> XPOHOC > РУССКОЕ ПОЛЕ   > БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ

№ 08'04

Анвар ЕНИКЕЕВ

НОВОСТИ ДОМЕНА
ГОСТЕВАЯ КНИГА
XPOHOС

 

Русское поле:

Бельские просторы
МОЛОКО
РУССКАЯ ЖИЗНЬ
ПОДЪЕМ
СЛОВО
ВЕСТНИК МСПС
"ПОЛДЕНЬ"
ПОДВИГ
СИБИРСКИЕ ОГНИ
Общество друзей Гайто Газданова
Энциклопедия творчества А.Платонова
Мемориальная страница Павла Флоренского
Страница Вадима Кожинова

 

ЗАПИСКИ ВОЕННОГО АВТОМОБИЛИСТА

Со времени окончания Великой Отечественной войны прошло много лет.

Но память о ней неизбывна. Мне думается, что такая малозаметная профессия, как профессия военного шофера, заслуживает отдельного рассказа.

Профессия шофера с момента ее появления в России была престижной, уважаемой, в чем-то даже героической. Многие мальчишки мечтали сесть за руль, все свободное время проводили около гаражей, стоянок машин.

Уже после войны, работая в одном Уфимском автохозяйстве, мой коллега показал мне характерное фото тридцатых годов.

Место аварии. Грузовик упал с моста в речку. В кадре только часть кузова с задним бортом. Рядом — крупным планом он, хозяин машины. Весь затянут в кожу. На голове летный шлем, очки-консервы. Выражение лица и поза — поважнее, чем у Чкалова после перелета через Северный полюс.

Конечно, не все мальчишки интересовались техникой. Были и такие, кого прельщал «калым» — левые заработки. С транспортом, особенно в сельской местности, всегда было трудно.

На войне автомобилисты были уважаемыми людьми. Они обслуживали все рода войск, всем помогали.

Но не забылся и такой разговор. На одном из политзанятий, проводимых в короткие часы затишья, солдат задал вопрос: «Товарищ замполит, почему так? Едешь по дороге, кругом лозунги: «Сталинским соколам — слава!», «Артиллеристы — боги войны!», «Непобедимым танкистам — пламенный привет!». А для нас: «За аварию — под трибунал!», «За нарушение правил светомаскировки — к дисциплинарной ответственности!», «Водитель, строго соблюдай ПДД».

В приказе Народного Комиссариата Обороны № 0260 1941 года говорилось: «За совершение аварий, катастрофы (по вине водителя) и оставление машины водитель привлекается к судебной ответственности, как за оставление и порчу оружия».

Военные автомобилисты — великие труженики войны, немало сделавшие для приближения нашей Победы. Мне очень хочется, чтобы в истории Великой Отечественной войны осталось хоть несколько строчек о солдатах-шоферах.

Из автомобильного юмора тех лет. Шофер со стажером на полуторке:

— Почему мотор заглох?

— Искра пропала.

— А куда она могла деться?

— На ухабе тряхнуло, там, наверное, и выпала.

— Так я сбегаю поищу?

— Поищи.

Услышав, что мотор заработал, стажер вернулся.

— Где же была искра?

— Да на подножке валялась.

Город Ярославль. Казармы Нахимсона. 17-й Отдельный учебный автополк по подготовке автомехаников.

Нежданно-негаданно здесь оказался мой солдатский дом.

Полк был только что создан, и я попал в первый набор. Здесь готовили не просто автомехаников, а со специализацией на иностранные, в основном, американские автомобили.

Это был очень своевременный и мудрый шаг командования Красной Армии. За годы войны в СССР по ленд-лизу (в аренду) США и Англия поставили 427 тысяч автомобилей.

На начало Великой Отечественной войны в Красной Армии имелось 272,6 тысяч автомобилей. Затем из народного хозяйства мобилизовали еще 200 тысяч. А к концу войны в армии уже было 664,5 тысяч автомашин. Таким образом, две трети армейского автопарка составляли иностранные машины.

По своему техническому уровню эти автомобили значительно превосходили наши. Но к ним почти не было инструкций, справочников. Что было — все на английском языке. Чтобы грамотно обслуживать и эксплуатировать эту первоклассную и дорогостоящую технику, нужны были специалисты.

Учебный полк укомплектовали офицерами с автотехническим образованием, штатом переводчиков и инструкторов.

Готовы были только казармы — старинные, со стенами метровой толщины и двухъярусными нарами.

Все остальное — наглядные пособия, стенды, плакаты, макеты — сделали сами под руководством преподавателей. Несколько машин разобрали на агрегаты, узлы. Их разрезали, изготовили экспонаты: «Система питания», «Система зажигания», «Тормозная система» и т.д.

Десятка два автомобилей американских, несколько английских и трофейных немецких использовали для совершенствования практики вождения.

Курсант должен был иметь водительские права и плюс какую-нибудь техническую специальность — слесарь, токарь, моторист, кузнец.

Я попал в эту категорию из-за недостатка скромности. После начала войны и до призывного возраста я один год работал на моторном заводе (ныне УМПО) станочником на токарных полуавтоматах. Выполнял 3—4 операции на одной и той же детали «гильза блока». Но в анкетах, биографии везде писал более престижную профессию — токарь.

Питание и все остальное довольствие было по солдатской тыловой норме, т.е. заметно послабее, чем фронтовое. Основу нашего рациона составляли «шрапнель» (перловка) и мороженая треска. К концу лета пошла картошка и соленая сельдь.

Население Ярославля жило как обычные тыловые города. Продукты и промтовары — по карточкам. Но за деньги на рынке все можно было купить. Помню, килограмм обычного черного хлеба стоил 115—120 рублей. Этот продукт был пределом наших фантазий, о других деликатесах даже и не мечтали.

Много в курсантской жизни было нового, интересного. Но время уходило и на такие надоевшие предметы, как политподготовка, строевая, огневая, уставы. Трудновато было привыкать к казарменной дисциплине с утренней физзарядкой, строем в столовую, в баню…

Не миновали нас и общеармейские повинности — наряды.

Посылали патрулировать по городу. Попарно, с повязками на рукаве. Винтовка со штыком, противогаз, подсумок.

Хотя и выматывались за день, патрулировать мы ходили с удовольствием. Все-таки разнообразие в жизни, новые впечатления, знакомства.

Среди ярославских шоферов полноценных мужиков было мало, только имеющие бронь. В основном работали мужчины пенсионного возраста, женщины, подростки. Ездили для страховки по двое — за рулем, на правах стажера парнишка, а рядом опекун, ответственный за машину.

Мы к мелким нарушениям не придирались. Принимали меры только к пьяным или к водителям без документов. Когда видели вставшую в уличном потоке полуторку или «ЗИС», прежде всего старались устранить неисправность.

Однажды заметили, как молодая, хрупкого сложения женщина мучается около своего «газика» — никак не может подсунуть домкрат для замены спущенного колеса.

Мы с напарником быстренько поставили ей запаску, а проколотую покрышку забросили в кузов.

Были у нас и общие наряды: часовой на посту, дневальный по казарме и учебным классам, рабочий по кухне — чистишь картошку.

Но самым малоприятным и непрофильным для мужчин был такой наряд, как мытье полов. Нередко туда попадали нарушители дисциплины. Но доставалось всем.

Для того чтобы подсластить горькую пилюлю в разговорах, эту процедуру, с легкой руки бывших танкистов, называли «ночное вождение» или «вождение с закрытыми люками».

Трудно было предположить, чтобы более ста относительно светлых голов могли мириться с таким архаизмом, как ведро и тряпка.

Первым делом усовершенствовали швабру. В качестве главного моющего элемента взяли кусок толстой автомобильной покрышки. Укрепили его на длинной, прочной рукоятке так, чтобы резина соприкасалась с полом своим ребром. Такое приспособление давало максимальный моющий эффект.

Любому старшине, и вообще начальству нравится, когда при мытье полов в казарме воду не жалеют. Но лить ее — одно дело, а вот собирать… И тут нашли выход. Один неисправимый штрафник серьезно задумался над облегчением своей участи. Оказывается, пол нашей длинной казармы имел небольшой уклон… И именно в ту сторону, где расположены туалет, умывальники. Надеюсь, догадались, в чем дело. Осталось только придумать, куда девать грязную воду. Нашли укромный уголок и нужное отверстие. То ли оно уже было, то ли пробил сам рационализатор. Но с тех пор процесс «ночного вождения» пошел намного легче. У дверей казармы на пол выливалось несколько ведер воды. Потом в две-три швабры ее сгоняли до умывальника и дальше куда-то… видимо, в подвал.

Была у нас группа в три-четыре человека, приехавших из полка по перегону американских автомобилей с иранской границы. Из их рассказов я узнал много интересного.

Еще больше парней оказалось из элитных автомобильных полков с эмблемой «колеса с крылышками» и несколько загадочной аббревиатурой «СВГК» на дверцах кабин.

Это был резерв Ставки Верховного Главнокомандования Красной Армии. Будучи в Москве и области, я часто видел в окрестностях столицы эти тщательно охраняемые подразделения. Машины — все «с иголочки», выдраенные, как правило, одной марки. Выглядели они очень внушительно. Безукоризненно ровные линейки «студебеккеров», «фордов», «доджей». По рассказам, и водительский состав там был подобран тщательно.

Их массированно бросали туда, где разворачивались крупномасштабные фронтовые операции.

Теоретическая часть учебы мне давалась легко. Но общением с иномарками «вживую» я был недоволен.

В учебном полку практической езды было очень мало. Специального полигона нет, на загородные дороги не выезжали. А что это за практика на узеньких окраинных улочках Ярославля, замощенных булыжником? Да еще рядом с задерганным, нервным инструктором.

Предусматривалась месячная стажировка на действующих авторемонтных предприятиях. Я попал на авторемонтный завод, кажется № 5, в Филях, на окраине Москвы. Там производили капитальный ремонт моторов автомобилей «ЗИС-5». Эта практика дала мне очень много.

Командование полка сделало для курсантов еще одно благое дело. Ко дню выпуска было решено всем повысить на одну ступень водительский класс.

Как приятно было держать в руках «корочки» с надписью: «Шофер второго класса», «Имеет право управления автомобилями всех типов».

Это в двадцать-то лет!

И вот наконец строки долгожданного приказа: «…Еникеев А.Х. выпущен автомобильным механиком войск Красной Армии с присвоением звания старший сержант технической службы». О распределении нам ничего не говорили. Просто развезли по частям, где требовались такие специалисты.

В официальных источниках о помощи США по ленд-лизу упоминается, главным образом, северный путь — через Мурманск и по воздуху — через Аляску, Дальний Восток.

Но существовал и южный коридор. Через океан, Персидский залив — Иран — Кавказ.

На берегу Персидского залива американцы построили два сборочных завода, на которых местные рабочие собирали несколько предусмотренных договором марок грузовых и легковых (командирских) автомобилей. При этом упоминали местечко «Джульфа Иранская». Но такого населенного пункта на карте не было. Скорее всего, это был временный поселок.

Собранные машины перегонялись иранцами в приграничный с Нахичеванской АССР городок Джульфа. Там их принимали наши армейские шофер. И гнали до г. Орджоникидзе (Владикавказ), откуда начиналась Военно-Грузинская дорога.

Грузовики пригоняли загруженными. В кузове закреплялся легкий «виллис» или складывались ящики со снарядами, патронами, свиной тушенкой, яичным порошком.

Фирмы, поставляющие нам автомобили, акт сдачи продукции оформляли довольно торжественно. На приемо-сдаточной площадке, в Иране, автомобили стояли четкими рядами, сверкающие свежей краской. На сиденье водителя в пакете — комбинезон темно-синего цвета и довольно симпатичного покроя, большая коробка конфет и листок с приветствием.

Товарищи рассказывали о трудных горных дорогах, опасных перевалах на территориях Армении, Грузии, Осетии. Нередко на военных водителей нападали банды местных жителей, особенно чеченцев.

Они подбивали на узких участках пути передние и замыкающие машины, устраивали гигантские пробки. Грабили грузы, убивали тех, кто оказывал сопротивление. Вдоль трассы Джульфа — Орджоникидзе появилось немало свежих могил.

Я вместе со старшим механиком Владимиром Макаровым оказался в 185-м Отдельном автомобильном батальоне 7-й гвардейской армии Второго Украинского фронта.

185-й ОАБ подчинялся непосредственно командованию армии. Приходилось и орудия на буксире таскать, и сено возить для кавалерии, и смывать кровь из кузовов после раненых. Самым массовым грузом были снаряды, мины, патроны, авиабомбы, люди.

Догнали мы свой батальон на территории Румынии, далее мы со своей армией прошли Венгрию, Чехословакию, Австрию. Побывали в Польше, на юге Германии. Общее для всех этих стран — отличные асфальтированные дороги, они намного облегчили нашу жизнь.

Большое впечатление производила заграничная, европейская культура. Чистота, благоустроенность. Архитектура. Будапештские мосты через Дунай, величественные соборы и памятники Вены.

Удивляло, как плохо знали нас простые люди этих стран, насколько были забиты их головы злобной антисоветчиной.

Как-то в Чехословакии пришлось заночевать в большой интеллигентной семье. Разговорились. Все мои попытки разъяснить, где находится Уфа, не увенчались успехом. По их понятиям, все, что находится восточнее Урала, это дикая страна «Сибирия». Не мог я втолковать, кто такие татары. В конце-концов один из хозяев радостно воскликнул: «Я знаю… читал… это те, которые едят сырое мясо».

…Как-то в Чехословакии, над нашей колонной низко пролетел «кукурузник» и сел на пустынное поле. Летчик, выскочив из кабины, стал энергично махать нам руками.

— Братцы, выручайте, бак почти сухой. Не рассчитал.

— Так ведь у нас бензин не авиационный.

Он махнул рукой: «Ладно, пойдет». С каждой машины слили по ведру, помогли молодому пилоту заправиться. Он поблагодарил и улетел.

Весной, когда снег полностью растаял и земля подсохла, было это в Польше, большой транспортный «юнкерс» немцев буквально свалился нам на голову.

Сначала мы услышали частую стрельбу наших зениток, затем увидели на небе среди облаков разрывы снарядов. Потом близкий рев моторов и низко летящий «юнкерс», окруженный разрывами. После выяснилось, что наши зенитчики, обнаружив вражеский самолет, попросту вынудили его к посадке.

Транспортник сел на поле рядом с дорогой. Солдаты с проезжих машин, и мы в том числе, побежали к самолету, размахивая оружием. Увидев экипаж, мы удивились. Это были пять очень молодых, едва ли по двадцать лет, испуганных, бедно экипированных парней.

В брезентовых куртках, с поднятыми руками (один, видно старший в экипаже, держался за поврежденную при посадке ногу) они выглядели жалко.

Это был 1945 год, а не 1941…

Наш ремонтный взвод был на удивление сплоченным. Украинцев в роте было много. Гордына — помпотех, Диденко, Лобода, Горашко, Портянко, Халявка — рядовые и сержанты.

Все ремонтники были настоящие асы. Командир взвода — старшина Лавренко. Крутой, волевой мужик. Бывший завгар или директор МТС. Был очень похож на киношного Григория Мелехова из «Тихого Дона».

Чулков Федор — токарь — универсал высшего класса. Для него не было невыполнимых заказов. Величко — разносторонний человек — автоэлектрик, аккумуляторщик, медник, между делом шил на заказ замечательные сапоги.

Андрей Лыгин — автослесарь — виртуоз непревзойденной квалификации. Выполнял самые сложные работы по заливке, расточке баббитовых подшипников коленчатых валов. Обладал удивительной интуицией и глазомером.

Сколько раз я был очевидцем, когда двое-трое опытных специалистов никак не могли установить на место сложную деталь, собрать какой-то хитрый заморский механизм. Андрей внимательно осмотрит деталь со всех сторон, берет молоток и делает один-единственный легкий удар. Или пару раз шоркнет напильником. Потом демонстративно, как фокусник, с легким лязгом водворяет упрямую «железку» на место.

Лыгин был очень добродушным, всегда готовый помочь товарищам.

Онуфриенко и Одинец. Слесаря-мотористы. Добросовестнейшие работяги, целыми днями закручивают-откручивают самые ответственные узлы двигателя. Они главные мастера по шабровке — окончательной подгонке подшипников.

Мистюков — плотник-столяр. Активнейший участник солдатской самодеятельности. Несмотря на солидный возраст, полноватую комплекцию, пел и довольно легко плясал. Веселил нас в свободные минуты.

У нас была очень хорошая ремонтная база, походная мастерская — летучка на тяжелом дизельном автомобиле известной чехословацкой фирмы «Шкода».

В батальоне было человек двадцать женщин, не считая медперсонала.

К машинам их не подпускали. Все занимали хозяйственно-канцелярские должности. Некоторые успешно совмещали работу с обязанностями ППЖ (походно-полевая жена) при офицерах. Две или три пары впоследствии поженились.

Были и неприступные для мужчин особы.

От боевых действий потери у нас были не часты. В основном, это бомбежки у речных переправ, где скапливались десятки и сотни машин. Как в 1941 году, за каждой машиной немцы уже не гонялись.

Иногда из рейсов не возвращались одна-две машины. В мою бытность в 185-м ОАБ было несколько ощутимых потерь техники и личного состава.

Пасмурная осенняя ночь 1944 года. Небольшой венгерский городок Сольнок. Совсем рядом слышна канонада, над головой гудят вражеские самолеты. Мы уже давно научились различать по звуку свои и чужие бомбардировщики.

Батальон отдыхает после утомительного марша. Не спят только наряды. Я как начальник караула проверяю посты. На ночь остановились в военном городке. Большинство машин загнали в гаражные боксы, приехавшие позже оставили грузовики в воротах.

Вдруг земля дрогнула под ногами, яркая вспышка ослепила глаза и на нас обрушились стокилограммовые фугасы. Это мы определили потом, по оставшимся воронкам.

Нас с часовым бросило на землю, над головами провизжали осколки. Приподнявшись, увидел, что факелом пылают машины стоявшие в воротах, вплотную друг к другу.

Очень трудно было подняться под взрывами, страшно подходить к грузовику, у которого каждую секунду мог взорваться бензобак. Но вскочил в кабину, запустил двигатель и на бешеном газу задним ходом отогнал машину на безопасное расстояние. Затем кинулся к другой, над тентом которой плясали языки пламени. Поднятые по тревоге товарищи спасли остальную технику.

Утром, осматривая место происшествия, обнаружили в земле отверстие правильной круглой формы — след вошедшей в землю и неразорвавшейся авиабомбы. Она была не далее пяти метров от места, где я стоял с часовым.

Серьезные повреждения получили два грузовика. Мелкие — более десятка.

Месяца через два, когда этот случай почти забылся, на одном из построений начальник штаба батальона зачитал приказ о моем награждении медалью «За боевые заслуги».

Памятен был февраль последнего года войны. Небывалые здесь морозы, попытки контрнаступления немцев, затянувшаяся осада Будапешта.

Щадя мирное население и сам город, наше командование рассчитывало на благоразумие осажденных. Но напрасно. Посланные для переговоров парламентеры были подло расстреляны.

В эти дни мы потеряли счет времени. Туда, к Будапешту, везли под обстрелами и бомбежками боеприпасы, горючее, технику, подкрепления. Оттуда — раненых. Ни минуты простоя. Пока водители отдыхали по два-три часа в сутки, ремонтники, закрыв машины брезентом от вражеской авиации, при свете аккумуляторных фонариков устраняли неисправности.

Нелегко было при минус двадцати градусах, лежа под машиной, голыми руками снимать картер двигателя, искать неполадки тормозной системы.

Но самые драматические события разыгрались в середине или конце марта.

Резкое потепление вызвало сильный разлив Дуная и его притока Грона. Многие низменные местности и дороги оказались затопленными. Это очень ограничило маневренность войск, в том числе и нашего автобата.

В один из этих дней к нам привезли кинофильм — редкое, радостное событие. К вечеру все, оказавшиеся «дома», собрались в самом большом помещении нашего временного пристанища.

Но посмотреть картину не удалось. В самом начале фильма раздалась команда дежурного по части «тревога», и вмиг все разбежались по местам. Нам объявили, что из-за неожиданного прорыва немцев оказались под угрозой захвата главные армейские склады — боеприпасов и продовольственно-фуражный.

Эти склады перемещались вслед за наступающим фронтом, в основном на автомобильном транспорте.

Они были размещены на окраине небольшого поселка в капитальных пакгаузах. Перед нами была поставлена задача — срочно вывезти все припасы, не допустить их захвата противником.

Когда подъехали к месту (это было уже около полуночи), немцы обстреливали район складов и подъездные дороги из артиллерии и тяжелых минометов. Наши вели интенсивный ответный огонь. На дороге к складам горело несколько машин.

Колонна порожних грузовиков выстроилась на нижней, не просматриваемой противником улице поселка. Оттуда по сигналу регулировщиков по пять-шесть машин подгонялись на погрузку уже по простреливаемой зоне. Продвижение очереди происходило каждые 10—15 минут. Разгрузившись, возвращались и становились в эту же колонну.

Ближе к утру снаряды и мины стали долетать до колонны, немецкие наблюдатели засекли стоянку. По усиливающейся стрельбе, беспорядочному передвижению групп наших танков и пехоты, нервозности командиров чувствовалось, что развязка близка, удержать склады не удастся.

И действительно, наши машины, сделав последние рейсы, были направлены на новое место дислокации.

Мы с водителем Ершовым, разгрузившись, возвращались к складам. 3вуки разрывов были совсем близко. Перед последним поворотом нас остановил незнакомый водитель. Голова неумело перевязана, при свете фар виднелась кровь. Машина была из нашего батальона. Разрывом перебило переднее колесо, разворотило верхний бачок радиатора.

Я предложил водителю ехать с нами. Но он оставить свою машину, груженную снарядами, категорически отказался. Быстренько сняли разлохмаченное колесо. Пока Ершов устанавливал запаску, я перевязал потуже голову раненому.

Взяли на буксир машину. Проезжающие товарищи крикнули, что немцы близко, склады уже захвачены. Мы благополучно доехали до нового места, разгрузились.

За эту ночь не вернулись в часть 16 машин вместе с водителями. Несколько сгорело во время обстрела, остальные захвачены немцами. Это была самая большая наша потеря за последние месяцы.

Этой же зимой, еще до начала Будапештской операции, большой колонне машин пришлось всю ночь простоять на одном месте в ожидании команды. Морозец был чувствительный, вокруг никаких признаков жилья.

В таких ситуациях мы иногда ночевали в кузовах грузовиков под брезентовым тентом. На полу в большом ведре разжигали паяльную лампу или трофейный примус с четырьмя горелками. Было терпимо, только копоти много. Ceйчас и лампа плохо помогала.

Начали греться известным шоферским способом — из фляжек «по глоточку». Накануне ребята привезли хороший трофей — канистру спирта. Эта жидкость и разошлась по всей колонне. Не успели доехать до назначенного места — началось непонятное. Появилась тошнота, некоторые теряли сознание… Спирт оказался древесным (метиловым).

Забегали наши медики, начали оказывать помощь, наиболее тяжелых отправили в полевой госпиталь. За руль осиротевших автомобилей сели офицеры, механики, ремонтники.

В батальоне даже повара, сапожники, писаря, освобожденный комсорг были с водительскими правами.

На новом месте нас срочно собрали, и с краткой информацией выступила наш военврач.

Oнa пояснила, что состояние товарищей в госпитале тяжелое, принимаются меры к их спасению. Что древесный спирт очень опасный и коварный яд. Поэтому всем, кто выпил его хоть ложку, нужно срочно поехать на обследование и промывку.

Я, каюсь, тоже пригубил ту роковую фляжку. Но по молодости, неопытности не смог сделать более одного глотка, да и эту дозу организм не принял. В госпиталь я не поехал.

Однако два наших товарища скончались сразу. Один ослеп.

Таких случаев было немало. На железнодорожных цистернах, бочках делались предупреждающие надписи, рисовались черепа, ставили часовых. Но разве любителей этим остановишь?!

К концу апреля 1945 года обстановка была очень напряженной. Мы потеряли счет времени. Неделями не возвращались в расположение своей части. Все время в движении, на марше.

Наши колонны догоняли офицеры связи, передавали все новые и новые приказы командования.

Ощущая близкую победу, мы забывали об отдыхе, еде. Лишь бы вовремя залить горючее в баки машин.

Оторванные от части, не имея информации о ходе наступления, мы довольствовались редкими, краткими радиосообщениями и вездесущими солдатскими слухами. Так узнали о падении Берлина, начале переговоров.

Однажды поздно ночью (это было в небольшом городке километров в 80 западнее Вены) наш командир принял решение остановиться на кратковременный отдых.

Все подходящие помещения уже были забиты солдатами, поэтому мы устроились спать по-походному. В кабинах, кузовах машин. Нас разбудила громкая стрельба, доносившаяся со всех сторон.

Первой мыслью было — нападение немцев. Схватив свои карабины, автоматы, выскочили из машин. Зрелище было незабываемое. Стреляли все — это несколько сот солдат — из всех видов стрелкового оружия, пулеметов, зениток. Все небо исчерчено очередями трассирующих пуль и снарядов, вспышками сигнальных ракет. Все кричали «ура!», обнимались, целовались.

Это был незабываемый день 9 мая 1945 года.

Но окончательно и очень наглядно я прочувствовал значение и масштабность этого события через два или три дня при одной исторической встрече, которую не забуду никогда.

Выехали рано утром. Наш маршрут — из Вены в Брно. После пересечения австро-чехословацкой границы оказались на дороге, проходившей по живописной открытой равнине.

Впереди показалась серая шевелящаяся масса. Через минуту понял — это люди. Бесконечные до самого горизонта колонны солдат в серой форме — немцы.

На какое-то мгновенье стало жутко. Их, вчерашних смертельных врагов, тысячи. А нас шесть машин, я — командир. Вооружение — пистолет «ТТ» и три карабина. И вокруг ни одной души в родных зеленых гимнастерках.

Прижавшись к обочине, мы остановились. Немцы, казалось, не обращали на нас никакого внимания.

Первая колонна поравнялась с нами. Впереди рослый солдат с белым флагом. На нем номера дивизии, полка, батальона. За ним группа офицеров по четыре в ряд, в полной форме. Дальше солдаты с ранцами за спиной. В конце — несколько медсестер, ведущих больных или раненых, одна-две конные повозки с вещами.

Вглядываясь в лица, пытаюсь понять: о чем они думают сейчас? Но глаза пленных не выражают какого-либо раскаянья, чувства вины или особой печали. Как будто бы все идет как надо.

Эта картина на всех нас произвела очень сильное впечатление.

В эти же дни проезжали по улицам городов и поселков как по белым коридорам. Из всех окон верхних этажей свешивались белые простыни — знак капитуляции.

Когда наконец мы приехали в родной батальон, произошел небольшой эпизод, который мог бы круто изменить мою биографию. Меня вызвали в штаб. Там кадровик сказал, что получена заявка на два человека для поступления в военно-автомобильное училище, кажется в Краснодаре. Начальство предложило мою кандидатуру. Я с ходу ответил отказом. Ну, как я могу в такой момент уехать в тыл, бросить своих товарищей?

Несколько раз на дорогах встречались с союзниками-американцами. Очень лихо ездят на машинах. Много негров. При коротком общении были дружелюбны. Их особенно удивляло, как мы сворачиваем и курим махорочные цигарки. Попробовали — не получилось.

Наше начальство ездило на официальные встречи с союзниками. Многие американцы с польскими, славянскими, чешскими корнями понимали по-русски. Им очень понравились русская водка и наши закуски. Но в питие против наших они оказались слабоваты.

…В штаб армии стали собирать из частей и подразделений особо отличившихся в боях солдат и офицеров.

Удивительное дело, у большинства совсем не героическая внешность, а на груди — золотая звезда, три-четыре ордена. Их повезли в штаб фронта, а оттуда — в Москву.

Обмундировали во все новенькое. Оказалось, это шла подготовка к историческому параду победы.

В конце мая мы обратили внимание, что по железной дороге все чаще и чаще проходят воинские эшелоны. Все в одном направлении — на восток. На платформах — танки, самоходки, орудия.

В августе начались боевые действия против Японии, и все стало ясно.

А нам предстояло служить еще целый год на красивейших берегах озера Балатон в Венгрии.

Недалеко от нас был Секешфехервар, где произошло крупное танковое побоище. В разговоре между собой офицеры шутили, что легче было взять этот городок, чем произнести его название.

Вскоре в обращении появились так называемые оккупационные деньги — яркие хрустящие бумажки с изображениями памятников Будапешта.

Хождение советских денег официально запрещалось. Местное население, торговцы брали их с удовольствием, но предпочитали сотенные купюры. Так было везде — в Венгрии, Чехословакии, Румынии, Польше.

Отношения с местным населением были хорошие. Чехов понимали сносно. На удивление, румынский и венгерский языки мне показались легкими для освоения — за короткий срок запомнил много слов. Еще удивило, что в мадьярском языке встречалось немало слов, сходных с татарскими.

В войсках распространяли краткие разговорники на разных языках.

В июне наш батальон получил важное государственное задание — вывезти освобожденных из вражеской неволи советских граждан.

Сделали три рейса из Австрии до Львова.

Вывозили мужчин, бывших военнопленных: худющие, изможденные, больные. Жалко смотреть. В руках маленькие узелочки.

Севернее Вены были заводы известной авиационной фирмы «Мессершмит». В годы войны на них работали десятки тысяч иностранных рабочих, в том числе и из СССР, пригнанных насильно, в возрасте 15—16 лет.

Когда их освободили, парней почти всех призвали в армию, а девушек, в основном украинок, надо было вывозить.

Никакого сравнения с пленными. Вполне упитанные. Видимо, несмотря на подневольный труд и жесткие условия, молодость давала о себе знать. Одеты по-европейски. У каждой по два неподъемных чемодана и скатанная в рулон, перетянутая ремнями постель.

От такого количества багажа мы были в шоке. На «шевроле» по норме положено перевозить 16 человек. Попробовали было действовать ультимативно: «Или сами, или вещи!» Но наши пассажирки были настроены весьма решительно. Видимо, в этих чемоданах они видели какую-то компенсацию пережитым унижениям.

Наши офицеры махнули рукой: «Располагайтесь как хотите. По 16, и не более».

Когда погрузили вещи одной такой группы, для девушек уже не осталось места. Выручило то, что наши кузова были оборудованы тентами с надежными, прочными дугами. Брезент откинули, и наши девушки повисли на этих дугах как воробьи на ветках деревьев.

На ночлеге их кормили горячим, оказывали медицинскую помощь, проводили карантинные мероприятия. По прибытию во Львов наши соотечественницы устроили бурную овацию, многие всплакнули от радости.

Медицинскую службу батальона представляли несколько симпатичных, добрых женщин. Помню военврача, фельдшера — обе средних лет. Молодую медсестру со спортивной фигурой.

Мы, молодежь, обращались к ним редко.

Но они нас своим вниманием не обделяли. Регулярно делали какие-то профилактические прививки. Особенно запомнились довольно болезненные уколы под лопатку.

Уже после окончания войны от знакомого военфельдшера узнал, что эти «лошадиные» уколы делали в качестве профилактики венерических болезней.

Немцы, оккупируя целые страны, приносили туда и такие «блага цивилизации», как проституцию, венерические заболевания. Особенно много пострадало наших «от жриц любви» в Будапеште.

Однажды мы обнаружили, что ночью кто-то пытался снять с машины аккумулятор. На другую ночь подкараулили и изловили злоумышленника. Он признался, что хотел отлить немного электролита. Оказалось, у них в подразделении появился «целитель», который лечил триппер...серной кислотой. Несколько капель на стакан воды.

Когда военные действия закончились, командование занялось этой проблемой всерьез. На нашем направлении открыли два специализированных госпиталя — мужской и женский.

Очевидцы рассказывали, что там лежали и безусые юноши, и седые полковники.

Когда мы вывозили на родину наших девушек, у них у всех на руках были пачки медсправок. Немаловажный аргумент при знакомстве.

Месяца через два после окончания войны началась демобилизация, прежде всего «стариков».

С одной стороны — эта была большая радость. С другой — распадались сложившиеся коллективы, товарищества.

Старых солдат провожали с почетом. Каждому выдавался подарок — радиоприемник, швейная машина, отрезы материалов из трофейных складов. Все это в обнищавшей за войну стране было большой ценностью.

И какие-то деньги. Рассказывали, что в частях, связанных с конной тягой, некоторые особо заслуженные ветераны уезжали домой на подаренных командованием лошадях, запряженных в телеги.

В бивуачной жизни немаловажное значение имеет так называемый «сухой паек». Может быть, и не стоило бы вспоминать такие мелочи, но интересны контрасты.

В первые годы войны все было очень просто. Командировочному солдату выдавали, например, кирпич черного хлеба, три селедки, в газетный фунтик насыпали несколько ложек сахарного песка. Говорили — на трое суток. И никаких вопросов.

Изредка выдавали пачки концентратов каши пшенной, перловой. Мы обычно их выменивали на что-нибудь съедобное, но менее канительное. Надоевшая нам по Ярославлю селедка на пристанционных базарчиках также была весьма ходовым товаром.

Еще реже перепадали колбаса и консервы. Колбасу приходилось съедать нечищенной, пошоркав об рукав шинели. Ибо ее и в домашних-то условиях очистить невозможно, не то что где-то в дороге. Консервы были неудобны тем, что банку выдавали на двоих-троих.

Зато после войны в этом деле навели порядок. Ввели единую систему продпунктов и продталонов.

На день солдату полагалось два талона. Нa каждый из них можно было получить первое, второе, чай или сухой паек. Продпункты были организованы во всех крупных городах, на станциях. Все вместе — столовая и ларек для сухого пайка. Очень удобно.

Конечно, те, кто ведал этими талонами, неплохо наживались. В одну из командировок в Ригу нас, команду из пяти человек, прямо из продпункта под конвоем моряков препроводили на городскую гауптвахту. Оказалось, что сопровождающий нас офицер, имея большое количество талонов, пытался их сбыть, но попался. Нас забрали, посчитав его сообщниками.

Случайно удалось увидеть, что дают в командировку американским солдатам. Все очень культурно. В аккуратных, прочных картонных коробках.

Вся еда тщательно упакована, каждый кусочек сахара-рафинада — в фирменной, красочной обертке. Основное в пайке — сладости. Шоколадка, мармелад, сахар, галеты. Есть и мясное: колбасный фарш, сосиски, в жестяных баночках, легко открываемых. В пакетике — порошок концентрата лимонада. Развел в воде и пей.

Еще четыре сигареты и два презерватива.

…После войны начальство внушало нам мысль, что вся американская техника должна быть возвращена Соединенным Штатам.

Мы получили команду готовить все американские автомобили к сдаче. Для ремонтников начался настоящий аврал.

Шоферы несколько дней капитально мыли, чистили свои машины, выковыривая грязь из самых труднодоступных мест.

За короткое время все иномарки мы привели в идеальный порядок, насколько это было можно. Затем наступил день прощания. Их отогнали на станцию и погрузили в эшелон.

Через некоторое время получили взамен «ЗИС-5». Изношенные, обшарпанные, побитые...

Начался новый аврал. Работ хватало всем — и мотористам, и электрикам, и плотникам. Давно забытые нами деревянные кузова требовали переборки.

Из-за продолжающейся демобилизации и общего «чемоданного» настроения слаженной, дружной работы уже не было. Восстановительный ремонт «ЗИСов» затянулся на всю зиму.

К весне 1946 года стали поговаривать о полном расформировании автобата.

Настал и наш день прощания с Венгрией, ее жемчужиной — озером Балатон, трудолюбивым и дружелюбным народом.

Наш ремонтный взвод с летучками и со всем имуществом разместили в одном эшелоне и повезли на Кавказ. Выгрузились в Тбилиси. Оттуда через горы, перевалы своим ходом — до Евлаха в Азербайджане. Километрах в 20 от этого городка, на заброшенной нефтеперекачивающей станции оказалась наша следующая стоянка на ближайшие несколько месяцев. Самая тяжелая, бездарная и позорная.

Наше здесь пребывание объясняли так: в среднем течении реки Кура, около города Мингечаур, запланировано строительство большого водохранилища. В результате этого значительные территории, ныне покрытые лесами, окажутся под водой.

Строители решили очистить дно будущего водохранилища от этого леса руками солдат. Сборный автобатальон должен был вывозить лес к железной дороге. Наш ремвзвод — техническое обеспечение автотранспорта.

От нефтеперекачки осталось несколько огромных железобетонных корпусов. Там разместились наши летучки и вся ремонтная база.

Вокруг корпусов двухэтажные дома барачного типа для обслуживающего персонала. Наладили нары, подключили электричество.

Жизнь здесь оказалась почище любой каторги. Лето еще только начиналось, а жара под 40 градусов. Вода — привозная в автоцистернах, ее обеззараживали таблетками. Питание отвратительное. Кругом ползают змеи, иногда их находили даже под подушками. Вечером в окна залетали летучие мыши. Однажды ночью проснулись оттого, что нары повалились набок, лампочка, висящая под потолком, качается. Это было небольшое землетрясение.

Леса оказались в заболоченной местности — настоящий рассадник миллиардов злющих, ненасытных кровососов — комаров. От них не было никакого спасения, особенно ночью. Не дают уснуть, накроешься — духота. Заснешь — кругом как иголками колют.

Комары принесли малярию. Причем в тяжелой, южной форме.

Медики стали горстями поить нас хинином. Утром общее построение для осмотра. И тут же старшина самолично кидает каждому в рот желтые горькие таблетки, помощник подает кружку с водой.

В два раза увеличили норму выдачи сахара. Привезли партию противомоскитных сеток: то ли английские, то ли индийские. Очень удобное снаряжение. Раскладывается как зонт размером как раз, чтобы закрыть постель человека. С вечера разложишь, выгонишь комаров и спи спокойно.

Потом получилось как обычно. У военных этих сеток становилось все меньше и меньше. Но они стали появляться в домах гражданского населения.

Все принятые меры оказались запоздалыми. Я подхватил там малярию и потом долгие годы мучился от нее.

Один за другим нас покидали старые товарищи. Не с кем стало работать, поговорить по душам. В суматохе как-то не удалось по-настоящему проститься с Макаровым Владимиром, однокашником еще по Ярославлю, с помпотехом Гордыной, старым шофером Ершовым из Куйбышева и другими.

Пришедшее молодое пополнение из числа местных жителей — азербайджанцы, армяне, грузины — плохо владели русским языком, не разбирались в технике. За очень короткое время они разворовали, растащили из летучек, мастерских все, что только было можно: инструменты, материалы, запчасти. Не хотелось оставлять им уникальное оборудование, станки…

Когда из бывших сослуживцев осталось всего два товарища, да все чаще стали одолевать приступы малярии, решил: надо что-то делать.

Сергей Сухомлинов, из бывших шоферов, служил при штабе. Хорошо знал начальство. Он выхлопотал мне разрешение выехать в отпуск. В удостоверении было записано: «По истечении срока отпуска для прохождения дальнейшей службы явиться в военкомат по месту жительства».

С приключениями добрался до родной Уфы.

На всех станциях огромные толпы людей. Проходящие составы набивались «под завязку», вплоть до крыш, тамбуров, грузовых платформ.

На каком-то дальнем перегоне, уже после Харькова, темной ночью на крыше битком набитого вагона со мной случился приступ малярии. Удивляюсь, как не свалился с крыши на ходу движущегося поезда. И кишащее вокруг ворье не умыкнуло чемодан.

Дома встретили мать, сестра, самый младший братишка, племянник.

Новости были безрадостные.

В самом начале войны пропал без вести муж сестры Биглов Тимерзян, офицер. В 1944 году сразу две потери. В Польше погиб младший брат Рашид, механик-водитель самоходки. Затем от болезней и переживаний в возрасте 56 лет умер отец.

В 1945 году в боях за Кенигсберг пропал без вести старший брат Хамит. После войны нашелся — раненый попал в плен. Таким образом, я оказался единственным мужчиной в доме.

После окончания отпуска явился в военкомат. Там мне предложили поступить в Уфимское пехотное училище. Я отказался.

К этому времени армейской службой я был уже сыт по горло. Хотел скорее вернуться домой, помогать матери, младшим. А учеба — это еще несколько лет службы.

Неподчинение военкомату даром не прошло. Через некоторое время опять эшелон, снова в путь. Москва — Вильнюс — Паневежис. Осень 1946 года. Снова стрельба, кровь, похороны.

9-й Отдельный аэродромостроительный полк. Несколько недостроенных помещений на территории военного аэродрома на окраине Паневежиса.

Отобрав из прибывшей команды несколько парней с водительскими правами, слесарей, сельских механизаторов, начали создавать автомобильный батальон.

Обстановка в прибалтийских республиках оставалась сложной. Население считало русских (то есть всех советских) оккупантами. Отношение было даже хуже, чем к немцам.

В лесах скрывались непримиримые «лесные братья», которые нападали на одиночные военные автомашины, солдат и офицеров. И не только в лесах и хуторах, но и в самом городе.

Нашего майора с ординарцем застрелили прямо на пороге квартиры почти в центре города. Другого офицера изрешетили автоматной очередью из мчавшейся по улице подводы. Трое солдат, ушедшие на ближний хутор, пропали с концом. За зиму полк потерял более двадцати человек.

Я с группой товарищей выехал в Ригу. Там с авторемонтного завода получили пять капитально отремонтированных «студебеккеров». Завод и качество ремонта мне понравились. Везде порядок, чистота, хорошее оборудование.

Некоторое время на «студебеккере» я колесил по городам, получая инструмент, оборудование, материалы.

Потом мне поручили организацию ремонтного взвода. Подразделения полка сформировались и приступили к своей основной задаче — строительству аэродромов.

Не могу не упомянуть одного происшествие, которое чуть не окончилось для меня плачевно.

Я с ребятами должен был отогнать в Шауляй несколько машин в воинскую часть. Большой участок пути проходил лесами, где орудовали литовские националисты. Местами гравийная дорога была в сплошных выбоинах.

Именно на этом участке у «шевроле» поломалась задняя рессора. Я еще перед поездкой чувствовал себя неважно, чувствую, накатывает приступ проклятой болезни.

Впереди виден хутор. Кое-как, чуть ли не на руках дотолкали туда потерявший ход грузовик. Зашли к хозяину. Он оказался кузнецом. На нашу просьбу откликнулся как будто бы нормально.

Одну машину я направил в полк за рессорой, остальных послал в Шауляй.

Сам, чувствуя, как поднимается температура, немного поговорил с хозяином и лег на какую-то дерюгу у двери. Потом, как всегда, озноб, жар, обильный пот. Отключился окончательно…

Среди ночи, в момент просветления, слышу громкие голоса нескольких мужчин, в том числе и хозяина хутора. Говорили по-литовски, на повышенных тонах, как будто спорили. Потом кто-то грубо ощупал мои карманы, ремень, видимо, проверял наличие оружия. Потом сердито пнул меня в бок. Я опять отключился…

Утром на мои расспросы хозяин отвечал уклончиво, его жена прятала глаза. Скорее всего, ночные гости хотели меня или забрать с собой, или прикончить. Хозяин хутора, боясь ответственности, на это не пошел. Он знал, что мои товарищи вернутся.

Наступил 1947 год.

Ранней весной нас неожиданно перебросили в Москву. Но уже подходила демобилизация. Все чаще думал о доме, родных, жизни на гражданке.

Меня долго уговаривали остаться на сверхсрочную службу. Я не согласился. Сказали, что для меня место в полку всегда найдется. Если в Уфе не понравится, могу вернуться в любое время.

В июне 1947 года я все-таки демобилизовался. Началась гражданская жизнь.

 

Написать отзыв в гостевую книгу

Не забудьте указывать автора и название обсуждаемого материала!

 


Rambler's Top100 Rambler's Top100

 

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2004

Главный редактор: Юрий Андрианов

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев

Русское поле