Е.А. Тесля

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

XPOHOC

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Е.А. Тесля,

ДВГУПС, г. Хабаровск

Философия А. Кожева и ее влияние на современную французскую философию

Александр Кожев (Кожевников) является, по общему признанию, одной из ключевых фигур в философском процессе во Франции 30-х – 60-х годов. Целью нашей небольшой работы является попытка отчетливо сформулировать место и значение идей Кожева в развитии французской философии 2-й трети XX в., отметить как непосредственное и близкое, так и опосредованное и долгосрочное влияние его ключевых идей.

Русский эмигрант, в 20-х годах обосновавшийся в Берлине, А. Кожев, рано приобретший солидную философскую подготовку, изначально занимает двойственное положение. С одной стороны, он занимается изучением русской религиозной философии, внешним результатом чего становится защита им диссертации по метафизике Вл. С. Соловьева (1926). С другой – он, в отличие от большинства русских философов-эмигрантов старшего поколения и от значительной части философов-сверстников, активно включается в современный философский контекст, причем рассматривает себя в качестве органической части западноевропейской традиции философствования. Проявлением этого служит указанная ранее диссертация, написанная под руководством К. Ясперса [3, 175 – 257]. В ней Кожев анализирует метафизику Соловьева с позиций классической европейской метафизики, подвергая ее тщательному логическому анализу. Те стороны, которые обычно в толковании русских историков философии выступают в качестве преимуществ русского философского, толкуются Кожевым либо в качестве привходящих (нефилософских в строгом смысле слова) импликаций, либо как логические погрешности. По существу, основным недостатком философии Соловьева на взгляд Кожева является то, что она подчиняется нефилософским задачам (попытка дедукции христианского вероучения из априорных начал, наличие изначально постулируемых результатов метафизического исследования). Тем самым, согласно Кожеву, оригинального философского творчества у Соловьева не возникает – последний использует материалы, «ходы», найденные преимущественно немецкой классической философией[1], обедняя и схематизируя их. Важной особенностью данной первой крупной и одной из немногих опубликованных при жизни работ философа стало стремление познакомить европейское (сначала немецкое, а затем и французское) философское сообщество с русской философии путем практики «перевода» последней на язык первой, обсуждения логического каркаса, метафизических проблем, а не этических или историософских экспликаций. Иными словами, зачастую строгие суждения Кожева о метафизике Вл.С. Соловьева могут объяснятся не только логикой философской эмансипации, но и тем, что он стремится очистись философские концепции от публицистичности, свойственной русской традиции философствования.

Говоря о первом периоде философского творчества Кожева следует также отметить рано проявившийся интерес философа к буддийской философии, воспринимавшейся Кожевым как «альтернатива», «иное» по отношению к философии западной, позволяющей проблематизировать, взглянуть извне на априорные посылки, принимаемые последней. При этом Кожев полагал, что наличие противоположностей на уровне фундаментальных положений не исключает диалога, поскольку сохраняется исходная предпосылка коммуникации – рациональное мышление, составляющее непременное условие философствования; всякая же прочая посылка правомерно может быть поставлена под вопрос. Смысл последней процедуры состоит не в (присущей, например, картезианству) убежденности в возможности прийти к неким бесспорным и самоочевидным положениям, а в выяснении условий действительности самой посылки. Иными словами, хотя «об очевидностях не спорят» (Фома Аквинский), но это не отменяет возможности и правомерности задаваться вопросом о статусе и непременных условиях очевидности очевидного. Поскольку ряд важных элементов названной позиции был сформулирован еще в 1920 г. [3, 45 – 49], то ясно, что в немецкий период эмигрантской жизни Кожев был внутренне подготовлен к активному включению в проблематику феноменологических исследований. В то же время краткий обзор «немецких» работ Кожева показывает, что уже на этом этапе он не принимает феноменологию как «единственную» философию, снимающую предшествующую философскую проблематику – напротив, классическое направление европейского философия остается для него основополагающим.

Парижский период (1926 – 1968), составляющий большую часть жизни философа, можно подразделить на два  этапа – до окончания 2-й мировой войны Кожев остается погруженным преимущественно в философские проблемы, тогда как с конца 40-х и вплоть до самой смерти он поступает на государственную службу и в скором времени становится одним из ключевых лиц во французской внешнеторговой политике, а отчасти – и в европейской дипломатии Франции[2].

Лишенный внешнего честолюбия, Кожев не стремился ни публиковаться, ни становится профессором. Только благодаря стечению обстоятельств (его друг, А. Койре был вынужден прервать чтение курса по философии религии Гегеля и искал заместителя), Кожев был приглашен вести свой знаменитый семинар в Сорбонне (1933 – 1939). Здесь он – впервые и с большим успехом – выступает в роли медиатора, на первый взгляд посредствующего между философией французской и немецкой, почти в то время неизвестной во Франции. Однако внимательное изучение его работ, в первую очередь ставшего классическим «Введения в чтение Гегеля», показывает, что в названном диалоге двух философских традиций наличествовал неназванным и третий участник – а именно, русская философия. Так, кожевская интерпретация «Феноменологии духа», непосредственно отсылающая к экзистенциализму Ясперса и, в куда большей степени, Хайдеггера, содержит в подоснове опыт интерпретации Гегеля, осуществленный в 1918 г. И.А. Ильиным [3, 15]. И тем не менее основным для слушателей Кожева[3] было знакомство с двумя равно новыми для Франции мирами философской мысли – современной феноменологией и экзистенциализмом, с одной стороны, с философией Гегеля – с другой.

Значение курса уже с первых лекций далеко вышло за пределы популяризации немецкой философии – Кожев с самого начала заявил себя как мастер интерпретации, выстраивающий цельную, необычную, интеллектуально завораживающую концепцию. В центре концепции Кожева оказалась «диалектика раба и господина», а гегелевская феноменология истолковывалась как антропология, опыт философского самопрояснения человека, возможного через предельность, «пограничность» человеческого бытия. Классическая философия утрачивала прежнюю академическую замкнутость и беспроблемность, представая одновременно как суждение о судьбах человека и смысле истории, которая одновременно и антропологизировалась и становилась надчеловеческой силой. Другими словами, Кожев ввел в философское поле те вопросы, которые стандартно пребывали за ее пределами – тему смерти, выбора, решимости. Само по себе это было продолжением экзистенциальной философии Ясперса и Хайдеггера, однако, продолжая логику последнего, заявленную в «Бытии и времени», и свивая ее с гегелевской философией, Кожев восстанавливал на новом уровне единство феноменологического самопостижения человека и истории. «Смертность», «бытие к смерти» обретало у Кожева значение не только фундаментальной временности, но и фундаментальной историчности человеческого бытия.

Кожев смог предложить уникальное – экзистенциальную философию истории, проект целостного видения человеческого бытия, сочетающий строгий философский анализ с профетизмом и пророческим духом, тем более сильным, что выражался последний без пафоса, как спокойное утверждение, требующее единственного - понимания. Непосредственных ни учеников, ни продолжателей своей философии Кожев не имел и не желал – более того, по его собственному утверждению, у него и не было «своей» философии: он был лишь тем, кто верно понял Гегеля, верно понявшего время. Эпоха философов, на взгляд Кожева, завершилась – началось время мудрецов и толкователей.

Как уже отмечалось, Кожев не претендовал на роль «властителя дум»; он считал себя «мудрецом», целью которого является понимание, а не действие, или, точнее, понимание которого и является подлинным действием (по Гегелю – тем мудрецом, в котором история осмысляет себя и тем самым приходит к своему концу). Однако его мысль была одним из первых проявлений, а во многом и генератором философского творчества, столь яркого во Франции 2-й половины XX в.

Обозначим наиболее значимые результаты воздействия философии А. Кожева на французскую философию:

- во-первых, обновление и расширение проблемного поля - оригинальное философствование Кожева, наложившись на иные влияния, проникавшие из Германии, благоприятствовала включению целого ряда новых проблем в область философского анализа. В первую очередь имеется в виду собственно экзистенциальная проблематика, но важно также учесть и опыт интерпретативного чтения, привнесенный Кожевым;

- во-вторых, создание оригинальной дуалистической онтологии. Наиболее известна сартровская версия дуалистической онтологии, однако первый и вполне ясный очерк онтологии, покоящейся на диалектике «бытия» и «ничто», принадлежит именно Кожеву. Сартр, не присутствовавший на лекциях Кожева, но хорошо знакомый с ними [3, 16], в «Бытии и ничто» истолковал хайдеггеровскую проблематику сквозь призму этой диалектики [см.: 1];

- в-третьих, создание целостной концепции внебиологичности собственно человеческого. Кожев полагал вслед за Гегелем, что началом человеческого в человеке является готовность идти на смертельный риск, подвергать себя угрозе ради небиологических целей – рисковать жизнью не ради выживания. В дальнейшем французский экзистенциализм в лице Сартра вернулся к изначальной экзистенциальной трактовке человеческого как внебиологического, видя суть человеческого в свободе, понимаемой как ничто. В определенном смысле можно сказать, что это – своего рода обеднение кожевской трактовки человеческого, радикализация, совмещаемая с долей упрощения.

Наиболее ценным достижением Кожева, пожалуй, стало обновление проблемы смысла человеческой истории, увиденной сквозь призму экзистенциализма. Закат классических философских концепций привел к краху масштабных историософских построений, вызванному их неизбежной метафизической нагруженностью. Изменение перспективы, спровоцированное Лукачем и Хайдеггером, было воспринято и диалогически, в рамках гегелевской философии, переосмыслено Кожевым. История вновь вернулась в сферу философских проблем, однако, изменив свой статус – из безличной, надчеловеческой силы времени она обратилась в условие человеческого существования, в пространство смысла, обретаемого только историчностью самого человека и, следовательно, через его конечность (в двух смыслах – смертности и конечности человека как такового, имеющего свой предел, совпадающий с пределам смысла).

Следующее поколение французских философов отказалось от реализации этого проекта в том виде, как он был предложен Кожевым – гегельянское видение, лежащее в его основе, оказалось неприемлемым. Но сама проблема истории осталась ключевой для экзистенциальной философии – и с 40-х по 60-е годы Ж.-П. Сартр и М. Мерло-Понти неоднократно предпринимали попытки ее решить. Попытки завершились, так и не найдя решения, вместе с завершением творческого этапа французского экзистенциализма. Впрочем, сомнительно, чтобы экзистенциализм, оставаясь самим собой, способен реально осмыслить историю, а не историчность.

Библиографический список

1.      Везен Ф. Философия французская и философия немецкая; Федье Ф. Воображаемое. Власть / Пер. с фр., общ. ред. и послесл. В.В. Бибихин. – М.: УРСС, 2002.

2.      Ильин И.А. Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека. В 2 т. / И.А. Ильин. – М.: Русская книга, 2002.

3.      Кожев А. Атеизм и другие работы / Пер. с фр. А.М. Руткевича и др. – М.: Праксис, 2007.

4.      Кожев А. Введение в философию Гегеля / Подборка и публ. Р. Кено, пер. с фр. А.Г. Погоняйло. – СПб.: Наука, 2004.

5.      Кожев А. Понятие власти / Пер. с фр. А.М. Руткевича. – М.: Праксис, 2007.

6.      Штраус Л. О тирании /Пер. с англ. и древнегреч. А.А. Россиуса, пер. с фр. А.М. Руткевича. – СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2006.

Примечания

Здесь читайте:

Руткевич А.М. Pax europeana (К столетию со дня рождения Александра Кожева) . - 25.08.2008

Соловьев Владимир Сергеевич (1853-1900), "религиозный философ".

Ясперс (Jaspers) Карл (1883-1969), немецкий философ-экзистенциалист и психиатр.

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ