№ 09'04

Лариса ЧЕРНИКОВА

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

XPOHOС

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

СИБИРСКИЕ ОГНИ

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

«Человек-оркестр» из Шанхая

Пять вечеров с Олегом Лундстремом

В августе 2001 года русский Шанхай облетела интригующая весть: в Генконсульстве на приеме будет Олег Лундстрем, он приехал в город своей юности на съемки фильма о начале своего творческого пути. Конечно, попасть в Генконсульство трудно, но если очень хочется, то можно. Нам повезло дважды — мы не только увиделись с Олегом Леонидовичем, но и договорились об интервью как активисты «Русского клуба в Шанхае». Он на удивление оказался прост в общении, без «звездной болезни», присущей менее даровитым и именитым личностям.

Олег Лундстрем… Живая легенда русского джаза, композитор и главный дирижер Государственного камерного оркестра джазовой музыки, народный артист России, профессор нескольких академий и консерваторий.

«Книга рекордов Гиннеса» в 2000 году выяснила, что джаз-оркестр под управлением Олега Лундстрема является самым старым в мире джаз-бэндом, сохранившим собственные традиции и яркий творческий запал на протяжении 65 лет. Сам Лундстрем комментирует это так: «Когда мне исполнилось 60, я в первый раз в жизни серьезно задумался, ну почему мы до сих пор живы? Биг-бэнд Бенни Гудмена распался в сороковых, Томми Дорси — еще раньше. Знаменитейший оркестр Арти Шоу, составленный из одних великих, — тогда же. У нас в оркестре примерно такой же беспорядок, как у Дюка Эллингтона: кто-то спорит из-за аранжировки, кто-то прочищает тромбон. Да и я, в общем, ничего особенного не делаю: составляю программы, мы играем. Все как у других. Но сейчас я знаю точно: если бы в свое время я сам собрал оркестр, он давно бы уже распался. И не потому, что я такой плохой. А потому, что положение «я хозяин — ты подчиненный» не имеет никакого отношения к искусству. И никакая сильная рука не продержит столько лет коллектив. Это делает только бескорыстная любовь к делу, которое ты делаешь. Я, например, раньше не знал, что бескорыстно люблю музыку. Я был молодой, делал ошибки, исправлял их. И рассуждал примерно так: «Уж больно мне нравится, когда ты играешь в «Парамаунте» (в одном из самых престижных танцзалов Шанхая — Л. Ч.), люди проходят мимо, улыбаются, танцуют… И все же за то удовольствие, которое ты доставляешь этим людям, стоит жить и заниматься музыкой».1

—————————————————

1 Тогда в Шанхае. // Огонек. Апрель, 9. 2001. — С. 59.

Мы встретились с Олегом Леонидовичем в гостиничном номере самой знаменитой гостиницы в Шанхае «Peace Hotel». В 1930—40-е годы она называлась «Cathay Hotel» и считалась самой роскошной и образцовой гостиницей на Дальнем Востоке. Здесь останавливались Ч. Чаплин и Ф. Шаляпин, китайский реформатор сцены Мэй Ланфан, скрипачи М. Эльман и Я. Хейфец, политики и короли, президенты и заправилы мирового бизнеса. Олег Леонидович сказал, что живет в Катее» как король, жаль, что никто из старых друзей этого не видит! С этой шутки и начался наш разговор.

Что поражает в Лундстреме — необыкновенная увлеченность, интерес к тому, о чем он говорит и что делает. Он, как факир или волшебник, заставляет слушателей подчиняться его собственной логической линии повествования, вспоминая множество деталей и удивительных подробностей, которые нельзя отыскать ни в одной книге или энциклопедии. Такие вещи могут знать только очевидцы событий. Интерпретация фактов в устах Лундстрема звучит оригинально и самобытно, словно увлекательная сказка о прошлом, причем не обязательно счастливом. Он и в жизни дирижер и лидер. Глядя на этого обаятельного и властного человека, невольно поддаешься чарам его живых глаз, его шуточкам над собой и друзьями, умным и беспощадным суждениям о сегодняшнем дне и странностях политической жизни, соглашаешься со справедливым негодованием прошедшего жизнь мудрого человека, удивляешься тому, чему удивляется он, и восхищаешься тем, чем восхищается этот поразительный бодрый 85-летний старик. Я ловила себя на мысли, что я ему... завидую! Я глядела на него и думала: «Господи, сколько же в нем жизни, настоящей, трепетной, нерастраченной любви к людям, сколько понимания, мудрости и прощения!» Не скрою, я была совершенно очарована обаянием его личности.

Разговор, собственно, начал он сам. «Так вы из Русского Клуба? Вот интересно! В 1930-е годы в Шанхае жили тысячи русских людей, поэтому их объединения были хорошо известны. Был «Русский клуб», где, в основном, собирались белоэмигранты, но был и «Советский клуб» — особняк с круглой лестницей на Рут де Груши (ныне Yan Qing lu). Он и до сих пор там стоит. В свое время его нашли советские эмигранты, организовывая Советский Клуб накануне второй мировой войны. Тогда в Шанхай прибыло так много харбинцев (они были основными посетителями Советского Клуба), что старое помещение не вмещало всех желающих, и клуб переехал в большое здание на авеню Фош (ныне Yanan Zhong lu)...

— А как получилось, что в Шанхае сосуществовали две русские эмиграции: белая и советская? С белой-то все ясно, но не все знают, как образовалась советская эмиграция. Многие считают, что это были граждане, бежавшие от сталинского террора?

— Ничего подобного. Наша семья, например, уехала в 1921 году в Харбин совершенно легально по советскому паспорту из Дальневосточной республики (ДВР). Отец получил приглашение преподавать на Китайско-Восточной железной дороге (КВЖД), которая тогда управлялась совместно Советской Россией и Китаем. А сейчас кого ни спроси, что такое ДВР или КВЖД, никто не знает!..

Служащие КВЖД имели советские паспорта и советское гражданство. Здесь было еще множество учреждений и организаций, где работали как советские, так и белоэмигрантские специалисты. Когда Китай признал РСФСР, многие служащие русские (белые) ушли с КВЖД, в знак неприятия советской власти... Вот отцу и предложили контракт. Он подумал: «Съезжу-ка я с семьей на пару-тройку лет в Маньчжурию, поработаю и вернусь... За это время закончится гражданская война, и все наладится». Кто же мог подумать, что этот год-другой обернется четвертью века!

Что касается Дальневосточной республики, то во время гражданской войны было образовано «буферное» государственное образование между Советской Россией и Японией. Эта республика была, по сути, советская, которая управлялась из Москвы. Единственная разница была в том, что в ДВР были и большевики, и меньшевики, и эсеры, и кадеты — все партии. Я только лет 10 назад, будучи на гастролях в Чите, узнал, что мой отец — Леонид Францевич Лундстрем — был членом Думы и отвечал за всю культуру республики. Для меня это было открытием...

— А где теперь тот старый Советский Клуб в Шанхае?

— Сейчас эту улицу расширили, сняли всю переднюю линию домов, построили виадуки, авторазвязки, возвели небоскребы, ничего от прежнего не осталось. А вот Немецкий клуб остался! Стоит по-прежнему. Мои друзья никак не могли найти дом, в котором я жил, пока я сам не поехал. Но тут была одна трудность: я-то помню названия улиц и районов по-французски и по-английски, как они и назывались в 30—40-е годы, а после 1949 года все улицы были переименованы на китайский лад, и ни один шофер не знал, какие улицы я называю! И вот когда поехали на машине, я сразу нашел это место. Мои помощники страшно были удивлены: «Как это вы все так хорошо помните?» А как же не помнить? Мы в свое время тут нашумели! Мы ведь приехали сюда из Харбина в 1936 году мальчишками, были жуткими энтузиастами. Мне было 20 лет! А через четыре года мы стали лучшим биг-бэндом в Шанхае.

— Как случилось, что вы занялись музыкой? Ведь ваш отец был профессором-физиком...

— Дело было в Харбине. Мы с братом росли в интеллигентной семье, дома часто музицировали: отец играл на рояле, мать хорошо пела, я обучался игре на скрипке. Брат играл на саксофоне и фортепиано. В Харбине тогда было много музыкальных и театральных учреждений: опера, филармония, оперетта, различные хоры, камерные ансамбли. Город буквально дышал культурой. Оперных певцов, например, приглашали из московского Большого театра, из петроградской Мариинки. Многие музыканты, оказавшиеся в эмиграции, играли в Харбинском симфоническом оркестре. Это были музыканты, которые выступали в свое время в Петербурге, в оркестрах Императорской оперы, в дворцовых оркестрах. В Харбин дважды приезжал С. Лемешев, бывал с гастролями А. Вертинский...

Но, честно говоря, я любил потанцевать и «пофокстротировать». В 1932 году я поступил на электромеханический факультет харбинского Политехнического института. (Кстати, моей курсовой работой был мост через конкретную реку. Не знаю, построили ли потом этот мост.) Я тогда всерьез увлекался новинками эстрады, часто заходил в музыкальный магазин, чтобы прикупить стопку новых пластинок. Вот так впервые в магазине услышал ошеломляюще новое звучание, отличный ритм оркестра Дюка Эллингтона. Тогда это имя было никому не известно. Благодаря великому американцу я «заболел» джазом на всю жизнь. Мы с друзьями прослушали эту пластинку, наверное, сотни раз. Я сам написал несколько аранжировок популярных пьес, все на слух. Показал брату и приятелям. И мы решили организовать молодежный биг-бэнд. Это было 1 октября 1934 года. Мы выступили на Розовом балу в ХСМЛ (Христианский Союз Молодых Людей — Л. Ч.) с небывалым успехом. Тогда же появились стихи:

«Олег и Игорь, славный малый, шалун, велотрюкач удалый,

Лат, Мин, Витюха с Вовой-братом, Алеша, Уманец с Онаном...

Взрослели, в Сунгари купались. Луисом, Дюком увлекались...

Так средь учебы и проказ студенты создали свой Джаз!»2.

Набор инструментов был стандартным для начала 1930-х годов: три саксофона (А. Онопюк [Онан], Вл. Серебряков [Вова-брат], И. Лундстрем), две трубы (Вит. Серебряков [Витюха], А. Котяков [Алеша]), тромбон (А. Миненков [Мин]) и ритм-группа (А. Гравис [Лат] — контрабас, банджо, И. Уманец — ударные и О. Лундстрем — рояль). Всего 9 человек. Когда стали выбирать руководителя, ребята неожиданно проголосовали за меня. Наверное, сказался мой смелый опыт аранжировки. В том первом составе оркестр просуществовал несколько десятилетий… Хотели поиграть на танцах, а потом заняться делом. Не думали, что это на всю жизнь.

———————————————

2 Сомова М. Л. Оркестру Лундстрема — 60 лет. // Русские в Китае (1898—1995). № 1, — Свердловск, 1995. — С. 5.

— А кто из первого состава у вас еще играет?

— Осталось нас только трое: Анатолий Миненков и Александр Гравис. Оба они на пенсии. Саша Гравис — мой друг с детства. Гравис говорит: «Мой отец бежал из царской России на КВЖД, в Маньчжурию. Стал лучшим в Харбине закройщиком». Сына он отдал учиться в советскую школу, и мы с ним сели за одну парту в первом классе. Потом пересели на последнюю. Затем вместе пошли в коммерческое училище... Вскоре там открыли музыкальные классы, причем совершенно бесплатные: скрипка, виолончель, фортепиано. Мы с ним пошли учиться играть на скрипке.

— Почему вы не вернулись в СССР?

— В СССР в феврале 1935 года вернулся наш отец, а мы были музыкой увлечены. Мы быстро стали популярными, нам нужно было контракт выполнить, который уже был подписан, да и институт нужно было закончить. Поэтому было решено, что на родину вернутся отец с матерью, а мы — вслед за ними. В 1932 году в Маньчжурии было образовано государство Маньчжоу-Го. По сути, это была оккупированная японцами территория Северо-Восточного Китая. Хотя японцы первое время нас побаивались, все же они не любили русских, особенно советских. Они говорили, что с китайцами разберутся, а потом и за нас возьмутся. Началось тихое вытеснение русских с КВЖД и даже выселение из домов (эти дома занимали японцы). Появились слухи о том, что русских парней будут призывать на японскую службу... Поэтому многие тогда бежали от японцев в Шанхай, Циндао и другие города. Нам с братом закончить Политехнический институт не удалось: в 1935 году СССР вынужден был продать свой пай КВЖД марионеточной власти в Маньчжурии. Новые хозяева-японцы переименовали Политех в институт Святого Владимира (а мы были воспитаны в духе атеизма, это было для нас совершенно нетерпимо), были введены новые порядки. Жизнь в Харбине осложнилась. Одни возвращались в СССР, другие переезжали в Шанхай. Мать не захотела оставлять нас одних, и в Шанхай мы приехали уже без отца: к тому времени он уже был в Союзе.

— Неужели он не знал обстановку в СССР?

— Просто он был нормальным человеком, считал, что в СССР не сажают просто так, ни за что. Возвращение на родину родители планировали давно, но отъезд все откладывали — пугала неизвестность. Перемены на КВЖД ускорили принятие решения. Договорились: как только отец устроится — сразу вызовет нас. Его направили на работу в Ростов-на-Дону, он стал доцентом Института физики (занимался проблемами ядерной физики). В одном из писем отец сообщал, что вот-вот должен решиться вопрос с жильем, и мы снова будем вместе. Больше писем от него не было. Поначалу мы думали, что это связано с его болезнью (ишиас, последствия остеохондроза), что он наверняка тяжело болеет, а может, даже умер. Только после смерти Сталина мы узнали, что в 1937 году отца арестовали и в 1944-м он погиб где-то в лагерях на Урале.

— Вернемся к Шанхаю. Вы сразу его покорили?

— Нет. До этого нужно было еще многое пережить и победствовать. В 1935 году мы отправились в Шанхай на разведку: трубач Котяков, тромбонист Миненков и я. Тогда в 1930—40-е годы Шанхай был одним из мировых центров развлекательной индустрии. Здесь жило несколько десятков тысяч русских, тысячи французов, американцев, англичан, японцев, множество эмигрантов из Западной Европы (бежавших от гитлеровского режима). Среди этих людей было немало музыкантов.

Как раз в это время в Шанхае был знаменитейший трубач и аранжировщик, проработавший впоследствии у Каунта Бейси тридцать лет, Бак Клейтон. У него был свой биг-бэнд, который играл на собачьих скачках в боллруме (ball-room), что дословно означает «бальный зал». Тогда весь мир с ума сошел от джаза и фокстротов. Этот боллрум пользовался большой популярностью. Для нас слушать Бака Клейтона было все равно что услышать живого Армстронга! Туда пускали только по билетам, так мы деньги стреляли у моей тетки, и каждый вечер ровно в 8.00 появлялись на «Канидроме», сидели раскрыв рты до 12 ночи, слушали аранжировки и виртуозное выступление Бака Клейтона. И представьте себе, Бак Клейтон нас запомнил! Много лет спустя, когда я в 1991 году с оркестром приехал на концерты в США, он узнал меня и Котякова — постаревших, седых, — заплакал, бросился нам на шею!

После такого «заряда» мы уже не могли не играть. Кроме того, мы обнаружили, что музыкантов в Шанхае не хватает! Но обстановка была сложной, у всех в семьях были большие прорехи в бюджете, родители потеряли работу. Мы перебирались в Шанхай поодиночке. Кто раньше, кто позже, но к середине 1936 года вся наша «девятка» жила и работала в Шанхае. Ребята по одному, по двое работали в кафе, в небольших отелях, в кинотеатрах, ездили на халтуры в Пекин, Гонконг, Циндао. Но вот нам повезло. После целого ряда попыток мне удалось раздобыть скромный контракт с «Yanqtze Hotel», где мы должны были играть «пятичасовые танцы», которые начинались в 17.00. Конечно, на ночных танцах мы заработали бы больше. Но даже этот контракт обеспечил нам вполне приличный доход. Его хватало на еду и комнату во французской концессии.

Играли мы популярные американские песенки, а также наши, советские, которые я начал аранжировать. Звуковое кино только начиналось, ленты были, в основном, американские. Были среди них и музыкальные (например, «Бродвейская мелодия»). Мы подхватывали все мелодии по слуху. Хотя в танцзалах работали несколько десятков оркестров, включая американские, мы были нарасхват. Мы реагировали на изменения в музыкальном репертуаре быстрее. И потом мы жуткими энтузиастами были, могли работать много часов подряд без отдыха. Шанхай трудно было чем-либо удивить, но, кажется, нам это удалось.

На летние месяцы мы перебирались работать в Циндао, модный морской курорт на Шаньдунском полуострове. В июле 1937 года началась японо-китайская война, которая задержала нас в Циндао до весны 1938 года. Мы подумали: «О, японцы уже тут! Нужно перебираться в Шанхай».

О нашем русском биг-бэнде писала англоязычная, русская, китайская пресса, со всех сторон сыпались приглашения выступить с концертами. Состав оркестра расширился до пятнадцати—семнадцати исполнителей. Через некоторое время нас пригласили в самый популярный и демократичный «боллрум» в Шанхае, в «Мажестик». В нем мы отработали два с половиной года. Никто не работал там так долго. Играли популярные мелодии Гершвина, Джерома Керна. В чем-то они были созвучны песням Дунаевского, и я подумал: наша музыка не хуже? Сделал аранжировку мелодии к фильму «Дети капитана Гранта», появившемуся в Шанхае в 1939 году. Она имела огромный успех. После этого мы решили больше включать в репертуар отечественной музыки. Когда «Совэкспортфильм» завез в Китай «Веселых ребят» с песнями Утесова, я не долго думая сделал на их основе обработку для своего биг-бэнда, а наш вокалист исполнил эти песни на русском языке. Это принесло нам известность не только среди любителей джаза, но и среди профессиональной музыкальной критики.

Как-то в Шанхай приехал крупнейший американский музыковед, появляется в «Парамаунте», где мы играли, и не верит своим ушам: мы играем русский джаз в полном смысле этого слова! Они-то, американцы, считали, что русские за своим «железным занавесом» и знать ничего не знают. А оказывается, у них и джаз есть. И Утесов никакой не пропагандист, а прирожденный шоумен. Оказывается, они там веселятся, шутят и смеются. Впоследствии я сказал на юбилейном вечере Утесова: «Леонид Осипович ... еще живя в Китае, я знал: не будь вас — не было бы и нас!» Он был очень тронут.

— Как в Шанхае относились к русским?

— Как к полудешевой рабочей силе. Шанхай был разделен на 2 концессии (полуколонии) и китайский город. Иностранная рабочая сила ценилась очень высоко (англичане, американцы, французы). А русские стоили недорого. Такие же специалисты, но только с английскими и американскими паспортами считались дорогой рабочей силой. Поэтому многие с охотой брали на работу русских специалистов. Им платить можно было меньше, чем европейцам, а работали они не хуже, а даже лучше.

В Шанхае была целая колония русских. Были целые улицы, где селились исключительно русские. Здесь были русские магазины, гостиницы, рестораны, школы, библиотеки, в «боллрумах» в большинстве работали русские девушки. Было диск-кафе. Так там все подавальщицы были русские девочки. Хозяин выбирал хорошеньких, они улыбались, всегда приветливо разговаривали с клиентами. Многие из тех, кто приезжал в Шанхай (центр развлечений на Дальнем Востоке), думали, что это девочки легкого поведения. Ничего подобного. В кинотеатрах русские девчонки с фонариками разводили по местам опоздавших — никто к ним не приставал. Это не были девицы легкого поведения.

То же самое касается так называемых «дансинг-герлз», которые работали на танцах партнершами. Большая часть шанхайских «боллрумов» была заполнена русскими девушками. Шанхайские «боллрумы» в корне отличались от тех, что сейчас принято называть увеселительными заведениями. Они существовали отдельно от ресторанов и казино. Туда приходили не есть-пить, а именно танцевать. В перерывах подавались исключительно прохладительные напитки. Большинство клубов были общедоступными, но некоторые считались элитарными. В них были специально отполированные до зеркального блеска полы на мощных пружинах. В роскошный «Парамаунт» не пускали посетителей, одетых «не по форме»: мужчине полагался смокинг либо фрак, женщине — длинное вечернее платье. Дамы появлялись в сопровождении кавалеров. Что касается мужчин, они могли прийти и без дамы и партнершу для танцев могли выбрать в зале среди «данс-герлз» — девушек приятной наружности. Кстати, многие из русских девушек имели образование, с ними можно было приятно побеседовать. Купив на входе билетик, одинокий мужчина приглашал на танец понравившуюся ему девушку и вручал ей билетик. За вечер у профессиональной партнерши набиралось до двух десятков таких билетиков — по одному за каждый танец. Это был тяжелый заработок. Каждый вечер после работы девушки отчитывались перед хозяином «боллрума», получая зарплату в зависимости от интенсивности работы. Кстати, в подобных заработках, популярных в ту пору у шанхайских студенток, не было никакой двусмысленности. Зная о строгих правилах танцклубов, мужчины держали себя в рамках приличий.

В конце 1930-х я начал аранжировать в стиле фокстрота китайские мелодии. Это приводило в наши залы огромное число поклонников из числа коренных шанхайцев. Честно говоря, до сих пор удивляюсь, как нам удалось тогда совместить джаз с китайской музыкальной культурой. Китайцы тогда (и сейчас) воспринимали это как нечто совершенно естественное.

— А как тогда русские относились к китайцам?

— Двояко. Тогда все иностранцы считали, что китайцы — это малоцивилизованные, малообразованные, хотя и симпатичные люди. Мы же имели другое мнение. Я мальчишкой изъездил всю Маньчжурию на велосипеде. Хунхузы (китайские бандиты) тогда европейцев не трогали. Добрее китайцев я никого не видел. Они отдавали последнее. Им самим есть нечего, а они угощают нас пампушками в сое. Народ никогда не был против русских.

Когда я говорю: «Wo ai Zhunquo, Wo ai zhunquoren» («Я люблю Китай и китайцев»), я совершенно в этом искренен. Они по-философски и добрыми глазами смотрят на нас. Вот сейчас мы пошли обедать в ресторан с Наташей (секретарь Олега Лундстрема — Л. Ч.). Все китайцы-официанты во главе с хозяйкой ресторана вышли нас приветствовать. Я говорю хозяйке, показывая на Наташу: «Это — мой секретарь». Китайцы были сильно разочарованы. Они думали, что Наташа — моя молодая жена. В Китае очень чтут стариков, у которых молодая жена. Они не понимают, как может быть брак не по любви. А если молодая полюбила — значит, есть за что! Сейчас многие восхищаются китайскими реформами, говорят: «Китайцы умные!» Я считаю, что умные и дураки везде есть: и у нас, и в Америке, и в Китае. А вот то, что они мудрые, — это верно. Они ведь прошли сквозь колониальный режим. Европейцы считали, что в Китае дикари живут. А они сумели сохранить традиции. Вот за это я люблю китайцев и называю их мудрыми.

— Как же продолжилась ваша музыкальная карьера в Шанхае?

— В «Мажестике» нам продлевали наш контракт много раз, пока нас не пригласили в «Парамаунт» (Рагаmount). Он считался самым фешенебельным «боллрумом» того времени, да и сейчас очень популярен. По утрам я всегда читал русские и английские газеты. В англоязычной «North China Daily News» была помещена реклама: «Парамаунт боллрум»: у нас играет приехавший из Москвы биг-бэнд Олега Лундстрема». Говорю управляющему: «Но мы из Харбина?» Он отвечает вопросом на вопрос: «Вы — гражданин Советского Союза?» — «Да!» — «А дальше наше рекламное дело». Контракт был уже подписан. Делать было нечего, пришлось примириться.

В Шанхае нам жилось безбедно, мы буквально купались в лучах славы. Но все равно тянуло на родину.

— А что для вас была родина? Ведь вы не знали СССР?

— Этот вопрос мне часто задают. Родители стремились в Россию всегда. Для нас не существовало выбора. Родина одна. Мы многое знали по рассказам родителей, учились в советской школе, читали советские газеты. Мы знали: Родина одна. Поэтому еще в 1937 году мы решили вернуться домой. Приехал я в Шанхай, в наше Генконсульство, записался на прием. Консул Никита Григорьевич Ерофеев спрашивает: «Какие проблемы?» У меня, говорю, целый оркестр, японцы, мол, наглеют, недавно были бои на озере Хасан. Так что — хотим на родину. Консул нам отказал. «Понимаете, — говорит он, — сейчас там каких-то троцкистов поймали, выдача виз временно прекращена». По сути, он нам тогда жизни спас. Хороши бы мы были, если бы в тот год вернулись.

— А каковы были отношения между белыми и советскими эмигрантами?

— По моему мнению, эмиграция самоупразднилась в день начала Великой Отечественной войны. В тот день всей толпой ринулись в консульство — очередь аж на мосту стояла! Все хотели на фронт, нужно защищать Родину. Мы в первый же день всем оркестром подали заявление в консульство — просили всех нас отправить на фронт. Через два месяца немцы уже были под Смоленском, я опять пришел в консульство. И опять вышел на Ерофеева! Он спросил: «Какие проблемы?» — «Просим всех нас немедленно отправить на фронт!» — «Ну молодцы, патриоты!.. Передайте вашим музыкантам: с фашистами справятся и без вас. Вы здесь нужнее». Так он снова нас спас. Я потом услышал от знакомого, будто Ерофеев говорил: «Таким успехом пользуется наш оркестр советский, и вдруг его на убой». Я лишь спустя годы понял, что он тогда для нас сделал. Ведь наш горячий патриотизм могли иначе истолковать в компетентных органах, тем более что мы выросли за границей. Сейчас я думаю — это судьба.

А что касается многих русских эмигрантов, так они в наш Советский клуб (клуб граждан СССР, союз возвращенцев — Л. Ч.) прямо партиями приходили записываться. Тогда перелом в сознании произошел. Все считали, что нужно защищать свою землю от врага.

А мы решили: в такое тяжелое время профессия музыканта вряд ли найдет применение на родине. Мой брат, Толя Миненков и я поступили в Шанхайский Высший Технический Центр, где преподавание велось на французском. Мы изучали французский язык (даже брали частные уроки) и одновременно — высшую математику. Тогда же я всю французскую литературу прочел на французском языке. В 1944 году я стал архитектором, а Игорь — инженером-строителем. Дипломы защищали на французском.

Меня часто спрашивают: «Вы, наверное, жалеете, что столько времени попусту на всякие институты потратили?» Ничего подобного. Высшую математику я дважды проходил. Один раз по-русски, другой раз по-французски. Когда мы уже были в СССР, как-то приехали с гастролями в Караганду. И там встретили бывших харбинцев, они ехали на Целину. Среди них был педагог из политеха, он вел у нас высшую математику. Он тогда сказал: «Я соболезную! Какой из вас должен был выйти математик!»

Во время войны они днем учились, а вечером работали, старались помочь Родине всем, чем могли. Тогда на свои деньги оркестр стал издавать газету «На Родину!», передавал в фонд Красной Армии сборы от концертов. В честь Дня Победы Олег Лундстрем написал пьесу «Интерлюдия», которая до сих пор в репертуаре коллектива.

— Во время войны было трудно: инфляция съедала все заработки. На авеню Фош (Foch Avenue, ныне Yanqan Zhonlu) находились самые популярные «боллрумы» — «Казанова», Гринспото» и другие. Мы подписали контракт с «Гринспото», а через месяц деньги превратились в гроши. Я был не только руководителем, но и менеджером оркестра. Прихожу к хозяину. Сидит бледнолицый китаец. Я говорю: «Мистер Ли, сейчас жуткая инфляция. Мои музыканты попросили меня, чтобы я поговорил с вами о прибавке к жалованью или о начислении процента за инфляцию». Он вытаскивает браунинг, заряжает, кладет его на стол: «Скажите вашим музыкантам, что я не советую им просить прибавки». Все приуныли. Делать нечего, до конца контракта месяца 2 оставалось, Прошло несколько дней. Мы вечерами 45 минут играли, затем 15 минут отдыхали. Только сели отдохнуть, вдруг раздается бешеный взрыв, и мы оказываемся на улице. Дым рассеялся, заходим: от этого «боллрума» остались одни руины. Хорошо, что инструменты были в руках. Оказалось: две группы гангстеров не договорились друг с другом. «Боллрум» перестал существовать.

Во время войны ребята распространяли газеты «На Родину» и «Новая жизнь». Виталий Серебряков стал сотрудником этих газет. Жизнь ухудшалась, стало не до танцев, многие увеселительные заведения закрылись. Оркестр временно распался, каждый подрабатывал как мог.

Война в Шанхае окончилась в августе 1945 года. Игорь Лундстрем возглавил молодежную организацию советских граждан — Советский спортивный клуб. Летом 1947 года городское собрание совграждан избрало Совет, в который вошли и двое лундстремовцев — Виталий Серебряков и Игорь Лундстрем. Оркестр теперь состоял из 19 человек. Готовился новый репертуар из обработанных в джазовом стиле советских песен и композиций. Оркестр на общественных началах играл на концертах для возвращающихся в СССР советских граждан.

Олег Леонидович продолжает:

— В 1947 году вышел указ Сталина, по которому проживавшим на чужбине советским гражданам предоставлялась возможность вернуться на родину. Мы стали собирать вещи. Вновь подали заявление в Генконсульство.

— Но ведь вы тогда могли уехать и не в СССР?

— Мы могли отправиться в любую страну мира.

Например, талантливый шанхайский джазмен Серж Ермол (Сергей Ермолаев), мой приятель и «конкурент», уехал тогда в Австралию, половина русских уезжала в Штаты. Масла в огонь подлил генконсул Ф. Халин. Он сказал мне тогда: «Олег Леонидович, что вы так торопитесь вернуться?

Там разруха. И вообще, вы туда приедете, а вам, может быть, и не придется музыкой заниматься». А войну-то кто в сорок пятом выиграл? Тогда авторитет СССР в мире был очень высок, мы гордились своей страной. Авторитету Сталина мог бы позавидовать любой государственный деятель. Вот мы и рвались домой. Рассуждали так: раз в России разруха, стране не до джаза и надо дома строить, будем строить дома. Весь оркестр, между прочим, готов был идти в строители.

— А знаете, Олег Леонидович, недавно в Шанхае были бывшие белоэмигранты — семья Ольги и Михаила Николаевых (им под 80 лет). Они после войны уехали в Австралию и позднее в США. Сейчас они имеют американское гражданство. Но забыть шанхайское детство и юность не могут. Они очень хорошо помнят ваши выступления. В частности, Михаил сделал Ольге предложение под оркестр Лундстрема в «Парамаунт». Это было в начале 1940-х годов!

— Вот как иногда жизнь поворачивается! Но мы тогда не могли и думать о других странах. Для нас было совершенно ясно: жить нужно в своей стране, и поднимать ее из разрухи. Мы ведь ехали из Китая, где рыночные отношения диктовали свои условия: «Если это сейчас не продается, мы предложим другое». Поэтому мы ничего не боялись. Глядя на мою мать, которая, не зная китайского, лихо торговалась на рынке, я понял: главное заключается не в языковых барьерах или каких-то там условностях, а в том, хотят люди договориться или нет. Мы научились этому в Китае задолго до перестройки и Горбачева. Если хотите, мы были готовы к трудностям более, чем кто-либо другой. Единственное, к чему мы не были готовы — это к репрессиям и борьбе с космополитизмом. Но нам повезло. Мы были очень молоды и верили в себя!

Из Шанхая оркестр уезжал в полном составе. На пароходе «Гоголь» 21 октября 1947 года третья партия репатриантов, в которой были и лундстремовцы, отбыла на родину. Сначала была Находка — пункт по распределению переселенцев.

— Сразу по прибытии, — рассказывает Олег Леонидович, — мы дали концерт для наших охранников в японских лагерях. Это была удача для нас, поскольку нас сразу зауважал начальник по распределению тов. Пискун. Я осмелел и стал просить его подыскать нам город с консерваторией. Из всех доступных для репатриантов городов консерватории имелись только в Казани и Свердловске. Я выбрал самый западный город, поближе к центру — Казань.

Здесь поначалу было решено превратить оркестр в Эстрадный оркестр Татарии при национальной филармонии. Однако в 1948 году вышло постановление ЦК ВКП(б) «Об опере «Великая дружба» В. Мурадели. На совещании в Москве было объявлено, что «джаз народу не нужен»3. Коллектив вынужден был пойти на раздел: кто работал в оркестре оперного театра, кто в ресторанах, кто в кинотеатрах. Приходилось подрабатывать и на похоронах. Часть оркестрантов стала учиться в Казанской консерватории. Серебряков и Миненков ушли в «инженеры». Олег Лундстрем в начале 1950-х заведовал музчастью драмтеатра имени Качалова. Там же Олег Леонидович познакомился со своей будущей женой Галей.

«Я вовсе и не собирался заводить семью, — говорит он. — Но она забеременела, и я, как честный человек, женился. А тут моя Галя, не сказав мне ни слова, сделала по знакомству аборт. Да так, что у меня нет детей. Я вот все думаю о консуле Ерофееве: это замечательный человек. Он лет на 10—12 старше меня, недавно умер, в возрасте 90 лет. Пенсионером. Совсем одинокий, всех похоронил. Это трудно в такие годы. Казалось бы, нужно радоваться, что Бог дал жизнь длиною в 90 лет, но когда вы всех потеряли... Иногда думаешь: хорошо, что у меня целый оркестр детей...»

Концертной деятельностью оркестр начал заниматься в 1959 году от Росконцерта. Возник «Татарский джаз». К тому времени Олег Леонидович закончил Казанскую консерваторию, где изучал татарский фольклор. Он сделал несколько удачных обработок татарских мелодий в джазовой манере. Написал симфонию и сюиту на татарские темы и «много чего еще». В 1956 году они с огромным успехом выступили в Москве. О них заговорили, начали писать в газетах. На Московском фестивале молодежи и студентов в 1957 году оркестр выступил с триумфом, восторгам иностранцев не было конца. Начались гастрольные поездки, выступления на джазовых фестивалях в Таллине, Варшаве, Праге. Музыканты переехали в Москву.

— Олег Леонидович, как это вас выпустили за границу? Не боялись, что вы не вернетесь?

—————————————————

3 Олег Лундстрем — живая легенда. — М., 2001. — С. 11.

— Нас долго за границу не выпускали, это правда. И вот однажды приглашают нас в Чехословакию на фестиваль. Собрался партком. Судили-рядили. После совещания в отдельной комнате вышли, говорят: «Наверное, придется отказаться от этой поездки: мы не успеваем оформить ваши документы». Ладно, нельзя так нельзя. Проходит немного времени, приходит запрос на нас из Ньюпортского международного фестиваля джазовой музыки, одного из самых известных в Штатах. Тут началась самая настоящая паника. Опять отказали, а американцам объяснили: что, мол, те слишком поздно обратились. Но американцы — ребята дотошные, тут же написали приглашение на следующий год, фестиваль-то ежегодный. Пришел опять запрос из Чехословакии: международный фестиваль, нужен оркестр Лундстрема. «Росконцерт» уже не знает, что отвечать. «В чем дело?» — спрашиваю. «Ну как же, вы ведь из-за границы приехали. Они боятся, что вы в Чехословакии останетесь». Уезжаем на очередные гастроли. Вдруг звонок: «Олег Леонидович, вас вызывают в ЦК». Приходим в ЦК. Нас встречают, проводят в кабинет, без всяких очередей. Сидит доброжелательный человек, говорит: «Мне пришло письмо из «Росконцерта», вас посылают в Чехословакию. Только они не знают, кого руководителем группы сделать. Я считаю, что нужно назначить вас. Вы жили за границей — уважаемый человек». Вышли, мой директор говорит: «Случилось нечто непредвиденное, произошел какой-то важный поворот. Я в этой системе прожил всю жизнь». А на самом деле нашелся человек, который мне поверил.

Был еще человек, который просто обожал джаз, — зав. отделом музыки в ЦК Курпеков. Я только недавно узнал, что он не просто был любителем джаза, а «джазоманьяком». Покупал «на ребрах» пластинки. К нам очень хорошо относился. Всегда рисковал, потому что тогда джаз считался «музыкой толстых».

Я живу по принципу: «Мир не без добрых людей». Самое главное — разглядеть человека в человеке. Нужно только верить в лучшее. Я стал сторонником Вернадского. То, что раньше в моей заграничной жизни мне казалось случайностью или простым стечением обстоятельств, оказалось просто предначертанием свыше. Фактически от меня мало что зависело. Наша биосфера запрограммирована. Нужно только быть Человеком. В любых обстоятельствах...

Примечания:

При подготовке интервью к печати были использованы следующие материалы:

1. Олег Лундстрем — живая легенда. — М., 2001.

2. Сомова М. Л. Оркестру Лундстрема — 60 лет. // Русские в Китае (1898—1995). № 1. — Свердловск, 1995.

3. Тогда в Шанхае. // Огонек. Апрель, 9. 2001.

4. Вспоминая жизнь ССК в Шанхае. // Русские в Китае. № 6. — Свердловск, 1996.

5. Памяти музыканта Сержа Ермол. // Русские в Китае. № 7. — Свердловск, 1997.

6. Интернет-ресурсы об Олеге Лундстреме.

7. В первой встрече принял участие М. Дроздов, председатель «Русского клуба в Шанхае».

Написать отзыв в гостевую книгу

Не забудьте указывать автора и название обсуждаемого материала!

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2004

Главный редактор: Юрий Андрианов

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев