|
|
Пока есть я…
К 100-летию Сагита Агиша
Однажды дедушка возле своего старинного «Ундервуда» с ятями водрузил
большую фотографию в паспарту. Объяснил: «Знакомый фотограф увеличил старое
фото, и видишь, как хорошо получилось».
На меня смотрела женщина с напряженным лицом. На голове шаль, смоляные
волосы разделены прямым пробором, руки послушно лежат на коленях. Больше
всего запомнились эти доверчивые руки. Рядом с ней стоит мужчина в сапогах,
в белой косоворотке и длинном сюртуке нараспашку, на голове тюбетейка.
Мужчина казался моложе, а лицом походил на Тукая, вернее на гипсовый его
бюст, что спрятался за «Ундервудом». Хотя, может, это ощущение рождала
тюбетейка и сам тип лица — вытянутое, с высокими скулами.
«Кто это?» — спросила я у деда. «Мои родители», — ответил он.
Знания о прадедушке мозаичные. Он был образованный. По царскому указу от
нескольких инородческих селений полагалось «выделить» по ребенку для
обучения в Петербурге, что-то типа обязательной квоты. Никто своих детей
отдавать в далекий русский город не хотел. Все твердили: «Пусть вон
Ишмухамета заберут!» Был, говорят, очень уж шустрый, ну и смышленый.
В молодости Ишмухамет — царский офицер, а потом он принял духовный сан, стал
муллой. Мулла из него вышел странный: народ почему-то считал, что он не
очень-то и верует. Не знаю, какие на то были основания. Он дружил с русским
священником. По вечерам они вместе ходили в баню, а после помывки еще долго
играли на мандалине и губной гармошке, говорили за жизнь. Он велел насадить
деревья — целая роща была посажена, — хотя башкиры, народ кочевой, никогда
этим не занимались: привыкли всегда видеть ковыльную степь. На его дворе
вечно толпились попрошайки, он всегда подавал, но при этом произносил
непонятные речи типа: «Нечего тут рассиживаться со своими молитвами. Вот
потому-то вы и нищие, что только болтаете и ничегошеньки не делаете. Бог не
любит ленивых…».
У прадеда было две жены. Старшая, мать деда, вела хозяйство, смотрела за
детьми. Младшая была образованная, ее мулла откуда-то привез. Она обучала
девочек селенья грамоте, читала с ними «Коран» по-арабски и разбирала суры,
торговала в магазинчике при мечети. Младшую дети муллы очень любили.
Ишмухамет-мулла имел четверых детей — двух сыновей и двух дочерей. На
сыновей у него были определенные виды: старший, Мухамет, должен учиться, а
младший, Сагит, остаться при нем, при хозяйстве. Планы отца и сына не
совпадали. Сагит хотел учиться и поэтому твердо решил бежать из дома. Первая
попытка оказалась неудачной, его поймали и вернули. Но он от своей затеи не
отступил, а только ждал удобного момента. И дождался: как-то они с батраком
ночевали в сарае. Он поднялся ни свет ни заря, тихо вышел из сарая, запер
его на замок, а ключ бросил в колодец. И побежал. Но уже не дорогой, а
полями. Время от времени ложился на землю и слушал, нет ли погони. Погоня
была, но 12-летнего Сагита не нашли. Это было в 1917 году.
Дед добрался до Оренбурга, устроился там сначала мальчиком в магазин,
торгующий ситцем. Стоял возле дверей, звонким голосом зазывал клиентов,
потом с шутками-прибаутками «вел» их до прилавка и «сдавал» тепленькими
вкрадчивым продавцам. Но не торговля была его мечтой. Он поступил учиться в
медресе «Хусаиния». Там познакомился и подружился с Мусой Джалилем — об этом
его повесть «Земляки».
Отцу деда доложили, конечно, что его сын в Оренбурге, что, если он хочет,
парня можно вернуть. Но тот махнул рукой: «Насильно ничего не сделаешь.
Пусть учится, раз хочет».
Молодая жена была на стороне мальчика, и в конце концов уговорила мужа
поехать к сыну в медресе. Сама она ради такого случая продала самое ценное,
что у нее было, — серебряное монисто и браслеты с кораллами и бирюзой,
вырученные деньги отдала мужу — «для Сагита». Отец навестил сына, и
состоялось примирение.
В 1919 году дедушка в медресе заболел тифом и внезапно ослеп.
Ишмухамет-мулла, используя какие-то свои привилегии, повез сына к Филатову.
Но тот огорчил: «Атрофия обоих зрительных нервов. Боюсь, мальчика ждет
слепота». Медресе дед вынужден был оставить, вернулся к себе на родину.
Ишмухамет-мулла становился все более странным: речи его поражали откровенной
крамолой, поселявшей смятение среди паствы. Кончил он плохо: перерезал себе
вены. Вскоре за ним умерла и старшая жена. А вторая дожила до старости и
умерла в середине 30-х. Ее помнит моя мама: говорит, мастерица была
рассказывать сказки.
Зрение к деду понемногу возвращалось. Пытливого юношу с городской закваской
в родном Тук-Чуранском кантоне ждала комсомольская юность. Во всех
воспоминаниях, вышедших уже после смерти деда (героический подвиг редактора,
смертельно больного Вазиха Исхакова), он предстает очень живым, моторным
юношей. Многие сравнивают его с ртутью: подвижен, легок на подъем, идеи так
и брызжут из него — сейчас сказали бы «креативен».
Далее все складывалось достаточно типично, как у многих в то время: вновь
Оренбург, Караван-Сарай с расположившимся в нем БИНО — Башкирским институтом
народного образования, откуда, кажется, вышла вся послереволюционная
татаро-башкирская интеллигенция.
В 1924 зрение снова стало стремительно падать. Через полтора года он приехал
в Уфу. А в 1927—28 годах еще успел поучиться в Казанском театральном
техникуме.
Вообще дед был от природы очень артистичен. Обладал прекрасной памятью и
густым, несколько надтреснутым, колоритным голосом. Декламатор был
потрясающий, этот его талант отмечал каждый.
Все, что печаталось в газетах 20-х годов, — многочисленные скандальные
«письма» классиков друг к другу — он без труда заучивал наизусть. И в годы
брежневщины, когда ничего «такого» не печаталось, доставал со дна своей
памяти эти сенсационные письма-дуэли: «Вернись обратно такой артист, я
первый крикну: «назад катись!»…» Но это я забежала вперед.
А тогда, в молодости, несмотря на хрупкость телосложения — дед остроумно
называл себя карманным вариантом мужчины — и плохое зрение, он отхватил
потрясающую девушку. Она квартировала на улице Крупской, неподалеку от того
места, где жил дедушка вместе с приятелями — Али Карнаем и Баязитом Бикбаем.
За миловидной зеленоглазой девушкой с пушистыми косами ухаживал Али Карнай.
По представительности с ним некого было поставить рядом — высокий, красивый.
«Так чем же вы ее взяли?» — как-то спросил деда мой отец. Дед, смеясь,
показал на язык: «Вот этим». Уболтал.
В 30-е годы его караулили те же страхи, что стерегли практически каждого
третьего в этой стране. Товарищей забирали. Дедушка ждал своего часа. В
командировки, а он тогда работал инспектором народного образования, ездил с
полным «боевым комплектом»: сменное белье, сухари, курево, сахар. Но юморной
характер деда и тут его не отпускал.
Приехал как-то в район, пошел в школу на урок. Урок бездарный, нудный. На
перемене подсел к молодухе: «Сестренка, вы сами-то что заканчивали?» —
«Мы-то сами шестимесячные курсы, а ты?». Дедушка пытается анализировать
урок: они же, говорит, дети. Устают быстро. Их нет-нет да и развлечь нужно:
пошутить… «О-о, — отвечает «сестренка», — этого сколько хочешь! Иногда вот
сделаю вид, что пукнула, — хохочут до упада!»
Кто-то написал «куда следует», что дед носит галстук, подаренный врагом
народа Баимовым*. Вспомнили, что в 1927-м он вроде бы входил в
националистическую литературную группу «Большая медведица» («Етегэн»). Хотя
седьмого — в Большой Медведице семь звезд — никогда никто не видел. Его
просто не было. Вспомнили, что по происхождению дедушка отнюдь не
пролетарий. В общем пошло-поехало.
Из Давлеканово, где дед работал в педучилище, его отправили в ссылку в
деревню Серменево Белорецкого района. С женой, четырехлетней дочкой Леной и
двумя восьмимесячными близняшками, Лидой и Лирой. По дороге близняшки
простудились, одну из них, Лиду, похоронили в Серменево.
Зрение катастрофически падало, слух тоже стал садиться. Дед был под
надзором. На его уроки часто приходили непрошеные гости. Тихо входили и
садились на заднюю парту. Дед их не видел. Ученики, обожавшие деда,
предупреждали его: «Агай, сзади сидят!»
Однажды Исмай Гафаров, номенклатурный работник и его друг, встретил деда на
улице и спросил: «Ты чего, Сагит, форточку на кухне не открываешь? Пусть
свежий воздух идет!» С того дня, вернее ночи, в кухонную форточку, выходящую
в темный двор, кто-то подбрасывал буханку хлеба.
Фактурный, красивый башкир Исмай Гафаров и его жена-белянка Хафаза-апа
всегда были в нашем доме самыми дорогими гостями. Когда дед умер, Исмай-агай
пришел без всякого вызова, сказал: «Я обмою его тело».
Деда взяли прямо с урока. Заглянули и поманили пальцем, вручили повестку в
НКВД. Туда же вскоре пришел и Гафаров: «Ну, какой он враг? Я его всю жизнь
знаю, могу поручиться. Если выйдет, что враг, сам застрелю!» Смягчил
ситуацию. Деду было предписано срочно ехать в Уфу — там решат, что делать.
Подвод велено было не давать. А на дворе под сорок мороза, и до станции
верст двенадцать. С двумя маленькими детьми добраться немыслимо. Весь вечер
дед жег письма, дневники, книги: многие их авторы уже сидели. А ночью двое
учеников постучали к нему: «Агай, мы на лошадях! Поехали, пока темно».
Проводили его и вернулись засветло. В тот же день парней исключили из
комсомола как «пособников».
____________
* Баимов Мухтар Ахметгазиевич — башкирский филолог, общественный деятель,
переводчик, журналист. В 1936 г. арестован по обвинению в национализме,
приговорен к высшей мере наказания. Реабилитирован в 1958 г.
Лире этот исход принес инвалидность на всю жизнь — у нее началось сложное
заболевание бронхов. Ей удалили легкое, но врачебный прогноз был
неутешительным: еще лет пять. Но бог распорядился иначе, да и кремлевские
хирурги постарались. Лира умерла в 1997, дожив до 62.
В Уфе деда не посадили, сказали: «Иди пока, найдем, если понадобишься». И
«забыли» о нем на год. Год он и бабушка были без работы. Всю свою жизнь
бабушка удивлялась, как они тогда не умерли с голода. «Такие мысли в голову
приходили, — рассказывала она. — …Аллам сакласын… Что, если уж, мол,
умирать, то надо всем вместе, разом…»
Иногда они со старшей сестрой, у которой своих четверо, совершали
рискованные вылазки — собирали мороженую капусту, оставленную колхозниками в
поле. Варили из нее суп. Бабушка наливала всем по два половника. Маленькая
Лира, прежде чем приступить к еде, быстро заглядывала в кастрюлю: если там
еще что-то оставалось, то ела торопливо, чтоб успеть попросить добавку. А
если кастрюля была пуста, ела медленно, смакуя. Детские ухищрения в борьбе с
голодом.
В начале войны дедушка устроился работать в учительский институт, активно
сотрудничал с газетами, много писал. В ночь перед Новым годом его внезапно
вызвали на какое-то срочное заседание в Союз писателей. Бабушка вытащила
«боевой комплект»: ни минуты оба не верили в «заседание», думали уловка
такая. Бабушка сидела на стуле и тупо смотрела в стену. Сколько сидела —
неизвестно, пока в дверь не забарабанили во всю мощь. Шел четвертый час
ночи. Открыла. На пороге стоял дедушка, весь ватный от усталости, и
улыбался. Из-под мышек торчали две буханки хлеба. Паек писательский на Новый
год. Бабушка заплакала в голос, а он сказал: «Буди детей, будем
праздновать!» Доедая свой ломоть, маленькая Лира все волновалась: точно ли
осталась еще буханка.
Учительский институт закрыли, и дедушка с семьей уехал в деревню Саитбаба
Гафурийского района. Там директором средней школы был ученый Жалиль Киекбаев,
а дед стал завучем.
Дедушка гордился, что в 1941-м, когда немцы стояли под Москвой, вступил в
партию. Говорят, тогда был массовый выход из рядов ВКП(б). Об этом на наших
уроках истории, понятно, и речи не заходило. Кстати, об уроках истории. Я
всегда знала, что отец бабушки был раскулачен и умер в тюрьме. Бабушке,
искавшей его повсюду, однажды удалось увидеть своего отца издали во время
прогулки. «Тогда, — рассказывала бабушка, — только родилась твоя мама
(1931-й год), и я подняла ее над головой и показала ему».
Так вот я как-то без всякой задней мысли, не подумав, назвала бабушку
«кулацкой дочкой». «И чему вас учат в школе, — сказала она тихо. — У нас
никогда не было наемных работников, мы не эксплуатировали чужой труд.
Трудились всей семьей от зари до зари. Имели лошадь и корову — вот и все
кулацкое хозяйство».
Дед в войну часто ездил с фронтовыми бригадами. Как-то уехал с Башкирской
кавалерийской дивизией и вдруг ночью вскочил в поезде: у меня дочь сильно
заболела. «Откуда знаешь? Ты же не мог весточку получить?» — спросил Ахнаф
Харис. «Я сон видел», — ответил дед. «Ты что, будучи коммунистом, веришь в
сны?» — изумился тот. Но дед метался и на очередное увещевание Хариса «не
обращать внимания» сказал: «Запиши дату». Тот записал месяц, день и час.
Вернулся дедушка с фронта сначала в Уфу, к сестре своей жены. Мама
вспоминала, как они с ее двоюродным братом Наилем бегали во дворе на
Зенцова,14 и вдруг увидели дедушку с вещмешком. «Папа!» — радостно завопила
моля мама, а он, боящийся сюрпризов, озабоченно спросил: «Ты почему здесь, а
не в Саитбабе?» — «Так я же сильно болела, лежала в больнице. Меня из
Саитбабы тетя Нафиса Киекбаева привезла».
Дед схватил дочь за руку: «Пошли!» — и они прямиком направились к Харису.
«Ну-ка, — сказал дед, — вытащи свою запись!» Все совпало: и число, и час.
Не знаю, какой Сагит Агиш был отец, но дед он был самый нежный и преданный.
Хотя один раз в жизни он меня наказал, но об этом позже. Расскажу сначала о
наказании им дочери, моей мамы, которое она запомнила на всю жизнь.
Моя мама росла очень общительной, у нее даже кличка была — Стрекоза,
сохранившаяся за ней и в студенчестве. Короче, она страшно любила ходить в
гости к подружкам и пропадать там подолгу. Родители ей неоднократно
говорили, что это плохая привычка — засиживаться у людей, зная, что домашние
волнуются. Мама все пропускала мимо ушей. И вот в очередной раз она явилась
домой затемно. Вошла тихонько на цыпочках, чувствуя, что в этот раз,
пожалуй, не удастся избежать серьезного разговора. Но ее, как ни странно,
никто даже «не заметил». Лишь допив чай и встав из-за стола, дедушка
обратился к бабушке: «Фардана, открой-ка сундук». Большой кованый сундук,
бабушкино приданое, открывался редко. Бабушка пошла открывать, а любопытная
мама уже вертится рядом, осыпает всех вопросами: зачем это, мол, сундук
понадобился? Дедушка своим поставленным, четким голосом: «Давай, Фардана,
доставай мешок. Не этот, тот, который побольше…» — «Зачем мешок?» —
удивляется мама и неожиданно получает ответ: «Мешок, дочка, тебе дадим.
Положим туда краюху хлеба… Что у нас еще, Фардана, дома найдется? Хотя тебе,
может, много и не надо: будешь ходить от подруги к подруге, потихонечку
подъедаться… Ну, а уж когда им надоешь, то придется, конечно, податься в
другие края… Да ведь ты любишь путешествовать?!» Бедная мама стояла как
громом пораженная. От ужаса она даже забыла обычные «правдивые» отговорки. А
потом, придя в себя, категорически заявила, что и шагу не сделает и что они
только силой могут сдвинуть ее с места! Дед не форсировал ситуацию, умел
вовремя остановиться — видимо, он был хороший артист.
В Казани дедушка недолго учился в театральном техникуме. Время было
голодное, и один преподаватель, сердобольный, состоятельный человек,
подкармливал своих питомцев. Дедушке явно симпатизировал, так как он
частенько получал приглашение на воскресные обеды.
Жена того господина не любила голодранцев. «Их много, — видимо, думала она,
— а ее муж не Господь Бог, чтоб накормить всех одним хлебом». Но не то у
парней было положение, чтоб возводить гордость в принцип. Более того,
дедушка принялся вынашивать план, как бы расширить круг подъедающихся — его
друг выглядел неважнецки. Ничего оригинального не придумав, он сказал
просто: пошли, там видно будет.
Пришли они гораздо раньше обеда, и дедушка втянул учителя в надуманный
диспут: активно задавал вопросы, спорил, не соглашался. Но проницательная
жена господина учителя начала подозревать неладное — уж очень затянулся
разговор. Наконец ее терпение лопнуло и она громко позвала: «Обедать!»
Все трое вышли в гостиную, где их взору предстали две тарелки — на всех явно
рассчитано не было. Тогда дедушка, быстро оценивший ситуацию, вежливой
скороговоркой сказал: «Может, Марьям-ханум, и вы с господином учителем к нам
присоединитесь?» Пока та соображала, учитель дружелюбно сказал:
«Действительно, Марьям, пора подкрепиться и нам».
Иногда мне удавалось спровоцировать дедушку на чтение. Это случалось
всякий раз, когда у него было хорошее настроение. Тогда он не отказывался и
начинал с ходу, с места, где стоял. Только делал секундную паузу, и
мгновенно его лицо, фигура преображались. Я быстренько вскакивала на диван
и, схватив бархатную подушку, всячески ее мяла и комкала — от полноты
чувств. Тихо подходила бабушка, тоже садилась.
Дед начинал с Такташа, что-то очень жалостливое. У меня текли слезы, у
бабушки, не любящей выказывать чувства, предательски краснел нос. Потом я
просила «Алтын тарак» Тукая. И в предвкушении сжималась в какой-то комочек.
Дед эту вещь читал блестяще! Я видела жуткую колдунью, неторопливо
расчесывавшую свои длинные, спутанные волосы золотым гребнем. Видела юношу,
прячущегося за деревьями. И то, как он, украв золотой гребень, бежал с
колотящимся сердцем сквозь лес и как колдунья его преследовала.
Пластичен он был невероятно, к тому же мастерски менял тембр голоса. Если бы
в этот момент ко мне прицепить какие-нибудь датчики, уверена, они бы
показывали предельно допустимые нормы.
«Почему ты бросил актерский?» — каждый раз сокрушалась я. — «Так я же ростом
маленький! Что за артист с таким ростом?» — «Но ты же знал об этом, когда
поступал?» — пыталась апеллировать я к логике. — «Думал, вырасту», —
отшучивался дед.
Я и сейчас уверена: в нем умер потрясающий актер.
В том же стихийном домашнем концерте среди исполняемых авторов непременно
фигурировал еще один человек. Хасан Туфан. Старики относились к нему с такой
любовью и пиететом, что это отношение невольно передавалось и мне. Казалось,
в самом звучании имени есть особенная мелодика: Ха-сан Ту-фан.
Никогда я его не видела, но знала: если по радио передают концерт из Казани,
то бабушка с дедушкой обязательно будут ждать песню «Дикие гуси» на его
слова. Я всегда настолько была поглощена созерцанием их лиц, что и в
слова-то не вслушивалась. Понимала, что грустные: так как лица у бабушки и
дедушки делались отчужденными. Они в своей памяти возвращались не в лучшие
времена. Какой-то интуицией ребенка понимала: спрашивать об этом не стоит,
только все испорчу.
И вот однажды услышала: «Хасан-агай приехал в Уфу. Вечером будет у нас».
Ка-а-к?! Тот самый, которого я заочно обожаю?
И он пришел. Я с него глаз не сводила, так напряженно смотрела, что даже не
слышала, о чем говорит. Сухопарый, сутуловатый, с зачесанными назад седыми,
легкими волосами, с выдающимися на узком в продольных морщинах лице скулами,
он казался мне существом неземным. Конечно, такое отношение к нему —
исключительно генное.
Сидели они до глубокой ночи. Когда мы вышли его провожать, на улице было
морозно. Молочная поземка витала над высокими, плавными сугробами. В черном
небе многозначительно сияли звезды. Хасан-агай молодцевато разбежался и
быстро проскользил по удлиненному ледяному озерцу. «Боже мой, в корочках!» —
изумленно ужаснулась бабушка. А дед добавил: «Егет».
Годы спустя в «Кызыл тане» вдруг напечатали некогда запрещенное
стихотворение Хасана Туфана. Благодаря старикам, я имела отрывочное
представление о сталинских репрессиях. Рассказав что-нибудь из этой
«закрытой» темы, дед обычно мягко добавлял: «Но об этом, бапэс, лучше нигде
не распространяться…» Так вот оно, стихотворение Туфана, было о чувствах
человека, вернувшегося из лагеря и увидевшего вместо родного дома пепелище.
Отныне ему принадлежали только могила любимой и кем-то бережно сохраненные
ее серьги.
Стихотворение это я выучила за пять минут: оно сразу легло на память. А два
года спустя, когда деда уже не было в живых, на его 70-летии прочитала эти
строки со сцены: как память о нем и о тех, кто был ему дорог.
В письменном столе у дедушки хранился его «смешной альбом». Это был обычный
альбом для рисования, куда дед приклеивал разные картинки: выделывающую
фуэтэ балерину в пачке или танцоров танго, приникших друг к другу в порыве
страсти. Но все они были с лицами бабушки или дедушки. Дед весьма умело
подбирал «головки», вырезая их из своих и бабушкиных фотографий. Эффект
неожиданности был полнейший, этот альбом всегда с большим успехом ходил по
рукам.
…А моей самой любимой остается их совместная фотография, сделанная в 1929
году, когда они только поженились. Дед юный и похожий на миниатюрного
Маяковского — такая же короткая стрижка. Видимо, многие из артистической
среды тогда под него «косили». Шелковая блуза навыпуск. У бабушки уже
отрезаны роскошные косы, которые были вот только что, на фото полугодовой
давности. И теперь ее волосы короткие, но как всегда вьющиеся, в мягких
колечках возле шеи. Шелковая открытая блуза с раструбами рукавов, юбка
плиссе по колено. На стройных ногах туфли на высоком каблуке и с перемычкой
на пуговке. Взгляд независимый и полный достоинства. Почему-то вспоминается
цветаевское:
Продолговатый и строгий овал…
Черного платья раструбы…
Милая бабушка, кто целовал
Ваши надменные губы?
* * *
Как-то я раскапризничалась и неудачно выступила:
— Вот умру, тогда узнаете…
— Ешь! — оборвала бабушка.
Но внезапно вдохновленная, я опять принялась давить мелодраматическую слезу.
Дед, который и видел и слышал плохо, уловил, однако, интонацию:
— Фардана, о чем это она?
Бабушка глянула выразительно: ну, мол, давай, хотела, чтоб тебя услышали. И
я ничтоже сумняшеся исполнила свой драматичный монолог. Дед неожиданно встал
из-за стола, взял меня за рукав, даже не за руку, а как-то брезгливо с
вывертом именно за рукав, и отвел в ванную: посиди тут. А сам с обратной
стороны подпер дверь ногой. Я чуть с ума не сошла от возмущения и унижения —
как он мог меня так беспардонно закрыть в темной ванной, да еще не давать
выйти! Орала, пока не сел голос. А потом, когда почувствовала, что дедушка
дверь уже не держит, ни за что не хотела выходить. Как теперь с ним
разговаривать? И с бабушкой? Но поняла: спекулировать на смерти и пугать
близких — стыдно.
В дедушкином дворе на Коммунистической, 71 стоял маленький, скромный
особнячок с садом. Там жила вдова художника Ивана Урядова. Существо
совершенно нереальное по доброте, бескорыстности и незащищенности. Она очень
бедствовала, получала рублей 14 пенсии за мужа. Но свое представление о
красоте и достоинстве блюла — ходила быстро и легко, носила корсет, в
волосах — какие-то блестки и стекляшки. У нее кормились яблоками все дети
нашего обкомовского дома. Я была просто загипнотизирована ее необычностью.
«Она же, оказывается, полька, родственница писателя Мицкевича», — сказала
однажды возбужденно старикам. Бабушка засмеялась. «Да! — я бросилась яростно
защищать ее, — родственница! А еще у нее гроб стоит, она заранее его
приготовила, а теперь полирует…» — «Как это, гроб?» — потеряли дар речи
старики. Я, довольная произведенным эффектом, заключила: «Так. Сама сделала.
Она же всю жизнь рамы для Ивана Ивановича делала, и это сделала». — «И ты,
что, его видела?» — озабоченно спросила бабушка. «Нет, но он есть, просто я
не захотела смотреть». — «Правильно, не такая это штука, чтоб еще и
смотреть», — заключил дед.
Пару ночей я просыпалась с рыданиями, уверяя всех, что не хочу умирать.
— Сагит, своди ее к Даяновой, — попросила бабушка.
И мы с дедушкой отправились в совминовскую поликлинику.
Толстая, холеная Даянова спросила певучим голосом, как меня зовут.
— Гузеленька, — ответила я.
— Гузель, значит, — уточнила Даянова.
— Гузеленька, — поправила я.
— Так, — сказала Даянова, — все понятно. — И велела постоять мне за дверью.
Из-за двери я слышала, как она сказала дедушке: — Очень она у вас
избалованная, Сагит-агай. Ну и эмоциональная.
А дедушка весело ответил:
— Просто ласковая. Девочки должны же быть ласковыми, разве нет?
Старикам не очень нравилось, что я все время торчу в этом деревянном доме,
как выражался дедушка, «дышу пылью», хотя им самим, чувствовалось, было
жалко неприкаянную, чудаковатую вдову. Бабушка ее подкармливала. Она вручала
мне кастрюльку с супом, пирожки и учила: «Ты скажи, что у нас были гости,
бабушка, мол, сварила много… — И, не зная, как вырулить из темы, сердито
заканчивала: — А то подумает еще, что это объедки, как бездомной кошке или
нищенке…» Бабушка и не подозревала, насколько права: тетя Тоня и была
настоящей нищенкой. Правда, обладала она 3-4 потрясающими бронзовыми
скульптурами метровой величины и всякими чудесными, изящными вещицами. Но,
видимо, не хотела со всем этим расставаться, а может, просто не знала, куда
и как пристроить.
Как-то утром, еще не встав с постели, услышала, как бабушка рассказывает
деду: «Встретила родственницу Мицкевича. Покупала камбалу за 30 копеек. Для
кошки, говорит, бедняжка. Какое для кошки, сама, конечно, ест».
Надо признать, дедушка выпивал. Конечно, он не валялся как некоторые на
улице, не стрелял по знакомым трешки. «Аллам сакласын», сказала бы на это
бабушка, то есть «боже сохрани». Но частенько приходил красный, так как у
него тут же прыгало давление, говорил громче обычного, хотя и так из-за
плохого слуха говорил как моряк, пытающийся заглушить шум шторма. И если в
Союзе что-то случалось, а случалось практически всегда, то шел с молодняком,
очарованным его обаянием, пропустить рюмку-другую.
Он входил в чинный обкомовский двор, опираясь на дорогую, кубачинской работы
палку. Его пошатывало, он сам с собой тихо вел беседу — шевелил губами,
загибал пальцы. Бабушка в такие моменты как ошпаренная отскакивала от окна,
в которое уже проглядела все глаза, и свистящим шепотом звала меня. Я должна
была выйти и довести деда до дома, не давая никому его перехватить, а еще
лучше — не давая никому с ним заговорить, чтобы не поняли, что Агиш
навеселе.
Я выбегала к нему, и он, увидев меня, светлел лицом: «Бапэс!» Через пару
минут мы вваливались домой, и дед долго пристраивал в заветный угол палку —
явный признак того, что он чувствовал себя виноватым. Шел с объятиями к
жене, а она все тем же свистящим шепотом говорила: «Господи! До чего дошел!
С мальчишками пьешь! Я умру, что с тобой будет?» А действительно, думала я,
дедушка ведь совсем без нее не может. Но дед тут же резонно заключал: «Не-е-т,
Фардана, первым должен быть я, твоей смерти не переживу, ты же знаешь… — И с
ходу просил: — Налей, а? Не хватило. Ей-богу, не хватило». — «Еще чего?!» —
изумлялась бабушка, очень натурально возмущаясь, хотя в буфете у нее была
припасена дежурная чекушка. Но дед весь сценарий знал заранее и
демонстративно шел громыхать посудой в поисках этой чекушки. Рылся там,
чертыхаясь, и бабушка порой не могла сдержать невольной улыбки: так смотрят
на любимых, нашкодивших детей. «Ну что ты, ей-богу, а?» — возмущался дед. И
бабушка доставала ее. Затем чинно садилась рядом, ставила себе рюмку. «Ты
тоже будешь?» — смиренно спрашивал дед. «А как же?» — с вызовом отвечала
она. «Хорошо-хорошо», — соглашался дед.
Рядом с собой на венский стул бабушка ставила пустую банку, не особенно
стараясь замаскировать ее в складках тяжелой бархатной скатерти, и сливала
туда содержимое своих рюмок. Но дед ее нехитрые ухищрения знал, и когда
чекушка пустела, осмелев, наконец, выговаривал: «А теперь то, что в банке…»
Бабушка без слов совала ему зажиленные сто граммов: «На, залейся!» — и
уходила. Дед их с удовольствием выпивал, перемещался из кухни в гостиную,
садился в глубокое кресло, закуривал свою «Лайку», и вот тут я любила начать
с ним говорить, так как дедушка впадал в такой кураж, делался столь
остроумен, памятлив, парадоксален, что публика в моем лице забывала обо всем
на свете. Потихонечку к нам перебиралась и бабушка из соседней комнаты,
садилась на диван, рядом с креслом. Иногда что-то вставляла, короткое,
уточняющее. Всегда только слушала, никогда не перебивала. Никогда не
говорила: нет, это было не так.
— Фардана, ты настоящая Клеопатра. Таких больше нет, да и не было никогда, —
с пафосом произносил он. А потом, смеясь, добавлял: — И не надо.
Бабушка хмыкала.
— Бапэс*, посмотри-ка, глаза у нее зеленые? Должны быть зеленые, как бутылка
из-под «Вермута».
— Хватит говорить глупости! — сердилась бабушка. Я заглядывала в ее глаза:
точно зеленые, но не как стекло бутылки, а светлые, как у кошки тети Тони.
_________________
* Бапэс — малыш, малышка.
— Ты, бапэс, похожа на свою бабушку, такая же умница, и глаза у тебя
зеленые, как у нее.
— А все говорят, что я — копия папы…
— Да? Ну, раз все говорят, значит, так оно и есть, — соглашался он. А уже
через десять минут тихо спал, подложив под ухо маленькие руки, всегда
пахнущие табаком, и согнув ноги в коленях.
Интересно, что ему снится, думала я. Может, как он был маленьким. Как убежал
из дома или работал мальчиком в магазине?..
Как-то на рынке, куда мы с ним часто забредали, дедушка подошел к
деревенской бабе, продававшей мед. Спросил, откуда она. Та была совершенно
без настроения, торговля не шла. «Ты, сестренка, торговать не умеешь», — с
веселой дурашливостью заглянул ей в лицо дед. И вдруг на весь рынок закричал
хорошо поставленным голосом, подняв, как указательный палец, свою палку:
«Эй, народ! Не проходи мимо! Бурзянский мед — всем медам мед. Силу дает
медвежью, ведь только там водятся медведи. Бесстрашие волка дает, хитрость
лисицы, мудрость совы, осторожность оленя. Сердце делает мягким, как воск
дикой бортевой пчелы, которая тоже родом оттуда. После такого меда человеку
жизнь, прожитая без него, кажется никчемной, тьфу просто, а не жизнь...»
Собрались зеваки. Он успевал с каждым перемолвиться словом, на любой
иронично-каверзный вопрос отвечал хитро, с подковыркой, народ смеялся, баба
шустро наливала в банки и бидоны смолянисто-тягучий мед. «Кто такой?» —
доносилось до меня. «Мой дедушка!» — хотела крикнуть я. И тихо, только себе
сказала: «Мой дедушка».
Время от времени мы с дедом ездили на дачу. В электричке всегда много
народа, и я всегда за деда боялась, вдруг его толкнут нечаянно. Но обычно
ему уступали место, все-таки он с палкой, да и узнавали многие. Не любила я
только, когда в электричке встречался кто-нибудь знакомый, — дедушка говорил
громко, привлекая внимание, и многие невольно вслушивались и, кажется, не
всегда его понимали. Так однажды женщине, уступившей ему место, он вдруг
сказал, что на самом деле палка ему нужна только для декорации, некоторые
доверчивые люди, мол, на это попадаются, а так он здоров как бык. «И не
стыдно?» — вдруг спросила женщина. «Очень стыдно», — сокрушенно произнес
дед. Зачем он все это проделывал, я не понимала, а всех этих противных теток
считала своими врагами.
— Сагит, и ты на дачу? — спросил высокий, сухопарый человек в тюбетейке. Это
был Сайфи Кудаш, значит, беседа пойдет в понятном им обоим русле, и никто в
разговор встревать не будет.
— Да решили вот съездить. Как вы, агай?
— Ой, и не спрашивай, — слабым, идущим откуда-то из желудка голосом ответил
Сайфи-агай. — Давление. Вчера было очень плохо, думал, умру, приходила моя
старшая дочь, сделала укол.
— Что вы говорите? — дед потрясенно мотнул головой и сидел пару секунд со
скорбным лицом.
Сайфи Кудаш все рассказывал о своих злоключениях.
— Ну а ты как? — потом спросил из вежливости.
— Я? Здоров как бык! Сам себе удивляюсь. — При этих словах какая-то
мордастая тетка весело обернулась на деда.
— Тебе хорошо… — бесцветно промямлил Кудаш.
— Да мне лучше всех! Я же не дурак болеть, тратить жизнь на такую ерунду.
Вообще, Сайфи-агай, я думаю так: если бы не слепота, глухота и три инфаркта,
я, наверно, был бы самым здоровым человеком на свете!
Краснорожая тетка прыснула со смеху: «Веселый дедок!» Вот дура, разозлилась
я, это про моего-то дедушку: «дедок»!..
Когда узенькой тропкой мы не спеша шли вниз, пропустив всех сошедших с
электрички далеко вперед, я сказала:
— Знаешь, дедушка, по-моему, не стоит говорить: я что, дурак болеть?
— А я так сказал, да?
— Сказал. Получается, что он-то — дурак?!
— Ну да, получается… — согласился дед.
— Ну не надо, это же грубо…
— Поверь, бапэс, он еще меня переживет, хотя жалуется всю жизнь, сколько
себя помню.
— Ну и пусть живет.
Дед растерялся и посмотрел изучающе:
— Да конечно, пусть. Тем более, что я его очень даже люблю. — Потом помолчал
и вдруг спросил: — Ну что, поедешь в Ленинград?
— Я? Без вас?
— Конечно без нас. Учиться. Ну что молчишь? Вот в газете про тебя написали,
и грамоту ты получила в Индии, да еще медаль в Чехословакии…
— Наоборот, — тихо поправила я.
— Пусть наоборот. Но все это говорит о том, что у тебя, похоже,
действительно есть способности.
— А ты сомневался?
— Я? — дед смутился. — Я-то нет. Но думал, может, только я так считаю,
потому что люблю, я же не вижу твоих рисунков. Будешь жить у Рубена, у них,
конечно, тесно, но все же лучше, чем в интернате. Рубен показывал твои
рисунки какому-то профессору, тот хвалил… Глядишь, знаменитой станешь
когда-нибудь. — Дед помолчал и выдохнул: — Да-а…
— А нельзя поехать не в этом году, а позже? — спросила я.
— Понимаешь, — не услышал меня дедушка, — однажды я уже совершил такую
ошибку. Мы все отдыхали в «Юматово», там по вечерам всякие аттракционы были,
конкурсы — в мешках бегали, еще что-то… Да, и мама твоя как-то спела — фант
ей такой достался: петь. И вот с этого момента все оставшиеся дни ее и меня
одолевали два профессора консерватории из Ленинграда, муж с женой. Убеждали,
что у Лены уникальный голос. Что он поставлен от природы, и ей даже учиться
не надо — чуть позаниматься, подготовить репертуар и можно выпускать на
сцену.
— И что случилось?
— Случилось? Ничего. Лена с твоим отцом только поженились. Она, может, и
хотела бы, но папа твой стал так возражать, высмеивать эту затею.
— Почему? — по-прокурорски строго спросила я.
— Ну мы все, и твоя мама в первую очередь, считали, что у ней не очень-то
подходящая для актрисы или певицы внешность. В смысле лицо не смазливое.
Твой папа просил меня ее отговорить, и я отговорил. Да она и сама потом не
захотела. А сейчас думаю, поедь она тогда, все сложилось бы иначе.
— И меня бы тогда не было, — печально констатировала я.
— Может, она не поехала, чтоб ты была и теперь могла поехать, понимаешь?
— Дедушка, ты смерти боишься? — вдруг задала я вопрос, который меня всегда
волновал.
— Не-а, — хмыкнул он.
— А я боюсь. Неужели мы умрем и все, и ничего там нет? А может, что-то
ужасное, а оставшиеся и не знают, и их уже не предупредишь…
— Зря ты об этом думаешь. Умный человек сказал: пока есть я, нет смерти.
Когда есть смерть, то нет меня.
Я повторила слова про себя, они успокоили, даже не сами слова, а дедушкина
интонация. Правда, накануне я слышала, как дедушка с бабушкой обсуждали
чью-то смерть. «Лучше и не придумаешь, — сказала бабушка с завистью в
голосе. — Уснул и не проснулся». Они, видимо, тоже так бы хотели.
Но в Художественную школу при Ленинградской академии художеств я не поехала.
Рубен, дедушкин любимый племянник и художник, живший в Ленинграде и
бравшийся меня подготовить к поступлению, скоропостижно скончался в Ташкенте
от солнечного удара. Писал на Алайском рынке саманные домики… Ему было 33
года.
Зато я ходила в детскую художественную школу в Уфе. Меня приняли туда в
девять лет, хотя полагалось поступать с 12. Поэтому к 13 годам я ее
закончила. Но продолжала по инерции ходить. Наконец мне это надоело, и я
твердо объявила бабушке с дедушкой, что все, бросаю. «Да ты что, — изумился
дед, — разве можно? Это же профессия! Допустим, ты потеряла дар речи, — и он
мгновенно вошел в образ: втянул руки в широкие рукава шелковой пижамы и
сразу же превратился в жалкое, согбенное, хромоногое существо. «А что, я еще
и хромаю, и у меня рук нет, да?» — в восторге завопила я. Но дед не мог так
быстро выйти из образа: припадая на одну ногу, направился к выходу из
гостиной и столкнулся с бабушкой. Открывая в каких-то конвульсиях рот, он
одной скрюченной рукой, сложенной в щепоть, стал показывать, что, мол, есть,
есть очень хочется. «Что с тобой?» — одними губами спросила потрясенная
бабушка. Меня от этого ее испуга просто заклинило. «Да ничего, — бодро
ответил дедушка, — вот показываю, что если она вдруг онемеет, то умение
рисовать всегда пригодится: нарисовал кусок хлеба — и всем понятно…» — «Ты
вообще думаешь, когда говоришь?» — изумленным шепотом спросила бабушка, и мы
с дедом рухнули на пол.
У бабушки с дедушкой был, как сейчас принято выражаться, проект
приобщения меня к культурным ценностям. Два пункта в нем были непреложны:
мавзолей и парк культуры имени Горького, где самое вкусное мороженое на
свете. И вот такой подходящий момент: съезд писателей, и дедушка входит в
состав башкирской писательской делегации.
Мы остановились в гостинице «Москва» с мраморными пролетами и шикарными
коврами в вестибюлях.
Начали с парка Горького. Я надела черную плиссированную юбку, белую шелковую
блузку, белые, в дырочках чехословацкие туфли, что было верхом обувного шика
для подростка. «Может, еще пионерский галстук?» — спросила бабушка. И я,
склонная к патетике, заколебалась на секунду — а что, пусть видят, что я
пионерка. Но чувство эстетизма взяло верх: не на сбор же я иду в полной
амуниции. А всего лишь есть мороженое. С моими аргументами согласились.
В парке мы с дедушкой сели на скамеечку, а бабушка, деловито зажав ридикюль
под мышкой, направилась к мороженщице. Ей казалось, что в этот день продают
какое-то очень уж обычное мороженое, и оно внешним видом не может меня
потрясти. Купили «Лакомку». Сидели и молча ели. «Не откусывай, а то горло
заболит, и остальные не сможешь попробовать», — заботливо предупредил дед. А
сам он кусал. Съел, помолчал и глубокомысленно произнес: «Ничего вкуснее в
жизни не ел».
В связи с этим вспоминается одно его письмо маленькой дочери, моей маме. Он
уезжал в Москву, и она сказала: «Попробуй за меня там мороженое и напиши,
какое оно». И он написал: «Доченька, твою просьбу выполнил, перепробовал все
виды мороженого и теперь могу с уверенностью сказать: все холодные, все
сладкие».
А я тогда кое-как одолела парочку, и бабушка с дедушкой были страшно
разочарованы, что больше не прошу: ка-а-к? а с орехами? А рожок с
посыпушками?.. Сидели на скамейке маленькие, уютные, и с таким удовольствием
ели!.. Забыв обо всем на свете: кто они, сколько им лет…
А потом началось: ты должна попасть в мавзолей. Увидеть его. А то мало ли —
выбросят, как Сталина, и уже никогда не увидишь. А чего там смотреть? «Это
же не мертвец обычный, — сердилась бабушка, — он как живой там лежит…»
Короче, отбиться не удалось, и вот мы с ней уже четыре часа стоим в
бесконечной очереди. И разговоры бесконечные: «Там холод как в могиле и
плесенью пахнет… А он ма-а-ленький, как мумия». Меня охватил ужас. Когда
кого-нибудь хоронили в нашем доме, я не выбегала, как остальные мои
сверстники, на улицу посмотреть на покойника, не привставала на цыпочки,
чтоб заглянуть, кто там в гробу. «Давай не пойдем, а?» — взмолилась я. Но
тут как черт из табакерки появился деловитый и озабоченный дедушка.
(Которого я даже не узнала. Дело в том, что деловитость не была его
фирменной чертой, ее отроду в нем не наблюдалось. Только мягкая, лукавая
ирония.) Оказывается, он стоит в специальной гостевой очереди для делегатов
съезда. Дед взял меня за руку и повел. К моему ужасу, подвел почти к самому
входу, в трех метрах уже стоял застывший караул. Медленно и печально втекала
в мавзолей очередь вьетнамских гостей. К вьетнамцам отношение было
особенное, очень почтительное, там же шла война. А деда, субтильного, очень
подвижного, с золотисто-смуглым лицом, в белых парусиновых брюках, берете и
с хошеминовской белоснежной бородой в Москве часто принимали за вьетнамца.
— Вьет-нам, — отрывисто и каким-то высоким птичьим тембром произнес он. Чуть
наклонил голову и приложил руку к сердцу. Дядька, стоящий поодаль от караула
и призванный блюсти порядок, кивнул головой. Дед лихо подтолкнул меня,
придав ускорение моим ватным ногам, и я успела увидеть, какие пушистые
ресницы у высоченного часового.
Когда, оглушенные торжественностью момента, темнотой и сыростью, мы трое
вышли на свет божий, то, не сговариваясь, вздохнули с облегчением. Эх,
подумала я, вот сейчас бы я съела целый таз мороженого.
* * *
Пустой дребезжащий троллейбус домчал нас с Лирой до совминовской больницы
неожиданно быстро. Все закрыто. Даже замок навесной на воротах, хотя забор
невысокий. Я подтянулась, наступила на замок и перемахнула через ограду.
Потом перелезла Лира. Перед тремя крылечками горел свет, но все закупорено
наглухо. Мы встали возле клумбы, чуть поодаль, и принялись всматриваться в
окна. В одном заметила неяркий свет и отчетливо увидели со спины бабушку и
за ней кого-то в белом. Вдруг бабушка обернулась, и на мгновение мне
показалось, что она сейчас к нам выпрыгнет, такое у нее было выражение.
Загрохотала входная дверь, и недовольная женщина в белом халате махнула нам
рукой: «Айда, заходите».
Коридор был заполнен тяжелым свистящим дыханием.
Я вошла в палату и поняла: этот надсадный свист идет отсюда. Увидев меня,
бабушка, кусая губы, вдруг беззвучно заплакала, сотрясаясь ссутуленной
спиной.
— Глотать не может, отек легких, так мучается, — бабушкины плечи заходили
ходуном.
— В сознании?
Бабушка кивнула.
Я опустилась на коленки перед кроватью и взяла в руки дедушкино лицо, он не
реагировал. Казалось, он не вдыхал, только выдыхал шумными толчками, как
пловец. Я смачивала ему губы ваткой, он жадно глотал. Один раз, мне
показалось, даже пытался задержать мою руку в своей. Бабушка стояла,
отвернувшись к окну, и плакала. Какая она, оказывается, маленькая… и эти
пушистые завитки возле шеи, совсем как у девочки.
За стеной дедушкиной палаты, в ординаторской, две женщины громко говорили о
всякой ерунде. «Ну почему они позволяют ему так мучиться, неужели нельзя
хоть что-то сделать?» — возмущалась я про себя. Ведь он хотел совсем другой
смерти — уснуть и не проснуться.
В напряженный ритм дедушкиного дыхания вклинился чуждый, бодрый смех из-за
стенки. Я отворила дверь ординаторской.
— Что тебе, девочка? — спросила толстая женщина.
— Ничего. Сделайте что-нибудь…
— Он умирает, что тут сделаешь? — хрустально-певучий голос сразил наповал.
Даянова. Она тоже меня узнала:
— Гузеленька? Как же, как же, ласковая внучка…
Нехотя подняла свое грузное тело, достала варенье из шкафчика и вновь села.
— Слышь, — сказала сидящей рядом медсестре, — его привезли, давление 230, а
он у нашей Земфиры маленькой спрашивает, откуда родом. А-а, говорит, в
Аургазах самые красивые девушки, моя жена оттуда. Ну хохмач…
Через несколько минут вышла-таки сестра, неся перед собой ванночку со
шприцами. Сделала уколы, постояла несколько секунд, заглядывая ему в лицо:
— Сейчас будет чуть полегче, — сказала.
Дыхание действительно сделалось тише и ровнее. Мы с бабушкой решили
воспользоваться моментом и слегка изменить его позу. Под слежавшуюся подушку
подоткнули, свернув валиком, еще одну. Теперь он лежал чуть выше, и мы
видели все его лицо, не только профиль. Дедушка остановил на нас
внимательный долгий взгляд.
— Картатай, это я…
Глаза у него были коричневые, с набухшими фиолетовыми прожилками, как у
покорной лошади старьевщика из моего далекого детства. Он смотрел не
отрываясь. И вдруг приподнял маленькую как у ребенка руку и дважды слабо
согнул пальцы. Мы всегда так прощались — «до свидания, бапэс», и делали
ручкой. Затем перевел взгляд на бабушку и опять сделал такой же жест.
Послышалось свистящее: «Ухожу…»
В коридоре на каменной лестнице сидели мама с Лирой и рыдали в голос.
Ночью в постоянно открытую теперь дверь квартиры вошел высокий сухопарый
старик с сучковатой палкой, Мажит-бабай. Этому благообразному бабушкиному
дяде было за 90, жил он в Аургазах, и еще до Советской власти совершил
несколько хаджей в Мекку.
— Ты уж прости, Фардана, — сказал, — но я ведь приехал Коран читать. Знаю,
Сагит не верил, и билет у него этот был, но иначе нельзя. Ночь буду сидеть с
ним.
И бабушка молча согласилась.
Я слышала спокойное, тихое бормотание на арабском, легкие, как ветерок,
вздохи Мажит-бабая. О чем можно всю ночь напролет говорить с Богом, о чем
просить? Дедушка, сын муллы, так активно его не принимал. Тихо заглянула в
дверь гостиной. Мажит-бабай сидел спиной, я видела идеально серебристый ежик
волос, а когда он наклонялся — хрящеватый затылок, как у кошки, когда она
сосредоточена на еде. Какой красивый, подумала. На холст просится.
Лерун, племянник деда и старший брат Рубена, дал телеграмму из Ташкента,
чтоб задержали похороны, он летит. Но ждать не стали. Раз положено сутки,
значит, сутки, да и жара стояла несусветная.
Он прилетел под утро. На пустынной кухне в банках на подоконнике, на полу,
на табуретах, в жестяных блестящих ведрах стояли белые розы. Такие свежие и
нежные, что не может у них не быть души, подумала я. Солнце искрилось в
воздушных пузырьках, облепивших стебли, длинными лучами скользило по
серебряным столовым приборам, выложенным на полотенца для поминок. Только
белое и серо-жемчужное — охватила я картинку взглядом, словно помещая в
раму. Назвала «Прощание».
Сагит Агиш
Дневники
1966 –ой.
1.01.66
Новый год встретил в клинике Совета министров. Накануне вечером сломал ногу.
Но мою долю — полстакана коньяка — принесли.
2.01.66
Сегодня пришли Фардана, дети. Больные пытаются шутить — наверно, это и есть
оптимизм? Поздравительные телеграммы прислали из Казани Габдрахман Минский,
Амирхан Еники, много уфимских. Слухами мир полнится: все тут обсуждают
нелепую историю с Сюндекле: привязался в ашхане к какому-то человеку из
Аургазов, говоря, что тот украл у него яйцо?! Передают эту новость из уст в
уста как анекдот, надо же как-то себя развлекать. Кстати, Сюндекле и сам
сюда попал, заходил ко мне в палату пару раз. А 4 января положили Кадыр
Даяна с сердцем.
5.01.66
Сегодня приходили Назар Наджми и Гилемдар Рамазанов, рассказали последние
новости — как Мустай съездил в Турцию и про то, что на партбюро разбирали
Ибрагима Абдуллина за плагиат. Два писателя. И две истории.
6.01.66
Нога болит. Гипс тяжелый. День длится долго. В палате товарищ Н. очень
капризен, хочет, чтоб все было по его. А Цибульский и Колякин милые люди.
Все больные, особенно инфарктники, втихую курят, врачей боятся. А я курю
открыто, мои инфаркты позади, да и хлопотно это — все время прятаться.
7.01.66
Сегодня по-новому стилю мой день рождения. Из дома принесли цветы и чак-чак.
А 19 — го день рождения по-старому стилю, поправиться бы к этому дню! Много
пришло поздравительных телеграмм. Сосед по койке уходит домой.
8.01.66
Дни одинаковые. Тоска. Сосед слева, чтобы обмануть время, учится писать
стихи. Ему 62. От безделия и не такое еще сделаешь. Для него попросил своих
домашних принести стихи Есенина, читает с большим воодушевлением. Вчера он
своему другу написал поздравления с днем рождения в стихах, отправил и ходил
гордый. Очень даже неплохо написал. А я писать не могу.
9.01.66
Сегодня — воскресение. В больницу пришли Фардана с Касымом Азнабаевым. Касым
принес смородину. Рассказал, как прошло его 60-летие. Очень доволен,
присвоили ему «Заслуженного деятеля культуры». Пожилому человеку любой знак
внимания душу греет. Заодно вспомнил и своих врагов — как же без этого…
10.01.66
Секретарь райкома г. Давлеканово Тартыков принес гостинец — казы(конский
сальник). Наверно, поэтому я всю ночь видел во сне лошадей. Врач сказал, что
на этой неделе гипс снимут. Хорошо бы, надоел страшно.
Сегодня заходил Сюндекле, не хочет выписываться! Говорит, еще бы недельку
отдохнуть. Странно конечно: больница не дом отдыха. Сообщили о смерти Шастри.
Тяжело перенес я эту весть, всегда следил за его выступлениями по радио.
Заходил врач, обещал сменить гипс 14-го. С ним долго говорили, не столько о
моей ноге, сколько о смерти Шастри.
День длится бесконечно, на душе тревожно. Заходил Сюндекле, сообщил, что
напали на А. Ихсана. Сам Ихсан высказывается в том духе, что, может, мол,
нападение организовал И. Абдуллин. Смех, да и только.
12.01.66
Познакомился с больным по фамилии Балабан. Начальник строительного треста и
вдобавок какой-то большой спортивный судья. Интересный человек. Всех знает,
со всеми знаком. Знает даже татарскую литературу, и с историей Башкирии
знаком. Бывают такие, которые обо всем что-нибудь да знают, это хорошие,
любознательные люди.
Сегодня из больницы выписывается Сюндекле, хотя и не хотел — видимо, привык
к больничной жизни. Говорят, человек порой и из тюрьмы не хочет на волю —
настолько свыкается с неволей. Боже сохрани, и на курорте-то надоедает.
Возле меня положили нового больного, Шаймуратова. Похоже, тяжелый. Дай бог
ему терпения.
13.01.66
Сегодня 80 лет Фатиху Амирхану. Обещал было к этой дате написать что-нибудь
в «Кызыл тан», да вот заболел. Я его летом 1925-го видел в парке
Луначарского. Может, в будущем найдется подходящий случай, и тогда уж
напишу.
Пришла Фардана, выкупала. Вспомнил строчки Тукая — « почему после бани телу
легко, а душе — нет…» Не поспоришь, душе не легко.
14.01.66
Полдня прошло. Все лежу, жду, когда придут менять гипс. Готовлю себя к боли,
курю часто.
Гипс поменяли, ногу немного выпрямили. Я думал, будет больнее, меня тут
напугали.
Надоела эта больница. Сосед, что лежит рядом, постоянно просит курить, а мне
запретили ему давать. Тяжело, оказывается, когда мужчина так умоляет и
клянчит, не знаю, куда и деться.
15.01.66
Ночевал с новым гипсом, этот, вроде, поудобнее. Сосед Иван Васильевич читает
моего «Махмутова», говорит, нравится. Ему та жизнь, оказывается, знакома.
Заходил Кадыр Даян. Настроение у него хорошее, рассказал кучу интересных
вещей из «вольной» жизни, шутит. И я шучу. А на душе неспокойно. Сбрил
бороду, помолодел.
16.01.66
Сегодня были Фардана, Мустай, И. Абдуллин. Мустай приехал из Турции.
Оказывается, встречался с Заки Валиди, говорит, что его там не любят. И сам
он про Башкирию ничего не спрашивал, значит, не скучает по родной земле.
Абдуллин считает, что его несправедливо обидели. Избитый человек никогда не
скажет, что его побили за дело.
17.01.66
Сегодня в больницу приходил товарищ Х., большой человек. Заглянул в пару
палат, поинтересовался из вежливости здоровьем нескольких человек. Как ушел,
все давай наперебой доказывать, что это именно к нему он приходил. А
приходил-то, оказывается, к начальнику строительного треста, Балабану,
поскольку дачу строит. Вполне чеховская тема. Но и для нас, думаю, «ничаво»!
К соседу по койке пришла жена, он набросился на нее, обругал ужасно за то,
что не принесла табак. Разочаровал.
18.01.66
Позвонил в редакцию «Ханака», поговорил с машинисткой. Оказывается, про мою
ногу ходят легенды. Когда я был там в последний раз, перед самым праздником,
пошутил, что наверно, как и все ногу сломаю. И сломал. Так что вначале
известию не поверили.
Товарищ Н. сомневается, что я веду дневник — думает, что про него пишу.
Странные попадаются люди.
Завтра Балабана будут оперировать, он волнуется, а успокоить не получается.
19.01.66
Перед отъездом в Москву приходил Рубен. И какая жалость — его не пустили.
Передал кучу гостинцев и написал в записке, что для моей детской книжки
сделал иллюстрации. Хорошая новость. Книга Агишева оформлена Агишевым, это
впервые в моей жизни.
Сегодня два события: выписывается И. В. Цибульский, с которым мы очень
подружились, и делают операцию Л. Л. Балабану, с которым так же подружились.
Уж и не знаю, как он эту операцию перенесет, волнуюсь.
20.01.66
Немного облегчили гипс, срезали часть. Говорят, через пару дней, может, и
отпустят. Пришла Фардана, принесла телефонные приветы. Заходил Даян, пошутил
немного. Положили нового соседа, пока не знакомы. Уехал домой председатель
исполкома Хайбуллинского района Латып.
21.01.66
Сообщили, что завтра выпишут. Дождался. А то ешь да лежишь, больше и дел
нет. А лежать для меня — тяжелое наказание. Ни о чем больше думать не могу,
только о выписке. Пошел со всеми прощаться, весь день только и делаю, что
прощаюсь.
22.01.66
Вернулся домой. Страшный колотун, батареи едва теплые. Все вместе пообедали.
Обед сварен из индюка, что прислала из Исянгильде Гульсира.
К вечеру позвонил Ивану Васильевичу, с которым вместе лежали в больнице.
23. 01.66
Дома уже второй день. Много пришло писем. Есть интересное от пионеров села
Абсалям Аургазинского района. Спрашивают, в повести «Земляки» Хай Аургазин
не их ли земляк. Так оно и есть. Был такой Габдельхай Султанов из деревни
Абсалям Уршакской волости. В начале революции он добровольно ушел в Красную
армию и сменил фамилию на Аургазина. Тогда этот случай всех нас, особенно
Мусу Джалиля, здорово задел за живое.
24.01.66
Написал письма пионерам из Абсалямово, другу Минскому и Гульсире. Давно не
отвечал на письма. Позвонил в союз, в редакции «Ханака» и «Пионера». Пришли
письма от Гинап и Алсу, их почитал. Позвонил больничным друзьям. А к вечеру
пришли Фарид Исянгулов, Гайса Хусаинов и Ахияр Хакимов, весело посидели.
Получил авторский экземпляр сборника, вышедшего еще в прошлом году.
25.01.66
На редкость бессмысленный день: ни по радио, ни по телефону не услышал
ничего нового. От тоски позвонил И. Абдуллину, он по телефону прочитал свой
рассказ. Не плохо, но чувствуется нелюбовь к людям. Может, какие-то
внутренние его переживания так сказываются… Написал письмо в издательство
«Советская Россия», поинтересовался судьбой сборника.
26.01.66
Сижу, пишу письма, чтобы руку вновь приучить к карандашу, а зад — к стулу.
Написал Абуршину, агроному из Татарии. Он всегда пишет мне длинные, хорошие
письма, любит вспоминать интересные эпизоды своей молодости. В последнем
письме неожиданно вспомнил одну мою эпиграмму, написанную еще в детстве!
27.01.66
Пришла Райса, поменяла гипс, ноге сразу легче. После обеда, возвращаясь из
Главлита, завернул ко мне Рамазан Усманов. Он написал серию очерков о
пленных в годы Великой отечественной войны, тех, что сидели в «Бухенвальде».
Рассказал, как помог героям своих очерков — оказывается, он это делает по
методу Сергея Смирнова.
28.01.66
Сегодня получил сразу два приглашения. Одно — на 40-летие Оренбургского
татарского театра, второе — из деревни Тозлокош Белебеевского района.
Приглашают на конференцию, которую проводит средняя школа по моей повести
«Земляки» — в связи с 60-летием Мусы Джалиля. Оба приглашения порадовали.
Особенно приятно, что до сих пор вспоминают меня в Оренбурге, где я учился в
медресе «Хусаиния». Приглашают и товарищи, с которыми учился. «Хусаиния»
действительно дала области много кадров.
29.01
Из Казани от друга Габдрахмана Минского получил письмо. Они хотят пригласить
меня на юбилей Мусы. Казанское радио прислало программу вещания с указанием
передачи по моим «Землякам», она будет 30 января.
Сегодня из общества «Знание» пригласили выступить с воспоминаниями о Мусе —
у них будет вечер, ему посвященный. Приходил И. Абдуллин, долго сидел,
принес коньяк, но не пили.
Республиканская библиотека пригласила на вечер, посвященный Мусе. Сказал,
что не смогу пойти из-за ноги. Знают ведь уж...
30.01.
Сегодня день богат на события. Ромену Роллану 100 лет, Гузель — 10 . По
казанскому радио передали инсценировку Зарипова по повести «Земляки». Шла
всего час, а многое вошло. Понравилось.
Получил приглашение из союза писателей Татарии на юбилей Мусы Джалиля.
Получил также письма из редакций казанских газет — «Советская Татария» и «Социалистик
Татарстан» с просьбами написать им о Мусе.
Пришли родственники, друзья на Гузелин день рождения. День прошел насыщенно.
31.01.
Сегодня написал и послал по просьбе «Социалистик Татарстан» небольшую
зарисовку о Мусе, мог бы и побольше написать, но им нужен был небольшой
объем. Из «Кызыл тана» позвонил А. Атнабай, просил написать о Мусе. Сел
писать для них. Звонили еще из «Башкортостан пионеры», и им надо будет
написать. Звонила Мукарама, я ее просьбы всегда стараюсь выполнять.
Заболела Фархана апа, Фардана пошла ее навестить.
1.02.
Закончил материал для газеты «Кызыл тан», сделал в форме ответов на вопросы.
Поскольку учащиеся проводят конференцию, посвященную 60-летию Мусы, то и
вопросы в основном по «Землякам».
Звонили из Москвы, то ли из газеты, то ли из издательства «Советская
Россия», не расслышал. Интересовались, могу ли добавить еще что-нибудь к
тому, что уже написал о Мусе. Жаль, не договорили, телефон забарахлил. Очень
жаль…
Вечером опять позвонили, оказывается, не из «Советской России», а из
«Литературной газеты», нормально поговорили.
2.02
Звонили из газеты «Советская Башкирия», просят написать о Мусе. Поговорил,
положил трубку и сел писать, к четырем часам закончил. Все просят,
отказывать не хочется — есть что сказать, а писать-то нужно по-разному. В
«Кызыл тан» написал в шутливой форме.
Приехал Рамазанов из Киева с юбилея Павло Тычины, вспомнил, как в 1944-ом мы
с Тычиной подрались. Неожиданное воспоминание о большом поэте.
3.02.
По заказу журнала «Пионер» написал публицистическую статью об отношениях
мальчиков и девочек. Самому понравилось. Пришел товарищ И., и день пропал.
Сидел ровно шесть часов. Очень долго и неинтересно рассказывал об одном
событии. Очень я устал от него.
Назар Наджми сообщил по телефону, что юбилей Мусы Джалиля перенесли на 19
февраля. Они поедут в Оренбург, а потом в его деревню. Если бы не нога, и я
бы поехал, и для работы эта поездка очень бы пригодилась.
4.02.
Пришло письмо из Татарии, уже второе, о том, что 60-летие будут проводить 19
февраля. Просят, чтоб я приехал к 18-ому. Сегодня ничего не писал. Вчера
страшно утомил И., никак это оцепенение встряхнуть не могу.
Редактору «Пионера» Марату мой рассказ понравился, позвонил и сказал: «Читал
и хохотал». Наверно, действительно, хорошо. Гузель карандашом нарисовала мой
портрет. Не более 10-ти минут сидела, а очень похож. С ноября она ходит в
художественную школу, Рубен настоял. Еще года два или три назад он увез в
Ленинград несколько подарочных депутатских блокнотов, изрисованных ею.
Какой-то там профессор, большой художник, сказал, что надо с ребенком
обязательно заниматься.
5.02.
Полдня прошло без дела. Говорят, на улице страшный холод. Внучки сегодня
дома — ни в школу, ни в детский сад не пошли. Лира не пришла даже на обед.
Позвонил в несколько мест — молчание, видимо, из-за мороза на работу не
пришли?..
По радио слушал интересную передачу о Добролюбове.
Для журнала «Ханак» в голове созрел один рассказ — придумал начало и
концовку, может, завтра напишу. Хотя завтра воскресение, народу как всегда
будет много. Что-то нет ответов на мои письма… Даже сидя дома, чувствую
холод и неприветливость улицы — говорят, 37 мороза.
6.02.
Пытался послушать радио, но безуспешно: из трех приемников ни один толком не
работает! Слышу лишь едва различимое «Муса», «Амина»… — передают какую-то
инсценировку.
С Назаром и Рамазаном поговорил по телефону. Все разговоры только о
предстоящем юбилее. Говорят, постарайся как-нибудь поехать. Стараюсь. Но
очень тяжело ходить, ноги болят.
7.02.
Нельзя сказать, что день был прожит зря. С Фарданой сидели и обсуждали
публикации, посвященные Мусе. Затем в «Пионер Башкирии» написал статью, они
заказывали. Вроде, не плохо получилось, но объем задан маленький, не
развернешься. А можно было бы очень интересно повернуть, если б места дали
побольше.
8.02.
Мой земляк Галим Хайретдинов прислал письмо, в котором интересуется юбилеем
Мусы. В сегодняшней публикации в «Кызыл тане» я упомянул и его имя, послал
ему вырезку, пусть порадуется. Закончил статью о Мусе для «Пионера
Башкирии». Писать детям о большой работе большого человека тяжеловато. Не
понравится, так пусть не печатают, итак я много в эти дни понаписал.
Вспомнил М. Сюндекле: его как-то попросили написать стихотворение ко дню
рождения Сталина, и он ответил: «Да я и так ему уже целых шесть штук
посвятил!» За это его унтер-пришибеевы от идеологии отчитывали…
9.02.
Из «Советской Башкирии» попросили написать что-нибудь юмористическое о
соревновании «Уфа — Оренбург». Я не подумав, сходу согласился. Весь день
провел в кресле, думая, как бы это сделать. Напрягался. Вспомнилось многое,
придумал даже сказку, но так ничего и не написал. Нельзя вот так обещать, не
подумав, а со мной это частенько бывает. Кстати, у меня есть сказка про
«языком думать», называется «Про арбуз и картофель».
Надо же, еще только два часа, и чего это день так тянется?
10.02.
Закончил заметку по просьбе оренбургской газеты. Написал про свое детство,
как участвовал в конных состязаниях на сабантуе.
Из общества «Знание» прислали пригласительный на вечер, посвященный Мусе
Джалилю. Написано, что будут участвовать артисты Б. Юсупова, З. Ильбаева, Р.
Файзи и писатель Сагит Агиш.
Целый день жду, когда придут и снимут гипс.
Из общества слепых попросили выступить с воспоминаниями о Мусе. Не смогу
ведь пойти.
11.02.
Давно не писал рассказов, о повести уж и не говорю. Странное дело: и сюжет
есть, а не идет, все кажется — начни писать, скачусь в натурализм.
12.02.
Сегодня для журнала «Ханак» написал было рассказ. Но не понравилось, порвал.
Завтра по-другому построю.
Хочется в баню. Фардана придумала: ногу в гипсе обмотала клеенкой, меня
посадила на табурет, который поставила в ванну — таким вот мудреным способом
помыла. И опять вспомнился Тукай: «Почему во вселенной есть баня для тела, а
для души бани нет». Да, и душу не мешало бы согреть.
12.02.
Сегодня Райса сама поменяла мне гипс. Этот аккуратней и легче, но обувь все
равно не надеть. Значит, в Казань не смогу поехать.
Пришел врач Байков, кто это, говорит, гипс поменял. Я почему-то растерялся,
сказал, что жена. А где, спрашивает, гипс взяли. У знакомого скульптора,
говорю. А он спокойно так: « Скульптора зовут Раиса Рафиковна?» Зачем,
спрашивается, прикидывался.
13.02.
Сегодня по всем программам Казани и Уфы идут передачи о Мусе. Просили очень,
просто умоляли, чтоб пришел в Республиканскую библиотеку на вечер,
посвященный Мусе. Да разве бы я не пришел, если б не нога. Гипс мучает, а
так хочется походить.
Сегодня Мустай улетел в Москву, оттуда в составе столичной делегации в
Казань на юбилей Мусы. Он позвонил из Москвы и очень просил, чтоб я прилетел
хотя бы в Казань. Но как? От безысходности поговорил с Сайфи агаем по
телефону. И он болеет, не сможет поехать в Казань, хотя собирался. А уж как
я хочу, но времени до торжеств остается мало, не встану, наверно, на ноги.
14.02.
В 1921 — 25 годах в Оренбургском педтехникуме, тогда он назывался БИНО —
башкирский институт народного образования — нам русский язык преподавала
Мария Николаевна Стефанова, которая сейчас живет в Уфе. В связи с ее
70-летием от имени правительства Башкирии написали поздравительное письмо.
Нас, оказывается, много. Есть люди, которые сейчас занимают высокие
должности. Жаль только, что русский язык хорошо знают 2-3 человека. Видимо,
в техникуме на русский язык мало обращали внимания. Как недальновидно.
15.02.
Сегодня в газете «Советская Башкирия» вышла моя статья о Мусе Джалиле. В
«Кызыл тане» Баязит Бикбай написал о своем знакомстве с Мусой. Все это
приятно. По московскому радио была передача о Мусе, концовка, можно сказать,
просто моя. Была бы передача раньше моей, меня бы еще и обвинили в плагиате.
Все газеты большое внимание уделяют Мусе. Хорошо!
16.02.
На Дни Мусы не смог поехать в Казань. Сегодня об этом написал Заки Нурию. По
телефону поговорили с Сайфи агаем, и он не может ехать. От нас едет только
Мустай, и Назар почему-то не может. А я так просто мечтал об этом! Не смог
поехать на 50-летие Мусы, а сейчас вот и на 60-летие. На 60-летие Шарифа
Камала тоже не смог. На такие торжества очень любит ездить А. Киряй, и ведь
всегда находит доводы, но сейчас эти времена уже кончились. А мне надо было
быть осторожней, тогда не было бы сейчас так обидно.
17.02.
Сегодня из Оренбурга вернулся Назар Наджми. Он там провел торжество Мусы.
Был и в моих родных местах — в Шарлыке и в медресе «Хусаиния».
В «Литературной газете» сообщили о выходе моей повести «Земляки» на русском
и татарском языках.
До сих пор только и делал, что писал воспоминания о Мусе. Только вчера
написал маленький рассказ для «Ханака», а сегодня по просьбе «Кызыл тана»
начал писать про то, как надо читать литературные произведения со сцены. Они
любят мое чтение, и думают, что могу дать советы. Я вообще-то и сам это дело
люблю, еще с Казанского театрального техникума.
Выходил на костылях на улицу, встретил очень много знакомых.
18.02.
Погулял на костылях по улице. Холодно. Но дышать стало намного легче. Дома
идет уборка — моют, трясут во дворе ковры, в общем, дым коромыслом.
Приходили из 45-ой школы с приглашением на вечер, посвященный Мусе, но я им
только посоветовал, как можно бы его провести. А завтра в Казани торжества в
честь Мусы… Эх!
По телефону мне, как члену редколлегии, прочитали рассказ, присланный в
«Ханак». О ремесленниках. Факты надуманные, жизни нет, так и сказал.
19.02
Вчера в библиотеке слепых, что за углом нашего дома, провели вечер Мусы
Джалиля. Поразил меня своим мастерством человек по фамилии Тухватшин. Он
виртуозно читает руками по Брайлю. Многие и глазами-то с такой скоростью
читать не могут. Обучился, говорит, методике Брайля, когда ослеп, а сейчас
преподает русский слепым.
Вчера Назар уехал-таки в Казань на торжества Мусы.
Закончил и отправил статью в «Кызыл тан», назвал незатейливо «Стихи и
рассказы со сцены». Написал письмо Искандеру Гиззатуллину, правда,
поздновато, черт возьми!
20.02.
В 11 часов по радио начали передавать директивы 23 съезда КПСС, будет
продолжаться до 3-х часов.
Вчера по радио слушали из Казани о торжествах по поводу юбилея Джалиля. От
нас выступил Мустай.
Первый раз в жизни смотрел по телевизору соревнования мотогонщиков. До этого
неожиданно для себя поругался с некоторыми, которые уверяли, что мотогонки —
это и не спорт, и не сцена, хотя я в этом, конечно, ничего не понимаю. Но
такое увлекательное зрелище, черт возьми, что смотрел, не отрываясь, забыв
обо всем на свете.
По телефону с Сайфи агаем поделились впечатлениями от казанских торжеств,
которые транслировали по радио. И ему, и мне понравилось.
21.02.
Завод называется «Почтовый ящик № 40». В12 часов позвонили с этого закрытого
завода и пригласили на торжество, которое будут проводить в библиотеке.
Объясняю, что проблема с ногами, хожу на костылях, но так уговаривали, что
уговорили. В 7 вечера приехали девочки на машине и увезли. Вечер прошел
удивительно тепло, пригласили они и Бедер ханум Юсупову. Я говорил
по-русски. Может, и здорово ломал язык, но то, что хотел сказать — сказал.
Затем они меня уже на пассажирском автобусе привезли домой, но было не хуже.
Никак не хотели расставаться, не хотели уходить. Уговаривали придти еще раз
на завод. Было весело и приятно!
22.02.
Пытаюсь бросить курить. А во сне вижу, как курю. С ногами — то же: два
месяца в гипсе, а вижу во сне будто хожу легко, можно сказать, летаю.
Говорят же в народе: курица во сне просо видит.
Сегодня с «ящика» звонили девочки, все благодарят за вчерашнюю встречу,
говорят: «Было так хорошо, так легко!» После таких слов и мне стало весело.
Много ли человеку надо.
23.02.
Сегодня почти целый день по радио слушал материалы обкомовской конференции.
Слушал и передачи из Москвы.
Трижды гулял по часу. Ничего особенного. Правда, встретился с Заки
Рахмангуловым. Вспомнили с ним Оренбург, некоторых товарищей. Память у него
очень хорошая, многих помнит.
От учителей села Тобак Тукаевского сельсовета Аургазинского района получил
письмо, написал им ответное.
24.02
Сегодня меня удивили два моих товарища, но один со знаком «плюс», а другой
со знаком «минус». Минский из Оренбурга прислал портретные рисунки,
связанные с Мусой, среди них и те, что ему самому подарили. Знал, как я
хотел там быть, и хоть так решил меня порадовать. А Наджми для меня дали
памятный значок, выпущенный ко Дням Джалиля. Так он этот значок отдал Загиру
Исмагилову! Что же, спросил я, ты Исмагилову свой не отдал. А я, говорит,
свой потерял. Что на это скажешь? В этом возрасте человеку уже ничего не
объяснишь. Мелочь, а осадок остался.
Из Оренбурга прислали мне статьи, посвященные Мусе. Долго говорили с Сайфи
агаем по телефону, не утерпел, рассказал о таком небрежении Назара.
День холодный, буран.
25.02.
Сегодня весь народ в городе взволнован. В проходящих международных
соревнованиях в Москве чемпионом мира стал молодой человек из Уфы,
Габдрахман Кадыров. По телефону в связи с этой радостной вестью позвонили
несколько солидных людей. Вышел на улицу, постоял возле ворот — все только
об этом и говорят. Маленькие дети и пожилые старухи — все радуются победе
земляка.
Обычно почтальон газеты просто кладет в ящики. А сегодня почтальон стучит в
каждую дверь и сообщает об этой новости: наш татарин, говорит, победил!
27.02.
Сегодня ни особой работы не было, ни приятных новостей не услышал.
Погулял на улице, встретил нескольких знакомых, которые вчера были на
торжествах в честь Мусы Джалиля. Многим не понравилось выступление Гайнана
Амири, который сообщил всем об отношениях Мусы и мадам З. Ей, З. ханум, это
конечно тоже не понравилось. Возмущается: «Что за человек этот Амири? На
одном съезде огласил письма Хадии, не предназначенные для широкой публики, и
этим оставил у многих неприятное впечатление…»
Приехала Рузия апа. Оказывается, она очень любит слушать радио, особенно
литературные передачи.
28.02.
Уже шесть вечера, сел за дневник, а что писать, если ни полезного дела, ни
приятного сообщения, ни даже смешного слова не услышал. Позвонил в несколько
мест, но так никто ничего интересного и не сказал. Единственное, хорошо
поговорили с Рагидой Янбулатовой. По радио послушал отрывок из романа
«Девон» Нагаева. Главный герой романа похож на академика Губкина.
Оказывается, можно писать романы и на производственные темы.
Зима кончилась. Оторвал последний февральский лист календаря — я регулярно
это делаю каждый вечер — а там уже весна, картинка весенняя. Что принесет
первый день весны — посмотрим!
3.03.
В «Кызыл тане» попросили написать рецензию на книгу Гилемдара Рамазанова
«Творчество Мажита Гафури». В последнее время я стал сильнее любить эту
газету, она действительно стала хорошей. К тому же ее сотрудники с большим
уважением относятся к авторам. Не смог отказать. Книга очень толстая, а
читать-то можно лишь глазами Фарданы. Сегодня читали весь день, написать
будет нетрудно, главное — суметь прочитать. Гилемдар много сил в нее вложил,
она написана как докторская диссертация о Гафури. Но и он не входит в
лабораторию писателя, мастерство обходит стороной.
Встретил на улице мадам З. Рассказала сплетню о Баязите. Рассказ выглядит
достоверным, но, думаю, З. ханум сама это придумала.
10. 03.
Сегодня скончался Мухаметша Бурангулов. Заслуга этого человека, которому
выпала нелегкая судьба, в том, что он первым выпустил книгу на башкирском
языке. Первым написал либретто для оперы. Фольклорист-импровизатор с большим
чувством юмора. Но его смерть многие восприняли равнодушно. Один слепой
Батыр Валит не в силах скрыть свое переживание.
Целый день не выходит из головы М. Бурангулов. Со стариком в Давлеканово мы
вместе работали. И в годы войны были вместе. В последнее время я к нему и
пойти-то не мог, все болел. Говорили, что он никого не узнает. Похоронами
занят Батыр Валит.
11.03.
Фардана ходила на похороны Бурангулова. Батыр Валит посвятил ему стихи. Весь
день с Фарданой вспоминали Мухаметшу агая, молодцовый был старик.
19.03.
Из Белебея приехал Гайнанов, принес бутылочку. Выпивая, вспоминали времена,
когда мы с ним работали в Серменево. Сейчас говорить как будто бы даже
интересно, а как ужасно было тогда! Когда он уезжал из Серменево в Белебей,
мы с ним расставались очень тяжело… Ему в этом году исполнится 70 лет, надо
будет написать о нем в газету.
Когда Гайнанов ушел, сидел, рассматривал журнал «Огни Казани». Выпустили
очень хороший номер, посвященный Мусе.
20.03.
Сегодня воскресенье. Объявили дворовый субботник. Глава нашего подъезда
Самига ханум — злющая женщина. Раньше ее муж был большим милицейским
начальником. Всех выгнала на улицу. И меня с хромой ногой. Я там всем только
мешал.
25.03
Сегодня открылась областная конференция учителей языка и литературы. Очень
много знакомых. С Оренбуржья много. Из нашей деревни приехали дед Латып с
дочерью Зифой. Много тех, что учились у меня в Давлеканово, Серменево,
Саитбабе. Встречали очень сердечно, говорят, помнят, скучают. Вечером
состоялся литературный вечер, посвященный этому событию. Возили
исключительно на машине, с большим почетом. Приятно.
26.03.
После вчерашнего такого теплого вечера с хорошим настроением вышел с утра на
улицу. Встретил. З ханум. Ругает татар. Ты, говорит, давно татарам продался,
несет какую-то чушь, невозможно слушать. На своем веку встречал я женщин и
безкультурных, и неграмотных, даже злых. Но такой как З. встречать не
доводилось. Все испортила.
9.04.
С утра отправился на поиски машинистки, печатающей на русском. Дошел до
института языка и литературы. Там, оказывается, вчера прошло собрание.
Рассказывали, что да как. Жалуются, говорят: зажимают критику, не можем
говорить правды. Говорят, нет уж той молодежи, что была раньше — типа
Абсалямова. Сейчас, мол, все смирные, кроткие, осторожные.
10.04.
Все думал с утра, чем же отличается сегодняшнее воскресенье. Оказывается,
пасха. Вспомнил в связи с этим нашего Даут бабая. Все, бывало, сидит возле
своего окошка, смотрит на улицу. А там русские соседи наряженные идут кто в
церковь, кто из церкви, и все ему: «Христос воскресе!» А он-то и не знает,
что отвечать. В очередной раз кто-то ему сказал про «воскресе», а Даут бабай
в ответ: «Вэт маладис!»
А еще сегодня в Агидели лед тронулся. Многие ходят на реку. Возле нашего
дома клуб слепых, и оттуда целая делегация отправилась слушать, как лед
идет. Один все говорил: «В этом году лед тронулся очень быстро!»
17.04.
Последние два года не разговаривали с Г. Амири. Он ходил обиженный на
критику. Вчера я ему позвонил по делу. Сегодня он сам, найдя незначительный
повод, вдруг позвонил. Разговаривали нормально. Значит, с сегодняшнего дня
уж начнем разговаривать.
20.04.
Получил через Сайфи агая из Алма-Аты письмо от казахского писателя Жакына
Садыкова. Просит мою книгу «Земляки», хочет перевести. Написал ему —
наполовину по-казахски, наполовину по-татарски. Раньше казахский знал
прилично, сейчас подзабыл.
В библиотеке для слепых меня записали на магнитофонную пленку — читал стихи
Тукая и несколько своих, написанных в молодости.
Пришло очень теплое письмо из Казани от Габдрахмана Минского. Послал Амири
юбилейную марку Мусы Джалиля.
28.04.
Хасану Туфану дали премию Тукая. Послал ему телеграмму со словами — будь жив
сам Тукай, очень бы этому обрадовался.
И самому начали поступать майские поздравительные. Первое поздравление от
Абуршина, я его тоже уже поздравил. Профессор Лукманов приглашал на свое
60-летие, а я начисто забыл.
6.05.
Сразу как услышал о ташкентском землетрясении, дал телеграмму Н. Хафизову.
Ответа до сих пор нет. Переживаю. Рубен тоже улетел в Ташкент к своим, и он
молчит. Вспомнил стихи одного тюркского поэта в переводе Марата Каримова.
Что-то типа: в этот мир мы пришли поодиночке. И отец мой, и я, и мой сын. В
разное время и в разных местах. Были по-своему счастливы. А ушли из мира
вместе, когда взворвалась атомная бомба. … Такое могло произойти и во время
землетрясения.
17.05.
Пригласили на встречу в школу для умственно отсталых детей. Не смог
отказать. Вечер прошел живо. Один мальчик спросил: «А умственно отсталые
люди могут быть поэтами?» Чуть не сказал, что только они и бывают.
21.05.
Сегодня — увидел в отрывном календаре — Г. Кариеву, основателю татарского
театра, 80 лет. Он умер в 1920-ом 34-х лет отроду. … Первый раз я увидел
спектакль «Артист» в 1917-ом, его поставили учащиеся высшего класса медресе
«Хусаиния»…
3. 06.
В парке Луначарского неожиданно встретил друга юности режиссера Габдуллу
Юсупова. Он работает в Альметьевске, собирается сюда на гастроли. Вспомнили
однокашников, с которыми учились в Казани. Такие разные судьбы. Многие
погибли на войне. Особенно интересна судьба Ландышева. Мы его называли
гермафродитом, поскольку в жизни он совмещал две роли, мужскую и женскую.
Обе «играл» хорошо. Детей вырастил. Вообще, был хорошим мужиком. Сейчас
постарел.
Многое, многое вспомнили.
5.06.
Все мы, и дети, и внуки, приехали в палаточный лагерь ВТО, недалеко от
санатория «Юматово». Утром сходил в санаторий, принес две бутылки кумыса. По
дороге встретил Сайфи агая. Он критиковал записи Юсуфа Гарея о Тукае.
С Зайтуной Бикбулатовой вспоминали прошлое, было весело. Здесь же отдыхает и
Шаура Муртазина, видно, умница, приятно с ней говорить.
Приехал сюда отдыхать из Москвы отставной подполковник Галим Мухамедьяров.
Он каждый год здесь. Его все очень ждали.
Сначала дни тянулись медленно, хотя мы с Зайтуной ханум Бикбулатовой
коротаем время за разговорами — она тоже любит поговорить. А сейчас —
ничего, привыкли. Вечером собираемся всем табором у костра, тут же —
студенты Шауры. Я им дал прозвища. Один — Леонардо да Винчи, а другой —
эпоха Возрождения. Им моя выдумка пришлась по вкусу, они любят общаться.
Парень Женя Петров весьма симпатичный.
13.06.
В лагерь приехала мать Шауры Муртазиной, жена легендарного генерала
Муртазина. Интересная женщина. Много повидала. Буденного по-свойски зовет
Семен Михайлычем.
Недалеко от лагеря — дача Сайфи агая. Пригласил нас с детьми в гости. Вдвоем
с ним кончили одну «Столичную». Магафура ханым приготовила вкусный обед из
вяленого гуся.
21.06.
Сегодня отплыли на пароходе в Казань. Сайфи агай, Назар Наджми с женой, и мы
с Фарданой и Гузель. Провожали нас дети Сайфи агая.
Только отчалили, Назар пригласил в гости в свою каюту. Отличный стол
организовал. Здорово посидели. Из серебряных рюмок пили коньяк, ели курицу.
Болтали обо всем на свете. Очень взволнованно — о Тукае.
26.06.
Сегодня ездили в Кырлай, на родину Тукая, там его музей. Был большой митинг.
Вечером в кырлайском лесу устроили шикарный банкет. Я выступал. Когда уж
собрались уезжать, подошла группа людей, опять выступить попросили. Прочитал
«Пар ат» Тукая, встретили на-ура. Гузель вдруг вылезла, я, говорит, тоже
могу прочитать стихи Тукая. Прочитала «Кубэлек» и «Безнен Гали бигрек тату
кяжя белен…»
Завтра поедем кататься по Волге, а потом на правительственный банкет. От
нашей делегации выступит Сайфи агай.
28.06.
Проводить нас в аэропорт пришла куча людей. Наки Исамбет болеет, но тоже
пришел. Очень я его люблю. Был коньяк. Через 50 минут мы уже в Уфе.
6.07.
Удивляюсь я Мустаю. При встрече только и ждет, как бы побыстрее слинять.
Массу причин находит: то обед уже приближается, то дождь вот-вот пойдет… А
он был первый, кого я встретил после Казани, хотелось поделиться
впечатлениями. Удивительный, короче, человек. Может, должность его портит.
Мои слова, сказанные о нем на съезде от души, с беспокойством, полностью
оправдываются. А когда-то был простым, свойским человеком.
28.07.
Сын Асмана Галеева с матерью и женой пришли к нам. А.Гали был очень
интересным писателем и артистом. Виль рано осиротел, сейчас ищет людей,
хорошо знавших отца. Я ему отдал рукопись пьесы Асмана, которую хранил у
себя. Пьеса называется «Ответ». Она ставилась на сцене, но никогда не была
опубликована. Ее практически никто и не знает, может, я да еще пару человек.
Виль заплакал.
29.07.
Опять напасть. Хотел задернуть шторы и повредил поясницу. Вызвали «Скорую».
Двигаться не могу. Пишу лежа.
Был избран делегатом на IV Всесоюзный съезд … . Наверно, не смогу пойти.
Переживаю.
30.07.
Прошли сутки, как повредил поясницу. Лежать могу лишь на спине. Только этого
не хватало! Недавно избавился от гипса и костылей, и вот опять.
Единственная отрада — радио, его будто специально для таких как я изобрели.
Слепых и тугоухих. Сейчас вот передавали стихи Бёрнса в переводе Маршака. А
так ничего интересного. Курю одну за другой и вспоминаю прошлое.
Съел лежа три пирожка, попил чаю. Лежа может есть только корова.
17.08.
Оказывается, из Казани приехал Баки агай Урманчи. Звонил из гостиницы
«Агидель». Когда мы были в Казани на юбилее Тукая, поговорить по душам
времени не хватило. А я его очень люблю. Да и невозможно такого человека не
любить: много видел, пережил, знает. Говорили по телефону, много интересного
рассказал. Обещал придти. Но боюсь, друзья возьмут его в оборот и времени на
встречу не останется. То же было со мной в Казани. Все равно жду. Может, сам
пойду его искать.
18.07.
Не вытерпел, потихонечку сам отправился в гостиницу к Баки агаю.
Наговорились вволю. Еще бы сидели, да его Насретдинов увез показать Дему.
Много ходил. Поясница болит.
19.08.
Сегодня Баки агай Урманчи гостил у нас вместе с Сайфи агаем и Ахнафом
Харисом. Очень красиво посидели.
Днем в Минкульте Баки агаю показали скульптуру Бабича. Жаль, наш министр
культуры некультурный человек, не способен понять даже очевидные вещи. По
какой-то иронии, именно такие всегда и «управляют культурой».
17.09.
Назар Наджми написал очень хорошее стихотворение, «Татарский язык». Как бы
ответ Смелякову. Обещали напечатать в «Кызыл тане». Обрадовался, думал,
побоятся.
18.09.
Были у Лены. В ее жизни большие перемены. Собрались все родственники. Долго
сидели.
19.09.
Через 10 дней Габдрахману Минскому исполняется 60 лет. Из «Кызыл тана»
просили написать о нем. Целый день хожу, думаю. В литературу мы с ним пришли
в одно время. Тогда в Казани я подружился не только с ним, но и с Такташем,
Кутуем, Туфаном.
Прислали из Москвы сигнальные экземпляры книг «Махмутов» и «Рассказы» на
русском. Красиво оформили, целый день восхищаюсь.
Вчера по телевизору в передаче «Народный университет» показали веселую
передачу обо мне — кого ни встречу, только об этом и говорят.
21.10.
«Тяжелые дни настали для башкирского народа» с пафосом писал Юлай Азналин.
Вот и для меня настали тяжелые дни. Нет радости. Мне 62 года, вся радость —
в литературе. Раньше частенько случались хорошие стихи и рассказы… Хотя всю
жизнь моей радостью была Фардана. Всю жизнь я ее люблю.
25.10.
В Союзе похвалили пьесу Зайнаб. А я не верю. Разве можно с таким нутром
написать что-то хорошее?
31.10
Прочитал в календаре: «Видному татарскому драматургу Мирхайдару Файзи
исполнилось 75 лет». Вспомнил, как в 1928-ом году в летнем театре, что в
парке Луначарского, я играл в спектакле «Галиябану» роль Исмагила, когда
вдруг прилетела весть о смерти Мирхайдара Файзи. Мне поручили объявить эту
тяжелую весть со сцены. Я объявил. Ему было всего 37.
10.11.
Получил письмо от редактора журнала «Огни Казани». Просит написать
воспоминания о Галимжане Ибрагимове. Я его видел лишь один раз в 1926-ом, но
даже сейчас будто слышу его голос. Незабываемое впечатление оставила та
встреча.
13.11.
Был в библиотеке для слепых. Встретил там музыканта Муртазу Зарипова. Мы с
ним 6 лет не встречались. Удивительный человек. На мое: «Здравствуйте,
Муртаза агай!», ответил: «Очень хорошо, Агиш!» Узнал меня по голосу.
17.11.
На авторитетном собрании, прошедшем после заседания Верховного совета,
почему-то мне поручили написать статью «Башкирская литература за 50 лет».
Для сборника. Чтобы написать такой солидный труд, нужно прочитать много
современных вещей, ведь нужно показать, как и с чего начиналась эта
литература, к чему пришла. А я сейчас вообще читать не могу, абсолютно не
вижу. Так что это была не правильная идея мне поручать. Думал много на эту
тему — решил написать так, как подсказывает собственное чутье. Начал
сердечно и шутливо, перечитал — вроде бы живо получается. Суметь бы до конца
выдержать эту интонацию. А знаю-то, оказывается, достаточно прилично…
Получил очень интересное письмо от Парваз Абдрашитовой, знакомой моей
молодости. Тут же написал ответное.
Отнес в Союз рекомендацию для Яруллы Вали. Он прочитал и говорит: «Эх,
по-русски бы это написать!» Почему-то думает, что по-русски прозвучит
мощнее. Встретил там Гилемдара Рамазанова, у него 8 декабря защита
докторской о М. Гафури. Очень благодарил за рецензию в «Кызыл тане».
28.11.
Из газеты «Социалистическая Татария» пришло письмо с просьбой написать
воспоминание о Галимжане Ибрагимове к его 80-летию. Он мой любимый писатель,
так что наверняка напишу.
Жена Гарифа Гумера Кафия ханум спрашивает, где будут проводить торжественное
собрание. Пошел по этому вопросу в союз, но никого не встретил.
Статья о Гарифе Гумере что-то не пишется, а хочется написать тепло. Я ведь
его знаю давно, среди нас он самый пожилой.
8.12.
Приглашали в Президиум Верховного Совета опять по поводу того сборника и
статьи «Башкирская литература за 50 лет». Я же, говорю, не историк, не
критик. Нам, говорят, нужны мысли писателя. Раз так, решил ту начатую статью
продолжить.
9.12.
Сижу, пишу для сборника к 50-летию Октября. Тяжелое это дело. Если уже сшил
халат, то трудно его переделать в костюм. Им нужен парадный «костюм»: чтоб
язык был казенный, совсем не человеческий.
11.12.
Сегодня день рождения Фарданы. Ей исполнилось 59. Живем мы с ней 37 лет.
Дети, друзья пришли с подарками. Гузель нарисовала очень красивый рисунок.
Сидели весело, вспоминали молодость — эх, уткен гомер…
20.12.
По приглашению Куватова ходил в «Башгиз». Ему моя статья для сборника не
понравилась. Его послушать так нужно голое перечисление. Переделывать
отказался. Пусть поручат другому.
22.12.
Весь день прошел в суете с юбилеем Гарифа Гумера, я председатель комиссии
этого юбилея.
Вечером, на Карла Маркса,6, состоялся вечер. Я его открыл и вел. Достаточно
сердечно все прошло.
Вечером долго сидели с Фарданой, говорили о семье Гариф агая.
25.12.
День теплый, улицы черные, совсем без снега. Некрасиво.
Начали приходить поздравления. Первое от друга и теперь уже доктора наук
Гилемдара Рамазанова.
Ходил на почту, хотел купить поздравительные открытки, но уже все раскупили!
Это хорошо, значит, люди торопятся поздравить друг друга.
Зашел в библиотеку к слепым — они просят зрячих подписать им открытки для
своих друзей. Я ими восхищаюсь!
28.12.
Поясница болит. Давно не был у врача. Решил сходить. А он говорит: «Конечно,
будет болеть, постарел же». Не поспоришь. Назначили 30 уколов.
Вечером в ресторане «Башкирия» отметили 400-ый номер журнала «Ханак».
29.12.
Утром сходил в «Ханак» узнать, как молодежь себя чувствует после вчерашнего.
Все жалуются на головную боль, «поправляются».
Пришел домой, написал статью в «Советскую Башкирию» о 400-ом номере
«Ханака», и отнес. Обещали 31-го напечатать.
30.12.
Фардана готовится к Новому году. В этот день наш дом всегда ломится от
гостей, это уже традиция. Значит, людям с нами хорошо. Она принесла с рынка
огромного сома, пирог будет стряпать. Гинап из Баймака прислала жирную
конину и гуся. Похоже, стол будет богатым.
В первый день Нового года сразу в трех газетах выйдут мои вещи.
Телеграммы и открытки продолжают приходить. Оказывается, я некоторых забыл
поздравить. А они не забыли.
1967-ой.
2.01.
Новогодний праздник кончился. День очень холодный, а снега все нет.
Оказывается, исполняется 60 лет оренбургской библиотеке имени Ямашева. Ее
работники нашли в картотеке мое имя. В своем письме просят, как одного из
старейших читателей написать им свои воспоминания. Эту просьбу с
удовольствием выполнил. Так как с татарской литературой впервые познакомился
именно там в 1917 году — с Ш. Камалом, Х. Такташем. Там впервые увидел и
познакомился с К. Тинчуриным, Мангушевым, композитором С. Сайдашевым. В
библиотеку эту мы всегда ходили вместе с Мусой Джалилем и Габдуллой
Амантаевым.
Оказывается, в Казани вышел сборник воспоминаний к 80-летию Галимжана
Ибрагимова. Говорят, там есть и мое. Похоже, что взяли из газеты, так как я
для сборника не писал.
5.01.
Злополучная статья о башкирской литературе директору «Башгиза» Куватову
покоя не дает. Убери, говорит, юмор. Разозлился и написал рассказ о таких,
как он. Назвал «Знак препинания».
7.01.
С 11 до 16 часов проходило бюро обкома партии. Члены бюро слушали доклады,
выступления писателей о подготовке к 50-летию Октября. Многие поднимали
гонорарный и дачный вопросы.
З. Биишева как всегда славила свои достижения. Я тоже выступил. Говорил, что
башкиры, живущие вне республики, далеки от национальной культуры.
А в семье готовятся к моему дню рождения, пекут, варят — пахнет вкусно.
Гузель подарила свой рисунок. Вечером ждем гостей.
13.01.
Сегодня будут выборы в местком. Кого из писателей не встретишь, только об
этом и говорят. Останется ли Куликов? Говорят, этот вопрос поднимали в
обкоме партии. Еще говорят про то, что приезд Суслова в Уфу вроде бы не
обычный приезд, что против Куликова организованы какие-то группировки. Все
взбудораженные, постоянно звонит телефон.
Неожиданно собрание месткома прошло бурно. Но говорили исключительно о
дачах, курортах и квартирах. Народ теперь в основном волнуется о личном.
Раньше, перед войной, такого не было, стыдились.
14.01.
Утром ходил в райсобес, хотел, чтобы меня перевели на пенсию по возрасту. К
председателю попасть не удалось, народу очень много. Ушел. Пошел в союз. Из
Казани прислали для меня сборник воспоминаний о Галимжане Ибрагимове.
Вечером ходил в республиканскую библиотеку на торжество по поводу 60-летия
Сагита Мифтахова. Из писателей были только трое: А. Харрис, М. Гайнуллин и
я. Харрис вел собрание, Гайнуллин сделал доклад, я выступил с
воспоминаниями. Ни драматургов, ни артистов. У нас к умершим никакого
интереса и почтения. Ходят лишь туда, где обещан банкет.
19.01.
С утра отнес последние документы в соцобес. Там писательский народ не любят,
считают нахлебниками. Хорошо, что в отделе работают три милые девушки. Знают
меня по книгам, их теплота согрела. Голгенэ сказала: «Больше, агай, сюда не
ходите, сама все сделаю». Не приведи господи зависеть от чиновников! К
сожалению, союз они тоже наводнили.
20.01.
Сегодня опять пригласили в «Башгиз». Попросили, чтоб в статье «Башкирская
литература за 50 лет» назвал некоторые книги и фамилии и похвалил их. Но я
же, говорю, этих книг не читал. Зачем же, отвечают, читать? Прочти статью
секретаря обкома Сайранова в книге «Очерки истории Башкирии», и напишешь. Я
сказал, что Сайранов сам писал, не читая. Да и не писал вовсе, за него
написали люди, о которых в книге говорится. Смешно и стыдно мне этим
пользоваться. Людям, говорят, надо верить. Демагогия, в общем. Что касается
литературы, я ничего на веру не принимаю, слишком к ней серьезно отношусь.
Короче, опять никакого взаимопонимания, и откуда только на мою голову
свалилось это задание!
23.01
В жизни такого человека как Куватов не встречал! Хочет, чтоб в статье были
упомянуты все сегодняшние писатели, чтоб никто не обиделся. Так их 75
человек? Ради чего писать такую статью!
Отнес в журнал «Агидель» небольшую статью о Галимжане Ибрагимове. Потом
зашел в «Ханак», прочитал несколько новых стихов. Назар забавную вещь
написал, можно посмеяться. Остальные стихи не понравились.
24.01.
Дни очень холодные. Утром ходил на укол, страшно замерз.
Днем прошло заседание в «Ханаке», говорили о подготовке к 50-летию.
Предложил выпустить сборник «50 рассказов». Туда должно войти только новое,
написанное в этом году. Сборник не должен быть разовым, а выходить ежегодно.
Идея понравилась. Решили так же выпустить книгу эпиграмм.
25.01.
На улице — минус 31, холод пробирает до костей. А редактор «Ханака» просит
теплый рассказ к 50-летию. В такой мороз и холодная статья не пишется, из
числа тех, что так любит Куватов, не то, что теплая. Если я с кем-нибудь не
встречусь, не поговорю, не услышу что-нибудь новое ли радостное, я вообще
работать не могу. Позвонил нескольким приятелям, но и они не сумели согреть
душу, ни одного теплого слова не нашли. Похоже, тоже мерзнут.
Кое — кому из друзей написал коротенькие письма, хотел согреть. Холодно,
холодно, друзья, на этом свете!
26.01.
И сегодня день очень холодный, так что утренняя прогулка была короткой.
Днем ходил в Союз писателей на заседание. Включили в состав комиссии по
подготовке к юбилею Галимжана Ибрагимова. Также решили к 50-летию Октября
провести мой творческий вечер.
Вчера прислали пригласительный на банкет Загира Исмагилова. А сегодня
приехали, чтоб я заплатил 15 рублей. И к Баязиту, оказывается, приезжали.
Баязит позвонил мне и говорит: «Давай не пойдем на платный банкет!». Ну и
дела…
28.01.
День хороший, ясный. Ночью выпало много снега, дворникам привалило работы.
Ходил в союз, настроение у людей бодрое. Долго разговаривали с Гайнаном
Амири. Давненько так не говорили, наши отношения не ладились. Он поделился
некоторыми своими секретами, пожаловался на жизнь. Я тоже пооткровенничал.
Может, и подружимся.
29.01.
Всюду все болеют гриппом. Долго я держался, но сегодня грипп, кажется, и
меня прихватил: то мерзну, то горю. Не хотел лежать в постели и чтоб не
сдаваться наоборот пошел погулять. Похоже, зря.
Сел было за стол, думал, хоть односельчанам письма напишу. Что-то не
заладилось, порвал.
А по радио 85-летний Корней Чуковский выступает, шутит с детьми,
рассказывает забавные небылицы. Похоже, он гриппом не болеет.
30.01.
Начал работу IV съезд работников культуры Башкирии. До 16 часов был там.
Что-то не очень интересно. Ораторы выходят и начинают хвалить свою работу.
Потом обещают работать еще лучше. Не выдержал, ушел.
Дома провели день рождения Гузель. Ее любимая бабушка испекла очень вкусный
бялеш. А сегодня в «Ханаке» вышел как раз мой рассказ «Бялеш», и мы ей на
гонорар купили платье. И Гузель, и ее гости вечером остались довольны, а я
от детского шума устал.
31.01.
Вышел гулять и дошел до райотдела соцобеса. Пенсия выходит 120 рублей, но
гонорар, говорят, не должен превышать 100 рублей. Если бы пенсия была по
партийной линии, то гонорар не ограничен. Что же это за закон такой, если он
регулирует творческую инициативу?
Отнес в «Ханак» рассказ «Знак препинания» о чиновниках типа Куватова.
Идея-то не плоха, да вот как написался. Одному товарищу в редакции почитал,
ему понравилось. А я сомневаюсь.
4.02.
Большое событие дня — торжество, посвященное 50-летию Загира Исмагилова.
Приехало очень много гостей из Москвы, Алма-Аты, Казани, районов. До сих пор
такого юбилея еще не было!
В докладах и в выступлениях на концерте творчество З.Исмагилова связывали с
творчеством Б.Бикбая. К операм «Салават», «Шаура», «Кодаса» либретто написал
Баязит, да и многие песни написаны на его слова. Вообще, З. Исмагилов всю
жизнь питается творчеством Б. Бикбая. А Баязита нет даже в президиуме, и ни
одного теплого слова о нем! Да и на банкете Бикбай сидел где-то у двери. А
когда попросил слово, ему его предоставили не сразу, а после долгих просьб.
И сам Загир ни одного слова о Бикбае не сказал. По меньшей мере, это
странно. Только композитор из Уйгура упомянул Бикбая, сказав, что без
либретто оперы нет.
8.02.
Заглянул в «Башгиз» узнать судьбу своей статьи. Просят написать об изменении
алфавита. Я думаю, успехи или неуспехи литературы никак не связаны с каким
бы то ни было алфавитом. Вон, говорю, грузины, армяне, латыши никогда буквы
не меняли, и литература их не менялась — была и есть хорошая. Тукай всю
жизнь писал арабскими буквами, от этого татарская литература ничего не
потеряла. Мои слова не понравились. Зачем, говорят, ты против русской
культуры выступаешь. А из чего это следует? Я-то просто хотел объяснить, что
дело не в буквах. Это же вроде так понятно?
10.02.
В Верховном Совете прошло обсуждение сборника к 50-летию Октября. Из Москвы
приехал некто Казаков. Практически все забраковал, сказал, что очень плохо.
Мою статью похвалил, ту, что так не нравится Куватову. Настроение, конечно,
поднялось — иначе ведь «Башгиз» и не убедишь. А коль уж московский товарищ
одобрил, промолчали.
12.02.
Сегодня воскресение. Давно я не был в парке Матросова, решил сходить туда. И
неожиданно встретил друзей молодости, таких же как я пенсионеров. Что
любопытно: несмотря на различное социальное происхождение и разные жизненные
обстоятельства, прожитое оценивается одинаково. Есть, конечно, люди типа
Сагита Алибаева, любящие приукрасить прошлое. Его послушать, так он
прямо-таки родился коммунистом. Я-то помню, каким он был — далеко не
совершенством. И зачем врать?
13.02.
Был в союзе, говорили о том, как получше встретить писателей Татарии — они
приезжают на торжества Г. Ибрагимова. Завтра будут у меня. А 15-го мы с ними
выступаем по телевизору, я буду вести передачу.
Дома дым коромыслом — готовятся к завтрашней встрече казанских гостей.
Из Ташкента прилетел мой племянник Лерун, это старший брат Рубена. Рубен
после Академии художеств остался в Ленинграде, его жена Люда — коренная
ленинградка, но сейчас они живут в Уфе. Рубен преподает в художественном
училище.
Вечером пришли Лерун с Рубеном и Людой, Лена с Галимом и детьми. Я не видел
Леруна 32 года, сейчас ему 42. Несмотря на то, что он давно, еще ребенком,
уехал из Башкирии, хорошо знает ее культуру. Родная земля все-таки тянет. А
говорит на какой-то смеси башкирского с узбекским. Фардана отлично угостила,
все были очень довольны. Долго сидели, разговаривали.
14.02.
Сегодня были гости из Казани: А. Шамов, Ф. Хусни, А. Еники, Л. Ихсанова, Ш.
Галеев, Р. Гатауллин.
Вечером с ними пошли на встречу в «Кызыл тан». Оттуда опять все вместе, и
еще Назар Наджми с Рафаэлем Сафиным вновь пришли к нам. Веселились от души.
Впервые я слышал стихи Гатауллина. Чувствуется, хороший поэт. А у Шауката я
многие стихи знаю просто наизусть. В этот вечер я читал и его стихи, и
Назара, и Такташа, и Маяковского. Вспомнил вдруг как в 1927-ом, мы студенты
казанского театрального техникума, встречались с Маяковским.
15.02.
Сегодня с гостями из Казани ходили на кладбище, возложили венки на могилы М.
Гафури и Р. Нигмати. А вечером пошли на передачу в телецентр. Передача
прошла торопливо, так как 15 минут из 25-ти говорил А. Шамов, а в оставшиеся
10 выступили 7 человек.
После выступления нас пригласил к себе в гости Назар Наджми. Притащились мы
к нему страшно усталые, но, пропустив пару рюмок, ничего, повеселели. Читали
стихи. Я «по просьбам трудящихся» опять читал Такташа и Тукая. Разошлись в
два часа ночи.
Завтра татарская делегация едет в деревню Султанмурат, на родину Г.
Ибрагимова.
18.02.
Вечером в Доме политпросвещения прошли торжества в честь Г. Ибрагимова. Меня
посадили в президиум. Собрание открыл Сайфи агай, Суфиан Сафуанов сделал
доклад. С речами выступили Афзал Шамов, Фатих Хусни, читали стихи Ш. Галеев
и Р. Гатауллин.
С. Сафуанов говорил о Г. Ибрагимове как о башкирском писателе — упирал на
«башкирскость». А. Шамов сказал, что у Г. Ибрагимова «язык, кровь и сердце»
были татарские. Все делят, все разобраться не могут, сколько в ком
башкирского, сколько татарского. До этого споры шли о Бабиче и Гафури,
теперь вот об Ибрагимове в том же ключе заговорили.
19.02.
Утренний чай вместе с татарскими писателями пили у С. Кудаша. С нами были Н.
Наджми и Т. Ахунзянов, редактор «Кызыл тана». А к 14-ти часам пошли в
республиканскую библиотеку на встречу с людьми, знавшими Ибрагимова. Но мы с
Фарданой не досидели до конца, ушли, так как я ничего не слышал. За эти три
дня я окончательно оглох. На банкет тоже не пошли.
20.02.
Ничего не слышу. Дома мертвая тишина, на улице — тишина. Мимо меня проезжают
машины, автобусы тихо-тихо. Зашел в магазин — там народу как в муравейнике,
но полная тишина. На улице двое дерутся совсем беззвучно, народ вокруг
стоит, наблюдает тоже молча. Только один ребенок плачет — на лице гримаса, и
рот то откроет, то закроет. Бежит навстречу собака, но не поймешь, то ли
лает, то ли просто ласкается.
К 16 часам пойду к врачу. Если к слепоте добавится еще и глухота, это будет
вообще катастрофа. Хасан Мухтар был глухой, но он не был слепым, и мог
считывать слова с губ. А я что буду делать?
23.02.
Утром было холодно, но днем потеплело. С Лирой ходили в магазин, купили мне
пижаму, очень похожую на костюм. На улице встретил Касыма Азнабаева,
разговорились, и я высказался об одном человеке. И тут же пожалел: я же
знаю, что мои слова в искаженном виде он тут же доведет до этого человека?
Вернулся, а дома меня ждет молодой человек, Марс Ахметшин. Просил прочитать
два его рассказа. Жалко было отказывать, он уже ко многим обращался, все
отмахиваются — некогда. Похоже, сейчас молодым труднее. В наше время кроме
Афзала Тагирова можно было прочитать любому. А у Афзала агая действительно
не было ни минуты свободной, не то в сорока местах работал, бедный!
24.02.
С вечера сильно заболела Фардана, да еще Гузель гриппует. Говорил ей, чтоб
во время болезни пожила у себя — боюсь, как бы Лиру не заразила. Не
послушалась.
Днем послушал передачу о К. Федине, ему сегодня исполнилось 75. С
воспоминаниями выступили К. Симонов и К. Паустовский. Особенно понравился
Паустовский!
1.03.
«Март, начало весны.
На душе становится весело…»
И в прошлом году 1 марта в дневнике первыми были эти строки Тукая. Не
скажешь, что они уж так поэтически глубоки, даже можно сказать, совсем
просты и не стихотворны. Но каждую весну я их почему-то вспоминаю.
Сегодня с утра было холодно, но уже через час заметно потеплело и солнце так
греет, что даже в глазах рябит.
Рузия апа с внуком, который завалил экзамен, уехала к себе в деревню. Бедный
мальчик целый месяц не ехал домой, стеснялся односельчан.
3.03
Утром погулял, подышал свежим воздухом.
Днем прошло правление союза писателей. К 50-летию Октября государство
подкинуло кое-какие деньги. И мне перепало. Хотели дать 150 рублей, но я
сказал, что и 100 достаточно и предложил поделиться с другими, не членами
правления. Мое предложение прошло, дали денег и А. Ихсанову.
После собрания угостили коньяком, потом еще добавили. Не помню, как пришел
домой. Фардана говорит, привел Марат Каримов.
8.03.
Сегодня праздник. Хотел было что-нибудь вкусненькое купить Фардане, но она
одного не отпустила, не доверяет.
После обеда опять порывался выйти, но нет, не выпустила. Пришлось купить
торт с ней вместе. А я хотел сам купить и принести — думал, так интересней
будет. Но Фардана только рукой махнула, я, говорит, всю жизнь готова без
торта жить, лишь бы ты был трезвый. Переживает и сердится.
10.03.
С утра погулял. Пришел, не успел допить чай, явился молодой писатель Рашит
Низамов. Написал рассказ «Доверие», просил, чтоб я прослушал. Рассказ о
детских военных годах. И читается неплохо, только факты не жизненные,
надуманные. Так ему и сказал.
14.03.
Написал ответное письмо в Орск Абдрахман агаю. Он получил новую квартиру и
просто счастлив. Я его поздравил. Он большой оптимист, человек, умеющий быть
благодарным даже мелочи. Смешной: написал мне письмо, в котором благодарит
государство и партию.
18.03.
Утром сходил в журнал «Пионер», я же член редколлегии. Прочитали мне рассказ
Р. Низамова (прим. уточнить имя: Рашит или Раис) «Соловей» о жизни в годы
отечественной войны. Рассказ хороший, но перебор мрачных красок угнетает.
Посоветовал добавить яркости и свежести. Он согласился, благодарил.
После обеда ходил в союз заплатит взносы. Все только и говорят, что о
«Наркяс» Ильшата Юмагулова. Многие, особенно драматурги ему, кажется,
завидуют. Я спектакль еще не видел, очень хочу посмотреть. «Наркяс» — первое
его произведение, и это очень хорошо, что сразу же такой успех. Сам он очень
скромный парень.
19.03.
Сегодня воскресенье, дома стряпают пироги. Пришли дети. Мы с Зульфией
отправились в парк Матросова, а Галим остался ремонтировать стол. Стол этот
интересный, ему уже 38 лет– куда бы мы не переезжали, он почему-то всегда
был с нами. Дважды мы его оставляли у чужих людей, когда внезапно уезжали из
Уфы, но он все равно потом к нам возвращался. А сейчас вот ножки
расшатались, Галим взялся их укрепить.
20.03.
Вечером, к 6-ти часам нас с Фарданой позвала в гости Рагида Янбулатова. На
ее 70-летии мы не были, я болел. Она постоянно твердила, что все равно мы
обязательно должны к ней придти.
Кроме нас у Рагиды был еще приехавший из Казани Риза Ишмуратов. Весело
гуляли. Вспоминали с Ризой встречу с Маяковским в 1928-ом году. Вспомнили и
литобщество «Етеген». Нас шестеро, а оцениваем те события все по-разному.
22.03.
Умерла жена Ахмата Кутуша. Ему около 70-ти. Остался с тремя детьми —
старшему 6 лет, а двойняшкам по два. Целый день не идет из головы судьба
старика.
Написал снохе Гульсум в Ташкент о несчасьи Кутуша. Подумал, может, она ему
теплое письмо напишет.
После обеда ходил в редакцию «Ханака». Почитал несколько рассказов. Что
говорится, выполнил долг. Работник МГБ Басыров написал хороший рассказ.
Чувствуется, следит за литературой. А два известных писателя написали
дрянные рассказы, ни о чем.
Познакомился с секретарем райкома города Давлеканово. Этот человек удивил
меня — он знает не только мои повести, но и воспоминания, даже статьи.
По пути домой забрал из детсада Зульфию. Лена уже вторую неделю лежит в
больнице.
28.03.
Сегодня всюду на улицах развешены плакаты, что 1 апреля пройдет большой
вечер коротких рассказов, который будут вести Сагит Агиш и Фарит Исянгулов.
Я сам-то сначала не видел, мне сказали, и я пошел посмотреть. Действительно,
всюду висят эти плакаты. А я впервые об этом слышу! Так разозлился, что
пошел в союз. А мне говорят: так тебе же готовиться не надо, ты с места
говоришь на любую тему! Как это не надо? Легкость только тогда и появляется,
когда в голове ясно. По крайней мере, представляя человека публике, я должен
знать, о чем он будет говорить.
Докончил вчерашний рассказ и отдал машинистке. Наверно, отдам в «Кызыл тан»,
они давно просят что-нибудь. И всегда просят очень уважительно, искренне. В
«Совет Башкортостаны» этого явно не хватает.
20.04.
Утром немного погулял. Потом долго разговаривал по телефону с Сайфи агай. И
он, бедняга, тоже мучается от одиночества.
Днем заседали в союзе. Назар приехал из Москвы и отсчитывался. Я сидел тихо.
Но потом не утерпел, сказал, что негоже игнорировать в справочнике покойного
Х. Габитова. Этого старика хотят вычеркнуть из истории, а ведь в создании
литературного языка его заслуга очень большая. И стихи его хороши.
21.04.
Сайфи агай сообщил о смерти жены Наки Исанбета Гульсум апы. Я это известие
воспринял очень тяжело: в молодости я часто ходил к ним и очень уважал эту
женщину.
Не находя себе места, дошел до «Башгиза». Оказывается, моя статья к 50-летию
по-прежнему им не дает покоя. Я уж думал, что после похвалы московского
товарища цепляться перестанут. Предлагают убрать стихотворение Бабича
«Почему мы не присоединились к красным». Говорят, в оригинале есть хвалебные
строки в адрес З. Валиди. Но нельзя же задним числом подчистить прошлую
литературу? Сделать по чьей-то воле более красной и большевистской.
Затем повели какие-то странные разговоры о том, чтоб продлить стаж З.
Биишевой. Аргументация ни в какие ворота не лезет: она, мол, женщина
скандальная и не потерпит того, что ее приход в литературу был позже Катибы
Киньябулатовой. Тогда, говорю, приход в литературу М. Гафури, А. Тагирова,
Д. Юлтыя тоже надо продвинуть вперед. Она, говорят, и против этого будет
возражать. Смех да и только! Вычеркнем Габитова, подчистим Бабича, отодвинем
Гафури и Тагирова, и будем считать, что башкирская литература началась с
Биишевой. Эта бесталанная, страшная женщина запугала всех. Что же за времена
такие настали?
28.04.
Опять ходил в союз по поводу несчастной моей статьи, посвященной 50-летию
башкирской литературы. Не вытерпел, отдал почитать Назару. Он сказал: «Очень
даже хорошо!» Теперь ее судьба зависит от обкома партии, и, в частности, от
Ахунзянова.
7.05.
Прогулялся до «Ханака». Настроение у людей нерабочее, заметна
послепраздничная усталость.
Получил приглашение от Гафурийского райкома КПСС. Оказывается, они в связи с
50-летием организуют встречи с людьми, когда-либо работавшими у них в
районе. Очень обрадовался приглашению, я же работал там в деревне Саитбаба в
годы войны. Моя память хранит много дорогих воспоминаний, связанных с жизнью
в Саитбабе.
15.05.
Сегодня отнес машинистке последний рассказ для сборника, надо его побыстрее
отдать в «Башгиз». Потом сидел, просматривал его опять. В разделе «Портреты
друзей» не хватает очерка о Бедер Юсуповой. В моем архиве не сохранился.
Позвонил ей, но не застал.
Ходил в Союз узнать, когда едем в Москву, ничего конкретного не услышал.
Зато услышал сразу две плохие новости: арестовали сына М. Тажи и в Казани
двое наших молодых писателей подрались.
Звонил Гайнан Амири. Он должен был ехать с нами на съезд как гость, но ему
сказали, что не возьмут. Он очень расстроился. И он прав, конечно!
18.05.
Сегодня уезжаем в Москву на съезд. Встал пораньше, отнес в «Кызыл тан»
материал, который очень просили. Пришел домой, написал статью для журнала
«Пионер» об А. Игебаеве — давно обещал.
Сейчас 19 часов, через два часа уезжаем. Дневник в дорогу не беру, если
захочется писать, на то есть блокноты.
Ну, едем!
19 — 30.05
19 и 20 мая были в дороге. Фардана, Гузель и я устроились в гостинице
«Москва». Съезд открылся 22-го.
30 мая на поезде «Башкирия» вернулись домой. Дети встретили. Всю ночь
проговорили, легли только под утро.
2.06.
С утра пошел гулять и зашел в «Башгиз». Машинистке Гаухар, что так быстро
отпечатала мой сборник, подарил чулки, купленные в Кремлевском киоске —
такие разноцветные, будто вышитые. Там все брали, говорили, что модные. Она
очень обрадовалась.
В «Детгизе» говорят: напиши ходатайство, чтоб книгу «Земляки» еще раз
отпечатали. Я об этом сказал Биккулу, но, похоже, ему не до этого. Люди все
не угомонятся с дачным вопросом. Скандалят, обвиняют друг друга в
сплетничестве, шкурничестве, даже в национализме — то есть хотят навесить
ярлык повесомее, сразить наповал. Стыдоба! С прошлого их собрания я ушел,
невозможно было все это слушать. Говорил тогда еще, когда только выбирали
председателя дачного кооператива, что такого человека как И. Абдуллин
выбирать нельзя. А все хихикали: «Нет, агай, на эту должность только такой и
нужен». Теперь все передрались, не знают, как его снять. Хорошо, что я не в
этой компании. Правильно сделал, что не захотели быть с писателями.
7.06.
После обеда ходил в «Башгиз» просмотреть гранки статьи к 50-летию. Сильно
сократили, покорежили, о Ш. Бабиче вообще все убрали. Большое несчастье эти
чиновники от литературы, управы на них нет.
9.06.
Обком профсоюза работников культуры обещал на мое 60-летие путевку. Сказали:
придешь после съезда и заберешь. Сегодня зашел к ним. Председателем этого
союза является моя ученица, Бика Тагирова. Глядя в глаза, сказала: «Нет, я
так не говорила». Получается, я сам это придумал?! Какая уж тут культура,
когда даже врать не стесняются.
27.06.
Фардана уехала в Уфу, хочет поухаживать за Гинап, которая приехала на
совещание. Фардана очень любит мою сестренку. А мне без нее в этом
палаточном лагере скучено. От тоски с поэтом Шакиром Биккулом купили одну
«Охотничью». После нее крепко уснул, а, проснувшись, пошел в санаторий
«Юматово». Там меня всегда ждут. Габбас Рафиков как всегда травит анекдоты.
Жаль только, не стесняясь женщин и пожилых, рассказывает. Мне в таком
окружении слушать их как-то тяжеловато.
28.06.
Отсутствие Фарданы очень сильно сказывается на моем настроении. Ничего не
пишется, и окружающие люди стали надоедать. Шакир Биккул по моей просьбе
несколько раз подолгу читал мне газеты вслух.
Сайфи агай приехал из Уфы. Сказал, что нашли новые и не очень хорошие
материалы о смерти А. Карная. Грустно. Не верю я, что он был плохим
человеком.
Сегодня произошел забавный случай. Пока лежал в гамаке, из кармана
высыпалась мелочь, копеек 50. Я принялся шарить, тут прибежали деревенские
мальчишки и говорят:
— Если мы найдем, вы нам 10 копеек дадите?
Дам, говорю.
— А 20?
И 20, говорю, дам. Сам встал и ушел. Вдруг опять подбегают:
— А если 30 копеек попросим? А 40?
Дам, говорю.
Отдали мне, хихикая, 10 копеек и побежали за мороженным.
10.08.
Г.Шамуков уехал домой, кончился срок его отдыха. А я начисто забыл об этом и
не попрощался ним. Без него скучновато, мы с удовольствием общались.
С композитором Сальмановым сидели, говорили о том, что писатели, музыканты,
художники совсем не интересуются творчеством друг друга.
Сходил к детям, постройка нашей лачуги, громко именуемой «дачей»
приостановилась, холодно стало.
13.08.
Здесь один человек, Каткеев, не может держать голову. Очень печальное
зрелище. Сам он человек светлый, много читает, пишет в газеты. В сегодняшнем
номере «Кызыл тана» вышла его заметка о наших встречах. Такое у него было
приподнятое настроение, и так он хотел сфотографироваться со всеми. Но люди,
находя всякие причины, не взяли его фотографироваться. Народ пошел
жестокосердный. Каткеев страшно переживал это унижение. Я ему сказал: «Не
переживай. Завтра найду фотографа и мы снимемся столько, сколько захотим».
Он даже покраснел от удовольствия. Господи, человеку так немного надо.
4.10.
Немного погулял. Потом Фардана прочитала мне три маленькие новеллы из
«Огонька». К двум часам ходил на заседание правления. Хаким сделал отчет по
работе журнала «Агидель». Отчет построил в форме оправдания. В № 8 была
напечатана статья Сайранова. Зайнаб Бишева, Мидхат Гайнуллин и я сильно
критиковали эту статью. Автор статьи пишет, что башкирская литература росла
в борьбе с буржуазным национализмом. Мы сказали, что это мнение образца
1937-го года. Если литература родилась после Октября, то какой может быть
буржуазный национализм? Действительно, это очень отсталое мнение.
5.10.
Фардана с утра объявила: «Сегодня едем в сад». Поэтому гулял немного.
Пришел, чай попил, тут и Галим подошел, и мы отправились в Ключарево.
День исключительно хорош! Поле сказочно красивое. Один из лучших дней осени.
Галим с Фарданой покрасили окна и двери в белый, все сияет!. На стены
поклеили газеты, чтобы обои клеились ровно. И я крутился — принес скамейку,
держал банку с краской, хотел внести свою лепту.
Домой вернулись под вечер. Дома кажется душновато после обилия кислорода и
необозримого простора. Да, было здорово. Просто замечательно.
4.11.
С утра как обычно погулял. Заодно зашел в «Башгиз», получил деньги за
статью, вошедшую в сборник «Спасибо тебе, Октябрь». Очень много открыток
пришло, Гайнан написал: « По случаю Октября и мы амнистированы —
помирились».
Целый день сидел, слушал передачи из Москвы, посвященные 50-летию.
5.11.
Утром пошел гулять в сквер Маяковского, никого не встретил. Вчера в союзе
собирались идти к памятнику Ленина, в ленинский скверик, а время не сказали.
Сидел, ждал — может, сообщат. Но так и не позвонили.
Забавное поздравление пришло от Мустая Карима, он пишет: «Сагит агай,
Фардана апай и другие птицы…» Приятно, что он помнит тот случай. Лена, когда
ей было 9 или 10 лет, насмотревшись фильмов с Чарли Чаплиным, решила
написать «киносценарий». Назвала его «Медведь и другие птицы» и понесла в
союз. Там с важным видом сказала, что вот, мол, принесла киносценарий. Я об
этом написал рассказ. Собственно, и выдумывать ничего не пришлось. Мустай
тот случай всегда вспоминает. Может, она тогда к нему и пришла.
Получил неожиданные весточки от забытых людей: Таналыгина и Гафурова. Мы с
ними учились в 1917-ом в медресе «Хусаиния». Перед глазами они стоят совсем
молодыми, просто детьми — нам же было по 11 — 12 лет. Состарились, наверно,
как и я.
Вечером гулял долго, город так похорошел — весь в праздничных гирляндах
огней, поднимает это все настроение.
14.11.
Ходил в союз. Там предложили поехать на юбилей в Алма-Ату. На чей, не
сказали. Сказали только цифру: то ли 70-летие, то ли 170-летие. Значит, либо
юбилей Абая, либо Ауэзова. Я сходу согласился. Пришел домой, достал
энциклопедию: Абаю 132 года, а Мухтару Ауэзову 70 исполнилось два месяца
назад.
Пообедал и пошел в аптеку за лекарствами для Фарданы. Холодно, а я в
демисезонном пальто, в берете, щеголяю как молодой. Думал, в аптеке
согреюсь, а там народу не протолкнуться. Занял очередь и вышел на улицу.
Встретил Сальмана Иргалина, чуть не плачет: состарился, говорит, как дожить
до пенсии. А самому нет и 55-ти.
21.11.
К 14 часам пошел в союз на собрание. Провели его всего за 15 минут. Вялое,
неинтересное. Мустая выдвинули на Государственную премию. Зайнаб, как
водится, сказала пару колкостей. После собрания Назар сообщил, что на юбилей
Ауэзова Сайфи агай хочет ехать. Настроение мое конечно испортилось.
Зайнаб пригласила в гости, я отказался. Пошли к ней Фарит, Сафуан и Назар.
Первые двое — выпить, а Назар потому, что побаивается ее — что-то он
сделался трусоват в последнее время.
23.11.
День с утра не заладился. Но тут принесли «Учительскую газету» со
стихотворением Назара «Татарский язык». Это давно написанное стихотворение
до сих пор никто из редакторов не отважился напечатать. И вот «Учительская»
решилась. Правда, смягчили немного, но все равно хорошо. Я на Назара
обиделся было, а тут позвонил, хотел поздравить, но нигде его не нашел.
Да, ели б не стихотворение, день был бы совсем бессмысленным. А так ничего.
25.11.
Лена сделала пельмени и принесла нам. С таким аппетитом поел, в отличном
расположении духа вышел на улицу, да тут встретил во дворе Зайнаб. Так на
меня накинулась, словно специально поджидала. Ты, говорит, как председатель
комиссии моего юбилея ничего не делаешь. Это говорит, ты специально —
хочешь, чтоб прошел плохо. Поэтому и в гости ко мне тогда не пришел. Такого
наговорила, что у меня давление подскочило.
27.11.
С утра был в клинике, потом зашел в союз. Там опять уже все переиграли —
говорят, езжайте на юбилей Ауэзова. А я уже все, перегорел.
Встретил Назара, поздравил его с вышедшим в «Правде» стихотворением. Для
меня это тоже радость, ведь сам факт появления в главной газете страны
говорит определенным образом о башкирской литературе. Вообще последние дни
Назару принесли много успеха, да он и не скрывает этого. Отметили событие в
ресторане коньяком. Потом еще дома слегка добавил. Фардана тоже рада за
Назара. Она молодец, умеет радоваться чужим успехам, не зависимо от того,
как к человеку относится.
11.12.
Сегодня день рождения Фарданы. Ей исполнилось 60. Вместе мы 38 лет.
Хочу сделать хороший подарок, но самостоятельно. Пошел в «Башгиз» денег
попросить. Но не повезло: директора нет, бухгалтер в командировке в Москве.
Зашел в союз, и там никого из администрации. Встретил только Мустая. Он как
узнал, что у Фарданы юбилей, тут же ее набрал и очень тепло поздравил.
Уважает мою Фардану. Как-то высказался на ее счет в том духе, что если, мол,
сплетня дошла до Фарданы ханум, то дальше ей ходу уж точно нет, могила.
Вечером пришли дети, родственники, друзья. Было очень весело.
20.12.
Читал письма. Есть одно забавное от деревенского пацана. Он пишет: «Дедушка,
пришли мне, пожалуйста, три свои книжки. Одну ставить театр. Вторую —
читать. А третью — декламировать. Только пришли быстрее». Это значит, ему
нужны пьеса, рассказ и сборник стихов. Надо будет побыстрее выполнить
просьбу этого ребенка.
25.12.
Загит Султанов жалуется, что не печатают его книгу, просит помочь. Я же лицо
не официальное. Но зашел в «Башгиз», сказал, что б были к нему
повнимательнее.
А дома очень грустно, так как Фардана болеет, сегодня даже вызывали
«Скорую». Какая уж тут работа — ничего на ум не идет. Голова сильно болит.
Никому про это не говорю, на воздухе вроде получше.
30.12.
Пришли газеты с сообщением о присуждении Госпремий. Дали Мустаю, Шауре и
Зайтуне Бикбулатовой.
Думаю, Шаура обязательно придет к нам вечером, там мы ее и поздравим. Она к
нам очень привязалась, а Фардана считает ее просто третьей дочерью. Мустаю
дали телеграмму.
Вышел на улицу, встретил артиста Сыртланова — не очень люди радуются чужим
успехам.
31.12.
Встал как обычно. Побрился, умылся, погулял. Принес свежего хлеба. Последний
раз в этом году позавтракал. Обедать будет уже в новом году.
Пришло очень много поздравительных писем, открыток, телеграмм. Читали с
Фарданой вслух. Она чувствует себя хорошо. Но Новый год встречать пойдем к
Лене — изменили традиции. Когда Фардана не болела, Новый год встречали
только у нас — народу всегда собиралось много. Как-то Роза, племянница
Фарданы, спала в ванне, больше нигде не нашлось места. А домой уходить, хотя
до него 15 минут ходьбы, не хотелось.
1968-ый.
9.01.
Пригласили в «Башгиз», дали на рецензию книгу Р. Хайруллина о З.
Бикбулатовой. Не хотел брать, но взял все же. А в голове постоянно вертятся
мрачные мысли. Ничего делать не могу.
Ночью Фардане вызывали «Скорую». Совсем не спали, а Лира в таком состоянии
ушла на дежурство.
Обед готовить пришла Лена. Просят побыстрее прочитать монографию Хайруллина,
но работать не могу. Оставил возле Фарданы Гузель, вышел развеяться, но не
получается, очень переживаю за Фардану.
11.01.
Утром вышел прогуляться, надел валенки. Но день такой теплый, с крыш капает
словно весной.
Лена прочитала вслух монографию. Я написал рецензию. Много недостатков. Этот
товарищ совсем меры не знает, порой даже как-то неудобно за него.
После обеда уже в ботинках пошел относить рецензию, задубел — резко
похолодало. Поблагодарили, что так быстро принес. 12.01.
Ходил в «Башгиз» подписать отпечатанную свою рецензию. Видел Хайруллина,
высказал ему свои замечания. Он согласился со всеми. Я ему еще несколько
интересных мыслей подкинул.
До обеда просидел дома, потом пошел искать «Ессентуки» для Фарданы. Зашел в
союз. Там дым стоит коромыслом — готовятся к юбилею Зайнаб. Вот уже два
месяца весь аппарат только этим и занят. Я по иронии судьбы председатель
комиссии этого юбилея, но со мной никто на эту тему не говорит — все
делается помимо.
13.01.
Встал поздно, пошел гулять. Услышал о смерти жены Кулибая, Лизы. Когда-то мы
жили в одной огромной коммуналке на Сталина,49. Очень жаль Лизу, с Фарданой
только и говорим о них.
Написал письмо Гайнану о Кулибае. Они друзья, Гайнан его может поддержать. А
я с Кулибаем встречаться боюсь, даже не знаю, что и сказать.
17.01.
Позвонил редактор «Пионера» Марат Каримов, мы, говорит, ваши воспоминания о
Мусе Джалиле напечатали. Какие, спрашиваю. Те, говорит, где вы рассказывали,
что он в 13 лет возглавлял комсомольскую ячейку, а Г. Амантай в 14 — кантон
комсомола. Но я ничего такого не писал. А мы, говорит, ваши устные рассказы
записали и опубликовали. Хотел было обрушиться на него, но промолчал. Как
поговорили, сам все проверил: оказалось, нигде не соврали. Амантай даже не в
14, а в 13 лет возглавлял кантон комсомола.
Вечером ходил на родительское собрание Гузель. Ее хвалили, сказали: честная,
вежливая и очень воспитанная девочка. Оценки у ней всегда хорошие.
18.01.
За ночь столько снегу навалило, что ходить трудно. На улице женщины
разгребают снег и кидают его в машину. Несколько уже уставших и мокрых от
тяжелой работы, сидят, курят. Рядом стоит мужчина, руководит.
Фардана болеет. Пришла Гинап, сделала ей укол.
Завтра я должен открыть юбилейные торжества Зайнаб. Не знаю, что и говорить.
В любом случае ей не угодишь.
19.01.
Вчера все думал, что сказать о Зайнаб, что б и душой не покривить и ей
настроение ненароком не испортить. Придумал. А тут мне и говорят: она
сказала, что юбилей Загира Исмагилова открывал секретарь обкома партии, и
что она не хуже. Пусть, мол, и ее юбилей откроет Ахунзянов. Я страшно
обрадовался. Никогда бы я не смог сказать, что ее творческий стаж 40 лет. На
банкет тоже не остался. Фардана купила чекушку, выпил и лег спать. Так
отметил ее юбилей.
30.01.
Сегодня день рождения Гузель. Фардана с Лирой купили ей теплые сапоги на
меху и платье. К трем часам к ним пришли Гузелины подруги, а мы пошли
попозже. Я боялся, что Фардана не сможет пойти, но ничего, дошла
потихонечку.
Я зашел к Сайфи агаю, они с Леной живут на одной лестничной площадке. Он
давно уже болеет. Вообще, он интересный старик: хотя и болеет, но знает все
городские сплетни. Посидел минут 20, услышал столько новостей. Домой с
Фарданой вернулись поздно.
15.02.
Поговорил с Мустаем, чтоб помог положить Фардану в больницу. Он обещал
поговорить с большим начальником.
Заболела Шаура и пришла к нам — лежит. Ведь видит, что Фардана сильно
больна, не может за кем-то ходить!.. Люди с нами не очень-то считаются. Душа
болит.
24.02.
Позвонила Бедер ханым Юсупова. Во вчерашнем моем рассказе она нашла себя.
Правильно, так и должно было быть. Долго с ней говорили. Мы, сказала она,
оба с тобой ели утиный задок, шептаться не любим.
29.02.
Последний день зимы. До обеда слушал радио, и Фардана прочитала мне
несколько вещей из «Ханака», «Чаяна» и «Крокодила».
Позвонили из «Совет Башкортостаны» с просьбой, что б я написал им что-нибудь
о Горьком.
Я его никогда не видел. Правда, в 1933-ем мы с Г. Салямом писали ему по
поводу «Етегена». Не знаю, дошло ли то наше письмо, но я тогда получил
кандидатскую карточку. Может, то было автоматическое решение аппарата.
4.03.
Встретил Мидхата Гайнуллина, высказал ему обиду на то, что в книгу
«Башкирские советские писатели» не включили Хабибуллу Габитова. Он, говорит,
был националистом. Я сказал, что в 1917-1918-ом годах многие в среде
интеллигенции слегка страдали этой болезнью. Это абсолютно никакой не
показатель. И Габитов ею болел не больше других. Так и разошлись каждый при
своем.
10.03.
Узнал из газет, что скончался старик-библиотекарь Мубарякйан Амиров, и его
сегодня хоронят. Пошел его проводить.
Вечером сидел в кресле, думал. Все мысли о старике. Ему было 84 года. Это
первый библиотекарь, встретившийся мне в жизни. Причем библиотекарь по
призванию, до мозга костей.
21.03.
Ходил прощаться с покойным Ж. Киекбаевым.
Позвонил свояк Баязит, сказал, что ложится в больницу. Туда, где лежал
Киекбай. Что-то тревожно стало, тяжелые мысли лезут в голову.
25.03.
Все время сидел дома, возле телефона. Думал, вдруг Фардана позвонит из
больницы, и она позвонила.
По просьбе «Советской Башкирии» написал что-то среднее между заметкой и
воспоминанием о М. Горьком.
В 17 часов было торжественное вручение премии имени Салавата З. Биишевой и
Х. Ахметову. На торжестве был, приглашали на выпивку, не пошел.
4.04
самое важное событие сегодняшнего дня — побывал в больнице возле Фарданы. У
них опять карантин!
Фардана себя чувствует хорошо, по крайней мере, лучше, чем дома.
Давно уже художник Ахмат Лутфуллин просит, чтобы я позировал. Думаю, все
равно просто так дома сижу, не работаю, и решил идти. Практически, весь день
там провел, сидя перед ним.
6.04.
И сегодня позировал художнику Лутфуллину. Он интересный человек — со своим
взглядом на мир, со своей философией.
Лена с Галимом ушли к Фардане в больницу. А мы с Лирой не пошли. Пришла
Шаура, и они телевизор смотрели — там шла какая-то нужная ей передача. А я
слушал радио. Так и день прошел.
28.04.
С февраля отпустил было бороду. За три месяца выросла порядочно, а Фардана
говорит: «Сбрей». Пошел в парикмахерскую, девушка-парикмахер уговаривала не
брить, но я был настроен решительно. Сбрил и как-то успокоился. А то сидел в
кресле и все поглаживал ее.
После обеда пошел показаться Фардане. Ей понравилось. «Вот и хорошо», —
сказала.
Вечером по радио слушал передачу о Марсе. Завораживает.
8.05.
Сегодня прошел творческий вечер молодых писателей Ф. Исянгулова, А. Атнабая,
А. Мирзагитова, Г. Хусаинова и В. Исхакова. Им всем по 40 лет. Я этот вечер
открыл и вел. Сказали, было очень хорошо. На банкет идти отказался, не хотел
без Фарданы. Обиделись. На банкете, говорят, подняли тост за мое здоровье.
18.10.
Этот дневник вел беспрерывно почти три года. Но после 2 — го июня почему-то
перестал писать.
За эти пять месяцев случились такие события: Фардана два месяца лежала в
больнице, каждый день ходили к ней.
В начале июля я лег в больницу. Летом жил в основном в саду.
В сентябре похоронили Баязита Бикбая. Очень тяжело я перенес его кончину.
Ведь я его знал еще совсем мальчиком. Мы называли друг друга — божя, то есть
свояк: его Амина и моя Фардана — дальние родственники.
Спустя месяц после смерти Баязита умер Шакир Насыр.
24.11.
По просьбе Лены ходил в Орджоникидзевский райсовет к Назарову похлопотать
насчет квартиры за двух учительниц, что с ней работают.
Там в очереди познакомился с одной старушкой. Приехала из Бурая, ей 90 лет.
Интересная старушка. Сидели, разговаривали.
28.12.
Сегодня день рождения Лиры, но она дежурит, так что отмечать будем завтра.
Дома во всю идет подготовка.
Каждый встречный на улице спрашивает о торжествах в честь Бурангулова. Всем
говорю, что прошло хорошо. Люди удивляются и спешат добавить, что всегда к
нему хорошо относились. Только один человек иронично сказал: «Улек hыйыр
hотле була инде» (Умершая корова бывает молочной).
*****
Гузель поправится, и птицы никуда не улетят…
Страницы, посвященные Гузель. Октябрь 1958-го. Ей 2 года и 8 месяцев.
В конце сентября, когда Гузелью многие так восхищались, она вдруг
проснулась в одно утро и не может шевельнуть ногой. Мы страшно испугались.
Пришла молодая врач, сказала: такое бывает. И, действительно, потихонечку
Гузель вроде расходилась, но все равно прихрамывает. Опять вызвали врача.
Стали обследовать. Выяснилось, что это ранняя стадия туберкулеза кости,
который и не обязательно дальше разовьется, может и сам пройти. Но лучше,
сказали, отправить ее в профилированный санаторий. Я должен был ехать
отдыхать в «Юматово», но решил не ехать. Однако, Фардана потом уговорила.
1.10.
Райса Мухамедьярова, сестра поэта Хая Мухамедьярова и наш с Фарданой большой
друг, уехала в Ленинград и увезла снимки Гузель. Потом позвонила и сказала,
что лениградские врачи с мнением уфимских согласны.
Повесть моя уже шла к концу, думал, в санатории закончу. Но в таком
состоянии тревоги и постоянного ожидания вестей писать не могу.
6.10.
Сегодня Гузель положили в санаторий, который только так называется, а на
самом деле — настоящая больница. Ей крепко перевязали ноги и уложили в
койку. Это ее-то, которая и минуты на месте не стоит? Говорят, лежит и
плачет. Очень тяжело воспринял это известие. Хочется с кем-нибудь поделиться
своим горем, но нет тут такого человека. Хожу-молчу.
8.11.
Домашние сказали, что на ногу Гузель наложили гипс, очень высокий, до самой
поясницы. Но, говорят, через три месяца все пройдет, и следа не останется.
9.11.
Своими переживаниями о Гузель поделился с доцентом Закиром Шакировым. Он
успокоил, сказал, что и с его сыном в детстве было нечто подобное. А сейчас
здоров как бык.
12.11.
Сегодня я вернулся домой чуть раньше срока — все равно все мысли только о
ней. С домашними рядом как-то легче. Поплакали с Фарданой.
15.11.
Сегодня к Гузель ходил отец, и его пустили к ней в палату. А то ее все в
щелку показывали. Очень, говорит, соскучилась, никак не хотела отпускать.
Вечером позвонила главврач санатория Зайнап Хайруллина и сказала, что
ребенок сильно беспокоится. Так что Лена с Идеалом опять к ней побежали. Но
их не пустили. Сказали, что еле успокоилась. Дали посмотреть на нее в
окошко.
18.11.
Райса всю ситуацию с Гузель держит под контролем. Она конечно ас своего
дела, сейчас заведует отделением детской травматологии в республиканской
больнице. А в войну — хирург, полковник медслужбы. Много чего повидала,
дошла до Берлина. Если б не она, нам всем было бы очень трудно. А так все
новости узнаем через нее, и она нас успокаивает. Мы с Фарданой привыкли ей
верить.
20.11.
Сегодня Гузель сменили гипс. Сестра говорит, вела себя очень спокойно. Потом
попросила тетрадь и сообщила: «Я буду писать письмо бабушке».
Гузель! Без тебя очень тяжело.
Гузель, я очень по тебе скучаю.
Гузель, вспоминаешь ли ты меня?
22.11.
Гузелик! Страшно виноват сегодня перед тобой. Меня друзья угостили, и я
домой пришел поздно. Поэтому ни твоя мама, ни бабушка не смогли к тебе
пойти. Думаю, когда ты вырастешь, тогда поймешь и простишь.
23.11.
Идеал с Леной ходили к Гузель. Их не пустили. Стояли возле окошка и
смотрели, как она играет с куклой и клоуном — разговаривает с ними.
Медсестра говорит, что она бойко стала говорить по-русски. Вообще, ее
хвалят: умная, терпеливая, ласковая.
28.11.
Сегодня Райса была у Гузель. Ей опять сменили гипс. Нас к ней не пускают,
боятся волновать.
31.11.
Сегодня к Гузель не ходили. А я, возвращаясь с совещания молодых писателей,
увидел одного ребенка, и сразу она встала перед глазами.
1.12.
Как-то незаметно подкрался ноябрь. Вспомнил стихи Тукая и переиначил их:
Текут реки, дует теплый ветер.
Птицы в дальние края не улетают.
Гузель поправится, и все будет так же:
воды рек и ветер будут теплыми.
И птицы будут здесь, никуда не улетят.
2.11.
С Фарданой ходили к Райсе. Сидели, разговаривали, и она плавно подвела нас к
мысли, что Гузель еще будет лежать, что-то Райсе там не нравится. Сколько,
спросили мы. Шесть месяцев, ответила Райса. Мы просто убиты. Надеялись, что
к Новому году ее уже выпишут.
Написал от тоски про Гузель Габдрахману агаю в Орск.
5.11.
Улицы города так красиво освещены огнями. Вот если бы рядом была Гузель, то
мы пошли бы с ней гулять. Она бы играла, а я радовался, глядя на нее.
Идеал с Леной пошли к ней. Пусть принесут хорошую весть.
Дал телеграммы врачам, всему коллективу санатория. Там подобрались
порядочные, отзывчивые люди — уже хорошо.
Не утерпели — позвонили с Фарданой в санаторий. Говорят, очень ждет бабушку
с дедушкой. Коли так говорят, может, и в палату нас еще пустят — завтра
пойдем с Фарданой.
7.11.
Мне все говорили, что Гузель очень веселая, все время улыбается, и я верил.
А тут посмотрел на нее сам — пустили нас в палату — очень угнетенная,
напряженная. Все держала в ручке флажок, который мы ей принесли: «41-ая
годовщина Октября!» Не хотела нас отпускать. Спросила только: «Я опять одна
остаюсь?»
Сердце мое разрывается. Пришел домой, весь вечер просидел в кресле. Слушал
рассказ Чехова «Тоска». Очень соответствует моему настроению.
18.11.
Сегодня к Гузель ходила Райса. Подарила ей игрушечный телефон. Гузель сразу
же спросила, можно ли по нему позвонить бабушке с дедушкой. Объяснили, что
нет. Она тут же потеряла к нему всякий интерес. Мне нужен настоящий,
сказала, по которому можно звонить домой.
Я нарисовал разные смешные рисунки и передал их через Райсу. Так Гузель все
игрушки детям дает, а рисунки — нет. Это, говорит, мой дедушка-писатель для
меня нарисовал.
23.11.
Сегодня с Фарданой ходили к Гузель. Неожиданно нам повезло — ее пригласили в
ординаторскую. Никакого гипса на ней уже нет. Разговаривали-разговаривали,
вдруг она решительно сказала: «Хочу домой! Прямо сейчас же!» Лопнуло у
ребенка терпение.
30.11.
Сегодня уезжаю на съезд писателей в Баку. Уж и не знаю, Гузелик, как я без
тебя вытерплю?
1.12.
Я в поезде. Думы о Гузель
2.12
Ничего о Гузель не знаю. Только думаю и думаю о ней.
3.12.
Я в Москве. Вечером улетаю в Баку. А Гузель так далека!..
5.12.
Я в Баку. Где же ты, Гузель… Дал телеграмму домой.
10.12.
Я уже в Москве. Ничего о Гузель не знаю. Дал телеграмму домой.
15.12.
Еду в Уфу. Думаю только о Гузель!
16.12.
Приехал домой. Чай попили и сразу к ней. Невеселая. Ни подарки, ни гостинцы
ее не радуют. Хочет домой. Устал ребенок от этой больницы. Даже ее терпению
пришел конец.
17.11.
Все мысли только о Гузель. Выпил отличный портвейн — не помогает: о ней лишь
думаю. Сходили за мандаринами, она просила. Одна заводная игрушка у нее
сломалась. Дал заказ в Москву.
23.12.
Для Гузель купили ёлку, только вот придет ли она на Новый год домой?
На улице очень холодно, около 30-ти. Не холодно ли там у Гузель в палате,
ведь только что переболела бронхитом. Пенициллин ей все еще колют и табличка
на ее кровати, говорят, висит: «Еду давать только подогретой».
27.12.
Гузель, сегодня страшный холод — минус 46! Позвонили справиться о тебе.
Лежит, смеется, говорят, просит мандарины. А мандаринов-то и нет!
30.12.
Фардана сходила к Гузель, отнесла ей гостинцы. Медсестрам — подарки. Очень,
говорит, стала молчаливой, почти и не разговаривает. Уж не обиделась ли на
нас?
Так мы ее ждали домой на праздник! Значит, не сможет придти. И елка какая-то
попалась — ветви сохнут…
31.12.
Домой Гузель не отпустили. Поэтому мы никаких гостей не позвали.
Фардана перенесла ее кровать на новое место. Но она пустая, и это так
печально.
1.01.
Первый день нового 1959-го года. Праздник прошел бездарно. Никого не
приглашали. Не готовились, как всегда бывало. Сходили к Гузель, но увидеть
ее не смогли — директор санатория ушла домой, а без ее разрешения в палату
не пустили. Пойдем завтра — что скажут?
2.01.
С Фарданой сходили к Гузель, отнесли подарки ее лечащему врачу и главврачу.
Гузель привели в кабинет главврача. Очень долго сидели с ней. Прочитала нам
выученное стихотворение. А сама грустная, глаза все время на мокром месте,
хотя и скрывает: соринка, говорит, в глаз попала.
Говорят, будет еще лежать.
Подарили ей ручные часики. Спрашиваем: «Часы-то ходят?». Вообще-то, говорит,
не ходят, а если близко к уху поднесешь — то ходят. «Ходят», по ее мнению,
когда тиканье слышно.
3.01.
Как вдруг все резко изменилось! Завтра нашу Гузель, может, и выпишут!
Заказали машину. В 12 или в 13 часов должна быть дома. Ура! Написал рассказ
о космосе, посвятил Гузель.
5.01.
Сообщили, что выпишут завтра. Вся семья говорит только о ней. Ее отец из
редакции «Советская Башкирия», где работает, принес ей новогодние подарки.
6.01.
Гузель привезли домой. Сначала и сидеть не могла. К вечеру стала хорошо
садиться, но на ноги вставать пока боится. Вначале совсем не говорила, к
вечеру защебетала.
7.01.
Сегодня у меня день рождения. Гузель дома — для меня это лучший подарок.
Попраздновали хорошо! Гузель на диване играет, балуется. Лицо веселое —
разве может быть картинка лучше этой?
8.01.
Утром вывез ее на санях на прогулку. А вечером Лена с Фарданой повезли ее на
Советскую площадь — показать елку. Очень, говорят, была радостная,
возбужденная.
Вечером я приболел и лег отдохнуть. Гузель неожиданно заявила: «Мне бы нужно
еще одного дедушку». Зачем, спрашиваю. «Когда один болеет, второй мог бы со
мной гулять…»
Потом прибежала с кухни: «Картатай, ты меня звал?» Звал, говорю. «Ты меня, —
говорит, — три раза звал, а я не слышала. Почему же в четвертый раз не
позвал?» Такая хитруша!
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
