|
|
Темная лошадка
Рассказ
Моя работа ничем не примечательна. Ловлю «блох» на гранках районной «малотиражки».
Вроде бы совсем недавно я закончила журфак одного республиканского института
и как всякий молодой специалист строила грандиозные планы на будущее. Но,
вернувшись домой в столицу, неожиданно быстро для себя и родни выскочила
замуж; шокируя всех, развелась; сошлась с другим, в общем, собственными
руками начала портить себе жизнь.
С каждым годом все с большей грустью сознавала, что не вписываюсь в
клокочаще-тусовочные будни журналистики. Отсутствие таких, несомненно
положительных, качеств, как нахрапистость и пофигизм — «плеватьчтоонивсеобомнедумают»,
— никоим образом не выстилало для меня бордовой дорожки в тот волнующий мир.
Репортер из меня был никудышный. Я краснела, беря интервью, через каждое
слово говорила глупое «извините», а что касалось щекотливых тем, то задавать
соответствующие вопросы всем этим полупротухшим звездам было выше моих сил.
Весь итог: дюжина статей о том, о сем, «Ваши творческие планы?».
Я плюнула на все и ушла работать корректором в самую что ни на есть
захудалую газетенку: с глаз долой от преуспевающих сверстников. Здесь был
спокойный график работы: «от звонка до звонка», стабильный мизерный оклад и
невообразимая скука. На лучшее я и не рассчитывала. Дни-близнецы пролетали
один за другим, и я окончательно с головой окунулась в рутину
повседневности. Вначале как-то пыталась вынырнуть, вдохнуть некую абстракцию
— воздух свободной безусловной (имеется в виду без всяких условностей)
жизни, но липкая лапа будней выполняла свои обязанности профессионально.
Вскоре я совсем перестала сопротивляться. Мои друзья мелькали в СМИ то там,
то тут, а я толстела и тупела. Порой грезила, что когда-нибудь (о, жизнь
длинная!) что-то изменится. Я займусь самостоятельным творчеством, может,
даже какую импортную премию и баксы в придачу получу. Стану безумно
популярной. Но с каждым годом уверенность в этом убывала, пока совсем не
сошла на нет. Мои планы сводились к освоению различных диет, поскольку
бегать по утрам было лень. И я продолжала ловить «блох».
И вот сегодня моей спокойной жизни пришел конец. Наш новоявленный
толстенький главред, за глаза которого сразу прозвали «Пузырь», вызвал к
себе. Я, теряясь в догадках и (чего уж там!) потея от волнения, поднялась по
скрипучей лестнице. Наша редакция располагалась в особняке, затертом со всех
сторон арматурой жилого долгостроя. Строение казалось таким ветхим, что,
заслышав скрипы-стоны его лестниц и дверей, почему-то на ум приходили
большевики на броневиках, которые решили, что старый мир (подразумевай:
особняк) сам через пару дней разрушится. Милостью Божьей, иначе этого не
объяснить, несчастное здание до сих пор цеплялось за землю, поправ законы
градостроительства со всеми его мыслимыми и немыслимыми сроками
эксплуатации.
Пузырь ежеминутно сосредоточенно сморкался, после каждого раза рассматривая
свой носовой платок с добытым «сокровищем» и плаксиво приговаривал: «Ну что
за напасть такая!» После чего платок прятал, начинал кривить лицо, раздувать
ноздри, шевелить бровями и опять доставать платок.
«Инфлюэнца!» — подумала я, задерживая дыхание.
После долгой паузы Пузырь вымолвил: «Коновалова...» — и опять заплясал
бровями.
— Я вас слушаю. Пал Палыч, — выдохнула я и опять задержала дыхание. Этой
осенью я еще не успела переболеть гриппом. «И вот оно началось», —
пронеслось в голове.
После оглушительного «апчхи», сморкания и разглядывания содержимого платка:
«Ах, что за напасть!» Пузырь снова произнес: — «Коновалова... Я смотрел ваше
личное дело. Грррррм!»
Я осторожно выдохнула. Пока главред производил эти гортанные произвольные
звуки, мои мозги начали подозрительно активизироваться, приводя в движение
мышцы лица. Думаю, оно стало испуганно-недоуменным. Вряд ли это было
приятным зрелищем, поскольку рот я так и не закрыла.
После нескольких угрожающих «грррымов» Пузырь наконец-то откашлялся. И
поскольку вся его физиономия отплясывала буги-вуги, выговорил приблизительно
следующее:
— Я удивлен, Коновалова. Вы дипломированный жур-кха-кха, а сами работаете
корргрррректором. Мне это совершенно не апхчи! У Самосвалова больничный,
ничего не хочу слыкха-кха. Идите домой, и чтобы материал на четвертую,
грррым, к утру был готов. Что хотите делайп-чхи! Ну что за напасть такая!
После чего главредина отвернулся к окну, доставая платок. Видимо, решил
единолично убедиться, все ли там на месте.
Мое робкое: «Пал Палыч, ну как же так, я же не знаю, я уже не могу» никак не
могло конкурировать с громогласными симптомами сезонной эпидемии и,
покорившись злому року, я ретировалась.
В родном кабинете как всегда «вечно молодая» Лидочка беззастенчиво строила
глазки оформителю Козлову. Лидочка всю свою трудовую жизнь проработала
секретарем у различных «шишек», пока главный атрибут ее профессии не пришел
в полную негодность. Какой-то волной ее прибило к нашей развалюхе, и старая
калоша напропалую флиртовала с бывшими подающими надеждами. Не понятно,
какой ей от этого прок? Вот она — сила привычки!
— Что Самосвалов готовил на четвертую полосу? — спросила я у окосевшей
Лидочки. Я смутно надеялась, что материал хоть в зачаточном виде имеется.
Впрочем, Самосвалов... вряд ли.
— Ни-че-го, — пропела Лидочка.
— А о чем статья?
Лидочка пожала птичьими плечиками и достала план номера. Вот оно окошечко с
припиской Пузыря. Почерк был невозможный, и поскольку главред работал совсем
недавно, его санскрит все еще оставался неосвоенным. Все больше нервничая и
потея, я тыкала пальцем в кривульки:
— Свя... Кля... Клябрум... Издевательство какое! — постепенно все вокруг
стали обращать на меня внимание. С соседних столов ко мне подтянулись
полусонные коллеги, постепенно оживляясь. Лидочка перестала косеть и
вытянула шею. Все вокруг зашевелили губами, и полдесятка пальцев потянулось
к плану. Через некоторое время Козлов брякнул:
— Кажется, это «бля»!
Успокоил. Нечего сказать.
Консультант Вадим Григорьевич сжал свою бороденку и промолвил:
— Очень может быть, хотя и сомнительно, — и, как всегда, его никто не понял.
Коллеги наперебой предлагали свои версии. После бурного обсуждения все
пришли к единодушному мнению, что искомое состоит из двух слов. На первом я
сразу зациклилась, мне виделись какие-то «вобла» и, что немного успокаивало,
«дно». А про второе и сказать было неудобно, поскольку чем больше я
всматривалась, тем больше росла моя уверенность, что вторая часть росчерка
главреда была «испражнение». Естественно, я помалкивала.
Бухгалтер Ленин (да-да, вот такая простая русская фамилия), хлопая
накрашенными ресницами, жеманничал:
— Здесь написано «боди». Ну, это такой купальник с рукавами. Или «биде». Это
такое...
— Очень может быть, — поспешил прервать Вадим Григорьевич. — Однако
структура слова детерминирует своей алогичностью. Что касается второго слова
(я затаила дыхание), то совершенно очевидно, что оно начинается на «ис» или
«из»?
Дальше было сложнее. Ни один приличный корень к этой приставке не ложился,
или наоборот: зловредная не хотела ни к чему приставать.
Коллеги распалялись все больше. Варианты были самые разнообразные и
совершенно не внушали доверия.
Мы явно зашли в тупик.
Сколько бы это продолжалось, я не знаю. И когда мысль о заявлении по
собственному уже начала пускать корни в моих зачумленных мозгах, Лидочка
сказала:
— Давайте позвоним Самосвалову.
Браво, Лидочка! Старый конь не портит борозды.
Гнусавый, явно подлеченный водкой голос в трубке сказал, что в гробу он нас
всех видел. А потом — сим-сим, откройся! Оказалось, заветными словами шефа
были «свободное изложение». На вопрос «что это значит?» Самосвалов пробубнил
вроде «что хотите кидайте», икнул и отключился.
Через каких-нибудь двадцать минут до меня наконец-то дошло, что мое задание
носит совершенно аморфный характер. Пузырь дал отмашку и пустил меня в
свободное плавание вместо Самосвалова, который в соответствии со своим
гороскопом со вчерашнего дня ушел в запой.
Сослуживцы вяло поздравили с начинанием на новом (старом? Уже не разберешь)
поприще и расползлись по своим местам, впадая в привычное
сомнамбулистическое состояние.
Домой проковыляла в манекенном состоянии: снизу — паралон, сверху
-целлулоид. Ужас какой-то! Что писать? Как? В голове дурацкие картинки:
дядька весь в дерьме с растерянностью повторяет: «Пакость какая. А? За что
же это, братцы? Как же так?» — и пытается утереться. Но дерьмо — оно есть
дерьмо. Собственными руками как-то...
И что? Мне об этом писать? А если какому-нибудь психиатру мое изложение на
глаза попадется. Прямо псевдоним себе придумывай, меняй адрес, телефон,
мужика, образ жизни.
18 час. 00 мин. Распечатала пачку бумаги. Вот оно, мое долгожданное
свободное творчество. Будь оно неладно.
19 час. 15 мин. Последние колготки поехали. Куда-куда?
21 час. 25 мин. На листе вывела, что обо всем этом думаю: «…!, блин, Все
равно не напечатают».
23 час. 14 мин. Сигареты кончаются.
23 час. 28 мин. Возникло острое желание побиться головой об стену. И еще
обрезать ногти под корень. Все, что угодно. Белый лист меня пугал. Во мне
стремительно развивалась, наверное, еще никому неизвестная бумагофобия.
23 час. 58 мин. В раскомплексованном детстве было не так. Я сочиняла
фантастические романы (на шести страницах!). Особенно моих сверстников
потрясали следующие кульминационные строчки: «Когда друзья прилетели на
солнце, там была ночь» Сильно сказано.
23 час. 59 мин. Где же теперь ты, мое вдохновение, моя муза?
— Я здесь, — раздался скрипучий голос.
Господи, страшненькая какая! Маленькая, серенькая, лицо какое-то лошадиное.
Откуда взялось это ... ? Эта старушка?
— И вовсе я не старая. Я, благодаря тебе, еще девица.
Давеча я никак не ассоциировалась с Монной Лизой. Тогда еще можно было
какие-то сравнения привести. То, как я выглядела сейчас, было ни на что не
похоже. «Симптомы Коновалой прогрессируют», — завихрилось в голове.
Откуда-то полилась музыка: «Бом-бом», и отец Федор затряс всклоченной
бородой.
Тем временем газообразная фигура примостилась на краешке стола, кокетливо
положив ногу на ногу, взмахнула ручкой:
— Я на минуточку!
Позвольте, позвольте. Как это — на минуточку? Мне бы хоть дыхание перевести.
— Сама виновата! Ищи меня теперь в тридесятом царстве! — гаркнула старуха и
исчезла. В воздухе запахло бензином. По столу заползали черные жуки, шурша
опавшей листвой черновиков. «Мистика», — думала я, прижигая насекомых. Запах
усилился, и я поспешно затушила сигарету. У скукоженной бумажки выросли
крылышки. Прежде чем птичка вылетела в форточку, я успела прочитать на ее
хвосте: «В некоем местечке Ламанческом...» Воздух сгущался. Гигантские
ножницы разрезали потолок. Белые квадраты падали вниз, втискивались между
половицами. Вскоре пол превратился в реверсивное поле, потолок свелся к
одной точке. «Я в цинусе», — слова материализовались и, прихрамывая,
разбежались по углам. «Где-то ошибка», — но исправлять было некогда.
Удивляться тоже. Кресло задымилось, и через мгновение в нем сидел Черт.
«Сейчас душу будет просить», — заскучала я.
— Да ну тебя! — обиделся Черт. — Просто вижу: у девушки проблема:
вдохновение пропало. Помочь? За вознаграждение, конечно. Чисто
символическое, — хищно улыбнулся, в кошачьих глазах вспыхнул огонь. У меня
возникло ощущение, что я смотрю клип Филиппа Киркорова. Кто бы мог подумать,
что он так приближен к реальности... Боже, реальности!
Одеяние Черта отливало фиолетовым сиянием. В общем, он всем был хорош. Я
даже отметила, что он весьма подходит к тому типу мужчин, который мне
нравится: брюнет атлетического сложения. Правда, для моего идеала надо иметь
еще некоторые параметры, выявлять которые я не имела ни малейшего желания.
Да еще эти рожки вызывают непонятное чувство вины.
— Как-нибудь обойдусь.
— Как знаешь, — вздохнул, стряхивая жуков, и исчез.
Я обнаружила себя сидящей на полу с микроскопом, намертво прилипшим к руке.
Потолок вернулся на место. Но что-то неуловимо-смутное, то, что всегда почти
сзади, сколько не верти головой, давало понять: я еще не у себя дома, у меня
не все дома. Я застряла. Более невразумительнее не выразился бы и сам Вадим
Григорьевич.
Я подошла к столу. Черные жучки мельтешили на бумаге, строясь в шеренги,
застывали. Я посмотрела в микроскоп: «Однако это буквы». Наведя резкость, я
стала читать: «Пока весь советский народ в едином порыве...»
Балеринка на часах вытанцовывала немыслимые па-де-де. Ножки-стрелки
двигались в обратном направлении. Посреди комнаты начал расти гриб. Вскоре
он достиг моего роста. И объема тоже.
«Так-так, а где же гусеница?» Мое восприятие и окружающее постепенно
начинали работать в унисон. Во всем происходящем виделась определенная
логика.
Гусеница, как обычно, курила кальян.
— Хочешь затянуться, — сказало гигантское насекомое, дружелюбно улыбаясь
желтыми зубами. — Очень помогает в поисках вдохновения. Вот и я пишу
авангардно-хромантический драллер... в стиле «пэссив», — гусеница затянулась
и закатила промаринованные глаза. — Начинается так: «Отряд членистоногих
атаковал на заре...» Ну как? Правда, ни на что не похоже?
Курение мумифицировало гусеницу: с каждой затяжкой она становилась все
меньше и все больше напоминала обожженный рыбий пузырь.
— Да уж. Правда. Я тоже хочу найти свое вдохновение. Спасибо, — ответила я и
запихнула в рот змейку кальяна, вдохнула...
...Помещение озарилось белым светом. В воздухе возникали разноцветные круги,
увеличивались и таяли, словно на защитной картинке компьютера. Черт, зависая
под потолком, осуждал:
— Дуры бабы!
Я навела на него микроскоп:
— Молчи, козлиная морда! — меня распирало. — Я должна найти свое
вдохновение!
— Правильно! — восторженно ревела гусеница. — Захомутай своего пегаса! А то
совсем одичали!
Черт плюнул и испарился.
Еще три-четыре затяжки: гусеница вконец высохла и мимикринулась в веточку
гербария. Я сдунула ее с гриба. Гриб раздулся и лопнул, разбрызгивая вокруг
себя гуммозные ошметки.
— Теперь! — орала я, не контролируя себя совсем. — Я все выясню! Я все
опишу! Все! Я безумно! И все получится!
Пытаясь зафиксировать глаза на относительно равноудаленное расстояние от
переносицы, я сфокусировала взгляд, рассматривая радужное окружающее в
микроскоп. Ох, не надо было так напрягаться. Перед глазами что-то вспыхнуло,
и я грохнулась оземь, придавив себя неотъемлемым микроскопом и привлеченными
стеллажами, забитыми еще совсем свежей макулатурой.
Как и следовало ожидать, очнулась я на плоту, дрейфовавшем, судя по
специфическому запаху, в открытом море канализации. Солнце грязно ругалось и
распалялось все больше. В бурых волнах то там, то тут плавали заплаканные
странички периодической печати.
Плотом был диван, сколоченный еще в эпоху развитого социализма для
работников высшего партийного звена, и поэтому в непотопляемость своего
судна я верила свято.
Голова гудела как с похмелья. Хотелось обхватить несчастную руками, но мешал
микроскоп. Сильный запах хлорки и всего остального не позволял заглушить
астенический синдром. Мухи докучали. Жажда желала сжечь заживо. Чувство
времени совсем растерялось, и я тоже не понимала, сколько уже нахожусь в
таком положении. Вопрос «сколько буду?» в связи со своей вторичностью, по
счастью, практически меня не донимал. Я задремала...
БЭ-ЭМ-СС!
...от дремы в момент столкновения дивана с буем... дивана и буя... когда
буй... Тьфу! Короче, на воде прыгал большой поплавок с указателем:
«Тридесятое царство — 500 п-ков». Интересно, что такое «п-ков»? Поплавков,
что ли?
— Плевков! Эх, не знаешь ты тридесятую СИ.
Плюнуть я смогла только один раз, зато далеко. «Если так, то я достигну цели
где-то через пару километров с хвостиком».
К дивану сразу прилип рыбий хвост, и мой плот пошел веселее, с ветерком.
— Ты хоть знаешь, куда плывешь? — знакомый Черт примостился на подлокотнике.
— Диван какой-то неудобный.
— Догадываюсь. За своим вдохновением. Хороший диван.
— Возможно, ты еще успеешь на главный забег Пегасов. Лошадки что надо.
Лучшие производители. Выиграешь — лошадка твоя на какое-то время. — Черт
достал песочные часы. Потряс, прислонил к уху. — Геенна огненная, опять
встали! Рекомендую «Сивую Кобылу». В ней чувствуется огромный нерастраченный
потенциал. «Зарытый Талант» тоже неплох, но его кастрировали, самое большее,
на что можешь рассчитывать, — частушки, поскольку, прости, ты же все-таки не
Чехов.
Я решила еще раз плюнуть: «Черт возьми, мне надо успеть на забег!»
— Да что ты можешь предложить, кроме микроскопа! — И, испаряясь, напоследок
сказал: — Остерегайся «Темной лошадки»...
Мой плот с импровизированным моторчиком резво шел в... надеюсь, что в верном
направлении. Справа по борту приближался некий объект, разрастаясь из еле
видимой точки до размеров, позволяющих определить тип плавучего средства и
экипаж. Через несколько минут в нескольких ярдах от моего судна дрейфовал
чиппенддейловский столик, сервированный под файф-о-клок. (Ой, что-то опять с
моим восприятием!) За ним восседали, покачиваясь на волнах, мистер Ливанов и
доктор Соломин. Ливанов держался невозмутимо и довольно уверенно, насколько
это возможно, если одновременно прижимать подбородком скрипку, курить
трубку, пить чай и держаться за столик, чтобы быть от него на нужном
расстоянии. Соломин выглядел не так впечатляюще. Видимо, бедняга страдал
морской болезнью: судорожно стискивал зубы, пучил глаза, делал неловкие
взмахи руками, балансируя и цепляясь то за кофейник, то за газету («Москоу
ньюс»), тем самым еще более затруднял стулу принять относительно
уравновешенное положение.
— Хау ду ю ду, джентльмены! — прокричала я, вроде бы как завязывая
знакомство. Ливанов вытащил трубку изо рта и, игнорируя мое приветствие,
обратился к страдающему Соломину.
— Вот вы, Ватсон, — неподражаемо проскрипел его голос, — очевидно считаете,
что данная персона — молодой человек?
— Это совершенно очевидно, — воскликнул доктор, неловко взмахивая руками. —
Объект одет в брюки, у него короткие волосы и нет шляпки. Таким образом —
это мужчина.
— Ошибаетесь, мой любезный друг. Это девица. Всего хорошего, сударыня. —
После чего Холмс скрипкой оттолкнулся от моего дивана и, придав себе
ускорение, стал быстро удаляться, увлекая за собой столик и удивленного
Ватсона.
— Но как вы догадались, Холмс?!
— Элементарно, Ватсон. Просто личность была в высшей степени неинтересной.
Я неинтересная личность! Ё-моё! А микроскоп?! Злость поспособствовала
выбросу адреналина в кровь: я отодрала подлокотник от дивана и стала
остервенело грести к замаячившему берегу.
У пристани возник... рос... творился столб... столп... Не сразу подберешь
слова к тому, что делалось у пристани. Было такое... такое...
СТОЛПОТВОРЕНИЕ! Чего и кого там только не было! Зайчики в трамвайчике, жаба
на метле. Разнообразие необычности пестрило в глазах. В качестве плавучих
средств были задействованы: различная мебель (даже комод), обувь, посуда,
серфинг, все разновидности лодок (от каяков до пирог) и др. Пассажирами были
всякие невероятные существа (вроде как Тарас Шевченко, но без усов) и вполне
реальные персоны. Одна местами известная поэтесса верхом на надувной утке,
размахивая поварешкой и охаживая ею всех подряд, пыталась пришвартоваться.
Женщина интеллигентно ругалась и плевалась как верблюд, вставляя между
неприличными словами вполне приличные числительные: «Пятьсот! Вашу мать! Я
вам говорю: у меня уже пятьсот этих гребанных плевков!»
Впрочем, все вели себя подобным образом. А мне что делать?! Меня затянуло в
эту свару. Со всех сторон ругались, плевались, через минуту мне авансировали
пару тумаков. «Держись, не трусь! Ради творчества, видимо, стоит...
Плеватьчтоонивсеобомнедумают!» — убеждала я себя и, размахивая микроскопом,
начала раздавать долги конкурентам.
— А ну, посторонись, — кричала я и плевала в очередную морду. — У меня уже
давно пятьсот! — врала, не моргнув глазом. Микроскоп был тяжелый, и я
уверенно прокладывала себе дорогу. После пары стычек с озверевшими
служителями муз я наконец-то причалила. (Особенно по-свински, чувствуя свой
численный перевес, вели себя соавторы Х и У. С такой волей к победе никогда
не испишешься!)
Выбравшись на берег, я влилась в толпу, которая внутренне хаотично, внешне
целенаправленно двигалась по аллее к ипподрому. Над его входом красовался
транспарант с надписью: «Делайте ставки, господа!» Из граммофонов лилась
музыка: «Нас утро встречает прохладой!» В воздухе дрожало и звенело от
нарастающего возбуждения. Хрюшка в джинсах раздавала программки. Схватив
сразу несколько (ух, руки мои загребущие!), пожелала сразу же
растолпотвориться, дабы спокойно их изучить. Дело в том, что я понятия не
имела, как играть на скачках. В голове пронеслись слова вроде «один к
десяти», «фаворит» и «тотализатор». Больше ничего. Пусто. Ага, вспомнила!
Букмекер! Мне нужен букмекер! При ипподроме должна быть какая-то подобная
контора. Граммофон откашлялся и проговорил: «Господа! Внимание. Начало
заключительного забега через пятнадцать грюндиков. Делайте ваши ставки».
Кажется, я запаниковала: бросилась бежать сломя голову в непонятном
направлении. Хватала за грудки всех подряд и, тыча в животы на манер
пистолета микроскопом, вопила: «Где здесь букмекерская контора! Контору мне,
контору!»
Мой экспрессивный напор оказался на редкость эффективным. Прошло, как
оказалось, совсем немного грюндиков, когда я протаранила дверь вполне
респектабельного сарая, фасад которого украшала до боли знакомая
аббревиатура «ММВБ».
Посреди комнаты стоял стол. (Идиотское наблюдение! Можно подумать стол может
лежать.) За столом сидели два грустных козла и пили водку. Семечки зрачков
вяло отреагировали на мое вторжение.
— Здравствуйте, — вздохнул один, пуская слезу. — Консультант Мека. К вашим
услугам.
— Здравствуйте, — вздохнул другой. — Консультант Мека. Чем могу?
— Всем, уважаемые Меки! Мне обязательно надо выиграть.
— Мы не работаем, — навзрыд сказал один из Мек. — У нас санация и
реорганизация. Века умер, а Бука отделился — завел собственное дело.
Оппортунист.
— Прошу вас, помогите. Я никогда!.. Я всегда!.. Отблагодарю! — Я упрямо
отказывалась входить в чужое положение. Пьяные козлы, конечно, вызывали
сочувствие, но мысль о том, что я вторично могу потерять свое вдохновение,
расстраивала жутко. Но Меки вздыхали и, не обращая на меня более никакого
внимания, в неумеренных количествах продолжали свою санацию. Вдруг дверь
распахнулась, и в контору ввалился Самосвалов.
— ВАУ*!!! Это я так обалдела от неожиданности.
— Коновалова, елки-моталки! Скоро забег, а ты тут с какими-то козлами! —
басил Самосвалов, энергично выталкивая меня из сарая. Выбравшись на улицу и,
попутно, из коматозного состояния, наконец-то обратила внимание, что над
головой моего спутника порхают ангелочки. Маленькие голыши водили хоровод,
наигрывая на миниатюрных инструментах что-то очень мелодичное.
— Что это? — спросила я, пытаясь схватить эфемерное существо. — Ты что,
святой?
— Скажешь тоже! — хмурился Самосвалов, продолжая пинками придавать мне
ускорение. — Просто Совесть замучила. Ты, говорит, Коновалову
подставил-подставил-подставил. А когда ей самой надоело, подослала этот
пупсовый оркестр. Прямо неудобно, они же, зараза, писаются!
Шляпа Самосвалова, видимо, была весьма обильно орошена такой благодатью. На
ней прямо на глазах в нескольких местах пробивались росточки, а один
бутончик вот-вот был готов превратиться в ярко-красный цветок. Да, клумба на
голове ведущего сотрудника районной газеты явно не прибавляла ему
солидности. Ха-ха! Зато здорово поднимала настроение, что было крайне
необходимо после унылой атмосферы букмекерской конторы. Очень быстро я уже
самостоятельно и бодро зашагала в ногу с Самосваловым на смотр скакунов.
______________
* Рекомендуется читать в русской транскрипции, растягивая гласные. Вот так:
ва-а-а-у-у.
— Выбирать лошадку вслепую совсем-совсем глупо. Ты должна сама
поглядеть-посмотреть-пощупать. Пройти компьютерный тест на соответствие. А
то имя одно, а на деле фигня фигней, — поучал Самосвалов в своей манере все
время сдваивать и страивать слова. Иногда он даже счетверг... счертовыв...
вот черт! Ччетвертовывал! Ас! Его многоэтажные словесные конструкции
вызывали неизменный восторг у всей редакции своей органичностью и
несомненной эффективностью.
— Что щупать-то? А, Самосвалов? Щупать чего надо? — разволновалась я. Мало
того, что я просто боялась лошадей, так ведь надо еще убедиться в их боевой
готовности, что тебе не «Зарытый талант» подсовывают. Нет, щупать я
решительно отказывалась!
— Можно визуально. Через микроскоп.
Вроде как немного успокоил, и мы вошли в просторную... Я то думала, что мы
идем в конюшню. Не хрена себе конюшня! Огромная гостиная, устланная
персидскими коврами, освещалась тысячами ваттами. Изящная мебель в стиле
рококо вопиюще шикарно гармонировала с парчовыми гардинами и модерновыми
скульптурами. Посреди помещения серебрились струйки фонтанчика,
облицованного мрамором. Прямо голова кругом марш! И во всем этом великолепии
стояли, сидели, курили, пили чай, рассказывали анекдоты и, конечно, ржали
самые разномастные крылатые лошадки.
Новые посетители вызвали большой интерес у Пегасов. Десяток лошадок как бы
равнодушно, но вполне целенаправленно, начали приближаться, постепенно
замыкая нас в кольцо.
— Будь бдительна, — горячо зашептал Самосвалов. — Они сейчас как можно
выгодней должны продать себя. Некоторые остаются незадействованными до конца
сезона. Не поддавайся их рекламе. Постарайся все оценить объективно. Ну и,
конечно, компьютерный тест тебе тоже поможет.
— Угу, — проговорила я упавшим голосом. Какое к черту «объективно»! Говорят,
что надо как-то по зубам. От противного: не дареному коню надо в зубы
посмотреть. И еще что-то визуально. Ну, это пусть Самосвалов сам.
Лошади дружно заулыбались. Боже мой, сколько зубов и все вроде на месте.
— Ты давай, определяйся. А я пока поищу эвээмщика, — сказал Самосвалов и с
мелодичным перезвоном устремился куда-то в глубь анфилады.
— Выбери меня, — рыжая лошадка встряхнула короткой челкой. — У меня
прекрасные рекомендации. Бюджет на 1998 год читала? Моя работа. Помню, на
меня целая компания поставила. Правда, спьяну. Но ведь главное результат.
Пусть даже и отрицательный.
— Что ты лезешь, — кипятился Буланый. — Не видишь, человек творческий. Ей
нужно художественную литературу писать, а не твои бесполезные артикулы. —
Дорогая, — начал меня охмурять скакун. — Вам нужен я. Видно невооруженным
глазом, мы рождены друг на друга...
— Ха-ха! — блондинка в яблоках саркастически смеялась. — Да кому ты нужен.
Всю жизнь на подстрочных переводах третьесортных романчиков: двух слов
увязать не можешь!
Обстановка постепенно накалялась. Конкуренция — нужная вещь для развития
рыночной экономики и, вообще, всего остального как составляющая
научно-технического прогресса, который необходим для дальнейшего развития и
совершенствования бытия и человека, являющегося неотъемлемым и основным...
(Как же мне закончить эту фразу?!) Короче, не смотря ни на что, находиться
дальше в центре развития событий было небезопасно. Лошади бранились и
хвалились и, в подтверждение вескости своих аргументов, уже начинали бить
копытом. Пока, правда, не по мне. Не ожидая, пока их окончательно понесет,
надо было срочно линять отсюда. На четвереньках, маневрируя между лошадиных
ног, я начала выбираться из окружения. Вдруг раздался невообразимый грохот,
и, будто вихрь, ворвался в помещение... Какой красавец! Брюнет,
атлетического сложения. Размах крыльев метра четыре. Мой идеал. Потрясенная,
даже не отдавала себе отчета, что с первого взгляда влюбилась в жеребца.
Опять! Лошадки сразу замолчали. Я сидела на полу, прижимая к груди
микроскоп, как дура, влюбленными глазами смотрела на непарнокопытное
божество.
— Надо же, явился, — проговорила Рыженькая.
— Дорогая, — Буланый безуспешно пытался завладеть моим вниманием, — вы,
видно, новенькая. У этого скакуна дурная репутация.
Вороной пегас, явно зная себе цену, степенно приближался ко мне.
— Дорогая, — продолжал Буланый, — поставив на «Темную лошадку», вы очень
рискуете.
Ах, я не знаю! Мне нужен был только он. Вороной подходил все ближе,
гипнотизируя меня. Склонив голову, он потерся о мою щеку и прошептал: «Мы
должны быть вместе. Рискни, поставь на «Темную лошадку».
Прямо наваждение какое-то.
Все Пегасы разошлись. Самосвалов минут пять уже стоял надо мной, пытаясь
привести в чувство. Наконец-то ему это удалось.
— Коновалова, сумасшедшая, — донеслись до меня его слова. — Опоздаешь ведь!
Быстро на тестирование. — И волоком потащил, встряхнул, втолкнул. Я
оказалась в полутемной комнате, единственным источником освещения которой
служил огромный мерцающий экран монитора. За столом горбился карлик, клацкая
по клавиатуре. Не отрывая взгляда от экрана, стал задавать вопросы:
— Ваша фамилия?
— Коновалова.
— Это очень хорошо, — пробормотал карлик. — С такой фамилией процент
соответствия возрастает.
На что это он намекает? Вообще-то, всю жизнь не любила психологов,
психоаналитиков, любых психо... И к тестам относилась настороженно. Как-то
неприятно, что кто-то может влезть в твою душу и, что еще хуже, в твои
мозги. И зачем я согласилась! Проклятый Самосвалов. Зачем тесты, когда я
свой выбор сделала!
— Ваш пол? Ну, это уже слишком! Уже второй раз это у кого-то вызывает
сомнения!
— Конечно мой! — возмутилась я.
— Я же говорил — ненормальная! — почему-то радостно сказал Самосвалов.
— Ваш выбор? — карлик невозмутимо продолжал давить клавиши.
— «Темная лошадка».
Карлик крутанулся на стуле и с интересом взглянул на меня. Взгляд сливовых
глаз на минуту показался мне знакомым.
— Должен вас предупредить: никто, в том числе и я, не знает, что получится
из «Темной лошадки». Полная неопределенность. Вы можете оказаться
невостребованной. А можете стать второй Войнич, но шансов 1 к 100. Неужели
вас никто не предостерег?
— Предостерег, — ответила я, глядя Черту прямо в глаза.
— Раз так, — карлик хлопнул в ладошки, — тест закончен, поскольку невозможно
определить совместимость с «Темной лошадкой». Желаю удачи!
На голове у Самосвалова цвели уже два цветка. Красный и голубой. И еще белый
назревал. Вот патриот! Мы опять бежали. К кассам делать ставки. (Предложения
короткие. Очень быстро бежим. У меня одышка.)
Нет, мне больше этого не выдержать: кассы закрывались! Караул! Окошечки один
за другим захлопывались перед самыми нашими носами.
— Туда! — взревел коллега. Закрытие последней кассы было предотвращено
проверенным революционным способом: меня впихнули в окошко на манер пробки в
бутылку.
— Спокойно! Это ограбление! — опять все перепутала. Но извиняться и тем
самым сбавлять темпы посчитала стратегически неверным ходом. — Быстро
примите ставку на «Темную лошадку», — сделала страшное лицо. — Иначе, все!
Кажется, очень убедительно.
— Пожалуйста, ставки на «Темную лошадку» принимаются до последнего круга. —
Кассир-пеликан раскрыл клюв и достал формуляр. — Что будете ставить?
— Самое родное, что есть у меня, — честно сказала я, протягивая микроскоп. —
Он стоит много тысяч... э-э, много тысяч... «Интересно, много тысяч чего?»
— Давайте, — Пеликан неожиданно легко оторвал от руки микроскоп и вручил мне
формуляр.
— Самосвалов, тащи! Скорее! — Самосвалов тянул. Пеликан услужливо
выталкивал; мне, за неимением точки опоры, оставалось только пыжиться и
кряхтеть, кряхтеть и пыжиться, пыжиться и кряхтеть...
Слава тебе, Господи!
Опоздали самую малость: шел последний круг. Довольный Самосвалов, щурясь на
заходящее солнце, смело обмахивался шляпой: голыши покинули его.
— Совесть моя чиста. Я сделал все что мог.
Мой вороной красавец в гордом одиночестве завершил заключительный забег.
Трибуны безмолвствовали. И вообще, мы были одни: я, Самосвалов и мой Пегас.
Скачки давно прошли. Ветер играл с куцыми змейками серпантина.
На «Темную лошадку» никто не поставил, кроме какой-то чудной новенькой, в
сопровождении мужика с клумбой на голове. Она получила безраздельное право
на непредсказуемое вдохновение. Вот дуреха!
Я у себя дома. Светает. Лист бумаги на столе мерцает и манит. Мысли, образы,
монологи переполняют меня, готовые вырваться в мировой эфир. Главное
как-нибудь начать... И...
«В некоем местечке Ломанческом ...»
...Чертова кляча!
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
