№ 04'04

Лев ПИЧУРИН

XPOHOC

Русское поле:

СИБИРСКИЕ ОГНИ

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

Жизнь заставляет иногда заниматься совершенно неожиданными делами, о которых изначально даже и не подозреваешь…

В августе 1988 года «Новый мир» опубликовал материалы о Николае Клюеве, сообщив, в частности, что следы поэта теряются в Томске, и «установление точных даты и места его кончины — дело будущего». В то время меня избрали председателем томского отделения «Мемориала», и на первом же собрании мы решили, что дело чести нашего общества — отыскать эти следы. Порыв был прекрасен, но для конкретного свершения никто не то чтобы не хотел, но не мог найти времени. После нескольких попыток уговорить литераторов и историков взяться за поиски, я не без робости понял, что либо искать придется самому, либо «будущее», о котором писал журнал, окажется очень уж отдаленным.

Смущали вовсе не вполне предсказуемые трудности. Пожалуй, мне, математику, не очень стыдно признаться, но тогда я толком не знал, чт•о именно надо искать, чью именно судьбу необходимо установить. Это сегодня уверенно и убежденно говорю, что Николай Клюев — многоликий художник, глубоко национальный поэт-словотворец, признанный в свое время вождь новокрестьянской литературы, обладатель редкого и глубокого таланта, друг-соперник-учитель Сергея Есенина, что вообще мировую поэзию ХХ века нельзя представлять без Клюева, et cetera, et cetera. Но тогда… Как известно, поэтов и поэзию узнают и принимают с детства. А что я, деревенский мальчишка, поклонник Пушкина, Лермонтова, Некрасова и Маяковского (томики стихов именно этих поэтов привезла с собой в ссылку моя мама) мог знать о Клюеве? Да, в знаменитой статье «Как делать стихи» Владимир Маяковский упомянул какого-то Клюева, опекавшего Есенина. Да, Максим Горький назвал его весьма даровитым певцом мистической сущности крестьянства. Ну и что? О Клюеве практически ничего не знал не я один.

Не буду развивать эту тему, замечу только, что если у человека украдут что-нибудь из имущества, то он хотя бы приблизительно знает размеры убытка. А если у народа украли ученого, композитора, художника, поэта, — народ так и останется в неведении о своем несчастье.

Клюева у нас украли…

Немногие знают сегодня, как непросто было даже в конце восьмидесятых годов получить информацию о жертвах политических репрессий. Не буду писать о том, чего мне стоило проникнуть в «застенки КГБ», и как я, первым из обыкновенных гражданских лиц, раскрыл увесистый том «Дела № 12301 по обв. гр-на Клюева Николая Алексеевича по ст. 58-2-10-11 УК РСФСР», начатого 5.VII.1937 и оконченного 9.X.1937. Сейчас ксерокопия этого «Дела» имеется в музее Томского «Мемориала», фрагменты его неоднократно публиковались, и я позволю себе рассказать лишь о моих поисках, да о существе дела.

2 февраля 1934 год Клюев был арестован в своей московской квартире по Гранатному переулку, 12, а через месяц коллегия ОГПУ постановила: «Клюева Николая Алексеевича заключить в исправтрудлагерь на 5 лет с заменой высыл. в г. Колпашево (Зап. Сибирь) на тот же срок, считая срок с 2/II-34».

Обвинен тогда он был по двум статьям уголовного кодекса, 58-10 («пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений… лишение свободы на срок не ниже шести месяцев») и 16-151 (бытовая статья).

Дело № 3444, по которому Клюева осудили, хранится в Москве, и мне не довелось с ним познакомиться. Но меня, естественно, интересовало не оно, а сибирские страницы жизни Клюева, и сразу скажу, что многие из них так и остались загадочными.

Вот первая загадка. Замена тюремного заключения ссылкой помимо всего прочего означает «свободный» отъезд в места не столь отдаленные. Во всяком случае, даже тремя годами позднее, когда режим существенно ужесточился, я с мамой ехал из Ленинграда в ссылку в самом обыкновенном вагоне самого обыкновенного поезда. Ни о каком конвое, камерах и т.п. речи не шло. Однако считается, что Клюев не позднее 2 апреля оказался в камере томской тюрьмы, где ожидал открытия навигации (добраться до Колпашева можно было только по Томи-Оби). Откуда появилась эта «тюремная» информация и сколько в ней правды?

Вторая. 17 ноября 1934 года Особое совещание при Народном комиссаре внутренних дел (им был тогда Г.Г. Ягода) пересмотрело дело № 3444 и разрешило Клюеву отбывать оставшийся срок в Томске. Чья это была инициатива? Кто заступился за поэта? Максим Горький? Екатерина Пешкова, возглавлявшая Московский комитет помощи политзаключенным? Николай Семенович Голованов, дирижер Большого театра? Надежда Андреевна Обухова, великая наша певица, солистка этого же театра? Не знаю, следов нет. Думаю, что это сделал сам Генрих Григорьевич, но мало ли что я думаю! А думаю так не только потому, что Ягода был женат на Иде Авербах, сестре влиятельнейшего литературно-политического деятеля Леопольда Авербаха, но еще и потому, что 5 октября из Новосибирска в Колпашево на основании пока никем не найденного распоряжения УГБ НКВД СССР от 4 октября 1934 года была направлена телеграмма: «поэта Клюева из Колпашево в Томск отправьте не этапом, а спецконвоем». Это кто же, кроме наркома, посмел почти за полтора месяца до принятия решения в Москве отдать такое распоряжение, да еще и написать вместо стандартного «административно-ссыльного» уважительное: «поэта»? Хотя по существу-то всё правильно — в ноябре из Колпашево в Томск добраться в те годы было практически невозможно, это знал даже товарищ Сталин, бежавший из Нарыма 1 сентября 1912 года (Нарым находится не так уж далеко от Колпашева).

Бытие ссыльного поэта в Томске исследовано сегодня довольно основательно. Известны адреса, по которым он жил (на двух домах ныне установлены мемориальные доски), сохранились некоторые свидетельства его встреч с жителями Томска, опубликованы его письма, опубликованы разного рода исследования, статьи и книги. К сожалению, не найдены, за небольшим исключением, созданные Клюевым в Томске произведения, в том числе и четыре поэмы (впрочем, не берусь утверждать категорически, что их написано именно четыре). Но остаются неясными некоторые детали биографии поэта. Вот еще одна из них.

23 марта 1936 года административно-ссыльный Клюев был арестован в Томске и привлечен к ответственности по той же статье 58-10, дополненной еще и 58-11 («Всякого рода организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению предусмотренных в настоящей главе преступлений») как участник церковной контрреволюционной группировки. Но уже 4 июля того же года он был из-под стражи освобожден «ввиду приостановления следствия по делу № 12264 ввиду его болезни — паралича левой половины тела и старческого слабоумия». Все, конечно, бывает, но, перечитав сотни дел репрессированных в те годы людей, я ни разу не встретился с приостановлением политического дела по состоянию здоровья обвиняемого. К тому же слова «ввиду приостановления следствия по делу» в документе зачеркнуты, а самого дела № 12264 мне так и не удалось найти. В чем дело, простите невольную тавтологию? Снова загадка?

Впрочем, в играх с НКВД по крайней мере одна сторона обратно ходов не берет, она может только отложить партию. Так и получилось. 5 июня 1937 года Н.А. Клюева снова арестовали, ибо томские контрразведчики установили, «что Клюев Николай Алексеевич является руководителем и идейным вдохновителем существующей в г. Томске контрреволюционной монархической организации «Союз спасения России»» (так сказано в справке на арест, подписанной лейтенантом госбезопасности Великановым). Тут уже к пунктам 10 и 11 статьи 58-й добавился грозный пункт 2, в котором говорится о вооруженном восстании, вторжении на советскую территорию, захвате власти, насильственном отторжении от СССР части его территории, за что, разумеется, полагается расстрел.

…Когда-нибудь найдется писатель, который подробно опишет «историю» этого Союза, суть же ее такова. В 1924 году барон П. Врангель создал в Париже ставший довольно известным «Русский общевоинский Союз», объединивший часть белых офицеров-эмигрантов. РОВСом позднее руководили белые генералы А. Кутепов, Е. Миллер, Н. Скоблин (муж знаменитой певицы Н. Плевицкой). Советская контрразведка успешно работала против РОВС, разрушая его планы и даже выкрадывая генералов. Об этом известно многое, написаны и серьёзные работы, и детективные романы. Известно и то, что РОВС имел на территории СССР свою агентуру. Имелись его структуры в Манчжурии. Но на территории Сибири подразделений этой организации создать не удалось ни Врангелю, ни его преемникам, ни даже сидевшему в Харбине генералу Г. Семенову. А для повышения в должностях и званиях, получения орденов и приобретения славы сибирским сотрудникам НКВД очень хотелось раскрыть организацию, арестовать и осудить ее руководителей и рядовых врагов советской власти, продемонстрировать свою бдительность. Не знаю, кто именно из сибирских контрразведчиков выдумал «Союз спасения России», организацию, подчиненную РОВС, но выдумка была грандиозной. Тысячи участников Союза, от преподавателя архитектуры строительного факультета политехнического института князя А.В. Волконского и бухгалтера Новосибирского ТЮЗа генерала В.С. Михайлова до учителя из Мариинска И.Г. Мельникова и садовода пединститута Е.Я. Лопухова, были арестованы, допрошены, изобличены взаимными показаниями, почти все признались в своей вине, почти все были расстреляны. Чекисты получили награды. Начальник Томского горотдела НКВД капитан Овчинников удостоился ордена Ленина, а через три года — расстрела. Его правая рука лейтенант Великанов1   сделал блестящую карьеру, дослужился до генеральской должности и погиб в Прибалтике в автокатастрофе уже в годы перестройки (разумеется, поговаривают о тщательной подготовке этой случайной катастрофы). А следователь Горбенко, арестовавший Клюева, из органов ушел, и стал готовить специалистов для народного хозяйства сначала в роли преподавателя, а потом директора строительного техникума в Томске. Судьба его сложилась вполне благополучно, и, окруженный почетом и уважением, он скончался в 1972 году. Правда, из КПСС его исключили, но потом восстановили, оставив выговор, вскоре снятый2 .

При чем тут поэт Клюев? В Союз спасения России чекисты зачислили князей, генералов и полковников, рядовых и унтер-офицеров, пехотинцев и артиллеристов, моряков и кавалеристов, крестьян и рабочих, ученых и студентов. Но духовного вождя среди них явно не было. Контрразведчики понимали, что «назначение» на эту должность кого-либо из священников, (среди арестованных их было немало), не очень эффектно, нужна фигура более яркая. Видимо, идея принадлежала начальнику управления НКВД Запсибкрая С. Миронову, заявившему на совещании руководящих работников органов внутренних дел 25 марта 1937 года: «Клюева надо тащить именно по линии монархически-фашистского типа, а не на правых троцкистов». В томском НКВД всё поняли…

В «Деле» всего два протокола допросов Николая Алексеевича, один датирован 6 июня, второй — 9 октября.

В первом приведены только установочные данные и один странный вопрос с не менее странным, явно не клюевским, ответом.

Горбенко: Скажите, за что вы были арестованы в Москве и осуждены в ссылку в Западную Сибирь?

Следователь НКВД спрашивает о том, что он обязан знать! Ну, ладно, спросил любопытства ради. Но в протокол что, больше нечего писать?

Клюев: Проживая в г. Полтаве, я написал поэму «Погорельщина», которая впоследствии была признана кулацкой, я ее распространял в литературных кругах в Ленинграде и в Москве. По существу эта поэма была с реакционным антисоветским направлением, отражала кулацкую идеологию.

Ну не мог Николай Алексеевич говорить «литературные круги», «кулацкая идеология»! Но меня уже при первом чтении поразила не стилистика. Анкета, подписанная Клюевым, содержит непростительные ошибки. Год рождения поэта в протоколе указан неверно. Год ареста (московского) — тоже, вместо 1934 написано 1930. На вопрос, каким репрессиям подвергался до революции, записан ответ: «не подвергался». Почему Клюев не сказал, что в 1906 году Олонецким жандармским управлением по обвинению в противоправительственной деятельности заключен в Вытегорский острог, переведен в Петрозаводскую тюрьму, где отбыл шесть месяцев? Разумеется, сам арест в Томске и последовавшее осуждение основаны на лжи. Но зачем она там, где в ней нет необходимости? Горбенко торопился, много было работы? Допустим. Но почему Клюев не возразил, не поправил явные ошибки? Мы никогда не разгадаем эту загадку, но я вновь попробую предложить вариант ответа. Клюев понимал, что он обречен, что это — конец. И он умышленно согласился на лживые записи, чтобы сегодняшний исследователь уже при первом взгляде на «Дело № 12301» понял, что оно шито белыми нитками.

Далее. Первый и последний допросы разделяют четыре месяца. В «Деле» — пустота, ни заявлений, ни протоколов допросов и очных ставок. Имеются копии протоколов десяти других членов организации, в которых упоминается Николай Алексеевич, но нет ни одного документа, непосредственно относящегося к Клюеву. Почему? Возможно, связано это с тем, что летом 1937 года дело № 12301 продвигалось плохо. Обвиняемые признавались в кое-каких мелочах, их показания противоречили друг другу, построить на этом основании что-нибудь, хотя бы немного похожее на правду, не удавалось. Конечно, следователям были нужны показания Клюева, и, конечно, его допрашивали неоднократно. Но составление протоколов оставалось бессмысленным. Этот, горящий на «Погорельщине» духовный правнук сгоревшего на костре пустозерского протопопа Аввакума, этот упорный и непреклонный старовер не сгибался, нужных следствию показаний не давал, лживых протоколов не подписывал. Его пытали? Не знаю, но понимаю, думаю, что и Горбенко понимал, — это было бессмысленно. Да, он и без пыток умирал телесно, но духовно сломить его было невозможно. Чего же тратить бумагу на ненужные записи?

Но 10 октября истекал официально продленный срок содержания арестованного под стражей, надо было предъявлять обвинение (как понимает читатель, законность в Томском НКВД соблюдалась очень строго). Вот 9 октября и был написан объемистый протокол (шесть страниц), представляющий собою некий синтез из нескольких действительно клюевских фраз, из того, что Клюев совсем не говорил, и того, что думал и хотел Горбенко.

Оба протокола Клюев подписал. Но, сравнивая две очень уж разные подписи поэта, я предположил подделку, и обратился к специалистам. Вывод, сделанный майором Е.И. Голышевым, старшим следователем-криминалистом Томского УВД, заставил меня подумать — лучше бы уж была подделка. «Оснований предполагать фальсификацию не имеется, но подписывающий находился в тяжелом психофизическом состоянии». Нужно ли объяснять, что это значит?

Что же все-таки отвечал Николай Алексеевич на вопросы следователя Горбенко? Весь протокол приводить не буду, но вот некоторые из ответов.

— Нет, виновным себя не признаю, ни в какой контрреволюционной организации не состоял, к свержению Соввласти не готовился.

— В к-р организации не состоял.

Горбенко называет имена четырех «участников повстанческой организации», утверждавших, что Клюев — их «вдохновитель и идейный руководитель».

— Я их знал хорошо, иногда встречался, они высказывали мне свои антисоветские настроения. Были ли они участниками к-р организации, мне известно не было.

— Горбенко: Следствием вы достаточно изобличены, что вы можете заявить правдиво об организации?

— Больше показаний давать не желаю.

Вот и всё… Нелепое, полное несуразиц и ошибок «Обвинительное заключение», выписка из протокола № 45/10 заседания тройки управления НКВД по Новосибирской области с неразборчивой подписью сделавшего выписку инспектора, и последний, 119-й лист дела, содержащий последнюю из томских загадок Николая Клюева… В «Выписке из акта» указано, что постановление «о расстреле Клюева Николая Алексеевича приведено в исполнение 23-25/Х мес. 1937 г. в “ “ час.»

Так когда, все-таки? 23-го, 24-го, или 25-го октября 1937 года оборвалась жизнь «Олонецкого Лонгфелло»? Спросить некого, а подпись сотрудника оперштаба под этой выпиской тоже неразборчива…

Впрочем, служивший в 60-х годах начальником Томского УКГБ полковник Макогин называет точную дату, но тут возникает загадка совсем иного свойства.

27 июля 1965 года Макогин письмом № 6/2268 уведомил директора Центрального государственного архива литературы и искусства о том, что «Погиб Н.А. Клюев 25 октября 1937 года. Посмертно реабилитирован в 1960 году.»

Вдумайтесь! В 1960 году прокуратура установила, что «указанной в обвинительном заключении кадетско-монархической повстанческой организации в Западно-Сибирском крае не существовало, и что материалы об этой организации сфальсифицированы бывшими работниками УНКВД ЗСК». Естественно, гражданин Н.А. Клюев, как и тысячи других членов не существовавшего Союза был тогда же реабилитирован. Через пять лет кто-то через ЦГАЛИ сделал запрос о Клюеве, руководитель томского КГБ отправил ответ, для того времени достаточно обстоятельный. А еще через двадцать три года историки литературы спрашивают, что же известно о Клюеве, пересказывают приведенную Владимиром Чивилихиным в одной из его повестей легенду о случившейся на станции Тайга смерти от сердечного приступа освобожденного из ссылки поэта, анализируют другие легенды. Это почему же так? Почему собратья по перу, поэты наши и литературоведы не узнали ничего еще во время так называемой «оттепели»? Уж не потому ли, что чего-то побаивались? Ведь письмо из Томского КГБ в ЦГАЛИ было ответом на запрос из Москвы! Значит, тот, кто задавал вопрос и получил ответ, потом ушел в сторону? Не знаю, в чем дело, но мне почему-то стыдно.

Впрочем, в запросах-ответах есть еще немало странного. Попробуйте прокомментировать следующее. 10 июля 1939 года из Новосибирска в Томск направляется письмо с напоминанием, что срок ссылки Н.А. Клюеву закончился 2/II.39 года, а вы не сообщили в 1-й спецотдел НКВД о его освобождении и выбытии. «Если же ссыльный Клюев не освобожден, то немедленно освободить и выдать справку».

Но это уже не загадка, а кошмар. 25 октября 1937 года человека расстреляли. 23 марта 1939 года об этом доложили в Москву (есть документ за номером 2808). А еще через четыре месяца требуют его освобождения!

Есть во всем этом еще одна сторона. Солидные издания произведений Николая Клюева с серьёзным их анализом, предисловиями и послесловиями, вышли в послевоенные годы за рубежом, прежде всего — в Германии и США. За последние годы немало опубликовано и в России. Но очень меня волнует установившееся у нас, так сказать, криминально-политическое отношение к поэту. Мы (я тоже приложил к этому руку) с дотошностью детективов уточняем детали ареста, допросов, свидетельских показаний и т.п. Конечно, делать это абсолютно необходимо, но все-таки главным должно быть иное… Вы можете себе представить, что на вопрос, кто такой Пушкин, вам ответят, что это русский дворянин, убитый на дуэли французом Дантесом, а было это на Черной Речке под Петербургом. Да, звали его Александром Сергеевичем, и был он поэтом. А про Лермонтова скажут: «Как же, знаем, его в Пятигорске Мартынов застрелил». Но ведь о Клюеве сегодня более всего говорят именно в этом ключе. Да, о трагедии поэта надо знать всё, тем более что она есть составная часть трагедии русского народа. Но все-таки хочется, чтобы читатели, прежде всего, знали творчество одного из крупнейших русских поэтов прошлого века, того, кто имел полное право сказать:

Я — посвященный от народа,
На мне великая печать.
И на чело свое природа
Мою прияла благодать.

И последняя загадка, разгадку которой найдет любой, кто внимательно изучит творчество Николая Клюева. Мне неоднократно в разных аудиториях приходилось читать его стихи. И самые благодарные слушатели — дети. Их почему-то нисколько не смущает сложность клюевского «варварского», по его собственным словам, языка, его своеобразная стилистика, не похожая ни на чью-либо другую, напевность и музыкальность его стиха. Дети тонко, быстро, остро чувствуют и понимают нашего народного поэта, и это вселяет в меня самые светлые надежды.

Почитайте Клюева, и вы поймете, почему…

22 сентября 2003 года

Написать отзыв

© "СИБИРСКИЕ ОГНИ", 2004

Оригинальный сайт журнала

 www.sibogni.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев