   |
| |
 |
Андрей Тесля |
СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ |
|
XPOHOCФОРУМ ХРОНОСАНОВОСТИ ХРОНОСАБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСА |
Андрей ТесляНесколько слов по поводу последней книги Мих. Лифшица
Мих. Лифшиц. Лифшиц М.А. Диалог с Эвальдом Ильенковым. (Проблема идеального) / М.А. Лифшиц. – М.: Прогресс-Традиция, 2003. – 368 с. Рассматриваемая книга является одной из последних, над которыми работал Михаил Лифшиц (1905 – 1983) и она, к сожалению, так и осталась незаконченной. Работа эта незавершенна вдвойне – как с внешней, формальной стороны (она в буквальном смысле обрывается на середине фразы), так и с внутренней, поскольку в ней, в диалоге с идеями Эвальда Васильевича Ильенкова, Лифшиц стремился прояснить ту концепцию, которая выступала для него стержневой с 30-х годов, но так и оставшейся не сформулированной в последовательном, систематическом виде автором. Это известная концепция отногносеологии, для понимания которой изданный текст является одним из ключевых. Лифшиц и Ильенков (в то время молодой аспирант МГУ) познакомились в 1-й пол. 50-х и в скором времени стали друзьями (в той мере, в какой это возможно при почти двадцатилетней разнице в возрасте). Более старшему в конце жизни пришлось писать вступительную статью к посмертному сборнику статей более молодого. Из этой статьи и вышла опубликованная теперь книга. Ильенков выступал для Лифшица отчасти воплощением одного из вариантов того, кем мог бы быть он сам – не случайно Лифшиц настойчиво и внятно прочерчивает параллели между своим интеллектуальным путем и обстоятельствами «интеллектуальной карьеры» Ильенкова. Последний ясно и прямо сформировался как классический философ, обращенный к узловым проблемам философского знания. Лифшиц – с внешней стороны его интеллектуальной биографии – предстает как бы «философом на периферии», занимающимся вопросами эстетики, истории литературы или педагогикой, в первую очередь как автор статей или предисловий. Даже его крупные работы (за исключением самой ранней – «Эстетических взглядов Маркса») сохраняют очерковый характер. И тем не менее Лифшиц подчеркивает единство проблем, занимающих их двоих, при различной форме их выражения. И для Лифшица, и для Ильенкова философия была постижением истины о мире, а отнюдь не теоретическим знанием. Такая практическая заостренность (иногда принимающая формы публицистики) наличествует даже в самых академических работах Ильенкова – что отчасти и было причиной столь острых реакций на его тексты, не могущие без остатка быть вписанными в академический контекст. Если философия – познание истины, то она не может оставаться безразличной к миру, из нее с необходимостью вытекает та или иная позиция в нем, она имеет ориентирующий характер, вызывающий и требующий действия. При всей марксистской ортодоксальности этих двух философов они качественно отличались от окружающей их философской среды, одновременно раздражая и урожая своим радикальным марксизмом, с одной стороны, а с другой – вызывая оборонительную реакцию защитников «официального марксизма» опытами глубинного продумывания марксизма. По существу позволительно сказать (быть может, несколько преувеличивая), что они были едва ли не единственными, кто, целиком принимая марксизм, в то же время относились к нему как к серьезному философствованию, действительно глубокому высказыванию о мире. А это означало, что марксистскую мысль надлежит промыслить раз за разом, со всей отчетливостью и серьезностью, промысливать те противоречия, что в ней открываются и пытаться дать действительный ответ на них, а не ограничиваться словесной эвилибристикой. Разница между Лифшицем и Ильенковым не менее важна, чем сходство. Лифшиц формировался как философ во второй половине 20-х – начале 30-х годов, исходя из раскрывшегося ему многообразия и глубины марксизма. Будучи серьезно знаком как с философской традицией XIX века, так и с современными интеллектуальными течениями[1], Лифшиц в 1926 – 1927 гг. открывает марксизм как серьезную философию, не просто сопоставимую с другими философскими течениями, но предлагающую качественно иную перспективу, разрешение традиционных апорий философии[2]. Чтобы оценить значение данного открытия следует отметить, что из современников Лифшица на тот момент данную позицию разделял разве что Георг Лукач. Тот марксизм, что был воспринят в России 20-х годов, сводился либо к социально-экономической теории, либо к полу-позитивистским опытам позднего Энгельса, Лафарга и Плеханова, в философском плане давая весьма скудную и, что более важно, интеллектуально не способную конкурировать с современными философскими концепциями, позицию. Лифшиц, как и его предшественник Лукач, оказался способен прочесть Маркса, увидев за ним философский потенциал преобразованной гегелевской мысли. Как признавал Луначарский, именно Лифшиц раскрыл ему вообще сам факт того, что у Маркса была сравнительно целостная и продуманная система эстетических воззрений. Восприятие Маркса через призму классической философской традиции придавала марксизму непривычную многомерность, фундированность в такой проблематике, которая вообще не входила в привычную сферу сложившейся к тому времени «марксистской теории». Деятельность Лифшица с конца 20-х вплоть до 1937 года – попытка раскрыть и прояснить в первую очередь для себя возможности марксистской мысли, воспринимая ее не просто наравне с иными философскими концепциями, но в качестве качественно их превосходящей. Лифшиц чувствовал себя первооткрывателем и с полным правом стремился применить новообретенное видение к целому кругу проблем, истолковать марксизм не как уже привычную редукционистскую схему, но как самоистолкование, «вразумление» всей полноты реальности. Напротив, формирование Ильенкова как философа происходило в конце 40-х - начале 50-х годов, то есть в эпоху безоговорочного утверждения сталинской философской догмы (олицетворяемой, в частности, совершенно одиозным акад. Митиным), в эпоху, которую, по своим внешним проявлениям, можно характеризовать как время отказа от мышления. Лифшиц так описывает это время и себя в нем: «…Я чувствовал себя вполне забытым, где-то на дне, а надо мной была океанская толща довольно мутной воды. […] Во всяком случае, когда в моем убежище появился Ильенков с его гегелевскими проблемами “отчуждения” и “опредмечивания”, обстоятельства времени были таковы, что философские тонкости вызывали улыбку» (стр. 14). Страницей далее Лифшиц дает краткий, но ясный портрет Ильенкова в ситуации того времени: «По отношению к свирепым ревнителям ортодоксии тех времен он был “аутсайдером”, подозрительным дикарем-одиночкой, хотя его оригинальность состояла именно в обращении к марксистской классике. Подобно людям тридцатых годов, Ильенков стремился понять необходимость общественной драмы своего времени…» (стр. 15 – 16). Ильенкову пришлось пробиваться через толщу успевшего отстояться в бетон ортодоксального марксизма. Но он стремился «вразумить» советскую философию, вернуть ей, как ему казалось, изначальный смысл. Ильенков гораздо в большей степени, чем Лифшиц, считался с официальными формами, с принятыми подходами – если Лифшиц действовал по периферии, то Ильенков воспринимал существующее, но воспринимал его как исполненное смысла, который надо реализовать, раскрыть. Его конфликт – это ситуация не вписывающего в систему, упорно пытающегося в нее вписаться, но при этом принимающего в расчет то, чем должна быть система по его представлениям (и ее собственным уверениям). Показателен в этом плане известный конфликт Ильенкова с редакцией Философской энциклопедии, когда он протестовал на урезание разделов по диалектической логике в пользу статей по логике формальной. Принимая (и наделяя своим смыслом – глубинного учения о мышлении) примат диалектики, Ильенков выступил против тех философов и логиков, кто по существу стремились деидеологизировать значительную часть философских и логических проблем, ввести отечественную философию в контекст современных (преимущественно англо-саксонских) дискуссий. И в результате такого парадокса он оказывался на одной стороне со «свирепыми ревнителями ортодоксии». И здесь вновь обнаруживается сближение путей Лифшица и Ильенкова. Подобно тому, как Ильенков своими философскими взглядами вызывал ощущение возврата к марксистской философской догме, так и Лифшиц в 60-е сконцентрировал на себе волну негодования своей публикацией в «Литературной газете» («Почему я не модернист?», 1966) и вышедшем в 1968 г. сборнике статей о современном искусстве «Кризис безобразия». Ситуация непонимания их высказываний была для Лифшица и стала для Ильенкова привычным состоянием – в условиях невозможности проговорить ясно и отчетливо свою позицию любое сближение (хотя бы на уровне исходных посылок – как бы разно не понимались извлекаемые из них следствия) с официальной доктриной лишало их возможности быть выслушанными. Лифшиц, оставшись после смерти Ильенкова почти в полной интеллектуальной изоляции (равновесного интеллектуального собеседника, с которым был бы возможен разговор без спора об основаниях, у него не осталось), продолжил заочный разговор. В нем он вновь и вновь обращается к ключевым положениям Ильенкова, в отталкивании от которых и поддерживаемый которыми он формулирует свои основные идеи. Краткая заметка – неподходящее место для обсуждения фундаментальных философских концепций. Отметим только, что в центре внимания оказывается проблема объективности истины и объективности идеального – того единства истины-блага-красоты, что лежит в центре всей послеплатоновской философии как идеальная цель философского начинания. Лифшиц стремится утвердить и доказать онтологичность идеала, его наличность в мире, по отношению к которому человек выступает как открыватель изначального и в то же время как творец – но не противопоставленный миру, но сам предстающий диалектическом разрыве и тождестве миру, онтологически сопричастный идеальности мира и сотворяющий его. Любопытно, что в предпринимаемом Лифшицем опыте раскрытия своего видения онтологизма идеала, возможного только через онтогносеологический поворот, он оказывается созвучен – и сам это в мягкой форме фиксирует – новым онтологиям Хайдеггера и Ясперса. Марксистский проект Лукача, Лифшица, Ильенкова предстает – отчасти и вопреки намерениям авторов – как проникнутый теми же стремлениями, что и проекты Гуссерля, Хайдеггера или Сартра. И в то же время погружение в мысль Лифшица позволяет с необычной стороны взглянуть на импульсы и интеллектуальные стимулы «онтологического поворота» 20-х – 30-х годов, в частности обогатить понимание причин и условий напряженного внимания Хайдеггера к гегелевскому наследию. Если попытаться подытожить – посмертная публикация открывает нам одну любопытную и напряженную страницу в интеллектуальной истории недавнего прошлого, позволяет увидеть казалось бы исключительно отечественные философские споры выходящими за пределы местных условий и тесно включенными в контекст мировой философии, в которой, по мысли того же Ясперса, просвечивает в разнообразии форм Philosophia perenis[3]. Примечания:[1] Быть может, следует напомнить, что 1920-е – 30-е годы – время бурного расцвета таких разнообразных философских направлений, как феноменология, экзистенциализм, логический позитивизм; в России, как отчасти и в Германии, оставались сильны позиции неокантианства, перед I-й мировой войной серьезно повлиявшего на формирование философской культуры [см.: Дмитриева Н.А. Русское неокантианство: Марбург в России / Н.А. Дмитриева. – М.: РОССПЭН, 2007]. [2] Нечто подобное почти десятилетие ранее – в 1919 – 1922 гг. – пережил Георг Лукач, в 30-е годы в Москве оказавшийся ближайшим другом и собеседником Лифшица. [3] В конечном счете, если вообще возможны такие обобщения, философский проект и Лифшица, и Ильенкова завершился неудачей – они стремились мыслить, но при этом добровольно принимали те догмы, за пределы которых не могли и помыслить выйти. Важнейшее здесь – не сам «невыход за пределы», а немыслимость его, внутреннее ограничение, постоянно самоналагаемое. Недоговоренность (а отчасти – как кажется – и непомысленность) неизменно присутствует в их текстах, как невозможность решиться рискнуть помыслить мыслимое, не проговаривая заранее пределы возможного. Впрочем, ничего общего с осуждением в наших словах нет – они были одними из немногих, кто действительно рисковал мыслить в то время и та доля свободы, что была открыта им, недостижима для большинства из нас, свободных от их ограничений, но не имеющих ни импульса, ни силы всерьез принять риск «мышления мысли». Здесь читайте:Андрей Тесля (авторская страница). Ильенков Эвальд Васильевич (биографические материалы). Михаил Александрович Лифшиц (биографические материалы). Тесля А.А. Тесля Е.А. Интеллектуальное значение марксизма. Философы, любители мудрости (биографический указатель). Русская национальная философия (собрание трудов и материалов об их создателях).
|
|
СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ |
|
Проект ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,на следующих доменах:
|
