№ 06'04

Александр ЯКОВЛЕВ

XPOHOC

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

СИБИРСКИЕ ОГНИ

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

Времена малых тиражей и больших обманок

ЛИТЕРАТУРНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

НУ ОТКУДА ТЫ ВЗЯЛСЯ?!

Не стучите в парадную дверь, не стучите, вам говорят! Нас давно уже нет в тех роскошных залах. Тиражики у нас известные, а уж о гонорарах и говорить не приходится. Мы нынче тут вот, скромненько, во флигелечке. Аккуратно, там досочка через лужу… А на крылечке, наоборот, нет досочки, той самой… С кем имею честь? А-а, так вы и есть наш читатель? Дорогой вы мой! Дайте, дайте посмотреть… Гм, гм… Что время-то с нами делает…

Есть в редакциях такая негласная практика: настырного и неудобного автора футболят из отдела в отдел, пока не угомонится. Или не добьется своего.

Его подвели к моей двери, постучали и, как в старинной детской забаве, с топотом умчались. “Он принес роман…” — донеслось удаляющееся из коридора. “Он то ли с Камчатки, то ли из Читы…”

— Проходите, — сказал я.

Облаченная в мешковатую куртку нескладная старческая фигура двинулась прямо на письменный стол, колотя палкой по всему окружающему. Роскошная белоснежная борода надменно указывала прямо в небо, игнорируя потолок и последующую крышу. “Слепой!” — догадался я, уворачиваясь от свистящего удара. С немалыми усилиями удалось запихать незнакомца в кресло. Он стал разоблачаться. Теряя все содержимое своих карманов. Я ползал по полу и подбирал мелочь, ключи, какие-то бумажки, палка постоянно падала то в одну сторону, то в другую… Избавившись от куртки, кофты и шарфа, дед достал громадную зеленую расческу и принялся привычно холить бороду. Та снисходительно позволяла себя распушать, потрескивая статикой от удовольствия.

Между тем по кабинету распространялся запах. Не только неухоженной старости. Но еще и безумных мыслей о судьбах России и мироздания. И я не ошибся. Покончив с бородой, дед на ощупь достал из объемистой спортивной сумки (не поверите!) еще более объемистую рукопись. Бережно положив ее на колени, извлек из нагрудного кармана вчетверо сложенный листок.

— Но для начала прочтите это.

Прочел. Ожидания оправдались. Листок, расшлепанный раздолбанной пишущей машинкой, содержал ряд пунктов. Разумеется, речь шла о будущем человечества. О лучезарном будущем. Для этого ему (человечеству) в лице каждого индивидуума предлагалось исполнить несколько несложных предписаний: “Не убий. Не прелюбодействуй”. И т. п . Показалось, что нечто похожее я уже где-то читал.

— Основное же здесь, в романе. — Он похлопал по стопе желтоватой бумаги. — Экземпляр единственный. Его уже читали…

Последовало перечисление ряда имен маститых литераторов.

— …Они давно советовали мне публиковать его. Теперь и я пришел к этой мысли. Читайте, — милостиво разрешил он. — На ваше усмотрение можете выбрать отрывок страниц на тридцать…

— Хорошо, оставьте, — пустился я на другую известную редакционную уловку. — Через месяц позвоните…

— Как можно, — укоризненно покачал он головой, в отличие от бороды всклокоченной. — Я же предупредил: экземпляр единственный. Вас я не подозреваю. Но сами знаете, — доверительно понизил он голос, — нынче же как? Украдут рукопись. И все. А затем опубликуют под своим именем. Слава мне не нужна, — тут же заверил он. — Но истина — вот что главное! Поэтому читайте прямо сейчас. Другой возможности я вам не предоставлю.

Тут уж я возроптал. Ссылаясь на уважительное отношение к авторам и их трудам, я горячо заверил его, что не имею права вот так, на бегу знакомиться со столь серьезной работой и что из тысячи страниц отобрать отрывок… Много еще чего говорил. Сам же при этом с изумлением представляя себе, как добирался слепец до Москвы. Рисовалась картина величественная: идет себе человек не спеша и целенаправленно с Камчатки, распугивая по дороге стаи волков и поднимая из берлог теряющих звериный облик медведей… И мороком восставал облик “современного” литератора, цедящего презрительно: “Гр-рафоман несчастный…” А вот тут я не соглашался! Никакой он не несчастный. Да, вряд ли его опубликуют. Но эти ребята, бредущие незряче, но интуитивно, все же гораздо больше делают для литературы. Для настоящей литературы. Для той, что не ставит во главу угла тиражи, гонорары и премии. Согласитесь, прагматики от словесного ремесла плодят графоманов в гораздо больших количествах. Но я отвлекался, отвлекался…

— Вы ксерокопию сделайте. Так вам спокойнее будет, — доносился до меня собственный и, кажется, слабоубеждающий голос. — И мы, не спеша, сможем прочитать…

Компьютер смотрел на нас недоуменно и обиженно. Моему гостю компьютер и прочая мудреная оргтехника были не нужны.

Но дед неожиданно легко согласился:

— Действительно, размножить надо. Мне же еще в Союз писателей экземпляр надо занести, да и Президенту не мешало бы ознакомиться… Неужели же в правительстве не понимают…

Я долго собирал его и выводил из здания. Он бился всеми частями тела о попадающиеся навстречу косяки и углы. Но на его решительности это никак не отражалось. По дороге, долгой и изматывающей, выяснилось, что в Москве он остановился на некоем монастырском подворье, где и укрепляется душою совместно с братией. И что, Бог даст, наскребет он денежек на операцию и вновь сподобится лицезреть этот мир, в котором еще столько предстоит улучшить…

— Так где тут у вас Союз писателей? — деловито вопросил он, словно речь шла о ближайшей булочной.

Ну и как объяснить человеку, первый раз оказавшемуся в Москве, да еще и незрячему, что надо дойти до станции метро такой-то, пересесть там-то и т. д., и т. п.?! Ему даже просто пальцем не покажешь!

— Да ты скажи: налево или направо к метро? А там дойду! — развеял он мои сомнения.

Я сказал. И он пошел. Нисколько не сгибаясь под тяжестью сумки с рукописями, вобравшими все его мучительные, но ведущие к свету раздумья. Пошел, победно колотя палкой по бамперам припаркованных во дворе дорогущих иномарок. И черт ему был не брат!

Я смотрел ему вслед чуть ли не с завистью. И (не поверите) думал о будущем России.

ВРЕМЯ МАЛЫХ ТИРАЖЕЙ

Соседская девушка, совсем юных лет. В ушах — наушники. Слышите? Слышать она нас не может и не хочет. Наушники в ушах — разговор с собой.

— Что ты слушаешь?

Молчание.

— И все же?

— “Жасмин”.

— Да его же нюхать надо! (Неуклюжая попытка пошутить).

Слезы восторга и тоски на глазах:

— Я ее никогда не забуду!

Хоть самому плачь — от невинной глупости и умиления. Можно усмехнуться снисходительно или с презрением. И будущее усмехнется в ответ точно так же.

Не жизни жаль с томительным дыханьем…

Маскультура и время малых тиражей. Не маленьких, но малых. Разница — в адресации. В адресации избранным.

Книги нашей (а чьей же еще?!) девочке не нужны. Вот в чем дело. Никто ей толком не объяснит, зачем ей книга. А если и берутся объяснять, то речь пойдет далеко не обо всех книгах. А о книгах, нужных издателю. Известно с недавних пор: предложение рождает спрос.

Из настольных — “Гарри Поттер”. А я о наших, о наших авторах, о наших уловках. Есть “Adidas”, а рядышком к славе корыстно примазывается нечто тоже с названием “Adidac”. Поди разбирайся, коли время есть. К тому же и дешевле и очень похоже. В книжном мире обманки — “Таня Гроттер” да “Пори Гаттер”. Владельцы оригиналов негодуют, к судам взывают. Но обидно совсем иное. Прочтя “Пори Гаттера”, загоревал: написано-то людьми талантливыми, остроумными, ироничными, но вынужденными кривляться со своим “Adidacом”. А что делать? И кто их будет раскручивать? А так, с Гариком, глядишь и выплывут к бухте под уютным названием Благосостояние. Однако собственный голосок-то слабеет, чахнет, исчезает…

Что жизнь и смерть? А жаль того огня…

Так и кривляемся перед юной соседской девушкой с наушниками. С надеждой выжить в ее будущем. С тоскливым самоубеждением, что потерянные во время нынешнее, обретемся в грядущем.

Было, было: и “Четки” Ахматовой, и “Аполлон”, и “Огненный столп”. Тиражи — напомнить? Малые. И потом уже мы извлекали эти желтые книжки и журналы из прошлого, с завистью прислушиваясь к возгласам аукционистов, сладко перекатывающих в горле нули вырученных сумм: “Пр-родано!”.

Те же “Аполлоны” ценились вовсе не из-за текстов. Хотя и из-за них. Но по большей части знатоков привлекали рисунки. Мастеров, равновеликих талантом словотворцам. Опять напомнить: Лансере, Бенуа, Билибин, Добужинский, Чехонин?…

Свойственное литератору самоубийственное желание выжить в одиночку вызывает опасливое уважение. Гладиатор — человек обреченно мужественный. Ну ладно бы эгоизм распространялся только на собратьев по цеху. Но другие-то искусства в чем провинились? Разве что в том же эгоизме выжить, не обращая внимания на коллег. И вот уж министр культуры на встрече с редакцией “ЛГ” сетует былинно на день нынешний: во времена, когда беллетрист выдает себя за писателя, публицист — за философа, эстрадный певец — за оперного…

Времена малых тиражей — времена больших обманок. Но какая из них обманет время?

Чуть-чуть поверните голову. Все свои — рядом. Ищите своего художника. Своего издателя и редактора. Ищите в своем времени.

И вас обязательно найдут в будущем.

Что просиял над целым мирозданьем…

И потрясенная открытием мировая литература захлебнется конференциями литературоведов, с наслаждением давно немытых вдруг занырнувших в Ваше радужное от разлетевшихся брызг творчество. Литературные премии имени Вашего имени прославят Ваше имя в веках. Над отчислениями от потиражных благодарно восплачут наследники. Та самая юная соседка проклянет себя за отданное предпочтение наушникам и недрогнувшей рукой поднесет к виску тяжелый револьвер, стоя коленопреклоненно у Вашей могилы.

Нью-Васюки, конечно…

А в Саратове года два назад весь терминал для регистрации и пропуска авиапассажиров на летное поле заключался в маленьком вагончике. Перед ним в часы отлета больших лайнеров появлялась опрятная старушка с неистребимой в веках материнской участливостью в глазах. Каждого идущего на регистрацию она провожала крестным знамением и простыми словами: “Счастливо долететь”. Пассажир, привыкший к назойливым попрошайкам и продавцам чего угодно, проходил было безучастно. Но тут же останавливался, пораженный внезапной мыслью, давно отвыкшей посещать суетные головы. Между ним и его благополучным взлетом-полетом-приземлением вставали защитно лишь воля Божья да охранительные слова лукаво-мудрой старушки. В карман простенького фланелевого платьица в голубой цветочек деньги текли рекой. Да не звоном монет сопровождаемые, но шелестом купюр. А всего-то — два слова, сказанные в нужном месте в нужное время. Два слова.

К чему бы это восхищение ловкостью языка человеческого, никогда не забывавшего: вначале было Слово? А к тому, господа литераторы, что помимо всего прочего от работы со Словом никто вас не освобождал. Даже во времена малых тиражей и кажущейся такой неизбывно горестной невостребованности.

И в ночь идет, и плачет уходя.

ПРО ЧЕРТЯКУ

В ночь под Рождество его лукавая рожица появляется не только на телеэкранах. Копытца же и хвост торчат из многих деяний на бескрайних российских просторах. А ведь показывал Николай Васильевич, грустно улыбаясь, как пользовать чертову скотинку: под седло кузнецу и геть! — за черевичками. Так сказать, практически применить негодное.

Придет время, и кое-кто из наших издателей засядет за мемуары. И, вполне возможно, обратится за вдохновением к книге Ивана Дмитриевича Сытина (1851—1934) “Жизнь для книги”. О роли чертяки в книгоиздании Иван Дмитриевич был осведомлен прекрасно. Вот как вспоминалась сцена встречи Льва Николаевича Толстого в лавке Сытина с офенями, бродившими круглый год по России с коробами печатной продукции.

“Лев Николаевич: — Здравствуйте. Ну, как торгуете?

Офени: — Ничего, торгуем помаленьку. А тебе, что же, поучиться хочется? Стар, брат, опоздал, раньше бы приходил.

Их одергивают приказчики: это же сам Лев Толстой!

А они: — Так зачем же он оделся по-мужицки? Иль барское надоело. Дал бы нам, мы бы поносили.

Лев Николаевич интересуется, как идут книги под девизом “Не в силе Бог, а в правде”.

— По новости плохо. Таскаешь их в каждый дом. За зиму даже надоест. Спрашивают везде все пострашнее да почуднее. А тут все жалостливые да милостивые. В деревне и без того оголтелая скучища. Только и ждут, как наш брат, балагур, придет, всю деревню взбаламутит. Только и выезжаем на чертяке. Пишите-ка, Лев Николаевич, книжечки пострашнее…”

Такая вот сценка. Его сиятельство, как вы помните, совету офень не последовал. То ли в средствах не нуждался, то ли брезговал… И сам Сытин не долго тешил чертяку издательскими подарками. Встав на ноги, принялся за народное просвещение.

Богатому черти деньги куют.

Наши же издатели и встав на ноги дружбу с хвостатым не оставляют. Гонят и гонят серии, от которых так и несет кровью и серой. А в народе уже давно подмечено: куда черт не поспеет, туда бабу пошлет. И кого ж мы видим в первых рядах создателей массовой литературы? Кто возглавляет книжные списки, названные чертовым словом “рейтинги?” Правильно. Они, наши родимые. Объясняя собственную моральную неразборчивость с п е ц и ф и к о й российской жизни.

Впрочем, все черти одной шерсти. Хоть и принято с читателем заигрывать, но тут он не прав. Выражение “пипл хавает” придумано отнюдь не без участия и стороны “хавающей”. Которой просто неведомо сологубовское: “Попался на качели, / Качайся, черт с тобой!”

В чем-то издателя даже и жалко — иной просто становится заложником собственной же издательской политики. От него уже ждут книг определенной направленности. Как говорится, нашел черт ботало, да и сам ему не рад! Такая вот ошибка мозга.

Может быть, думаете, что Сытину было легко? Отнюдь. Вот как он вспоминает ситуацию, сложившуюся вокруг издания книг нам тоже известных: “Учебники были безмерно дороги, недоступны по цене, сосредоточены в немногих руках. Нераздельно и самовластно царила небольшая кучка лиц, объединенная однородными интересами и не допускавшая малейшего проявления инициативы и жизни в своей среде. Царили и властвовали издательские династии, при которых состояли излюбленные авторы учебников”. Ничего не напоминает? Напоминает, что ничего у нас почему-то не меняется. И народ-востроглаз тут как тут с наблюдением: вот и жди, когда черт помрет; а он еще и не хворал!

И, тем не менее, в 1914 году “Товарищество И.Д. Сытина” давало свыше 25 процентов всей книжной продукции России. Более того, издавало самую читаемую в свое время газету “Русское слово”. По благословению А. П. Чехова: “Сытин должен издавать газету... Это настоящее народное дело. Пожалуй, это единственная в России издательская фирма, где русским духом пахнет и мужика-покупателя не толкают в шею”.

Шел бы черт на свадьбу, да попа боится.

Сытина у нас мало вспоминают. Даже в знаменитой серии “ЖЗЛ” молодогвардейские издатели о нем забыли. А у Ивана Дмитриевича есть, есть чему поучиться. Или, может быть, именно потому и погружен в забвение? Или потому, что К.П. Победоносцев считал его подстрекателем, сеятелем еретических учений Толстого и считал, что церковь и народ не нуждаются ни в каком печатном слове, пусть народ слушает только то, что в церкви читается на непонятном ему древнеславянском языке, больше он ничего не должен знать!?

Грустно: какая все-таки мстительность в нашей невспоминаемости друг друга. И вторит из забвения все то же сологубовское: “Я знаю, черт не бросит / Стремительной доски...”

Итак, свои воспоминания Иван Дмитриевич Сытин назвал “Жизнь для книги”. Какое название предложить для воспоминаний издателей нынешних? Разве что “Чёрта ли ради жизнь?”

Прости Господи, что столько раз помянул имя ненавистное.

ЭТОМУ ПОКА НАЗВАНЬЯ НЕТ

Один из учеников в ответ на предложение летом прочитать роман “Обломов” ответил: “Чтобы его прочитать, надо быть Обломовым. А у меня нет столько времени”.

В Коломне жутко грохочут трамваи: Ко-лом-на, Ко-лом-на… Должно быть, так грохотали молоты каторжников в каменоломне. Это одна ассоциация. Вторая — учительский труд. Третья — ребенок читающий. Проходившая в Коломне предсентябрьская конференция “Педагогические идеи русской литературы” оставляла заметы на память, в блокнот, на будущее. Заметы всем, кому интересны дети, зачастую без спросу лезущие со своими проблемами в жизнь взрослую, за горло схваченную своей собственной сложностью.

Горячие точки преподавания литературы известны. Обжигают каждый день. И въедливо вопрошают: надо ли изучать литературу? Есть мнение, что не надо. Надо просто читать. А если надо изучать, то с какой целью? И если цель понятна, то — как изучать?

У литературы в школе статус двусмысленный. Если математика и физика подходят под определение “наука”, то литература из нее благополучно выпадает. Если пение и рисование подходят под определение “искусство”, то и там литературе делать нечего. Потому что разговор о литературе — разговор о нравственных проблемах. А разговаривать с ребенком (зачастую великовозрастным, ни в сон, ни в чох не верящим обалдуем), только что вернувшимся с улицы, на которой известно какие нравственные ценности в ходу — дело ох какое непростое.

И потому, как запасной вариант, существует так называемый гедонистический подход, утверждающий, что чтение — это наслаждение (детям не говорите, все равно не поверят).

Много еще чего есть. Есть задача знать тексты применительно к истории общества, отечества. Есть задача приучить читать, чтобы человек становился культурнее. Школа и с этой задачей справляется неважно. Чтение — само по себе, культура (вернее, ее отсутствие) — сама по себе.

Любое обучение опирается на последовательное решение типовых задач. И, следовательно, на обретение опыта решения таких задач. Но в области литературы типовые задачи отсутствуют. Ведь каждое произведение обладает сугубо индивидуальным контекстом, а каждый автор оригинален. Хочется верить.

И уж сплошь все педагогические методики и предпосылки основаны на простеньком предположении. А именно: дети читают. Но это, увы, не факт. Зачем читать ученику, перед которым стоит конкретная задача сдать конкретный экзамен, то бишь, написать сочинение? Ученик взмахом длани, оторванной на секунду от клавиатуры компьютера, пошлет встревоженно-готовых на все родителей за одним из вполне доступных пособий “200 лучших сочинений…”, коих на книжном рынке пруд пруди.

А как обучить некоего среднестатистического Петю Иванова навыкам написания эссе? Да, стоит таковая задача перед наставниками. Наставники задачу знают. И грустно покачивают головами: говорят, эссе хорошо писал Альбер Камю…

Итак, Петя Иванов читать не желает, даже если посулить ему лавры этого самого Камю. Но если у литературы нет читателя, она превращается в элитарное занятие, в музейное дело, в перебирание реликтов, с которых стирают пыль. Зачем школе музейное дело? Вот и отодвигают его куда подальше, в запасники, имя которым факультатив.

А есть еще одна элитарная и тонкая штука, как литературоведческий анализ. Очень напоминает скальпель. Вопрос: в чьих руках он окажется? В руках талантливого хирурга или в лапах костолома? При сегодняшнем хроническом недоборе на филфаки в школах как никогда актуально сталинское: “Кадры решают все!”. Молоденькая учительница, топая строптивой стройной ножкой, в негодовании заявляет: “Скажите спасибо, что за эту зарплату я вообще в школу зашла!” Какой уж тут литературоведческий анализ!

Аристотель в “Риторике” задавался вопросом: кто более виноват — задумавший преступление или исполнивший? Мы не задаемся этим вопросом. Но хорошо знаем: исполнителя можно найти, заказчика — маловероятно.

Государственная политика в области образования, кажется, преступно направлена против литературы. Крамольная мысль: может быть, потому, что литература — русский предмет? Тихо! Поручик Ржевский, молчать!

Поэтому лучше — неожиданный ракурс: с точки зрения оформления сегодняшние учебники по литературе и русскому языку выглядят наиболее бедно в сравнении с учебниками по другим предметам. Детишки же, черт бы их побрал, сызмальства почему-то тянутся к яркому. Что взять с неразумных?

Упреки писателям настоящего: дети не в состоянии осилить текст, состоящий из абзацев на полстраницы.

Упреки писателям прошлого: литература XIX века описывала по большей части судьбы неудачников (“лишние люди” и т.п.), практически не уделяя внимания описанию образцовой карьеры героя. А нынешние дети отчего-то не любят неудачников. Еще один упрек от дня сегодняшнего: литература XIX века — литература мужская. Кто сегодня потребитель массовых изданий и еще более массовых сериалов? Правильно, прекрасная половина половины нечитающей.

Естественно, литературный вопрос: что делать-то?

Может, спросить самих детей: что вас, обормоты, интересует в литературе?

И дети современные в ответ на предложение определить тему для актуального литературного разговора дня сегодняшнего за словом в карман не полезли: “Взятка в русской литературе”. Ох-хо-хонюшки…

Может быть, актуализировать классику? Приблизить ее к дню сегодняшнему? Тем более, что и формы уже наработаны: сокращенное изложение здоровенного романа, комиксы…

Между тем “двадцать гавриков и гавриц” одного воронежского класса при разборе образа Раскольникова не захотели себя признать “обычными” людьми. Не думаю, что дело ограничивается только юной воронежской порослью. “Мы все глядим в Наполеоны…” Куда уж актуальнее?!

А педагогики восклицают: нельзя сдавать позиции детям. То есть нельзя идти у них на поводу. И тогда дети уходят. Без всякого повода и поводыря. Мелодия гаммельнского музыканта никогда не умолкает. Лишь становится тише или громче, в зависимости от времени на дворе.

И тогда раскаляет отечественную атмосферу разгневанный диалог институт — школа: “Кого вы нам присылаете!?” — “А кого вы нам готовите!?”.

Ох как хочется, чтобы педагог, прежде всего, был талантливым. Чтобы к нему записывались, как к хорошему врачу, чтобы на его уроки ходили, как на действо, явленное страстным актером…

Горячка высказываний и холодный анализ происходящего не заслоняли участникам конференции грозного, как вспых красного на светофоре, напоминания: в России многие тысячи беспризорных, голодных, неухоженных детей. Умудренные знаниями профессора и доктора частенько напоминали друг другу, что они — деды, отцы, матери или просто старшие сограждане детей, ответственность за будущее которых никто с нас не снимал.

А их, одиноких, действительно много. Ужасающе много. Гораздо больше, чем мы себе представляем. Тех самых детей, которые до сих пор не познали блаженства обломовского покоя. Не познали ни в быту, ни за книгой. И познают ли — Бог весть.

Герой Жана-Поля Бельмондо в фильме “Одиночка” (Франция) саркастически замечал: “Школ слишком много — скоро мы будем сожалеть о неграмотных”. На что наш герой из фильма “Джентльмены удачи” безмятежно ответствовал: “Это в Турции. Там тепло”.

ЛИТЕРАТОР НА ДОСУГЕ

Наставляла мама дочку: “Женщина должна быть доступной, но неприкасаемой”.

Джингл беллз, джингл беллз… Каникулы, то есть, грядут новогодние, рождественские и всякие. Замрет жизнь газетно-журнальная и издательская. Останется литератор один на один с собою. В квартире ли прокуренно-холостяцкой, в избушке ли с видом на заснеженные российские поля. Настанет время досужее. Тараканами запечными полезут мысли непрошеные, но вопросительные. Да грустные все такие, закопченные от времени и долгого употребления: где издаваться и как издаваться, где прославляться и как прославляться? Многотомничек бы, эх… Да где взять спонсора? Либо премию учредить имени своего дражайшего имени… Опять же, спонсор, собака, требуется… Рука тянется за чаркой. Иди за чашкой. Чая там, компоту или кофе…

Сеть кофеен “Кофе Хауз” (ну и ладно, что название не больно русское, зато со спонсорами проблем нет) столь же озабочена литературной ситуацией в стране. Должно быть, на досуге прочитала в “ЛГ” колонку П. Басинского “Конец сюжета”. Там наш критик горестно отмечал, что “Известия”, приписав “Тихий Дон” перу М. Горького, вовсе не опечатку совершили. А что это “результат долгой планомерной и целенаправленной войны литературно-журналистских “жучков” со страшным зверем под названием “литературоцентризм”.

И теперь эта самая сеть, поддерживая этот самый “литературоцентризм”, реализует литературный проект “Кофе Хауз”, выпуская поэтические книжечки и одаряя ими посетителей. О качестве текстов говорить не будем. Как говорится, под водку, пардон, под кофе, сойдет… Но сам факт! Изыскали ребята бабки, и не на что-то их потратили, а на книги. Ну а то, что со вкусом беда… Так ведь за кофе они отвечают, а не за поэзию. К кофе претензии есть? То-то. Скажете, могли бы к компетентным людям обратиться за консультацией? Господи, ну что вы к мелочам придираетесь… Кофе будете?

Но тут уж совсем непонятно, куда смотрит “Макдональдс”. Ему помочь многострадальной российской литературе просто прямая выгода. Печатая довеском к гамбургерам романы. На салфеточной бумаге. Зажевал хрустящую картофельную палочку — промокнул губы только что прочитанной страницей. Идея, пришедшая на досуге. Прошу недорого.

Подключайтесь, господа предприниматели, подключайтесь. Так, совместными усилиями и вернем народ к чтению. А значит, и к правильно организованному досугу.

Граф Дмитрий Иванович Хвостов (1757—1835) прославился у современников равно нападками на Пушкина, плодовитостью и бездарностью. Но и у него попадались строки, достойные памяти. Например: “Потомства не страшись — его ты не увидишь!” Ей-богу, многие из современных литераторов думают на досуге о чем угодно, но только не о страхе перед потомством.

А часы досужие коварны.

Московский литератор Николай Сербовеликов всегда представлялся мне человеком основательным и серьезным. И тут он вдруг выпускает книгу прозы. Собственной прозы. Однако, автор — Серб Великий. Ни больше ни меньше. Николай, зачем вам это надо? Подозреваю, руководствовались известным принципом: сам себя не похвалишь…

А иной литератор, поразмыслив на досуге, делает приписку на своей книге: мол, все средства, вырученные от продажи, предназначены детскому дому (больнице, библиотеке, музею — нужное подчеркнуть). Такое вот бескорыстие.

Лукавы досужие цели, лукавы средства…

Поневоле задумаешься: да полно, возможно ли оставаться в достоинстве среди часов досужих?!

Сергей Тимофеевич Аксаков со всей страстностью, присущей его натуре, взялся было по молодости исполнять обязанности помещика. “Благодаря живости моего воображения, мечтательному легкомыслию я раскрашивал радужными цветами…” И т.д. Дескать, обустрою-ка Россию на досуге. Но вскоре понял, что недостаточно одного желания и скромных навыков, полученных от батюшки. “Хорошо, что я скоро догадался не мешать старосте: все пошло по-прежнему, а хозяйские дела пошли гораздо лучше”. Освободившись же от хозяйских обязанностей, Сергей Тимофеевич всецело отдался любимым привычкам. “Ружейная охота, степная и болотная, ужение форели, переписка с друзьями, чтение книг и журналов и, наконец, литературные занятия наполнили мои летние досужие часы”.

Хорошо-то как, Господи!

Братцы литераторы, на этой вот благостной ноте от души желаю вам именно такого времяпрепровождения в часы досуга. Иное — чревато. Ибо тогда “литературоцентризм” неизбежно превращается в “литератороцентризм”. Всего-то одна буковка поменялась. А разница куда как серьезная…

Наставляла мама дочку…

ПРИРУЧЕНИЕ “ДИКОЙ ЖИВОТНОЙ”

Не повезло громиле Шварцу — пришлось переквалифицироваться в губернаторы. Думаете, от хорошей жизни? Щас! Просто не выдержал конкуренции. Как только взялись наши ребята за ум да принялись отечественные боевики клепать, увял Терминатор на корню. И то сказать, нешто наш “Спецназ” или “Менты” хуже ихних стрелялок? То-то.

Хваленый миланский “Интер” отбыл в родную Италию в полуобморочном состоянии после того, как наш “Локомотив” отгрузил в его ворота три сухих голешника. Знай наших!

“Таня Гроттер” уже выходит в зарубежных переводах. Пусть на грани судейского фола. Пусть вся в обвинениях в плагиате. Но наша.

В общем, нам есть чем гордиться.

Во времена легендарные наша же “ЛГ” со всесоюзным размахом и столь же масштабным эффектом затевала дискуссии типа “Положительный герой современной литературы. Кто он?” Сажали этого самого положительного на всеобщее осмотрение, луч слепящего света направляли в морду, и ничего ему не оставалось, как быть.

Оставив в стороне многочисленные напластования рассуждений об эффекте Гарри Поттера, обращусь лишь к одному. Любимым героем детворы и подростков стал мальчик. Это не удивительно. Но не просто мальчик, а мальчик-волшебник. Не странно? Мысль грустит такая: хорошенький же мир, дяди и тети, устроили мы для наших детей, если в нем возможно выжить только в качестве волшебника. Жутковато.

А между прочим… И даже не между прочим, а просто оказался подзабытым такой наш знаменитый литературный герой, как Незнайка. Вполне отечественный, а потому и любимый недотепа. Обладающий уникальной способностью жить интересно. Ему хоть коммунизм, хоть капитализм — все до ужаса любопытно. И в любую коллизию он войдет со светящимися от дурацкого энтузиазма глазами. С такими же и выйдет. Оставляя после себя дымящиеся развалины недоумений — кто же это был, чур нас всех?!

Да нет, и не подзабытым он оказался. Такого парня не забыть и не задвинуть. А отошел в сторону. Даже не обидевшись (не умеет!). К тому же и полтинник уже отмечает. Как-никак возраст. Хотя знаний вряд ли набрался, однако ж жизненный опыт подсказывает: вы, нынешние, ну-тка! И все с тем же лукавым, не истраченным с годами интересом посматривает: а что будет, если оставить всех наедине с одним-единственным Гарри Поттером? Неужели не помрут со скуки, размахивая день и ночь волшебной палочкой?

А посмотрел бы я, посмотрел, что сталось бы с той самой волшебной палочкой, попади она в руки Незнайки. То-то шороху бы навел. И всей виртуальной нечисти мало бы не показалось. Как писал приятель Незнайки поэт Цветик: “Шел я лесом, шел я лугом со своим хорошим другом”.

Подзабытым оказался сам образ, типаж, если угодно. Так и напрашивается на дискуссию. Хотя бы к 50-летию любимого нашего героя. К его же юбилею неплохо бы и памятничек соорудить. Считайте, что выступаю с инициативой.

Но это все лирика. Что же касается забытого типажа… В Интернете этот “сабджект” давно и бурно дискутируется. Молодыми людьми, что приятно. Жутко кроют “буржуйского” Гарри Поттера и восторгаются Незнайкой… мультипликационным. Восторгаются тем, что он (мультик) — отечественный. Изредка задаваясь вопросом: а откуда он (Незнайка) взялся-то? Робко предполагая: из какой-то книжки? А это уже менее приятно.

Н-да. “Шел я лесом, шел я лугом…” В незатейливых строках вдруг слышится скрытая угроза. И вот уже в Воронеже исчезает созданный руками местной ребятни памятник Буратино. Понятно, цветной металл нынче в цене. Однако ж, так и закрадывается мыслишка: не Гарри ли Поттер на метле пролетел? Тем более, что края воронежские издавна находятся под пристальным наблюдением уфологов…

Моя дочь, насмотревшись или начитавшись фильмов и книг про зверюшек, начинает носиться по квартире, прыгать на диване, рычать и восторженно вопить: “Я дикая животная!” Дело обычное, дитячье. И такая восторженная “дикая животная” живет в каждом ребятенке. Кто-то их в конце концов приручает.

Вам все равно — кто?

НЕЗАКРЫТАЯ ТЕМА

Интернет-конференция “Современный графоман — кто это?” (“ЛГ” № 2, 2004) довольно плотно потопталась на излюбленной литераторами-зубоскалами теме. Но саму тему не закрыла. Дело в том, что в центре ее внимания был графоман, так сказать, усредненный. Отечественный. То бишь, бедолага, с известным упорством и известным же результатом обивающий пороги многочисленных редакций. И средства борьбы с которым тоже хорошо известны. Конкретные типажи конференция не рассматривала. А зря. Графоман не стоит на месте, он модернизируется. И частенько обретает силу и вес, с которыми порой просто нельзя не считаться. Ибо последствия их деятельности непредсказуемо катастрофичны не только для них самих!

Но для разминки начнем со случая довольно безобидного. Графоман заграничный — особая разновидность несчастного. Он человек терпеливый. Даже снисходительно терпеливый. В свое время опубликовав три-четыре небольшие подборки в журналах типа “Молодой животновод” или “Слесарь-надомник” на бывшей родине, он, живучи нынче в Лондонах и прочих Сиднеях, со сладострастием мазохиста вчитывается в пиетические строки, публикуемые, например, в “ЛГ” и… терпит. До поры до времени. Справедливо полагая, что истина рано или поздно восторжествует и к нему обратятся со слезной просьбой выслать хотя бы пару бессмертных строк. Но истина торжествовать не спешит, и просьбы где-то пропадают.

Потому и его ангельскому терпению приходит конец. И с воплем, озвученным некогда классиком: “Запасайтесь, дьяволы, гробами!”, набирает номер редакции. Долгие гудки (да где они шляются в рабочее время?!) доводят его до предынсультного состояния. Наконец отвечают. Голос его поначалу преисполнен ядовитой вежливости: “Вы всерьез полагаете, что публикуемое вами имеет отношение к поэзии?” Ответы типа: “А что не так?” принимает за издевательство. И тут уже распаляется: “Вот что надо печатать! Вы только послушайте!” И начинает зачитывать. Разумеется, себя любимого. Устав (а это происходит часа через три), вопрошает: “Теперь-то вы понимаете, кого надо печатать?” Ответом ему — самый что ни на есть сладостный храп на том конце провода. И обитатель Лондонов-Парижей, Ганноверов и Мюнхенов терпеливо набирает номер телефона очередной редакции.

Следующая разновидность графомана пострашнее. Этот умудрился оказаться в кресле главного редактора газеты. По недосмотру спонсоров или при наличии свободных собственных финансов. Газета носит название громкое. Например, “Глобальный литератор”. Мишени для критических стрел выбираются, естественно, глобальные. Например, солнце. Со слезящимися от ненависти и нестерпимого света глазами сей молодец отважно пускает и пускает смертоносные, по его мнению, стрелы. Решительно не замечая, что летят они, как в известном анекдоте, “низенько-низенько”. Смахнув со лба трудовой пот, наш герой уверен, что уж завтра-то светило ни за что не посмеет показаться на небосводе. Факт же появления румяного гиганта на завтрашнем горизонте попросту игнорируется — он занят обстрелом новой глобальной цели.

Его собрат, возглавивший по тем же причинам литературный журнал, столь же и кровожаден. То, что он забивает каждый выпуск поделками рук собственных, а также своих друзей, — полбеды. Спустя какое-то время он учреждает премию. Имени всеми уважаемого классика. Церемония вручения обставлена без дураков: фуршет, ансамбль скрипачей и спичи в смокингах. С этих пор имена классика и учредителя премии неразрывны. При этом претендовать на премию могут только авторы-подписчики журнала. Что, естественно, качество публикуемых текстов не повышает.

Еще ужаснее графоман, воцарившийся в кресле издателя. Дело его жизни — многотомная энциклопедия. С названием, естественно, тоже глобальным. Например, “Самые выдающиеся литераторы-мыслители-патриоты России”. Спонсоров добивает возгласами типа: “Вам что же, наплевать на Россию?!” Спонсор задумывается о судьбах руководителей ЮКОСа и нехотя открывает закрома. Вскормленная в закромах энциклопедия охватывает период от мезозоя до наших дней. За основу издания берутся жизнеописания самого издателя, его родных и близких. Для приличия добавляются (по вкусу): Флоренский, Бердяев и Лихачев. Часть “мыслителей”, страстно желающих оказаться под золоченой обложкой, оплачивает свое счастье звонкой монетой. В последнюю минуту на страницы втискивается некто Пупкин. Втискивается бесплатно! Откуда он берется, не знает никто. Даже сам издатель! Но этот Пупкин (зачастую выступающий под другой фамилией, что сути не меняет) есть в любой энциклопедии. Даже в самой серьезной и составленной самыми ответственными людьми. Мыслящую Россию от “Самых выдающихся литераторов-мыслителей-патриотов России” берет оторопь. Но поскольку ее (мыслящую Россию) уже давно ни о чем не спрашивают, энциклопедия благополучно отправляется в победное шествие по презентациям…

А интересно, что будет, если начать составлять энциклопедию “Все графоманы России”? Много ли объявится желающих попасть на ее страницы? Может быть, сим актом тема и закроется?

Но нет, воображению представляется картина устрашающая. Желающих оказаться в энциклопедии найдется много. Поскольку им наверняка удастся убедить издателя о переименовании книги. И будет она называться “Самые выдающиеся графоманы России”. А быть выдающимся всегда почетно. В любой области… Так что тему оставляю открытой…

Написать отзыв

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2004

Главный редактор: Юрий Андрианов

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев