Вячеслав РУМЯНЦЕВ 

КТО ОН, ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ? 

О проекте
Проза
Поэзия
Очерк
Эссе
Беседы
Критика
Литературоведение
Naif
Редакция
Авторы
Галерея
Архив 2002 года

XPOHOC

Русское поле

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

МОЛОКО

РуЖи

БЕЛЬСК

ПОДЪЕМ

ЖУРНАЛ СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

РОССИЯ

МГУ

СЛОВО

ГЕОСИНХРОНИЯ

Розыски ведет Владимир Маканин

Василий Аксенов как-то (давно уже) сказал во время телевизионной беседы про Маканина: это - современный писатель, которого он читает, выделяя из длинного списка пишущих. Вскоре после этого высказывания я взялся за только-только вышедший рассказ «Кавказский пленный». Глаза бегают по строчкам, а сам я в недоумении: что тут особенного! И слог, как мне показалось, нечеток, и образы размыты, и гипербол с метафорами не хватает в сравнении с какой-нибудь Татьяной Толстой. Не понимаю!

Так и читал до конца, а уже в самом конце рассказа вдруг в моей душе вырос помимо моей воли, где-то очень глубоко внутри, бессознательно, пророс и расцвел пышным цветом цельный образ бессмысленной войны, образ, надо заметить, гораздо более ясный, чем те, которые украшены мириадами гипербол. Таким маршрутом, через хребты Кавказа, Владимир Маканин подступался к поиску героя нашего времени, то есть тогдашнего «времени подлецов и негодяев».

Сегодня, после первой чеченской войны и уже после завершения второй военной операции в Чечне («Вторая анти-террористическая» - звучит словно вторая мировая) особенно интересно перечитать этот рассказ. Не столько героев нынешних с тогдашними сравним, сколько себя самих, свои взгляды на происходившее и ныне творящееся.

Образы в рассказе «Кавказский пленный», конечно, достаточно прописаны. Но мимоходом брошены: и солдат Рубахин, и Вовка-стрелок, и одинокая истомившаяся по мужику женщина, и удушенный главным героем молодой красивый кавказец, и старшина Береговой (будто генерал-космонавт), и подполковник, продающий боевикам оружие (а может быть, тут дело в семантике слова: раз боевое оружие, то его надо продать боевикам), - все портретно точно. Правда, краски размыты, как во сне бывает. Это значит, что писатель пишет то, что видит скольжением мысли. Он не выдумывает, не сочиняет, а как гитару, настраивает себя на лад будущего рассказа и списывает оттуда (да, именно: ОТТУДА), списывает теми словами, какие под руку подворачиваются.

А если по существу говорить, то рассказ, конечно же, логически сконструирован, четко продуман, сочинен, придуман. Сюжет его опирается на первоначальную архаичную психическую форму, которую можно было бы обозначить как «Подвиг Сизифа». Первой известной нам реализацией этого сюжета является одноименный миф о Сизифе. Герои рассказа в течение всего авторского повествования совершают множество различных действий, сопряженных с риском для жизни: и товарища хоронят, и боевика убивают. А в конце текста выясняется, что ничего-то они не достигли: на том же месте машина, ни на сантиметр не сдвинулась с перевала. Да и перевал как место разрешения всех конфликтов рассказа Маканин, видимо, выбрал сознательно: Сизиф докатывал камень до вершины, и он оттуда скатывался. Сизифа боги наказали за то, что он открыл их тайну. А в рассказе "Кавказский пленный", в самом его финале солдат Рубахин силиться понять тайну манящих его гор и не понимает.

Исходная психическая архаическая форма, положенная в основание сюжета, диктует и особенности языка. Какие тут могут быть гиперболы с метафорами, когда суть сюжета в бессмысленности поступков героев?! Эти поступки просто-таки нельзя восхвалять и приукрашивать. Рассказ по определению должен быть выдержан в умеренных тонах. Любое употребление гипербол окажется избыточным.

«Подвиг Сизифа» диктует и все особенности структуры рассказа. Здесь завязка сюжета чрезвычайно логично и органично завершается развязкой, при том любопытном обстоятельстве, что между ними (завязкой и развязкой) сюжетная линия полностью распадается на отдельные мелкие сюжетные штрихи, - тугой канат расплетается на тонюсенькие легко рвущиеся ниточки. Фабула множественна, и читатель переживает особенное удовольствие, когда все ее нити к концу рассказа он сплетает в единый канат, ни единой не потеряв. Катарсис называется… Читательская догадка однако не требует слишком сильного напряжения интеллекта, она дается относительно легко. Только в самом конце рассказа читателю становится понятно, куда и зачем так долго ходили два солдата. Они искали и не нашли. Почему? Потому что ничего осмысленного нельзя найти на бессмысленной войне. Кто-то там наверху, кто замыслил и развязал эту войну, где-то высоко-высоко (правда, пониже Олимпа, не боги все-таки) придумал такие ее правила, что довести до конца эту войну оказывается абсолютно невозможным.

«Внутренности» рассказа составляют параллельные линии, которые, как было сказано, соединяются лишь в конце. Их переплетение в тексте и составляет главный интерес. В каждой из этих мелких сюжетных линий описывается отдельный конфликт. Пары, образующие каждый конфликт, существуют автономно, но их сочетание неминуемо создает образ главного конфликта, который напрямую (так, чтобы процитировать одним куском) в тексте не описан.

Главный конфликт рассказа, собственно говоря, сводится к военному конфликту, в котором нет главной составляющей - человеческого конфликта. Если Сизифа наказали человекоподобные боги, такие же страстные, непоследовательные, порой коварные, как люди, то замыслившие эту войну «недобоги» бесстрастны. Тут нет остервенения! Нет врага! Все частные конфликты описаны почти как бытовые. Подполковник, царящий во всей долине, с упоением беседует за сытным обедом и за чашкой чая чуть ли не с лидером боевиков, хозяином гор. Они по-деловому договариваются об обмене оружия на продовольствие. Их интересы совпадают! Купи - продам!

Солдат Рубахин буквально возлюбил в пойманного им же боевика («Возлюби ближнего своего как себя самого»). Тут Маканин обыгрывает ставшие вроде как «модными», что ли, «голубые» мотивы в отношении между мужчинами. Ну, спишем это на издержки времени написания рассказа и на такой особенный художественный прием: враг - не враг, лично глубоко симпатичен герою.

Вовка-стрелок, целясь через оптический прицел, не смеет стрелять по боевикам, что расположились у него на виду с оружием в руках, а лишь разбивает зеркало, перед которым бреется один из них. Или вот еще момент: своего бойца ефрейтора Бояркова (пьяницу, которого товарищи по оружию недолюбливают) и собственноручно удушенного боевика, молодого кавказца, солдаты хоронят на одной поляне (братская могила?). Кругом горы оружия, но Рубахин убивает пленного голыми руками! Этот акт, пожалуй, и составляет кульминацию рассказа. Полюбил человека и удушил своими же руками. Но не из-за любви, а в ходе «военных действий».

Все тут, от захоронения своего товарища в самом начале рассказа до недвижно застывшего на перевале грузовика, бессмысленно. Сизиф с большими трудами закатывает камень на вершину - камень тут же катится вниз под горку. Выхода из ситуации нет…

Но вот прошли годы. Та война окончена похабным миром. Начата и завершена вторая. Мы пережили поражающие воображение террористические акты. Пресса, поносившая ту, описанную Маканиным, войну и наших солдат в частности, та же самая пресса громогласно восхищается спецназовцами, освобождавшими заложников «Норд-оста». Казалось бы, тема исчерпана. Ан нет, только теперь, через годы после выхода в свет «Кавказского пленного», мы начинаем узнавать правду о «богах», что устроили героя нашего времени на бессмысленную работу по подъему тяжестей. Хорошо, конечно, что ныне солдата, воевавшего в Чечне не травят, но героями снова пытаются представить человека из «доблестных органов».

Об органах в медицинском аспекте их деятельности написал Владимир Маканин роман «Андеграунд, или герой нашего времени». Где же на этот раз он искал героя? О чем эта книга? О карательной медицине? («Есть нейролептики - нет Пророков»). Да, о карательной медицине и об отдельной личности посреди стада скота. Это в своем роде «герой». Он не захотел жить в стаде, просто есть, пить как скотина и подавать голос только по команде «Голос!» Но он успел понять: если твое «я» проснулось, - забьют, заколят, залечат до состояния не скота уже, а растения. Это не герои!

Наверное, в романе речь идет о психиатрии. О ее жертвах. О брате Вене, ум которого насильно ввергли в детство. По приказу из КГБ, лишили его взрослой личности, превратили брата Веню чуть ли не в капусту. Да, об этом. Но главное: о том, что психиатрия и поныне стоит на службе у власть имущих (!). Теперь уже не идеологические догмы приводят в действие эти инструменты, а иные причины. И жертвы «залечивания» на роль героев не тянут.

Может быть, книга и о стукачах, о внештатных сотрудниках КГБ? Да. Автор убедил меня. Стукачи заслужили такую жизнь и такую смерть, как показано в романе. Ведь на их совести брат Веня («Он их - именно этого они и хотели, сами хотели и добивались, когда тридцать лет назад его залечивали: забрать себе его "я"»). Чем такое преступление лучше средневековых пыток с отрубанием рук и ног? Лишить мозга лучше ли? Это они, стукачи были тем инструментом подавления в годы застоя. Их руками создавалась несвобода. Руками, что нажимали в кармане на кнопки диктофона: «Хорошо, что вы нам позвонили…» И смерть им за это? Без сомнения! То есть даже вопрос такой у главного героя не возникает. Какое такое «не убий»? Вполне даже «убий»! Они заслужили смерти. А совесть? Петровича (главный герой романа) совесть не гложет по поводу совершенного убийства. Спокойна его совесть. Как у античного героя («героя»): победителей не судят, а ты победил соперника! Новый, современный Гильгамеш?

Как же спокойна? А срыв? А психушка? Да, был срыв и последующая психбольница, но почему? Из-за чего? - Из-за Слова. Новое поколение учится жить без Слова! Вот в чем ужас! Вот в чем источник кошмаров Петровича: «…вы даже на чуть не представляете себе (а я, мол, уже представляю), что значит остаться без Слова, жить без Слова». Значит Петрович - горой Слова?

Или эта книга о литературе? О том, что действительные литераторы (как действительные члены-корреспонденты), то есть настоящие писатели должны быть свободными от важных должностей, от массового признания, от денег и от достатка вообще. Истинный литератор - бездомный и безработный Петрович. А в чем состоит сама русская литература? В бумажном издании авторской книги? В рукописи, написанной в единственном экземпляре? Вряд ли! Сегодня в деревенском туалете разброшюрованная книжка некого советского автора (наверняка, еще живого) используется в качестве украшенной буквенным узором пачки салфеток, скажем так. Так же используют газету. Потому что газеты и подобные книги написаны на один день, на один раз. Впрочем, этот пример уже не из романа, а из реальной нашей жизни. Так вот, не в издании книги, оказывается, суть русской литературы. Петрович не имеет ни одной (ни единой!) публикации. Он уже и не хочет печататься, хоть предлагают. Это уже лишнее, перебор, ибо суть русской литературы - в способности подобных же Петровичей видеть мир таковым, каким только они умеют его видеть. Даже рукопись необязательна для того, чтобы возникла литература. Да, это так. Можно кивнуть автору в знак согласия, как плавно и ритмично кивают нам со страниц романа психические больные, сидя на койках. Почему? Как это литература без рукописи? Сейчас постараюсь ответить (то есть объяснить, как я понял ответ автора).

О ком же эта книга? Что за герой нашего времени такой, этот Петрович? Кто он такой? Может быть, на самом деле это Семеныч (Владимир Семенович Маканин)? Или был некий реальный прототип? Впрочем, это также неважно. Все равно, писатель всегда пишет о своем, о наболевшем в его душе. Потому и о нашем, всенародном, об общем, то есть об «общажном». Если бы писатель только о своих личных переживаниях нам рассказывал, то и тогда речь шла бы о нас. Ведь все мы - большая общага, общажники. Дал почитать книгу Маканина одной знакомой молодой женщине. А она в общежитии живет и как раз, как Петровича в романе, ее попросили в отсутствие хозяев в их комнате пожить, постеречь. Ничего я не выгадывал, само случайно сложилось. Словно жизнь из книги проецировалась.

Пусть главный герой романа - бомж. Немудрено, когда большинство населения страны - нищие. Он же писатель из тех, кто всю жизнь писал, но так и остался до старости ни при власти и ни при деньгах. С одной лишь литературой наедине, даже без читателей. Печатную машинку за собой всюду волочит, как талисман. Почему же его по инерции называют писателем? Он же не пишет более. Да потому, что остальные персонажи романа, общажники, книг не читают. Писатель для них существует как таковой, как особенный человек, который видит мир иначе. И за то ему спасибо. Это нормальный в представлении общажников писатель, который существует сам по себе, отдельно от книг и рукописей.

Андергаунд - это подполье. Это нечто темное, подземное, символизирующее глубинное бессознательное человека. Говоря языком психологии (а часть действия все-таки проходит в психиатрической больнице среди психологов-психиатров), писатель - это бессознательное народа, не нужное народу повседневно, но как бы обязательная для нормального человека (то есть для народа) составляющая часть его (народной, коллективной) психики. Без писателя (даже без такого, и именно без такого Петровича) народ сходит с ума, становится ДУШЕВНО БОЛЬНЫМ.

Вся страна в представлении писателя (Петровича или Владимира Семеновича) - это общага, в которой всем есть комната или хотя бы угол: «Мы - подсознание России. Нас тут прописали. При любом здесь раскладе (при подлом или даже самом светлом) нас будут гнать пинками, а мы будем тыкаться из двери в дверь и восторгаться длиной коридора! Будем слоняться с нашими дешевыми пластмассовыми машинками в надежде, что и нам отыщется комнатка в бесконечном коридоре гигантской российской общаги».

Коридор - вот основная структурирующая ось современного русского общества. Все здесь живут коридорами. Основное население, общажники - коридорами. Они различаются этажами (социальная стратификация?) и корпусами. Богатая часть общества также живет коридорами. Богатенький Дулов в номере гостиницы, где коридор, правда, с коврами и номера на дверях ровнее висят. Отдельный дом он строит. Так то аллегория. Это может быть не дача в Подмосковье, а вилла в Испании на берегу Атлантики с видом на запад. Дулов такой же, как все, общажник.

Тысячу лет назад русские расселялись, вечно куда-то переходили, переселялись вдоль рек и по рекам. Сегодня архаический коллективный инстинкт сохранился, только трансформировался - теперь перемещаемся по коридорам, каменным рекам городов. Выходит, что главный народный герой - самый опытный навигатор новых рек. Можно считать, что герой найден. Задача выполнена, теперь его можно подробнее рассмотреть со всех сторон.

В психиатрической больнице жизнь, естественно, также строится вокруг коридора. Только стены в отделении «буйных» выкрашены в другой цвет, нежели у «тихих». Но эта деталь не более отличает два отделения, чем общагу от гостиницы. Даже последнюю сцену автор поместил в коридор больницы, на порог приемного отделения, показанный с двух сторон от порога. Художник и писатель остаются в разных коридорах. Герой теряет часть себя. Брата Веню (художника) уводят санитары. И Петрович констатирует: «его нет, его "я" не существует, нет моего брата». Художник погиб, то есть в нем погиб художник. Иное дело писатель. Он выжил. Он смог лечь на дно, уйти в подполье. Его "я", пусть и отягощенное двумя убийствами (кавказца и стукача), сохранилось. И Петрович остался (стал) выражением коллективного "Я" всех общажников. Наверное, в этом и состоит призвание литератора: без публикаций, даже без рукописей всегда сохранять способность мыслить и чувствовать (именно: чувствовать!) за всех. Только писатель может отстоять, сохранить национальное самосознание общажников, то есть русского народа (убил оскорбившего его кавказца, «фук!» сказал), только писатель в силах освободить народное сознание от остатков тирании (убил стукача). Эти две смерти являются аллегорическим (ибо тут нет призыва бить кавказцев или сотрудников КГБ, упаси Боже) освобождением и очищением народного духа. Дух народный живет Петровичем. Но брата Вени рядом нет. Может быть, так изображены все потерявшие душу творцы, которые оторвались от своего народа, съехав отсюда, из нашей общаги?

Еще глубже структуру романа выстраивать что-то не хочется. Рисовать схему композиции, которая висела листом ватмана на стене перед автором. Ее не так уж важно теперь восстанавливать. Почему? - Да потому, что Маканин искренен в каждой написанной строчке. В каждом его слове чувствуется сопереживание. Это ж вам не Пелевин какой (прости, Господи!), у которого нет ничего кроме мыслительно-рассудительных холодно-разумных конструкций. Там в схемах и конструкциях покопаться - отдельное удовольствие за неимением другого. А Маканин - это о душе. Правда, после «Андеграунда» он больше не ищет героя нашего времени. В «Удавшемся рассказе о любви» уже нет этого поиска, как и не было его (еще) двадцать лет назад в повести «Один и одна». Но тогда, давно, в повести автор еще пытался что-то сделать, познакомить героя и героиню между собой, что бы они проявили в себе нечто героическое. А в рассказе… Бывшая цензорша теперь стала содержательницей небольшого публичного дома «Все как дома» и признается нам: «…я сейчас считаю себя более честной. Куда более честной, чем в те дни, когда я вымарывала абзацы и строчки». Тут и добавить нечего.

Выходит так: если в скрижали, действительно, будут записаны, согласно словам самого Маканина, только имена Маканина да Битова, тогда нам придется довольствоваться одним героем нашего времени - писателем-бомжом Петровичем.

Здесь читайте:

Владимир Маканин (биографическая справка)

Кавказский пленный (рассказ)

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ 

Гл. редактор журнала "МОЛОКО"

Лидия Сычева

WEB-редактор Вячеслав Румянцев