- Нежно здравствуй, влажная ночь.
- Закулисной зимы треволненья трепать
- ухожу из зеркальной цитадели прочь,
- сосчитать городскую древесную рать.
-
- Размещенье ворон в поднебесной
стране,
- Арион, а кругом сочетанья окон.
- Как роялю ноктюрн, мне ночное турне,
- я всенощного бденья ловлю перезвон.
-
- Красотою Данаи одета земля.
- Обретай белый мир нищетою души.
- Напрягается сердце, как смысл
корабля,
- это ветер любви задувает в глуши.
-
- Ничего не прошу - все и так обошлось,
- На поверку - сбылось в изумительном
сне.
- Только в небе - Господь, словно шелест
стрекоз,
- словно в детстве, о мама, в душистой
стерне.
-
- * * *
-
- Маревым, жгучим майским вечером
- ивой склонилась ты надо мной,
- все отдала, а прикрыть тебя нечем.
- Оставайся нагой.
-
- Дожидаться уйдем на ночной остановке
- экспресса, следующего в аэропорт.
- Анемичный автобус в стрекозьей
головке
- не меня - тебя увезет.
-
- Все уложишь с собой на истертых
сиденьях.
- Фонарями измерен путь.
- Мгла обнимет твои золотые колени,
- молодую и чуткую грудь.
-
- Я ладонь подниму над волнистой
дорогой,
- нашей встречи прощальный знак.
- Твое тело примерзнет к стеклу...
- Но с порога
- Ухожу, не уйдя никак.
- Город расселся по швам от развитой
листвы августовской,
- воздух синее стократ, рябь тяжелей у
реки.
- Был бы живой элегист, предобрейший
Василий Жуковский,
- я б, с изволенья его, ответил пожатьем
руки.
-
- Вижу татарское кладбище над
каменистым обрывом,
- Для воздыханий беседку, кислых
ранетов завой.
- Вон от моста над водой кувыркается
эхо на диво
- в этой двойной тишине - горней и
горькой, земной.
-
- Так повелось, не закроет глаза
неустанная память,
- жизнь вся пропитана прелестью,
жалобной прелостью лжи.
- А упованье бежит над водицею черной -
нельзя ведь,
- чтоб потерялись вагоны в
широкошумной глуши.
-
- * * *
-
- Как тени ночи пряны в сентябре!
- И легкий ворох окон ей к лицу,
- весь вид огней - везде о сей поре, -
- как сопредельность смертному концу.
-
- Над перспективой вскинул листьев рой
- мгновенный ветреный ажиотаж,
- О, клен уже роняет волос свой,
- Полоской шахматной померк этаж.
-
- Не слышен грай - не то, что по зиме,
- вороны в огородах и в полях.
- Пусть даты не держу в своем уме,
- как не пишу картин на скатертях.
-
- Но урожай натруженных ночей,
- плевел, не отделенных от зерна,
- вдруг прорастает в памяти моей
- в обмолвках сна.
-
- По лунным рельсам стукнет товарняк,
- и съежится заветренный перрон,
- прошьет отечество по пунктам, как
сквозняк,
- блестящей мглою скоростной вагон.
-
- И вот тогда мне хорошо дышать,
- как будто все, что есть, я воссоздал,
- и сердце наполняется опять,
- как длинною бессонницей вокзал.
-
- * * *
-
- Под грузною нежностью снега
- березы склоненно-грустны,
- но взвилась октябрьская нега,
- пронзая, как звуки зурны.
-
- Оконный задумчивый глянец
- в чернеющий вечер течет,
- но ветви срываются в танец,
- и память готовит отчет
-
- о том, как летают лекала
- метели в сиянье огней,
- открытые смотрят забрала
- не смаргивающих фонарей
-
- на спины сутулых прохожих,
- налегших на шаткий штурвал.
- Вольней, веселее и строже
- в них бьет восхитительный вал.
-
- До крепкого чая с вареньем,
- казалось, рукою подать.
- В мерцании снежном растенья,
- предзимняя благодать.
-
- * * *
-
- Дорожные изгибы
- и снежные холмы.
- Посверкивают избы
- окошками из тьмы.
-
- На русские равнины
- засмотрятся глаза.
- Поминки, именины,
- нетрезвая слеза.
-
- Мы думали, что надо
- для счастья изменить
- жизнь, для того, что надо
- нам научиться жить.
-
- И ожидали смутно
- мы милости судьбы.
- Что ж плачешь ты так трудно,
- как будто кто погиб,
-
- родной и неповинный,
- и так жестока грусть.
- У ягоды рябины
- мороз изменит вкус.
-
- Ты жалуешься горько,
- а я молчу в ответ.
- И, как равнина, койка,
- и лунный в окна свет.
-
- * * *
-
- В той детской ночи, на веранде,
открытой
- в оглохший под крупными каплями сад
- (как пьяный Бетховен), плющами увитый,
- уставивший в дивные звезды свой
взгляд,
-
- стекавший по листьям с улитками
вместе
- в мерцанье смородины темных кустов
- на корни, где терпкую тайну взвесив,
- земля выдавала всю свежесть веков,
-
- вот здесь, на стеклянной террасе, на
скромном,
- зашедшем за полночь застолье пустом,
- мой дед, басовитей сирены паромной,
- басит и куда-то сплавляет весь дом.
-
- А в рамах на стенке какие-то шлюпки,
- лачуги в снегах пожелтелой весны,
- а рядом, под красною шапкой избушки,
- гор белых громады, река синевы.
-
- За сонмом и шумных, и вздорных
застолий,
- и празднеств чудесных со смехом
подруг
- (той мамы - той юной моей), с ветром в
шторе
- и в тюли - вот это мне вспомнилось
вдруг.
-
- В конце концов, жизнь - разве это не
густо
- затянутый звук, истонченный к концу?
- Чем дальше уходишь, тем выше
искусство,
- но сердца глубины тем больше к лицу.
-
- * * *
-
- Одиночество, иночество в ночи.
- Если начистоту - забирай ключи,
- приходи-уходи, но молчи. Почти
- память той ночи, святой почти.
-
- Это давний круг, вечный круговорот,
- как поземка в окна под Новый год…
- Помнишь, стол у окна, ты под платьем
нага?
- Та зима - нашей молодости накал.
-
- За картонными стенами - сто дорог.
- По рельсам с запада на юго-восток.
- Но тот первый мой, лунный, воздушный
путь
- На твою родину не позабудь.
-
- Как брели по заснеженному берегу.
- Запах Волги в порту до сих пор берегу.
- Дуло в щели, мне снился в панамке кок,
- Парохода гудок мне пронзал висок -
- или тик? Я был еретик, я смог
- недотроги тело заговорить.
-
- Оставалось одно - умереть. Или жить.
- Кто сплавлял гостиницу, кто справлял
- нашу встречу, вытянутую вдоль
покрывал,
- поперек постели, посреди страны…
- Под январским небом мы навек одни.
-
- То ли, Волга, болят бурлака узлы,
- то ли в память твою умри, но вползи -
- по широкой, по черной плыть полынье,
- да на звезды твои только вздрагивать
мне.
