|
|
И ОН ДОСТИГ
ПРЕСТОЛА,
И СТАЛ ОН КОРОЛЁМ…
Наверно был бы он, когда б достиг
престола,
Великим королем…
«Гамлет», акт V, сцена 2. (Пер. К.Р.)
Чего только не поменялось за 400 лет... И по
такому неофициальному поводу, как
четырёхсотлетие литературного произведения1,
порой натыкаешься на совершенно неофициальные
мысли…
Уже никто не верит, что произведения,
приписываемые Шекспиру, действительно написаны
Уильямом Шекспиром, актёром и мелким театральным
деятелем елизаветинской эпохи. Круг
конкурирующих гипотез, кто мог бы быть
настоящим(и) автором (ами), однако же, давно
отстоялся; лидирует то одна из них, то другая2 — и
приходится признать, что Шекспир тем самым
постепенно оказывается сродни Гомеру: «Илиада»
есть, «Одиссея» есть, но кому вздумается
спрашивать, Гомер ли их сочинил (слово написал
— и то оказывается неуместным). «Одиссея», как и
«Гамлет», принадлежат всему человечеству; вопрос
авторских прав по отношению к таким
произведениям неожиданным образом отпадает.
Приходится признать, что Гамлет
оказался первым героем европейской культуры
(слово литературы было бы, конечно, слишком
узким.) Нет, я не знаю никаких официальных
рейтингов популярности персонажей, я даже не
уверен, что таковые когда-либо подсчитывались.
Для меня всё проще: я не вижу, кто мог бы составить
ему конкуренцию? У Дон Жуана и Фауста была
огромная фора: вековое существование в устных
народных преданиях, они и ныне не ушли в небытие.
Но первый, немало потрудившись во славу женской
красоты и мирской страсти, теперь служит по иному
ведомству: в психоанализе, журналистике да
популярной эзотерике — и как-то присмирел. Если
он по старинке посетит страницы какого-либо
произведения, то читатель неприятно удивится, до
чего же он сдал. Наверное, и автор-то берёт
Дон-Жуана своим персонажем, чтобы показать,
насколько он уже не тот3…
А Фауст? Где то, что пробивалось даже в
неблагосклонной легенде: страстная пытливость
ненасытного ума, гордая независимость духа?
Опошленный мудрецом Гёте, Фауст еле жив. И хотя он
тоже всё больше числится по музыкальной и
оккультной (обычно весьма недалёкой) части, хотя
и он подчас осеняет своей тенью чьи-нибудь
страницы, но от претензий на первенство
решительно отказался бы сам.
Гамлет же — мало сказать: жив… В мире
поменялось решительно всё — он почти не
изменился.
Герхард Гауптман, знаменитый драматург,
заодно завоевавший репутацию выдающегося
романиста4 — чем занят Гауптман в роковые для
Германии и всей Европы 30-е годы? Поставив
шекспировского «Гамлета» в собственной
редакции, он пишет и ставит своего «Гамлета в
Виттенберге», а одновременно с этим работает над
романом «Вихрь призвания», где «Гамлета» ставит
главный герой, исполняющий и заглавную роль;
события романа удивительным образом
переплетаются с критическим анализом пьесы.
Происходящее на сцене постепенно приобретает
неожиданный и грозный смысл. «Гамлет» становится
всё более убедительным, Гамлет — всё более живым.
Он словно берёт взаймы плоть и кровь
протагониста…
Значительно позже за то же дело берётся
восхитительный галисиец Альваро Кункейро.
Мудрый и печальный пересмешник пишет пьесу
«Мятущийся дон Гамлет, принц Датский» —
иронически точное воспроизведение не
шекспировского оригинала, а… фрейдистских
мифов. Вернувшийся из Виттенберга принц узнаёт
то, что известно всему Эльсинору: король,
которого он один считал своим отцом и любил
вполне искренне, погиб не в бою — он отравлен
собственным братом. Мнимый дядя совершает
гнусное преступление не ради власти, а ради любви
к королеве5: давней, преступной и… небесплодной.
Король на троне сменился, но Гамлет по-прежнему
остаётся наследником, только уже своего
настоящего отца. И первое, что он наследует — это
ту же преступную страсть. Король теперь обречён:
кто или что может защитить явного преступника?
Гамлет протыкает его шпагой почти, между прочим.
С матерью сложнее: над отнюдь не сыновней любовью
к собственной матери (между прочим, освящённой
древними скандинавскими обычаями) неожиданно
берёт верх презрение. Падшая королева, не обретя
третьего мужа, пронзена вслед за вторым. А
Гамлету становится и скучно, и грустно. «Офелия
или смерть» — это только слова, выбора нет.
Верёвку он привязывает к зубцу крепостной
стены… Торжествуют не порок и не добродетель, а
эдипов комплекс.
При чём тут Шекспир? — возможно,
спросите вы. А чей сын шекспировский Гамлет?
Почему Гертруда, не успев снять траур, выходит
замуж за брата-отравителя? Их отношения должны
были перейти опасную черту уже очень давно, не
правда ли? Да и движет принцем Датским скорее
презрение, чем месть, — а почему он настолько
презирает свою счастливую мать6? Не берусь ни на
чём настаивать, но не всё ясно у Шекспира, далеко
не всё. И, может быть, самое главное: на совершенно
ином фоне и при совершенно иной интриге герой
пьесы Кункейро (как-то неуместно слово трагедия)
— всё тот же. Его голос, его речь вполне
узнаваемы, а объяснение с Офелией (довольно живой
и бойкой красоткой) могло бы войти в какой-нибудь
шекспировский апокриф.
У меня нет никакой возможности говорить
о сценической жизни трагедии. Она необозрима. Не
знаю, как в Азии и Африке, но в Европе, обеих
Америках и Австралии «Гамлет» ставится везде и
постоянно. Тем не менее, я льщу себя надеждой, что
лучшую постановку трагедии я видел (конечно,
лучших много…), причём у нас, в Новосибирске. В
театре Сергея Афанасьева некогда шла пьеса «Сны
Гамлета. Размышления о постмодернизме», и
главную роль — или дубль главных ролей — играли
братья-двойники Юрий и Николай Дроздовы. Вечная
проблема всех постановщиков и вечная мечта всех
режиссёров: представить на сцене этого
двоящегося героя — философа и фехтовальщика,
принца и ваганта, умника и безумца, Гамлета —
«быть» и Гамлета — «не быть» — осуществлялась
самым простым и очевидным образом: на сцене почти
постоянно находились два актёра, распознаваемые
только по тому, что один был в белой рубахе,
другой в чёрной. Ничего более реалистичного и
фантастичного одновременно7 на театральной
сцене я не видывал и, вероятно, уже не увижу. А
рядом с этим «главным чудом» процветали и
«меньшие чудеса»: двойной каскад режиссёрских
находок и актёрских удач 8…
Все чудеса можно объяснить очень просто.
Четырёхвековая трагедия всегда была как-то
неправдоподобно современна. Кеннет Бранах
снимает свой превосходный фильм9 в костюмах и
декорациях XIX века, полностью сохраняя при этом
шекспировский текст; оттого и фильм совпадает по
продолжительности со сценическим
представлением. Казалось бы, какие-то натяжки при
таком 250-летнем (если взять за точку отсчёта всё
тот же 1604 год — а ведь её естественно поставить
гораздо раньше) пропуске неизбежны, но даже
внимательный зритель не заметит явных
анахронизмов! В театре трагедия без всякого
ущерба для себя оказывалась барочной,
классической, романтической, символистской. С
непостижимой лёгкостью она перешагнула
теоретическую «пропасть», разделяющую модернизм
и постмодернизм (к последнему приходится отнести
пьесу Кункейро, не говоря уж о постановке
Афанасьева).
Как ни странно, но и сегодня «Гамлет»
оказывается одной из самых актуальных пьес.
Светлейший принц начинает свою партию
королевским гамбитом: первое, что он делает —
выдаёт себя за безумца. Но нам ли, едва-едва
простившимся с ХХ веком, не помнить, как легко
выигрывали свои партии против одряхлевших
республик безумные апологеты нового порядка
и нового мышления?
Чёрные отвечают своим контргамбитом.
Они начинают ловлю на живца, выбрав в качестве
приманки самую соблазнительную рыбку
королевства,— идея не нова и не подведёт. Как
естественно поддаться на эту уловку — как
нестерпимо любить в окружении всевидящих и
слышащих стен — и что может быть современнее?
Как нормальна сегодня очередная
комбинация Гамлета: пьеса-провокация! — почти
детектор лжи для присутствующего тут же
братоубийцы?
И как неотразим ответный ход Чёрных:
выслать смутьяна «для его же блага» — да и
разделаться с ним там, где он никто…
Что естественнее при наших tempora et mores,
нежели выбор королевы Гертруды, от воплощения
всех добродетелей перебегающей на ложе порока?
Не то ли в 90-е сделала московская творческая
элита? Как быстро, как охотно она отвратилась
от всех идеалов, устроив гонку за низостью10!
И никак не стареет главный конфликт
пьесы: вовсе не месть за убитого — то ли отца, то
ли дядю — вовсе не попытка отстоять правое дело
против заведомо превосходящих сил, вовсе не
обречённость лучших и достойнейших в коридорах
власти… «Быть или не быть?» — вот он, неизменный
вопрос.
Быть или не быть — таков вопрос;
Что благородней духом — покоряться
Пращам и стрелам яростной судьбы
Иль, ополчась на море смут, сразить их
Противоборством?..11
Гамлет как будто вкладывает в свой
вопрос очень простой смысл: перед ним стоит выбор
между «покоряющимся» философом и
«противоборствующим» фехтовальщиком (хотя ещё
жив даже жалкий Полоний, ясно, что рано или поздно
шпагу придётся обнажить). Но философ — это его
последний шанс! — немедленно поднимает вопрос
выше:
Умереть, уснуть —
И только; и сказать, что сном
кончаешь
Тоску и тысячу природных мук,
Наследье плоти, — как такой
развязки
Не жаждать? Умереть, уснуть. —
Уснуть!
И видеть сны, быть может? Вот
в чем трудность;
Какие сны приснятся в смертном сне…
Кто снес бы плети и глумленье века,
Гнет сильного, насмешку гордеца,
Боль презренной любви, судей
медливость,
Заносчивость властей и оскорбленья,
Чинимые безропотной заслуге,
Когда б он сам мог дать себе расчет
Простым кинжалом? Кто бы плелся
с ношей,
Чтоб охать и потеть под нудной
жизнью,
Когда бы страх чего-то после смерти —
Безвестный край, откуда нет возврата
Земным скитальцам, — волю
не смущал,
Внушая нам терпеть невзгоды наши
И не спешить к другим, от нас
сокрытым?
Итак, «уснуть, и видеть сны»!
А ведь это уже совершенно «наш», совсем
недавно возникший выбор-вопрос: между
реальностью действительной и реальностью
виртуальной! Разве мало теперь охотников спать и
видеть сны — перед монитором или с проколотой
веной?
А что было за час до текущего момента? —
за гамлетовский час: «…нет и двух часов, как
умер мой отец. — Нет, тому уже дважды два месяца,
мой принц…»
За час до этого смысл был иным. Искусство
«уснуть и видеть сны» жило и процветало на благо
«насмешливым гордецам, медлительным судам и
заносчивым властям». Кто стал бы спорить, что
«Дания — тюрьма»? А много ли было охотников
перешибать плетью обух? Ведь когда наших юношей
гнали в Афган, в те же самые годы можно было
слушать Бетховена в исполнении Народного
артиста СССР, лауреата ленинской премии
Святослава Рихтера — которого, по его
собственному признанию, «политика никогда не
интересовала»!.. Кто, промолчав в ответ на «быть
или не быть», отвечал на второй гамлетов вопрос:
«Что ему Гекуба… чтоб о ней рыдать12?»
Но… разве сам Гамлет сумел ответить
лучше? Что он на самом деле выбрал: быть или не
быть — если в результате его выбора остаётся
забрызганный отравой и кровью зал, а Фортинбрас,
потирая руки, с постной миной произносит:
…Скорбя, свое приемлю счастье;
На это царство мне даны права,
И заявить их мне велит мой жребий.
Что он на самом деле выбрал, если его
«быть» так быстро превращается в «не быть», а
сумевшие «уснуть и видеть сны» дожили до седин?
Что ныне значит «быть»? Может, вы знаете?
Написать
отзыв |
