра. В 1937 году был арестован по обвинению
в «буржуазном национализме», но вскоре отпущен. Стал классиком башкирской
литературы, внес вклад в развитие башкирской фольклористики, народный сэсэн
Башкортостана (1944). В 1945 году вновь был подвержен гонениям, в 1950 году
лишен всех званий и наград и осужден на 10 лет. Реабилитирован (1959).
7 Кунакбаев Х. А. (1912—1943), башкирский поэт (псевдоним Хусаин Кунакбай),
в 1930—36 годах — работник газеты «Кызыл Башкортостан» и Башкирского
радиокомитета, позже — преподаватель в Давлекановском и Стерлитамакском
педучилищах. Погиб на фронте.
8 По нескольким доносам, в том числе и одного из известных башкирских
писателей, в конце июня 1937 года А.Тагиров был арестован, 27 июля выведен
из состава президиума БашЦик, 11 августа исключен из партии. 27 сентября
того же года расстрелян «как один из руководителей антисоветской
националистической повстанческой организации в Башкирской АССР, связанной с
разведцентром Турции». Реабилитирован (1956).
9 Х. Л. Давлетшина (1905—1954), башкирская писательница, делегат I съезда
писателей СССР (1934), к указанному времени автор повестей «Айбика» (1931) и
«Волна колосьев» (1932), посвященных проблеме формирования характера
человека в процессе колхозного строительства. Сразу после ареста мужа была
арестована «за недоносительство» и осуждена на 3 года исправительно-трудовых
лагерей. В 1967 году за роман «Иргиз» (1942—1952) ей посмертно была
присуждена республиканская премия имени Салавата Юлаева.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
