Юрий Каргин

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

XPOHOC

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Юрий Каргин

Иргизские монастыри

Иргизские монастыри – группа монастырей, которая образовалась на берегах р. Большой Иргиз в 60-70-х гг. XVIII в. К началу XIX в. здесь было 5 старообрядческих монастырей (3 мужских и 2 женских), а после того, как их преобразовали в единоверческие (последний в 1841 г.), осталось всего три (2 мужских и 1 женский).

Массовое заселение берегов р. Большой Иргиз старообрядцами началось после Манифеста и Указа Екатерины II декабря 1762 г.: «Бежавшим из своего отечества подданным возвращаться позволяем и обнадеживаем, что хотя б по законам и следовало учинить наказание, но, однако ж, все их до сего преступления прощаем, надеясь, что они, восчувствовав к ним сии наши оказываемые матернии щедроты, потщатся, поселясь в России, пожить спокойно и в благоденствии в пользу  свою и всего общества».

Раскольникам выделялось в пользование 70 тыс. десятин (чуть более 76 тыс. гектаров) лучшей заволжской земли. Им было обещано немало льгот, одна из главных – освобождение от всех податей и работ сроком на 6 лет. В заволжские земли прежде всего потянулись переселенцы из слободы под названием «Ветка», что находилась недалеко от нынешнего Гомеля (тогда эта земля принадлежала Польше – поэтому в исторической литературе и стали говорить «старообрядцы из Польши»). Ветка была создана раскольниками, бежавшими от преследований, в конце XVII в. И вокруг нее в течение нескольких лет образовалось 14 раскольничьих слобод с общим количеством жителей до 40 тыс. Влияние и могущество Ветки было столь велико, что, по всей вероятности, российское правительство и рассчитывало расправиться с ней, переселив большую часть раскольников из отдаленных краев в ближние. Иначе, как объяснить, что менее чем через два года «столица раскола» была разрушена русскими войсками во главе с генерал-майором Масловым.

Во время массового возвращения староверов пришли на Большой Иргиз и первые монахи. Один за другим они создавали скиты. Сначала Аврамий с 12-ю своими чернецами – недалеко от с. Криволучье, затем иеромонах Пахомий и монах Филарет с 17-ю товарищами – в 2-3 верстах от слободы Мечетная (ныне г. Пугачев) и Исакий с братией в 5 человек - в 7 верстах от той же слободы. Скиты так и стали называть: Аврамиев, Пахомиев и Исакиев. Иргиз очень извилист, и монахи выбирали свое пристанище в его ложбинах и излучинах, чтобы можно было и плотинку поставить, и искусственное озеро выкопать. Таким образом, отшельники создавали некое подобие острова-крепости, более 8 месяцев в году окруженного водой почти со всех сторон. Это давало возможность всегда быть готовым к появлению непрошеных гостей: разбойников ли или представителей власти. Все три монастыря расположились по Иргизу снизу вверх по течению, а потому имели поначалу еще по одному названию: Нижний, Средний и Верхний.

Монахи вели строгую аскетическую жизнь, чем снискали почтенное уважение окрестных раскольников. Миряне приходили в скиты к старцам за поучением и объяснением правил отшельнической жизни, а некоторые просили либо окрестить младенца, либо совершить еще какой-либо присущий староверам духовный обряд. Через каких-то десять лет после своего образования иргизская «святыня» стала столь известной и влиятельной, что здесь можно было увидеть людей совершенно разного сословия и состояния с разных концов страны. Раны, которые нанесла «новая вера» многовековой религиозной традиции, еще не зарубцевались. Не случайно именно Иргиз стал идейным вдохновителем Пугачевского восстания. Пугачев приходил за благословением к настоятелю Среднего (по другим данным, Верхнего) монастыря Филарету (поговаривали, что он имел огромное значение между раскольниками всей России). По некоторым, неподтвержденным сведениям, будущий «Петр III» даже пообещал своему духовнику сан Патриарха Московского. Благосклонность иргизских старцев к бунтовщикам проявлялась и позже. Когда Пугачев и его отряды терпели поражение за поражением от правительственных войск, они на некоторое время находили убежище «на Иргизах». И после разгрома «пугачевщины» по окрестным селам еще долго ходила легенда о том, что в скитских землях пугачевцы скрыли свою богатую казну. Указывались даже конкретные места. Однако кладоискатели так ничего и не нашли.

Не нашли также и доказательств пособничества монастырских жителей «Пугачеву со товарищи». Возможно, это не было нужно каким-то состоятельным особам, близким ко двору и успевшим «подружиться» с иргизскими старцами. Что уж их, помимо веры, связывало, одному богу известно. Только Иргиз после восстания еще больше упрочил свое влияние, и будто Екатерина II на открытие одной из церквей Средне-Никольского монастыря прислала в дар священническую парчовую ризу, на оплечье которой сама вышила свой вензель. Может, не случайно об «измене» раскольников историки предпочитали говорить вполголоса даже спустя сотню лет. И это не последняя тайна, которая окутывает «Иргизы».

Весьма примечательно, например, появление в Верхнем монастыре монаха Сергия, ставшего впоследствии «патриархом» Иргизских монастырей. Он – сын московского купца-старообрядца Симона Петровича Юршева. Человек талантливый, Сергий быстро занял прочное положение на Иргизе. Именно он принял активное участие в Рогожском раскольничьем соборе в Москве в 1779 г., год спустя построил первую на Иргизе церковь – в Верхнем монастыре в честь Введения во храм Пресвятой Богородицы, а тремя годами позже здесь же еще одну церковь – в честь Успения Пресвятой Богородицы. Сергия называли «строителем», потому что при нем монастыри стали крупнейшим в России центром раскола. При нем закрепился определенный внутренний порядок и утвердились законы монастырского общежития. При нем в каждой обители были поставлены храмы. По их названию монастыри стали именоваться Нижне-Воскресенский, Средне-Никольский и Верхне-Успенский (позже – Верхне-Спасо-Преображенский). Неподалеку от последних двух образовались и женские монастыри: Средне-Успенский и Покровский. 

Однако к концу XVIII в. в монастырях стали поговаривать о единоверии, проще говоря, слиянии старообрядчества с православием, главным образом, в пользу последнего. И проповедником этих настроений, как ни странно, стал сам Сергий. Но против него выступил настоятель Нижне-Воскресенского монастыря Прохор. Он пользовался уважением не меньшим, чем Сергий. Если первый иргизский «патриарх» в основном заботился об упорядочении духовной жизни монастырей, то Прохор – об их материальной «крепости». «Свалить» своего оппонента ему не составило труда. Сергий потерял власть, принял единоверие и удалился из «раскольничьего гнезда», а Прохор занял над монастырями верховное положение.

Начало его деятельности, как главы, совпало с восшествием на престол Павла I, который лично благоволил Прохору. Рассказывали, что последний был сыном богатого Вольского купца, обладал значительными богатствами и якобы нередко ссужал деньгами наследника престола, который получал от своей матушки-императрицы очень незначительное содержание. Павел, став императором, не мог не отблагодарить своего кредитора.

Впрочем, загадочная личность Прохора порождала среди раскольников много и других слухов. Одни говорили, что он был сыном не просто купца, а грузинского царя, другие уверяли, что он сын самой Екатерины II. А по поводу его объявления в Аврамиевом скиту и вовсе ходила легенда.

Якобы однажды богатый саратовский купец Калмыков, имевший большую хлебную торговлю по всей России, отправил со своим сыном Петром большой караван с хлебом на Урал. Недалеко от Урала на Калмыковский обоз напала какая-то кочевая орда, отбив весь хлеб и убив Петра. Но в скором времени, после распространившегося слуха о смерти Петра, в Саратов к Калмыкову явился какой-то человек и объявил себя его сыном: мол, на самом деле его не убили, а взяли в плен бухарцы, и он бежал при первой же возможности. Затем он выпросил у своего «отца» разрешение на пострижение в монахи, ссылаясь на то, что еще в плену дал себе клятвенный обет, что, в случае избавления и сохранения жизни, примет монашество. После этого Петр и отправился на Иргиз, остановился в Аврамиевом скиту и здесь постригся под именем Прохора. В действительности время появления Прохора в скиту неизвестно. Несомненно, только то, что в 1787-88 гг. он уже был его настоятелем, принимал участие в освящении здешней Воскресенской церкви, построенной, по предположению, на средства, полученные Прохором от отца.

Ну, а благорасположение Павла проявилось в том, что в 1797 г. он отправил в Иргизские монастыри своего ближайшего вельможу действительного тайного советника Рунича в качестве посла. Благодарные монахи написали императору письмо-заверение в верноподданичестве Его Величеству:

«1797 года февраля 18 дня Вольского округа жительствующие на Иргизе старообрядческих монастырей – Верхне-Успенского, Средне-Никольского и Нижне-Воскресенского – настоятели со своей братией: сим в достоверность, что господин действительный статский советник Павел Степанович Рунич, бывший в наших монастырях, объявил нам Его Величества Государя императора Павла I Высокомонаршее благоволение, каковое и мы нижайше приемлем с глубочайшим благоговением и с действительнейшею преданностью, прося и моля Подателя всех благ Господа Бога из глубины сердец наших, о долголетнем здравии и благоденствии Его императорского Величества и всей Высочайшей Императорской фамилии, каковым верноподданическим усердием и непоколебимой преданностью пребудем во все  дни живота нашего».

А вскоре последовал Высочайший Указ, освобождающий иргизских монахов от рекрутской повинности. Тем самым, беглому монашеству на Иргизе была оказана правительственная поддержка.

Чуть позже Прохор добился того, что земли, занятые монастырями, были выделены в особую часть при начатом генеральном размежевании земель в Саратовской губернии и отданы монастырям в вечное владение. Это распоряжение после смерти Павла подтвердил и Александр I. Таким образом Иргизские монастыри стали обладателями огромного земельного надела в 12 тыс. 534 десятины.

Это указание было важным для всего раскола не только из-за материальных выгод, но и в нравственном смысле, как признание за Иргизскими монастырями такого же права на существование, какое имели монастыри православные. После этого наступила пора самого блестящего процветания раскольничьего Иргиза.

Внешний вид монастырей большей частью представлял форму правильного четырехугольника. Вокруг него обыкновенно строился довольно высокий деревянный забор или стена с каменными столбами. В центре возводили церковь или часовню, а вокруг них с трех, а то и с четырех сторон правильными рядами шли кельи в два-три порядка.

Если в первые годы иноки не имели практически ничего, то в начале XIX в. Иргиз встал в один ряд с самыми богатыми, православными монастырями России. Богатства каждого из них оценивались более, чем в 100 тыс. рублей – огромные по тем временам деньги. В церквях было много икон древнего письма, относящихся к XIII-XVI вв. Большинство из них было либо унизано жемчугом, либо покрыто серебряными вызолоченными ризами. Немало имелось и других драгоценностей. Чего стоило хотя бы медное, но густо высеребренное шестиярусное паникадило с 54-мя подсвечниками и общим весом в 18 пудов, висевшее посреди главной церкви Нижне-Воскресенского монастыря. Или плащаница, шитая золотом, серебром и шелками в 1531 г. Создавалось впечатление, что на Иргиз самое ценное из своих накоплений раскольники свозили со всей России.

Иргизские монастыри быстро стал для раскольников такой же святыней, как Афон для православных. Сюда, в «царство иноков», шли и шли паломники, чтобы не только насладиться великолепием храмов, но и послушать ангелоподобное,  так называемое демественное пение. Исконно, это – домашнее, одноголосное пение, исполняемое вне храма. Обычай сопровождать домашние занятия священным песнопением возник еще в Греции в V в. н.э., а потом перешел к славянам. Согласно другим источникам, эта песенная традиция была завезена на Русь греческими певцами при Ярославе в XI в., а в XVI в. ее перенесли в храм. Демественное пение сопровождало важные торжества, под него венчался первый из Романовых Михаил Федорович. Но после церковной реформы XVII в. «демество» перешло в разряд второстепенных. Православная церковь запела многоголосием.

Привлекало на «русский Афон» и то, что здесь, как на месте, якобы указанном самим Богом, по уверению иргизских монахов, хранились нетленные мощи святых отцов Исакия и Асафа, от которых больные получали исцеление. Но что особенно было важно для старообрядцев, так это то, что на Иргизе, даже в самое трудное для раскола время, никогда не оскудевало «священство»: отовсюду сюда стекались беглые православные священники. И в 1805 г. в Верхне-Спасо-Преображенском монастыре состоялся собор, который признал и утвердил право на название «православной», «соборной» только за иргизскими монастырями. (Вызов официальной церкви?!) Именно они получили единоличное первенство в распространении своих священников по раскольничьей России. Грамотных попов на Иргизе было предостаточно: при каждом монастыре постоянно состояло от 3 до 7 священников. Но еще больше их было в разъездах или на постоянном жительстве по разным старообрядческим общинам. Всего же в начале XIX в. их насчитывалось бо­лее 200.

На Иргизе существовали особые школы, выпускники которых расходились по всей стране. География пребывания иргизских священников весьма обширна. По просьбе старообрядцев Саратова Прохор посылал им священников в 1804 и 1807 гг. При Королёвской моленной в Санкт-Петербурге в 1811 г. служил священник из Нижне-Воскресенского монастыря. В 1814 г. послан с Иргиза священник в г. Куз­нецк, иргизские попы до 1815 г. ездили в старообрядческую общину в Ростов-на-Дону. Старообрядцы Вольска приняли к себе с Иргиза двух священников и дьяко­на, которые в 1817-1818 гг. открыто отправляли богослужения. В 1818 г. из Средне-Никольского монастыря был отправлен священник в Екатеринбург. На Иргиз с просьбой прислать священника обращались в 1811 г. старообрядцы Ярославской, в 1812 и 1816 гг. - Владимирской, в 1818 г. - Пермской, Оренбургской, Тобольской и Томской губерний. В Комаровском ските в 1813-23 гг. одновременно проживало до 5 иргизских попов, в ските Новый Уларгер до 1815 г. - до 12, в Екатеринбурге - не менее 5, а у казаков на Дону, на Урале и особенно на Кавказ­ской линии - еще больше. Просьбы прислать священника поступали на Иргиз постоянно. Поэтому в 1818-19 гг. Нижне-Воскресенский монастырь устроил в Вольске монастырское подворье, выполнявшее роль первой сборной станции, откуда старообрядческие священники разъезжались во все стороны.

Однако бурный расцвет монастырей способствовал не менее бурному их падению.

В первые годы своего развития Иргиз был символом аскетизма, благочестия и истинной веры. Но со временем монахи, избалованные вниманием царей и богатых купцов-старообрядцев, перестали придерживаться богоугодных принципов.

В монастыри принимали всех без разбора. Здесь никого не интересовало твое прошлое, никто не спрашивал никаких документов. Назовись Адрианом – так оно и будет, хочешь быть Феодором – пожалуйста. Так что если нужно было скрыться от закона, прямая дорога – в монастыри. Места глухие, от властей далеко, представители закона заглядывали очень редко. Благодаря обширным связям и большим богатствам иргизские монастыри всегда имели возможность отстранить от себя случаи полицейских набегов или могли содержать своих агентов даже в самой полиции. Застать врасплох тех, кто незаконно проживал в монастырях, было практически невозможно. Под кельями обычно устраивались помещения с подземными галереями, которые вели далеко за монастырскую ограду, в чащу леса. А там их ждали потаенные места на монастырских хуторах, пчельниках, мельницах, скотных дворах.

Особенно с распростертыми объятьями здесь принимались беглые православные священники. Снисхождение к ним доводилось до полного послабления, и потому в монастыри иногда удавалось поступать в качестве попов и дьяконов либо расстригам, либо совершенным самозванцам, никогда не имевшим священнического сана. А причина бегства тех, у кого он все-таки был, вообще никого не интересовала. Хотя кое-кто из них «прославился» или своим корыстолюбием, или нетрезвой жизнью и распутным поведением, что делало этих священников нетерпимыми в православных приходах. Словом, выбирать не приходилось, потому что потребность в священниках была очень велика, из-за многочисленности монастырских жителей и громадного количества окрестных раскольников, обращавшихся к ним по случаю разного рода церковных требоисправлений.

Раскольничьи попы, кстати, даже к братии монастырской не относились. Они редко жили со своими семействами в монастырях. Их размещали вне обители, обеспечивая помещением, дровами, хлебом и другими предметами первой необходимости, оплачивая по два рубля за каждую отслуженную литургию и «отстегивая» им третью часть доходов от других церковных служб. Это ощущение полной своей безнаказанности и попустительства со стороны монастырского руководства привело к тому, что многие монахи стали грешить напропалую.

Способствовало распространению «разврата» прежде всего соседство «светских» сел и женских монастырей. Настоятель Средне-Никольского монастыря иеромонах Арсений писал: «Незаконные связи монахов с монахинями и всегдашнее их вместе пребывание не поставляли в зазорную жизнь; всякие праздники монахини и послушницы бывают в мужском монастыре под предлогом богомолья. И позволяют себе ночевать в кельях общих с монахами, а клирошанки – у клиросских и угощались пьянством в непомерной степени, а потом монахи с клиросскими, наоборот, в женском монастыре без всякого зазора и днем и ночью. Многие монахи были женаты и имели своих жен в монастырях». А монахи Нижне-Воскресенского (Криволучского) монастыря ходили в соседние раскольничьи поселения, так как женского монастыря поблизости не было. Иргизский старожил в своих «домашних записках» замечал: «За Волгою для кузнецов недоставало углей на ковку цепей, в которые заковывали нетрезвых и буйных иноков и попов, а в кабаках – вина, по причине сластолюбия наших скитников, кои подражая в сластолюбии мусульманам относительно их гаремов, подобно им и свою религиозность соблюдали».

Быстрое и легкое обогащение монастырей привело к тому, что всякий труд в них перестал пользоваться уважением. Несмотря на то, что у монастырей были свои пчельники и большие сады, да и продуктовых подношений собиралось немало, монахи питались скудно. Поэтому у большинства монастырских жителей появилось собственное, отдельное от монастыря хозяйство, и в выходные и в праздничные дни на территории монастырей устраивалось что-то напоминающее базар, где продавались такие запрещенные предметы и продукты, как чай, сахар и самовары. Некоторые монахи даже держали табак.

Однако беспутство, невоздержание и несоблюдение законов монашества не ухудшили отношение окрестных жителей к монастырям. Последние по-прежнему оставались религиозной святыней, посещение которой считалось для многих священной обязанностью, а получения права быть похороненным в монастырской земле могли добиться только очень богатые купцы.

Неизвестно, сколько бы это процветание продолжалось, если бы на российский престол не взошёл Николай I. Напуганный восстанием декабристов,  он, как известно, ужесточил борьбу с любой крамолой. И повод расправиться с вольными иргизскими монастырями нашёлся довольно быстро.

Сначала «на Иргизах» надеялся получить благословение самозванец, который, воспользовавшись декабристским движением, объявил себя великим князем Константином Павловичем и даже успел возмутить два села в Саратовской губернии, но был схвачен, не успев добраться до «русского Афона». Потом весной 1827 г. власти задержали раскольничьего попа Кирилла: он «совратил» в раскол немало православных. Наконец, в конце 1827 г. «патриарх» Прохор принял в состав Нижне-Воскресенского монастыря двух человек, которые оказались государственными преступниками и были арестованы. Арестовали и самого Прохора. Этого оказалось вполне достаточно,  чтобы начать гонения на прежде «неприкасаемых» монахов.

2 августа 1828 г. последовал Высочайший Указ о подчинении старообрядческих монастырей губернскому начальству и подготовке их к переходу в единоверие. Первым из саратовских губернаторов, кто начал претворять в жизнь царское указание, стал князь Голицын. Он со свитой отправился с инспекцией по монастырям. Самой ближней была Нижне-Воскресенская обитель. В ней-то губернатор и сделал остановку. Он объявил инокам Высочайшую волю императора о присоединении старообрядческих монастырей к единоверию. Как ни хотелось монахам ослушаться, но они были буквально припёрты к стенке. Нижне-воскресенцы прекрасно понимали, что властям достать до них легче легкого, потому что они – «нижние». И им пришлось согласиться с «предложением» князя Голицына и подписать необходимые бумаги. Тем самым они навлекли на себя гнев других монастырей и старообрядцев соседних поселений. Как писал впоследствии Голицын, «в стёкшемся народе из соседственных селений, Мечетного и Криволучья, приметен был дух беспокойства и даже буйства, по случаю тому, что им было известно соглашение иргизских настоятелей к принятию единоверческой церкви».

Особенно активными были крестьяне села Криволучье Починков и Демихин, у которых тайно собирались сходки для того, чтобы возмутить других удельных крестьян.

Но все старания сохранить веру были напрасны. Чтобы окончательно добить в иргизской «коммуне» всякую возможность снова подняться на ноги, велено было всю молодежь, годную к военной службе, отдать в солдаты, негодных – отправить на поселение, а мальчиков записать в военные кантонисты.

На Иргиз был командирован чиновник особых поручений Полонский, который должен был оформить передачу монастырей в ведомство губернского начальства, что и сделали за один месяц.

Однако окончательное уничтожение иргизских монастырей произошло позже. Старообрядцы сопротивлялись, как могли. В народе появились фальшивые указы о дозволении строительства раскольничьих часовен и беспрепятственного отправления в них богослужений по старой вере. На этом указе раскольники построили целую систему пропаганды и противодействия миссионерам, проповедникам православия и единоверия. Пропагандистов секли розгами, сажали в остроги, ссылали, но вместо них появлялись новые, и Поволжье бурлило непереставаемыми смутами. В то время в Саратовской области проживало почти 63 с половиной тыс. раскольников, причем, крестьян, которые традиционно считались самыми отсталыми, всего около 12 тыс. Справиться с такой огромной армией раскольников, среди которых было немало богатых и влиятельных людей,  за короткий срок не было никакой возможности.

Это утверждение решил опровергнуть новый саратовский губернатор Александр Степанов. Адъютант генералиссимуса Суворова, храбрый вояка, он в первые же дни своего губернаторства пообещал завершить начатое дело по искоренению раскола и привести раскольников «к общему знаменателю». После инспекторской поездки по Заволжью, он сообщил в Петербург, что, по его убеждению, Средне-Никольский монастырь, что находился в двух с небольшим километрах от города Николаевска (до 1835 г. – слобода Мечетная, теперь г. Пугачев), может быть приобщен к единоверию «без всякого со стороны раскольников противословия и без отлагательства времени».

Отзыв этот доложен был государю, который, дав изволение на обращение монастыря в единоверческий, повелел оставить при нем все земли и угодья, как средства к содержанию. Епархиальному же архиерею и гражданскому губернатору вменялось в обязанность «распорядиться, по общему совещанию, негласно и с должной осторожностью…»

Согласившись относительно плана действий, губернатор Степанов с епископом Иаковом «распорядились» по выполнению воли государя.

С важной миссией на Иргиз были посланы архимандрит Высоковского монастыря Зосима с братией, саратовский протоиерей Гаврила Чернышевский (отец будущего писателя-демократа Николая Чернышевского) и пристав Константиновский. 8 февраля 1837 г. они явились в монастырь с десятью солдатами и двумя унтер-офицерами. Но старообрядцы, видимо, были заранее предупреждены о надвигающейся грозе. Из окрестных сел сбежалась защищать монастырь огромная, в несколько сот человек, толпа. Люди заявляли, что «не допустят отдать церковь к единоверию, хотя бы даже до пролития крови…» Уговоры оказались напрасными, и исполнители воли начальства удалились ни с чем.

На следующий день они снова двинулись к монастырю с более внушительной командой: 24 понятыми, 25 солдатами, унтер-офицерами и двумястами жителями, собранными на подмогу. Монастырские ворота оказались запертыми, а за стенками их ожидало до 500 человек, которые не расходились и не собирались отдавать своей святыни. Исполнители снова отступили от монастыря.

«Легкое» дело оказалось не из легких. Необходимо было принимать «сильные меры». Послали с нарочным эстафеты губернатору и архиерею, обложили монастырь караулом из православных, для чего к прежним понятым было прибавлено еще 400 человек, и стали ждать распоряжения из «губернии».

16 февраля из Саратова прискакали новые чиновники: советник Зевакин и исправник Микулин. Но и эта «подмога» ничего не смогла сделать. Целых две недели десятки чиновников и сотни понятых безуспешно старались привести в исполнение Высочайшую волю относительно монастыря. Епископ Иаков, потеряв терпение, попросил своего приятеля жандармского офицера Быкова съездить на Иргиз, посодействовать обращению монастыря. Однако и его миссия не увенчалась успехом. Наконец 21 февраля в Николаевск явился сам губернатор, которого встретили торжественно.

Несмотря на то, что приближался вечер и свита  не советовала губернатору начинать «дело», Степанов приказал ввести в монастырь и пустить в «работу» понятых, которых было до 800 человек. Он велел им силой вытаскивать раскольников за ограду монастыря. Понятые приступили к делу, но, встретив сопротивление, принялись жестоко бить попадавшихся им в руки. Особой жестокостью отличались саратовские жандармы. Люди кричали от ужаса и боли.

«Началась свалка, - писал впоследствии историк Мордовцев. – Не было выведено и половины «бунтовщиков», как темнота превратила свалку в какую-то рукопашную битву. Понятые смешались с раскольниками и, не распознавая друг друга, схватывались со своими же. Из монастыря вытаскивали тех, которые сами были согнаны, чтобы вытаскивать других. Шум и отчаянные голоса избиваемых были слышны в Николаевске и всполошили все городское население. Раздался набатный звон. Набат поднял всех на ноги. Почти весь город бросился на помощь монастырю: одни верхом, другие пешком, третьи в санях. Так что даже в Николаевске было ощущение ужаса. Тысячами хлынул к монастырю народ и из соседних сел. Многие являлись с ружьями, пистолетами, копьями, кистенями, дубинами. Понятые, расставленные около монастыря, не выдержав напора, бежали в монастырь. Завязалась еще более ожесточенная свалка. Толпа полезла через ограду, словно в осажденную крепость. Там снова завязалась рукопашная, и православные на всех пунктах были разбиты».

Степанов в это время был в покоях настоятеля. Узнав из «доклада» о критическом положении дела, он приказал бросить защиту монастыря от еще прибывавшего народа и «более не раздражать толпы». Опасаясь за собственную особу, он бежал в город. За ним последовали и все чиновники. Монастырь остался в руках старообрядцев.

«Так кончилось неблаговременное распоряжение губернатора», - говорится в сохранившемся от тех дней описании, составленном Гавриилом Чернышевским.

Наутро губернатор распустил по домам понятых, число которых достигло 1000 человек, приказал возвращаться на свои места и чиновников. После этого он сам уехал в Саратов и тут же составил донесение о происшедшем в Петербург.

А старообрядцы послали депутацию к шефу жандармов Бенкендорфу, прося его защиты. В прошении они писали, что, молясь по священным обрядам, «они никому не делают вреда, усердно платят все требуемые правительством подати, не уклоняют себя ни от какой общественной или государственной службы, повинуются гражданским законам, почитают священными власть и особу государя и всегда готовы для него и за него пролить кровь свою».

Прошли две-три томительных для старообрядцев недели. Их просьба не была услышана. Степанов получил дополнительные инструкции из Петербурга и снова отправился на Иргиз завершать начатое.

Из Саратова прибыла военная команда в 200 солдат с офицерами и боевым запасом, команда казаков из 3-го казачьего полка Астраханского войска. Из Хвалынска губернатор вытребовал квартировавшую там конно-артиллерийскую бригаду. Степанов даже прихватил половину саратовской пожарной команды с пожарными трубами. А на месте из православных крестьян окрестных сел было собрано уже 2000 человек понятых.

12 марта 1837 г. раскольникам предложили «изъявить покорность» и принять единоверие. Но все 432 человека мужчин и 617 женщин, засевших в монастыре, ответили решительным отказом: «Монастыря не оставим, церкви нашей никому не выдадим. Сила наша будет крепче вашей силы». Тогда губернатор созвал «военный совет», и на нем было решено действовать не огнестрельным оружием и артиллерией, а нагайками казаков, прикладами солдат и пожарными трубами.

Так и было сделано.

13 марта подступили к монастырю.

Вокруг монастырского храма в несколько рядов уже лежал народ, крепко сцепившись друг с другом. Гарцевавший впереди отряда Степанов скомандовал «пли!», и началась стрельба холостыми зарядами. В то же время на «бунтовщиков» стали качать воду из пожарных труб. Казаки ударили в нагайки, пехота «заработала» прикладами по неподвижно лежавшим защитникам монастыря. Гул выстрелов, вопли и стоны избиваемых смешались в одном хаосе, который способен был нагнать панический страх на самого храброго человека.

Понятые и солдаты бросились на старообрядцев и начали их вязать и вытаскивать из монастыря. В течение двух часов шла «работа», пока все сопротивлявшиеся не были выставлены за ограду.

Николаевский благочинный протоиерей Элпидинский, вызванный в числе других для приемки покорённого монастыря, доносил в рапорте епископу Иакову: «Подъезжая к воротам монастыря, увидел множество народа обоего пола, лежащего связанным… Увидел по всему двору текущую воду и множество крови; ибо насосами разливали народ, а на лошадях разбивали оный в кровь; оттого вода и кровь омыли монастырскую площадь. У холодной церкви, в которой служба совершалась летом, господин губернатор встретил нас таковым приветствием: «Ну, господа отцы, извольте подбирать, что видите». Засим в тёплой, т.е. зимней церкви, по сбитии замков, освящена вода и все оной окроплено, и паки благодарен губернатор. Между тем, пока был отслужен молебен, воинство и понятые разбойнически, в присутствии губернатора, грабили имущество монастырское. Окна, двери, полы, погреба, подвалы, кладовые, сундуки, шкафы, - словом, все как бы от ужасного землетрясения разрушалось. Всего имущества, кроме находящегося в церквах, в ризнице, при всей нашей тщательной заботливости, не собрано по всему монастырю более, как на 300 рублей. Хлеб, кроме трех амбаров, которые остались не разломанными, рыба, масло, овощи, одежда, плуги, сани, колеса, телеги и всякая домашняя рухлядь – все как бы огнем пожжено. Словом, монастырь сей оставлен в жалком положении, по соизволению господина губернатора».

Этот рассказ подтверждается и «официальным рапортом» епископу Иакову протоиереем Чернышевским: «По личному моему осмотру найдено, что внутри оных келий мало что оставлено в целости: сундуки и шкафы разбиты, киоты с иконами изломаны; кладовые, принадлежащие вообще монастырю и частью монашествующим, разорены, и все то, что в оных получше и что можно было похитить, похищено, а все оставшееся или разбито, или рассыпано; из выходов, погребов и амбаров почти все растаскано, даже полы в некоторых кельях взломаны».

Из людей пострадало в тот день 160 человек, которые оказались «хворыми, слабыми и утомленными» (битьем).

Некоторый материальный урон, однако, понесли при «усмирении» и участвовавшие в деле войсковые части: «при сём действии изломано было ружейных лож до нескольких десятков», - рассказывали старообрядцы. По отзывам николаевских старожилов, не в полной целости вернулись в Саратов и пожарные насосы, сыгравшие роль пулеметов в воинских подвигах храброго суворовского птенца. Впрочем, могла ли быть какая-либо мысль, какая-либо забота о целости чего-нибудь там, где происходило то, что «описать невозможно»: «смятение, вопль, плач, убийственные кровавые раны между старообрядцами, в особенности же между женским полом и малолетними детьми», где лежали кучами избитые, «обагренные оных кровью».

Относительно того, куда девались обильные материальные богатства, утварь и другие ценности монастыря, Мордовцев в 60-х гг. XIX в. сообщал: «До сих пор саратовские старожилы, которые помнят, когда и как уничтожили иргизские скиты, рассказывают, что некоторые из мелких официальных лиц принимали участие в фактическом уничтожении скитов, набивали громадные сундуки серебряными ризами от ободранных икон и другими сокровищами, скопленными раскольниками». Не безупречными в этом оказались и понятые, у которых при обыске найдены были крупные суммы денег, не говоря уже о вещах: у некоего Зайчинова, например, отобрано 1211 рублей.

Часть добра, по рассказам, схимники успели всё же попрятать в лесу и на берегах приютившего их Иргиза. Подтверждением этому могут служить возникавшие время от времени слухи о кладах и находках в окрестностях Николаевска.

Подобная же участь постигла и другие старообрядческие монастыри на Иргизе. В мае 1841 г. новый саратовский губернатор Фадеев (дед известного политического деятеля рубежа XIX-XX вв. Сергея Витте) двинулся с войском неожиданно и секретно к последним двум оставшимся за раскольниками монастырям: Верхне-Спасо-Преображенскому мужскому и Верхне-Покровскому женскому. Оба монастыря были лишены связи с соседними селениями. Защитить их было некому. Раскольники в очередной раз отказались принять единоверие, но были обмануты.

В мужской обители настоятель Нижне-Воскресенского (уже единоверческого) монастыря архимандрит Платон на глазах у изумленных монахов окропил их «святая святых», главную церковь, своей, «единоверческой» святой водой, и раскольничья святыня вмиг потеряла святость. Так, вероломно была покорена последняя староверческая твердыня на Иргизе. Это случилось 28 мая, и этот день раскольники назвали «днем вавилонского пленения», с горечью признав, что закатилось «солнце православия».

Вместо пяти старообрядческих монастырей стало три православных единоверческих: два мужских – Воскресенский и Спасо-Преображенский и один женский – Никольский. (Теперь первый и третий восстанавливаются православной церковью, а второй занят санаторием).

Но «старая вера» не была разрушена с «падением» монастырских стен, - она только разбилась в куски, разделилась на множество толков и сект, стала фанатичнее и замкнутее, тверже и недоверчивее в своих устоях. Из разрушенных «гнездилищ» старые и юные птенцы разбрелись по всей России. С Иргиза старая вера перешагнула за Волгу на горы, создала Черемшань (близ Хвалынска) и другие скиты, перенеслась на Урал, на Обь, на Дон и Терек, за Кубань и т.д. Старцы и старицы, ютившиеся в «пустыни прекрасной», как иногда называли раскольники Иргиз и озеро Калач, над которым стоял один из монастырей, превращались в бродячих, более неуловимых пророков и пропагандистов. «Овечьи избы» превращались в ряды келий, на месте хуторов и лесных сторожек вырастали новые скиты и обители. Но старообрядчество, хоть и не было официально признано, оставалось в силе. В 60-е, демократические годы девятнадцатого столетия интерес к раскольникам обострился. Старой вере и расколу было посвящено несколько исторических исследований, а Мельников-Печерский написал староверам огромную «оду» из двух романов «В лесах» и «На горах». Только «поется» в ней в основном о скитах Нижегородских и Хвалынских. Сам того не желая, писатель «похоронил» славу иргизских монастырей. О былой святыне почти забыли. Даже нынешние чиновники от старообрядчества.

БИБЛИОГРАФИЯ

Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона, СПб, 1894 г., т. XIII, с. 310-311.

Добротоворский Обращение иргизских монастырей у единоверию, Казань, 1858 г., январь, с. 240-243.

Д. Дубакин Иргизские раскольничьи монастыри, Самарские епархиальные ведомости, 1882 г, № 5-14.

Д. Дубакин Обращение Иргизских монастырей в единоверие, Самарские епархиальные ведомости, 1883 г., № 1, 2, 14, 19.

Д. Л. Мордовцев Последние годы иргизских раскольничьих общин, Дело, 1872 г., № 1, 2, 4.

Л. Мизякин В Иргизских монастырях, Саратовский листок, 1910 г., № 84, 85.

Юрий Каргин. Балаковская народная энциклопедия. Статья для публикации в ХРОНОСе предоставлена автором.

Балаково, город в Саратовской обл.

Православные монастыри и храмы (иллюстрированный справочник).

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ