   |
| |
№ 04'04 |
Алексей ГРАХОВ |
 |
|
XPOHOC
Русское поле:СИБИРСКИЕ ОГНИМОЛОКОРУССКАЯ ЖИЗНЬБЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫПОДЪЕМСЛОВОВЕСТНИК МСПС"ПОЛДЕНЬ"ПОДВИГОбщество друзей Гайто ГаздановаЭнциклопедия творчества А.ПлатоноваМемориальная страница Павла ФлоренскогоСтраница Вадима Кожинова
|
ЧЕЛОВЕК ИЩУЩИЙ
Богач ищет выгоду, неимущий — Отчизну. Туркменская поговорка ВВЕДЕНИЕ Время идет, ни на кого не оглядываясь. Человек творит историю, а она, в свою очередь, делает человека. В результате процессов, происходящих в этой замкнутой системе, время делится на периоды, эпохи и эры. Человек дает им названия, ставит вехами великие, на его собственный взгляд, свершения — хотя для Вселенной все эти эры и эпохи, несмотря ни на какие там грядущие ноосферы и геологические масштабы, не исключено, равносильны временным промежуткам существования на одной из маленьких планет разных видов микробов и бактерий. Тем не менее, история вершится. За разрушением старого следует строительство нового, которое изначально обречено на то, чтобы потом, изжив себя, быть разрушенным. Меняются режимы: вожди, цари, короли, патриархи, опять вожди, всевозможные дуче и фюреры, президенты и парламенты сменяют друг друга, каждый раз увлекая массы какой-то новой идеей, направляя строительство в нужное (непонятно кому, если не первым) русло. Вдохновение сменяется разочарованием, разочарование вытесняется новым вдохновением. Люди умирают, чтобы рождались новые — пусть зачастую кажется, что одни рождаются, чтобы покинули этот свет те, кто любил и ненавидел до них. Одна за другой, претендуя на определяющую роль в творении мирового исторического процесса, появляются религии, идеологии, доктрины. Возникают и рушатся древние, а затем и «новые» цивилизации. Ослабевшие государства растворяются в более сильных на данный момент. Каменный топор превращается в компьютер, шерсть выпадает, мозг увеличивается в объеме, старое мышление рождает новое, отправляясь на нищую пенсию, а то и сразу в могилу. Растет популяция, драки за самок и пищу перерастают в войны, которые, в конце концов, выливаются в мировые... А время просто идет. Человек творит и разрушает, а время бесстрастно и неумолимо идет, будто ничего особенного не происходит. Может, и правда ничего особенного? «В поисках утраченного времени» — такие слова нашел Марсель Пруст. Насколько они просты! Но, взятые вместе в данном порядке, они рождают почти обоснованное подозрение, что можно если не понять, то хотя бы почувствовать, интуитивно нащупать причины конфликта, изначально присущего всему земному человеческому существованию. Что же происходит? Растворяясь во времени, как рыба в океане, человек живет, как может, реже — как хочет, считает себя то червяком, то Богом, а в конечном итоге неизменным остается лишь время: и то так кажется человеку, который еще не научился им управлять, а сам редко, очень редко живет дольше века — крошечного, трогательного отрезка на немыслимом векторе, направление и координаты начала которого неизвестны. И, как само время, неизменна невыразимая, ни с чем не сравнимая печаль, неясная, невесть откуда берущаяся грусть, порождающая то чувство полной безысходности и бесконечного одиночества, с которым человек рождается, живет и умирает, иногда прячась от него в алкогольном или наркотическом опьянении — и, с его помощью или (кому повезло) без нее, в ярких и преходящих, как сама его жизнь, вспышках, которые называет счастьем. Родишься, бывает, проживешь жизнь, наметаешься в страстях — да и умрешь, в конце концов, так и не обретя желанного душевного равновесия. А возможно ли оно? Достижимо ли вообще? Бердяев называл это тоской по вечности. Все великие мыслители разных времен и народов говорили о том же, только, может быть, другими словами. Еще с древних времен бытует интереснейшая версия: человек горюет о рае, из которого когда-то был изгнан, будучи не в силах оставить мечту о нем. Утраченный рай! Утраченное время... А может, именно прошедшее и есть тот рай, в который нет возврата? Может, это память не дает покоя, мешает жить, избегать «лишних» мыслей — и, по уши погрязнув в ничем не обоснованном сытом оптимизме, спокойно «плодиться и размножаться»? Тайна великая сие есть! И все же, кажется, с этим чувством может потягаться другое. Или то же самое, только по-другому названное. Или все-таки другое... Так или иначе, но с первым его роднит то, что оба они вызываются движением — как во времени, так и в пространстве. Испытать же его в полной мере дано, например, эмигрантам: оказавшись, неважно по чьей воле, вдали от родной земли, именно они впервые могут смутно почувствовать, а порою и с невыносимой ясностью осознать — утраченный рай и навсегда ушедшие в небытие годы остались именно там, откуда судьба, словно некий вечный, всемогущий игрок в шахматы сам с собой, передвинула их фигуры на другие поля.
Можно подумать, что она особенно присуща русским. Но их не чаще, чем прочих, изгоняли и изгоняют из своей страны. Да и с наличием исконно признанной и записанной за ними Отчизны проблем у русских явно меньше, чем, например, у евреев или пересаженных, как репки, с одного места на другое «малых» народностей. В чем же тогда состоит их особое право и обреченность на эту тоску, что она такое вообще и в чем специфика ее русского варианта? И — как она соотносится с русской идеей?
Тоска по Родине — универсальная черта «человека ищущего». Тоска — не просто ностальгия, когда невозможно вернуть или вернуться. И тем более не знаменитый сибаритский сплин, когда «есть, но не хочу, не знаю почему». И не светлая, смиренная печаль. Это нечто вроде немецкого «Sehnsucht» — тоски, но активной, страстного стремления — и постоянного поиска предмета страсти, недоступного — но безальтернативного, незаменимого никаким другим. Это безысходность, но неприемлемая; это поиск выхода; это субъект в направлении к объекту. И неважно, что объект удаляется быстрее, чем к нему движутся, или совершенно спокоен, но настолько далек, что не то что одной жизни, а времени мириад поколений недостаточно для того, чтобы хоть как-то к нему приблизиться. И даже если он просто бесконечно далек... Тоска, не приносящая, конечно, счастья, но безжалостно толкающая вперед. То, от чего никогда не свободен «человек ищущий». Родина — необязательно родная деревня или включающий ее кусок поверхности планеты, объединенный политически. И даже необязательно планета или Вселенная в целом. Это чрезвычайно широкое понятие, как в пространственном, так и во временном смысле. Это и архетипический, видимо, образ Дома — места для жизни, места, где тебе место; и, возможно, Фрейдово неорганическое состояние как конечная цель и единственно дающее покой состояние органики, наделенной или не наделенной разумом; и призвание в жизни, и ее смысл, истинное предназначение человека, «воплощение человеческой судьбы» (Гегель); и собственное Я; и безусловная любовь и прощение; прошлое или будущее; иное, нефактическое положение вещей, некий мир, в котором готов родиться и никогда не умирать; Бог, Абсолютный разум и единение с ним; и просто другой человек или люди, которые поймут и примут... И, возможно, сама вечность — это уж кому что. Это может быть вовсе не то место и время, где человек родился и живет, не точка возникновения и исхода в существование — не место отправки, а пункт назначения. Это — Родина «человека ищущего». Даже если он имеет о ней крайне смутные представления. Но он не беспомощный мечтатель, лелеющий химеру. Это представление о Родине и является для него доказательством ее существования, пускай в ненастоящем, скажем, времени. Не безосновательная гипотеза, но теория, в которой ключевым доказующим фактом является тоска и поиск, чувством, воспринимающим действительность — неравнодушное переживание и боль, а опытом, в результате которого устанавливается факт, — опыт веры.
Тоска по Родине — стране. В конкретном плане отношения «человек — страна» и переживания, осмысления человеком этого отношения тоска по Родине выражается в неравнодушном ее восприятии. Именно в таком чувствовании ее судьбы — прошлого, настоящего и будущего; боли или радости по этому поводу; поиске причин и интересе к фактам истории; поиске смысла и назначения этой истории в истории всего человечества и мира в целом. И не столь важно даже, пробуждает такой интерес изгнание с исторической Родины либо приятие ею человека. Это тоска по тому, какой твоя страна была — на фоне того, к чему она пришла. Это тоска по тому, чем она могла бы быть, чем хотела бы быть — и искреннее желание помочь ей всеми своими силами. Дать больше, чем взять.
Тоска по Родине — России. Особенность русской тоски по Родине неразрывно связана с особенностями исторической судьбы России. Во все времена. Сейчас, к примеру, для очень многих ее граждан это — тоска именно по прошлому: СССР; периоду внутри советского — например, сталинскому или еще какому; а для кого-то, кстати сказать, и по монархии или некоему времени, когда, по их мнению, в России жили одни славяне. Плюс тоска по состоянию, которое могло бы быть, но его нет: богатство материальное и духовное — моральный, этический и эстетический достаток, достижению которых, оказывается, смогли помешать отдельные личности (и целые страны!) вследствие своих собственных пороков и комплексов. И — как, наверное, самая характерная особенность и отягчающий общее лихорадочное состояние симптом — тоска по будущему и по некой идее, которая смогла бы чудесным образом решить все проблемы, сделав это будущее возможным. Русской идее.
Русская идея. Что это? Некая панацея, которая могла бы спасти Россию, а та спасла бы мир? Оправдание России и всего ее исторического пути? Идеал, к которому могли бы устремиться все? В настоящее время дело обстоит так, что дискуссию о русской идее по праву можно отнести к разряду дискуссий о Боге, поисков философского камня, споров о критериях истины и красоты — и т. д. Вечный вопрос философии, только национального характера. И здесь вопрос уже в мировоззрении ищущего, сколько людей, столько мнений; подкрадывается и шепчет симпатичный демон релятивизма. Но...
Выбор есть только у равнодушных. От решения вечных философских вопросов свободны все, кроме философов. Однако последние по определению обойти эти вопросы не могут. Пусть ответы у каждого свои — поиску их посвящается жизнь. Вся, без остатка. И точно так же те, кто равнодушен к России, могут этот «философский камень» не искать. С чистой совестью — ибо поступят таким образом искренне. Но если Родина — именно она, то тоска по ней, боль за нее — это именно то, что не оставляет выбора. И каждый вправе искать. И если даже не найдет этой идеи хотя бы для себя самого — он тоже поступает по совести. А это искупает и заблуждения. Люди делятся не на тех, кто может или не может найти. Просто кто-то может не искать, а кто-то не искать просто не может...
«Человек ищущий» — порода, которой непросто творить и питаться среди прочих «сапиенсов». Они разбросаны по всей планете — где-то плотнее, где-то пореже. На уровне народов — социальных организмов — таким слабо приспособленным, но далеко не примитивным гоминидным существом кажется именно русский народ.
Таков один из следов, оставленных совершенно неславянским и вовсе нерусским поэтом Лоркой. И что там — тут даже слезы простительны.
Русская идея давно уже стала притчей во языцех. Притчей, набившей столь многим оскомину, неважно — кислиной или сладостью. Или — горечью… У кого-то эти два слова вызывают презрительную усмешку, у кого-то — воодушевление, граничащее с бездумным фанатизмом. Нечто вроде мантры — и жупел. Молитва — и ругательство. И, как и любая притча, каждым она читается по-своему; как верно подмечено где-то (относительно притч), не одна и та же притча читается разными людьми, а фактически у каждого она своя. Акт чистейшей веры. Умом не понять и аршином не измерить — лучше не скажешь. Любые же попытки словесной формулировки символа этой веры (как и любой другой) ведут только к его догматизации — с последующей неизбежной борьбой с ересями и т.д. К дискредитации веры верующими. Кое-кто (тот же Шпенглер, например) считает, что у любой культуры (и даже цивилизации) есть своя, специфическая идея. Здесь — ключевой момент: от согласия или несогласия с этой мыслью зависит, представляется поиск этой идеи целесообразным или нет. Но если да — то поиск и, если повезет, находка и вправду могут решить многие проблемы, явившись составной частью процесса и результатом поступательного развития народного самосознания. Поиск русской идеи по заманчивости и трудности сравним с поиском любой истины. И тем более правды. Решение проблемы о возможности или невозможности ее достижения, постижения и воплощения зависит от веры в возможность постижения истины вообще... Удержавшись, как Лорка, от слез (или хоть на время успокоившись), стоит отметить ряд фактов, связанных с нынешним состоянием русской идеи — как бесспорных, так и, что уж кокетничать, субъективных и для кого-то потому, следовательно, сомнительных. А они таковы.
Русская идея не сформирована в таком виде и с таким содержанием, которые устроили бы даже всех русских — не говоря уже обо всем человечестве. Но налицо существование метаидеи — самой идеи русской идеи. Тоска по родине как мечта о ней. Представление о ней и поиск ее. А это уже что-то — и не столь даже важно, подразумевает ли эта метаидея для кого-то реальную возможность или же совершенную абстрактность русской идеи как отдельной и самодостаточной. Метафизика ведь тоже предшествует физике. Американская, скажем, идея давно уже оформлена и вовсю воплощается на практике. О чем это говорит, о потенции или кризисе выражаемой ею цивилизации и культуры — станет ясно лишь спустя время. Не будучи унифицирована для безусловного приятия всеми, русская идея тем не менее существует — но в неразвитом, синкретическом виде. И это не свидетельствует еще об отсутствии потенциала и перспективы. Строго говоря, элементов этого синкретизма столько же, сколько было и есть на Земле мыслящих субъектов, знающих о существовании России. Еще строже — столько же, сколько есть, было и будет в пространственно-временном симбиозе состояний сознания этих субъектов. И — мистики тут, кстати, никакой — в определенном смысле (и если принять возможность абсолютности этой идеи!) носителем ее может быть любой субъект в любой момент, а то и не только субъект... Выделение и должный анализ даже базовых концепций, наиболее выпуклых на фоне указанного синкретизма — достойный предмет для фундаментального многотомного труда. Освещению и осмыслению истории русской мысли посвящена «Русская идея» Бердяева и великое множество других талантливых работ. Данная заметка, нося скорее методологический и еще скорее — пристрастный и спонтанный характер, не направлена на это, поэтому приводимая далее выборка, конечно, далеко не полна. Это, так сказать, ряд примеров, и скорее на уровне концептов, чем ключевых концепций, ими характеризуемых. Эти примеры можно объединить в несколько групп; входящие в каждую группу примеры объединены некой общей идеей — или идеями, связанными столь тесно, что говорить о них отдельно просто невозможно. Оптимистические взгляды на прошлое, настоящее и будущее России упоминаются наравне с пессимистическими. Нет худа без добра — и наоборот... Иррациональность и противоречивость. Тут наиболее показательно то самое, пресловутое четверостишие Тютчева. Пересказывать его не надо даже школьникам: настолько оно лаконично и заманчиво. Сюда же примыкает наделение России женской сущностью (жена, сестра, Родина-мать), воплощающей эмоциональное начало как противовес рациональному, отождествляемому с мужским. Даже слово «Отчизна» — женского рода. Такое восприятие связано с ассоциированием родной земли с матерью вообще, свойственным даже сугубо патриархальному сознанию. Не говоря уже о русском — как его в этом отношении ни характеризуй. «Русь-тройка, куда мчишься ты?» (Гоголь). Ответа, ясно, не дает. «Летит, летит степная кобылица — и мнет ковыль...» (Блок). Вот так-то. Какие тут ответы? Неудержимая сила, скорость — но куда... Мощь, не управляемая никаким очевидным разумным принципом. И все бы ничего, но ведь обязательно — сквозь кровь и пыль! Загадочная, опять же, русская душа. Интуитивность, человечность, эмоциональность, более высокая оценка мудрости — результата жизненного опыта — по сравнению с теоретической «ученостью», противление западным рационалистическим ценностям, навязываемым как абсолютные, приоритет совести над аристотелевой логикой — тоже из этой серии. Здесь же — неповторимое сочетание миролюбия и агрессии, антиномия склонности к доминированию и мазохизма. «В высшей степени поляризованный народ» (Бердяев). Мессианство. «Россия сама спасется и весь мир спасет...» (Достоевский). Мессианские взгляды на судьбу России и ее народа, как никакие другие, проходят красной нитью через всю историю русской мысли — от первых летописных памятников и до наших дней. Конечно, с известной точки зрения это как минимум повод для драки, но Бердяев, например, даже сравнивает русское мессианство с еврейским. Как бы то ни было — сюда относится и концепция «Москва — третий Рим», и «Святая Русь» (вариант: Святая-Святая-Святая-Русь как духовная альтернатива и земной противовес Wild-Wild-West’y), и славянофильский «особый путь», и решительная длань бесчисленных ленинских монументов, указующая в «светлое будущее». Указующая так, что становится возможным беспримерный энтузиазм и вера в построение идеального общества «в отдельно взятой стране». Вождизм, наивность и смирение. «Страна рабов, страна господ» (Лермонтов). Тема поистине неисчерпаемая. Трактовать о специфике русского сознания в этом отношении и его уязвимости перед манипуляцией можно бесконечно. Здесь и вера в «доброго царя», и культ некоторой личности, самоотверженно разоблачаемый другими личностями, насаждающими новый, и показы по ТВ застенчивых школьников, с ласковой мечтательной улыбкой отвечающих на вопрос «а что ты знаешь о твоем Президенте». Здесь и яростное негодование, когда всеобщие надежды, возлагаемые на человека, стоящего во главе официальной властной иерархии, не оправдываются. Снова и снова... И снова — та же вера, что стоит сменить человека, и все пойдет по-другому. Персонификация объективных процессов происходит везде и на всех исторических этапах: когда речь идет о процессах природных — рождаются религии, из которых наиболее широко и прочно утверждаются, в конце концов, именно монотеистические; если же дело касается процессов социальных — вот вам и «царь-батюшка», и «отец народов», и «великий учитель», и т.д. И, как ни крути, в России эта особенность человеческого мышления особенно хорошо видна. Плюс (просто иное выражение того же процесса) — возведение во главу угла какого-нибудь безличностного идеала, сущность которого бесконечно множится в головах: Самодержавие, Православие, Народность, Гласность, Рынок, Революция, Демократия, Реформы, Конституция, Русская Идея. В общем, перманентная тенденция к поиску панацеи, независимо от того, имеет ли она харизму и паспортные данные или же просто определение, догматизированное государственной идеологией. Ностальгия — и постоянная нацеленность в будущее. Где, как родительские уши и глаза в ребенке, почти всегда можно узнать черты прошлого... Сюда же можно отнести представления об особой склонности русских к подчинению («рабское сознание») и их «непассионарности», которая якобы и является причиной постоянного подпадания России под власть внешних по отношению к ней, неорганичных ее природе, но более «пассионарных» сил. На таких представлениях базируются «теория господ» (варяги — монголы — немцы — большевики, они же евреи…) евразийцев и «норманнская теория» в крайнем своем толковании, отказывающем славянам в способности к самостоятельному созданию государственности. Сюда же примыкает и радикальное западничество. Религиозность и радикализм. Все народы, несмотря ни на какие антирелигиозные проповеди, религиозны. Такова сущность человека — вера занимает ключевое место даже в научном поиске. И, несмотря на провозглашение повсюду господства основных монотеистических религий и искреннего исповедания их верующими, в основной своей массе человеческие верования носят ярко выраженный языческий характер. Но русские религиозны по-своему. Как верно отмечает Бердяев, у русских даже атеизм в высшей степени религиозен — вследствие особого радикализма мышления. Если религия — то православие, то есть единственно правильное вероисповедание и его культовое оформление. Впору католиков, мусульман и буддистов окрестить «неверными»! Если некое немецкое учение — то оно «бессмертно, потому что верно» (это, кстати, тоже к проблеме иррационализма) и воплощать его на практике можем и будем именно мы. Если демократия — то, хоть и не всем ясно, что это такое, это лучше, чем «социализм»... «Русское поле экспериментов...» (Е. Летов, безрадостная песня с матерными словами).
Антииндивидуализм и соборность. Вызвано ли это условиями, в которых развивалось хозяйство, или еще чем — общинный уклад социального развития и связанные с ним ценности укрепились в России прочнее, чем в «передовых странах». Соборность не была привнесена православием, а просто хорошо на него легла. Принятие «единогласных» решений «всем миром» имеет традицию настолько давнюю, что театральность былых и нынешних съездов и конференций просто не может удивлять. «Мир» всегда был ценностью, а «самоуправство» — пороком (хотя царь-батюшка на него право имел — это тоже к иррациональному, а также к вождизму). Поэтому западные ценности и образ мышления отторгались и отторгаются, потому прижилось православие, а не католичество или тем более протестантизм. Хорошо это или плохо — вопрос попросту некорректный, а в каких целях эта особенность русского миросозерцания использовалась правящей верхушкой и враждебными внешними силами — просто бессмысленный, поскольку ответ очевиден. Пьянство, разгильдяйство и агрессия. Связанные с этими понятиями и явлениями идеи можно, конечно, не выделять в отдельную группу — все они так или иначе зиждутся на представлении о специфически русской иррациональности и противоречивости. Но вследствие их массового распространения — можно и выделить. «Метафизическое пьянство» (И. Иртеньев) и необъяснимо грубые, причем зачастую с сочным мазохистско-суицидальным оттенком, поступки — это как раз то, что всегда удивляло и впечатляло иностранцев, сталкивавшихся с «загадочной русской душой». «Душевность» (а с точки зрения радикального западничества — просто слюнтяйство и абсолютная безынициативность, непредприимчивость; непассионарность, опять же) и агрессия (чисто диалектически!) оказываются неразделимыми. Тут разъяснения и доказательства кажутся просто неуместными. Сцена из «Сибирского цирюльника», описывающая традиционные масленичные кулачные бои, где гармонист не выдерживает, бросает гармонь, кидается в драку, получает хорошенько в зубы и, довольный, продолжает наяривать еще веселее — отнюдь не выдумка «для пущего колориту». Любой может подыскать массу подобных примеров из своего жизненного опыта. Пусть не каждый к такому самоистязанию склонен, но имеет подобных знакомых или видел такое со стороны, наверное, всякий. Знаменитое «что русскому хорошо, то немцу — смерть...» Насколько это отталкивало и отталкивает одних, настолько же для других — источник обаяния и предмет романтизации. И именно это удивление, в котором отвращение смешалось с восхищением, такой романтизации способствовало и способствует. И является неким самооправданием (а то и оправданием в глазах других) для алкоголиков, агрессивных или тихих. И правда: ну в какой еще стране показ по телевидению пьяного человека, стремящегося к государственному лидерству, не только не идет на пользу его политическим противникам, но и поднимает ему рейтинг (эпизод из политической карьеры Ельцина времени его соперничества с Горбачевым)? Вот тебе и русская идея…
Вселенная — родина любого человека. И такая родина, место в которой ее жителей особенно сложно определить. Говоря же об идее кусочка поверхности маленькой планеты, нельзя не задуматься о мире, в котором таких планет и прочих объектов — даже невозможно помыслить, сколько... Определить отношение к месту человека в этом мире. Излагаемый далее взгляд навряд ли оригинален. Как максимум, он необщепринят. Можно говорить о его космотеистичности — а можно, и не говорить. Элементы этого взгляда присутствовали в концепциях мира и человека таких мыслителей, как Леруа, Тейяр де Шарден, Вернадский и другие русские космисты, Фромм, Бердяев, Ортега-и-Гассет, Гегель и (отнюдь не только в смысле формационно-стадиального подхода) Маркс — и многих других, и имеются, кстати, в современных естественнонаучных концепциях. Проследить до конца все истоки и аналогии трудно, да и речь сейчас не об этом. Речь о том, что на данном историческом этапе, в настоящей точке раздвоения судьбы человечества и мира, когда альтернативы различны и основная их часть далеко не заманчива, ни одна национальная идея не оправдана, если не направлена на поиск и формирование единой, общечеловеческой идеи. А человечество, в свою очередь, уже не может позволить себе быть инфантильным и мыслить историю только как свою — историю особо развитого отдельного биологического вида. Суть излагаемого ниже взгляда — просто в видении истории человечества как этапа развития мира вообще. Как венца этого развития — но далеко не безусловного, хотя и возможного. Вселенские формации, связанные с возникновением человека и включающие в себя историю человечества с его собственными формациями, — результат длительного и трудного развития мира. Они не более существенны для него, чем предыдущие, хотя бы потому, что без них были бы просто невозможны. И не факт, что эти формации одни из последних, и что дальнейшие обязательно предполагают существование человечества... Итак... Если учитывать возможность существования не только других планет, населенных разумными существами, но и иных Вселенных, параллельных миров, других измерений и т.д. — впору разбежаться и удариться головой об стенку в поисках хоть какого-то облегчения. Чтобы этого избежать, стоит, наверное, для начала подразумевать под словом «мир» или «Вселенная» хотя бы то, что считается обычно нашей Вселенной: бесконечный космос, мыслимый в категориях времени, пространства, энергии и материи — во всех их проявлениях. Вселенная в своем развитии прошла ряд этапов. Назовем их Вселенскими формациями. Если человеческие формации — в первую очередь, как доказывает история, и впрямь общественно-экономические, то Вселенские формации иначе, как Вселенские, трудно определить. С достаточной уверенностью можно сказать только, что лежащие в основе смены этих формаций изменения — качественные. Смена их происходит вследствие самых разных причин: как тех, которые в нашей дуалистической традиции (о ней разговор отдельный и к делу сейчас напрямую не относящийся) принято называть материальными, так и «нематериальных». При возникновении «базиса», качественной основы для новой формации старые не всегда уходят со сцены и могут (особенно в рамках последних формаций) сосуществовать с нею. Прямо как общественно-экономические человеческие. 1) Доматериальная формация. Отставив в сторону проблему, было ли время всегда или его не было, а с появлением материи оно возникло, а также сомнения, например, в самом факте возникновения материи (ведь если она была всегда, т.е. в самом деле вечна, то как говорить о возникновении), можно обозначить это гипотетическое состояние именно так. Основой этой формации можно считать небытие. 2) Доатомная формация. Бытие как качественно новое явление — основа этой формации. Возникновение материи и времени. Но вещество еще находится в т.н. сингулярном состоянии, предельно сжато и совершенно однородно. Не разделено на частицы. 3) Атомная формация. Качественная основа — разделение вещества на частицы. Вследствие ли так называемого Большого Взрыва, разделения ли на кусочки воображаемого древними индусами Пуруши или же очередной устной директивы Творца — это уж кому как больше нравится — возникают «кирпичики» современной нам Вселенной. 4) Молекулярная неорганическая формация. «Базис» — появление неорганических молекул: азот, водород, кислород и проч., а также их неорганических соединений. Вселенная уже «строится». 5) Молекулярная органическая формация. Основа — возникновение органических веществ (органических кислот и др.) из неорганических. 6) Биоорганическая формация. Образование простейших организмов, растительных и животных — появление жизни. Начало формирования биосферы — как минимум на одной Земле. Воспроизводство сложных органических веществ уже, в том числе, на собственной, специфически биологической основе, качественно новым способом. Включает весь период эволюции растительного и животного мира до настоящего времени. 7) РАЗУМНАЯ формация. Появление во Вселенной сознания, носителем которого (возможно, не только он, но именно он — в форме развитого абстрактного мышления) на Земле выступает человек. Начало процесса самосознания Вселенной — через человека. Появление той самой «социальной формы движения материи», в чем-то схожей, но в чем-то — принципиально отличной от иных, существовавших доселе форм. По временным рамкам соответствует человеческой истории и включает в себя все ее формации. Жизнь уже не только воспроизводится, но начинает воздействовать на другие формы существования мира, принципиально новое воздействие. Вселенная становится неравнодушной. В ней появляется уверенность и сомнение. Начало поиска. Но разум не сразу развивается в свою полноценную форму как основу разумной Вселенской формации. Не развился (в масштабах всего человечества) до сих пор. Однако успел пройти ряд принципиально различных этапов — периодов развития, которые и выделяются внутри данной формации. I. Интеллектуальный период. Интеллект, способность оперировать понятиями о вещах и понятиями сугубо абстрактными, выступает в качестве особо эффективного способа приспособления человека к окружающей среде. Интеллект — утилитарная (возможно, вследствие особенностей обстоятельств и потребностей существования, вызвавших его появление) форма разума, ориентированная на эффект и пользу. Когнитивная, познавательная функция направлена на выживание, когда нет клыков и когтей, в условиях постоянной опасности быть сожранным более крупными хищниками. Человек начинает преобразовывать окружающее пространство и наполняющую его материю «под себя».
Homo sapiens как «человек сообразительный». Попытки осмысления своего места в мире — удовлетворения потребности, характеризующей именно разум — осуществляются на основе мистического, магического, религиозного и мифологического его восприятия. И именно в нем проявились, насколько это было возможно (ведь и этика, и религия формируются в почти полной зависимости от структуры конкретного общества и особенностей природной среды его обитания), принципиальные отличия разума от простой системы безусловных и условных рефлексов — когнитивное неутилитарное отношение к миру вокруг человека и миру в человеке. Это — искра разума и провозвестник его возможного (именно возможного) воцарения как основы для принципиально нового этапа развития Вселенной. II. «Сверхинтеллектуальный» период. Длится поныне. «Сверхинтеллект» — качественно не новое и качественно не более совершенное по сравнению с интеллектом явление. Это тот же интеллект, только возведенный его носителями во главу угла. Это интеллект количественно развитый и ставший затычкой ну просто каждой бочке. Количество переросло, конечно, и в качество — но по сравнению с интеллектуальным этот период является просто новым периодом развития интеллекта. Как империализм для капитализма. Это всего лишь (хотя масштабы впечатляют) апофеоз интеллекта. Его гипертрофия. Появление в результате эволюции гигантских форм, так часто обреченных на вымирание… Из специфического способа приспособления человека к окружающей среде развитое абстрактное мышление развивается настолько, что превращается в абсолютную ценность. Мифологическое и религиозное сознание (во многом опередившие время и даже многие научные открытия «сверхинтеллекта», несущее в себе основу будущего, постсверхинтеллектуального развития) носителями «сверхинтеллекта» подвергаются (благо и придраться есть к чему) широко масштабной критике. Интеллект окончательно выступает в том качестве, как его понимает Фромм, проводя резкую грань между ним и разумом: интеллект как инструмент манипуляции окружающим миром, мощнейшее оружие, которое так и хочется применить. Не особенно заботясь о последствиях. Логика провозглашается единственным методом постижения и критерием истины. Как следствие — случайность и необязательность в морали, снижение авторитета абсолютных ценностей. Характернейшее явление — рождение науки. Не все обезьяны начали думать одновременно. Так же первые споры «сверхинтеллекта» были немногочисленны и долго не могли сформировать ту впечатляющую разветвленную грибницу, которая все больше опутывает планету сейчас. Должно было пройти время. Первыми носителями основы сверхинтеллектуальной формации (в определенной мере, конечно) выступили еще, к примеру, некоторые античные философы. Потом носителей становилось все больше, и то, что они несли, пусть трудно, но неумолимо утверждалось. «Сверхинтеллект» уже не довольствуется построением теогонии и оросительных систем — тем, чем занимался просто интеллект, рука об руку с мифологическим и религиозным сознанием. Вера никуда не уходит, но объект веры меняется, искажая ее до неузнаваемости: на смену божеству, абсолютному разуму приходит логика, человеческое мышление. Разум — но именно в качестве ratio, человеческого интеллекта-инструмента. С веками носителей этой веры становится все больше. Выдержав борьбу с религиозным и мифологическим сознанием, не порвав с ними, но подчинив их и поставив себе на службу, как государство — церковь, интеллект проявляется в антропоцентризме Ренессанса (и рождении науки) и достигает первого пика в эпоху Просвещения. Тот же «человек сообразительный», только одержимый беспричинной гордостью — гордыней. «Человек самоуверенный». Сомнение просто нефункционально. Невыгодно. Ярчайшее, характернейшее проявление — вульгарный материализм. Самое невероятное достижение — диалектика. Одно из наиболее глубоких, фундаментальных заблуждений — субъект-объектный и материально-идеальный дуализм. В итоге интеллект как утилитарная форма разума побеждает. Религия окончательно превращается в идеологию и теологию. Вера вытесняется самоуверенностью. Зрелость — «искушенностью». На основе интеллекта успешно вызревает технотронное информационное общество, беспрецедентные мировые войны, прогрессирующее разрушение природной среды, массовое обезличивание людей под знаменем индивидуализма, дешевая иллюзия «свободы», этот обезболивающий наркотик при очевидной обреченности такого общества, искусственная отстраненность от внешнего мира и — клонирование… III. Собственно Разумный период. Гипотетический следующий период. Основа — разум: ориентировочно в том смысле, как его трактует Фромм, т.е. качественно отличное от интеллекта (и тем более «сверхинтеллекта» как его количественно развитого подвида) явление. Может быть, «жизненный разум» Ортеги-и-Гассета. Явление совершенно иное и трудновообразимое даже в масштабах достаточной части человечества — но явление космического, мирового масштаба. Небесспорное, но возможное. Более высокоорганизованная по сравнению с интеллектом основа нового этапа развития человека — и Вселенной. Что-то вроде интеллекта, но облагороженного и измененного качественно, до неузнаваемости совестью, стремлением к красоте и справедливости. Интеллекта, сознающего и искупающего собственные заблуждения, в которые, создав науку и подняв до неимоверных высот ее авторитет, его ввергла формальная логика. Разум, развившийся наконец-то в полноценную форму и приобретший свое истинное содержание. Если «сверхинтеллектуальный» период может рассматриваться по отношению к интеллектуальному как империализм по отношению к капитализму, то Разумный период — как своеобразный «Вселенский коммунизм». А то и, глядишь, как основа для того самого коммунизма в рамках общества. Интеллект — основа и творец цивилизации. Разум проявляется в душе цивилизации — культуре, и является как основным двигателем, так и целью ее развития. И первая, и вторая строятся трудом. Труд делает человека человеком. Однако для интеллектуального и «сверхинтеллектуального» периодов это труд по преобразованию мира «под себя». Уверенный в своих целях. Труд – бегство от невыгодного, непрагматичного сомнения — сомнения в себе и в том, являешься ли ты достойным эталоном для преобразования Мира «под себя». В свободе от сомнения. В самоуверенности. Но столь бесполезное для утилитарного сознания (в рамках начальных этапов развития разума) сомнение приобретает неизмеримо функциональное значение для перехода к Разумному периоду и развитию уже в его парадигме. Не зря, наряду с уверенностью, при вступлении мира в новую фазу развития, наряду с уверенностью возникает и оно, сомнение. Для Разумного периода это труд — но труд прежде всего над собой... Только так этика из утилитарной может стать истинной этикой, регулирующей отношения не только людей, но человека и мира. Интеллект — начальная стадия развития, «детство» Разума. И — детство самое раннее. По сравнению с развитой формой — попросту внутриутробное, не сознающее себя. Перинатальный период организма; предзародышевая стадия в рамках этого периода, когда по форме невозможно определить, что это за существо в перспективе. Оплодотворенное яйцо... Хотелось бы, по крайней мере, надеяться, что оплодотворенное. Интеллект нацелен на истину. Разум — еще и на правду. Истину, но — не просто как объективно констатируемую и самоценную данность, но — как справедливость и красоту. Однако стремление к правде подразумевает помимо объяснения действительности именно ее изменение. То, на что указал еще Маркс, критикуя Фейербаха. И именно здесь сила интеллекта необходима, как средства производства, которые должны быть развиты капитализмом для построения социализма и коммунизма. Разум не воцарится без такой «наследственности». Именно это оправдывает достижения интеллекта, даже самые сомнительные. Объективная, интерсубъективная истина не как самоцель, но как необходимый шаг к правде. Как средство ее достижения и утверждения. Возвращение «человека ищущего» на свою Родину. Достижение им ее. Человек как истинно и взаправду разумный. Homo Sapiens.
«ЧЕЛОВЕК ИЩУЩИЙ» И ТЯЖЕСТЬ МИРА Если считать, что развитие мира вообще имеет какой-то смысл, то в рамках его не бессмысленна ни одна Вселенская формация. Последующие невозможны без предыдущих. И несмотря на все негативные следствия развития интеллекта и деструктивные плоды «сверхинтеллекта», которые мы можем наблюдать сейчас, равно как на негативные итоги развития человечества вообще — оно имеет этот смысл, ибо без завершения интеллектом и «сверхинтеллектом» своей задачи невозможно утверждение собственно Разума. Развиваясь, мир движется к осознанию себя. И именно на плечи человечества (по крайней мере, в какой-то части Космоса) ложится весь груз этой задачи. Вся тяжесть мира. Мир видит и слышит себя как минимум через всех живых существ, чувствует миллиардами и миллиардами органов чувств только на одной нашей планете, даже если не говорить о других — но осознает только через организмы, наделенные способностью мыслить. «Человек — это материя, которая осознала, что она есть» (А. Кнышев). Вынесет ли человек эту возложенную на него обязанность, и поймет ли помимо этого еще, зачем и как быть — это вопрос времени. Интеллектом обладает каждый — в той или иной количественной мере. Даже обезьяна: у нее же есть абстрактное мышление, она может нерефлекторным путем догадаться, что делать с палкой, и с ее помощью достать банан или треснуть вызвавшего ее гнев сородича. Разум, его искра, тлеет в любом человеке — но в столь многих еще настолько слабо, что проявлений его не увидеть. Но, тем не менее, он есть. Есть «человек ищущий» — не довольствующийся ролью просто сообразительного и не видящий достаточных поводов для гордости и успокоения. Чуждый самоуверенности, но исполненный веры. Стремящийся на Родину. Жаждущий Разума. Носители основы Разумного периода настоящей Вселенской формации были и есть на Земле. Характерно, что они могли и могут нести помимо разума и интеллект, и «сверхинтеллект». И даже не может быть иначе. Но вера в будущее, в лучшее, в Бога (хоть отдельного и недостижимого, хоть притаившегося в каждом человеке) и человека как не лишенное Божественного начала существо, надежда на перерождение интеллекта в Разум — то, что отличало и отличает их. Хотя не без их участия утверждался и утвердился «сверхинтеллект». Что ж, через это просто надо было пройти, и они способствовали, как могли, быстрейшему наступлению нового на тот момент, чтобы быстрее могло наступить еще более новое и совершенное. Будет ли Разумная формация последней? Придет ли мир к своей цели в ее рамках? Совершит ли он это через человека или иных существ? И что будет конечным результатом — хотя бы в рамках человеческой истории? Гегелевская Свобода? Коммунизм? «Религиозное преображение общества» Бердяева? «Здоровое общество» Фромма? Царство Божие на земле? Или же, осознав себя, как следует, мир вернется уже на свою Родину — в небытие? И явится ли из него снова — чтобы снова кто-то понял, что рождение его Вселенной связано с «распадом чего-то высокоорганизованного, что заставляет вспомнить стоиков, Плотина и Веды»? (И. Пригожин, И. Стенгерс. Время, хаос, квант. М., 1994). Только имена и названия будут, скорее всего, другие... Или те же?!. Или вовсе не явится? Что будет? И — при чем тут Россия?
ПОИСК РУССКОЙ ИДЕИ: КАК К НЕЙ ПОДСТУПИТЬСЯ Нет, ну нет единой, сформулированной в приемлемом абсолютно для всех виде русской идеи. Идеи трансперсональной. Такой, которая смогла бы сплотить всю страну и русских по всему миру в едином порыве. Такой, чтобы можно было смело, широким жестом доставать из штанин, и самый яростный злопыхатель терял бы дар речи. И понимал бы, что согрешил, и каялся бы... И плакал. И были бы то слезы очищения и возрождения для новой жизни... Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься! Это тоже наше. И ведь в особом почете Достоевский у иностранцев! Значит, есть надежда на понимание и подобное воздействие?.. Однако в таком, востребованном, готовом к эксплуатации виде русской идеи нет. И никогда не было; утверждение обратного основывается только на отдельных состояниях веры (субъективных и спорадических настолько, что до объективного явления им еще безмерно далеко), имеющих сложнейшую и донельзя спорную природу: вроде поэтического экстаза Маяковского. Будет ли, возможна ли она, эта идея в таком своем виде — на этот вопрос тоже ответит лишь время. А пока — выбора нет. Если бесспорный, безусловный смысл ускользает, остается единственный возможный путь: увидеть пользу в самом поиске смысла. К этому пришел не только «человек ищущий» Бердяев. Это единственный выход для неравнодушного человека — неравнодушного не потому, что не удовлетворены его животные потребности, а потому, что мыслит — и не может иначе. Потому, что тоскует. Тоскует по Родине. И он ее найдет. Неоформленность русской идеи вовсе не говорит об отсталости России. Оформленность же отнюдь не предполагает совершенства и жизнеспособности. Скорее наоборот: наблюдая такую оформленность на фоне реальных происходящих в мире событий, являющихся во многом ее следствием, стоит насторожиться. Русская метаидея, о которой говорилось выше, имеет принципиальное значение. Поиск Россией своего смысла и предназначения функционален уже сам по себе: протекая в рамках поиска единой, общечеловеческой идеи, он способствует ему. Незавершенность же процесса не является показателем его безнадежности и бесцельности. Она скорее говорит о сложности искомого по сравнению с иными объектами поиска. И поэтому, хотя и не сулит легкого пути, может быть основанием для надежды. Оглянувшись на прошлое и настоящее (а также желая будущего), стоит указать направления, в которых русской идеи, органично вплетающейся в общечеловеческую и потому достойной поиска и оправданной в мировых масштабах, нет. Это: — Шовинизм. Национальный просто нелеп в таком полиэтничном социальном образовании, как Россия, а государственный — на планете Земля, еще более многонациональной. — Великодержавные имперские устремления. Вся человеческая история свидетельствует об их бесперспективности. — Представления о крайней исключительности. «Все иностранцы тупые» и т.д. — Ценности человеческой общественно-экономической формации, расцветшей и пришедшей к кризису в рамках «сверхинтеллектуального» периода Разумной Вселенской формации. То, сущность чего успешно, по причине своей примитивности, сформулирована и выражается одним словом — «нажива». — Главенство одной готовой и догматизированной религии. Это — разновидность тоталитарного пути, опасность которого для России всегда была особенно велика. И велика ныне. Нет религий «бессмертных, потому что верных». Ни одна не хуже другой, пока ее не подчиняет и не начинает использовать в своих интересах идеология — средство убеждения одними других в справедливости несправедливости. Вера — сугубо личное, интимное духовное явление, отличающее человека от других живых организмов, процесс, которому можно способствовать с согласия ищущего, но никогда — вмешиваться, считая, что он глупее. Православие спасет человечество не скорее, чем любая другая религия. И русская идея, созвучная общечеловеческой и общемировой идее, содержится в нем настолько, насколько оно сможет сохранить и развить свою отличительную особенность — веротерпимость, толерантность по отношению к не укладывающимся в его рамки религиозным убеждениям. — Поиск идеи, противостоящей, например, американской. Тупиковый путь: поиск и осознание общечеловеческой, общемировой идеи возможны только совместными усилиями всех народов. Несозвучные ей национальные идеи неизбежно будут переосмыслены либо отставлены в сторону.
Где же искать ее стоит? Там, где Россия не лучше и не хуже других стран. Там, где русский народ — органичная часть человечества. И — мира, в котором человечество живет. Ищет, радуется и страдает. Еще в XIX веке русский народник Михайловский (к примеру) указал на необходимость твердого различения типов и стадий исторического развития. Россия, по его мнению, явилась выражением более высокого типа развития по сравнению с Западом, но находилась на низкой стадии развития этого типа, тогда как Запад, представляя более низкий тип, находился на высокой стадии развития этого типа. Такой взгляд не лишен смысла и поныне. Но не следует считать его шовинистическим и нелестным для Запада: он нелестно характеризует и в то же время не лишает надежды все человечество. Россия, страна на планете, где шел и идет процесс утверждения «сверхинтеллектуального» этапа Разумной Вселенской формации, всегда очень трудно развивалась в рамках этого этапа и никогда не могла до конца влиться в характерные для него процессы. Не могла воспринять требуемым образом ни плодов, ни способов достижения этих плодов общественно-экономической формации, явившейся выражением «сверхинтеллектуального» этапа. Вследствие ли географических, психологических или иных факторов (этой проблеме посвящены такие работы, как «Великорусский пахарь» Л.В. Милова, труды Соловьева, Ключевского, Б.А. Рыбакова, «Почему Россия не Америка» А.П. Паршева и др.) — но не могла. Это факт. Страны, которым это удалось, встали в авангарде экономического развития земного человечества. Сформированная ими идеология сделала экономическое развитие показателем развития вообще — и Россия оказалась в каком-то там его «втором эшелоне». А иные народы, по численности составляющие большую часть населения Земли, — и вообще, мягко говоря, в хвосте. Мир «построили», и он рассчитался на «первый, второй, третий». Земная цивилизация стала европоцентристской (что то же самое — американоцентристской: Штаты просто приняли от «старушки» эстафету и побежали — дело-то молодое — еще быстрее). В процессе утверждения «сверхинтеллекта» идеология подчиняет религию: приветствуется и становится официальной та, которая соответствует типу развития. Западу подошел протестантизм и схожие с ним системы христианских воззрений. Почему — обстоятельно объяснил, например, еще Вебер, позже — Фромм. Из идеи свободы человека в поиске и познании Бога идеология «сверхинтеллекта» добыла хозяйственно полезные качества — индивидуализм, веру в собственные силы и волю, а Бога превратила в этакого своего парня, партнера в делах. И хлеба, и зрелищ в индустриальной Европе и ее современном воплощении — США — по сравнению с «непервыми» мирами было побольше. По крайней мере, настолько, что эксплуатируемые располагали кое-чем, что вкупе с идеологией помогало хоть как-то примириться с существующей системой. Переход от рабовладения к капитализму сыграл в истории роль, по масштабу и характеру сравнимую только с растянувшейся на тысячелетия «неолитической революцией» — переходом от охоты и собирательства к земледелию и скотоводству. Скотоводству... Для России, возможно, более близкой к тому самому иному, далеко не утвердившемуся еще типу развития, единственной возможной альтернативой стала «восточная ортодоксия» — православие. Но потребности развития в рамках общеисторического процесса в европоцентристском мире превратили христианские ценности в инструмент манипуляции массами. Русскому государству и элите нужно было то же, что и другим: материальные блага. А здесь их всегда было поменьше, чем в Европе, и хоть как-то наделить ими всех можно было только в случае отказа правящих привилегированных групп от желанной роскоши. Потому, естественно, и не хватало. И рабовладельческий, «охотничье-собирательский» этап затянулся. И если западная идеология, связанная с протестантизмом и «скотоводством», — это стяжатели, призывающие стяжать, то в России они же, стяжатели, умело манипулируя особенностями религиозных воззрений большинства и решительно используя аппарат подавления, всегда призывали к нестяжательству. Пчеловоды, по определению забирающие у пчел продукт их труда и параллельно убеждающие их во вреде излишнего потребления меда. И здесь умело были использованы и та же русская соборность, и антииндивидуализм общинного мышления, и нестяжательство, провозглашаемое православием. Религии ни в чем не виноваты. Ни одна из них не хуже другой — но любая используется одними для эксплуатации других: такова уж особенность исторической деятельности «сверхинтеллекта». Религиозное сознание уязвимо перед ним. Но именно в этом сознании, в вере — предпосылка царства Разума и залог достижения правды через истину. И надежда, почти уверенность, что «человек ищущий» — отнюдь не тупиковая ветвь. Меняется характер развития человечества, генеральное направление и качественное содержание этого развития — меняется авангард развития. И всего лишь. Ключевые очаги цивилизации сменяют друг друга. Регион планеты со своим способом развития выходит на первый план, достигая наибольших успехов — и исчезает в тени следующего. Месопотамия, Египет, Китай, Индия, Европа, Америка... То Восток, то Запад. И если иной, отличный от настоящего тип развития — это расширение сферы Разума, преодолевающего и искупающего пороки «сверхинтеллекта», трудная и подчас просто безрадостная судьба России и ее народа могут рассматриваться не как повод для пессимизма и эмиграции, а как еще один довод в пользу возможности такого типа развития вообще. Это мессианство — но не национальное, отдающее шовинизмом, а общечеловеческое. Россия может встать в авангарде нового развития всего человечества, но это не значит, что вся предыдущая история, европоцентризм и «скотоводство» — некое позорное пятно. Это путь, который нельзя было сократить. Как для того, чтобы по-настоящему вернуться домой, надо уйти из дома и пройти по разным дорогам, которые, в конце концов, приведут обратно... И обратно — не назад, а вперед, к новому пониманию, более глубокому и полному осмыслению ценности Дома, в котором мы все живем, и нашей глубочайшей ответственности за него. Просто перемещение центра социокультурной эволюции в другой регион — и начало эволюции по-новому сознательной и активной. Разумной. А в перспективе — расширение этого центра и превращение в центр такой эволюции всей планеты, всей ее поверхности, где живет человек. Та самая «ноосфера». Если России суждено стать этим регионом — пускай. Она им станет. Но когда по новому принципу будет развиваться и разовьется все человечество, и когда Разум утвердится на всей Земле и за ее пределами — будет уже неважно, откуда все началось, и где были центры предыдущих способов развития на маленькой голубой планете. «Человек ищущий», носитель не просто интеллекта, но Разума, существовал и существует не зря. Выживет ли он, размножится ли, справится ли он со стоящими перед ним задачами — другой вопрос. Россия не спасет мир. Мир сам либо спасется, либо нет. Разум придет в свое полноценное состояние, восторжествует и исправит ошибки интеллекта с его же помощью — либо нет. Человечество вынесет тяжесть мира или сломается под ней. И если новым ключевым историческим очагом земной культуры и цивилизации суждено стать именно России, говорить, что она всех спасет — все равно, что говорить, что Европа, породив Америку, спасла человечество от феодализма. И красота не спасет мир тоже; но, не сдавшись и не изменив себе, «человек ищущий» — небестолковый и талантливый гуманоид планеты Земля, внесет свой вклад в спасение красоты. Красоты, невозможной без него и без оправдания им, наконец, дара Разума. Красоты своей Родины, имя которой — Весь Мир. Существование России нуждается в оправдании не более, чем существование любой другой страны. Или человеческой истории вообще. И даже если русская идея — что-то вроде лекарства для находящегося не в лучшей форме общества, то это не панацея, а плацебо, и выздоровление зависит уже от самого общества и того пути, который оно выберет или который выберет его.
|
© "СИБИРСКИЕ ОГНИ", 2004 |
|
|
Оригинальный сайт журналаwww.sibogni.ruWEB-редактор Вячеслав Румянцев
|
