№ 10'03

Анна Полупанова

СВЯЩЕННЫЕ КОРНИ

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

XPOHOС

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

История науки

История России

Сайт истфака МГУ

Слово о полку Игореве

ГЕОСИНХРОНИЯ

«Жизнь Арсеньева» (1930—1939, 1952) И.А. Бунина и «Времена» (1938, 1955) М.А. Осоргина — по праву считающиеся одними из вершинных творений в литературе русского зарубежья, этапные, во многом итоговые для обоих писателей произведения — не принадлежат к числу «забытых» и малоисследованных художественных феноменов, а, напротив, длительное время уже привлекают к себе самое пристальное внимание многих литературоведов. Однако правомерным, думается, было бы обращение к этим романам, одножанровым и тематически близким, с точки зрения анализа авторского сознания, его особенностей, специфики его проявления, поскольку, с одной стороны, всеми исследователями признается предельная активизация авторской личности в прозе И. Бунина и М. Осоргина, с другой — эта проблема не становилась предметом специального рассмотрения в сопоставительно-типологическом плане.

В литературоведении традиционно понимают под «автором» носителя определенного взгляда на действительность, выражением которого является все произведение, из чего следует мысль о не прямом присутствии автора в тексте, а обязательной опосредованности его субъектными и внесубъектными формами. По Б.О. Корману, предложившему поэтапную методику изучения авторского сознания, «субъектная организация произведения есть соотнесенность всех отрывков текста… с используемыми в нем субъектами».

В романах «Жизнь Арсеньева» и «Времена» авторское сознание в своих субъектных формах воплощается на двух различных уровнях: рассказчика Алексея Арсеньева и персонифицированного, но не названного (подразумеваемого alter ego самого Михаила Осоргина) рассказчика «Времен», вспоминающих о событиях, участниками которых они были, и «автора бытийно-философского типа» (термин А.Ю. Большаковой), осмысляющего конкретные реалии жизненного пути с некоей абсолютной высоты, благодаря чему жизнь отдельного человека получает философское измерение. Рассказчик, в свою очередь, представлен как автобиографический герой и лирический герой; субъект лирических переживаний и субъект повествования; объект собственного восприятия и воображения, объект авторской рефлексии. В рамках предлагаемой статьи рассматриваются две субъектные формы авторского самовыражения: автобиографический и лирический герой.

Традиционно образ рассказчика вводится в повествование для создания самостоятельной, отдельной от автора позиции героя, для дистанцирования автора от героя. Но рассказчик может быть как четко отделен от образа автора, так и близок к нему, расширяясь почти до его пределов, являясь его творческим самовыражением, его alter ego. Именно последнее характерно для «Жизни Арсеньева» и «Времен», что позволяет говорить об авторе-рассказчике в романах, а сами книги считать автобиографическими.

Но в акте творчества свое, сугубо личное претворяется во всеобщее, общечеловеческое. Автобиографический герой в такой же степени сотворен, как и любой другой образ, также является своего рода «творческим построением» (Л.Я. Гинзбург). Жизненный материал, положенный в основу, неизбежно подвергается писателями отбору, обработке и трансформации в соответствии с авторской концепцией и идеей. Собственная жизнь, биография, внутренний мир, во многом служащие для И. Бунина и М. Осоргина исходным материалом, сочетаются с вымыслом, обобщением и типизацией. В результате автор-рассказчик выступает в первую очередь как художественный образ, который похож и одновременно не похож на реального биографического автора.

«Равенство» же концепированного автора и героя-рассказчика в конечном итоге сводится не к биографическим, историческим и конкретно-бытовым реалиям, которые могут то «совпадать», то разниться с имевшими место событиями, а к сходным духовным процессам и душевным переживаниям (ощущение гармонии детства, муки взросления, первые влюбленности, искус творчества, испытание катастрофы, постигшей Россию, утрата родины, боль и горечь изгнания). Концепированный автор и рассказчик в определенной степени тождественны и функциональны: функции творца-демиурга передаются рассказчику, структурирование повествования и вся система оценок диктуются его волей. Однако при всем при этом рассказчик находится и действует в том же мире, что и остальные персонажи, тогда как автор, хотя и воплощается в текстовой реальности, все же возвышается над ней, стоит над героями.

Вместе с тем автобиографичность в аспекте проблемы автора, как особенность повествовательной структуры, носит в рассматриваемых книгах принципиально разный характер и специфичное значение:

«Времена» можно считать романом-автобиографией, автобиографическим произведением. Воплощаясь в герое, автор не только не отрицает этого воплощения, а делает его подчеркнуто явным для читателя. «В первой книге обычно пишут о себе усиленно и стыдливо себя скрывая; это — пережитое. В дальнейших автор выступает не в роли героя, а в качестве наблюдателя; совсем уйти из книги он, конечно, не может, это и не нужно. В книгах последних, вкусив некоторой известности…, почти каждый маститый писатель пишет о себе, и редко кому удается преодолеть страсть к биографическому самоутверждению», — писал М. Осоргин, прослеживая свою творческую эволюцию. Избранная повествовательная форма создает эффект сходства вымышленной художественной действительности с реальной, придает изображаемым событиям печать достоверности, определяет прозрачную систему прототипов и позволяет автору открыто высказывать свои идеи и воззрения.

Однако не случайно исследователи замечают: «Достоверность, фактография, столь ценимые писателем при создании им его романов и повестей, в жанре собственно мемуарной прозы почти полностью редуцируются…». И далее: «Осоргин создает воспоминания особого рода». Писатель сам так определил собственную повествовательную манеру: «Нет гравюрной отчетливости, скорее — прозрачные акварели. Вероятно, многое стерлось и спуталось в памяти, остались не факты, а впечатления. Конечно, они мне очень дороги». Достоверность и подлинность оказываются во многом мнимыми, многие известные лица — сокрытыми за инициалами или не названными вовсе, повествование в целом — «бедным» фактическими подробностями и изображением значительных реальных событий, фиксацией конкретных дат.

«Жизнь Арсеньева» — роман с автобиографической основой, произведение, построенное на «скрытой» автобиографичности. Сам И. Бунин неоднократно отрицал автобиографическое начало своей книги. В 1928 году, отвечая критику парижской газеты «Дни», он писал: «Я вовсе не хочу, чтобы мое произведение (которое, дурно ли оно или хорошо, претендует быть, по своему замыслу и тону, произведением все-таки художественным) не только искажалось, то есть называлось неподобающим ему именем автобиографии, но и связывалось с моей жизнью, то есть обсуждалось не как «Жизнь Арсеньева», а как жизнь Бунина». Впрочем, он отмечал и другое: «Может быть, в «Жизни Арсеньева» и впрямь есть много автобиографического. Но говорить об этом никак не есть дело критики художественной».

Для большинства же читателей, а также специалистов-исследователей автобиографичность произведения не вызывала сомнения. Своеобразие повествовательной структуры романа становится очевидным при сопоставлении творческой истории некоторых рассказов писателя и рукописи «Жизни Арсеньева». Б.В. Аверин, сравнивая их, пишет, что, «работая над рассказами, Бунин мог от варианта к варианту менять происходящие события, поступки героев, их характеры. Подобные изменения в рукописи романа почти отсутствуют. Все, что относится к воспоминаниям мальчика, юноши Алеши Арсеньева, ложится на бумагу сразу и в дальнейшем не претерпевает значительных изменений». Повествование словно подчиняется «ходу памяти».

Таким образом, М. Осоргин, хотя и пишет о себе и от своего имени, все-таки становится (невольно становится) «другим», во «Временах» происходит подмена самого себя выдуманным (невольно выдуманным) персонажем при определенной подлинности поведанных фактов, которые стали как бы вымышленными. И. Бунин в «Жизни Арсеньева» пишет о самом себе, но пишет как о постороннем, через «другого» наиболее полно раскрывает свою душевную жизнь, предельно выражает самого себя.

Показательна точка зрения В.В. Заманской, считающей «Жизнь Арсеньева» «экзистенциальной автобиографией». Определяя механизм «перевода» романа из статуса автобиографии-жизнеописания в статус экзистенциальной автобиографии, она имеет в виду два сопоставительных ряда: 1) трилогия Л. Толстого, дилогия С. Аксакова, трилогия М. Горького, «Лето Господне» И. Шмелева; 2) «Слова» Ж.-П. Сартра, «Котик Летаев» А. Белого, «Другие берега» В. Набокова. Действительно, на фоне первого ряда произведений обнаруживаются принципиальные отличия книги И. Бунина. Авторы всех реалистических автобиографий стремятся показать становление героя как личности, объективно передать связи человека с миром. Различаются, как пишет исследователь, «только индивидуальные направления и доминанты в разработке этой концепции…». Иного плана — «Жизнь Арсеньева» И. Бунина, где «…не столько мир человека создает, сколько он самоосуществляется в мире людей, объективируется в потенциальных возможностях того «проекта», которым пришел в жизнь. Он открывает мир, «замечает» его, принимает его в свое сознание».

Авторская стратегия определяется не достижением биографической истины и объективным воссозданием истории жизни, отражением эволюции героя, его «воспитания чувств», постепенного вбирания им в себя многообразных жизненных связей и отношений, а диктуется экзистенциальной концепцией бытия. «Времена» в этом контексте тяготеют ко второму сопоставительному ряду. Для М. Осоргина также характерно отторжение традиционных сюжетных ходов, свойственных реалистическим жизнеописаниям. Судьба героя исследуется не в рамках биографической истории жизни, а измеряется в экзистенциальных масштабах жизни и смерти.

В «Жизни Арсеньева» и «Временах» автобиографическая основа рождает импульс для всепоглощающего авторского лиризма. Лирическое начало становится довлеющим и функционально значимым, а лирический герой воплощает вторую ипостась рассказчика и концепированного автора. В сложном диалектическом единстве лирического и эпического начал лирика значительно преображает эпическое повествование, не отменяя его; формирует специфическую субъектную структуру. Содержание категории лирического, согласно Гегелю, «все субъективное, внутренний мир, размышляющая и чувствующая душа, которая не переходит к действиям, и задерживается у себя в качестве внутренней жизни и потому в качестве единственной формы и окончательной цели может брать на себя словесное самовыражение субъекта».

Важнейшей особенностью авторского сознания в рассматриваемых книгах является монологичность (моносубъектность). Повествование строится как внутренний монолог героя-рассказчика, поток сознания. На первый взгляд выдвигается его личность, главный предмет изображения — его внутренняя жизнь, эмоционально окрашенные впечатления, внерациональные устремления, раздумья и чувства. В отличие от других автобиографических книг («Детства. Отрочества. Юности» Л.Н. Толстого, «Семейной хроники», «Детских годов Багрова-внука» С.Т. Аксакова, «Детства Никиты» А.Н. Толстого), в которых обрисовано бытие множества людей, у И. Бунина и М. Осоргина «история души» раскрывается преимущественно в лирическом монологе. Характер героя создается не эпическими средствами, а вытесняется «эмоциональным тоном» (Б.О. Корман). В основе авторского мироощущения — поэтическое восприятие и отношение к действительности, лирическая призма рассмотрения мира. Действительность, все происходящее воссоздается не само по себе с позиций «сверхличных ценностей», а только посредством обостренных личных впечатлений героев-рассказчиков.

С этой особенностью соотносятся подчеркнутая субъективность, а также эгоцентричная направленность авторского сознания и созерцательность. Писатели исходят из убежденности в исключительной самоценности человека, неповторимой уникальности своих переживаний, богатстве и своеобразии своего внутреннего мира. Субъективная форма повествования наиболее полно и адекватно отражает такое мироощущение. Такой субъективный рассказчик «не ставит перед собой цели дать глубокую картину объективной действительности, свести все факты этого алогичного мира в какую-то концепцию. Но само его положение… человека «самого по себе» выдвигает на первый план его субъективность, которая и является главным принципом его существования». Носителем этого субъективного начала становится лирический герой, отстаивающий свою самоценную сущность.

Соответственно этому оба героя представлены не в их взаимодействии с внешним миром. Исходным пунктом лирического изображения становится направленность на себя, обращенность к собственному «я». Показательны в этом смысле самопризнания рассказчиков: «…Других, повторяю, я все еще не хочу или не могу замечать…» (6,22); «Их жизни (родного брата и сестер — А.П.) не входят в эту повесть о самом себе» (38). «Другие», «внешний мир», действительность со временем «принимаются» в сознание («Постепенно входили в мою жизнь и делались ее неотъемлемой частью люди» (6,15); «В лице этих ближайших друзей и партнеров моих родителей вторгался в наш домик внешний мир…» (22), но не выступают как существующие внеположно ему; раскрываются в той степени и теми гранями, какими оказываются причастными лирическим переживаниям героя, связанными со стихией его чувств; даны не непосредственно, а опосредованы его видением. Арсеньев не считает необходимым сообщить о дальнейшей судьбе своего товарища Глебочки, с которым жил в нахлебниках в одном доме во время учебы в гимназии, или хозяина этого дома мещанина Ростовцева. Герой М. Осоргина, рассказывая о своей крестной Марье Павловне, добавляет: «…умерла она как-то нечаянно, ни когда, ни почему — не помню, я в то время уже читал Достоевского» (16). Образы рассказчиков, в свою очередь, за редкими исключениями, почти не высвечиваются взглядом со стороны — с точки зрения других персонажей.

Созерцательность — другое неотъемлемое качество лирического субъекта. Авторская установка, проводимая через все повествование, сводится к тому, что рассказчик только наблюдатель чужой жизни, не принимающий действительного участия в ней, свою же жизнь воскрешающий как застывшее, увековеченное в прошлом бытие, своего рода символ: «…я, действительно, чаще всего держался отчужденно, недобрым наблюдателем, втайне даже радуясь своей отчужденности…» (6, 213); «…особенно напряженно жил я не той подлинной жизнью, что окружала меня, а той, в которую она для меня преображалась, больше же всего вымышленной» (6, 40); «…события личной жизни рано выбили меня из их рядов (бывших товарищей, мечтателей-интеллигентов — А.П.)… и унесли наблюдать жизнь чужую, — только наблюдать, сердцем в ней не участвуя» (85); «Вглядываясь в собственную душу, вижу, как она утратила способность в полной мере отзываться не только на то, что называется «историческими событиями», но и на изгибы судьбы моей родины… Это не эгоизм и, конечно, не равнодушие; это — крайняя усталость и как бы уход в потустороннее» (110). Уход в себя, глубины своего сознания, в «потустороннее» и жизнь «вымышленную» обостряют авторскую рефлексию, оттесняя событийность, раскрытие многообразных связей с действительностью. Опора ищется и обретается прежде всего в гармоничной целостности своего духовного мира.

Итак, «Жизнь Арсеньева» и «Времена» объединены — при всем различии писательских судеб и несомненно разном характере автобиографизма (скрытом, но все же наличествующем и явно подчеркнутом) — в первую очередь прямым вовлечением творческого «я» в систему повествования. Авторское «я» не просто присутствует в романах, но, доминируя, пронизывает и организует все повествование. Конечно, две рассмотренные грани: автобиографический рассказчик и лирический герой — не исчерпывают всего своеобразия субъектной организации произведений. Во всей полноте авторское сознание выражается в субъектных и внесубъектных формах авторского присутствия, среди которых — «чужое слово», фабула, сюжет, композиция, хронотоп, система мотивов, пейзаж…

Написать отзыв

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2003

WEB-редактор Вячеслав Румянцев