№ 01'04

Алла Докучаева

XPOHOС

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

Лица и Лики

С ЧЕГО НАЧАЛОСЬ

Задумано это было в те времена, когда идеологические акции очень высоко котировались в партийных кругах. Голова нашего редактора Явдата Хусаинова всегда была полна разных идей, и, помню, незадолго до IX съезда писателей Башкортостана он поручил мне как спецкору (я называлась - специальный корреспондент при редакторе) осуществлять долговременную акцию: курировать создание в Уфе библиотеки памяти Ленина. Шел октябрь 1983 года, 24 числа - писательский съезд, а в конце января - день памяти Ильича: обе даты нуждались в чем-нибудь звонко-показательном, что прозвучало бы со страниц «Вечерней Уфы».

Мустай Карим всегда относился к «Вечерке» дружески, будучи и активным автором, и постоянным читателем. Услышав от редактора о задуманной библиотеке, он внес свою весомую лепту в хорошее дело: во-первых, предложил, чтобы собирались только авторские экземпляры книг с дарственными надписями или самих писателей или, если их уже нет в живых, их родных, а во-вторых, тут же пригласил поехать вместе с ним в Москву, на заседание Комитета по Ленинским премиям, членом которого он состоял: там сразу многих известных писателей можно было встретить и попросить у них книги.

Впрочем, сразу возникал некий парадокс: они же с собой на заседание книги свои не носят, а в моем распоряжении было всего два дня - столько, сколько это заседание длилось. И тогда родилась мысль: привезти книги из Уфы, а их попросить только сделать надписи. Мустай Карим дал список членов Комитета: Чингиз Айтматов, Сергей Михалков, Максим Танк, Борис Олейник, Николай Грибачев и еще с десяток имен. Остался всего день до отъезда, и я ношусь по книжным магазинам и библиотекам, где покупая, а где выпрашивая томики с этими фамилиями на обложке, и набиваю ими чемоданчик, стараясь, чтобы он был подъемным - мне ведь его нести, не кому-нибудь...

Задача ставилась такая: к IX писательскому съезду заиметь хотя бы первую полку будущей библиотеки, написать о ней в газете, а на съезде заполнить вторую полку - дарениями местных писателей. Так оно и получилось: две самые первые книги были подарены Мустаем Каримом, а дальше число подношений уфимской библиотеке, которая располагалась в одном из домиков Ленинского мемориала, уже исчислялось десятками.

Те несколько лет, когда я добывала пополнения в библиотеку памяти Ленина, подарили мне немало интересных встреч. Некоторые до сих пор в памяти.

ПОСЛЕДНИЕ ИЗ МОГИКАН

Книгу Ильи Эренбурга «Стихотворения» (Москва, «Советская Россия», 1982 г.) подарила библиотеке памяти Ленина дочь писателя Ирина Ильинична. В ее скромной московской квартирке по улице Красноармейской есть комната, в которую я вступила с некоторым трепетом. «Это кабинет Ильи Эренбурга, - сказала Ирина Ильинична. - Я перевезла его полностью, как он был в квартире на улице Горького». Полки с книгами до потолка - с двух сторон. Большой письменный стол у окна, напротив - стена, густо увешанная картинами: известно, что Эренбург дружил со многими крупными художниками. Вот портрет с надписью от Пикассо. На книжных полках, за стеклом - знакомые фотографии самого Эренбурга -тонкое молодое лицо с темной копной волос, а вот тут волосы уже поседели, взгляд чуть ироничный, во рту трубка. Ирина Ильинична уточняет: «Это уже после я сюда поместила фотографии отца». Она неуловимо напоминает его: прямые седые волосы, строгое интеллигентное лицо, несмотря на почтенный возраст - прямая спина, тонкий, словно у балерины, стан. Достает потертую брошюрку издания 1951 года с желтизной на сгибе. «На Варшавском конгрессе» - стенограмма публичной лекции Ильи Эренбурга, прочитанной им в Центральном лектории общества «Знание» в Москве. Надписывает и ее: «Библиотеке памяти Ленина в Уфе. 87 г. Ир. Эренбург». Протягивает: «Прочтите - будет интересно».

Но я сначала читаю стихи. Потому что помню «Бурю», помню публицистику военных лет, мемуары, а стихи Эренбурга почти не знаю. И открываю для себя целый мир мыслей, чувств, образов. Позже все-таки полюбопытствовала, открыла брошюрку о Варшавском конгрессе сторонников мира и прочла слова Эренбурга, которые и сегодня, спустя десятилетия, удивляют редкой простотой и злободневностью: «Человек вправе не беречь себя, быть беспечным или безрассудным. Не о своей судьбе мы думаем сейчас. На нас лежит ответственность за всех детей, светлых и темных, за детей Лондона и Москвы, Парижа и Пекина... На нас лежит ответственность за всех влюбленных, за все фолианты мира, за все города, за все сады. Люди в тревоге спрашивают: неужели снова война? Можно ли жить в таком смятении, можно ли растить детей, гадая, когда в них попадут бомбы?.. Война - не землетрясение, не самум, война - дело людей, и люди могут предотвратить войну».

Поразительно, что Ирина Ильинична с одной этой короткой встречи запомнила меня, поблагодарила открыткой за публикацию в газете. А через несколько лет, когда вышли первые шесть томов собрания сочинений Ильи Эренбурга, в издании которых самое деятельное участие принимала Ирина Ильинична, она подарила мне абонемент на покупку этих книг.

Манера держаться, говорить, сами поступки таких людей, как дочь Эренбурга, вызывают из забытья слово «аристократ». Его постарались втоптать в свое время в грязь вместе с теми, кого оно обозначало, но аристократизм духа не так легко убить. Из моего детства встают фигуры необыкновенно красивых стариков со светлыми лицами, вернее - ликами, на которых читались достоинство, мудрость и доброта: великий режиссер Собольщиков-Самарин, что ходил под руку с красавицей-дочерью актрисой Антониной Самариной по моей родной улице Университетской; профессор Левин, лучший доктор-кожник в городе Горьком, который жил в соседнем доме и тяжело шагал с чемоданчиком на вызовы, опираясь на палку с серебряным набалдашником; писатель Кочин в коричневой велюровой шляпе, которую он приподнимал передо мной, маленькой девочкой, когда я бежала в школу. Похожих людей я встретила и среди тех, кто дарил свои книги уфимской библиотеке. Как правило, они принадлежали к поколению, родившемуся еще в досоветской России.

«Тронут вниманием библиотеки памяти Ленина в Уфе к моему скромному труду», - написал на первой странице своей книги «Модели политического кино» народный артист СССР, доктор искусствоведения, профессор Сергей Юткевич. Истинный мастер никогда не кричит о своих достижениях, он скромен и деликатен. Кто-то из родных то ли Мариэтты Шагинян, то ли Константина Симонова, которые дарили их книги, назвал мне телефон Юткевича в Доме ветеранов, я позвонила и попросила разрешения к нему приехать. «Нет, что вы, - запротестовал 80-летний мэтр, прославленный теоретик кино, Герой Социалистического Труда, - зачем вам ехать ко мне так далеко за город, у вас вероятно, всего несколько дней на командировку. Я сам должен быть в Москве - собирался на будущей неделе, но коль скоро такая оказия, приеду на этой».

И точно по такому же сценарию произошел телефонный разговор с гордостью нашего кинематографа Евгением Габриловичем: «Не беспокойтесь, это же далеко. Я хоть и живу в Доме ветеранов, но лишь для того, чтобы здесь спокойно стучать на машинке, не мешая семье сына. У меня в Москве вся семья, любимые внуки. Скажу сыну, он будет рад вывезти меня на денек отсюда, тогда и повидаемся. И передам в Уфу книжку с моими сценариями».

Запомнила его, тучного, с болезненно-одутловатым лицом, глаза между тем светились добротой и вниманием. Он сидел в глубоком кресле, вокруг из комнаты в комнату сновали его домочадцы - невестка, внуки. Он был стар и болен, это было видно. Но он беседовал со мной, расспрашивая об Уфе, о газете, - чувствовалось, что ему неловко отпускать приехавшего издалека человека без этого внимания, без интереса к нему. Он было попросил нам чаю, и невестка бросилась на кухню, но я заторопилась: неудобно, что он столько времени, которого ему, может, не так много и отпущено, тратит на меня, и без того заставившую его прервать свою работу в загородной тихой обители.

В «Моих дебютах» (Москва, «Искусство». 1985 г.) - книге прославленного нашего кинорежиссера, Героя Социалистического Труда, народного артиста СССР, лауреата Государственных премий СССР Александра Зархи с удовлетворением нашла подтверждение собственным наблюдениям: только в том случае человека ждет большая удача, если он предан своему делу до фанатизма.

Александр Зархи в основном пишет о людях, окружающих его, повлиявших в той или иной мере на его путь в искусстве, но он сам - через отдельные эпизоды, воспоминания - предстает перед читателем как человек, бесконечно преданный раз и навсегда избранной профессии кинорежиссера. Начиная с мальчишеских лет, когда радовался любой перепадавшей на студии работе, изучал ее до мельчайших подробностей: «Никакая работа в съемочной группе не казалась нам зазорной, унижающей наши мечты. Предвижу: покажется назидательной эта фраза, усмехнется читатель. «Наивный чудак»! - подумает... Как печально и обременительно могут прозвучать слова Станиславского: «Талантлив, но к делу не пригоден». И я нисколько не умиляюсь, но и не жалею, что именно так шел к режиссуре».

Тут я на минутку отложу книгу, подаренную автором уфимской библиотеке памяти Ленина, чтобы рассказать о том впечатлении, которое осталось после короткой встречи с Зархи в Москве.

Дверь открыл невысокий легкий человек с седой гривой волос и живыми яркими глазами. Пригласив в кабинет и показав приглашающим жестом на кресло, сам неуловимым прыжком оказался на краю просторного письменного стола и сразу стал расспрашивать про жизнь в Уфе. Про экологическую демонстрацию, которая попала на страницы центральной печати. В том, как слушал, ни тени той выработанной вежливости, которая частенько присутствует при первом разговоре доселе незнакомых людей. Заинтересованно, с огоньком в глазах, с быстрыми попутными вопросами. Когда я опомнилась, что больше говорю сама, чем спрашиваю своего знаменитого собеседника, услышала ответы немногословные: «Фильм еще не сложился, говорить о нем рано, но в общем это о нашем студенте, полюбившем англичанку, их встрече помешала трагедия Чернобыля...».

Пока Александр Григорьевич писал на первой странице, рядом со своей очень похожей на оригинал фотографией: «Уфимской библиотеке памяти В.И.Ленина на память с пожеланием успехов» и ставил свою подпись большущими, раз в десять превышающими остальные, буквами «Ал. Зархи. Март 21. 88 г.», я огляделась вокруг, тем более что кабинет был с двумя дверями, и обе они были настежь открыты, давая возможность разом обозреть все комнаты с сине-красной, кубами расписанной дальней стеной, в таком же стиле картинами и странно вытянутыми статуэтками. Квартира не была ни нарядной, ни роскошной, - она была необычной, будто созданной не столько для общения и уюта, сколько для раздумий и поисков. Может, я нафантазировала за какие-то 15-20 минут пребывания в ней, но мне показалось, что, живя в такой квартире, просто невозможно обрасти жирком покоя, - ее высокие потолки, в книгах и картинах стены словно призывают к творчеству. Впрочем, квартиры оформляют по своему вкусу сами хозяева...

Позже, уже в Уфе, мысленно перебираю фильмы Зархи, поставленные вместе с Иосифом Хейфицем, - «Депутат Балтики», «Член правительства», «Его зовут Сухэ-Батор», и им самим - «Высота», «Города и годы», «Анна Каренина», «Двадцать шесть дней из жизни Достоевского», и думаю, что почти каждый из них - классика нашего кинематографа. А ведь передо мной был такой обыкновенный и, главное, такой современный человек, моложавый и энергичный.

Попался случайно журнал «Искусство кино», второй номер за 88-й год. Листаю - фото Зархи. Естественно, начинаю читать и ахаю от удивления: «К 80-летию...» Вот бы никогда не подумала! Опять пересматриваю «Мои дебюты» - что-то там было по похожему поводу. Вот: «...Публика ушла, спит и забыла про своего шута! Нет, никому я не нужен...

Не нужно плакать... Где искусство, где талант, там нет ни старости, ни одиночества, ни болезней, и сама смерть вполовину».

СЛЕД НА ЗЕМЛЕ И В НЕБЕ

Широкая улица напротив Курского вокзала в Москве - улица Чкалова. Огромный дом, на стене которого чеканный профиль и слова о том, что здесь жил великий летчик нашего времени Валерий Павлович Чкалов. Я иду в этот дом по приглашению Ольги Эразмовны Чкаловой. Строгий кабинет с двумя старыми креслами, обитыми черной кожей. Напротив книжного шкафа и письменного стола - большие фотографии, с которых то озорно и весело, то задумчиво смотрит такой знакомый и живой Чкалов. В углу скромный его бюст.

Ольге Эразмовне за восемьдесят. Седые волосы уложены в короткую прическу, взгляд голубых глаз внимательный, но чуть-чуть суровый. Однако лицо проясняется и глаза теплеют, когда она начинает говорить о муже. Она хорошо помнит то время, когда Валерий Павлович как депутат Верховного Совета СССР встречался со своими (и моими!) земляками в Горьковской области. Фотографии тех дней, сделанные фотокорреспондентом Н.Капелюшем, включены в фотоальбом «Валерий Чкалов», который она собирается подарить библиотеке памяти Ленина в Уфе.

Мне ужасно хочется ей рассказать, но я вовремя прикусываю язык, один эпизод из тех его легендарных лет, который слышала от своей мамы. Мама работала в редакции «Горьковской коммуны» - областной газеты, с которой Валерий Павлович приятельствовал, не раз бывая там в гостях. Симпатичный, веселый, остроумный, широкий и щедрый в жестах и поступках, он любил приволокнуться за хорошенькими женщинами и имел двух пассий в редакции, дарил им подарки. После перелета в Америку журналисты пригласили его к себе на праздничный вечер. Каждая из двух женщин, за которыми он ухаживал, вырядилась в привезенную им из-за рубежа обновку. Каково же было веселое недоумение присутствующих, когда и Лида, и Вера явились на вечер в одинаковых заграничных платьях! Больше всех был доволен своей шуткой сам Валерий Павлович.

Альбом, который надписывала для Уфы Чкалова, вышел в издательстве «Планета» в 1980 году. Ольга Эразмовна - не только его составитель, но и автор текста. Фотографии использованы очень интересные: из музеев и архивов, из фотохроники ТАСС, из ее личного архива.

Летчик-космонавт Георгий Береговой во вступительной статье сказал о значении Чкалова: «...его имя принадлежит не только нашему славному прошлому, гордому времени испытаний. Оно не только достояние настоящего, когда торжествует победа, доставшаяся так нелегко. Мы понесли его имя в будущее, в котором будут и испытания, и победы, и новые герои».

В этих словах - ключ к биографии легендарного летчика, который сумел стать тем, кем стал. Как летчик-испытатель он был награжден орденом Ленина по представлению Орджоникидзе. Вместе с Беляковым и Байдуковым совершил дальний беспосадочный рейс на новом самолете АНТ-25, стремясь показать, что тогдашняя новая советская техника может покорить недоступные по тем временам просторы в районе высоких широт и Северного полюса. А 18 июня 1937 года их самолет полетел по маршруту Москва - Северный полюс - Америка. 63 часа в воздухе, в холодной тесной кабине над ледяным неизведанным пространством. Когда замерзала вода, в радиатор вылили кофе, какао и все-таки долетели.

Сегодня приведенные в альбоме высказывания самого Валерия Чкалова о мире и сотрудничестве разных народов звучат более чем современно: «Есть реки Колумбия и Волга, которые находятся на разных континентах, имеют различный нрав и характер... но они текут по одной и той же планете, не мешая друг другу, и в конечном счете являются элементами одного и того же океана. Так и народы... должны жить на земном шаре и совместной работой украшать океан жизни человечества...».

Ольга Эразмовна произносит на прощанье слова, в которых, как тогда казалось, грех было бы усомниться:

- Жизнь любого человека, к сожалению, конечна. Но не Ленина. Я рада, что в его мемориале будет вечно жить книга о Чкалове, который так много сделал для нашей авиации.

АВТОГРАФ ЧИНГИЗА АЙТМАТОВА

Как сейчас вижу - Мустай Карим обнимается с Чингизом Айтматовым и подводит меня к нему. Словно вырубленные, скульптурно-крупные черты лица, непокорные кудри, небольшие цепкие глаза. Вежливые фразы о том, что в Уфе кукольный театр интересно поставил его «Белый пароход», он слышал об успехе артистов на престижных фестивалях. Он принимает из моих рук миниатюрную белую книжицу, похоже что сувенирную, - это как раз «Белый пароход», ему предстоит сделать дарственную надпись. Несколько минут он думает, уже открыв обложку, но тут кто-то отвлекает его, а еще через минуту всех зовут на заседание. «Вы можете подождать? - спрашивает он чуть виновато. - Я возьму книжку с собой и что-нибудь попробую сочинить. Это ведь довольно ответственно».

Я терпеливо высиживаю все полтора, если не два часа заседания, где они делят премии, наконец Айтматов показывается в дверях, продолжая с кем-то спорить. Книжка у него в руках, но подойти к нему невозможно: около него человека три, и все они о чем-то беседуют. Он опять виновато разводит руками: «Я ведь не написал - не до того было. Пойдемте в соседнюю комнату, закроем дверь, чтобы не беспокоили». Еще пять минут, и я читаю: «К памяти Ленина стекутся все книги всех времен». Коротко и емко. Помнится, этими словами в день открытия писательского съезда мы и назвали тогда чуть ли не разворот «Вечерки», посвященный начальным шагам библиотеки.

Имя Ленина служило своеобразным паролем, которое открывало двери в самые высокопоставленные кабинеты. Я тогда побывала в гостях у Леонида Леонова, Михаила Шатрова, Егора Исаева, Анатолия Алексина, Сергея Баруздина, Виктора Розова, Зои Воскресенской и многих других весьма известных, особенно в те годы, мастеров пера. Ни один из них не то что отговорился, скажем, занятостью или болезнью, напротив, почитал за честь, что обратились именно к нему. Даже спрашивали: а этот (имярек) подарил книгу, а тот? Художники, скульпторы, писатели, композиторы стремились подарить с особой гордостью те свои произведения, которые изображали вождя или хотя бы упоминали о нем.

Александра Пахмутова принесла на Неглинную ноты кантаты для чтеца и детского хора «Ленин в сердце у нас» на слова Сергея Гребенникова и Николая Добронравова. Александр Чаковский подарил свою «Блокаду» - три тома в темно-голубом переплете и золотым значком с профилем Ильича: так обозначалось произведение, удостоенное Ленинской премии.

В мастерской скульптора Льва Кербеля я увидела столько готовых голов Маркса и Ленина, будто они были поставлены на поток. Наверное, так оно и происходило, потому что в подаренном для библиотеки художественном альбоме я нашла фотографии самых разных фигур Владимира Ильича работы Кербеля, заказанных чуть ли не всеми странами демократического лагеря, как они тогда именовались. Без «потока» тут просто было не обойтись. В просторном дворе около стеклянного куба мастерской какие-то молодые люди отливали новые заготовки великих голов по эскизам мастера.

Всю свою жизнь народный художник СССР Николай Жуков писал Ленина и всю свою жизнь учился его писать. Встречаясь с В.Бонч-Бруевичем, Е.Стасовой, Г.Кржижановским, Л.Фотиевой, он пытался через их личные впечатления восстановить его облик в мельчайших деталях. Вот, например, несколько строк из его воспоминаний о встрече с Кржижановским: «Он взял мою папку с рисунками и медленно начал перекладывать листы. Я буквально впился в него, следя за выражением лица и ловя первые его впечатления».

Альбом «Владимир Ильич Ленин» с особой значимостью передала в Уфу вдова художника Альбина Феликсовна, пригласив меня в его мастерскую на улице Горького, где она после его недавней смерти не переставила ни одного предмета.

За этот альбом, выпущенный к 100-летию со дня рождения вождя издательством «Молодая гвардия», художнику была присуждена Золотая медаль Академии художеств СССР. О своей работе над образом Ленина Жуков писал: «Средствами искусства я всеми силами пытаюсь помочь сделать имя его самым могучим и самым притягательным для всех людей на земле».

«КАК ЯБЛОКО НА БЛЮДЕ»...

Мне отворил дверь большой добрый человек - по крайней мере, его радушие было таким открыто-приветливым, что я сразу почувствовала себя в незнакомом ленинградском доме легко и просто. В кабинете уже сидел один гость, и Михаил Александрович Дудин немедленно с ним познакомил:

- Это Владислав Шошин, хороший поэт. Ты, Владислав Андреевич, тоже бы подарил свою книжку в Уфу, в библиотеку. Ну и что, что нет с собой? Адрес запиши и пришлешь.

В 1978 году Михаил Александрович Дудин приезжал в Уфу на шестидесятилетие Мустая Карима, я запомнила его выступление и стихи, которые он читал, - кажется, на встрече в университете. Времена года, траву, деревья, птиц поэт описывал так зримо, так одушевленно, что казалось, будто ты сам, прямо сейчас стоишь у предрассветной реки или входишь в березовый лес.

Но дальше... и не про зиму это совсем, и не про птичек. Про мужество человека, который прощается с жизнью, видя ее простую красоту в последний раз.

Михаил Александрович возвращается в комнату и ловит мой взгляд на одну из картин, которыми щедро украшен его кабинет:

- Что, нравится? И мне тоже она очень нравится. Это современные Ромео и Джульетта. Художник Андрей Пахомов. Правда, никогда не спутаешь этих юных с такими же из XV-го века или даже из XIX-го? Это именно нынешние. А вот любовь та же, вечная. Помните, у Шекспира: «Я умер бы, судьбы не изменя, - но что ты будешь делать без меня?» Прекрасно... - И он еще раз нараспев произносит: «… но что ты будешь делать без меня?»

Седина совершенно не мешает его глазам быть молодыми. Он поднимается с кресла у письменного стола и с воодушевлением рассказывает о каждой из подаренных ему картин, а закончив экскурсию в кабинете, приглашает в соседнюю комнату, которая кажется маленькой картинной галереей:

- Это Борис Пророков - мы вместе служили в армии. Чудный цветок ириса, верно? Какая благородная черно-серая гамма. А вот «Кони» Ксении Клементьевой, ей было уже восемьдесят три, когда она их рисовала. Георгий Верейский... Вадим Бродский - портрет Ахматовой. Пушкин - это памятник Галины Додоновой… Семнадцатого на неделю уезжаю в Михайловское, к Гейченко. Он мне выделяет светелку, и так там замечательно работается, никто не мешает. А тут ведь на стихи нет времени - всякие советы, комиссии, масса общественных обязанностей...

Я спрашиваю еще об одной картине, что на его письменном столе: в синей тьме - свечение далекой звезды или какого-то фантастического сияния.

- О, это Геннадий Алексеев! - лицо его затуманивается мгновенной печалью. - Умер в прошлом году пятидесятилетним. Профессор эстетики строительного института, архитектор, поэт и художник. - Он легко поднимается, тянется к одной из множества полок с книгами, что занимают целую стену, и достает тоненький сборник «Обычный час». - Вот давайте на выбор, называйте страницу, а я буду читать. - И читает - замечательно читает странные стихи, белые, как будто бы и не стихи вовсе, а словесные сгустки ощущений.

- Правда, чудо? Горжусь, что к этой книжечке предисловие написал. Запомните это имя и другим скажите, чтобы прочитали при случае. Геннадий Алексеев - целый мир в поэзии...

Смотрю на часы. Уж минут сорок я в гостях у Михаила Александровича. Жалею его дорогое время, хочу попрощаться, но он удерживает, расспрашивает о Башкирии, где бывал не раз. Дружба связывает его с нашими поэтами, стихи многих он переводил, а с Мустаем Каримом познакомился на съезде молодых писателей и впервые был у него в Уфе еще в 1947 году. И первая книжечка стихов на русском языке Мустая Карима вышла в переводе Михаила Дудина.

- Издается у меня собрание сочинений. Вот 3-й том, - листает его и делает какие-то арифметические подсчеты. - Пожалуйста, здесь переводы одного только Мустая занимают восемь листов... К Башкирии у меня особое отношение, дружески-нежное. Природа там сказочная. Зианчуринский район до сих пор в памяти. Однако и башкирская природа не избежала губительных прикосновений цивилизации. Эх, люди, люди, живем на земле, как червяки на яблоке, ни о чем не думая...

Как яблоко на блюде,

У нас Земля одна.

Не торопитесь, люди,

Все выскрести до дна.

Это из его сборника «Ключ», который Михаил Александрович подарил мне лично. Расспрашивая про картины в его кабинете, я поинтересовалась: «А почему у вас так много друзей-художников? Наверное, сами рисуете?» Он кивнул и тогда же подарил мне эту книжку со словами: «Тут мои собственные иллюстрации…» Я открыла и невольно улыбнулась: рисунки были яркие и очень ясные - как будто их рисовал ребенок, большой мудрый ребенок, который видит мир во всей его сложности, но больше всего ценит в нем простоту.

В другой раз, в последний, мы увиделись два года спустя, в 1990 году, в Пицунде, в Доме творчества Литфонда, - увиделись уже как добрые знакомые. Я подружилась с его женой Ириной Николаевной Тарсановой, редактором «Ленфильма», мы часто вместе прогуливались, беседовали. А Михаил Александрович в основном гулял в одиночку, с суковатой желтой палкой - носил ее чуть по-пижонски, иногда подкидывая, но когда людей вокруг не случалось, опирался на нее.

Как-то я своему пятилетнему внуку читала книжку в беседке. Рядом - ограда. Женя через нее перелез за бабочкой. Поймал и стоит, рассматривает. Вдруг прямо из травы, в двух десятках сантиметров от него, поднимается вверх голова гадюки. Говорю ему как можно спокойнее - откуда только взялось это спокойствие: «Женечка, не оглядывайся, быстро перелезай ко мне - сзади змея». Перелетел одним махом, глазенки расширены от ужаса, я хватаю его за руку, и мы мчимся прочь так, как будто эта змейка нас преследует по пятам. Навстречу - Дудин со своей палкой:

- Что случилось? Кто за вами гонится?

Мы в два голоса:

- Змея!

Он смеется:

- Какая змея? Дракон, что ли? - обнимает нас обоих - и Жене: - Да не бойся ты! Где она? Около беседки? Вот я ее сейчас палкой!

Вспоминаю его сегодня - мудрого, с зорким и добрым взглядом, и почему-то змея, которую он грозился пугнуть своей палкой, ассоциируется у меня с тем злом, от которого хотел он очистить родину ли, Вселенную ли, когда писал в поэме «Зерна»:

И пока я не вынесу

Зло подноготное к свету,

Не очищу от тины

Рули на своем корабле,

Нет прощения мне,

Оправданья беспечности нету,

И не будет покоя

На милой земле и в земле.

БЕЛЫЕ ОДЕЖДЫ ЕГО ДУШИ

Писатель Владимир Дудинцев не дождался своего 80-летия, - умер за несколько дней до этой даты, как не дождался в своей жизни многого другого: своевременного издания книг, своевременного признания своего большого таланта. Не дождался и телевизионного сериала по своему замечательному произведению «Белые одежды»: буквально за несколько дней до показа его настиг тяжелейший инсульт с потерей речи и движения. Он был прикован к постели несколько лет - до самой кончины.

При том гонении на его книгу «Не хлебом единым», которую зло ругали в печати в 50-е годы, изымали из библиотек вместе с именем автора, при тех жутких преследованиях самого писателя, когда он не мог не только свободно дышать, но просто нормально существовать, - Владимир Дмитриевич сохранил присутствие духа, мужественно перенося жизненные трудности и продолжая писать.

В последние два десятилетия, когда изменилось время, ему воздавали должное, он пользовался уважением у коллег, его охотно печатали, переиздавали, читатели платили ему любовью за талантливые, правдивые и смелые книги. Его «Белые одежды» стали одним из самых читаемых произведений.

Мне довелось не очень близко, но быть знакомой с писателем: дважды я проводила отпуск в доме творчества Литфонда в Пицунде в те же сроки, что Дудинцев и его семья. В сентябре 90-го наши столики в столовой стояли рядом, мы не только здоровались, но обязательно перебрасывались репликами, тем более что наши внуки, примерно одного возраста, проявляли друг к другу интерес. Мой пятилетний Женя, младше его Федора на год, - был более застенчив. Особенно стеснялся Владимира Дмитриевича и при его появлении неизменно залезал под стол: сначала действительно из робости, а через пару дней уже из озорства. Дудинцев приподнимал скатерть и протягивал под стол руку: «Привет, Женя!» Когда рука скрывалась, тот осторожно вылезал на свет божий, тут его Владимир Дмитриевич и подкарауливал: то пощекочет, то обнимет. Процедура повторялась каждое утро к удовольствию обоих малышей: Женя актерствовал, Федя был благодарным зрителем.

Видимо, имя Федор почиталось у Дудинцевых: жена писателя - Наталья Федоровна, внук назван Федей, и главный герой «Белых одежд» тоже Федор. У Владимира Дмитриевича уже тогда случались проблемы со здоровьем - не всегда он выходил к ужину, и Наталья Федоровна очень сдержанно высказывала свою тревогу. Когда они шли рядом, про них можно было сказать: не подходят друг другу. Он - коренастый, в неизменной клетчатой рубашке с засученными рукавами, лицо умное, но самое простое, из тех русских лиц, которые поначалу не останавливают на себе внимание, но встретишь острый взгляд небольших, лукавых, с веселой искоркой глаз и поймешь, что перед тобой человек мудрый и с характером. Она - высокая, выше его на полголовы, прямая спина, гордая осанка, широкополая соломенная шляпа прикрывает высокий лоб, лицо тонкое, нос с легкой горбинкой. Он азартный, живой, она сдержанная, немногословная. Понаблюдаешь за этой парой день-другой, и их внешняя непохожесть не только перестает быть заметной, а покажется, что так судьбой задумано: их союз озарен таким внутренним взаимопониманием, такой преданностью и нежностью, что невольно проникаешься к ним теплом и уважением. Наталья Федоровна, конечно, была его опорой в те тяжелые дни, когда его не печатали, не давали работать.

Летом 84-го, когда он дарил свою книгу уфимской библиотеке, она с не меньшим интересом, чем муж, расспрашивала об Уфе, о газете, в которой работаю.

Кстати сказать, в течение ряда лет я обязательно звонила Наталье Федоровне, передавала поклоны Владимиру Дмитриевичу. Поделилась с ней - он был уже болен - своими впечатлениями от телесериала «Белые одежды», она ему передала, он понимал ее, только не мог ответить, но она узнавала все его желания и мысли по глазам...

У них сменился телефон (примерно с год), и я своевременно не смогла передать ей слов соболезнования, но позже позвонила. Уверена, среди звонков самых великих не затерялся и мой, из далекой провинции: не такие это люди, чтобы ценить окружающих лишь по значимости их имен. Сердечность, приветливость, скромность, деликатность - черты Дудинцева, каким он мне запомнился.

В ГОСТЯХ У ТАМАРЫ МАКАРОВОЙ

В тот день, когда вместе с Мустаем Каримом я пришла в особняк на Неглинной, где располагался Комитет по Ленинским премиям, он подвел меня к Сергею Герасимову, предварительно сказав, что тот написал книгу о труде режиссера. Помню, что при ближайшем рассмотрении Герасимов удивил меня своей непохожестью на себя того, к которому я привыкла, видя его на экране телевизора или кинотеатра. С экрана он цеплял острым взглядом, черты лица выглядели резковато-заостренными, а тут глаза у него оказались лучисто-серыми, взгляд мягким, а слова - не просто любезными, а доброжелательными: «Знаете, книги-то моей еще нет, она только делается в издательстве «Просвещение». Как только выйдет - непременно передам ее для Уфы. Запишите мой домашний телефон».

Книга «Любить человека» попала в Уфу, к сожалению уже после того, как не стало ее автора, с такой надписью: «Библиотеке памяти Ленина в Уфе - книга, какую Сергей Аполлинарьевич Герасимов хотел передать сам, а сейчас делаю это с печалью я, Тамара Федоровна Макарова».

В гости к Тамаре Макаровой я попала в 1987 году - была в Москве и случайно увидела у знакомых эту самую книгу, перелистала и сразу, в конце, с интересом прочитала ответы Герасимова на вопросы молодых. Один даже переписала в записную книжку: «Нажито ли умение делать безошибочные ходы благодаря мастерству и опыту?.. К опыту надо подходить осторожно, особенно когда дело касается искусства, где опыт отнюдь не равнозначен художественному совершенству».

В общем, разыскала я телефон, что продиктовал мне четыре года назад Сергей Аполлинарьевич, и позвонила Тамаре Федоровне.

А вот она-то и в прихожей своей квартиры выглядела точно такой, какой привыкли ее видеть в фильмах: строгой - в простом черном платье; милой - даже совершенно незнакомому человеку, с приветливой и радушной улыбкой; красивой - глаза будто излучают сияние.

Сидим в кабинете за письменным столом, где под стеклом много фотографий: несколько - Сергея Аполлинарьевича, рядом - молодого Александра Фадеева, Джульетты Мазины... А вот совсем необычная - только глаза. Под бровями с характерным изломом посредине. Неповторимые, лучистые глаза Тамары Макаровой: в них светятся ум, интеллигентность, в них - такая земная и такая неземная женская прелесть.

Приходят на память ее героини из многих фильмов - разные по социальному происхождению и по характеру, но похожие своей внутренней наполненностью, своей духовной высотой и прекрасной женственностью. Женя Охрименко в «Семеро смелых» - человек решительный, целеустремленный, надежный и скромный; Груня Шумилина в «Учителе» - деревенская девчонка, сильная, самобытная, томящаяся жаждой приобщения к жизни новой и светлой; Нина в «Маскараде» - небесный лик, святая невинность, загубленная красота; учительница из оккупированной фашистами деревни, которая спасла британского пилота, - мужественная, воинственная доброта русской женщины.

На подоконнике несколько призов международных и всесоюзных кинофестивалей. На стене кабинета - редкого очарования портрет в тяжелой раме, которая особенно удачно оттеняет окутанную струящейся тканью светлую женскую фигуру и дивной прелести лицо.

- Мне этот портрет тоже нравится, - улыбается Тамара Федоровна. - Это меня нарисовала одна чехословацкая художница, когда «Каменный цветок» снимали в Чехословакии.

Тамара Федоровна просит передать сердечный привет Мустаю Кариму, с которым ей доводилось общаться, называет фамилии башкирских журналистов, с которыми несколько лет тому назад отдыхала в Доме кино в Пицунде.

А я интересуюсь ее сегодняшними делами и планами.

- Выпуск молодых режиссеров в нашей мастерской - сейчас самое главное, - она так и говорит «нашей». И это естественно, потому что в течение долгих десятилетий был нерасторжим семейный и творческий дуэт Герасимова и Макаровой. Лучшие силы советской кинематографии вышли из их мастерской. Достаточно назвать только несколько фамилий: Нонна Мордюкова, Людмила Гурченко, Николай Губенко, Сергей Бондарчук, Жанна Болотова, Инна Макарова, Лариса Удовиченко, Николай Еременко, Наталья Белохвостикова...

- Запомните еще одну фамилию, необычную: Кара, - говорит Тамара Федоровна. - Талантливый молодой режиссер. Будет снимать фильм «Завтра была война» по Борису Васильеву.

Смотрю на ее одухотворенное моложавое лицо. Не верится, что путь ее в искусство начинался еще в те далекие времена, когда в знаменитой мастерской Фореггера (сокращенно Мастфор), куда она поступила совсем юной, спектакли оформлялись начинающими художниками Сергеем Юткевичем и Сергеем Эйзенштейном... Да что тогда! Гораздо раньше - в пятилетнем возрасте - дочурка военного врача вместе с отцом пела в семейных концертах. Домашние даже дразнили ее обезьянкой: так удачно копировала она родных и знакомых. Бывает, что профессия «на роду написана». Но эта врожденная жилка никогда бы не выросла в большой талант актрисы, не будь в Макаровой решительности, собранности, желания и умения учиться. Работая над ролями в разные годы, она неизменно была современной, черпая материал из самой жизни. Например, сценарии фильмов «Память сердца» и «Люди и звери» она написала сама, опираясь на встречи, запавшие ей в душу. Однажды во ВГИКе восстанавливали в партии одного из педагогов, Тамара Федоровна подробно записала его рассказ о фашистском плене, о послевоенном лагере для «перемещенных лиц» - так появился в «Людях и зверях» Павлов. История ленинградской подруги Макаровой, потерявшей в войну ребенка, стала в этом фильме основой для судьбы Анны Андреевны, которую актриса сама и сыграла.

А какие реалистичные нюансы в характере ее Елены Алексеевны - героини фильма «Дочки-матери». Как терпеливо переносит она капризы мужа, как мудро наставляет «дочку» Ольгу, как любовно следит за своенравными Аней и Галей, - только ее такт, нежность, доброта держат ее семью в ритме ровном и благополучном. И где-то глубоко-глубоко внутри прячутся в Елене Алексеевне ревность, беспокойство, тревога - это уже только ее, личное, она выдюжит, справится, останется такой, какой ее привыкли видеть родные - ласковой, уравновешенной...

Как быстро пролетел час, проведенный в беседе с Тамарой Федоровной Макаровой. Иду по Кутузовскому проспекту, который гудит машинами, бурлит людскими потоками в шеренгах многоэтажных домов и стараюсь не расплескать ту спокойную ясность, что осталась в душе от неторопливых слов и мягкого сияния глаз давно знакомой и по-новому открывшейся Тамары Макаровой.

И ЧЕМ КОНЧИЛОСЬ

Мне очень жаль, что в скверике на улице Ленина исчез один из самых первых памятников в стране видному деятелю революции, без имени которого ее невозможно представить. Как бы мы ни относились сегодня к произошедшему в России в 1917 году, зачем губить память о событиях нашей истории? Почему во Франции в целости и сохранности стоят памятники всем Людовикам, независимо от их значимости в истории страны, и почему там торжественно звучит «Марсельеза», хотя рожденная с ней вместе революция пролила потоки людской крови? Память народную нельзя выбрасывать на свалку. Русская революция 1917 года творилась народом, она изменила весь ход российской жизни, она совершила переворот в сознании людей, и судьбе было угодно, чтобы одним из главных ее символов стал Владимир Ленин. Так надо ли вычеркивать из летописи нашей общей жизни то, что было, если с современной точки зрения это прошедшее выглядит иначе, нежели оно представлялось тогда?

Лет 15 тому назад библиотека памяти Ленина реально существовала в Уфе, в определенном помещении, там занимались студенты, аспиранты, старшеклассники, которым выдавались для работы те книги, что являлись единственными в своем роде, поскольку дарились именно сюда, о чем удостоверяли авторские надписи.

Сейчас этой библиотеки нет, а значит, исчез не только материализованный сгусточек памяти о времени 80-х, но и о тех замечательных людях, что жили в те годы, были к ним причастны своим творчеством и тоже составляют нашу историю. Которую, увы, мы начали выкорчевывать из своего обихода и, тем более, из реалий наших детей и внуков…

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2004

Главный редактор: Юрий Андрианов

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев