   |
| |
Анатолий ПАРПАРА |
|
|
РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ |
О проекте
XPOHOCРусское полеНОВОСТИ ДОМЕНАГОСТЕВАЯ КНИГАМОЛОКОБЕЛЬСКПОДЪЕМЖУРНАЛ СЛОВОВЕСТНИК МСПС"ПОЛДЕНЬ""ПОДВИГ"СИБИРСКИЕ ОГНИГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАРОССИЯМГУСЛОВОГЕОСИНХРОНИЯ |
Я ПРОЖИЛ МНОГО ЖИЗНЕЙ В СВОИХ КНИГАХПоследняя беседа с Петром Проскуриным17 ноября 2004 года вручены первые премии нового общественного фонда "Литературный Центр Петра Проскурина". Лауреатами стали писатель Лидия Сычева и поэт Иван Голубничий. Церемония вручения премии прошла в Центральном доме работников искусств. Здесь же состоялась презентация нового литературного журнала "Российский колокол".
–
Эта книга является осмыслением того, что произошло с нашей литературой
на протяжении последних двух десятилетий, и выводы делает автор по сути
своей революционные, ибо первым четко и доказательно говорит о закате
так называемой интернациональной литературы. Так, лирика Николая Рубцова,
вашего товарища и ровесника, возвестила о закате этого же направления
в поэзии Р. Рождественского, Е. Евтушенко, А. Вознесенского... Пришел
критик, который проследил на примере очень бурного и неоднозначного литературного
процесса, почему рухнула огромная евразийская империя, почему Горбачев
стал последним президентом страны и что может статься с русским народом.
Он считает (и я так считаю!), что произошли большие изменения, что сейчас
другая страна, другой народ – уже другой народ, – но наступит время, когда
вызреют охранительные идеи, когда окрепнет новое поколение, которое поможет
России совершить новый творческий взлет. – Какова, на ваш взгляд, точка отсчета критика? Есть
ли нравственный камертон, по которому он сверяет свои суждения? – Николай Михайлович уверен, и я давно об этом говорил,
что существовала советская цивилизация, деятельность которой нам придется
еще долгое время осмыслять. Эта деятельность происходила не только в сфере
науки и политики, но и в культуре. И ее благотворное влияние сказалось
на всем человечестве, ибо опыт советской цивилизации учитывается ныне
во всем мире, без него уже нет будущего. И только мы, мы, те, кто породил
ее, отказываемся сейчас от нее. Не парадокс ли? Н.М. Федь показал, какую
роль играла в этом отторжении литература, начиная с диссидентствующих,
как он пишет, космополитов – указаны десятки имен – до писателей, поэтов,
пишущих ученых и общественных деятелей; он анализирует и “деревенскую
прозу”, и книги таких гигантов, как М.А. Шолохов и Л.М. Леонов. – Если это объективный труд, то как в нем оценивается
творчество писателя Петра Проскурина? Объемно или эпизодически? – Он исследует мой последний роман “Число зверя”. И оценивает
позитивно. Но дело не в этом. В книге важна оценка нравственной сердцевины
советских писателей, есть ли разрыв в их творчестве между декларацией
и поступками, между тем, что говорили они в советское время и делали в
перестроечный период. Меня он не упрекает в этом грехе, говорит о цельности
моей натуры. Я действительно никогда не изменял ни родине, ни друзьям,
ни своему призванию. – Признаюсь честно, что меня приятно удивил ваш последний
роман, и не столько мистическим названием, сколько поразительной плотностью
жизненных реалий. Я увидел нового Проскурина, мыслителя, аналитика. Ваша
философия интересна, непроста для восприятия, требует напряженной работы
от читателя. Вы размышляете о тысячелетней природе человека, проблемах
века, о промыслительной роли Москвы в судьбе России. Иногда это густота
конспекта. Есть немало героев (отец Арсений; потомок аристократов, а ныне
прохиндей Сергей Романович; певица Евдокия Зыбкина...), которые обозначены
эпизодически, но так живо, что хочется продолжить с ними знакомство. Пространство
романа уплотнено до предела. Такое ощущение, что вы марафонец, а промчали
дистанцию со скоростью спринтера. В то же время вы смогли показать в лицах
(и в каких действующих лицах: Сталин, Хрущев, Брежнев!) историю Советского
Союза последних двадцати лет перед самым разрушением его. И рассказали
об этом честно, не издеваясь ернически, как это принято сейчас многими,
с полным пониманием происходящего тогда и сейчас и с желанием предостеречь
читателя от грядущих ошибок. Какие задачи вы ставили, Петр Лукич, перед
собой, когда задумывали “Число зверя”? – Почти во всех своих романах, начиная с “Горьких трав”,
я пытался ответить на вопрос вопросов: каковы взаимоотношения власти и
народа? – Кажется, вы тогда, а было это сорок лет назад, впервые
затронули эту тему в закрытом для глубокого исследования образе Сталина
именно в романе “Горькие травы”? – Она прошла как сквозная тема через трилогию и другие
произведения и вылилась как эпилог в “Числе зверя”. Я попытался выяснить,
как в двадцатом веке власть взаимодействовала с народом. С самого начала,
так как в романе присутствует Ленин, и до конца столетия. – Двадцатый век наш, ибо мы, любимые или нет, но все-таки
его дети. – Да, это наш век. Другого у нас уже не будет. Наступившее
столетие для нас неродное. Оно будет близким для других поколений, с новой
цивилизацией, с новыми отношениями. Я попытался понять на знакомом мне материале, что произошло
в двадцатом веке с русским народом и с властью, которую русский народ
себе избрал. Я глубоко уверен в том, что все-таки народ выбирает себе
власть. – Вольно или невольно? – Да, вольно или невольно. И меня заинтересовала деградация
власти в верховных ее руководителях: от, я не боюсь сказать, Ленина до
Горбачева и Ельцина. В романе все они есть. – Там примечательны слова Сталина о Ленине: “...дело
здесь не во мне, а в самой природе человека, в самой природе революции,
– сам я долгое время вынужден был оставаться только слепым исполнителем...
Но беспощадным! А он, он, с волею и памятью которого приходилось и приходится
бороться вот уже несколько десятилетий, который лежит сейчас здесь, внизу,
закованный в гранит, тоже ведь ничего не мог... И не смог никогда! И никто
никогда не сможет! Ход жизни сильнее любого отдельно взятого человека,
даже если он гений...” – Но это я еще не все сказал. Роман ведь действительно
небольшой. Многое осталось за бортом... – А что бы вы хотели вставить еще в роман? – Детали. Описания, наблюдения, характеристики. Хотелось
бы показать во всем разнообразии эшелоны власти. Пришел к руководству
страной Ленин – и меняет весь государственный аппарат. Приходят Сталин,
Хрущев, Брежнев, Андропов, Ельцин... и аппарат делают под себя. – Пришел Путин и привел свою команду. Питерцев. Впрочем,
это естественно. Власть выбирает тех, кому доверяет. – Неестественно другое. В старых демократиях меняется
президент, меняются короли, но остаются суд, исполнительные органы. Остается
правящий класс. А у нас все иначе. Поэтому народ, допустивший все это,
не осознавший свою правоту, не может контролировать власть. И в этом наша
беда, наше горе. В романе я задумал проследить приход к власти Горбачева.
Кто стоял за ним? Ведь именно при Горбачеве началось разрушение империи.
И, кажется, что мне удалось показать того, кто привел к власти Горбачева. – Да, вы недвусмысленно показали Андропова, о котором
до сих пор бытует легенда как о мудром человеке, при котором СССР сохранился
бы. К примеру, Феликс Чуев был в восторге от него. – Это Андропов заметил и все время двигал с должности
на должность Горбачева, пока руководил полтора десятилетия КГБ. Мне надо
было понять, какие силы подготавливают верховную фигуру, каков механизм
приведения к власти. А главное, какие тенденции в нашем государстве дали
подняться наверх именно этому функционеру, Михаилу Меченому, страшному
человеку, который нанес последний удар огромной державе и самому передовому
социальному строю. – Именно этому человеку, а не другому, более достойному
с точки зрения государственника? – Мне самому как художнику необходимо было понять, как
это случилось. Я ведь знал, что в советское время, кроме Сталина, все
имели своего наставника, серого кардинала. Таким был Суслов при Брежневе,
Яковлев направлял Горбачева да и Ельцина, думаю, что он и сегодня не страдает
от безработицы. – С Яковлевым все ясно. Но вот я не избавлюсь от ощущения,
что в вашем романе Михаил Андреевич Суслов выведен человеком национально
мыслящим. Возможно, это оттого, что среди героев “Числа зверя” нет ни
одного, кроме абрисно обозначенной фигуры академика Игнатова, который
бы нес в себе русскую национальную идею в том значении, в котором понимал
ее великий мыслитель Иван Ильин, как я догадываюсь, любимый вами. Вам
этого хотелось, вы даже обозначили его, пусть и сюжетно, в образе актрисы
Ксении Дубовицкой. Кстати, на такого героя претендует сам автор, то есть
не Петр Проскурин, а герой, от имени которого ведется повествование. Мне
любопытно узнать: вы поневоле сделали Суслова сочувствующим страданиям
русского народа или у вас есть какие-то факты, говорящие о том, что Михаил
Андреевич был не просто партийным функционером?.. – У меня есть предположение, и небезосновательное, о
том, что Сталин хотел сделать своим преемником именно его. Я очень верю
сталинскому чутью, сталинской интуиции. Он не мог отдать свое дело кому-то
чужому. За несколько дней до своей смерти Сталин должен был на Политбюро
назначить своего преемника. Определенные силы сделали все для того, чтобы
не допустить Сталина на это заседание и не допустить законной передачи
власти. В этом исследователи обвиняют двух человек – Хрущева и Берию.
А точнее, если верить специалистам и тем, кто был близок к Кремлю, то
в первую очередь Хрущева. Я верю этому, ибо в смерти Сталина был заинтересован
именно он, ему грозила пенсия. Так вот Сталин желал Суслова. Но фигура
эта в нашей истории неоднозначна, противоречива, сложна. Он сделал много
зла начинавшей мыслить национально русской интеллигенции. Но делал и противоположные
поступки. Было и такое. Это меня привлекло к нему. К тому же художественный
домысел тоже разрешен. – Я думаю, что в той ситуации, задуманной Сталиным, Суслов
мог быть хорошим исполнителем. Но обстоятельства переменились, и он изменился
вместе с ними. – Но Михаил Андреевич был умным человеком. Если бы он
остался жив, то Горбачев никогда не пришел бы к власти. – Возможно! Но в моей судьбе Суслов сыграл негативную
роль. В 1977 году был сделан донос двумя псевдоинтеллигентами на группу
писателей: талантливого критика Юрия Селезнева, замечательного поэта Геннадия
Серебрякова (уже покойных), поэта Вадима Кузнецова и меня. Тогда, чтобы
уничтожить, русских людей часто обвиняли в шовинизме, а нас обличили еще
в том, что мы пытались (каким образом?) рабочий класс поссорить с крестьянством,
видимо, потому, что были детьми рабочих. Эта “телега” легла на стол Суслова,
он наложил резолюцию: “Разобраться и исключить!” и передал зав. отделом
Московского горкома КПСС Л. Матвееву. И нас стали исключать из партии
и, конечно, из Союза советских писателей. Так продолжалось три месяца.
Все же нашлись люди, кому наши судьбы были небезразличны, а вот Суслов... – Я изучал мир этих людей. Для Михаила Андреевича ваши
судьбы были такой мелочью. В его руках была государственная машина. Такие
люди жили в своем, замкнутом мире, жестоком к ним и потому жестоком для
других. Что для него значили вы? – Возможно, и ничего. Но эта машина проехалась по нам,
и треск наших косточек я слышу до сих пор, через четверть века. – Я понимаю вас. Но я понимаю Суслова. Когда писатель
разрабатывает какой-то образ, он должен стать на его место. Когда я работал
над Сусловым, то проживал его жизнь. Иначе будет не достоверно. Так что
мне приходилось бывать и Генеральным секретарем не раз, и Председателем
Совета Министров... Я прожил много жизней в своих произведениях. – А что вы можете сказать в ответ на слова Владимира
Крупина: “Историческая проза – это фантастика наоборот. Ведь почему писатель
заставляет высказывать свои мысли царей и архиерея? Как так, ведь это
же вранье? Это реконструкция, фальшивая реконструкция действительности...
реконструкция мышления”? Ведь вы же заставляете Сталина или Суслова высказывать
мысли, которые им не очень свойственны? – Мне кажется, что многое зависит от степени таланта
писателя. Мопассан описал состояние роженицы достовернее, чем сама роженица.
Лев Толстой, как известно, говорил, что когда он писал Холстомера, то
был лошадью. Проникая в образ своего героя, пропитываясь тем временем,
писатель говорит иногда достовернее, чем могли сказать те же Ленин, Сталин,
царь, архиерей. Он говорит исторически точнее. Нельзя навязывать безапелляционно
свою точку зрения. Мир все равно будет развиваться, следуя своим изначальным
законам. И писатель будет исследовать эти законы, чтобы понять огромный
мир. – Поговорим о вечном. О жизни и смерти. У вас за плечами
уже семьдесят лет жизни... – Семьдесят три. Уже исполнилось. – Вас не смущает, когда напоминают, что вы родились в
первой половине двадцатого века, семьдесят три года назад. Это ведь расстояние! – Я пока не очень раздумываю над этим вопросом, а иногда
обрываю себя, ведь столько уже прожито, столько ровесников ушло из жизни
и людей гораздо моложе меня. Есть одно утешение. Оно в том, что смерть
– закономерное завершение жизни, заложенное еще при начале ее. Бессмертие
никому не гарантировано. Природа очень мудра, ибо совершенствуется через
обновление, через новое поколение. – Эта мысль о смерти как естественном завершении жизни
постоянно присутствует в ваших произведениях. У Владимира Бурича (царство
ему небесное!) были такие строки: Сон – сладкая капелька небытия. Какова же смерть? – Какова же смерть? Видимо, это передышка перед всплеском
новых сил. И думать о смерти нужно для того, чтобы собраннее жить. Помните,
когда человек красен бывает? В трех случаях жизни: когда родится, когда
женится, когда умирает. Почему именно в эти три периода? Родился – начало
жизни, еще не известно, что будет. Женился – уже поступок, может быть
продолжение рода. А смерть красна потому, что подводит итог всей жизни.
Смерть – неизбежность жизни. Народ мудр в слове своем. – Вы еще не думали о подведении итогов? Если наступит
время вам предстать перед Богом... – Все мы предстанем перед Богом! – Я бы хотел, чтобы мы предстали перед Всевышним, а не
перед заместителем его или бывшим любимым ангелом. Если критически оценить
сделанное вами в русской литературе, что вам покажется значительным? Какой
образ из ваших героев может выразить дух русского народа? – Среди написанного мной, а создано только романов более
десяти, я бы выделил известную вам трилогию: “Судьба”, “Имя твое” и “Отречение”. – На создание ее ушло ведь четверть века вашей жизни. – Да, без малого двадцать пять лет моей жизни. Из героев
я, конечно, выделяю Захара Дерюгина и его жену. – Что из повестей или рассказов вам дороже всего? – Есть у меня любимые повести. Например, “Черные птицы”,
“В старых ракитах”, которые журнал “Москва” печатал в нашу бытность. Год
назад у меня вышла книжка рассказов “Язъ воздам, Господи”, в которой есть
одноименный рассказ, нравящийся мне. И вот сейчас я написал небольшую
повесть о коте и внуке “Два солнца в небе”. Светлая повесть о познании
мира юным существом. Как вызревшую мысль, обратившуюся в своеобразную жизненную
философию, которая мало кому понятна еще, я люблю роман “Число зверя”.
– Не кажется ли вам пессимистической заключительная мысль,
вложенная в уста академика Игнатова: “Боюсь, что самый главный вопрос
– о сохранении русской нации как физической личности – будет теперь окончательно
похоронен, – сказал Игнатов и добавил: – А это начало конца не только
эры христианства, но и белой расы”. А несколькими абзацами позже еще более трагические слова
говорит он народной певице Зыбкиной, комментируя смерть Брежнева: “Именно
потому, что они, эти верховные партийные жрецы, отринули приоритет и главенство
русского начала в этом глобальном поиске, все и должно было завершиться
разгромом и хаосом. Ничего уже, никакие перемены не спасут – Судный день
близок, завтрашние похороны лишь мрачная прелюдия русской гибели”. – Нет, конечно, я не пессимист. Предостережение о возможной
трагедии необходимо, но я верю в творческие силы русского народа и в его
бессмертие. Но мы должны думать о себе и отстаивать свое достоинство.
Человеку необходима крупица радости, уверенности в завтрашнем дне, в том,
что у него будут дети, что он будет радоваться миру, солнцу, яблоку на
дереве, бабочке на лугу. Без такой радости жизнь невозможна. – Петр Лукич, я вспомнил сейчас, как девятнадцать лет
назад у меня родился сын и вы, узнав об этом, спросили, как я отношусь
к нему, ведь мне было тогда уже сорок два года. И я ответил: он для меня
как внукосын. Вас тогда поразил этот ответ. Сегодня я спрашиваю вас,
как вы относитесь к своему внуку? Что он для вас? – Он оказался для меня открытием какой-то новой жизни.
Сейчас возникают какие-то политические потрясения, духовные и культурные
течения, необратимо влияющие на людей, ломающие материковые основы жизни,
а мой внук своим существованием вернул меня к истинным ценностям жизни.
Он познает мир, и я заново познаю вместе с ним, как ребенок, второй раз,
но уже внимательнее, свежее. Наблюдать за ним благодатнее, чем слушать
выступления наших лидеров в Думе. Наступает такой момент в жизни человека, когда он видит
истинные ценности как бы впервые. А истинные ценности – это земля, это
ребенок, это язык народный, слово, которым можно выразить все. – Вы – уроженец поселка Косицы Брянской области, но вас
считают своим и на Камчатке, где вы работали шофером, сплавщиком леса,
и в Орле. Жизнь простых людей знаете не понаслышке, отсюда и достоверность
ваших героев. Что послужило основной мыслью вашей трилогии? – Судьба русского народа. Это сейчас мой поселок находится
на Брянщине, а когда я вырастал – был Орловщиной. Недавно меня орловцы
сделали почетным гражданином своего города. Брянские даже приревновали.
Но это уж такова моя судьба. Я своей родиной горжусь. И языком материнским... Он пошел проводить меня до станции метро. Отделяющие от дома метров триста мы прошли молча, думая каждый о своем. Рассыпчатый снежок легко ложился на ларьки, на волосы женщин, на его кожаную куртку. У “Проспекта Мира” мы так же молча обнялись и расстались. Спустя мгновение я оглянулся: плотная, мощная фигура Петра Проскурина резко выделялась в московской толпе. И сердце мое, непонятно по какой причине, защемило… © "Литературная газета", 2001 http://www.lgz.ru/archives/html_arch/lg472001/Tetrad/art11_1.htm Здесь читайте:Проскурин Петр Лукич (биографические материалы) Юрий Бондарев Памяти Петра Проскурина Анна ФЕДОРОВА "Что делать?" и "Кто виноват?". Ответы на вечные вопросы Игоря Аверьяна и Петра Проскурина. (журнал "МОЛОКО")
Не забудьте указывать автора и название обсуждаемого материала! |
|
РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ |
| |
Гл. редактор журнала "МОЛОКО"Лидия Сычева
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
