№ 10'03

Ахмет Орбелин

ЛЮДИ ПОБЕРЕЖЬЯ

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

XPOHOС

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

История науки

История России

Сайт истфака МГУ

Слово о полку Игореве

ГЕОСИНХРОНИЯ

Повесть

НЕОЖИДАННЫЙ ВИЗИТЕР

Как-то у нас во дворах на Побережье появился человек — в очках, с бородкой, в шляпе и при галстуке. Словом, чужой, ненашенский. Даже собаки, почуяв ненашенский запах, лаяли на него с особенным остервенением.

Человек же, отнюдь не смущаясь собачьего лая, обратился к народу с воззванием, чем нимало смутил обывательские умы. Это что же, опять, что ли, начались времена митингов и демонстраций? Когда весь народ высыпал на улицу и потребовал немедленных демократических реформ? Ну, раз народ требует, власти, естественно, пошли навстречу народным чаяниям. Не замечая того, как чаяния эти постепенно превращаются в отчаяние.

Новый проповедник, однако, не ратовал за дальнейшее углубление демократических реформ. Скорее, наоборот. Бил он точно, в самый нерв, в самые наболевшие проблемы. Кого не беспокоят эти почти что сгнившие водопроводные и канализационные трубы в пяти- и девятиэтажках шестидесятых годов? Срок службы которых давно истек. А жильцы, между прочим, продолжают пить водопроводную воду. Молчаливо полагая, что эта вода условно пригодна для питья. Без примеси ржавчины. И хлорсодержащих соединений.

А квартплату, между прочим, они регулярно собирают. Более того, постоянно повышают ее. А насчет замены труб ни ползвука. Вообще, как будто такой проблемы не существует. Только наблюдают втихаря, не начнет ли кто выражать свое возмущение. Насчет питьевой воды. А так как никто никакого возмущения не выражает, облегченно переводят дух: главное — сохранить спокойствие. В нашем традиционно стабильном регионе. От питьевой воды никто еще не помер. Если даже она не питьевая, а водопроводная. Помирают от отложения солей в суставах. И то не сразу. После долгих мучений. Когда уже невмоготу выдерживать такой питьевой режим.

А все дело в том, что каждый в одиночку бьется со своей бедой. Какой российский чиновник, от которого зависит принятие решения о замене труб, будет считаться с настроением одиночки? Пусть тот даже в самых сильных выражениях декларирует свое ненастроение в связи с затоплением квартиры или вымогательскими наклонностями слесаря-сантехника.

Одиночка заранее обречен на поражение, а со всей дворовой общественностью им не справиться. В лице Палаты представителей. Только это будет не та Палата, где заседают ихние сенаторы и губернаторы, далекие от народных нужд. Это будет наша Палата и наши представители. Которые выйдут на переговоры с ЖЭУ от лица всей дворовой общественности.

Жильцов, сами понимаете, у нас много, и деньги в ЖЭУ поступают немалые. А куда они расходуются — держится в строжайшем секрете. Именно в этой атмосфере строжайшей засекреченности и прочих коммерческих тайн происходит постоянное и необратимое перемещение денежных средств. И отнюдь не в пользу тех, кто не посвящен в секреты. В пользу совсем других людей. Которые тоже сидят в секрете.

Рассекретить их — наша задача. Для этого и нужна организация. Человеку одинокому в этом мире делать нечего. А с представителем, выбранным от имени народа, они поневоле вынуждены будут считаться.

Так вещал проповедовавший по дворам миссионер, и, надо сказать, говорил он правду. С тех пор, как сняли с газет лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», пролетарии всех стран и даже одной отдельно взятой страны соединяться перестали.

Пролетарий — это человек, который пролетает мимо жизни. В маленьких квартирках пяти- и девятиэтажек с облезлыми обоями и протекающими трубами. Пока они тихо-мирно сидят в своих комнатушках, с содроганием думая о повышении цен на коммунальные услуги, все в порядке. Нувориши и барыги могут быть спокойны. Истреблять их поодиночке не составляет большого труда. Пока они целый день пьют водку и смотрят телевизор. И знать ничего не хотят о том, что творится в мире. Довольствуясь лишь той информацией, что им выделяют телевизионные генералы. Которые хорошо знают, что положено знать пролетарию и чего ему знать не положено. На то они и генералы, чтобы вводить противника в заблуждение.

Но беда, если пролетарии плюнут на это телевидение и начнут объединяться. Последствия могут быть самые неожиданные. Во всяком случае, очень даже нежелательные для руководителей ЖЭУ и других деньгозагребающих структур.

Все это в общем-то понимают, однако реакция жильцов на неожиданный призыв проповедника была неоднозначной. Большинство, лишь только услышали призыв опять для чего-то объединяться, попрятались в свои квартиры, за свои железные двери и решетки и никому этих дверей не открывали. Ни проповедникам, ни милиции, ни бандитам, ни переселенцам из Таджикистана, ни каким-то таинственным личностям, предлагающим почти что задарма муку и сахарный песок. Словно бы догадываясь, что там, в их мешках, не мука, а одна лишь мука. Песок, правда, есть, только не сахарный, а обыкновенный речной.

Даже если приходит почтальон с какой-то срочной телеграммой, то, не интересуясь даже содержанием телеграммы, предлагают опустить ее в почтовый ящик. А вместо подписи получателя поставить какую-нибудь закорючку. Дескать, по морде ты вроде бы и почтальон, но кто его знает, кто ты на самом деле. Да и срочной телеграммы никто ниоткуда не ждал, всяческую переписку с кем бы то ни было прекратил, из квартиры никуда не выходил, дверей никому не открывал, на телефонные звонки не отвечал и ни с кем ни в какие соглашения ни на каких условиях не вступал.

Если даже приходил родной брат хозяина, его полдня всем семейством разглядывали в глазок, а хозяин расспрашивал с пристрастием, помнит ли неожиданный пришелец такие-то эпизоды из их счастливого детства, чтобы убедиться, что это действительно его брат, а не загримированный гастролер из Архиерейской группировки. Интересовался также, есть ли у пришельца с собой оружие, наркотики или белый порошок неизвестного происхождения, как он, не зная кода, открыл наружную дверь, после чего держали семейный совет, открывать все-таки дверь или стойко держаться своего принципа нивочтоневмешательства. Несмотря даже на непрекращающийся напор внешней жизни.

КТО С КЕМ СПИТ

Словом, пролетарии, засевшие в своих домах, пусть там хоть трубы протекают, хоть потолок обваливается, объединяться никак не желали. Так что телегенералы и прочая братва могли честно отрапортовать кому следует о том, что они свою задачу выполнили: никакое объединение трудящихся уже в принципе невозможно.

Хотя, как это уж бывает у нас на Побережье, абсолютной чистоты опыта все-таки не получилось. Попрятались по своим квартирам отнюдь не все.

Несколько человек задержалось около миссионера, пытаясь вникнуть в самую суть проповеди. Здесь были старик Кротов, заслуженный пенсионер республиканского уровня Митрич, тетя Мотя, тетя Настя, Вован, Петька Сюнин по кличке Сюся или Сюсенок, Женя Перетреев по кличке Женя-Жох, Сократ Акимович Нежненький, Вася Чинарин (Чинарик), Серый, Леха, Пашка Тигролапов с третьего подъезда... Причем у Пашки было несколько недоумевающее выражение лица. Он беспокойно оглядывался, как бы спрашивая у собравшейся братвы, что, может быть, пора уже проповеднику морду бить... В смысле (согласно дворовой традиции) если кто начинает отсебятину пороть, то его сначала выслушают, потом морду бьют. Иногда даже и не выслушав. А неожиданный пришелец в наши дворы, ясное дело, мозги компасирует. Смущая обывательские умы ненужной и вредной мечтательностью.

Однако это Пашино предложение успеха не имело. Никто даже не посчитал его отвагой или геройством. Несколько излишне прямолинейный Пашка Тигролапов как-то не очень улавливал дух времени. А этот самый «дух», несмотря даже на непрекращающееся теленасилие над душой и разумом обывателя, хоть и медленно, но неотвратимо менялся. Отходя от привычного экстремизма сравнительно недавнего прошлого к попытке осмысления происходящих событий. Даже с постановкой некоторых проблемных вопросов. Почему, например, мы так плохо живем? Не в пример, допустим, американцам, которые живут хорошо. То, что правительство виновато или какая-нибудь другая криминальная структура, это само собой разумеется. Но нет ли и доли нашей вины? Когда каждый как-нибудь выживает в одиночку. Пренебрегая всеобщим чувством коллективизма.

Таким образом, хотя бы часть дворовых слушала оратора с вниманием. Задавали даже вопросы. Насчет объединения трудящихся.

Разные такие вопросы, некоторые даже с провокационным оттенком, не смутили миссионера. Он оказался человеком ушлым, который чутко улавливает общественное настроение. Никакой спешки, мужики. Никаких таких экстраординарных мероприятий. Достаточно общепринятых способов общения. Вы же собираетесь вечерами, так, пообщаться, потолковать, покалякать. Иногда просто так посидеть в молчании. Потому что новостей никаких, говорить не о чем. Хотя новости всегда есть, просто мы о них ничего не знаем. Почему бы вместо того, чтобы изнывать от скуки, не перебрать жильцов на предмет дальнейшего их продвижения, желательно, конечно, неординарных, умеющих нестандартно мыслить и храбро, не задумываясь о последствиях, действовать.

Тоже интересное предложение. Почему бы, действительно, не перебрать их? Занятие неутомительное, в иных случаях даже увлекательное. Каждый любит перебрать косточки ближнему, не утруждая себя разбором собственных недостатков. Сбор компромата, особенно целыми чемоданами, не получил большого распространения у нас на Побережье. А так, между собой, конечно, обсуждали, кто сколько выпил или где с кем переспал... Что тоже временами случается и вызывает лукавую усмешку у посвященных в эти деликатные дела. А посвященных много, иногда даже норовят пролезть туда и непосвященные. Особенно женщины и подростки. Томимые любопытством до всяких таких подробностей. Что вносит веселое оживление и вызывает игривые мысли даже у недостаточно созревших до этого деликатного мероприятия. Которые с превеликим удовольствием разглядывают какого-нибудь дядю Гришу или тетю Машу, с которыми случилось, понимаете ли, эдакое замысловатое приключение. Все это обсуждается эдак юмористически, с шуточками и подковырочками, только чтобы не портить общего настроения, не убивать в припадке ревности свою шаловливую жену ударом ножа или топора, что, к сожалению, случается иногда среди недостаточно сознательных жильцов. Которые, углядев что-нибудь эдакое, пятое-десятое, вообще, обидное для мужского самолюбия, сразу же приступают к действию. Не посоветовавшись предварительно с адвокатом.

Можно же вместо столь грубых поступков, справедливо осуждаемых прогрессивной общественностью, тоже органически и ненавязчиво вписаться в общее веселье. Дескать, прямо-таки умора, мужики, со смеху укатаешься, только уеду в командировку, как моя Маруся, шалунья эдакая, понимаешь ли... И окружающие, естественно, все понимают и отнесутся с должным уважением к нравственной стойкости бедного командированного.

Словом, проблем для обсуждения хватает. И даже гораздо более серьезных, чем некоторые игривые шалости, видимо, все-таки сильно скучающей в вынужденном одиночестве Маруси. И повод для общего собрания дворовой общественности подвернулся благоприятный — старик Кротов только что получил пенсию.

НАЧАЛО СОБЛАЗНА

Старик Кротов, довольно крепкий еще в свои семьдесят лет, вел обычно трезвую жизнь, но имел такую привычку — получив пенсию, не успокаивался до тех пор, пока не пропьет ее всю. Старик он был нежадный и, подвыпив, угощал всех, кто под руку подвернется. Потом, правда, протрезвев, раскаивался — и зачем он только вчера так круто раскрутился, но, как давно замечено, похмелье требует не раскаянья, а вина, то оно появлялось очень скоро, раскаяние забывалось, и все повторялось сначала.

Повторялось с каким-то почти что пугающим однообразием: стол, стулья, бутылки, хлеб, колбаса, окурки, какие-то люди, иногда даже совсем незнакомые, иногда даже женщины. Ближе к ночи компания распадается, с утра опять собираются вместе, и без конца разговоры, каждый несет с улицы какую-нибудь новость: о ценах на продукты, о каком-то происшествии или о том, какой нехороший человек этот Вася Перепелкин с третьего подъезда.

Конечно, в принципе можно было бы всех разогнать, навести в комнате порядок и больше никому не открывать дверь и не откликаться на звонки. Но даже в самом глухом ненастроении старик не решался на столь непопулярные среди дворовой общественности меры. Может быть, среди шума и гвалта сборища ему легче не чувствовать свою неприкаянность, старческое одиночество, когда некуда пойти, не с кем перекинуться словцом, а впереди столь утомительно долгий, ничем не заполненный летний день или еще более продолжительная бессонная ночь.

На этот раз, однако, собравшиеся были настроены серьезнее, чем обычно. Пламенная речь неизвестно откуда взявшегося в наших краях миссионера произвела довольно сильное впечатление. Страстно выраженный призыв к действию всегда действует на воображение человека. Если только его еще не скрутили радикулит, полиартрит или подагра. А ведь и вправду, мужики, просто так, сидя в бездействии, ничего не высидим...

Словом, завелись разговоры довольно сомнительного свойства. А последствия подобного вольномыслия могут быть самые непредсказуемые. Народ — он только тогда хорош, когда сидит в бездействии. Или на участке загородном копается. Или богу молится. Или водку пьет. Или телевизор смотрит. Оттого, может быть, власти и внедряют столь усердно и участки эти, и богов, и водку, и телевидение. Потому что, если лишить его привычных развлечений, народишко может взбунтоваться и прийти в движение. А раз прийдя в движение, остановиться он уже не может. Пока до самой точки не дойдет и не взмолится сам же властям — делайте с нами что-нибудь, невмоготу уже, не выдержим...

Тем не менее братва вроде бы всерьез склонялась к идее созыва народного ополчения, но только так, чтобы вокруг только свои были, дворовые... А не каждый желающий, который уплатил членские взносы. Своих-то, дворовых, мы как облупленных знаем, с детства, а чужой — он не облупленный...

Против того, чтобы кругом были только свои, никто не возражал. Правда, и здесь, как на любых съездах, собраниях, совещаниях, нашлась «язва» или «заноза», по-научному говоря, оппозиция, то есть человек, который не согласен с общим мнением. Это Евгений Перетреев, по кличке Женя-Жох. Не затруднился выступить не в унисон со всеми, а со своей оригинальной точки зрения.

СУРРОГАТЫ

Женя-Жох вырос не то что в высококультурной — таких на Побережье не бывает, — но довольно обеспеченной семье. Родители приложили все усилия, чтобы любимый сын, отличник и аккуратист, не соприкасался с мрачными сторонами действительности. Мальчик и сам был согласен с родительскими чаяниями. С самого детства избегал всего аморфного, хаотичного, нечистоплотного, хулиганствующего. Упорно тянулся лишь к официальному, организованному, документально оформленному.

Вовремя вступил в пионерскую организацию. Однако членство в пионерии не удовлетворило духовных исканий идеалистически настроенного отрока. Красный галстук носили тогда все, хором, без сдачи экзаменов на политическую зрелость. Нужно было лишь звонким голосом отчеканить клятву юного ленинца — все силы и, если понадобится, сама жизнь будут отданы на борьбу всемирного пролетариата против империалистических хищников.

Хотя никто толком не знал, что это такое «всемирный пролетариат» и где найти этих самых «империалистических хищников», чтобы помериться с ними силами. Это противоречие, впрочем, никого не смущало. Даже дети понимали: многие вроде бы грамматически правильно составленные предложения в мире произносятся просто так, как заклинание, а не как словесное оформление логически законченной мысли. В комсомольской организации, однако, открылись кое-какие перспективы для дальнейшего роста. Женя-Жох, например, сделался секретарем комсомольской организации и очень скоро научился беспощадно разоблачать с трибуны очередного собрания всякого рода хулиганов и тунеядцев. Этим антиобщественным проявлениям он задал такого жару... И с удовольствием думал о будущем членстве в партии. Куда уже не тащат всех подряд, а тщательно и даже с пристрастием отбирают наиболее достойных товарищей. Политически грамотных, профессионально подготовленных и безупречных в нравственном отношении.

Женя уже прикидывал, в какой бы вуз поступить, в какой именно — безразлично, лишь бы там была возможность громить с трибуны разного рода нерадивых, неуспевающих, политически неграмотных, низкопоклонствующих и уклоняющихся от общественно-полезного труда.

Однако будущее сложилось совсем не так, как планировалось. Когда мир так неожиданно, ни с того ни с сего перевернулся с ног на голову и бывшие хулиганы и тунеядцы сделались вдруг предпринимателями и депутатами, Женя-Жох в первое время растерялся совершенно, потерял ориентацию, не сумел как-то вписаться в новую систему людских связей. Он перессорился со всеми бывшими друзьями, огульно обвинив их в предательстве «общего дела», и «пошел в народ». Народом считал он те дворовые компании, где, предварительно остограмившись, кроют всех подряд, не признавая ни авторитетов, ни принципов, ни идеалов.

Женя-Жох тоже научился всех крыть не хуже кадровых дворовых и как товарищ грамотный, начитанный очень скоро выдвинулся опять. Но, конечно, не на должность секретаря комсомольской организации — к тому времени не осталось ни секретарей, ни самого комсомола, — а вроде как лидером некоторых неформальных объединений, где принимал активное участие в обсуждении разного рода проблем. Выступая при этом не как другие, а со своей оригинальной точки зрения.

Начинал он обычно издалека. Скажем, идет разговор о ценах на продукты питания. Это самая больная тема. Больнее ее только цены на коммунальные услуги. Без продуктов питания еще можно обойтись. Хотя бы некоторое время. А без коммунальных услуг — ну никак, ну хоть ты лопни, хоть тресни, хоть напиши негодующую статью в газету «Советская Россия», хоть прямо в глаза, при свидетелях, заяви начальнику ЖЭУ, что он бюрократ, конъюнктурщик и приспособленец, равнодушный к нуждам трудящихся...

Вы думаете, услышав такое убойно-нелестное о себе сообщение, начальник ЖЭУ покраснеет от стыда и тут же бросится менять канализационную трубу? Плохо вы тогда, товарищи, разбираетесь в канализационных трубах. Они ведь все время текут и текут. Зимой и летом. Днем и ночью. Ночью, правда, поменее, ибо народишко временно отдыхает. Кроме тех, кто страдает животом. На диетическом питании. Без витаминов и минеральных солей.

Все равно текут. Даже и без солей. А куда именно текут — никто не знает. В смутной надежде, что не в реку, откуда берется для горожан питьевая вода и условно съедобная рыба. По цене за килограмм...

Цена — это прежде всего. Именно она определяет общественное настроение, спад его или подъем. Коробка спичек, скажем, раньше стоила одну копейку, теперь — тридцать. Газета — две копейки, теперь — рубли. Трамвай — три копейки, теперь — четыре рубля. Но всех их переплюнула обыкновенная баня, подскочив с пятнадцати копеек до сорока рублей. Включая налог на добавленную стоимость. Хотя и непонятно, зачем оголенному человеку в моечном отделении платить налоги. Неужели для добавочной стоимости нельзя выбрать офис поприличнее, чтобы не вымогать дополнительные копейки у и без того обездоленных аборигенов, лишенных возможности посещать баню хотя бы из гигиенических соображений.

Естественно, из всех и без того крайне малочисленных бань города мгновенно исчезли очереди. И всякое оздоровительное действие прекратилось. Народишко попрятался по домам и нигде не моется. Разве что под душем ополоснется. Ежели вдруг случится такая оказия, что подали, хотя бы временно, горячую воду.

Или взять продукты питания. Почему вы решили, что они дорого стоят? Да вы их в глаза не видели и даже не знаете, как они выглядят, если вам не приходилось жить в деревне и потреблять что-нибудь натуральное. А то, что в магазинах, — это лишь суррогаты питания.

Яйца, например. На какие деньги директор птицефабрики выстроил себе трехэтажный особняк? В каждом яйце должны быть не только белок и желток, но еще витамины и микроэлементы, которые доставляются через комбикорма для кур. Директор завода по производству этих комбикормов тоже выстроил себе особняк. Правда, двухэтажный. Из соображений осторожности. Или директор учреждения по контролю за качеством этих комбикормов — тот, правда, ограничился покупкой автомобиля. Стало быть, скромный товарищ, знающий меру ответственности за несоблюдение государственного стандарта.

Или мясные консервы. Бывают такие оптимисты, которые думают, как будто бы они делаются из мяса. Как-то одна газета сделала дегустацию, закупив десяток консервов разных фабрик. Лишь в одной из них было то, что написано на этикетке. В остальных — какие-то жилы, пленки и соевый белок.

Пельмени когда-нибудь кушали? А что вы пожимаете плечами, как будто в состоянии хронического недоумения? Наверное, обратили внимание — сотрудницы кафе «Пельменная» готовят для себя нормальный обед. Их не заставишь есть их собственную продукцию.

Или, скажем, молочные продукты. Они теперь совсем-совсем другие и особенно удобны в дачный сезон. Потому что долго не портятся. Ну просто удивительно долго не портятся!

Это очень плохо для здоровья, если молоко не портится. Нормальный продукт питания портится очень быстро. Если он долго не портится, значит, перенасыщен консервантами сверх всякой меры. Среди них встречаются и канцерогены, вызывающие известные заболевания. На этикетке продукта, правда, есть индекс, какой именно консервант в данном случае применен, — за этим власти наблюдают строго. Е102, например, — опасен, Е104 — сомнителен, Е111 — запрещен, Е210 — канцероген, Е338 — нарушает пищеварение... Ну, и так далее. Там много этих самых индексов, порядка пяти сотен. Они якобы честно предупреждают покупателя: не хочешь — не бери. Но кто в этих индексах разбирается и вникает в их содержание? Разве что дипломированный инженер пищевой промышленности. Рядовой потребитель по неискоренимой привычке советских времен все еще доверяет государству, думает: раз продают не с рук, а в магазинах — значит, это полезный продукт питания, или хотя бы относительно безвредный.

Да что там индексы! Взять хотя бы даты выпуска и сроки хранения. Там, на этикетке, написано — очень ярко, броско, большими буквами, что этот продукт питания хороший, отличный, замечательный, экологически чистый, не имеющий аналогов, зато имеющий много наград. А дата выпуска или срок хранения — где-то в сторонке, блекло, тихо, нехотя, незаметно, неразборчиво... Близорукому не разглядеть, а дальнозоркому — тем более!

От консервантов, правда, никто еще не умирал. По крайней мере, сразу. Разве что тихонько, постепенно, незаметно. Некоторые напрямую почки гробят. Про печень и говорить нечего: от нее уже одни лохмотья остались. Врач, впрочем, выпишет таблетку, если кому пришла в голову нелепая фантазия лечиться. Выпишет, даже не глядя на пациента. Потому что целый день в бумагу глядит и что-то пишет. Если человек умрет, никакой особенной беды тут нет — дело житейское, все там будем, медицина здесь бессильна. Но если в бумагах беспорядок — это уже беда, просто катастрофа, здесь уже медицина всесильна. Особенно по линии Минздрава...

Вот так неофициально общаясь с трудовым народом, Женя-Жох перебирает известные ему продукты питания, и все они оказываются суррогатными. Настоящие лишь те, что в лесах, да и то в таких, над которыми не пролетали самолеты с опылением против непарного шелкопряда.

Покончив с питанием, Женя переходит к суррогатам одежды и обуви. То, что мы покупаем на Центральном рынке, на другой же день надо сдавать в починку или выбрасывать. Или эти суррогатные дома со скрытой радиацией в стройматериалах. Правда, справедливости ради надо отметить, что в те времена, когда в цемент и строительные блоки добавляли золу угольных электростанций и когда выяснилось, что тонна такой золы содержит до четырехсот граммов урана, дома эти снесли, а людей постарались вылечить. А скопление губительного для организма родонового газа в подвальных помещениях? А мебель из древесно-стружечных плит, не покрытых пленкой, которые выделяют формалин? Даже полированная мебель: через три-пять лет покрытие растрескивается и квартира насыщается формальдегидами, которые раздражают дыхательные пути и вызывают аллергию. Токсичны и опасны модные сегодня моющиеся обои на основе винила. Не говоря уже об геопатогенных зонах («гиблые пади»), где естественный геохимический фон опасен для всего живого.

Но если человек дышит отравленным воздухом, пьет непригодную для питья воду, питается консервантами, носит синтетическую одежду, смотрит по телевизору суррогатные передачи, духовно отравлен суррогатной идеологией или суррогатной официально утвержденной религией, зачат суррогатными родителями в момент отравления их суррогатными напитками или вообще вне брака, если мать во время беременности испытывает лишь боль, страх, тоску, унижение, отчаяние и заранее ненавидит еще неродившегося ребенка, — может ли человек при подобной наследственности быть вполне нормальным и вменяемым? Или хотя бы способным к коллективному волеизъявлению? Взять хотя бы Митрича, которого вы выдвигаете в эту вашу суррогатную Палату народных представителей. Чтобы он пошел к суррогатному начальнику ЖЭУ для замены суррогатных труб...

СТАРИК МИТРИЧ

Вообще-то не совсем понятно, почему собрание остановилось именно на кандидатуре старого Митрича. Может быть, потому, что тот всегда в очках и при галстуке, ходит еле слышно и постоянно перед кем-то извиняется, хотя в его извинениях нет особой надобности.

Стало быть, человек образованный, говорят, в прошлом даже кандидат каких-то наук и штатный референт при... как его фамилия-то?

Впрочем, фамилия неважно какая. Нынче Митрич ни при ком не состоит. И занимается не рефератами, а подсобным промыслом. Каждый вечер спускается он в магазин, придирчиво исследует до отказа набитые колбасами, сырами и окороками витрины, беседует с грузчиками, экспедитором, продавцами, расспросит подробнейше, даже с пристрастием, свежая ли вот эта докторская колбаса, или адыгейский сыр, или последняя партия яиц с птицефабрики... Зайдет даже к директору магазина, поинтересуется, скоро ли будет очередное повышение цен на продукты питания. Вроде бы пора уже, а то народ истомился ожидаючи. Дескать, что же это такое — приходишь в магазин, а цены там как замороженные, на прежнем уровне. Никакого прогресса в политике ценообразования. Где, спрашивается, обещанная народу шоковая терапия? Да, однажды, не скрою, была. Так что же, они хотят ограничиться одноразовой акцией? Нынче же народ не в шоковом состоянии, живет так, как будто бы ничего такого особенного не случилось и все их сбережения в целости-сохранности. А? Что? Вчера пакет молока стоил восемь рублей, сегодня — девять пятьдесят... Ну вот, хоть маленько сдвиг есть. Но это же почти что неосязаемый мизер. Вместо глобального обвала рубля. Это что же, опять, что ли, застой начинается? От которого мы кое-как избавились. После стольких митингов и демонстраций протеста.

Хотя, за неимением денег, демократически настроенный старик ничего не покупает, зато проявляет сознательность насчет дальнейшего углубления экономических реформ. Он, можно сказать, из общественников старого, почти что довоенного образца, которые в свое не столь уж и отдаленное время бдительно наблюдали, чтобы на местах все делалось согласно директивам, инструкциям и предписаниям, спущенным сверху. Без всякого инакомыслия и уклонительства. Раз уж директивными органами принято такое решение — неуклонно и последовательно проводить прогрессивные реформы, то есть неуклонно и последовательно повышать цены, то и выполнять их надо неукоснительно и точно по графику, поквартально, и на строго определенное количество процентов, вычисленных научным способом. А не как в голову взбредет.

И директора магазинов, надо сказать, относятся с пониманием и сочувствием к бескорыстному энтузиазму кадрового общественника, наливают ему стакан чая, одаривают какой-нибудь сушкой, шоколадкой или жвачкой. Неторопливо-основательная политика Митрича выглядит куда более выигрышной на фоне всеобщего беспокойства и нервозности. А то ведь чем в основном занимаются люди? Ругаются, возмущаются, негодуют. А что толку-то? Никто ведь не прилагает усилий для хоть какого-то изменения антинародной политики или хотя бы для поправки собственных дел. А старик Митрич, хоть он и не изменил антинародную политику, но дела свои малость поправил. И с народом, чтобы окончательно душой не заскорбеть, пообщался, и шоколадку — бесплатно!!! — покушал, и чайком побаловался... И никаких при этом недоразумений или стрессовых ситуаций. Его старческая нервная система в полном порядке. За исключением разве что старческого слабоумия и общей физической немощи. И вообще, может быть, ему давно уже помирать пора, а он по инерции все еще живет, получает пенсию, вносит квартплату, платит регулярно и неукоснительно за газ, электричество, телефон, за уборку подъезда, ест, спит, иногда даже о чем-то думает и принимает умеренно-активное участие в общественной жизни нашего многострадального подъезда...

Что же касается предложения баллотироваться в народные представители при нашенском ЖЭУ, то многоопытный Митрич насчет этой все-таки политически несколько сомнительной акции отозвался несколько уклончиво и неоднозначно. Прежде всего поинтересовался наличием нотариально заверенного директивного акта, подтверждающего его полномочия. Спросил также, согласован ли вопрос с администрацией президента, города и района, назвал еще с десяток организаций, виза которых обязательна, чтобы добровольная инициатива снизу стала фактом документально заверенного протокольного акта, согласованного с представителями согласительной комиссии относительно определений юридического обоснования административно допустимых пределов предварительного народного волеизъявления. Так что собрание, потрясенное столь убойной грамотностью добровольного ревизора магазинных прилавков, несколько мгновений благоговейно молчало, в попытке осмыслить всю ту громаду дел, которую предстоит преодолеть, прежде чем народное представительство, выражающее народные интересы, заработает во всю мощь его творческого потенциала. Не догадываясь пока о том, что после преодоления всей этой громады оно уже не будет выражать народных интересов.

Тогда один жилец крайней девятиэтажки — Егор Ефимович Какашка, промышлявший изготовлением погребальных венков и присутствовавший на собрании с правом совещательного голоса, предложил на роль народного представителя совсем другую кандидатуру. А именно тетю Настю, даму, отнюдь не обремененную излишней образованностью и грамотностью, что считалось им качеством не только положительным, но и весьма обнадеживающим.

ТЕТИ НАСТИН ПРОМЫСЕЛ

Такое предложение, надо сказать, вызвало поначалу скептическое неприятие общественности. На столь важное дело — тетю Настю? Которая в унитазе тесто месит...

Вообще-то соседки, которые пробовали у нее лагман и лепешки, остались вроде бы довольны. По-настоящему она и не тетя Настя вовсе, а Нортаджи-опа-ханум, переселенка то ли из Узбекистана, то ли из Таджикистана. Правда, когда ей кое-как объяснили, для чего поставлен в квартире унитаз, она хоть и не сразу, но со временем врубилась. Но по прямому назначению эту сантехнику все-таки не использует — стесняется. Как это можно, говорит, на такую чистую поверхность, среди бела дня и вдруг... Я извиняюсь... Да и по восточному обычаю, оказывается, не полагается... эдак... рядом с кухней... извиняюсь... Где готовится еда. Это хозяйство, оказывается, по их обычаю оборудуется совсем в другом месте, на специально отведенной территории.

Жильцы вроде бы смирились с этой сугубой деликатностью восточной переселенки, поинтересовались только, пересчитывает ли она на ночь детей. Не случается ли в этом деле нехватки или, наоборот, перебора. Но в то же время категорически запретили ей разводить дома на полу костры. Объяснив попутно, как пользоваться газовой плитой. И хотя после очередного взрыва газа вышибало в квартире все стекла и кое-кого из детей увозили в ожоговый центр, Нортаджи-опа-ханум тем не менее не была в претензии. Взрывы для них — дело привычное. В России они даже гораздо слабее, чем у них в Таджикистане. Да и детям хоть какое-то развлечение. А ожог по сравнению с переломом основания черепа или раздроблением позвоночника — дело плевое, наживное. Если даже и остаются после лечения шрамы, то они только украшают мужчину. И чего это русские, с виду вроде бы великая нация, так волнуются и переживают из-за пустяков? Может быть, потому, что у них в семье один ребенок? Стало быть, если с ним, не дай, конечно, аллах, что-нибудь случится, вообще, что ли, у них детей не останется?

И как это можно жить без детей? Ради чего тогда вообще жить? Напрасно они при их крылатых ракетах так упорно экономят на детях, рожая экономические реформы, вместо того, чтобы родить ребенка. Дети ведь все равно что сбереженья в сберкассе. Неподвластные ни девальвации, ни инфляции. Их надо рожать как можно больше. Если даже двоих-троих и убьют во время очередной перестрелки, то сколько их еще останется для укрепления семейных отношений. Напрасно это русские считают, что внедрение рыночных отношений гораздо важнее, чем продолжение рода. Рынок, безусловно, хорошее дело — на Востоке это тоже понимают, но если род не будет продолжен, то и внедрять будет нечего, и на рынок ходить некому.

К этим странностям русского характера китайцы, например, присматриваются очень внимательно. И даже, похоже, с некоторой заинтересованностью. В пределах Дальнего Востока. С его лесами, пушниной, запасами рыб и прочих морепродуктов. И мусульманский мир тоже наблюдает с пристрастием. Может быть, поторопились русские и с их призывом — немедленно внедрить демократию с открытостью всех границ? Чтобы бывшие до сих пор под запретом наркотики хлынули в страну широким потоком.

Арабо-иранские племена поначалу даже пришли в замешательство от подобной лихости до сих пор неприступного северного соседа. А потом, осмотревшись, с готовностью пошли навстречу духовным запросам истосковавшихся по кайфу завсегдатаев танцев и тусовок.

А что до тети Насти, то наши дворовые прямо-таки восхищаются ее беспримерным мужеством и жизнестойкостью. Это надо же — на столь мизерное детское пособие прокормить, обуть, одеть, обогреть такую ораву, к тому же еще покупать для них игрушки, велосипеды, фотоаппараты, музыкальные центры, кольца, серьги, ожерелья, браслеты... Что же делать, раз по восточному обычаю девочке без золотых украшений никак нельзя — замуж не возьмут. Правда, она эдак маленько — ну, это между нами, не для огласки — приторговывает наркотиками. Что ж делать: хочешь жить — умей вертеться. Только вот неудобство — зачастую слишком уж много жаждущих толпится у дверей ее квартиры. Даже когда это добро еще не расфасовано по пакетам. Так что участковый, в общем-то уважающий ее за мужественное преодоление житейских невзгод, временами все-таки делает замечание, чтобы навела хоть какой-то порядок в своей епархии. Установила бы очередность, что ли, или строго определенное время для каждого клиента. А то некрасиво и даже небезопасно, если вдруг, скажем, возникнет конфликтная ситуация. Не дай бог, ОБНОН (отдел борьбы с незаконным оборотом наркотиков) пронюхает. Они ведь могут лишить ее почетного звания «Мать-героиня» или даже привлечь к ответственности.

Однажды уже судили ее, но спасла характеристика, подписанная участковым, что «гражданка Нортаджи Ибрагимбекова политически грамотна, принимает активное участие в общественной жизни микрорайона, детей воспитывает в духе российского патриотизма и интернационализма, морально устойчива, постоянно повышает свой кругозор, нетерпима к любым антиобщественным проявлениям, беззаветно предана делу...» Хорошая характеристика, как видите. Да еще ее старшая тринадцатилетняя дочь Узбоой взяла всю вину на себя. Это она занимается расфасовкой. Продажей — тоже она. Иногда помогает младшая сестренка Ташбоой, когда слишком крутой напор клиентуры. У которой никакого терпения хоть немного подождать. А иногда и агрессивные наклонности. Вплоть до телесных повреждений. А мама понятия не имеет о наркотиках и никогда даже не слышала о них. Она у нас неграмотная, по профессии домохозяйка. Утром лепешка и чай. В обед свежий воздух. Вечером колыбельная. Или пиво «Пит». Или — «не дай себе засохнуть»...

Несовершеннолетнюю, как известно, наказывать нельзя. Даже в пределах условного срока. Ограничились замечанием. Чтобы Узбоой больше не фасовала и не торговала. Ее дело в школу ходить да через скакалку прыгать... Словом, отделались легким испугом. Ну, еще, может быть, сыграло роль и то, что тетя Настя с воем бросилась в ноги судье и так крепко обняла их, что двое из конвоя с трудом оттащили ее от перепуганной вершительницы правосудия. Но едва ее оттащили, как с воем бросились в ноги судье несовершеннолетняя Узбоой, Ташбоой, Тимур, Руслан, Рашид... Потом и все другие дети, включая грудных. Которые, несмотря на строгую стражу у дверей, непонятно каким образом проникли в здание суда.

Впрочем, освобождают не только ее. Адвокат с судьей, дамы уже в почтенном возрасте, питают удивительную слабость, чуть ли не нежную привязанность к мелким наркоторговкам. То ли жалеют их детей, то ли еще какая причина, но даже милиция в конце концов махнула на это дело рукой и перестала их арестовывать. Все равно посадить их без суда нельзя, а что творится в судах — не могут понять даже самые юридически грамотные умы.

А тетю Настю после суда вместе с детьми кое-как вытолкали на улицу, строго предупредив, чтобы в суд, милицию или в прокуратуру являлась лишь по вызову и только одна, а не во главе всего семейства. С тех пор участковый и переживает за свою подопечную, отечески внушая ей, что разболтанность и несобранность угнетающе действует на нервы в любом деле. Тем более в таком неоднозначном и неординарном как ее беспокойный промысел. Надо все-таки как-то установить порядок. Если она одна не справляется, он прикрепит к ней двух-трех дружинников. И еще — это тоже важный вопрос — пусть бросит свою привычку раздавать деньги пачками, иногда даже совсем не тем, кому положено их давать. Ребятам за ночное дежурство у ее дверей хватит на бутылку с закусью, зато сохранность имущества гарантируется. В случае какой надобности сработает сигнализация. Группа захвата будет на месте уже через пару минут...

Словом, тетю Настю в обиду не дадим. Но и ей не мешало бы как-то получше усвоить местные нравы и обычаи. Чтобы избежать всяких таких трений и конфликтов и гармонически вписаться в дружный коллектив дворовой общественности…

РУБЛЬ, КОТОРЫЙ ОТОБРАЛИ

Прежде всего не мешало бы запомнить: дела у нас делаются втихаря, без всяких таких волнений, трений и скандалов, не по закону, а по понятиям. Тех, кто усвоил это правило, называют уважительно братвой. Тех же, кто качает права или ищет какой-то несуществующей в этом мире справедливости, попадают в разряд «козлов» со всеми вытекающими из данного прозвища последствиями.

«Козлы» считают сложившуюся систему распределения благ ненормальной, противоестественной и даже преступной. То есть они и сами хотели бы принять посильное участие в этом мероприятии, но так как по российской традиции козлов в огород не пускают, то они поневоле остаются в стороне от овощного изобилия, добавляя, однако, к скудному семейному столу кое-что плодово-ягодно-витаминное со своих нищенских соток бывшего колхозного поля.

Вообще само существование этой самообеспечивающей себя прослойки как-то зыбко, неустойчиво, ненадежно. Нет там свойственной братве сплоченности, солидарности, организованности. Там каждый сам по себе, в одиночестве, вне связи с общим поступательным движением исторического процесса. Они, растерянные от непонимания происходящих вокруг них событий, вроде бы и тянутся друг к другу и пытаются как-то определиться, обозначить свое место в мире, но в то же время не умеют ни дружить по-братски, ни общаться по-свойски, ни руководить, ни подчиняться, нет у них ни уважения к сильным, ни сочувствия к слабым. Они постоянно завидуют друг другу, подсиживают, интригуют, радуются чужому несчастью, жадно набрасываются на случайно выпавшую на их долю добычу, не хотят делиться с другими и в то же время не умеют с выгодой использовать эту добычу для себя.

Попав на полосу везения (она временами бывает у каждого человека), они сами не доверяют своему счастью, не используют открывшихся перед ними возможностей, начинают хитрить, лукавить, выгадывать, подстраиваясь под крутых, ведут себя столь неумно, неестественно, неадекватно обстоятельствам, что за короткое время не только не приобретают еще, а теряют и то, что у них есть. При неудачах же падают духом, приходят в отчаяние, пытаются немедленно, одним мужественным рывком исправить свое положение, не замечая того, что одно лишь волевое усилие без учета сложившейся конъюнктуры, без опоры на какие-то внешние силы заранее обречено на неудачу. Они живут в постоянном страхе за свой завтрашний день, негодуют, возмущаются, протестуют, но в то же время ничего не предпринимают для перелома ситуации в свою пользу.

Правда, подрастают их довольно-таки шустрые дети-козлята, которые, презирая неисправимое правдоискательство своих родителей, активно включаются в компьютерные игры, страстно, жадно, нетерпеливо мечтая выиграть или как-то иначе заиметь миллион, после чего, мол, враз прекратятся все недоумения, разочарования и разбирательства и начнется настоящая, полнокровная и обеспеченная жизнь. Тем более что перед глазами их — яркий пример Вовы Бомбилы по кличке Вован, человека, который, так сказать, сделал себя сам, без какой-либо помощи или подсказки со стороны.

В детстве это был отлично выкормленный и упитанный ребенок, несколько лупоглазый, шепелявый и остриженный ежиком. Родители постоянно обновляли ему одежду, потому что штаны и куртка уже на другую неделю лопались от неудержимо выпиравшей из него жизненной энергии. В школе он занимался не ахти как усердно, зато внимательно присматривался к нескончаемой пионерской возне юных «козлят» и однажды грубым голосом у одного пацаненка по кличке Чинарик потребовал рубль.

Грубость голоса объясняется тем, что даже в детской среде изымание рубля или иных материальных ценностей не производится просто так, нужен хоть какой-то предлог, чтобы запросто так поинтересоваться содержимым чужих карманов. Но, так как по своей врожденной тупости Вован никакого предлога придумать не мог, то действовал несколько прямолинейно и, конечно, грубовато. Причем Вован не задумывался над вопросом, а на каком основании, собственно, он может потребовать у Чинарика рубль, и не строил предварительных планов по изъятию этого рубля. Он вообще не привык думать и строить планы. Здесь срабатывает какой-то врожденный инстинкт. У одних этот инстинкт дремлет или вообще отсутствует, у других, может быть, такая мысль и приходит в голову, но обыкновенный, стандартный человек начинает думать и мучиться сомнениями. Вдруг Чинарик не отдаст этот рубль? Если же он его все-таки отдаст, не будет ли этот факт изъятия противоречить принципу неприкосновенности частной собственности, не оценит ли прогрессивная общественность этот поступок как отклонение от общепринятых моральных норм, не замучает ли его совесть, а что скажет мама, или папа, или классная руководительница, или тетя Вера... Для современного витка цивилизации подобного рода мыслительный процесс противопоказан. Увлекаемый в подобные умственные дебри человек не только не может изъять чужой рубль или все накопления народа в сберегательных кассах, но зачастую лишается и своих собственных скудных сбережений. В прежние, докомпьютерные еще времена всеобщего неторопливого благоденствия было довольно много подобного рода людей, томимых скорбью о всеобщей мирской неустроенности. Обитали они в основном в интеллигентных кругах или просто так, на подножном корму, периодически бросали пить и начинали новую жизнь, с недоумением отмечая про себя, что все вокруг продолжается по-старому и на его «новую жизнь» окружающие — ноль внимания. Как будто это не духовный подвиг нестандартно мыслящего ума, а очередная причуда не в меру грамотного дворового алкаша.

Презирая личное благополучие, они на своих тусовках решали, как правило, вопросы глобального мироустройства на принципах добра, справедливости и целесообразности. Толковали о мировых религиях, о Шамбале и нирване, о великих цивилизациях Запада и Востока, попутно задаваясь сакраментальным вопросом: а что же такое Россия, западная она или восточная, и цивилизация ли вообще или лишь какое-то историческое недоумение домовых комитетов, членских взносов и наложений штрафных санкций за несознательное тунеядство или политическую неграмотность.

Они как-то не замечали или принципиально не хотели замечать, что сама эта мысль о России не вполне корректна. Что и более глубокие, чем они, умы ломали головы над этим вопросом и ни к какому выводу не пришли. А если и приходят, то уже следующий вывод начисто отметает предыдущий, так что вопрос остается открытым. Открытым его и надо оставить, доверившись ходу времени, которое само сделает вывод, причем без глумливых изворотов лукаво мудрствующих умов.

НАЧАЛО КАРЬЕРЫ

Судьба этих бескорыстно увлеченных мыслительным процессом людей во многом загадочна. Не все же они вымерли, некоторые все еще живут, на что-то существуют и, хотя и не выступают больше с декларациями о «потрясении основ», хоть как-то где-то проявляют себя. Некоторые из них, помнится, покушались даже на издание никому не нужного коллективного сборника о не состыковке суровых реалий плановой экономики с безусловной установкой на разбазаривание лимитных фондов. Другие ревностно готовились к переселению в какие-то мифические экологически чистые регионы, где, вдохновленные многообещающими перспективами фермерского движения, собирались на экологически чистых склонах тамошних гор добросовестно пасти телят и козлят. Хотя и тех и других до сих пор видели лишь по телевидению. А наиболее продвинутые адепты нетрадиционных культов ударились даже в посткосмическое самосознание да так и застыли в «позе кучера» в потоке космических мистерий «ян» и «инь».

С пришествием в мир вместо столь легко возбудимых, ненадежных и неуправляемых людских особей жестко фиксированных и логически безупречных компьютерных программ начали как-то незаметно исчезать целые людские пласты, прежде довольно-таки внушительные и значимые. Разумеется, программы не напрямую убивают людей, хотя косвенно все-таки способствуют вырождению и вымиранию целых людских систем, сообществ, социумов.

Уничтожение идет избирательно: прежде всего престарелых, больных, вхолостую умствующих, отягощенных грузом старых, отживших свой век идей, традиций, предрассудков, а из бандитского сословия — не в меру обнаглевших, которые плевать хотели не только на общепринятые моральные и правовые нормы, но и на неписаные правила поведения братвы. Наиболее яркий пример — судьба Сергея Мадуева, русского по паспорту, на самом деле сына сосланного чеченца и местной кореянки. Столь гремучая смесь не могла естественно вписаться даже в криминальный мир.

На всеобщее выражение недовольства, растерянности, озлобленности, неверия компьютеры не обращают внимания. Если даже иной нуждающийся в неотложной помощи правдоискатель умоляет неприступного и неумолимого, как смертная казнь, администратора: «Я вас очень прошу, ну, пожалуйста, войдите в мое положение...» Ни в сайте, ни в файле, ни в Интернете такой программы не предусмотрено. Чтобы откликаться на чью-то просьбу. Тем более входить в чье-то положение.

Компьютер попросту не поймет смысл выражения «войти в положение». Подобную установку нельзя ни прогнозировать, ни моделировать, ни логарифмировать. Если же все-таки, как-нибудь изловчившись, компьютер «войдет в положение», то у него начнутся сбои в программе, что может разладить всю столь тщательно продуманную систему тотального контроля общественной и личной жизни законопослушных, хотя и постоянно чем-то недовольных индивидуумов.

Вован, как тот компьютер, ни в чье «положение» не входил. Даже не знал, что это такое. Хоть он и не шибко грамотный, но все-таки догадывался: в составлении сметы по доведению каждой отдельной индивидуальности до уровня статистически учтенной потребительской единицы главное не «вход в положение», а знание основных параметров линейного программирования при неадекватных исходных данных. В мировоззренческом же плане основное условие положительного решения программы — это ни о чем не думать. Компьютер же ни о чем не думает, однако все его боятся.

— Да это же не я,— говорит бухгалтер ООО «Навар» обескураженному просителю, — это компьютер начисляет.

И обескураженный проситель со страхом смотрит на внешне столь приветливый голубой экран, где в кажущемся беспорядке мелькают какие-то иностранные буквы, цифры, тексты, знаки, символы...

Главное, с экраном не поговоришь, не поспоришь, не повозмущаешься, не пригласишь его по-свойски раздавить пузырь... И он, в свою очередь, не психует, не конфликтует, не полемизирует. Просто выносит свой приговор. Окончательный. Обжалованию не подлежащий.

Вовану это нравилось — то, что приговор его обжалованию не подлежит. Кажется, и Чинарик догадался об этом. Не пускаясь ни в какие разбирательства по поводу правовой оценки совершаемого акта, он с готовностью протянул боссу рубль. Давно уже, надо сказать, Чинарик не испытывал такого душевного подъема как в тот исторический день. Он останавливал всех дворовых ребят и прерывающимся от волнения голосом сообщал им — только что Вован отобрал у него рубль.

Внешне поведение Чинарика может показаться несколько предосудительным и даже нелогичным. Но оно имеет глубокую внутреннюю подоплеку. Дело в том, что дворовые мальчики — в иных случаях даже девочки — народ в массе своей самолюбивый и тщеславный. Они не просто пребывают в миру в силу самого факта рождения, а стараются как-то проявить и подчеркнуть себя, свою весомость и значимость.

Девочкам в этом отношении как-то проще — достаточно лишь, мужественно преодолевая тошноту и отвращение, закурить сигарету и, презрительно поглядывая на окружающих, эдаким небрежным жестом стряхивать пепел куда следует и куда не следует. Сразу же видно, это не какая-нибудь кисейная барышня, а особа вполне сформировавшаяся и самостоятельная, глубоко и нестандартно мыслящая, свободная от всякого рода сковывающих творческое начало догм, традиций и предрассудков.

Процесс самоутверждения у мальчиков Побережья проходит гораздо сложней и мучительней. Курением табака там никого не удивишь — все они курят чуть ли не со дня рождения. А чем еще он может обратить на себя внимание окружающих? Допустим, кто-то там учится на отлично. Ну, таких, признаться, мало, можно сказать, единицы, и особым авторитетом они не пользовались. Добившиеся успеха в спорте в каком бы ни было его виде: бег ли до гастронома, прыжки через забор, метание бутылок — ценились на порядок выше, чем отличники народного просвещения.

Но большинство дворовой братии все-таки не отличники и не спортсмены. Они привыкли доказывать свою весомость и значимость скромными подручными средствами. Один, например, разбил мячом оконное стекло. Событие, казалось бы, не особенно важное, тем не менее хотя бы на день выделяет разбивателя стекол среди общей безликой дворовой массы. Другой провалился в плохо засыпанную с прошлой осени туалетную яму. Тоже — не свидетельство особого мужества, и ничего от провалившегося, кроме нестерпимой вони, не исходит. Тем не менее с неделю его имя у всех на слуху. Третий умудрился на ровном месте упасть и сломать руку. При этом ни слова о том, что у бедняги от хронического белкового голодания кости стали настолько хрупкими, что необязательно даже падать. Достаточно лишь дуновения ветра или крепкого рукопожатия. Наоборот, пострадавший гордо, как медаль, носит свою загипсованную руку, а особо любопытствующим за небольшую плату дает даже посмотреть рентгеновский снимок.

Словом, почти что у каждого в активе хоть какое-нибудь геройство, и Чинарик буквально исстрадался, лишился покоя, сна и аппетита от сознания своего хронического невезения: ни рук он не ломает, ни стекол не разбивает, ни в туалеты не проваливается. Поэтому неожиданное внимание Вована к его скромным возможностям вселяло надежду и создавало некоторую предпосылку для будущего карьерного роста. А когда Вован по-свойски потрепал его по головке, приговаривая при этом: «Чинарик ты мой», у того даже дыхание перехватило от внезапного волнения.

Впрочем, и сам Вован был растроган, в какой-то момент почувствовав ответственность за судьбы всего человечества. Где столько гонимых, неприкаянных, отчаявшихся, всякого рода сюсей, чинариков, очкариков, которые пребывают в безвестности, никуда не пристроенными, никем не востребованными.

Такое положение нетерпимо. Так дальше жить нельзя. И действительно, когда начали жить «не так» и Вован основал целый ряд фирм, трестов, обществ с ограниченной и неограниченной ответственностью, Чинарик стал самым преданным и ревностным его сотрудником. И многие деятели нового толка преданно заглядывали в глаза тогда уже не сопливого дворового недоноска Чинарика, а всеми уважаемого Василия Вениаминовича Чинарева, стараясь угадать его настроение и терзаясь сомнением, оценит ли всесильный помощник большого босса их преданность и покорность...

ВОВАН И ЕГО КЛАН

В те времена столь неожиданного, не предусмотренного никакой теорией скачка от мира партийно-протокольного к миру компьютерно-коммерческому, когда рушились старые законы и не придумали еще новых, появился неожиданный спрос на людей, умеющих нарушать закон.

А кто это умел делать лучше Вована и еще нескольких дворовых ребят? Некоторые из них, кроме нарушения закона, ничем в жизни и не занимались.

Разумеется, их не сразу призвали к управлению государством. Все-таки опыта подобной работы у них было маловато. Хотя в своих делах они управлялись очень быстро, четко и организованно. Попутно уничтожая всех, кто недостаточно быстр, четок и организован. То есть в определенной мере брали на себя функции государства, которое от смертной казни умыло руки, полагая, что это якобы негуманно и не по-западному.

Вовану как ранее неоднократно судимому, в том числе и по серьезным статьям, особо беспокоиться о своем карьерном росте не приходилось. Для начала он получил довольно перспективную, с видами на будущее должность Смотрящего на нашем Побережье.

Утвердившись в новом качестве, Вован, как и положено по должности, обзавелся компьютером, иномаркой и мобильником. С тех пор его видели лишь за рулем и с мобильником в руке. В этом имидже он утвердился всерьез и надолго. Казалось, так он и родился — в иномарке и с мобильником. Правда, иногда все-таки приходилось, кряхтя, вылезать из машины, чтобы пообщаться, потолковать «за жизнь» с дворовыми ребятами, которые с самого раннего детства друзья-приятели и понимают его с полуслова.

При подобном взаимопонимании ему и утруждать себя работой особенно не приходилось. Достаточно было одного его присутствия, чтобы порядок устанавливался автоматически. В момент прекращались всякого рода хулиганства, недоразумения, конфликты, разногласия. Прекращались всякого рода недовольства жизнью, никто никуда ни к кому ни с какой жалобой не обращался. Люди ходили на цыпочках и беседовали вполголоса. Хотя сам Вован отнюдь никому ничем не угрожал, замечаний не делал, к порядку не призывал, с речами не выступал, а жил совершенно по-простецки — шутя, калякая и посмеиваясь.

Так, по-свойски общаясь, калякая и посмеиваясь, Вован как-то незаметно установил совершенно приятельские отношения с директорами магазинов, заведующими ателье, управляющими внебюджетными фондами, начальниками из милиции, председателями каких-то сообществ... Все они как-то очень быстро научились понимать Смотрящего за порядком с полуслова. Правда, один заведующий мастерской по ремонту мебели не понял Вована с полуслова. Не понял даже тогда, когда Вован выговорил это «слово» целиком, несколько побагровев при этом от умственного перенапряжения.

В результате этого взаимного непонимания почему-то случился пожар. Так что сгорела эта «непонятливая» мастерская со всеми ее мебелями, как отремонтированными, так и не отремонтированными.

Только было, очнувшись от шока и взяв под залог своей квартиры значительный кредит в банке, хозяин обустроился заново, как случился второй пожар, еще жарче первого. После третьего нашествия огня хозяин наконец-то образумился и начал понимать Вована даже когда тот молчал. Вообще не произносил ни слова, ни полслова, не говоря уже о целых предложениях.

Правда, был в жизни его один случай. Когда он баллотировался в городскую думу, то почти без запинки выговорил вот такое предложение: «Я приложу все усилия для дальнейшего усугубления процесса демократических реформ». На втором предложении, однако, он споткнулся — оно оказалось довольно трудной конструкции (сложноподчиненным, с двумя придаточными), но тут ему на помощь поспешил его ближайший помощник, в прошлом доктор философских наук Сократ Акимович Нежненький.

В своей речи экс-доктор сделал основной упор на то, что Вован — в миру Владимир Григорьевич Бомбила — являет из себя образец честности, принципиальности, мужества и высокой гражданской сознательности. Проводит большую организаторскую работу по консолидации всех прогрессивных сил общества для борьбы с негативными явлениями. Внес весомый вклад в беспощадную борьбу с коррупцией и бандитизмом. Принимает конструктивные решения. В спорных вопросах стремится к консенсусу. Твердо выдерживает курс на популизм и стагнацию. Уделяет большое внимание глобализации. Выступает в союзе с правоцентристским блоком. Озабочен охраной окружающей его среды. Исключительно скромен и непритязателен в быту. Не курит. Живет с женой, детьми и престарелыми родителями в поселке барачного типа. Исключительно преданный семье супруг, нежный отец и заботливый сын. Ночует на сеновале, потому что свою комнату отдал более нуждающимся товарищам. На работу ходит пешком. Лечится травами, корешками и заговорами, чтобы не занимать место в поликлинике. Занимается спортом. Увлекается театром, оперой, балетом, филармонией, консерваторией, музеями, выставками живописи и графики. Много читает. Любимые его авторы — Пушкин, Горький, Стендаль, Диккенс, Джойс, Пруст, Кафка, философ Соловьев и Маринина. Маринина — особенно и даже сверх того. Беспощадно борется с некоторыми перегибами в деле реформирования российской экономики. Проявляет трогательную заботу о пенсионерах, престарелых, инвалидах, детях, сиротах, вынужденных переселенцах, ветеранах войны и труда. Прилагает максимум... Выступает за...

Речь ученого профессора произвела большое впечатление, потому что избиратели всегда очень тщательно и даже с пристрастием обсуждают каждую кандидатуру. Чтобы как-нибудь не проник в руководящие структуры человек недостойный этого высокого звания. Самое главное — чтобы кандидат был озабочен всеобщим благосостоянием и процветанием, а не личными материальными приобретениями.

Вован, надо сказать, не стал капризничать. Он охотно согласился с тем, что общественное благосостояние гораздо ближе его сердцу, чем личные приобретения. Он даже слегка прослезился, слушая свою характеристику. Знал, конечно, что он хороший человек, но не подозревал, что до такой степени.

Тем не менее, несмотря на все старания и издержки, в депутаты Вован все-таки не прошел, так как официально не был зарегистрирован. А когда зарегистрировался официально, то не смог преодолеть необходимый пятипроцентный барьер.

Претендент, надо сказать, в первое время был очень недоволен и даже несколько смутил своих помощников страстным желанием лично встретиться с этим самым барьером на предмет предварительного собеседования, чтобы подобные безобразия не повторялись впредь. Утешился лишь тогда, когда ему в порядке компенсации за перенесенные моральные страдания предложили престижную должность члена совета директоров и самого главного акционера в правлении коммерческого банка «Глав-навар-плюс». Да и сами избиратели уже на финише избирательной гонки с некоторым сомнением вглядывались в упитанную фигуру кандидата и особенно в выражение его лица. На нем было что-то такое, от чего становилось страшно не только за наше Побережье, но и за судьбу человеческой цивилизации в целом.

ЧЕЛОВЕК НЕРАССУЖДАЮЩИЙ

Обсуждение кандидатур на роль народного представителя в ЖЭУ происходило весьма темпераментно, даже бурно, но порой как-то шутя, любя, игриво. Дело в том, что обсуждаемые были, как постепенно выяснялось, людьми с недостатками, пороками и даже психическими отклонениями. Приятно было сознавать, что у обсуждавших, напротив, не было ни недостатков, ни пороков, ни отклонений. А если и имелись, то такие несущественные, что даже не заслуживали внимания. То есть никто из них не задавался вопросом, а имеет ли он, такой-сякой, моральное право обсуждать, критиковать и высмеивать других, пусть даже ни такие-сякие и даже хуже.

Не задавался подобным вопросом и Митька Сусенин по кличке Сюся, который пришел на собрание вместе с матерью. Матушка его, большая охотница до выпивки и всяких таких разборок, в открытую полемику не влезала, наоборот, всем поддакивала, со всеми соглашалась и даже тихонько дергала сына за рукав, когда тот слишком уж бурно выражал свое несогласие с чьим-то мнением. Сюсе это дерганье очень не нравилось, он грубо вырывал руку, с нескрываемой неприязнью смотрел на матушку и даже говорил ей что-то весьма непотребное.

Вообще, мучила его обида, что голос его как-то не очень звучит в общем накате все более нараставшего эмоционально окрашенного сквернословия.

Хотя высказывался Сюся довольно решительно, подкрепляя свою позицию презрительной гримасой и увесистым русским матом, было во всем облике его что-то несерьезное, легковесное, неосновательное. Дело в том, что Сюся был из породы так называемых нерассуждающих людей. Он умел произносить лишь отдельные слова, но чаще ограничивался звуками и жестами, и никогда ни о чем не думал.

Даже Вован при всей его ограниченности иногда все-таки словно бы невзначай задавался вопросами несколько отвлеченного содержания, например, сколько весит луна, где зимуют раки, когда придет конец света. Никто не мог понять, из каких глубин подсознания произрастает эта несколько непривычная для Побережья любознательность. Тем не менее подобное упорство в постижении самых сокровенных тайн бытия заметно прибавляло уважения к интеллекту побережного Смотрящего.

Сюся же никогда не задавался вопросами — например: по какой причине люди пьют водку, почему на голодный желудок ее требуется меньше, а на сытый больше. Вообще никакими вопросами не задавался, никаких проблем не решал и никаких целей в жизни перед собой не ставил. Кроме удовлетворения естественных потребностей. Причем удовлетворения теперь же, без промедления. Захотелось есть — тут же доставал еду: из холодильника ли, из магазина или, на худой конец, из остатков чьих-то трапез в ближайшей столовой. В последнем случае, правда, он испытывал некоторую неловкость, но не более того. Вместе с чувством насыщения неловкость проходила, но властно заявляла о себе другая потребность — выпить...

Насчет выпивки — посложнее. В домашнем холодильнике ее никогда не бывает, а в многочисленных рюмочных и забегаловках никто никого, как это было в добрые старые времена, просто так, по дружбе или для душевного общения не угощает. Каждый в одиночестве поддерживает лишь свое собственное настроение, тем не менее Сюся как-то умудрялся почти каждый вечер набираться до состояния невменяемости. Он чутьем угадывал, где именно собираются компании, и путем долговременной практики научился появляться как раз вовремя, когда гости в благодушном настроении и не прочь поднести полстакана водочного суррогата. Но прием этот не всегда срабатывал: если гости бывали не в духе, его просто выталкивали за дверь. И хотя, казалось бы, одеревенел он мыслями и чувствами, эта постоянная зависимость от чужого настроения все-таки угнетала Сюсю. Порой поднималась в душе мутная волна злобы и ненависти — не к кому-то конкретно, а к этой жизни вообще, которая постоянно отталкивала его от себя, заставляла просить и унижаться.

Унижения начались еще в раннем детстве и, к сожалению, не последнюю роль сыграла в них матушка. Ребенок был упрям и любил все делать по-своему. Матушка по характеру тоже не отличалась терпимостью. На уступки никто не шел, и разыгрывались довольно неприглядные сцены на тему о том, кто кого переупрямит. Сюся, например, любил носить длинные волосы. Он складывал их в замысловатые прически и часами любовался на себя в зеркале. Матушке не нравилось это нездоровое увлечение сына. Она уговаривала его постричься покороче, но тот на уговоры не реагировал. Прическа была предметом его особенной гордости и хоть какой-то значимости в этой жизни.

Однажды, когда сын спал, матушка остригла его чуть ли не наголо. Сюся проснулся, заранее улыбаясь при мысли об очередной прическе, но только он провел рукой по волосам, вернее по тому, что от них осталось, как его обдало жаром, сердце заколотилось. Он бросился к зеркалу, все еще не веря... И с тех пор выражение крайнего замешательства, недоумения, растерянности застыло на его лице навсегда.

Матушка для вида посокрушалась — она никак не ожидала столь болезненной реакции, ведь для него же старалась, для его пользы. Чтобы он бросил свои дурачества и начал хорошо учиться в школе.

После этого пострига свои дурачества с изобретением причесок Сюся поневоле бросил, но лучше учиться не стал. В школу, правда, ходил, но ничему там не учился. Даже от скуки не листал какую-нибудь книгу и не рисовал каких-нибудь каракулей в тетради. Ни один предмет его не интересовал, ни одна волшебная сказка или приключенческая повесть не могли разбудить его воображения. Не интересовался даже, откуда берутся дети. А когда дворовые ребята объяснили, долго не хотел верить, что дети появляются на свет столь противоестественным и постыдным образом. Хотя своей собственной версии у него не было. Он просто не хотел думать на эту тему. Так же как и на все другие.

Окончив школу, получил аттестат зрелости. Хотя никакой такой особенной зрелости у него не наблюдалось, аттестат все-таки дали. Иначе могло возникнуть подозрение, будто в наших школах существуют незрелые люди. Подобного безобразия тогдашняя система народного образования допустить не могла.

Даже знания у него кой-какие сохранились. Из истории, например, запомнились имена Наполеона и Александра Македонского. По математике безошибочно угадывал, сколько будет дважды два. Из немецкого языка четко отпечаталось в памяти «зер гут» и «хенде хох». Из курса физики запомнилась расческа, притягивающая к себе клочки бумаги. Знал даже, что в основе этого удивительного явления лежит электричество. Не то электричество, которое бегает по проводам, а особенное, изучаемое только в школе.

О своем внутреннем строении знал, что где-то там внутри него бывают сердце, печень, почки, нервная система, мозги, желудок... Желудок — особенно. Присутствие сердца или мозгов как-то не ощущалось, словно их и нет вовсе, но желудок трижды в день нетерпеливо и даже назойливо напоминал о своем существовании…

Окончив школу, Сюся так и не задумался, что же ему делать и чем жить дальше. Не испытывал никакого влечения ни к труду, ни к развлечениям, ни даже к озорству и хулиганству. Даже телевизор смотрел без интереса и не нервничал по поводу засилья в нем рекламы и мордобоя. Считал, что раз так показывают, то так оно и должно быть. В кино не ходил. Даже не знал, что в мире бывают кинотеатры и просто театры. Ухаживать за девушкой — утомительно: с ней надо разговаривать, а разговаривать он не умел. Вообще-то отдельные слова произносил — «нештяк», например, или «клево», или «в натуре», но не делал попытки связывать их в цельные предложения. Даже не понимал, зачем это надо.

Лишь одно занятие пришлось ему по душе — пить водку. Ощущения от выпитой еще в младенчестве водки ему понравились. До сих пор ничего подобного он не чувствовал. Точнее, вообще ничего не чувствовал, кроме подзатыльников от матери и уверений учителей в том, что он кретин, дебил, олигофрен, тупица, бездельник и олух царя небесного. Эти определения он слышал столь часто, что не воспринимал их как обиду. Но в дворовых стычках постоять за себя умел и в случае какого несогласия сторон кулаки пускал в ход без промедления.

Будучи человеком нерассуждающим, он тем не менее все же иногда чувствовал в себе какое-то осмысленное движение. Например, где достать выпивку, чем закусить? Стало быть, думал. Но и думал не рассуждая.

ПОТЯНУЛО К ДЕЛОВОЙ АКТИВНОСТИ

День кончился, а собрание нашей дворовой общественности все никак не могло завершиться. Пришлось перенести его в квартиру гостеприимного старика Кротова, благо пенсия его частью еще уцелела и промочить горло было чем. Но и тут к единому мнению так и не пришли — кому же в конце концов быть народным представителем в этом самом чертовом ЖЭУ. Все что было — выпили, чего не хватило — принесли и тоже выпили, а вопрос — ни с места. Ну почему должен быть именно этот кандидат, а не какой-то другой? Чем именно этот кандидат хуже или лучше другого? Согласно дворовой традиции лучше или хуже другого быть не полагается. Так что, если даже случался какой-то человек с какими-то отличающими его от других чертами характера, то Пашка Тигролапов с третьего подъезда, бывало, говорил: «А че он не такой, как все, какой-то особенный, че ли? Давай набьем ему морду, чтобы был как все».

И как правило, после этой дворовой процедуры человек терял свою индивидуальность и становился таким же, как все. Сюся, после того как маменька остригла его наголо, тоже стал как все, парнем свойским, простецким, без всякой такой гордыни. Не пришлось даже бить. Если что и отличало его от прочей дворовой братии, так это то, что они с маменькой обычно задерживались дольше других в смутной надежде: не нальет ли хозяин еще? Если даже ясно видели, что наливать больше нечего, все равно по укоренившейся привычке покидали собрание последними. На этот раз все было как всегда. По дороге домой Сюся шагал широко и уверенно. Рядом с ним, уцепившись костлявой, высохшей от старости ручонкой за сына, семенила матушка, еле слышными причитаниями уговаривая сына не торопиться. Этот занудливый скулеж начал уже раздражать Сюсю. В конце концов у того естественно возникла мысль о дополнительной выпивке. Чтобы хоть как-то перебить все более нараставшее чувство раздражения.

Мысль о выпивке имеет такую особенность — раз возникнув, она уже не прекращается, а все более мучает и мучает. Сюся даже пошарил в карманах в поисках хоть какой-то мелочухи, заранее зная, что искать там что-нибудь бесполезно. Настроение все больше портилось. И вновь нахлынула волна неприязни и даже ненависти к кому-то.

В таких расстроенных чувствах Сюся лег было спать, но заснуть не удавалось. В последнее время он вообще засыпал не от усталости или согласно режиму дня, а просто от потери сознания. Иногда даже непонятно в какое время и в каком месте, без всякого режима дня или ночи. А так, пока он в сознании, заснуть не удавалось, хотя и достаточно выпил он в тот вечер. Достаточно, но все-таки не до потери сознания. Мучила еще мысль о том, что, когда Кротов доставал из кармана пятидесятирублевые бумажки, за очередной бутылкой посылали именно его, хотя в компании были и другие халявники. Разбираться, почему так получается, Сюся не умел. Он просто лежал и страдал от сознания того, что все могут его куда-нибудь послать, а он никого никуда не посылает. Мысль эта терзала все глубже и глубже, не давая заснуть, забыться, не думать.

Пострадав таким образом часа два, Сюся не выдержал. Появилось желание прекратить свои страдания теперь же, немедленно. Он встал, оделся и пошел к деду. На стук никто не отозвался. Он обошел вокруг дома и, выставив в одном окне стекло, забрался в квартиру. Потом подошел к спящему хозяину и ударил его скалкой по голове. Как человек нерассуждающий, он не задумывался над тем, почему и ради чего. Он сделал это потому, что все же вокруг что-то делают. В прежней своей жизни он не делал ничего, и это стало его угнетать. Наверное, отсюда и отношение к нему такое — подай, сбегай, принеси. Хватит... И что-то вроде злорадной усмешки мелькнуло на его одеревеневшем от хронического безделья лице. Дескать, теперь посмотрим, кто кого, когда я тоже не бываю по жизни просто так, а что-то делаю. И даже не что-то такое, а довольно крутое дело.

Когда бедолага дед очнулся и с привычным стоном — за что? — попытался было оказать сопротивление, Сюся, не долго думая, задушил его подвернувшимся под руку шнуром. Вероятно, он и дальше ни о чем не думал, потому что не догадался даже как-то замести следы и стереть отпечатки пальцев, а, уходя из дома, забрал с собой шарф, флакон одеколона, кепку, все карандаши, что нашлись в доме, не пишущую шариковую ручку, сломанную электробритву, расческу, грязное от постоянного употребления полотенце, ложку, две вилки, куртку, зубную щетку, бутылку ацетона, щетку для мытья посуды, электромагнитный пускатель, очки, как оказалось потом, от дальнозоркости. Хотя сам Сюся никаким дефектом зрения не страдал и вообще, как все нерассуждающие люди, отличался отменным здоровьем.

Вряд ли он задумывался и о том, а на что ему, собственно, это материальное изобилие и что он будет с этими вещами делать. Просто слышал где-то краем уха, что после того, как замочил хозяина, положено что-то забирать. Возможно, определенную роль сыграло и телевидение, где постоянно кого-то насилуют и убивают. И хотя это вовсе не настоящие убийства, а так себе — неоригинальное и всем уже изрядно надоевшее дуракавалянье режиссеров и актеров, и все это они показывают вовсе не для того, чтобы после просмотра телезрители поубивали друг друга, а просто потому, что ничего другого делать не умеют, а жить на что-то надо. До столь глубоких умозаключений вечно праздная мысль Сюси не добиралась. Он вообще не ощущал особого различия между телеэкраном и реальной жизнью: и там и тут вроде бы все не просто так, а с понтом, не понарошку, а взаправду, по-настоящему. И телеактеры, надо отдать им справедливость, ну прямо-таки из кожи вон лезут, чтобы все это выглядело по-настоящему, совсем как в реальной жизни. И хотя телезрители не очень-то верят этой имитации, но из жалости к незавидной судьбе кадровых теледебилов соглашаются смотреть на всю эту галиматью снисходительно и без особого ропота или протеста.

Вернувшись домой, Сюся не знал, что делать дальше. Но так как делать хоть что-то надо, он разбудил матушку и рассказал ей, что убил человека. Та, решившая поначалу, что ее беспокоят для какого-то серьезного дела, скажем, для того, чтобы выпить и закусить, и, увидев, что никакой выпивки и в помине нет, была очень недовольна.

Это надо же — без всякой надобности прерывают неторопливый процесс ее старческих сновидений! Сочинил какую-то несусветную отсебятину о каком-то бредовом убийстве. Она даже обозвала сына каким-то непечатным словом, что, однако, ничуть не смутило Сюсю. Он столько уже слышал непечатных слов в свой адрес, что не придавал им большого значения. Не это его беспокоило, а вот что делать дальше? Надо же как-то продолжить начавшуюся деловую активность.

Уложив расстроенную матушку спать, Сюся пошел к одному дворовому корешу и рассказал о случившемся. Непонятно, как работала его мысль, только он попросил кореша со временем (?) передать похищенные вещи родственникам убитого. Трудно сказать, почувствовал ли он в тот момент что-то похожее на угрызение совести. Во всяком случае, просьба его никак не укладывается в привычные, давно уже канонизированные сюжеты убийств с целью ограбления.

Правда, в следующий момент он уже опомнился и спрятался в подвале. Слышал где-то краем уха, что крутые должны скрываться от правосудия. То есть залечь на дно. Впрочем, лежать ему там пришлось недолго. Уже на следующий день его извлекли наружу и вскоре приговорили к пятнадцати годам строгого режима с конфискацией несуществующего у него имущества.

Во время следствия и потом на суде у него упорно спрашивали, зачем он все-таки убил человека, когда мог бы и без всякого убийства спокойно забрать деньги и вещи, он лишь недоуменно пожимал плечами и беспомощно разводил руками.

ИСХОД

Поначалу никто даже поверить не мог, что этот недоносок Сюсенок, единственным способом общения с которым были пинок под зад, подзатыльник, затрещина или оплеуха, решился вдруг на столь неординарный, дерзкий и мужественный поступок. Сам Вован, правда, так и не вылезая из своей иномарки и не выпуская из рук мобильника, целый час просидел в глубокой задумчивости. Как бы пытаясь осмыслить это небывалое явление. Сама тетя Настя, словно бы испугавшись чего-то, навела наконец-то порядок в своем хозяйстве, установив очередность в отпуске своих препаратов. Обслуживанием вне очереди и вообще некоторыми привилегиями пользовались лишь Герои Советского Союза, награжденные орденом Славы всех трех степеней, Герои Социалистического Труда, участники и инвалиды Отечественной войны, дети-инвалиды, дети-сироты, многодетные матери, лица, пострадавшие при взрыве четвертого реактора Чернобыльской атомной станции, вынужденные переселенцы, сотрудники милиции, прокуратуры, судов, ФСБ, налоговой инспекции и налоговой полиции, народные депутаты, доверенные лица из администрации президента, коррумпированные чиновники, инспектора Совета безопасности Организации Объединенных Наций, те, кто «в законе», а также все граждане старше 80 лет, независимо от их прошлых заслуг или провинностей.

Условие это соблюдалось неукоснительно. Так что желающим пройти без очереди ставился надежный заслон. Хотя некоторые и выражали недовольство — слишком уж много развелось в последнее время всякого рода льготников, надо бы и этот вопрос как-то поставить на повестку дня. А то совсем уж обнаглели эти правительственные чиновники, депутаты и лидеры криминальных объединений. Мало им контрольного пакета акций алюминиевых заводов и иных наукоемких производств — покушаются и на скромный, не облагаемый налогом тети Настин промысел.

Митрич — тот тоже, временно оставив регулярный обход магазинов, затосковал, вышел во двор, останавливал всех дворовых, пытаясь навязать дискуссию: да как такое могло случиться? Когда именно и каким образом Сюсенок вышел вдруг из-под контроля дворовой общественности? И нет ли здесь вины самого старика Кротова, который был слишком уж щедр, доступен, добродушен и гостеприимен? Конечно, любое доброе дело не остается без наказания. Но, с другой стороны, во дворе есть и другие добрые люди. И хотя они покорно нищенствуют в своих одно- или двухкомнатных квартирах, до сих пор на свободе и не убиты.

И Митрич по пальцам перечислял тех, которые не скупятся с получки поставить братве бутылку, иногда даже с закусью. Хотя халявников, то есть желающих выпить задарма, все-таки больше, чем людей щедрых, открытых душой и бескорыстных.

Слишком уж прост и доступен был старик Кротов. Простота, конечно, хуже воровства, но все равно — смертная казнь слишком уж суровое наказание для человека, который как-то не умеет постоянно хитрить, выгадывать и приспосабливаться. Если мы поубиваем всех простых людей, кто же тогда будет работать? Барыга же не пойдет работать на производстве, Вован — тем более, тетя Настя — тоже...

А старик Кротов, хотя и на пенсии был, временами все-таки подрабатывал — то сторожем, то дворником. Стало быть, приносил определенную общественную пользу. Жаль старика... Если уж жизнь так построена, что без убийств никак нельзя, то не старика Кротова, а совсем других людей надо убивать. Пофамильно Митрич не стал перечислять, кого именно из дворовых следовало бы примерно наказать, — подобное перечисление могло иметь для него очень неприятные последствия, — но про себя разумел: много развелось людишек никчемных, никому не нужных, ни на что не пригодных, ни для кого не интересных. Надо бы их как-то... определить, что ли, обозначить... А то вдруг ни с того ни с сего объявили свободу, а на что им эта свобода — толком не объяснили. Они даже не понимают, что это такое. Выйдут во двор и кучкуются там, вздыхают, тоскуют, невеселые, пришибленные, не знают, куда приткнуться и чем заняться. Обсуждают, кто ушел в зону, кто недавно вернулся. Вот и Сусенок-бедолага двинулся по этапу. Не скоро придется ему в компаниях водку пить и килькой закусывать. Такие вот дела... А тут еще северный ветер, дождь пополам со снегом... И тоска, такая тоска на душе...

Но больше всех дворовых был поражен случившимся Чинарик. Почувствовав волнение необычайное, он так и метался по двору, нервничая, терзаясь, задыхаясь. Стараясь в то же время не попадаться на глаза Вовану. Показалось вдруг, что после этого неожиданного убийства начинается какая-то новая точка отсчета, что в наше дремотное захолустье врывается какая-то новая струя, призванная коренным образом изменить образ жизни, разбудить для каких-то свершений доселе дремлющие силы.

Чинарика прямо-таки терзало чуть ли не навязчивое желание тоже немедленно совершить что-то героическое, пусть даже не столь героическое, как у Сюси, но тоже — чтобы о нем все заговорили. У него даже дыхание перехватывало от волнения. В уме рождались самые дерзкие предположения и проекты.

Окончательно устав от непосильных для него переживаний, Чинарик после долгих раздумий и терзаний набрался смелости напрямую обратиться к Вовану — не нужно ли, мол, совершить что-нибудь героическое для дальнейшего углубления экономических реформ. Однако Вован несколько остудил его пыл — нервничать, переживать и беспокоиться излишне не нужно, лучше набраться мужества стойко перенести период стагнации. Время героических деяний еще не пришло, а Сюсенок просто типичный отморозок с расшатанной и неуправляемой психикой...

Словом, разборки насчет этого дела были, но потом как-то неожиданно народное самосознание улеглось. И все потекло раз заведенным порядком. И все осталось по-старому: периодически повышались цены на лекарства, продукты питания и коммунальные услуги. То есть именно на то, без чего даже самый экономный гражданин не может обойтись. Обыватели, привыкшие к подобным акциям, уже не удивлялись и не возмущались. Лишь пили водку, чтобы поскорее забыться и не думать обо всех этих делах.

Потом, впрочем, повысили пенсии. Потом, спустя некоторое время, опять повысили цены. Потом опять повысили пенсии. Потом…

Люди постепенно притерпелись к этим непонятным для них играм, но спросить, зачем народ так мучают, не осмеливались, да и спросить было не у кого.

Что же касается народных представителей для переговоров с руководством ЖЭУ, то они так и не были выбраны. То ли не нашлось достойной кандидатуры, то ли кандидатура оказалась недостаточно достойной. Потому что не только в парламенте или где-нибудь на производстве, но и у нас во дворах «кадры решают все». А такого кадра, который бы «решил все», скорее всего не нашлось. Или, может быть, сказался определенный консерватизм дворового мировоззрения, который и мысли не допускает, что где-то может появиться какой-то такой особенный кадр, который чем-то отличается от них.

А старика Кротова у нас на Побережье помнят до сих пор. На поминках, как водится, отмечали хорошие черты покойного. Каким он был добрым, отзывчивым, незлопамятным, нежадным, независтливым, любил детей и природу, при встрече всегда приветливо улыбался, никому худого слова не сказал, ни на кого косо не взглянул... Все были растроганы. А тетя Настя даже всплакнула. То ли вспомнила родной Таджикистан, то ли просто от избытка чувств. Или подумала о том, будут ли люди так хорошо говорить и о ней на ее поминках.

Написать отзыв

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2003

WEB-редактор Вячеслав Румянцев