№ 04'04

Сергей СИНЕНКО

XPOHOC

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

СИБИРСКИЕ ОГНИ

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

«ВОЗЛЮБЛЕННЫМ УФИМЦАМ ПОСВЯЩАЮ…»

Жизненный путь епископа Андрея (Ухтомского)

1.

1928 год. Убогий азиатский городок Кзыл-Орда на берегу глиняно-желтой Сырдарьи. Из окна камеры внутренней тюрьмы ГПУ виден горизонт — дальние степные холмы, подсвеченные заходящим солнцем, и тучи фиолетовой пыли, которые поднимает недобрый ноябрьский ветер. Облака на высоком небе как перья, остатки крыльев улетевших в южную сторону птиц. В камере — измученный нескончаемыми арестами, ссылками и этапами пятидесятишестилетний епископ Андрей, в миру Александр Ухтомский. Торопясь, боясь не успеть, пишет он в ученической тетради «Исповедь» — историю своей жизни, своих взглядов и поисков правды.

Следователи зовут его между собой «уфимский урка». Это смешно. Потому что епископ меньше всего походит на урку. Смешно уже само то, что в тюрьме сидит такой человек, как епископ. Смешны его слова о Христе и Советской республике — Христа он предлагает поместить чуть ли не на герб СССР среди колосьев! Смешны его письма к сестре, к уфимской братии, которые он передает «окормляемым» им секретным сотрудникам. Некоторые из них уходят на волю, но все без исключения копируются — в папку из серого картона с тугими завязочками. Следователи смеются лишь про себя — на их лицах написана озабоченность государственными делами и почти христианская готовность жертвовать. Собою или другими.

Думает ли епископ, что когда-нибудь вернется к уфимской пастве живым? Надеется ли он на понимание мыслей, высказываемых им в исповеди, или хотя бы на то, что его исповедь дойдет до уфимцев, которым она адресована?

«Я начинаю писать свою политическую исповедь, — пишет епископ, — эту исповедь мою я адресую по преимуществу моей пастве, моим дорогим уфимцам, с которыми я встретил февральскую революцию семнадцатого года, с которыми пережил все события восемнадцатого года. Пусть они проверят мои слова во всех отношениях.

Адресую эту исповедь всем рабочим, которые с восемнадцатого года с великой любовью заботятся обо мне. Адресую ее вообще всем мыслящим и искренним христианам, которые в жизни ищут правды Божией и стремятся ее осуществить.

Пусть мой жизненный путь одних сохранит от ошибок, а другим даст две-три полезные мысли. Я буду рад и этому. А свою личную жизнь я считаю давно конченною и мой путь жизненный уже пройденным».

Не только «Исповедь» — всю жизнь свою епископ посвятил возлюбленной уфимской пастве.

Человек высочайшего духовного напряжения, епископ Андрей оставил много проповедей, статей, выступлений, большинство из которых не утратили своего значения и сегодня. Говорил он о самых важных и болезненных вопросах российской жизни. Если коротко суммировать его мысли, они будут выглядеть так:

Всех любить. Избегать слепого подражания чужим нравам, не подражать слепо и всему русскому, поскольку в нашей жизни много недостатков, но помнить о величайшем духовном сокровище русского характера — его всеобъемлющей братской любви и искании вечной правды, стремлении жить по-божьи.

Соблюдать справедливость во всем и ко всем, чтобы все соотечественники в России чувствовали себя истинными гражданами, сознающими свои права и обязанности. Пасынков в отечестве быть не должно, все сыны единой Родины и все свободны.

Не лгать Христу. Стремиться к правде, ибо правда и закон едины для каждого. Не должно быть ни скорбящих, ни озлобленных; чтобы все были радостны и счастливы; чтобы счастливые делились своим счастьем с другими и чтобы правда укреплялась в русской земле.

Никакого епископского величия. Епископа выбирает народ, а не назначает главный церковный вельможа. Священник — первый работник в своем приходе, а приход — важнейшая клетка общественного тела России.

И наконец — нравственность власти. Без этической основы немыслима нормальная экономика и невозможно хозяйственное процветание, государство, не осознавшее этого, обречено топтаться в социальных тупиках.

Таковы — если коротко — взгляды уфимского епископа Андрея.

2.

Епископ Андрей, в миру — князь Александр Алексеевич Ухтомский, родился в родовом селе Вослома Арефинской волости Рыбинского уезда Ярославской губернии, в семье председателя уездной земской управы. Происходил он из древнего княжеского рода Рюриковичей. Достоверно известно, что потомок Рюрика в двенадцатом колене князь Глеб Васильевич владел уделом на Бело-Озере, а в шестом его поколении князь Иван Иванович Каргопольский получил удел на реке Ухтоме, название которой и дало имя княжескому роду.

В «Общем гербовнике дворянских родов Всероссийской империи» о нем сказано: «Герб рода князей Ухтомских. В щите, имеющем голубое поле, изображены: золотой крест, под ним серебряная луна, рогами вверх обращенная, а в нижней части щита две серебряные рыбы, плавающие крестообразно в реке. Щит покрыт мантиею и шапкой, принадлежащими княжескому достоинству».

В роду Ухтомских были воеводы, участвовавшие во взятии Казани, в Полоцких походах, служившие стольниками, имевшие другие высокие чины. В годы Смутного времени с шайками самозванцев около города Хлынова (Вятки) сражался князь Михаил: восемь братьев Ухтомских погибли в бою у местечка Конотоп в битве с поляками и запорожцами.

Князья Ухтомские выступили на стороне князя Хованского в годы раскола русской православной Церкви в семнадцатом веке, и в дальнейшем род Ухтомских неоднократно выражал свои симпатии старообрядчеству. Это очень существенный штрих к биографии епископа Андрея, родовые традиции скажутся непосредственно на его мировоззрении.

Из рода князей Ухтомских вышел знаменитый зодчий Дмитрий Васильевич Ухтомский, построивший колокольню Троице-Сергиевой Лавры, ставший учителем Баженова и Казакова. Адъютант Нахимова Леонид Ухтомский — из того же именитого рода. Дядя будущего епископа Эспер Алексеевич прославился тем, что совершил кругосветное плавание на корвете «Витязь» и написал книгу «Философия Востока», а его сын Эспер Эсперович стал ученым-этнографом, дипломатом, путешественником, поэтом и публицистом, некоторое время являлся воспитателем будущего императора Николая II.

В девятнадцатом веке в роду вновь возобладали военные традиции: дядя будущего епископа Леонид — адъютант Нахимова, впоследствии сам адмирал, другой дядя-адмирал — участник обороны Порт-Артура.

Отец будущего епископа Алексей Николаевич Ухтомский десять лет служил на флоте и пожелал, чтобы оба его сына — Александр и Алексей — учились в кадетском корпусе, который закончил он сам и его братья. После службы на флоте Алексей Николаевич служил в канцелярии Ярославского губернатора, но, обладая неуживчивым характером, вскоре оттуда уволился, чтобы заняться хозяйством в своем родовом поместье в Восломе. Епископ Андрей вспоминал, что «отец ухитрялся так хозяйничать, что аккуратно ежегодно получал убытки, и если случалось ему получить неожиданную прибыль, то он своим работникам выплачивал прибавки».

Мать Антонина Федоровна была полной противоположностью отцу, будучи женщиной идеально доброй, она никогда никого «ни словом, ни делом не обидела и, мало того, — ей приходилось иногда сглаживать и исправлять те резкости в отношении к людям, которые позволял себе отец», — вспоминал епископ Андрей. Накануне своей кончины значительную часть своего состояния завещала Церкви.

С любовью и признательностью Александр Ухтомский (епископ Андрей) вспоминает свою няню Манефу Павловну — бывшую крепостную, до конца дней жившую в доме Ухтомских: «С ее молитвенного шепота я и выучил свои первые молитвы... Я уже архиереем говорил неоднократно проповеди на темы, заимствованные из мудрых наставлений моей няни».

Александр Ухтомский, старший сын в семье, был очень дружен со своим младшим родным братом Алексеем, будущим советским академиком, знаменитым физиологом. Братья вместе росли в родовом имении, вместе учились сначала в гимназии, затем в кадетском корпусе и, наконец, в Духовной Академии. Алексей Ухтомский после пятого класса гимназии поступил в 1887 году в Нижегородский имени графа Аракчеева кадетский корпус.

…Однажды обжигает мысль: тебя не было целую вечность, ты уйдешь, и опять тебя не будет целую вечность. И тогда человек открывает, что у него есть душа. Душа — это то, что болит, хотя все остальное тело здорово. Пока не болит печень, ты не знаешь, что она есть. И жизнь души открываешь в себе, когда ей становится больно.

К решению поступить в Духовную Академию подтолкнуло несчастье в семье — потрясением для братьев Ухтомских стала неожиданная смерть любимого дяди. Соприкосновение со смертью сделало необходимым для продолжения сколько-нибудь осмысленной жизни понять тайну смерти: «И я решил в своей жизни искать ее смысла, искать победы над смертью», — вспоминал позднее Александр Ухтомский.

Окончательная перемена в судьбе братьев Ухтомских во многом объясняется случайным событием — встречей с Иоанном Кронштадтским на волжском пароходе, когда мать Антонина Федоровна везла сыновей на каникулы в родовое поместье. После долгих бесед с Иоанном Кронштадтским на верхней палубе Александр и Алексей приняли одинаковое решение стать священниками.

Будучи студентом духовной академии, Александр часто встречался с отцом Иоанном, вел с ним переписку, а позже вспоминал о нем в своих проповедях и статьях. Учился Ухтомский, судя по всему, средне, занимая 33—35-е места в переводных списках курса. В протоколах заседаний Совета Академии он, за исключением вступительного экзамена по греческому языку, ни разу не отмечен среди отличившихся. Но не разу он не был и в списке задолжников.

Встреча с Иоанном Кронштадтским перевернула и жизнь Алексея Ухтомского, который так же, как и брат, поступил в Духовную Академию, но после ее окончания увлекся наукой и со временем стал выдающимся ученым-физиологом, знаменитым академиком. Брата своего он всегда понимал и поддерживал.

Представив на последнем курсе итоговую работу под названием «О гневе Божием», Александр Ухтомский в 1895 году закончил Московскую Духовную Академию кандидатом богословия, и по высказанному им желанию служить в учебном ведомстве направлен в Казань учителем русского языка духовного училища. Здесь 2 декабря 1895 года он дает монашеские обеты и принимает постриг с именем Андрей. Прошло несколько дней, и он был рукоположен в иеромонахи. Дальнейшее восхождение по церковным ступеням совершается вполне успешно: в 1907 году мы видим его уже епископом — третьим викарием Казанской епархии, через четыре года — епископом Сухумским и с конца 1913-го — епископом Уфимским и Мензелинским. Здесь — земля его главного служения.

3.

На допросах в кзыл-ординской тюрьме следователь Нелюбов никак не мог понять — что же заставило бывшего князя добровольно отказаться от привилегий светской жизни? Епископ Андрей отвечал, что ушел из своей среды потому, что кроме глупости и беспринципности в этой среде почти ничего не видел, что бежал от греха, что особенно его поражал разврат лжеинтеллигентного общества. Мужики в родовом поместье не знали грамоты — в княжеской среде наизусть цитировали Архилоха и французских поэтов, скандинавскую литературу считали своею, говорили о философии и истории всего мира. Это было пьянство без вина, пища, которая не насыщает. Глубоко и гибельно перекапывалась почва старой традиции, смелые мосты бросались в будущее, но глубина и смелость сочетались с неизбежным тлением, с призрачным тихим умиранием. Они не столько жили, сколько созерцали все самое утонченное, что есть в жизни, в области духа были разбросаны, в жизни вялы и бездейственны. За ними простиралась всероссийская снежная пустыня, скованная страна, не знающая ни их восторгов, ни их мук.

«По дороге, во время этого бегства, — говорил епископ, — мне встретились два огромных русских мыслителя: А.С. Хомяков и И.С. Аксаков. Эти два мыслителя определили всю дальнейшую мою жизнь, даже до 1928 года. Хомяков — это русский гений религиозной и философской мысли. Аксаков не гений, но очень крупный талант, великий мастер русского слова. И оба они — и Хомяков, и Аксаков — были величайшими патриотами, жестоко бичевавшими отечественные пороки... Эти два мыслителя вполне и навсегда пленили меня».

Кзыл-ординский следователь Нелюбов продолжает считать, что епископ неискренен в своих словах, он говорит епископу, что его политическое лицо неясно, что княжеский титул наводит тень на его лицо. Тогда епископ призывает на помощь простую арифметику — если, с точки зрения следователя, он родился с тенью на лице, то давно сам с ней расстался. О чем говорит епископ? Он говорит, что принял монашество в 1895 году, а значит, пользовался своим «княжеством» только будучи в пеленках и еще — юношей-учеником, что не революция лишила его княжества, а он сам произвел в своей жизни революцию, пойдя в монахи, не глядя на соблазны, которые обещала ему жизнь с княжеским титулом...

Епископ Андрей прибыл в Уфу в середине февраля 1914 года. Вскоре в местном епархиальном вестнике появилась новая рубрика «Письма к пастырям Уфимской епархии». Всего их было напечатано сорок одно, а затем письма вышли отдельными изданиями. Было много статей подобного характера и помимо этой рубрики, они публиковались и в уфимской, и в столичной прессе, вызывая неоднозначную реакцию и оценки, вплоть до предложений сместить епископа, отправить его «на покой».

Опора мировоззрения уфимского епископа Андрея лежит в основополагающих идеях православия и философии славянофильства, но не ограничивается ими. С какими же мыслями и словами обращается епископ в предреволюционные годы к народу и священникам? Обозначим основной круг проблем и вопросов, определяющих его взгляды.

Современная церковь, говорил епископ, не выполняет своих задач, не способна на это в силу почти полного разложения своей организации от высших до низших звеньев и абсолютного отсутствия деятельности основной единицы церковной жизни — прихода. Если церковь еще жива, считает епископ, то лишь благодаря отдельным личностям из числа священников и мирян, посвятивших свою жизнь религиозно-нравственному подвигу. В середине девятнадцатого века это славянофилы, в первую очередь Алексей Хомяков и Иван Аксаков, в начале двадцатого — Иоанн Кронштадтский. Среди современников епископ выделял также церковного историка и философа архиепископа Антония (Храповицкого) и архимандрита Кирилла (Васильева), настоятеля Воскресенского монастыря Новгородской епархии.

В жизни русского православия синодального периода епископ Андрей не видит почти ни одного светлого пятна. Подобное положение дел он объясняет исторически сложившимися обстоятельствами — реформаторской деятельностью Петра, учредившего высшее церковное управление, синод, как одно из ведомств государственной власти. В результате священники превратились в требоисправителей, а высшие иерархи — в государственных чиновников, недоступных ни мирянам, ни младшему клиру. Роскошные выезды архиереев в сопровождении полицейских исправников в близлежащие от епархиального центра приходы не могут удовлетворить религиозные запросы людей, отдаленные приходы часто вообще не подозревают о существовании епископов и митрополитов.

Сознание царящего зла и невозможность оказать ему противодействие гасит активность духовенства, вызывает безразличие со стороны священников к нуждам верующих и равнодушие к выполнению своих обязанностей в храме. Служба превращается в формальность, лишенную своей притягательной и воспитывающей силы. Происходит «обезверивание» прихожан» и потеря авторитета священников. Из-за того, что духовная жизнь в рамках официального православия не удовлетворяет верующих, растет тяга к старообрядчеству и разного рода сектанству.

В речи, произнесенной в Уфимском земском собрании в октябре 1915 года, епископ Андрей охарактеризовал положение как бедственное: «…и сверху, и снизу с одинаковой энергией изгонялись все наиболее энергичные, яркие духовные мыслители и деятели... И стали у нас пророчествовать лжепророки… хотя и нет книжников и фарисеев, но зато сидят молчальники, далекие от жизни и не понимающие жизни, а потому и не могущие быть руководителями ее». Таким образом, с одной стороны епископ говорил о подчиненности церкви интересам государственной политики, а с другой — о инертности духовенства и отсутствии приходской деятельности, которые в совокупности ведут к развалу церковно-общественной жизни.

Чтобы еще более подчеркнуть трагичность нынешнего положения, он обращается к примеру старообрядчества: «Почему… наши раскольники несравненно устойчивее и сильнее в культурном отношении? Именно потому, что раскольники живут приходскою самоопределяющейся общиною, а наша деревня влачит свое существование только по распоряжению начальства. Раскольническую общину объединяет любимый храм или часовня, а нашу православную деревню объединяла до последнего времени казенная винная лавка…»

Центром и ядром возрождающейся общественной жизни православных людей, по словам епископа Андрея, должен стать пользующийся доверием людей священник, вся жизнь которого должна стать примером служения идеалам христианства. С оскудением нравственного содержания жизни его обязанности возростают; именно на него возложена обязанность стать проводником людей по жизненным тропам. Как пишет епископ, «дело пастыря — заполнить опустошенную душу святым содержанием». Отсюда — основной принцип служения: «Первым признаком доброго пастыря нужно считать полное нравственное его объединение с приходом, когда пастырь живет горем и радостью своей паствы. Как мать переносит свои радости на детей и птица на птенцов своих, так и священник должен отказаться от личной жизни для паствы…».

Епископ Андрей не ограничивался негативной критикой нынешнего положения церкви. Он выдвинул конкретный план восстановления ее жизнедеятельности и начал его воплощать на деле в пределах Уфимской епархии.

Главная его альтернатива современной безнравственной жизни — в возрождении жизни городских и сельских приходов для охраны в народе нравственных идеалов, церковно-религиозного быта и подъема материального уровня. Епископ требовал вмешательства духовенства в общественную жизнь. Он говорил, что священник обязан вносить духовное начало во все сферы жизни прихода, в состав которого должна входить школа, больница, богадельня, библиотека, ремесленное училище и другие учреждения. Именно священник является связующим звеном с внешним за пределами прихода миром и возглавляет приходские отделения общественных организаций государственного масштаба.

Но обладание подобной духовной властью требует полной самоотдачи и высоконравственной жизни. Значит, священник должен пользоваться абсолютным доверием прихожан, а поэтому, делает вывод епископ, люди имеют право выбора и смещения своего пастыря. Этому моменту епископ придавал особое значение и потому подробно разработал рекомендации акта избрания священников и ввел их повсеместно на территории Уфимской епархии с лета 1916 года.

4.

В политическом отношении епископ — сторонник кадетов, выступающих за свободу вероисповеданий. Он — один из немногих иерархов церкви, который в уфимской, московской и петроградской печати открыто выступает против Григория Распутина, предупреждает царя, что тот ввергнет Россию в беду и кровопролитие.

Директор департамента полиции С.П. Белецкий в своих показаниях специальной комиссии Временного правительства вспоминал, что постоянные выступления епископа против Распутина, а также организация им экономически самостоятельных и общественно активных приходов в Уфе и ряде сел Уфимской епархии вызвали резкое раздражение митрополита Питирима и кружка фрейлины императрицы А.А. Вырубовой. «И был поднят вопрос об устранении его от епархиального управления. Вопрос этот не получил дальнейшего осуществления единственно из-за боязни раскола, который мог бы последовать после удаления на покой епископа Андрея, так как святой Синод опасался как публичных выступлений со стороны самого епископа с объяснением причин его ухода, так и поддержки прессы, всегда благожелательно относившейся к деятельности уфимского епископа Андрея».

В 1916 году в Уфе создается Восточно-русское культурно-просветительское общество, на заседании его избирают председателем общества. При обществе епископ основывает журнал «Заволжский Летописец», он выходил в Уфе с 1916 по 1918 год. О работе «Заволжского летописца» он позже так расскажет в своей «Исповеди»: «Этот журнал не изменял своего направления ни в 17-м году при республике Керенского, ни при большевиках в 18-м году, ни при Колчаке в 19-м году. Мы говорили только правду, и эту правду мы говорили нашим читателям всех направлений. Мало того, этот журнал и печатался в 18-м году в большевистской типографии».

В воспоминаниях различных людей об этом периоде деятельности Ухтомского в Уфе — безграничное к нему доверие, уважении и любовь. Так, в одной из своих повестей писатель Борис Четвериков, уфимец родом, вспоминает о том, как ради восстановления справедливости епископ Андрей идет даже на нарушение некоторых церковных традиций. Школьный инспектор довел своими придирками гимназиста до самоубийства; все уфимцы были этим происшествием взволнованы, но встал вопрос о том, где хоронить юношу. По церковным правилам это можно сделать только за оградой кладбища. Губернатор отправился к епископу. «Местный архиерей был строгих правил, у прихожан он пользовался уважением еще и потому, что был из рода князей Ухтомских и принятие духовного сана было связано у него с какой-то личной драмой... — пишет Четвериков. — Архиерей сочувственно выслушал губернатора. «Неверие разъедает наше общество... Упадок нравственности... — сетовал он. — Так как же нам быть, владыка? — Я бессилен! — развел руками архиерей. — Но... я могу ничего не знать... Представьте, например, что я в отъезде... Единственно, могу обещать, что священник, который совершит отпевание, не будет наказан». Гимназиста Алфеева похоронили со всеми церемониями, какие полагались».

Знаменательна реакция уфимского земства на обращение к ней епископа с просьбой оказать финансовую помощь церковноприходским школам. В предыдущие годы земство всегда отказывалось поддерживать эти школы, но призыв владыки Андрея к единению земства с церковью в деле народного воспитания был расценен как редкое явление, «едва ни единственное в России со времени введения земства». Фигура епископа «настолько привлекательна и снискала такую глубокую симпатию среди местного общества», что земские деятели Уфы высказывают радость, что в столь тяжелое время во главе епархии встал по-настоящему нравственный человек, и, надеясь на дальнейшую плодотворную работу с ним, ассигнуют требуемую сумму. Так же поступают земства Златоустовское, Стерлитамакское и другие.

5.

Февральскую революцию 1917 года епископ приветствовал, видя в ней возможность освобождения церкви от государственной опеки. О революционерах Ухтомский отзывался неоднозначно — да, среди них немало честных и самоотверженных людей, но в них есть и какая-то дубоватость, которая отталкивает. Да, понятна глобальность такой фигуры, как Маркс, понятно и то, что для многих пролетариев он является пророком, но социализм культуре противопоказан, он уничтожит возможность творчества и свободного искусства.

Революцию он предвидел, о невозможности существования царского режима в том виде, каким он являл себя в XX веке, епископ писал задолго до 1917 года. В духе славянофилов епископ Андрей оценивал русский царизм не как привилегию на господство, а исполнение обязанностей и тягот управления, наложенных на семейство Романовых русским народом. Но режим не сумел удержаться на высоте поставленной перед ним некогда задачи, погряз в беспринципности и безнравственности. Непонимание экономических и политических интересов России, игнорирование духовных запросов общества, падение авторитета двора вызвали революции и гибель режима. «Самодержавие русских царей выродилось сначала в самовластие, а потом в явное своевластие, превосходившее все вероятия».

В марте 1917 года епископ отправляется из Уфы в Петроград, затем — в прифронтовую полосу рядом с Двинском и Ригой, служит и проповедует в войсках. Народные настроения производят на него удручающее впечатление. Он видит всеобщее озлобление, духовную опустошенность людей, признаки наступающей анархии.

Авторитет епископа Андрея среди церковных иерархов растет, и его назначают на пост митрополита Петроградского. Но, к полной неожиданности высших церковных иерархов, уфимский епископ от высокого поста отказывается и остается в Уфе. Он является сторонником выборности духовных лиц, и это его принципиальная позиция! Уже будучи в эмиграции в Париже, знаменитый митрополит Евлогий писал в книге «Путь моей жизни», что епископ Андрей «прогремел на всю Россию… своей принципиальностью». Среди церковных иерархов многие смотрят на него как на святого. Вскоре епископа Андрея включают в новый состав Святого Синода.

На московском Государственном Совещании епископ выступил с речью, в которой советовал создать беспартийное «министерство спасения отечества», пообещав, что оно получит благословение открывающегося в августе Всероссийского церковного Собора, а в сентябре 1917 года он высказался за прекращение любых контактов с государственными органами Российской Республики, считая, что ими ведется антицерковная политика. Вскоре он был выдвинут от Уфимской губернии кандидатом в члены Учредительного Собрания.

Церковную республику, христианский социализм, который он исповедует, некоторые столичные газеты называют «церковным большевизмом». Епископ же говорит, что, не творя при этом зла, не совершая насилия, не проливая крови, объединение церковно-приходских советов приведет Россию к миру, благоденствию и гражданскому согласию. Как это должно выглядеть на деле? Экономическая основа — церковные кооперативы. Да, такие, как в Уфе.

1 июля 1918 года в Никольской железнодорожной церкви Уфы открывается первый в России церковный кооператив. Епископ Андрей выступает перед прихожанами: «В вашем приходе открылся первый кооператив, первый союз взаимопомощи: впервые церковная любовь проявляется в заботе об экономической жизни нуждающейся братии. Сегодня мы осуществляем великий завет святых церковных дьяконов, данный церковному обществу: «пещись о столах», то есть заботиться обо всех несчастных и бедных, никогда не покидать их, чтобы церковное общество разрослось в целое древо, в святую семью из всего народа вместе с духовенством».

Религиозный приход — это семья, приход объединяется с приходом, семья разрастается, заполоняет все отечество, в ее двери стучится и просит приюта отбившаяся от народа, маловерная и потому несчастная интеллигенция.

Начало уже положено в Уфе, за нею — вся Уфимская губерния, потом — вся Россия покроется семьями церковных кооперативов и вся огромная страна станет одним приходом-кооперативом-семьей. И тогда Россию невозможно будет узнать. Она станет республикой и по форме, и по содержанию.

С первых дней Октябрьской революции он говорит, что наконец появилась возможность избавиться от позора, гнетущего русское общество на протяжении двух с половиной веков, — раскола Церкви. Старообрядчество, считает епископ, явилось следствием самодержавной политики начала восемнадцатого века, именно гражданская власть осуществляла гонения, в которых православная церковь не повинна. Ныне, надеется он, забыв старые обиды и разногласия, церковь должна объединиться. Именно старообрядчество вылечит православие.

Искренность его намерений не вызывает сомнений у старообрядцев: «Мы знаем уфимского епископа Андрея как искреннего церковника, любящего старообрядчество, но он одинок среди своих собратий, он, к несчастью, — исключение».

Это так, исключение. Шаги епископа к единению церкви подвергаются нападкам. «Московские ведомости» называют его впавшим в ересь.

Говоря о работе уфимского Восточно-русского культурно-просветительного общества, Ухтомский говорит о том разочаровании, которое испытывают его члены, сталкиваясь с неумением и нежеланием русского народа дорожить своими культурными сокровищами. В этом он видит одну из причин двух русских революций — февральской и октябрьской. В статье «О русской культуре и русской некультурности» он говорит о двух критериях, по которым измеряется «культурность народа»: с одной стороны, это количество культурного народного богатства, а с другой — степень преданности народа своей истории, «заветам родной старины».

«Прилагая эту мерку к русскому народу, как можно определить его культурность? — спрашивает епископ. — Имеется ли у русского народа в его истории, искусстве, литературе, поэзии что либо ценное, достойное внимания и охраны? Да — сокровища русского народа в этом отношении великолепны и многочисленны: как древняя русская культура, так и новая чрезвычайно богаты по своему содержанию; и поэзия русская, и искусство могут составлять предмет зависти для других народов и племен.

Но культурен ли наш народ в том смысле, что дорожит своими собственными родными духовными ценностями? В этом отношении, к великому сожалению, мы должны согласиться с теми, кто признает многих русских людей глубоко некультурными. В этом отношении русский народ можно признать каким-то печальным исключением из общего правила: мы плохо знаем свое народное богатство, многое из него растеряли, и вообще, всем своим народным достоянием мало дорожим»...

6.

В январе 1918 года епископ Андрей, чтобы лучше понять происходящее, сам приходит в Уфимский Совет рабочих депутатов. И он поражен тем, что видит. Как вспоминал он сам, увидел он настоящих праведников, всецело преданных идее устроения счастья на земле. Но их искренность и самоотдача благородным идеалам, говорит епископ, сочетается с приверженностью к жесточайшим методам их воплощения. Он констатирует: апостолы нового мира ведомы преступной антирусской и антипатриотической рукой, но в силах православия вернуть их на путь любви и истинного социализма. Владыка беседует об этом с прихожанами, но одновременно обращается к большевикам: «Избегайте всякой ссоры, всякой вражды. Не сердись, если твой ближний не послушает тебя. Зная, что его правда так же дорога ему, как твоя правда — тебе. Научитесь понимать друг друга и прощать друг другу несогласия во взглядах».

В январе 1918 года на заседании Восточно-русского культурно-просветительского общества епископ, как его председатель, допускает, вопреки протестам многих присутствующих, выступление двух большевиков. Послушав их и задав вопросы, он выносит заключение, что это совершенно русские люди, честно заблуждающиеся и ведомые преступниками. Он выражает уверенность в возможности исправления большевиков. В своих проповедях и статьях епископ даже признает определенную логичность революции, как протеста против неправды и насилия, но считает, что в революции слишком велик элемент злобы и мести.

В статье «О власти императорской и советской», опубликованной в Уфе в 1918 году, Ухтомский вновь высказывается резко против большевиков. Советская власть, по его мнению, вновь утверждает деспотизм как форму государственного управления. Он обвиняет новую власть в том, что она направлена против народа, церкви и не способна установить порядок в стране и сохранить целостность Российского государства.

1 июля 1918 года, за несколько дней до ухода 5-ой Красной армии из Уфы, епископ Андрей заявил, выступая в Воскресенском соборе, что «большевизм призывал богатых помочь бедным. И в этом он вполне прав. Единственную ошибку он допустил в том, что средством для достижения этой цели он признал насилие. Но никогда нельзя сделать добра дурными средствами. Вот и большевизм, хотя и имея хорошую цель, но принципиально признав для осуществления ее дурное средство — насилие, и превратился в сплошное злое безобразие».

В Сибири епископ руководил духовенством Третьей армии А.В. Колчака. Крушение Советов представлялось ему тогда делом времени.

После разгрома колчаковцев в 1920 году Сибирь стала советской, а Ухтомский впервые оказался в тюрьме. Как участник сибирского Поместного Собора, член учрежденного Собором временного Высшего Церковного Управления, руководитель духовенства колчаковской армии, он был взят под стражу в Новониколаевске. Вскоре его дело прекращают, самого его освобождают и решают «направить в Уфу с тем, чтобы там он находился под надзором самих верующих, которые в случае нарушения им принятых на себя обязательств будут отвечать, как его соучастники».

7.

С 1920 года до расстрела в Ярославской тюрьме в 1937 году на свободе он провел в общей сложности менее трех лет. В справочнике «За Христа пострадавшие. Гонения на Русскую Православную церковь 1917—1956» его биография пестрит словами «арестован», «осужден», «вызван», «отправлен», «в заключении», «запрещен», «приговорен». А чекисты все собирают, все копят на епископа бумаги, подшивая их в толстые тома, создавая собрание сочинений проступков Ухтомского.

Уфимские чекисты епископа давно ждут. Мерзнут у церквей и возле женского монастыря секретные сотрудники, им приходится выстаивать и церковные службы, на улицах — вглядываться в каждое бородатое лицо.

Из Москвы в Уфимское губчека идут телеграммы: «Уфимский епископ Андрей зпт князь Ухтомский зпт назначен Тихоном членом синода зпт примите меры собирание обвинительного материала о его работе Колчаком зпт которых пустите в разработку тчк». На документе стоит резолюция председателя Уфимского губчека Галкина: «...Материал собрать в кратчайший срок вполне исчерпывающий личность Андрея как сподвижника Колчака». Вскоре Галкин сообщает московским чекистам: «Согласно постановления Президиума Уфгубчека препровождается Вам дело об Уфимском епископе Андрее на распоряжение». Вслед за бумагами в Москву под конвоем отправлен и сам епископ.

Арестован он был в феврале 1922 года за произнесение проповеди, в которой призывал крестьян организовываться в крестьянские союзы.

Небольшая атеистическая брошюрка, вышедшая в Уфе в шестидесятые годы, рассказывает об обстоятельствах ареста епископа: «Годы ничему не научили матерого врага Советской власти. Вернувшись в Уфу, Ухтомский пытается каждую церковь превратить в оплот контрреволюции. Уфимские чекисты пристально наблюдали за деятельностью епископа. Они собрали полновесный материал о его антисоветских выступлениях, о том, что он — глава, вокруг которого собираются все недруги Советской власти.

Становилось ясно: арест Ухтомского неизбежен. Получена телеграмма из Москвы: «Проведите тщательную операцию с арестом епископа Андрея князя Ухтомского». В кабинете собираются все оперативные работники губчека. Был тщательно разработан план операции. Исходили из того, что вечером на квартире епископа соберутся многие из высоких духовных лиц, наиболее влиятельные из бывших купцов, торговцев...

Вечером все участники операции заняли свои места вокруг резиденции епископа. Наблюдают, как сюда прибывают все новые и новые гости. Начальник отдела И.В. Полянский с группой чекистов входит в зал. За длинным столом со всякой снедью и питьем внушительное общество. Чекисты просят всех остаться на местах. Предъявляют ордер на арест и обыск... Епископ встал из-за стола последним. А через несколько дней Ухтомский под охраной уфимских чекистов был доставлен в Москву».

В ожидании суда епископ находится в Бутырке семь месяцев. У него высокая температура, кашель, но в больницу его не помещают. Дело епископа изучают два следователя сразу — Тагальницкий и Ильин. Московским революционным трибуналом в августе 1922 года он освобождается без суда «за недостатком улик», вскоре газета «Правда» печатает его открытое письмо. В нем епископ Андрей пишет, что, получив оправдание в возведенных на него обвинениях в контрреволюции, он благодарит революционный трибунал, ибо этим его решением признана законной вся его уфимская церковная и приходская деятельность — «Отныне Уфимская епархия может жить нормальною церковною жизнию по установившемуся в ней порядку».

1922 — кровавый год для церкви, тогда были убиты сотни священнослужителей. Почему же Ухтомского оставили в живых?

Церковный историк Александр Нежный на этот вопрос отвечает так. Следователи ЧК, хорошо осведомленные о независимости епископа Андрея во многих вопросах церковной жизни, о степени его влияния, придерживают его как сильную фигуру в шахматной игре против церкви. Кто еще, кроме епископа Андрея, может писать Патриарху и указывать ему на ошибки? Значит, можно двинуть, к примеру, уфимского архиерея против Патриарха или поставить его во главе еще одной церкви. Потому что, чем больше будет церквей в православии, тем скорее оно испустит дух. Так или приблизительно так рассуждают на Лубянке мастера комбинационной игры.

Не учитывают они лишь того, что столкнулись с человеком, для которого мысль об измене Христу не допустима. Что-то не срабатывает у комбинаторов, и в феврале 1923 года епископа отправляют в ссылку в Туркестан.

Оказавшись во время ссылки в тюрьме, он тайно отправляет в 1924 году письмо Патриарху Тихону. «Ваше Святейшество! ...Ваш арест в свое время наполнил сердца верующих тревожною скорбью в тягчайший период истории Русской Церкви, оставшейся без какого бы то ни было руководства. Год тому назад вы были освобождены. Вы сознались в своих ошибках против Соввласти. И верующие напряженно стали ждать от вас, главы церкви, активной деятельности по определенной программе и без повторения ошибок. «Живая церковь» разлагает совесть народную, возбуждая раздражение масс на религиозной почве. Сотни пастырей по явно ложным доносам, по явной клевете арестованы, остались верны своему долгу и томятся в ссылках и тюрьмах. Что же сделали вы, Ваше Святейшество, для оздоровления церковной жизни? Общий голос и епископов и мирян: за год не сделано ничего.

Вы окружаете себя архиереями, неизвестными даже для их собственной паствы; вы по-прежнему не знаете никакой программы устроения церковно-общественной жизни; и по-прежнему вся ваша деятельность выливается в торжественное богослужение. Но, Ваше Святейшество, те розы, которыми усыпают ваш путь московские богомольцы, не могут считаться признаком торжества православия и нисколько не успокаивают народной совести…

Святейший владыка, умоляю вас, скажите твердо, что нужно кому делать и благословите всех на устроение доброй народной жизни. Благословите жить радостно во славу Божию, а не только умирать неизвестно по чьему капризу...

Грешный епископ Андрей, Уфимский по избранию и Томский по распоряжению Вашего Святейшества.

7-я камера, Туркестан, ГПУ».

Тюрьма и ссылка его не меняют. Его идеализм — христианский, а с времен первохристиан тюремные стены такому идеализму не страшны.

8

В конце 1926 года епископ Андрей возвращается в Уфу. С радостью и любовью встречают его верующие. Некоторые же священнослужители относятся к епископу враждебно, поверив справедливости слов митрополита Сергия Страгородского, утверждавшего, что их епископ за общение со старообрядцами подвергнут патриархом запрещению. На вопросы о новых уфимских епископах, поставленных по рекомендации городских властей, епископ Андрей отвечает так: «...среди них имеются люди святые, имеются и люди просто недостойные — пьяницы, прелюбодеи (да, такие имеются и носят сан епископов); имеются среди епископов мелкие политиканы, пытающиеся служить Богу и мамоне».

…Из дневника шестнадцатилетней девушки, жительницы Северной слободы, мы узнаем о первых днях пребывания епископа Андрея в Уфе после ссылки, об отношении к нему горожан, а также некоторых священников, «поставленных» горсоветом: «...Народ ищет его и благоговеет перед ним, и все прихожане разных церквей зовут его к себе, а духовенство его не приглашает. Много слухов — не знаю, чему верить. Говорят, что, когда он пришел в церковь как простой прихожанин, священник вышел из церкви… Иоанн. Конечно, утверждать нельзя, ничего не известно, но мне кажется, что епископ Андрей не виновен и с удовольствием будет служить в любой церкви, если его пригласят — но он войдет только миром. Ему приходилось уже два раза служить в простом доме, но так как стекается слишком много народа, служить так теперь совсем невозможно... Много слухов, догадок, рассуждений, и где правда, неизвестно. И до сих пор неизвестно, почему Иоанн и воспитанник епископа Андрея отец Николай Буткин уже трое суток не идут к епископу Андрею с приветствием. Он так долго страдал в тюрьме, так давно не был в Уфе, неужели он не заслужил уважения?! Не может быть!»

Ухтомский поселился в рабочем квартале неподалеку от железнодорожных мастерских в доме под номером 64 на улице Самарской около Симеоновской церкви. «Было какое-то страшное паломничество, — вспоминает одна из жительниц Северной слободы, — весь город волновался, и к нему в течение многих дней выстраивались огромные очереди. И я пошла к нему... Потом он служил в Симеоновской церкви и служил так, что мы будто бы возносились в небо и не хотели опускаться!»

В двадцатые годы в России стали культивировать повсеместно прогрессивный вид смеха — над верующими людьми.

Перед Симеоновской церковью стоит кучка агитаторов клуба «Безбожник» при губполитпросвете, а рядом скучают два милиционера в ослепительно белых гимнастерках и белых перчатках — наподобие ангелов-хранителей. К церкви принесли планшеты и открыли выставку, каких еще никто не видывал — «Находки со всего света из истории Старого и Нового Завета». На щитах, обтянутых холстиной, укреплены огрызок яблока, обломок кирпича, расплющенная и погнутая серебряная царская монета, связка из нескольких заржавленных ключей, бутылка из-под водки с желтоватой жидкостью. Большие таблички под экспонатами поясняют: «Яблоко, которым Ева угостила Адама», «камень Каина, которым он убил своего брата Авеля», «один из сребреников, полученных Иудой», «ключи от райских врат, утерянные святым Петром», «слезы Марии Магдалины» и прочее в том же духе. Недалеко висит табличка: «Экспонаты трогать руками воспрещается», — как в настоящем музее.

— Комуняки агитируют, — говорит какой-то старик дрожащим от негодования голосом. Многие из тех, кто выходит из церкви, плюются и уходят прочь, бормоча проклятия. В ответ раздается дружный смех, слышатся радостные восклицания — молодым агитаторам весело, ведь выдумка удалась.

Долгое время квалифицированных кадров, способных полемизировать на религиозные темы не хватало, поэтому, к примеру, газета «Красная Башкирия» вынуждена была отказать старообрядческому иеромонаху в участии в ранее обещанном диспуте на тему о существовании Христа. Материалы местной прессы на эту тему в целом отличались безграмотностью. Но активизация церковной жизни в республике заставила власти принимать срочные меры.

В январе 1927 года был разработан и принят устав уфимского союза безбожников. А вскоре за дело взялся редактор «Красной Башкирии» М. Верхоторский. В апреле в газете появилась его большая статья «Претендент на патриарший престол. Мечты и карьера кн. Ухтомского».

Автор хорошо информирован о всех поворотах судьбы Ухтомского. Хотя статья написана в издевательском тоне, с намерением дискредитировать епископа, видишь, что Верхоторский знаком с идеями и практической работой епископа, что он представляет масштаб его личности, понимает, что уфимский епископ — часть большой русской истории. Автор статьи представляет и то, какой вред приносят церкви внутренние раздоры и прямо об этом говорит: «Чем больше эти отцы будут грызть друг друга, тем лучше. Их грызня лучшая агитация против всякой религии. Верующие трудящиеся скорее поймут сущность вероучений. Ложь и дурман».

Москва хорошо осведомлена о развитии ситуации в Уфе, оживления религиозной жизни нельзя допустить, и вскоре епископа вызывают в столицу. В День Святого Духа 13 июня 1927 года епископ Андрей в последний раз в Уфе в Симеоновской церкви отслужил обедню и отправился на вокзал. Провожали его тысячи людей. Железнодорожное начальство специально в этот день подняло цены на перронные билеты с 10 копеек до 1 рубля, но все платформы и привокзальная площадь были заполнены уфимцами, прощающимися с любимым человеком.

9

Он давно уже стал власти поперек горла с его мечтами о христианской организации общества, с непонятными словами о литургии как республике. Через несколько дней после появления в Москве его уже допрашивали на Лубянке. В «Анкете для арестованных и задержанных» в графе «кем арестован» он написал: «Сам пришел на Лубянку, 2, без ордера», а в графе «где арестован» — «в комнате 136, на Лубянке».

Из материалов следствия: «В последнее время по всему Союзу начали распространяться в большом количестве экземпляров переписанные на машинке и писанные от руки письма «О церковной общественности» епископа Андрея Ухтомского. В этих письмах Ухтомский говорит о крахе социализма, о свободе без равенства и равенстве без братства. О необходимости возвращения Святой Руси к тем общественным порядкам, которые были заведены дедами и прадедами. Ломать эти порядки — безумно; новая общественность и государственность, завезенная из Германии, для русского народа гибельна. Безбожная власть иного и не могла создать, по его мнению. Русский народ сам должен спасти себя. Для этой цели он должен объединиться без различия классов и сословий вокруг церковно-приходских советов.

Из протокола допроса епископа Андрея:

«Вопрос: Вы выпускаете какие-нибудь письма принципиального идеологического характера?

Ответ: Да, мною выпущены четыре серии писем такого характера. Каждая серия состоит из 10 писем. Содержание серий следующее: письма о нравственном значении догматов; письма о старообрядчестве; письма о церковно-общественной жизни; письма о церковном обновлении.

Вопрос: Сколько вы имеете разделяющих ваши убеждения церковных общин и где именно?

Ответ: В городе Уфе у меня четыре общины зарегистрированы. Затем есть общины близ Уфы, около десяти. И есть община в селе Абдушня Самарской губернии. Последняя недавно выразила желание присоединиться ко мне и меня лично еще не знает.

Вопрос: А письма эти, не разрешенные к изданию, кустарным порядком вами распространялись?

Ответ: На вопрос аналогичный в местном Уфимском ОГПУ я уже отвечал. Могу повторить и здесь. Я не желаю прибегать к помощи каких-либо агентов, а для их распространения использовал безработных, которые получали вознаграждение за переписку. Переписка велась от руки.

Вопрос: У меня есть письмо, на котором значится ваше имя, относящееся — как это видно из надписи — к циклу о церковной общественности. Это действительно письмо ваше, из того цикла, который на нем указан?

Ответ: Вероятно, мое. А могу и не упомнить.

(Зачитывается письмо).

Вопрос: Это ваше письмо?

Ответ: Я почти не сомневаюсь, что это мое, но не отвечаю за опечатки и описки. Хотел бы пробежать его и подписать, если оно мое. ...Да, это мое. Могу подписать.

(Письмо подписывается)».

Кем были люди, переписывающие письма епископа?

Молодые девушки из так называемого сестричества при Симеоновской церкви. За счет продажи переписанных от руки проповедей епископа при церкви была организована столовая для неимущих. Назовем лишь несколько имен, которые стали известны благодаря стараниям уфимцев протоперея Валерия Мохова и церковного историка Нины Зиминой. Это жители Северной слободы Ольга Якина, Нина Филонова, Нелли Соловьева, Ольга Антипина, Нюра Васильева. За переписку работ епископа все они были в конце двадцатых годов сосланы в Казань и Среднюю Азию на различные сроки. На допросах ни одна из них не отказалась от верности епископу Андрею и от своих убеждений.

Уфимские чекисты называли храм Симеона Верхотурского Андреевским гнездом. Церковь эта стояла в Северной слободе — рабочем районе, где влияние епископа Андрея было очень сильно. После его ареста здесь служили его преемники. Из тюрьмы от епископа к уфимской пастве прорывались время от времени письма и наставления, которые мгновенно переписывались и становились известны почти всему городу. Маленькую Симеоновскую церковь властям никак не удавалось закрыть.

В декабре 1928 года газеты Башкирии сообщили о скорой ликвидации храма. Вся Северная слобода поднялась на его защиту. Уфимские старожилы вспоминают, что больше ста человек дежурили у церкви, заявив: «Умрем, а закрыть не дадим!» В январе следующего года толпа до пятисот человек, требуя оставить церковь в покое, двинулась от Симеоновской церкви вверх по улице Ленина к зданию Горсовета на углу Ленина и Сталина. В эти дни вся церковь держала пост, как это было принято на Руси в дни народных бедствий. Три дня подряд сюда стекались люди со всей Уфы и городских окрестностей, и церковь удалось отстоять.

Похожая ситуация сложилась в октябре 1931 года после выхода специального постановления Башкирского Центрального исполнительного комитета «О ликвидации Симеоновской церкви г. Уфы». Власти и тогда не посмели тронуть храм. И лишь после постановления Президиума ВЦИК в июне 1932 года с помощью милиции и военных Симеоновский храм Уфы был закрыт. Возможно, ни один из храмов Уфимской епархии люди не защищали так яростно, как Симеоновский. «Андреевская паства» была крепка.

10

Между тем, в Кзыл-Орде, в ссылке, ГПУ следит за каждым его шагом. В октябре 1928 года уполномоченный секретного отдела ОГПУ Нелюбов арестовывает епископа «за написание и распространение брошюр антисоветского содержания». Какие же антисоветские брошюры сочинял епископ в азиатской глуши? Вот их названия: «Письмо к уфимцам», «Письма в защиту Церкви Христовой», «О радостях митрополита Сергия» и другие.

Епископ Андрей еще не расстается с мыслью, что должны же власти в конце концов понять бесплодность любых человеческих усилий, не одухотворенных Христом. «Я сам признаю коммунизм идеалом божественной жизни, — пишет епископ Андрей. — Коммунизм я оправдываю идеологически историей христианства. Эта мысль заключается как основная в моих письмах о защите Христовой Церкви. Но обоснование коммунизма на безбожии — это для меня представляется самою яркою ошибкою, которая совершенно очевидна в нашей повседневной жизни, когда верующие совслужащие потихоньку от власти бегают в церковь, потихоньку крестят своих детей, потихоньку соввласть обкрадывают и всячески потихоньку ее обманывают. Это великая ложь нашего времени, не обличенная еще литературой».

Выбранные верующими священники и епископы, приход как религиозно-культурно-экономическая единица, церковная народная самодеятельность, любовь во всем — ибо что мы без любви? — только так можно устроить достойную человека жизнь. «Мы с тобой церковники — значит: социалисты! — Этот наш Социализм — есть религия любви, а социализм Маркса — есть религия скорбящих и озлобленных: мы должны сказать им слово любви». Так созидается истинная, то есть христианская республика. И он, епископ, бывший князь, без малейшего сожаления давным-давно по собственной воле расставшийся со своим княжеством, — несомненный республиканец.

В Кзыл-Орде епископа ненадолго освобождают, затем вновь арестовывают и отправляют в Ярославский политизолятор. Здесь в камере-одиночке он просидел три года. Газет в политизолятор не приносят, но в феврале 1930 года делают исключение — в «Известиях» появилось интервью с митрополитом Сергием (Страгородским). В нем он пишет, что гонений на религию со стороны большевиков никогда не было, что архиепископ Кентерберийский, утверждающий о преследовании в СССР по религиозным убеждениям, как и римский папа, отвратительно лжет.

Поэтому, когда в октябре тридцать первого года епископ Андрей выходит на волю и приезжает в Москву, он идет молиться в старообрядческий храм Рогожской слободы. Верующая старообрядка подходит к нему в церкви под благословение, что для строгих в церковных делах старообрядцев значит — его признали своим. Но в апреле следующего года он вновь арестован и приговорен к ссылке в Казахстан на три года.

В письме, написанном в 1933 году председателю совнаркома В. М. Молотову, епископ призывает главу правительства дать возможность собрать церковный Собор, целью которого будет нравственная оценка социализма. Лучший образец республики епископ видит в коммуне духа, указанной самой историей христианской церкви. Оппоненты из высшего духовенства приходят в отчаяние от толкования и перевода епископом Андреем слова «литургия» — в переводе с греческого оно означает буквально «республика», следовательно, это слово совсем не так богопротивно и не так страшно, как думают монархисты.

В «Исповеди» епископа Андрея следователь красным карандашом отметил все рассуждения о древнерусской культуре как основе ее государственного мировоззрения, а там, где епископ пишет о патриотизме, следователь ставит красный знак вопроса. «Да, православная Русь бывала и великою грешницею, бывала часто в судах неправдою черна, но православная Русь никогда зло не называла добром, никогда не поклонялась злу и никогда не переставала бороться со злом, — пишет епископ. — Я патриот не механический, не в силу своего русского происхождения, я патриот сознательный и люблю свое Отечество не зоологической любовью, а на основании нравственных принципов... Несчастно сердце, не любившее смолоду; одинаково несчастно разбитое сердце, полюбившее то, что недостойно любви. Я могу сказать, что я счастлив. Я любил и люблю то, что воистину достойно любви, что я не только люблю, но и уважаю.

Итак, я люблю Россию и ее культуру. Из этого ясно, чего в истории России я не люблю. Я не люблю всего петербургско-императорского периода русской истории. Я не люблю того огромного насилия над русской душой и вообще над русской землею, которым характеризуется весь этот период в двести с лишним лет. Какой-то историк сказал, что император Петр вывихнул голову всей России и что она после него так и осталась с вывихнутой головою. Это очень верно. С начала XVIII века русские думают чужою головою, и это жестоко вредит русской жизни, даже извращает эту жизнь, извращает русскую культуру».

11

Поразительно по горькому чувству одно из последних писем епископа Андрея своей сестре Марии, так и не полученное ею, — его подшили к делу епископа:

«Да не хорони ты меня заживо! Меня хоронила Екатерина Петровна, хоронила Лидия, хоронили еще многие... (родственники и знакомые епископа — С.С.). Все они поголовно советовали мне «быть осторожнее»...

То есть, если бы я залез под койку и вылезал оттуда для того, чтобы кушать и отправлять естественные потребности, то это и был бы верх счастья и удовольствия для их любящих сердец...

Так бы эти любящие сердца меня и похоронили, если бы не нашлись истинно христианские сердца, — которые предпочли мои страдания моей смерти заживо».

Написать отзыв

Здесь читайте

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2004

Главный редактор: Юрий Андрианов

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев