№ 04'04

Богдан ЯСНОВИДОВ

XPOHOC

Русское поле:

СИБИРСКИЕ ОГНИ

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

КОМУ ЧТО СНИТСЯ

Попытка психоанализа

Российские крестьяне все поголовно

спят и видят то светлое время, когда

земля станет ходовым товаром и ее

можно будет продавать направо и налево.

(Сухой остаток из сообщений Российских СМИ)

Николая Переладова, потомственного механизатора из села Переладова, сморило под свежесметанным стогом. Утомившееся на трудной работе тело обрело отдохновение, а беспокойный мозг лихорадочно работал в мирно посапывающей кудрявой голове. Лицо отражало внутренние переживания, и было видно: есть чему удивляться, есть что переживать.

Переладову снился сон. Сон был многоцветный и яркий как в цветном телевизоре. Но в отличие от «Филипса» уже не призывал изменить жизнь к лучшему, а показывал ее во всей красе. Казал с размахом, панорамно, во всю ширь ненадкусанного экрана. Если сказать по-репортажному, как в телевизионных новостях, то было прямое включение из того счастливого и, похоже, уже недалекого будущего, когда земля превратится в простой предмет купли-продажи без всяких там ограничений, вроде как куль картошки или шмат сала. Собственно, они там на телевидении без удержу бранили всяких там думцев, красных помещиков и прочих отсталых граждан, тормозивших принятие закона о продаже земли. И вот, наконец, свершилось! Есть долгожданный закон, можно ее, родимую, продавать. А кому? Да хоть кому. Кто купит, тот и купит. Вот и крутят на таких больших радостях прямой репортаж прямо в Переладовскую сонную голову.

Надо сказать, они даже немного вперед забежали. По всему сну выходило, что землю в Переладове и вокруг деревни давно уже продали, а кто на ней жил и работал, так в работниках и остались, а можно ли это жизнью назвать — на это еще посмотреть надо. Вот Николай и смотрит с неотрывным интересом.

Деревню он узнал сразу, да и как ее не узнать, коли в ней и он, Николай, родился и вырос, и отец его, и дед, и имя-то у нее самое что ни на есть фамильное. Только не все так, как было — мысы и холмы те же, на тех же местах, а вот колхозного правления на своем месте не было, то ли снесли, то ли само обрушилось — оно и раньше ветхое было, да и школу перестроили как-то не по-школьному — вычурно, что ли.

Над площадью и над толпой будущих переладовских односельчан возвышался здоровенный негр. И, что удивительно, Николай сразу и без труда узнал его — это был кантри-менеджер Джим. Около негра крутились несколько пацанов-подростков. В их движениях, ужимках и даже лицах было что-то шакалье, подобострастное, дерзкое и тупое одновременно. Основная масса сельчан стояла поодаль. Через плечо у Джима свисал длинный плетеный бич, конец его покоился на земле, а в руках была электронная записная книжка. Происходил обычный, каждодневный наряд на работы.

Неожиданно Джим вперил мутный взгляд в Николая и рявкнул: «Ю, перелатоу!». — «Есайэм», — без промедления отозвался Николай и удивился сам себе трепещущей полусонной мыслью: «С какого это рожна я по-ихнему чешу?» — «Разгар косит», — поставил задачу Джим и тут же уточнил: — «Сорти литовкас». Задачу Переладов понял — покосы на Разгаре он знал с детства, только вот литовками в колхозе уж лет пятнадцать никто не косил — ни для себя, ни для колхозного стада. Тем временем Джим назначал работников в бригаду. «Тридцать косарей, на два дня работы», — прикинул Николай. Стоявший рядом мужик придвинулся поближе и рассыпал вполголоса скороговорку: «Замордовать придумал, черномордый. Верно гутарю, Витянь».

Внезапная догадка молнией озарила все закоулки и извилины сонного мозга. Николай понял, что он смотрит такое кино из Витянькиной головы, его глазами. Его родной внучок, первенец Переладовский в третьем поколении, названный Витянькой по другому деду, его, Николая, свату и первейшему дружку, смотрит на все это. А перелопачивают всё увиденное две башки разом и наперебой, не шибко-то меж собой договариваясь, вот и выходит — где всмятку, где вкрутую. «Досмотрим», — принял решение старший мозг.

«Счас будет Ломоносова драконить», — протараторил Сашка Каргаполов, однокашник Виктора и ближайший его кореш. «Крепкий, — удовлетворенно отметил Николай, померив его взглядом из внуковой головы, — худоват только». Захотелось ему и на Витьку посмотреть, да разглядел толком только крепкие жилистые руки да ноги в кроссовках чемоданного калибра. «Тут не растолстеешь», — решил Переладов-старший, удовлетворенно хлопнув внука его же рукой по плоскому животу.

Ломоносов оказался худым и неуклюжим мужиком среднего возраста, походкой и фигурой более всего напоминающий раскладной метр. Джим что-то гортанно хохотнул, хорьки из свиты угодливо захихикали, старательно заулюлюкали, Ломоносов журавлем проковылял к сбивавшейся бригаде косарей, и все стихло. Концерта на этот раз не получилось.

Фамилия у Ломоносова, как и у Витяни — Переладов. А кличку свою он получил за то, что сохранил какое-то количество книг на старом русском языке и научился читать старые русские буквы. Начитался и рассказывал всем, какой умный был Ломоносов, мужик из соседней деревни. Вроде как сказка какая. Ну, Джим, конечно, со своей свитой из хорьков-пацанят над ним всячески издевались и насмехались, а кантри-менеджер давал ему самую грязную и самую тяжелую работу, да еще норму вдвое залупит. Голова у Ломоносова, конечно, добротная, сносу ей нет, и варит как надо, но руки, понятно, не из того места растут. Ему, бедняге, ни в жизнь бы не справиться, коли б не помогали ему втихаря все, кто рядом работал. Джимовы придурки подслеживали и фискалили, но их отлавливали и устраивали поодиночке темную. Хорьки шипели и злобились, да что толку — хоть и нужны они были черномордому, да ведь не станет он из-за одного лизоблюда-придурка целую бригаду в регьон сдавать. И то сказать — кантри-менеджер!

Сельские девки площадь обогнули стороной, пошли коров доить. Девки в деревне народ желанный, прибыльный. Им за работу больше платят — по двадцать рашенов в неделю. Пятнадцать рашен-долларов, попросту рашенов — это целый доллар, настоящий, как в Америке на него вечером в секс-клабе можно два смока купить, выкуришь один — задуреешь и еще один останется. Косарям же дают совсем крохи — по одному рашену в день. Девок, которые посмазливей, насовсем из деревни увозят, называется контракт. Говорят, хорошо они в том контракте живут, только никто не знает точно — обратно в деревню никто из них не возвращался. Все равно многие девки грезят тем контрактом. Парней если и возят, так только в регьон, на отсидку как в наказанье (Колян тем временем прикинул, что регьон — это по-нашему Холмогоры, райцентр). Еще два раза бригадой ездили в Порт-Клинтон, корабли грузить. Николай снова пересчитал, что по-старому это Архангельск получается. Витяня вспомнил еще, как его в регьон на джипе возили. Там были, как их, инспектос, вот, вспомнил. Они права человека определяли. А человек, у которого права изобразовались, это гаденыш Пол из Джимовых шакалов.

Этот Пол свою младшую сестренку, совсем еще кроху, притащил Джиму. Что они там вместе со своими прихлебателями с девчонкой сделали, про то молчат. А девочка рассудком тронулась, говорить перестала, мычит и подвывает по-звериному, мужиков, как увидит, так трясется, даже отца своего боится, хоть он и тихий безобидный пьяница. Джим поставил ему два здоровенных фуфыря водки «Игл», он и затих. Мать Полова тоже совсем дикая стала и хотела Пола убить напрочь, только тот, хитрюга, улизнул к Джиму, а потом в регьон. Туда потом мать привозили, инспектос толковали ей, что у Пола есть права человека, и нельзя его ни бить, ни из дому гнать. Про сестренку, правда, забыли впопыхах. Ну, а Витяня тогда перетолмачивал с полунашего на полуихний и обратно, чтобы все друг друга поняли. Тогда-то вот и возили его на джипе. А откуда у него такой дар — перетолмачивать, Витяня и сам не знает. Джим, вот и то по-американскому не всё петрит.

Пока две головы в одном черепе обмозговывали сельские новости десятилетней и иной давности, на площади оживились. Джим наотмашь махал и щелкал бичом, стараясь прижечь ближних кисточкой по голове, научился он бичом мастерски владеть, зараза. Народ метался туда-сюда, малоуспешно уворачиваясь от кнута. Джим зычно и нараспев ругался перемешивая винегретом алабамский жаргон и русскую матерщину. В промежутках он успевал ввернуть слова из официального сообщения. Сообщалось, что хозяин латифундии (это много деревень вместе) за хорошую работу на севе прислал кассету и вечером в секс-клабе будет видак.

Хозяин любил занять народ видаками. Он был русский по фамилии Цаперович и жил в Америке. Начальниками в деревнях у него были кантри-менеджеры, негры из самой Америки. В России у него был недоброжелатель, какой-то Гулак, который был злой, имел плетку с железными шипами, которую для устрашения развешивал на всех заборах. Про это хозяин показывал видаки и все их смотрели, но говорили там по-американски, и даже Витяня толком ничего не понял. Сами Гулаки (их было несколько) ходили в одинаковой полуформенной одежде и по виду были не такими уж страшными. Мамаша Цаперовича, которая в тех видаках всегда что-то говорила, куда пострашней их всех будет. Черная, лохматая, с бородавками и волосами во всю рожу. А говорила она только два слова, притом по многу раз: «Гулак» да «фак». Вроде как насиловал ее этот Гулак. А может и не этот, а другой, проштрафившийся, а старший Гулак его своей плеткой заставлял. По своей-то воле кто ж на такую страсть отважится. «А сяду рядом с Ломоносовым, — решил Витяня, — он мне расскажет чего, все ж поинтереснее».

Сашка с Витяней прикинули, что до Разгара они дойдут за полтора часа. «Шустро ходят, — отметил Николай, — а может у них и часы подлиннее наших стали? А про технику они, видать, забыли за всё-то время на площади ни виду, ни запаху». Шакалы Джимовы между тем засуетились — подошел торгаш, приятель негра, который на глазах у всей деревни тайно продавал зелье. Кому подешевле, «смок» чтобы покурить, кому подороже, тем «игл» — крошечную бутылочку, ее через тоненькую трубочку высасывают в баллончик, а потом закачивают себе в жилу. От этого всего дуреют. Витяня с Сашкой считали, что те зря деньги тратят — по тридцать рашенов за игл на ветер кидают. Дури у них своей хватает, и без того выше потолка, а им видно этого мало. Николай удовлетворенно отметил, что его-то парни без придури, да только пользы им всё одно никакой, рвут пупы на тяжелой работе да еще на дядю Цаперовича.

Николай резко вздрогнул от острой тонкой боли — прямо в жилу кольнуло чем-то острым. «Мне-то игл зачем, — закричал он, — я же не просил!» Хотел вырвать иголку, рванулся, ударился обо что-то головой и ... сел. Взгляд его уперся в новенькое остожье — его-то он и боднул спросонья, расплющенный комар красным пятном размазался по запястью. «Ну и кино» — хмыкнул Переладов и огляделся. Солнце перевалило на закатную сторону. «Скоро детей из садика забирать, — вспомнил Николай, — сам заберу сегодня Витяньку, внучка да расскажу ему, что мне на видаке накрутили. Шоколадку надо ему купить, тогда, конечно, без курева два дня. Ну да ладно, здоровей буду. А борзо их придавили, ох, борзо. И как только они позволили?

А, собственно, почему они? Это мы, мы такое позволили. Отсидеться надеялись, кто за водку спрятался, кто за тройную работу. Вот те и на!». Николай встал и пошел к своему мотоциклу. Воткнул ключ, взял железного коня за рога и поднял глаза к небу. Июльское солнце смеялось и ликовало, его задор передался и человеку. «Ничего мы никому не позволили! — сказал Переладов солнцу. — Еще не вечер!».

Завел мотоцикл и неторопко, даже бережно покатил по с детства знакомой дороге. По вечной Родине. Ломоносова и своей.

Еще не вечер!

Написать отзыв

© "СИБИРСКИЕ ОГНИ", 2004

Оригинальный сайт журнала

 www.sibogni.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев