Сергей Сокуров

2010 г.

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

ХРОНОС:

В Фейсбуке

ВКонтакте

В ЖЖ

Twitter

Форум

Личный блог

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Сергей Сокуров

Пётр II Негош

(в отрывках из романа)

Памятник великому черногорцу.

Введение

Недавно я закончил роман «Феодора», действие которого длится с  1812 по 2002 год на пространствах европейской и азиатской России, Польши, Франции, Черногории, Австрии, Средней Азии и Памира, Афганистана,  Индии,  Индокитая…  В  произведении действуют, как главные герои,   представители  семи поколений, связанные происхождением от одного рода волжан.  Не все потомки последних остаются русскими людьми, православными. Обстоятельства жизни вносят свои коррективы, но общий корень благотворно напоминает  о себе и через 200 лет.  

Есть надежда, что роман будет издан в ближайшие годы попечительством Правительства Москвы.

Разрабатывая образы и основных действующих лиц, я оказался волею литературного процесса рядом с  духовным  и светским вождем доблестных черногорцев первой половины XIX века Пётром  II  Негошем. При знакомстве с ним через исторические источники, открыл для себя личность столь  яркую и значительную, реально романтическую, что посчитал преступлением перед истиной подчинить образ литературному вымыслу. Наоборот, я подчинил художественность реальному образу, лишь романизировал его, насколько требовал того литературный жанр.

А недавно прочёл в ХРОНОСе  сочинение Лошица о  Пётре  II  Негоше.  Рад, что наше восприятие этого человека совпали. Я предлагаю уважаемому изданию подборку глав из романа, в которых действует  сей светоч всего славянства,  как дополнение к тому, что уже сказано о нём в научной и художественной литературе. Пусть я не скажу ничего нового. Но есть в мире люди, их фантомные тени, о которых можно и нужно вспоминать, не уставая,  – для очищения собственной души  хотя бы…

В размещаемых ниже отрывках читатель встретит несколько лиц, которые  необходимо предварительно представить для понимания происходящего.

Пётр, сын Борисов (Пётр Борисович), русский офицер инженерной службы, в  1814 г., во время заграничного похода,  не по своей воле, оказался в Черногории, в селении Плужине. Там взял в жёны вдову, Катерину Каракорич и, с прибавленным прозвищем «Рус», стал Петром Каракоричем-Русом. Их сын, Дмитрий (Петрович) Каракорич-Рус войдёт в число приближённых юного Радивоя Томова (впоследствии  Пётра  II  Негоша).   Третий из Каракоричей –Русов, Пётр (Дмитриевич),  прославится в Балканских войнах 1876 и 1877-78 гг.

Фрагменты романа

I.

Путешествуешь ли из Лондона в Париж, оттуда – в Петербург через Стокгольм, затем, с заездом в Варшаву, направляешься в Вену – всё Европа, многоликая, узнаваемая по платью, по манере поведения,  по схожим образцам  искусства и литературы.  Местные народы перелистывают календари XIX века Христианской эры, их знать изъясняется в гостиных на французском языке. На этом небольшом «полуострове евразийского материка» императоры и короли  посылают своих солдат друг на друга прусским шагом под губительный огонь Шуваловских орудий, часто на английские деньги.

А спустишься Дунаем из Вены всего на шестьсот вёрст через европейский Будапешт в Белград, столицу зависимых от Порты сербов, окажешься на территории азиатского владыки.  Султан управляет Балканским полуостровом, колыбелью европейской цивилизации, из Стамбула.  Древний Византий давно забыл дней Константиновых начало, обзавёлся минаретами и сералями. Семибашенный замок, янычары,  тонкие и прочные колья, как метод воспитания ослушников, протяжные, сдавленные вопли муэдзинов.

Если, оставив за спиной Белград, одолеть в полуденном направлении ещё две с половиной сотни вёрст горных дорог (вернее, бездорожья), окажешься на  Адриатическом побережье. Здесь, в османской глубинке,  обнаружится сюрприз в виде крохотной скалистой страны Црна Гора, называемой за её пределами чаще Монтенегро. Никем из соседей никогда за всю свою долгую историю Черногория до конца  завоёвывана не была. Повернувшись спиной к католическому и протестантскому западу, презрительно глядя в близкое лицо ислама, упрямо продолжали жить славяне-черногорцы по «византийскому времени» раннего христианства. И в начале века паровых машин патриархи отдельных родов ещё не феодалы, лишь примеряются к их правам.  Племенная территория ещё не государство и правит на ней волей вооружённых мужчин, скупщины, светский и духовный  князь, в одном лице, по законам гор.  Древнейший из  законов – право на кровную месть. Вендетта и междоусобицы  не дают дожить до старости четверти мужчин каждого поколения.  Вторая четверть гибнет в войнах с турками. Только в сражениях с иноземцами и в праздники по случаю побед, да в церкви черногорцы едины.  Признаёт брат брата по низкой цилиндрической шапочке чёрного цвета, с красным верхом, что называется капа, по православному кресту на груди, по гуслям за спиной и всегда заряженному ружью в руке. С последним не расстаются и ночью, кладя у изголовья.  Каждый мальчишка, в семье  ли воеводы он  растёт или углежёга,  перво-наперво учится метко стрелять, пасти овец, сочинять героические песни и петь их, аккомпанируя себе на струнах народного инструмента.  Также учатся с колыбели узнавать издали два лица:  одно принадлежит тому, кому на роду написано тебя убить, другое – твоей жертве, назначенной нередко  дедами задолго до  рождения мстителя. 

Црна Гора - природные бастионы Динарского нагорья. Они возвышаются над Адриатикой,  местами отступая от берега, скалистыми уступами. Венчает эту неприступную цитадель «донжон Плутона» – вершина Боботов-Кук высотой в 2522 метра. Две стремительные горные реки, Пива и Тара, в глубоких каньонах, как Божьи рвы,  охватывают  царственную высоту  горных сербов. Самые могущественные враги южных славян (а таковыми веками оставались турки-османы), заглатывая их земли по всему Балканскому полуострову, неизменно ломали зубы на камнях Черногорского карстового плато. Её защитники, будто не женщины рожали, а духи гор ваяли из того же камня.  Если полчища завоевателей, бывало, овладевали долинами, их жители уходили вверх.  Оставались независимыми гребни хребтов, местами голые,  лишённые почвы, белеющие известняком, местами  зелёные от трав. И горные склоны, поросшие буковыми и дубовыми рощами, населённые оленями, кабанами, дикими козами, зайцами,  всякой живой мелочью не доставались врагам.  Высокогорные луга, освобождаясь от зимнего снега,  давали пищу овцам, спасителям нации, едва насчитывавшей сто тысяч человек в свободных от турок пределах. Клочки скудной почвы в расщелинах скал, на узких террасах горных потоков распахивались и худо-бедно кормили местное население и беженцев из долин кукурузой и пшеницей.   Порте удавалось овладевать, бывало, надолго, основными житницами Черногории. Ими были плодородные почвы вокруг селений Никшич и Подгорица,  Скадорская озёрная котловина,  богатая краснозёмами. Там вызревали маслины и виноград высокого качества. Но народ неизменно выживал и прирастал новыми поколениями. 

Россия со времени Петра Великого помогала православным родичам финансами. Русская дипломатия работала на престиж малого народа, оказывающего героическое сопротивление мощной мировой  империи с повадками восточного хищника. Когда заканчивался Век Екатерины, объединённые силы племенных воевод  нанесли сокрушительное поражение османским войскам при Крусах.  В годы Наполеоновских войн с помощью русской средиземноморской эскадры адмирала Сенявина черногорцы отвоевали берег Адриатического моря, что закрепило фактическую независимость горной области. Православные митрополиты в Цетинье, из рода Петровичей-Негошей, получивших второе имя по названию родного племени, были живым центром притяжения  приверженцев греческого вероисповедания. Уже более ста лет они  забирали в свои руки и  светскую власть. В обществе, в котором клановые интересы ставились выше племенных, а племенные превалировали над общенациональными, такая централизация  была  благом.

Цетиньский монастырь, Знаменитая башня.

II.

Сначала вёрст пятнадцать всадники и мать с младенцем в двуколке поднимались   по каменистому просёлку  вдоль левого берега Пивы. Миновали  Пивский монастырь и свернули вправо. Просёлок вывел путников через перевал в Никшич. Отсюда был световой день неспешной езды до многолюдного селения Подгорица по хорошей дороге через плодородную долину, находившуюся в руках турок. Османы теперь опасались чинить препятствия своим извечным врагам. Не дай, Аллах, осерчать русским! Оставив Подгорицу, за Петровской горой путники увидели Скадорское озеро. Лишь северо-западным его заливом владели черногорцы.  Северный берег по-прежнему удерживали османы.  На южном  хозяйничали австрийцы.

У Руса, как чаще всего звали Петра плужане,  кольнуло в сердце. Ведь всё  черногорское приморье, отвоёванное у турок и французов с помощью русских моряков, решением Венского конгресса в 1815 году поставлено под контроль Вены. С согласия русского царя. Как после этого «дипломатического жеста» Александра I смотреть в глаза соседям!

 С закатной стороны к озеру подступало Цетиньское поле. У подножия горной гряды Ловчен в зелёном обрамлении оливковых рощ и виноградников, дубовых рощ и гранатовых деревьев  открылся белый  монастырь среди россыпи мелких построек.  Цетинье.  И резиденция митрополита и светский центр страны.  Крепостная стена  с арочными углублениями, с широкими у основания приземистыми башнями под коническими крышами ограждала от внешнего мира храмовые сооружения. Среди них выделялись размерами суровый по внешнему виду монашеский корпус и  украшенное аркадой  здание консистории, исполнявшей также  функции  министерств и высшего суда. Здесь собиралась  общенациональная скупщина, вёлся приём послов.  Над двухскатными кровлями и кущами старых деревьев возвышалась квадратная, увенчанная крестом башня Табля. Отсюда дозорные оповещали  Цетиньскую обитель, жителей  посада и окрестных селений о подозрительном движении на дорогах. Издавна  башню  увешивали головами врагов. Пётр I Негош (по-местному Петар), правящий митрополией и страной уже четвёртое десятилетие, от этой традиции не отказался.  Особенно «нарядно» выглядела башня в дни наивысшего торжества, когда черногорцы рагромили турецкую армию при Круусах. Тогда в помощь православным распоряжением Екатерины II к месту сражения доставили тайными тропами лёгкие  «орудия Шувалова». 

После той победы «Пётр Великий Црной Горы» добился от султана подтверждения независимости Черногории изданием в Стамбуле специального фирмана, что укрепило авторитет митрополита за рубежом. И, главное,  у себя дома. Ведь каждый черногорец терпел от самого себя, неукротимого и упрямого, от соседа по родному селению, от  жителей другого посёлка, что рядом  (руку протяни!),  от родственных племён не меньше, чем от воинов Аллаха. В грозовой атмосфере страстей и вражды весьма кстати оказалось появление человека в рясе, наделённого высшей земной властью.  Его убедительное слово, иногда только красноречивый жест или просто крест, посланный враждующим сторонам, останавливали  племена, всегда готовые к смертному бою по пустякам племена.   охлаждали горячие головы отдельных упрямцев, мирили семьи, враждующие из-за  межи в кукурузном поле.

Мудрый митрополит воспитывал свою паству написанной им «Краткой историей Черногории». Содействовали сплочению крошечной нации его  эпические, воспевающие героику народа стихи и патриотические послания друзьям, ходившие по рукам в списках. Для «трудных чад» своих  высокообразованный чернец составил «Законник». Книги печатались на обветшавшем станке сербского первопечатника Црноевича, установленном в друкарне митрополичьего двора  три века тому назад. Русские обещали доставить новую типографию в Цетинье, только никак оказии не случалось.  Редкие транспорты, пробивавшиеся к месту назначения морем и по суху, битком набивались оружием и порохом, бывало, продовольствием. Только свинца не просили черногорцы, свинец в горах был свой.

Как-то,  оглянувшись на себя, молодого, посвящаемого в архиереи (выходило, уже очень далёкого), митрополит встревожился отсутствием наследника. Старший племянник умер в детстве. Второй, посланный  на учёбу в Петербург, увлёкся светской жизнью, превратился в неисправимого шалопая. Надежда оставалась на третьего, Радивоя. Мальчонке едва исполнилось два года к тому времени, когда в Цетиньскую обитель привезли крестить новорожденного из  Плужине. 

Битва черногорцев с турками.

III.

Сына Петра и Катерины Каракоричей-Русов нарекли Дмитрием. В узком мире  селения, где все в той или иной степени родственники, свежая кровь вызвала к жизни  мальчика с  «букетом» способностей. Он всё схватывал на лету,  к тому же был прилежен. Дарования  мальчика выявились в плужинской «арифметической школе». Начало ей положил военный инженер, маявшийся  без дела.

 Об этой школе прослышал митрополит и при объезде паствы выразил желание ознакомиться с ней. По осмотру принял решение оставить учебное заведение прапорщика пионерской службы подготовительным для задуманных правителем Црной Горы курсов военных инженеров. При этом направлять в Плужине для обучения новому делу толковых молодых людей из черногорских четников. В те дни на глаза владыки при  испытании учеников попался крещённый им отрок Дмитрий.  Не только в классах. Опрос учеников закончился демонстрацией физической подготовки ребят. Дети седлали скакунов и делали круг по просторному двору, стреляли из ружей в тыквы, выложенные на низком заборе над каньоном Пивы, преодолевали боковую расщелину по канату, натянутому между её бортами. И здесь Дмитрий оказался среди лучших.  После  вечерней трапезы в доме воеводы Пётр I Негош вспомнил о способном школьнике и  выразил желание видеть его перед сном. Десятилетнего мальчика привели в покой, отведённый для высокого гостя.

- Останьтесь и вы, - сказал митрополит родителям Дмитрия. – Речь пойдёт о будущем вашего сына.

Правящий представитель чёрного духовенства, будучи бездетным, в том году назвал своего наследника.  Им стал третий племянник, двенадцатилетний Радивой  Не по годам серьёзный, уже не отрок, но ещё не юноша, он обладал быстрым, впечатлительным умом,  был отзывчив на страдания людей. В нём созревал склонный к созерцательности и размышлениям поэт высокой пробы. Вот его бы в Санкт-Петербург!

Митрополит Пётр понимал: прошло время,  когда будущий  правитель страны воспитывался в плотном окружении чернецов и монашествующих чиновников. Для нормального развития наследника требовались светские наставники и  сверстники из семей воевод и их приближённых, старейшин, белого духовенства, состоятельных землевладельцев и купцов.  На ум приходили гетайры Александра Македонского, «потешные» однолетки русского царя Петра Алексеевича.

В Черногории к  будущим наперсникам наследника предъявлялись определённые требования. Мало управлять боевым конём;  на скаку, привстав на стременах, попасть  из ружья в подброшенное яблоко. Мало зажигательно петь сочиняемые на ходу  песни, вести лёгкую беседу, плавать, словно рыба,  прыгать по скалам, подобно горному оленю, в чём был искусен Радивой.  Необходимо быть под стать наследнику  в делах, где требуются ум и качества иного свойства:  за письменным столом, среди изощрённых политиков,  в многоязычном окружении друзей и недругов, в делах веры, международных отношений, просвещения, культуры, торговли, промышленности, земледелия.  Словом,  возле отрока, подготавливаемого к управлению страной,  виделись достойные его подданные, друзья-советники. От приглашаемых на почётную игру-службу требовалось развивать в себе выявленные при отборе качества.  А чтобы развитие пошло правильно и быстро, в нужном направлении,  повсюду присматривали наставников.

 Катерина не сразу согласилась расстаться с сыном. Последний, поздний ребёнок стал её последней же привязанностью в трудной жизни горянки. Но отец руководствовался иными чувствами: его единственному сыну выпали честь и удача  приобщиться в маленькой, застрявшей в средневековье стране к зарождающемуся сословию высокого духа. Возле митрополита мало-помалу собирался кружок одарённой молодёжи. В нём выделялся  сербский поэт и педагог, секретарь правителя Сима Милутинович, человек сложного характера, сдержанно-самолюбивый. Владыка доверил ему воспитание наследника, а заодно надзор за наставниками и «гетайрами». В сопровождении гордых и взволнованных родителей, начали прибывать в Цетинье подростки, утверждённые правящим дядей быть товарищами его племянника Роде. Так звали близкие серьёзного мальчика Радивоя, ростом выше всех своих сверстников при дворе Петра I Негоша. Он отличался яркой красотой:  чёрные, с блеском, кудри до плеч,  полные внутреннего огня глаза, цвета горной смолы, в которых, по словам Милутиновича, отражалось величие Божьего мира.

В Цетинье отец и сын Каракоричи-Русы прибыли вдвоём.  Привратник обители, пропустив Дмитрия,  вежливо и решительно закрыл  дверь, как говорится в таких случаях, перед носом провожатого.  Его роль в воспитании сына была закончена, а несовершеннолетний  плужанин переходил в разряд  монастырских жильцов и учеников специальной школы при консистории.

Сима Милутинович предпочитал учить уму-разуму быстро взрослеющих мальчиков-южан, воспитывать в них граждан своей страны методом «Афинской школы». В тени гранатовых деревьев монастырского  сада слово умелого и терпеливого педагога ненавязчиво проникало в юные умы и глубже – в сокровенные уголки души.  Нередко наставник выводил ватагу  подопечных в луга, в перелески Цетиньского поля. Бывало, седлали коней и достигали на рысях отрогов горной гряды Ловчен. Здесь спешивались и карабкались на скалистую  Озёрскую вершину. 

С горы просматривалось Цетиньское поле, зелёное вблизи и ярко-синее, растворяющееся в  дымке у дальнего края. Там громоздились друг на друга прозрачные, чуть более плотные, чем чистое небо над ними, отроги Боботов-Кука. На востоке,  правее Цетинье, блестело под солнцем голубой сталью Скадорское озеро. А  в морской берег закатной стороны вычурными рукавами врезалась Боко-Которская бухта, с увалистыми берегами, наполненная густым ультрамарином.

Все эти прекрасные творения божественных сил, соединяясь в молодых душах с понятием родина,  производили впечатление  хорошей, доходчивой лекции на патриотическую тему. Для каждого ученика был свой ориентир в развёрнутой перед глазами панораме. Назывался он «малой родиной».  Для Дмитрия Каракорича-Руса таковым служил в северной стороне отрог, скрывающий за острым гребнем  каньон Пивы.  Радивой ощущал свои корни в почве селения Негуши у подножия  Ловченской гряды.  Каждый человек, если он не ошибка Бога, предназначен какому-нибудь служению.  Названный  Негошич посвящался провидением  служению короткому, но яркому и разнообразному - государственному, поэтическому и духовно-религиозному.

Кроме занятий в саду, за стенами обители,  в старинной монастырской библиотеке, с перерывами на еду и сон, кроме обязательных физических упражнений, наследник  обладал привилегией постигать учение государственности непосредственно возле правителя. Он переписывает  документы государственной важности (причём, обязан был  вникать в них, давать им оценку перед владыкой).  Радивой участвует в совещаниях  высших чиновников в рясах,  присутствует на советах воевод,  нередко в сходах старейшин отдельных селений. Племянник пишет письма под диктовку старого дяди-митрополита. Иногда засыпает над столом, валится с ног у конторки. Вскакивает,  доделывает работу.

А ведь надо ещё, чтобы не забылось, записать стихотворение, что с утра звучит в нём, несказанно волнует и мучает. Разве виноват Роде, что родился поэтом?   Сима, старший друг, понимает подопечного. Секретарь митрополита сам поэт. И у него тоже накапливается за день гора набрасываемых мимоходом на случайных клочках бумаги строф.

- Выбери  себе помощника, Радивой, вон как исхудал, - решает, наконец,  Милутинович.  И  добровольный раб дядиной канцелярии выбирает Каракорича-Руса. Для Дмитрия это упряжка на   много лет. В первые годы   рослый мальчик Роде вымахивает в саженного  юношу, на голову возвышающегося над любой толпой. Ещё он отличен мужественной красотой, вдохновенным выражением миндалевидных жгучих глаз. Чёрный шелковистый пух на верхней губе, на  давно потерявших детскую округлость щеках  - ещё не борода с усами.  И  в речи, произносимой  тихим баритоном после ломки голоса, не всегда слышится  муж, временами -  мальчик. Таков наследник  в пятнадцать лет. А всего  два года спустя Радивой будет поражать окружающих  рассуждениями зрелого человека о необходимости решительных реформ в стране, живущей византийскими снами.

 И сербы Црной Горы, кто с тревогой, кто с надеждой,  станут ждать перемен в Цетинье.

Они произойдут в конце 1830 года. Старый митрополит не осилит свой восемьдесят четвёртый год.  Без малого полвека правил страной её духовный пастырь, первым из рода Негошей наречённый Петром при постриге. Умирая,  завещал своему народу всегда держаться России, светоча православного мира. И просил свой народ хотя бы на полгода, в знак траура о нём,  отказаться от  кровной мести и междоусобиц.

Традиция Черногории требовала, чтобы молодой мирянин, предназначенный в правители страны, стал монахом. Поэтому юный Радивой сразу по смерти митрополита Петра I был допущен в послушники. Спустя несколько месяцев, послушник замонашил, приняв имя небесного покровителя покойного дяди. Радивой остался на странице предыстории. История нового правления начала писаться от Петра II Негоша. И вновь кровью.  Истомились, видать, черногорцы, следуя второму завету покойного митрополита. На шестом месяце то здесь, то там, точно табуны застоявшихся жеребцов,  пошло племя на племя, оружием решая накопившиеся споры.

Но не для развлечения ума проходил Пётр II науку государственного управления в особых условиях Црной горы.  С бесстрашием, свойственным юности, семнадцатилетний господарь бросается в гущу схваток  - увещевает, бранит, наказывает заводил  заточением и смертью. И сам постоянно находится на волоске от гибели. Не было бы счастья, да несчастье помогло:  смута вокруг Боботов-Кука  вызывает желание Стамбула отхватить под шумок у драчунов лакомый кусок, Цетиньское поле. 

При  угрозе вторжения черногорцы, как всегда, забывают о распрях. «К оружию!» - согласно звучит в селениях. Но время  упущено. Негош с помощью надёжных воевод едва успевает собрать небольшой  отряд. Турок в десять раз больше. И… турки в открытом сражении  терпят поражение. Эта первая победа нового властителя  над вековым врагом  возносит его на крыльях государственного двуглавого орла выше, чем расправы над домашними смутьянами. Юный правитель на всю оставшуюся небольшую жизнь делает для себя вывод: Черногоря способна вести успешные оборонительные войны, но наступательные ей в одиночку, без помощи России или полусвободной Сербии не по силам. И ещё одно (горькое) умозаключение:  не видеть ему при жизни конца борьбы своих со своими.  Первые три года правления  всегда рядом мудрый, но стареющий, болезненный секретарь Сима Милутинович. Не покидает своего государя надёжный друг и единомышленник Дмитрий Каракорич-Рус.  Он  смекалист, лишён чувства страха, только очень уж юн даже рядом с  Радивоем-Петром. Он и Милутинович нередко  оказывается на краю пропасти вместе с их решительным господином. То вдруг  попадают в центр клубка дерущихся между собой «по традиции» сторонников независимой Черногории, верных подданных цетиньского владетеля. То с трудом выбираются из сетей опасных мечтателей об австрийской Монтенегро под властью кесаря и папы. То сталкиваются с единоплеменниками, чьи отцы предпочли полумесяц православному кресту. Эти потурченцы нередкл стояли насмерть за пашалык под властью Порты.

 При новом правлении Дмитрий становится помощником секретаря Милутиновича и советником первого лица страны. Ростом  по плечо  высокородному великану, не столь красив, но миловиден, типичный черногорец – смуглый, узколицый. Впрочем, кто мог помешать матери Дмитрия произвести на свет своё подобие?  И отец, даром что русский, уроженцами Црной Горы принимался за своего.  Живя в Цетинье, Дмитрий находил возможность гостить в доме над Пивой. Отец иногда виделся с сыном  в монастыре.

До старости Пётр, сын Борисов, не доживёт – пуля мстителя за всех, убитых Каракоричами за столетия,  настигнет-таки русского Каракорича на рассвете, когда он выйдет из дому с неизменным пистолем за поясом. Темой долгих разговоров соплеменников станет предостерегающий голос, якобы раздавшийся за мгновение до выстрела: «Пригнись!».

Свидетельствовала Катерина. Она как раз выходила из дому на террасу, когда послышалось короткое восклицание с противоположного берега Пивы. Женщина взглянула на голос -  никого не увидела в серых скалах; туда же, видимо, повернул голову Пётр, вместо того, чтобы последовать предостережению.

Жертва мстителя ещё некоторое время дышала. С последним вздохом  уста выпустили внятное слово: маркитантка.

При последней встрече отца и сына Пётр Борисович невпопад, будто кто-то  невидимый сбил его с темы беседы, рассказал Дмитрию историю  серебряного блюдца, отрубленная четверть которого висела в доме у всех на виду, как замысловатое украшение, не вызывая вопросов. 

Мавзолей Петра Второго Негоша на г. Ловчен.

IV.

Архиерей и правитель Черногории Пётр II Негош по приглашению Императора Всероссийского посетил  Санкт-Петербург летом 1833 года. Николай I словно бы старался загладить вину покойного брата, который на Венском конгрессе не воспрепятствовал Турции и Австрии  урезать территорию маленькой православной страны. Возобновилась прерванная Александром I по наветам недоброжелателей субсидия в одну тысячу золотых червонцев. Возросла дипломатическая поддержка крохотной страны на европейской арене, где царили крупные хищники. Была увеличена помощь продовольствием, оружием и боеприпасами. Военные и гражданские специалисты получили Высочайшее разрешение на выезд в Монтенегро. Суда, следующие из российских портов в Адриатическое море, могли брать на борт для разгрузки в любом  месте в руки представителей Цетинье оборудование для фабрик, научные приборы, школьные принадлежности, учебники, литературу духовного и светского содержания. Архиерейский обоз, готовясь в обратный путь, загружался современными типографскими машинами, и русские мастера печатного дела выправляли подорожные. Нашлись пути для доставки оружия и боеприпасов для создаваемой армии Црной Горы.

Царь и его советники посчитали своевременным  содействовать молодому Негошу, который энергично и вдохновенно взялся за модернизацию страны. Образованная общественность России  восприняла это действие, как героическую попытку малого народа-воина в Европу прорубить окно. Частные пожертвования превысили правительственные субсидии. «Народу Черногории», -  подчеркнула глубоким контральто графиня Анна Орлова, протягивая секретарю правящего монаха увесистый пакет. Когда трое мужчин остались одни в покояхАлександро-Невской Лавры, отведённых высокому гостю и его спутникам, вечно простуженный Милутинович, кашляя и сморкаясь, грубовато пошутил: «Ты обратил внимание, Петар, как сия  милая особа смотрела на тебя?».  Бывший наставник Радивоя постоянно забывал, что его ученик давно не Роде, а глава государства.  Негош шалости не принял: «Я монах,  брат Сима. Шала на страна!». Милутинович смутился: «Я се не шалим. Ту шале нема». Дмитрий Каракрич-Рус, хорошо изучивший своего друга-господина, улыбку сдержал, хотя мысленно согласился с наставником, ибо тоже был способен подмечать мимолётное.

 Петру Петровичу (так господарь  представлялся в России) исполнилось двадцать лет. За спиной три года правления непокорным народом, преодоление смуты и отражение турецкого нашествия.  Достигнув теменем саженной высоты, он  раздался в плечах. Появились рельефные мышцы на щеках,   вертикальная складка между густых бровей и металлический блеск в выразительных чёрных глазах. Выработалась привычка сжимать губы, чтобы сдержать лишнее слово. Телесная красота вчерашнего юноши стала зрелой. За видимой строгостью скрывалась доброта и задушевность в отношении людей, достойных уважения и любви. Небольшая бородка  и пышные прямые усы способствовали общему положительному впечатлению. Энергичный правитель,  бард суровых гор, проницательный, как все поэты, будто предвидел свой недолгий век. Он  не давал покоя ни себе, ни своему народу.  Скупщина племён, по результатам первого года его правления,  признала в нём твёрдого, решительного и бесстрашного  правителя. Что до сана митрополита, к чему Петра готовили с детства, его предстояло заслужить.

Усиление настроений в пользу Черногории на берегах Невы произошло под впечатлением от первых успешных шагов  юного Негоша в управлении страной. А личное обаяние  монаха-господаря только усилило это впечатление.

При митрополичьем дворе в Цетинье наставники устраивали  для подопечных, в том числе для наследника, учебные игры в государственность. Милутинович был неумолим в  требованиях к Радивою  и его наперсникам. Верховным оценщиком и судьёй был сам митрополит. Что касалось племянника, суждение своё опытный старец высказывал ему за закрытыми дверями. Результаты такого испытания «потешных» вписывались в журнал. Он сохранился. В нём из году в год отмечался фразой «успехи превосходны» Дмитрий Петарович Каракорич-Рус.

 «Юные мудрецы» называли причиной всех зол их родины отсутствие современной государственности в Черногории. Строить её по европейскому образцу, а точнее, по русским рецептам, по их мнению, надо с создания постоянной армии, взамен чет,  народного ополчения. Только тогда можно вновь  выйти к морю, изгнать османов из плодородных долин. Племенную администрацию, избираемую «своими» из «своих», необходимо заменить на чиновников, назначаемых в центре. Суд должен быть единым и независимым, выносящим решения по общим законам, разработанным митрополитом Петром I по племенным образцам и сведенным им в «Законнике». Пора избавить нацию от кровной мести, междоусобиц, уносящих бойцов, которые  наперечёт. И – может быть, самая главная задача – просвещение народа, культурный подъём от фольклора к образцам высокого искусства и литературы. И в этом деле начинающий поэт Радивой Негош  заявил о себе как лидер. Тонкий литературный вкус, врождённое понимание истинного искусства и писательский талант позволят ему не только стать величайшим певцом родной земли, но и выявлять вокруг себя  таланты.

Ориентация молодого правителя балканской страны на Россию усилило его позицию в Петербурге, что вызывало беспокойную ревность Вены, истерику в Стамбуле и традиционные опасения Лондона. С Уайт-холлом,  кесарем и султаном правительству России приходилось считаться, часто с уроном для себя и во вред балканским славянам. Что поделаешь – политика! Рука  Северной Пальмиры, протягиваемая Цетинье,  производила при этом стыдливые, отвлекающие движения: то Вену по плечу успокаивающе похлопает, то Лондону козырнёт, то как бы рассеянно прикроет глаза, чтобы не заметить  безобразий  Стамбула в христианских владениях.  Пётр Негош такое  лавирование умом политика понимал, но сердцем патриота православного мира, поэтической своей натурой не принимал. Поэтому в его выражениях благодарности царю чувствовалась горечь. Негош следовал советам российского МИД, только своеобразная «черногорская тропа» нередко уходила в сторону от магистрального направления политики его императорского величества. Такая самостоятельность «микроскопического полугосударства»,  как называли Монтенегро некоторые из российских дипломатов, очарованных Веной, накапливала неудовольствие в Зимнем дворце.

 В то время  внешняя политика России формировалась в кабинете графа Нессельроде.  Неистовый австрофил не скрывал своего раздражения Черногорией и всеми этими «славянскими попрошайками, путающимися под ногами великих стран». Но в 1833 году облачка, омрачавшие русско-черногорские отношения, накапливались далеко, на горизонте. Небо над головой оставалось чистым. Император Николай, человек воспитанный и великодушный,   был внимателен и благосклонен к  правящему собрату по вере, обращался с ним, как с равным, будто принимал коронованную особу какого-нибудь немецкого герцогства.  У наделённого почти княжеской властью инока голова от почестей не вскружилась. Пётр давно усвоил, что главное достоинство мужчины  и вождя – умение владеть собой. Он ничем не выдавал своих чувств в беседах с  властелином полу-мира.

Их Величества с семьёй и свитой, высшие сановники империи  присутствовали в Казанском соборе на торжественном посвящении Святейшим Синодом  двадцатилетнего священника в архиепископы и возведении в сан владыки Черногории. Торжественное событие запечатлел на полотне  художник Моргунов.  На втором плане, слева от  владыки в красных архиерейских одеждах написан худощавый юноша с густой шевелюрой над невысоким, покатым лбом. Экспертиза показала: это Дмитрий  Каракорич-Рус. 

V.

Выдался чудесный день. Государи гуляли в Летнем саду. Их сопровождали придворные и послы европейских стран. Царь  облачился для прогулки в зелёный мундир Преображенского полка.   Черногорцы пестрели экзотическими одеждами. Негош посчитал возможным появиться на публике в национальном платье. На нём, поверх белой  рубахи навыпуск, подпоясанной золототканым кушаком,  надеты были красный жилет и безрукавка такого же цвета; чёрные узкие штаны, ботфорты. Голову покрывала капа. Грудь украшали серебряная звезда, крестик на колодке и медаль – награды скупщины.

В полдень в Петропавловской крепости ударила пушка. Царь заметил на французском языке:

 -Хорошо бы ввести в европейскую традицию,  господа, чтобы орудия звучали только по такому поводу.

 Пётр Негош, который читал по-французски, но затруднялся, слыша галльскую речь, вопросительно оглянулся. Моментально последовал перевод на русский и сербский языки.

Император с интересом посмотрел на толмача. Юноша был типичным горцем славянского юга: острое лицо, сухощав,  тёмноволос.  В свите Негоша он выделялся непокрытой головой. Его соотечественники, казалось, и в постели не снимали подобие чёрной шапки-кубанки.

Заметив взгляд царя,  переводчик с достоинством представился:

- Советник и второй секретарь его высокопреосвященства Каракорич-Рус, Дмитрий Петрович.

- Где вы учились русскому языку?

- В семье. Мой отец – русский дворянин Пётр Борисов.

-Вот как! А вы – Каракорич-Рус? «Рус»  понимаю. А Каракорич?

- Эту фамилию, ваше величество, отец получил, побратавшись с воеводой  Александром Каракоричем и женившись на  вдове его брата, родившей меня.

- А как дворянин Борисов очутился в Черногории?

- Батюшка сказывал, что он попал в плен к французам в четырнадцатом году. Бежал вместе с моим черногорским дядей.

- Удивительно! Прямо авантюрный роман. Отец жив?

Вопрос смутил царского собеседника.

- Он недавно умер… от раны.

 Николай Павлович, не сводя с него тяжёлых, на выкате, глаз, названных недоброжелателями «оловянными», что-то обдумывал. Наконец сказал:

- Вы мне интересны. У меня появилась мысль насчёт вас. Разумеется, - царь перевёл взгляд на Петра Негоша. – Я вначале должен обсудить её с его высокопреосвященством.

Послы переглянулись. Представитель кесаря подумал о том, что надо бы уведомить Вену о заинтересованности  Николая I в полу-русском секретаре-советнике Негоша. Хоть и мал  народец, да опасен своей непокорностью, соблазняет подданных Габсбургов  на Балканах химерами независимости.

Николай, взяв архиепископа под руку, прибавил шагу. Для окружающих это было знаком. Они  отстали, дав простор беседе tete-a-tete  двух государей. Свободный от всеслышащих ушей, царь приступил к задуманному разговору:

- К сожалению, мой дорогой брат, в отношении Черногории я вынужден проводить две политики: одну скрытую, искреннюю, другую – для Вены, Стамбула, Лондона, всё чаще для Пруссии. Вот ещё Франция… Прав Талейран, ничего не забыла и ничему не научилась. Словом, перед ними – никаких особых отношений с балканской страной, никаких предпочтений…

Это была преамбула, ничего нового правителю Црной горы не открывающая. Сделав паузу, император заговорил о  «появившейся мысли» в беседе с Дмитрием Каракоричем. Но с этого момента заинтересованный слушатель будто оглох.

Его внимание привлекли двое, вышедшие из боковой аллеи наперерез кортежу. Одним  взглядом Пётр II  охватил молодую пару, в которой женщина, писаная красавица, возвышалась над спутником. На ней было изящного покроя белое платье, чёрный корсаж  с переплетёнными тесёмками, на голове - палевая соломенная шляпа с большими полями; длинные белые перчатки  подчёркивали совершенные линии рук.  Но большее внимание привлекла не женщина, нежное, юное создание, на которую можно было бы смотреть часами. Привлёк среднего роста, стройный  мужчина лет тридцати пяти, одетый по последней моде (фрак, жилет, цилиндр), но как-то небрежно. Тёмные, слегка углублённые глаза на небольшом бледном лице, чётко очерченный рот. Петербургского денди несколько портил широковатый нос. Из-под полей цилиндра выбивались курчавые волосы. Чётко очерченные брови и полные бакенбарды придавали этой некрасивой, но привлекательной физиономии экзотический, нерусский вид. Когда и где он, Пётр Негош,  мог встречать этого человека?!  То, что видит его не впервые, архиепископ не сомневался. Какой-то особый магнетизм исходил от «знакомого незнакомца», волнуя в душе господаря поэтическую струну. Именно её.

Между тем кортеж приблизился к боковой аллее. Молодая пара,  разъединив руки, поклонилась императору.  Николай ответил  величавым наклоном головы и вновь вернулся к своему монологу. Мужчина улыбнулся женщине, показав  зубы снежной белизны. Кортеж миновал перекрёсток, а правитель Черногории всё ещё оставался глух к словам царственного спутника, борясь с сильным желанием оглянуться.

Вернёмся на несколько минут назад. Когда свита  двигалась вслед за хозяином русской земли и его гостем секретарь  архиепископа  почувствовал прикосновение пальцев к своему локтю. Оглянулся: граф Нессельроде, управляющий Министерством иностранных дел и вице-канцлер империи.

Столь высоким  званиям никак не соответствовала внешность  Карла Васильевича. Носатый пигмей, скорее семит, чем пфальцский немец, за которого себя выдавал. Ноги тонкие, как у кузнечика, словно с вызовом обтянутые белыми панталонами. Дмитрий сам был роста незавидного, но его высокопревосходительство едва доставало ему до подбородка. Вот уж подгадали родители известного дипломата, выбрав младенцу имя! Ведь карлы и карлики в русском языке синонимы. Телесные недостатки покрывались голосом. Голос был поставлен  многолетними упражнениями в канцеляриях и департаментах, где лютеранин Карл-Роберт,  с усилием заставляя себя на несколько часов становиться русским, командовал подчинёнными. 

Россию сей космополит глубоко и откровенно презирал, повторяя при случае: «Я служу не России, а императору. Да, есть толковые и среди русских. Жаль, что они не родились немцами».  Не будучи одарённым дипломатом и политиком, он  скромные свои задатки под руководством отца Вильгельма, российского посланника в Лиссабоне, развивал с  немецким тщанием. А мать, еврейка  Луиза Гонтарь,  научила  отпрыска гонимого народа не только выживать при любых обстоятельствах, но и достигать успеха на любом поприще, шьёшь ли ты сапоги на заказ или договор между странами. Карла Кисельвроде  (так за глаза называла его челядь) был исполнительным наёмником Александра I, потом его венценосного брата. Однако  позволял себе, бывало, опасную для карьеры самодеятельность – «подправлял» в дипломатической практике Высочайшее Мнение.  Одни видели в этом  твердолобое упрямство, чему подвержен был, словно приступам подагры,  «вечный старец». Другие подозревали, что немец, отнюдь не обрусевший,    следовал каким-то инструкциям из-за рубежа. Не исполнять их, видимо, значило для него подвергаться ещё большему риску. Число  сторонников последней версии с годами росло. Ибо «юношеская любовь» Нессельроде к некоронованному властителю Австрийской империи, Меттерниху, выдерживала  испытания десятилетиями, вызывая толки, пересуды, изумление Европы. Казалось, выполняя волю своего государя, он всегда задавался вопросом «а что скажет Меттерних?»  Наиболее проницательные, ломая голову над секретом подозрительной пары, заподозрили Священный союз. Эта стремительно стареющая дама  всё ещё сохраняла способность нравиться  преданным сторонникам монархической идеи - австрийскому немцу и русскому немцу. Императоры и короли, царедворцы всех рангов пуще межгосударственных войн боялись революций, вошедших в печальную моду после 1789 года. К революциям они стали причислять все национально-освободительные войны. В  восстаниях  греков и сербов, в длящейся столетиями обороне  Црной горы виделись ими бунты, направленные против своего брата, султана.  Хотя страж проливов симпатий ни у кого не вызывал, тем не менее, считался монархом законным по воле Божьей, то бишь Аллаха.

- Граф? – отозвался на прикосновение секретарь архиепископа и умерил шаг, давая возможность карлику пристроиться  рядом.

- Сударь, Дмитрий Петрович… Приятно встретить сына земляка из столь неевропейского угла Европы, удивительно молодого на  ответственном посту… Хм! Окажите мне любезность отужинать со мной и моей супругой по-домашнему, без церемоний. Я слышал, владыка сегодня вечером будет занят церковной службой. Понимаю, понимаю, необходимо заручиться согласием его преосвященства. Уверен, он возражать не станет. Так условились? Я пришлю за вами карету.

Дмитрий ответил поклоном. Министр внешнеполитического ведомства  пожелал принять эту фигуру пантомимы за согласие. Как раз в эту минуту они поравнялись с привлекшей общее внимание молодой парой на перекрёстке  парковых аллей.

Нессельроде недобро  скривил лицо вокруг неподвижного, выдающегося, словно бугшприт, носа:

- Глядите, наши знаменитости –  мадам Пушкина с супругом, сочинителем

VI.

(Четыре года спустя, Цетинье). В резиденции правителя Черногории мелькали озабоченные лица. Архиепископ был хмур и молчалив. Улучив время он   уединился  с Каракоричем-Русом в библиотеке.

            Церемонии между своими здесь не были приняты. Дмитрий уселся на низкий подоконник. В раскрытое настежь окно туго и бодряще шёл прохладный воздух со стороны Адриатики. Покусывая кончик уса,  трогая время от времени бородку пальцами, владыка в задумчивости прохаживался вдоль  книжных шкафов. Коленки длинных ног волновали  ткань зимней рясы. Наконец произнёс:

            - Пора сделать решительный шаг.

            - Надо ехать, - согласился секретарь.

- Составь и вышли сегодня просьбу о высочайшей аудиенции. Пока доберёмся по снегу до Вены, ответ, надеюсь, будет в посольстве.

            Неприятности для черногорцев начались вскоре по возвращении  господаря из России в тридцать третьем году. Недоброжелатели у Негоша были всегда,  а тут словно невидимый дирижёр взмахнул палочкой, и сплетни усилились, стали множиться недобрые оценки. Точно попал в мёртвую зыбь.  Не поймёшь, с  какой стороны накатываются волны. Злой шёпот ранит сильнее турецкой картечи.  Укоряют владыку в строительстве светской резиденции (мало монаху кельи!). Государственные дела вершит спустя рукава. Не до них - стишки пишет.

Пусть бы  сплетни да злые оценки крутились вокруг Боботов-Кука. Но вдруг могущественные страны Европы, ранее едва замечавшие Монтенегро, прониклись жалостью к бедному народу, которому так не повезло  с правителем. Пора навести порядок в этом балканском углу. Англия, у которой всюду на планете отыскивались интересы, была готова поднять паруса. Австрийские стратеги  интересовались состоянием дорог на полуострове. Турция дороги знала, только боялась встретить на них черногорцев.

 Слухи ещё тем страшны, что произрастают ядовитыми плодами на  реальной почве  повседневной жизни, где всего хватает:  верных решений и ошибок, успехов и неудач, конфликтов, разных устремлений отдельных людей, социальных групп, кланов, внутренних противоречий каждой Божьей души.

Недруги Петра II ничего не придумывают. Действительно,  государь-архиепископ  пытается придать больше светскости высшей власти в стране. Поэзию он считает не личным делом творца, а достоянием нации, средством её просвещения. На  типографских машинах, доставленных из России, отпечатаны  два сборника поэта Петра Негоша. На доработку произведений правитель позволил себе несколько недель отпуска, оставив  у руля главы государства Милутиновича и Каракорича-Руса.  Злые языки  не упоминают, что признанный уже певец Црной Горы отложил печатанье своей поэмы-песни «Голос каменных гор»,  чтобы осуществить выпуск альманаха «Горлица», основанного для выявления  дарований. «Черногория должна быть прекрасна не только воинами, но и писателями, художниками, учёными», - объясняет поэт-архиепископ своё решение  Дмитрию. Он посылает реформатору сербского языка Вуку Караджичу денег из личных сбережений на издание собранных им пословиц и народных эпических произведений. Приглашает его в Цетинье собирать фольклор Црной Горы.  

 И новая резиденция строится.  Ибо строится новая Черногория. Внешнее её оформление должно соответствовать будущему светскому государству. Столицы, как таковой,  в стране селений нет. Есть Цетиньский монастырь и посад  вокруг него. Национальному книгохранилищу, зачатому в 1549 году, уже тесно в монастыре.  Только при Петре II оно пополнилось  «Петербургской библиотекой» и личным собранием архиепископа на девяти языках.  Книги всё прибывают. Просят место экспонаты основанного господарем этнографического музея. Негде принимать послов. Назревает   нужда  в помещении для заседаний нового законодательного органа – Сената.  И Гвардия (задуманный Петром исполнительный орган) потребует  приюта, знает опытный к своим двадцати трём годам администратор. Не по кельям же рассаживать молодых, энергичных, бойких «гвардейцев», многие из которых  вышли из числа «потешных» наследника Радивоя.  Далее, где Высший суд разместить?

 Наибольшие нарекания противников новшеств из-за постоянной угрозы голода в стране. Неурожай тридцать шестого года грозит катастрофой. Слабые духом ждут, что правитель примет  хлеб от турок в обмен на покорность. Соратники и верные старейшины  советуют просить царя о разрешении на массовое переселение  малоземельных жителей Црной Горы в Новороссию.  Негош непреклонен: «А кто останется защищать  страну и могилы?». Представителю визиря ответил: «Переговоры о взаимоотношениях двух стран будем вести с султаном только после признания им полной независимости Черногории».

 Указом владыки враждующие между собой домашние драчуны отправляются вымещать свой пыл на неспокойные границы.  Смертная казнь за вендетту пока что на черновой бумаге, однако весть уже полетела над горами: черногорец имеет право умирать только за Родину.

На всё нужны деньги. А тут и тысяча  годовых червонцев из Петербурга перестаёт поступать в государственную казну. Интимные письма Николая I  «брату Петру» стали приходить всё реже. От любезных слов стала ощущаться холодность, будто писались они осколками льда.  А с октября 1836 года из Зимнего дворца в сторону Цетиньского монастыря не донеслось ни звука.  Негоша охватило тревожное недоумение. Он не мог понять причину царского неудовольствия. Страдало не только самолюбие правителя маленькой страны.  Господарь страшился потерять поддержку царя. Без неё горстке отважных стражников Црной горы  не пробиться к морю через австрийские заслоны, не изгнать турок  из  плодородных долин страны.

            В конце декабря, на  Рождество,  санный поезд двинулся из Цетинье на север. Больного Милутиновича оставили дома. Вся секретарская работа оказалась в ведении Каракорича-Руса. Преодолев горные дороги, дали отдых лошадям в Белграде. За Дунаем покатили равниной к Будапешту. Оттуда рукой было подать до Вены. 

В столице  империи Габсбургов русский посол вручил Петру Негошу письменное согласие царя на аудиенцию в Санкт-Петербурге, но заставил  томиться в ожидании визы. Задерживал её под всякими предлогами. От высокого просителя не прятался, но  прятал глаза. В Хофбурге  строптивых Негошей не жаловали. Православный архиепископ и сам объезжал стороной дворец кесарей в разъездах по чудесному городу. Сопровождал его всегда Каракорич-Рус,  которого горская знать ревниво называла «личным другом» правителя.

            Начался февраль. Однажды архиепископ отправился с «дежурным визитом» (как он сам с горькой иронией говорил) в российское посольство без секретаря. Дмитрий остался в отеле приводить в порядок бумаги и счета, отобранные для предоставления царским очам. Вдруг император пожелает взглянуть, на что тратят черногорцы его денежки.

            Пётр II  возвратился неожиданно быстро.  Лицо его было искажено болью. «неужели разрыв с Россией?» - мелькнуло в уме у секретаря.  Негош бессильно опустился в кресло. С трудом вымолвил: 

- Они… Пушкина убили! Почему я тогда прошёл мимо!? Теперь не увидимся… Он уже в могиле… Пиши! Я буду диктовать… Сейчас, сейчас… Записывай – «Тени Пушкина».

            Торопливо превращая в чернильные строки  отрывистые слова,  вылетающие из уст поэта,  Дмитрий конечно же не мог предположить, что его рука выводит строки, которые в печатном виде Пушкинской темой откроют сборник Негоша «Сербское зеркало»:

            Всё, что может совершить геройство,

            На алтарь чудесный я слагаю,

            Посвящаю я светлому праху

Твоему, певец счастливый

            Своего великого народа.

            На следующий день  русский посол, будто чувствуя личную вину перед Негошем, сам привёз визу в отель. Моментально собрались в дорогу. Занемогшего правителя усадили в крытые сани, Каракорич примостился рядом. Свитские чины, развлекая венцев экзотическими нарядами, расселись по возкам. Поехали! Двигаться гостям царя предписано было на Варшаву, далее – в Вильно, а во Пскове приготовиться к  торжественному въезду в Петербург.

VII.

Псковский кром, над которым основательно потрудилось время и небрежение, путники увидели на спуске к перевозу через реку Великую. Лёд  был надёжным. На городской стороне владыку Петра встречал губернатор Пещуров с чиновным людом. Группы любопытствующих горожан пестрели тут и там на высоком берегу под древними стенами из серого плитняка. Невиданные черногорцами храмы, с арочными звонницами, похожие на цитадели,  зеленели куполами под чёрными крестами. Подслащивая искренней дружеской улыбкой неприятную новость, губернатор сообщил, что император  в ближайшие недели будет с головой погружён в неотложные государственные дела. Посему честь принимать столь высокого гостя выпала ему, Пещурову.

- Не думайте, ваше высокопреосвященство, что Псков находится в тени близкой столицы. Вы будете  удивлены историческими памятниками и литературным богатством  этого западного форпоста  старой Руси. К сожалению, и я вынужден буду время от времени  оставлять вас заботам моих помощников.  На мне по просьбе опеки и  вдовы… Вы ведь слышали печальную новость? Да, Пушкин. Недавно  предали псковской земле.

- Так Пушкин похоронен здесь, не в столице? – воскликнул владыка.

- Да, вблизи  родового имения его матушки, в Святых Горах.

- Тогда,  ваше превосходительство,  я прошу выделить мне провожатого. Я дал обет.

Пещуров с уважением посмотрел на черногорца.

- Понимаю вас, владыка, ведь и вы знаменитый поэт. Готов служить вам в этом предприятии. Вы, слышу,  прекрасно говорите по-русски. А ваши люди?  К сожалению, у нас нет толмачей, знающих сербский.

- Не беспокойтесь, господин губернатор, - вступил в разговор Каракорич-Рус, - я наполовину русский, буду переводчиком для всех.

…На следующий день свиту владыки составили двое молодцев в меховых жупанах и советник Каракорич-Рус, одетый по-европейски, в  зимнюю бекешу и лисью шапку с наушниками.  Пещуров приставил двух жандармов для охраны и разбитного чиновника. Разместились в трёх возках. Впереди поскакал верховой  предупредить отца игумена, что в Святогорский монастырь следует высокий гость.

Обитель венчала самое высокое место Псковщины. Монахи, увидев издали короткий санный поезд, ударили в большой соборный колокол. Низкий звон его подхватили  колокола всех  монастырских церквей. Чернецы заняли свои места во дворе.

Игумен, встретив с образом в руках гостя у Святых ворот, догадался по его одеждам, что перед ним важное лицо духовного звания.  Приезжий  приложился к иконе,  на глубокий поклон братии  ответил поклоном и произнёс звучным голосом:

- Мир вам! Я приехал поклониться светлому имени Пушкина и его праху.  Покажите, где его отпевали.

Гостей провели в придел через ризницу,  в которой Пётр Негош, сняв верхнее платье, облачился в одежды архиеписокопа. Служба началась в том месте, где  совсем недавно стоял гроб с телом Пушкина. Владыка служил усердно, ему помогали священнослужители. Заупокойная песнь  вышла за стены придела, растеклась по Синичьему холму. Потом игумен провёл гостей к могиле на скате холма, у белой апсиды Успенского собора.  Песчаный холмик  покрывали  еловые лапы. На сосновом кресте читалось одно слово, выведенное  чёрной краской – «Пушкинъ».

Архиепископ опустился на колени  и склонил голову, что-то шепча. Слов было не разобрать, но по ритму Дмитрий понял: это стихи, те, что он записывал в венском отеле.

VIII

Заканчивался третий месяц «Псковского сидения». Из Зимнего дворца ни сигнала. В окружении Петра Негоша начался ропот: «Сколько можно терпеть царское пренебрежение!  Домой, в Цетинье!» Правитель готов был уступить свите.  Каракорич-Рус сдерживал, ведь архиепископу в аудиенции отказано не было. Их допустили к самым воротам Петербурга. Там, видимо, мнение иностранного ведомства не в пользу Черногории, однако похоже,  император не принял окончательного решения.  Надо ещё подождать.

Владыка выслушивал доводы советника, соглашался: «Ты прав, интересы Черногории должны стоять выше моего самолюбия!» 

Черногорцы коротали дни в Печерском монастыре, который архиепископ избрал своей временной резиденцией. Однажды   владыка, обратив внимание «личного друга» на дождевой поток,  бурлящий вокруг валуна, лукаво попросил  напомнить ему одну  русскую поговорку. «Под лежачий камень вода не течёт», - вспомнил сын нижегородца. Оба рассмеялись. И принялись обсуждать, как  обратить внимание  императора на  его забытых гостей.

(Секретарь  Негоша Дмитрий Каракорич-Рус сумел повидаться в Санкт-Петербурге с императором и  его всесильным доверенным лицом).

IX.

Оставшись наедине, царь и шеф жандармов, согласились, что в словах секретаря владыки Черногории немало правды. Затем  обменялись мнениями о  вице-канцлере Нессельроде.

            Николай:

            - За ним нужен глаз,  он становится слишком самостоятелен. Понимаю, корректировать политику необходимо чуть ли не ежедневно. Но за моей спиной! Граф служит мне исправно и в то же время не упускает случая услужить австрийцам. Это что, немецкая солидарность?  Или нежелание нанести вред личному другу, Меттерниху?

            Бенкедорф:

            - Я сам немец, ваше величество. Только я - немец русский. Служа вам, мой государь, я служу России.  А граф – немец немецкий.  Он  присягнул вам, императору, и, как истинный немец, останется вашим верным слугой. Но разве слуга не лукавит перед хозяином, не подчищает незаметно   его карманы?  Он вынужден служить и России, поскольку уверен  (не посчитайте это за лесть), что Россия и вы – одно целое, как, к примеру, человек и его ботфорты. А ботфорты можно заменить на другие, можно временно снять, чтобы вытряхнуть камешек. Вот он, как верный слуга, заботящийся о самочувствии хозяина, обнаружил такой камешек под названием Черногория и пытается его вытряхнуть, тем более, что лучший друг из  Вены советует.

            Николай:

            - Да, он по-своему понимает мою пользу и не совсем не прав. Согласись, Александр Христофорыч, в голом политическом плане для России дружба с Веной важней, чем с Цетинье. Только, думая об этом, я думаю как православный, как русский, хотя, честно говоря,  не меньше немец, чем ты. Черногории надо помогать. Никто не знает, что будет через сто лет.  Владыка человек образованный, истинный европеец.  В его окружении  немало людей, правителю под стать. Возьми хоть этого молодого наглеца (ишь, разошёлся!). Но чёрный народ! Посмотри только на их рожи! Головорезы! Если кто из авторитетных  крикнет там «республика!», сейчас начнут и членов династии, и воевод кривыми ножами резать, их оскаленные головы на башнях развешивать. Все венские конгрессы им нипочём. Вообще эти сербы, все наши балканские «братушки» - публика  опасная. Не будем держать ухо востро, в такую бойню втянут, что от нашей великой России одни рожки да ножки останутся… Ладно,  огорчим нашего Карлушу: вели впустить Негоша  в Петербург.

            Николая Павловича  никто за Кассандру не принимал, но (вот факт для размышления) в 1837 году он предчувствовал 1914 год.

X.

Подозрения царя, вызванные нашёптыванием коварного австрофила Нессельроде,     поддерживались внутренним убеждением, что поэтическая натура главного стража Црной Горы по природе своей склонна к либерализму. Рождённые для звуков жизни не щадить, подвержены  республиканским настроениям. У него, Государя Всея Руси, был свой плохо управляемый пиит,  так что эти экземпляры рода человеческого знакомы хозяину Зимнего дворца не понаслышке.   Беседы с молодым властелином малого народа, когда тот был допущен к императору,  до конца не устранили сомнений самодержца. Тем не менее, позволили вернуться к прежним отношениям правителей двух несоразмерных стран. Тогда они были заинтересованы друг в друге.

            Прощаясь с Николаем в 1837 году,  Пётр преподнёс  меценату своего бедного народа  рукописный сборник своих последних стихотворений. Царь с любезным выражением  лица принял книгу, открыл на первом стихотворении. Сербского он не знал, но правильно понял и перевёл на родной язык вслух заглавие:

            - «Тени Пушкина»… - пауза. -  Как, и у вас солнце русской  поэзии закатилось?

            Признанный уже мастер сербского слова на мгновенье забыл, что он прежде всего должен быть дипломатом; не сдержал взволнованных слов:

            -  Для нас Пушкин – первейший славянин.

             - Позвольте мне.

            К беседующим государям приблизилась императрица Александра, женщина чуткая и утончённая. Запинаясь и мило коверкая слова, начала читать:

            - Над звjезданим многостручним сводом, над домаком умнога погледа, под врховним небосклоном неба, гдjе се млада непрестанно сунца искресана руком магическом… Тамо се jе твоj гениj  зачео… Не всё поняла, - с лёгким немецким акцентом призналась женщина, - но как прекрасно звучит!

            Поэт Негош благодарно склонился:

            - Спасибо, моя императрица!   Я вам непременно вышлю перевод.

            -  И вам спасибо, мой поэт, - в том ему ответила хозяйка Зимнего дворца Александра Фёдоровна. -  А пока, если есть вдохновение, пожалуйста, переведите хотя бы презренной прозой, как говаривал ваш… наш Пушкин.

            -  Не смею отказать, ваше величество. Над многоглазым звёздным сводом, под самой верхней сферой неба, где взгляд людской достичь не может в чертогах Божьих солнц рожденье, - они рукой творца из кремня летят искристыми роями, - там был зачат твой светлый гений…

            - Так это же стихи, не проза!

            - Я импровизировал, государыня.

            Двоим поэтическим натурам пришлось догонять царя, ушедшего вперёд по анфиладе залов.

XI.

Правитель воинственного народа, его духовный пастырь,  умел быть благодарным. А Дмитрий Каракорич отличился в России и в 1833 году и четыре года спустя. Назначив десять тысяч червонцев годовой помощи православной стране, вместо прежних десяти сотен, Николай Павлович признался Петру Негошу: «Скажите «спасибо» своему секретарю. Он так живописал беды Черногории, что  мне стало стыдно. Кроме денег, я велел начать поставки зерном».

            Но сам правитель, по возвращении в Цетинье, услышал в свой адрес не только слова  благодарности за успешную миссию.  Нередко раздавалось брюзжание подданных, мол, плохо старался наш православный, мог бы большего добиться. Вообще, праздники не наступили. Умножились жалобы соотечественников друг на друга. Пришлось срочно диктовать ответы почти на  тысячу писем, ходатайствовать за обиженных  и оскорблённых, примирять  Черногорию с самой собою и с соседями.  Выделенные слова - из записей секретаря. Его дневник той поры свидетельствует о  частых ночевках в канцелярии. У господаря и Дмитрия не хватало сил добраться до постелей – роняли головы на бумаги  за рабочими столами.

После того, как  покончили с первоочередными делами,  Пётр Негош позвал Каракорича на интимную беседу. Скромный, с низким потолком кабинет владыки в обители    украшала авторская копия карандашного  рисунка Михайлова. Его прислал из Пскова губернатор Пещуров с припиской:  дом нашего Незабвенного в сельце Михайловском.

            Наперсники «потешных» игр и серьёзных дел рано начавшейся взрослой жизни  разместились на стульях по торцам   стола. На расчищенном от бумаг месте поставили кофейник и чашки, вазу с фруктами. Пётр  заглянул в глаза Дмитрию:

            - Я намерен вручить в твои руки внешнеполитическое ведомство, но… Может быть, у тебя иные планы? Есть просьбы?

            - Ваше высоко… - начал было секретарь и смущённо улыбнулся. По дороге из Петербурга домой  правитель просил советника обращаться к нему наедине на «ты» и по имени. – Возглавлять столь серьёзную службу решительно отказываюсь, Петар. Мой возраст,   отсутствие должного опыта будут вредить делу, даже если мне иногда и удастся сделать что-нибудь полезное. На этот пост советую пригласить иностранца с впечатляющим послужным списком. Лучше всего русского, только не из круга графа,    из противников его политики. У меня есть один на примете – князь Горчаков. Нессельроде его терпеть не может.

            - Из лицеистов?  Однокурсник Пушкина?

            - Он самый. Граф, обозлённый независимым поведением князя, задвинул его в мидовский угол.

            - Тогда сам назови поприще, тебе любое и посильное. Я слышал, твой дядя, воевода Александр  Каракорич, скончался. Так может,  попробуешь? Военному человеку у нас  скучать не приходится.

            - Каждый черногорец от рождения солдат.  Начнётся компания, буду готов. А пока позволь мне служить тебе и родине в  прежней должности. Внешними делами буду заниматься, как твой секретарь и советник, мой государь.

            - Что ж, уважаю твой выбор. У нас остаются две главные цели - Подгорица и Никшич и побережье с Баром и Ульцином.  Туда необходимо направить все дипломатические и военные усилия.    При нынешней готовности армии  мы могли бы уже отобрать у турок долины. С выходом в Адриатику сложнее. С австрийцами воевать мы не можем. Россия не поддержит. Даже нейтралитет не на руку Николаю. Сейчас,  первая задача,  не  уступать туркам  ни клочка земли в оставшихся у нас житницах. Необходимо, наконец, изгнать из страны потурченцев, иначе потеряем православный  крест, исказится наше национальное лицо,  - последние слова господаря были повторением его мысли, обнародованной в печати.

            Дмитрий отщипнул несколько ягод от виноградной кисти из вазы на столе, бросил в рот. Задумался. Ранняя вертикальная морщина прорезала лоб от переносицы к  середине сжатого в висках покатого лба.

            - На нашей стороне время. Будем работать тихой сапой в Словении и Хорватии. Выступать надо  согласованными колоннами, вместе с Белградом, улучив момент, когда Габсбургам будет не до Балкан.

XII.

И замелькали для черногорских державников  годы в трудной рутинной работе по укреплению государства.  Не часто происходили события, которые  становятся  народными праздниками, если за ними успех.  Зато ушли в прошлое времена, когда пролитую  кровь смывали дожди и нация отступала, сдавала врагу родную землю, а с нею – славу и честь. 

            Негошу удалось обуздать своевольных воевод. Всё чаще  скупщина того или иного племени избирала в предводители человека из Цетинье, выдвинутого владыкой. Собрался на первое своё заседание Сенат. Гвардия начала учиться на собственных ошибках управлению страной.  Кровная месть стала уходить не только из практики, но также из голов горцев. Маленькая черногорская армия, усиленная лёгкой вьючной артиллерией, обучалась русскими офицерами. Помощь из Петербурга  шла на нужды обороны, просвещения, народного хозяйства, мимо карманов  знати и высших чиновников.  Знаковым событием, увертюрой к неизбежному превращению митрополии в светское государство стал переезд правителя в  построенную в 1838 году  резиденцию, вместившую  и двор, и  аппараты трёх ветвей власти. Сюда перенесли и символы просвещения – библиотеку, типографию, национальный музей.  Селение при обители стало оформляться в столичный город. Монастырь остался резиденцией Петра II Негоша, как  главного духовника ста тысяч прихожан православной церкви.  Российский Святейший  Синод возвёл тридцатидвухлетнего архиерея в сан митрополита.

            Во всех преобразованиях сказался авторитет национального поэта.  Петр Негош воспевал свой народ, его мужество, славную историю непокорённых  славянских племён Црной Горы,  труженика пшеничного и кукурузного поля, охотника, рыбака и пастуха.  Поэт в Петре II вынужден был уступать государственнику. Но иногда последний сдавался перед бурей рождающихся в нём звуков.

            Пришло время, когда стихотворец, смущаясь,  обратился к другу-советнику с вопросом, имеет ли моральное право поводырь народа по  личной причине удалиться от государственных дел на непродолжительное время. Дмитрий знал,  поэт Негош в те дни готовил к печати «Великий триптихон». Ему нужен был полный покой. Свой ответ  Каракорич-Рус облёк в форму мягкого дружеского приказа: «Дело святое,  Петар. Уйди на время в затвор. Кто смеет осудить тебя? Ты монах».

            Опасаясь, что господарь передумает,  Дмитрий  отвозит его лунной ночью, без охраны, на гребень горной гряды Ловчен.  Там  на сбережения владыки воздвигнута из тёсаного камня  скромная часовня-ротонда под  низким византийским куполом в честь митрополита-предшественника. Покой в безлюдном просторе, бодрящий ветер настраивают Петра на поэтический лад. До этого всего один раз он он мог позволить себе несколько дней свободного творчества. Владыка  не стал спиной к  Черногории. Куда ни повернись, всюду Черногория от Боко-Которской бухты до северных гор, от утёсов Боботов-Кука до островов в Скадорском озере.   

              Дмитрий Каракорич-Рус становится на несколько недель неофициальным хранителем престола.  И с новой силой, пользуясь отсутствием крутого господаря,  раздаются голоса недоброжелателей, напоминая о его неудачах. Дескать,  изгубил три  острова в Шкодренском озере,   потерял целый отряд  обученных солдат  у Подгорицы, а хлебную долину стране так и не вернул. Даже указ Петра II учить детей в школах на казённый кошт подвергается критике:  деньги ему некуда девать! То, что господарь вынудил-таки визиря признать независимость контролируемых правительством Цетиньи земель Черногории недруги не вспоминают. Однако при  беззаветной любви простых людей к своему политическому лидеру и барду оппозиция начинаниям «черногорского Петра Великого» не имеет в стране простора и достаточно сторонников.

XIII.

Все годы правления Петра II Негоша Дмитрий Каракорич-Рус  находился или при своём господине и друге или покидал его, выполняя государственные поручения.  Неизменный секретарь чаще всего выезжал для официальных и личных встреч  то в Белград, то в Загреб, то в Любляну. Не раз тайная австрийская полиция отмечала его появление в далматинском Задаре. Официальная хроника отмечала его появление в Стамбуле, Вене и Санкт-Петербурге.   Для  патриотов Црной Горы будущее вырисовывалось оптимистическим.

Но не всё поддаётся учёту.  Как-то не думалось, что жизнь, в отличие от  вина в бурдюке, расход которого можно контролировать, имеет свойство вдруг закончиться.  Холодная часовня на гряде Ловчен, ловля рифмы на осеннем ветру, упорная работа над бумагой, с забвением сна и еды, вызвали  у   затворника кашель. Доктор, обследовав простуженного по возвращении его в Цетинье, озабоченно проворчал: «Вам надо беречься, мой господарь». Через несколько месяцев приступы кашля стали следовать один за другим. На  осунувшимся лице митрополита  проступил румянец.  Главный лекарь двора  воспользовался своим правом в определённых обстоятельствах приказывать: «Немедленно поезжайте в Италию, государь! У вас признаки чахотки». Правитель подчинился не сразу. Он не просто жил и работал, он служил Черногории. И всё-таки пришлось ехать в признанную страну-курорт. Однако пресловутый «лечебный климат» не помогал. Поняв это,  больной сбежал домой от свиты и настырного служителя Эскулапа.  Хоть одну пользу получил от Италии – успел посмотреть на знаменитые полотна да постоял в глубоком раздумье над прахом Данте, придавленном ушедшей в землю серой трещиноватой плитой.

XIV.

Митрополит, прожив тридцать семь лет, как и светоч его, Пушкин, скончался (починал, напишет местный хронист)  19 октября 1851 года. В России в тот день выпускники Царскосельского лицея отмечали его сороковую годовщину. Преобразователь Черногории считал его образцом для высших учебных заведений своей страны. Пётр завещал похоронить себя на  Ловченской гряде, в той часовне, где распрощался со своей музой. Он передал на нужды своего народа накопленные при монашеской жизни пятьдесят тысяч  рублей.

Когда гроб выносили за ворота обители, разыгралась непогода. Не было возможности взойти на гору. Притом, донесла разведка, замечены в скалах таящиеся турки. Теперь они могли выместить свою злобу  на самом непокорном из всех непокорных черногорцев.  Каракорич-Рус  распорядился временно вернуть гроб подземелью монастырской  церкви. Предсмертную волю митрополита исполнит уже его преемник, Данило Петрович-Негош. В пешей процессии к месту последнего приюта величайшего из черногорцев шел престарелый его отец. Мать, смотревшая на сына, как на солнце, к счастью для себя, к этому времени умерла.

            Счастлив тот, кто будет жить в веках, и в этом высший смысл его рожденья… Это из поэмы «Горный венец» поэта Петра (Радивоя)  Негоша.

XV.

            Безвременная смерть светоча Черногории стала личной потерей Дмитрия Каракорича-Руса. Он надолго лишился творческой инициативы, ослабел  душой. Ему приходилось хоронить близких, но так он  не горевал никогда. Поговаривали, будто советник Петра II не  пришёлся  ко двору нового правителя. Но есть свидетельство участника траурной церемонии под полом монастырского храма. Будто бы, когда гроб опустили в склеп, наследник Данило Негош о чём-то спросил шёпотом у соратника покойного. Тот отрицательно покачал головой.

             Экс-советник уехал  с семьёй в родное селение. Библиотеку, собранную в Цетинье,  передал школе, основанной Петром Борисовичем, и сам стал  учить в ней юных земляков добру и правде.  Класс военных инженеров при ней  давно перевели в столицу.

            Данило Петрович-Негош оказался достойным своего предшественника. И год не прошёл, как, вопреки неудовольствию Вены, Черногорская митрополия на территории объединённых племён, не имевшая ранее  определённого статуса, была объявлена им светским княжеством. Первый князь воинственных горцев продолжил политику и реформы Петра II,  придерживаясь ориентации на Россию. С её финансовой помощью он   дважды нанёс поражения османским войскам. 

            Первую победу народный учитель Дмитрий Петрович Каракорич-Рус встретил сорокатрёхлетним.  К нему вернулось душевное спокойствие, когда он убедился в правильности своего выбора  во второй половине, по Данте, жизненного пути. Большая  семья  детей Катерины, от черногорца и русского,  занимала теперь весь огромный старый дом Каракоричей. Дальние сородичи. Разошлись, разъехались кто куда. Дмитрий Петрович  занял покои отца в  пристройке с выходом на террасу над ущельем. Коллекции  старинного оружия и охотничьих трофеев пришлось потесниться, уступая стены книжным стеллажам. Ожил отцовский чубук, хотя Дмитрий раньше табаком не баловался.

            Вдали от митрополичьего двора Дмитрий впервые внимательно посмотрел на жену Зою, столичную уроженку, которая без разочарования приняла переселение в глушь. Женился он в своё время потому, что срок пришёл.

            …Первенец, названный  Пётром, в честь деда,  по личному распоряжению императора Николая Павловича был зачислен для прохождения офицерской практики  в армию  генерала Меншикова, развёрнутую в Крыму. Юнец мог, используя старые связи отца,  рассчитывать на патент гвардейца и постигать военную премудрость на Царицыном лугу в Петербурге. Однако он в поисках подходящего для себя, как офицера, полигона, выбрал для службы горный край империи при море. Эта местность по ландшафтным и климатическим условиям была наиболее сопоставима с Черногорией.

            Дмитрий Петрович в родном окружении воплощал в себе живую тень  обожаемого Петра II Негоша, которого народное воображение возвело в ранг небожителя. Земляки относились к учителю Каракоричу-Русу  с почтением. 

            Сын русского военного инженера доживёт  до балканских войн семидесятых годов. Но ему не доведётся стать свидетелем того, как, в результате победы России над Турцией, по одной из статей Сан-Стефанского договора, Порта признает полную независимость Черногории.  И даже удалённая  в бесконечность цель станет реальностью:  княжеству  вернут Адриатическое побережье с городами Бар и Ульцин. Вена пустит кровавую слезу, Габсбурги заскрежещут династическими зубами, Нессельроде перевернётся в гробу.  Южные славяне, благодарные России, станут гордиться своим вкладом в победу  над извечным врагом православного мира.

            И всё-таки судьба не обойдёт Дмитрия Петровича в радостях побед. В 1876 году объединённые сербско-черногорские силы  будут вести  успешные бои с турецкими войсками. В той малой войне отличится полковник Петр Дмитриевич Каракорич-Рус, который получил боевое крещение  на бастионах Севастополя в Крымскую компанию. Дмитрий Петрович успеет стать свидетелем возвращения оттеснённым в скалы землепашцам  Црной Горы плодородных долин с  посёлками Подгорица и Никшич.

Разве не о том   деятельно мечтали правящий поэт-митрополит и его первый советник?!

www.sokurow.narod.ru

Далее читайте:

Негош (Његош) Петр Петрович (1813-1851), черногорский поэт и государственный деятель.

Лощиц Юрий. Монах и Черногорская вила. Историческое повествование. 13.11.2010

История южных славян в XX веке (хронологическая таблица).

Исторические лица Югославии (южных славян).

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС