ХРОНОС:
Родственные проекты:
|
Б. П. Балуев*
Н. К. Михайловский и “легальный марксизм”
(К 150-летию со дня рождения)
Н.К. Михайловский
— выдающийся русский мыслитель, социолог, публицист и литературный критик —
вошел в советскую историографию в основном как величина отрицательная. Вся
его огромная по объему и широте проблематики 44-летняя литературная
деятельность часто оценивалась через призму его полемики с марксизмом на
последнем этапе его жизни, хотя эта полемика состояла всего лишь из
нескольких эпизодов, а объектом его критики являлись главным образом
печатные выступления так называемых легальных марксистов. Позиция
Михайловского по разным вопросам общественно-политического развития России,
да и политический его портрет в целом воссоздавался чаще всего с помощью
цитат из работы 24-летнего В. И. Ленина “Что такое „друзья народа" и как они
воюют против социал-демократов?”. Игнорировалась полемическая направленность
этой работы. Как правило, не принималась в расчет и постепенная
трансформация взглядов Ленина на роль Михайловского в русском
освободительном движении, завершившаяся его согласием (в роли главы
Советского правительства) в 1918 г. высечь имя Михайловского на обелиске у
Кремлевской стены в честь наиболее известных в прошлом мыслителей и борцов
за свободу.
Особенно резким нападкам Михайловский и его последователи подвергались в
официальной исторической науке с конца 1920-х гг., когда
либерально-народническая идеология в целом стала трактоваться как
своеобразная методологическая основа “правого уклона” 1.
Трудно было найти хотя бы один научный труд той поры о народничестве, в
котором не цитировались бы слова Ленина из его статьи “Мелкобуржуазный и
пролетарский социализму": “Вся история русской революционной мысли за
последнюю четверть века есть история борьбы марксизма с мелкобуржуазным
народническим социализмом” 2. И поскольку история эта открывалась в
произведениях Ленина борьбой с Михайловским, то в этом контексте и
рассматривалась в основном вся деятельность мыслителя.
После выхода в свет “Краткого курса” истории ВКП (б) Михайловский упоминался
в научной литературе чаще всего как идеолог кулачества. Так продолжалось
почти тридцать лет. Лишь с середины 60-х гг., в связи с наступившей
оттепелью и в политике и в науке, стали появляться работы, авторы которых
пытались более взвешенно, объективно оценить деятельность Михайловского,
насколько это было возможно в тех условиях, ибо идеологический караул, как
известно, продолжал нести свою службу. Первопроходческой в этом плане была
несомненно статья М. Г. Седова “К вопросу об общественно-политических
взглядах Н. К. Михайловского” 3. Опираясь на более глубокое прочтение тех же
ленинских работ и используя труды самого Михайловского, автор сумел раскрыть
многие перечеркнутые советской историографией позитивные стороны его
миросозерцания и общественно-политической деятельности.
Затем последовал еще ряд работ в этом ключе, показывающих этого многогранно
талантливого выдающегося русского мыслителя, социолога, общественного
подвижника, публициста, литературного критика 4. Все эти и ряд последующих
публикаций в значительной степени восполняют многие пробелы в объективной
характеристике Н. К. Михайловского, его заслуг в развитии русской
общественной мысли и русского подлинно демократического движения. Однако
заголовки перечисленных нами работ говорят о том, что один существенный
пробел все-таки остается: проблема “Михайловский и марксизм”. Подавляющее
большинство появившихся работ посвящены Михайловскому 70—80-х гг. XIX в.,
проблемам его воздействия на революционно-демократическое движение. Что
касается полемики с марксизмом, то она, как и в 1930-е гг., освещается в
русле двух постулатов: Михайловский начал на страницах “Русского богатства”
поход против марксизма; Михайловский потерпел в этом походе сокрушительное
поражение, главным образом благодаря выступлениям против него В. И. Ленина.
Внимательное рассмотрение проблемы “Михайловский и марксизм” заставляет
усомниться в правоте этих стереотипов. Раскрытие этой проблемы привносит
новые штрихи к портрету нашего выдающегося соотечественника, и в связи со
150-летием со дня рождения хотелось бы изложить некоторые наблюдения по
поводу явного несоответствия исторической правде указанных двух, скорее
пропагандистских, нежели научных, постулатов.
Михайловский объявлялся и упорно продолжает называться зачинщиком полемики
народников с марксистами. Считается достаточным при этом сослаться на первые
строки работы Ленина “Что такое „друзья народа" и как они воюют против
социал-демократов?”: “„Русское богатство" открыло поход против
социал-демократов. Еще в № 10 за прошлый год один из главарей этого журнала,
г-н Михайловский, объявил о предстоящей „полемике" против „наших так
называемых марксистов или социал-демократов"” 5. А между тем начало острой
полемической схватке между либеральными народниками и марксистами было
положено выступлением П. Б. Струве на немецком языке в берлинском вполне
легальном социал-демократическом еженедельнике “Sozialpolitisches
Centralblatt” 2 октября 1893 г. со статьей “К вопросу о капиталистическом
развитии России”, в которой он представил социалистическую программу
народников как утопическую и националистическую. (О том, что именно этот
факт послужил толчком активной идейной борьбы, свидетельствовал в свое время
видный соратник Ленина В. В. Боровский в своей работе “К истории марксизма в
России”, опубликованной в 1908 г. 6). Удар Струве, несомненно, получил
большой резонанс — немецкая социал-демократическая литература имела широкое
распространение на европейском континенте, в том числе и среди русской
интеллигенции, которая часто выезжала за границу, среди русских студентов,
которые учились в Германии, Швейцарии и Франции. Под пером Струве народники
“Русского богатства” предстали не в лучшем виде. Надо было отвечать на этот
полемический выпад. В октябрьском номере журнала “Русское богатство” за 1893
г. (выходил он, как правило, с опозданием из-за цензуры) Михайловский мог
лишь пообещать своим читателям поговорить на эту тему. “Об этой полемике, —
вскользь заметил он в очередном обзоре октябрьского номера, — по обширности
предмета, я сегодня не успею говорить” 7.
В указанной работе о начале полемики Ленин далее писал: “Затем появились
статьи г-на С. Кривенко: „По поводу культурных одиночек" (№ 12) и г. Н.
Михайловского: „Литература и жизнь" (№№ 1 и 2 „Р. Б. " за 1894 г. )” 8.
Между тем в очередном очерке-обозрении “По поводу культурных одиночек” С. Н.
Кривенко как раз и попытался ответить на критику Струве, посвятив этому
всего несколько строк в большом очерке. Он посчитал ничем необоснованными
утверждения Струве о том, что ставка на общинное землевладение является
утопической, что основной массе крестьянства предстоит вывариться в
фабричном котле. Кривенко не соглашался с утверждением, что народническая
интеллигенция находится в меньшинстве, ибо с ней — огромная крестьянская
масса, интересы которой она выражает. Да если бы и была она в меньшинстве,
риторически восклицал он, неужели интеллигенция должна “радоваться успеху
многочисленных трактирщиков”, “помогать еще более многочисленным скупщикам
крестьянского хлеба, смотреть сквозь пальцы на ростовщические проценты и т.
д. ” 9
Что касается выступлений Михайловского в двух первых номерах журнала
“Русское богатство” за 1894 г., то это вовсе не были статьи, специально
направленные против марксизма. Два очередных обозрения из серии “Литература
и жизнь” публицист посвятил различным вопросам. О марксизме говорилось в
небольших по объему фрагментах. В январской книжке опубликован был обзор
писем марксистов, которые Михайловский получил в ответ на мимолетное
замечание в октябрьском номере журнала за 1893 г. о том, что в поисках
истины совсем не обязательно выбирать только между народничеством и
марксизмом. В том же номере он подверг критике марксизм в изложении
киевского профессора Н. И. Зибера, популяризатора экономических, но отнюдь
не революционных воззрений Маркса. В небольшом фрагменте февральского
обозрения Михайловский не согласился с марксистской концепцией, изложенной в
вышедшей на русском языке книге Вильгельма Блоса “История немецкого движения
1848 и 1849 года” — представителя правого крыла германской
социал-демократической партии. Именно в этих своих заметках Михайловский
справедливо подчеркнул, что взгляды учеников Маркса, в том числе и русских
его учеников, часто далеко не одно и то же, что у Маркса были все основания,
имея в виду таких “учеников”, неоднократно шутливо повторять, что он “не
марксист”. Михайловский высмеивает слепое, догматическое следование многих
“учеников” Маркса за каждой строчкой его сочинений: “Какая-нибудь вскользь
брошенная им мысль или даже не вскользь, но выраженная чисто отвлеченно или
с преувеличенной полемической резкостью, переходя из уст в уста, из книги в
книгу, постепенно утрачивает свой условный характер и обращается в
последней, в данном случае низшей, инстанции в догмат” 10.
Противопоставление Михайловским взглядов русских “учеников” Маркса учению
самого Маркса отнюдь не означало, что он принимал или готов был принять саму
доктрину. Он категорически отвергал “единственно правильное”, “научное”
объяснение законов развития человеческого общества, детерминизм в смене
общественно-экономических формаций, неизбежность смены капиталистического
строя социалистическим. Выступал против преувеличения марксизмом роли
классовой борьбы как двигателя истории и против недооценки этим учением роли
“демона национального самолюбия” в прошлой и будущей истории человечества.
Резко протестовал он против квалификации марксизмом крестьянства как
мелкобуржуазного сословия. Да и вообще все марксистское учение о базисе и
надстройке, о жесткой предопределенности в смене формаций оценивал как
слишком упрощенную схему развития человеческого общества. За счет этой
простоты он и относил его широкое распространение среди молодежи. Как
суровый приговор звучали его слова о марксистской науке, “умещающейся чуть
не в карманном словаре, никогда себя не проверившей и, однако, надменно
распоряжающейся жизнью и. смертью людей” 11. Таким образом, он отвергал не
только “легальный”, но и “нелегальный”, т. е. революционный марксизм.
Но полемизировать ему пришлось в основном с представителями “легального”
марксизма — П. Б. Струве, Н. А. Бердяевым, М. И. Туган-Барановским; ибо они
использовали прессу для нападок на народническое учение. Взгляды их с самого
начала явно не совпадали с марксистской ортодоксией, что подтверждалось и
Лениным. Уже в том же 1894 г. Ленин начал, а в следующем году завершил
работу под названием “Экономическое содержание народничества и критика его в
книге г. Струве (отражение марксизма в буржуазной литературе). По поводу
книги П. Струве: Критические заметки к вопросу об экономическом развитии
России. СПб. 1894”. Если в работе “Что такое „друзья народа"... ” Ленин
берет Струве под защиту от критики либеральных народников как марксиста, то
заголовком данной книги он отлучает его от этого звания и причисляет к
авторам буржуазной литературы. Здесь Ленин не столько хвалит Струве за его
попытку критиковать экономическое содержание народнических теорий с
марксистских позиций, сколько обращает внимание читателя на отход автора от
этих позиций в сторону абстрактности, “узкого объективизма”, надклассовости,
мальтузианства и т. д. Постепенно ленинская критика в адрес бывших
марксистов — Струве, Бердяева, Булгакова, Туган-Барановского явно
усиливается — как раз в те годы, когда с ними как с марксистами (и в
основном только с ними) и полемизировал Михайловский. А в 1902 г. в работе
“Что делать?”, подводя итоги полемики с либеральными народниками и отмечая
“громадное распространение вширь идей марксизма”, Ленин вынужден был
заметить в скобках: “хотя и в вульгаризированном виде” 12.
А вульгаризация эта иногда достигала крайних пределов. В. Г. Короленко
сообщал в одном из писем находившемуся в сибирской ссылке родственнику И. Ф.
Волошенко, что бывшая одно время органом марксистов (“легальных”) газета
“Самарский вестник” договорилась “до вреда народного образования” (пока
“мелкий буржуа”, называемый по недоразумению крестьянином “не выварится в
котле” — “образование ему не нужно”). “Правда, — добавлял Короленко, —
здешние марксисты хватались за голову, читая эти прелести, но теперь они
имеют удовольствие слышать эти речи уже в студенческих кружках... ” 13.
Все эти факты необходимо учитывать при рассмотрении проблемы “Михай-ловский
и „легальный марксизм"”. При таком подходе возникает возможность высветить
новые грани более широкой проблемы “либеральное народничество и марксизм”,
которая традиционно рассматривалась до сих пор лишь в плане “разгрома”
либерального народничества с помощью ленинской работы “Что такое „друзья
народа" и как они воюют против социал-демократов?”.
Итак, все дальнейшие выступления Михайловского в подавляющем большинстве
случаев были выступлениями именно против “легального марксизма”. Вопреки
установившемуся мнению о его абсолютной неправоте в этой полемике его
критические стрелы часто попадали в цель, в самые слабые места
пропагандируемой “легальными марксистами” доктрины. Далее, опять-таки
вопреки традиционному представлению нападающей стороной в споре были чаще
всего Струве, Булгаков, Бердяев и Туган-Барановский 14. Наконец, та и другая
сторона в этой полемике в цензурном отношении испытывали примерно равные
трудности, и о преимуществах положения народников можно говорить с большой
натяжкой.
В 1894 г. Михайловский еще раз отозвался на марксистскую тему. Объектом
критического разбора стала направленная не только против либерального
народничества в целом, но и конкретно против Михайловского книга П. Б.
Струве “Критические заметки по вопросу об экономическом развитии России”.
Михайловский подчеркнул, что в основе хлесткого изречения Струве: “Признаем
нашу некультурность и пойдем на выучку к капитализму” — лежит философски
не-обоснованная и фактически непроверенная теория 15. В подтверждение
публицист ссылается на слова самого Струве о непроверенности марксистской
теории из его предисловия к книге.
Другое нашумевшее заявление Струве о том, что марксизм “просто игнорирует
личность как социологически ничтожную величину”, Михайловский оценивает как
проявление гегелевской системы, проникнутой, по его мнению, уничтожающим
презрением и холодной жестокостью к личности. Он решительно отвергает
приписанное ему Струве утверждение: “личность все может”, доказывая
нелепость вымысла целой серией ссылок на свои произведения, из которых
вытекало, что он, Михайловский, не отрицал существования социологической
законосообразности и необходимости.
В свойственной ему иронической манере, особенно характерной для полемики с
марксистами, Михайловский опять отмечает начетничество в приемах, которые
употреблял Струве и другие “ученики” Маркса в споре со своими оппонентами:
“Как для верующего мусульманина достаточно простого сопоставления той или
другой предложенной ему мысли с тем или другим изречением Корана, чтобы
признать ее правильной или неправильной, — ибо Аллах велик и Магомет пророк
его — так и т. Струве очень часто довольствуется противопоставлением,
которое и решает для него вопрос” 16.
В 1895 г. марксистская тема отразилась в творчестве Михайловского в виде
краткого отзыва на книгу Г. В. Плеханова “К вопросу о развитии
монистического взгляда на историю”. Содержание “этой только что вышедшей
интересной книги” позволяет Михайловскому сделать опять-таки не без сарказма
прозвучавший вывод: оказывается, исходя из оценок Бельтова (Плеханова)
позиции Струве, последний “вовсе не настоящий марксист”, хотя и претендует
на эту роль 17.
К полемике с “легальными марксистами” Михайловский возвращается лишь через
два года, в 1897 г., да и то под давлением обстоятельств, которые возникли
вследствие перехода либерально-народнического журнала “Новое слово” в руки
Струве и его единомышленников и активизацией в связи с этим
антинароднических выступлений “легальных марксистов”. Этот и многие другие
факты в явном противоречии с расхожим утверждением о том, что Михайловский
вел шумную кампанию, возглавив в своем журнале “Русское богатство” поход
против марксистов. Многие авторы при этом цитируют соответствующее место из
книги “Что такое „друзья народа"... ”, игнорируя тот факт, что Ленин
впоследствии о “походе” ничего не говорил. И уж совсем обходят слова самого
Михайловского из его обозрения 1897 г.: “К нам неоднократно устно и
письменно обращались с вопросом, почему мы оставляем без возражения
многочисленные выходки журнала „Новое слово" против нашего журнала или его
отдельных сотрудников (главным образом, кажется, против пишущего эти
строки)”. И далее: “Мы доселе воздерживались от полемики с „Новым словом",
да и впредь не думаем заниматься ею специально, и менее всего, конечно, в
той форме, которую практикует наш неутомимый антагонист”18.
Представляет интерес и мотивировка Михайловским сдержанного отношения
руководимого им журнала к полемическим выпадам марксистского “Нового слова”.
Помимо того, что у редакции, как пишет Михайловский, не было “ни времени, ни
охоты” отвечать “на щипки щипками”, она учитывала то обстоятельство, что
“Новое слово” “есть журнал новый, и нам казалось, что необходимо дать ему
высказаться, выяснить свои взгляды, не вставляя на первых же порах, по
французской поговорке, палки в колеса” 19.
Либеральные народники, сами подвергаясь в своем журнале “Русское богатство”
непрерывным цензурным притеснениям 20, старались проявлять необходимый такт
и деликатность к своему идейному противнику, также гонимому цензурой. О том
свидетельствует ряд деталей в переписке Михайловского с его
единомышленниками. Например, имея в виду полученную вскоре после закрытия
журнала “Новое слово” из Парижа от своего нелегального корреспондента Н. С.
Русанова рукопись статьи с критикой марксизма Михайловский пишет: “Статья
Ваша о марксизме заставила нас много думать ввиду закрытия „Нового слова".
Напечатать ее очень хочется, а в то же время как будто и неловко. Думал я
даже воспользоваться именно заканчивающими ее вопросами, предложив
марксистам ответить на эти вопросы в нашем же журнале (подчеркнуто мной. —
Б. Б. ). Потом думал, напротив, отрезать их. Недоумения разрешились
цензором, который просто похерил всю статью” 21.
И снова лишь через два года вернулся Михайловский к полемике с марксизмом в
единственной среди ежемесячных обозрений статье за 1897 г. (в ноябрьском
номере) под названием “О народничестве, диалектическом материализме,
субъективизме и проч. ” Причем основное содержание данного обозрения
составляет отнюдь не полемика с марксизмом, а размышления о народничестве в
связи с анализом творчества Н. Н. Златовратского, тридцатилетний юбилей
литературной деятельности которого в то время широко отмечался в печати.
Марксизм затронут мимоходом и, как всегда, в сугубо саркастическом ключе.
Михайловский иронизирует над попытками “диалектических материалистов”
нацепить на него какой-нибудь ярлык: то “народника”, то “субъективиста”.
Обличительный пафос Михайловского направлен против упрощенного мышления,
против примитивизма характеристик, применяемых марксистами при оценке
миросозерцания человеческой личности. Такой способ мышления порождает его
отповедь: “Для многих было бы, вероятно, очень удобно, если бы существовало
только два цвета — черный и белый, или только две страны света, например,
север и юг, или только взаимно перпендикулярные линии и т. п. В этой
фантастической скудности красок, линий, очертаний жить было бы гораздо
скучнее, чем в нашей теперешней пестроте и сложности, но зато гораздо легче
было бы ориентироваться” 22. Именно в этом обозрении Михайловский решительно
не согласился с тезисом Маркса и Энгельса об “идиотизме деревенской жизни” и
предрек горе “тому поколению, которое воспитается на презрительном отношении
к деревне” 23.
И опять к марксистской теме Михайловский возвращается после большого
перерыва, только в апреле 1899 г. Но, прежде чем рассмотреть это
выступление, необходимо остановиться на той существенной эволюции, которую
проделал к тому времени “легальный марксизм”, идейные лидеры которого —
Струве, Бердяев, Туган-Барановский, Булгаков — именно в этот промежуток
времени особенно активно стали выступать под флагом свободной критики
марксизма, марксистской ортодоксальности, используя страницы легальных
журналов “Мир божий”, “Жизнь”, “Научное обозрение”, предприняв в 1899 г.
попытку издания собственного журнала “Начало”. На его страницах критике была
подвергнута основа основ марксизма — экономические взгляды Маркса. В
мартовском номере журнала “Начало” (1899 г. ) было дано подробное
сочувственное изложение содержания в том же году вышедшей в Петербурге в
русском переводе книги Э. Бернштейна “Проблемы социализма и задачи
социал-демократии”, подвергшей критике и пересмотру почти все учение Маркса.
Причем идеологи “легального марксизма” были далеки от единомыслия и в своей
критике отдельных теоретических положений Маркса нередко вступали между
собой в полемику.
В этой обстановке и появилось в апрельском номере журнала “Русское
богатство” очередное обозрение Михайловского, посвященное анализу
промарксистских журналов “Начало” и “Жизнь”. В статье Михайловский отмечает
все больший разброд и шатания среди марксистов, которых он, естественно, не
делил на “легальных” и “нелегальных”, а воспринимал как русских учеников
Маркса, все дальше уходящих в сторону от ортодоксального марксизма, но все
еще считающих, что “критический” марксизм и есть подлинный марксизм. Автор
обозрения уличает своих оппонентов — Струве и Туган-Барановского — в
постоянном искажении его позиции, в стремлении в который раз изобразить его
полным отрицателем исторической законосообразности, вложить в его уста
фор-мулу “личность все может”, которую он никогда не произносил и не мог
произнести и которая вовсе не вытекает из разделяемого им тезиса Лаврова о
“критически мыслящей личности”. Защищая свою позицию по этому вопросу, он
видит ее близость к позиции Плеханова: “... Лично я не заинтересован в
торжестве или падении формулы „критически мыслящая личность", но эта
формула, во всяком случае, может лечь в основание ответа на вопрос: „что
делать?" — развивай в себе критическую мысль и буди ее в других (буди
сознание производителей, сказал бы г. Бельтов)” 24.
Следующее выступление Михайловского по марксистской теме состоялось только
через два года и представляло собой отклик на появившуюся в 1901 г. книгу о
нем Н. А. Бердяева: “Субъективизм и индивидуализм в общественной философии.
Критический этюд о Н. К. Михайловском. С предисловием Петра Струве”.
Фрагмент очередного обозрения Михайловского, опубликованного в 1, 2-м и 4-м
номерах “Русского богатства” за 1901 г., так и назывался: “О книге г.
Бердяева с предисловием г. Струве и о самом себе”. Это самая большая работа
Михайловского о марксизме вообще. Она еще раз подтверждает тот вывод, что
антимарксистские выступления Михайловского были своеобразной вынужденной
обороной от нападок на него и его позиции “русских учеников”, в данном
случае Бердяева и Струве. Вместе с тем в ней со всей полнотой проявился
блестящий полемический дар редактора “Русского богатства".
Анализируя работу Бердяева и предисловие к ней Струве, Михайловский
отмечает, что автор книги, несмотря на свою неутраченную веру “в близкое
окончательное торжество марксизма” на основании все тех же “непреклонных”
марксистских законов смены формаций, лишь по недоразумению (как, впрочем, и
автор предисловия) может называться марксистом. Этот отход от учения Маркса,
указывает Михайловский, откровенно прокламируют и автор предисловия, и автор
книги. Струве в предисловии, например, заявил, что в книге Бердяева марксизм
“совершенно открыто и решительно делает поворот к философскому идеализму и
вступает, таким образом, в союз с духовными силами, которые до сих пор лишь
по историческому недоразумению считались ему враждебными”, что “этот поворот
обозначился довольно давно, но в книге Н. А. Бердяева он впервые получает
более или менее законченное и сосредоточенное выражение”. А сам Бердяев,
замечает Михайловский, признается, что философия марксизма “очень хромает,
что представление марксизма о прогрессирующем ухудшении положения рабочего
класса не подтверждается и поэтому “никоим образом не может быть удержано”.
Михайловский подчеркивает, что о главенстве “экономического фактора” Бердяев
и Струве в книге “совсем не говорят”. Суммируя все эти факты, а также факт
критики теории трудовой ценности в статьях Струве и Туган-Барановского,
наличие серьезных разногласий по философским и социологическим вопросам
между Бердяевым, Струве и Туган-Барановским, Михайловский иронически
заключает: “Допуская даже, что победа на их стороне (об этой победе писали в
основном только сами марксисты. — Б. Б. ), это во всяком случае победа не
марксизма, а скорее над марксизмом” 25.
В книге Бердяева Михайловский увидел не просто отречение ее автора от
марксизма, но и открытые или завуалированные признания правоты своего
оппонента, например: “Мы находим у него места, которые позволяют сказать,
что он очень близко подходит к той социальной точке зрения, на которой стоим
мы сами”, “точки соприкосновения между взглядами г. Михайловского и нашими
собственными бросаются в глаза”, “г. Михайловский предвосхитил ту великую
истину, что для социального познания необходима специфическая психология”,
“как и всегда у г. Михайловского, мы встречаем здесь кое-что ценное, — он
предчувствует истину” 26. Добавим: даже свою критику теории Михайловского
“борьбы за индивидуальность” Бердяев сопроводил весьма характерной для его
новой позиции оговоркой: “Своим „индивидуализмом" он (Михайловский. — Б. Б.
) ставит другой вопрос общественной философии, вопрос об отношении личности
и общества. Он решает его неверно, но защищает по своему дорогую и для нас
человеческую личность, предвосхищая отчасти точку зрения критической
философии, которая признает святость человека как самоцели” 27.
Продолжая коллекцию признаний или полупризнаний в свой адрес на страницах
книги Бердяева, Михайловский показывает своим читателям, что даже его
методологические “заблуждения” теперь частично реабилитированы марксистами.
“Сколько насмешек и негодований вызывал мой субъективизм, а теперь г. г.
Струве и Бердяев, признавая его гносеологическую негодность, объявляют его
психологическую неизбежность... ”, — отмечает он 28. Вполне вероятно, что
эта уступка “легальных марксистов” Михайловскому была совершена не без
влияния критики в предыдущем обозрении в апреле 1899 г. “смешливого
настроения” по поводу его субъективного метода. Тогда он уличил “легальных
марксистов” в проповеди объективизма, в отступлении в этом отношении от
Маркса. В доказательство того, что Маркс совсем не так примитивно
воспринимал “субъективизм” Михайловский привел слова из его “Тезисов о
Фейербахе”. В более точном переводе, чем у Михайловского, одна из ссылок
звучит так: “Главный недостаток всего предшествующего материализма — включая
фейербаховский — заключается в том, что предмет, действительность,
чувственность берется только в форме объекта или в форме созерцания, а не
как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно” 29. Эта
и другие цитаты наглядно показывали, что в своей “насмешливой” критике
субъективизма Михайловского Струве, Бердяев и другие “легальные марксисты”
исходили не из теории Маркса, а из своего “узкого объективизма”.
Михайловский напоминает, как издевались марксисты над его “требованием
нравственного суда” над фактами истории и современной социальной жизни, а
теперь, указывает он, Бердяев пишет: “Мы еще раз подчеркиваем наше полное
согласие с мыслью Михайловского, что всякий человек должен давать
нравственную оценку социальным явлениям”. Как от “клеветы” в свой адрес
отмахивались марксисты от обвинений со стороны Михайловского в том, что
проповедуемый ими железный детерминизм исторического процесса граничит с
фатализмом. А ныне Бердяев, цитирует далее самого Бердяева Михайловский,
“должен сознаться, что некоторые ученики Маркса дают повод к
фаталистическому истолкованию своих воззрений, вследствие неразработанности
философских основ”. С презрением высказывались “ученики” о защищаемой
Михайловским самоценности “личности”, “индивидуальности”, а теперь в книге
Бердяева, отмечает Михайловский, можно прочитать: “И г. Михайловский глубоко
прав, отстаивая нравственную автономию человеческой личности, хотя бы весь
мир посягал на нее”. С явными передержками “легальные марксисты” муссировали
тезис Маркса и Энгельса об “идиотизме деревенской жизни”, даже, как пишет
Михайловский, “нам предлагали, с позволения сказать, плюнуть на мужика”
ввиду его “деревенского идиотизма”. А теперь, подчеркивает Михайловский,
Бердяев явно корректирует эту позицию словами: “Мы можем признать свое
бессилие в аграрном вопросе, но мы должны нравственно протестовать против
хищнических сторон того процесса, который совершается в крестьянской жизни”
30.
Мы привели далеко не все случаи правоты Михайловского в книге Бердяева. Она
была настолько внушительной, что на нее обратил внимание в то время не
только Михайловский, но и другие рецензенты.
И все же, признавая заслуги Михайловского “в области коллективной
психологии”, называя его “превосходным будильником мысли”, “блестящим, очень
талантливым публицистом, чутко отражавшим лучшие стремления своего времени”,
Бердяев продолжает в этой книге отвергать его “субъективный метод” с позиций
марксистского, классового подхода к действительности, заявляет, явно
противореча всем своим комплиментам в адрес Михайловского, что он якобы уже
“пройденный этап”, явление “историческое”, что марксизм камня на камне не
оставил от его миросозерцания. Исходя из проделанного анализа книги
Бердяева, Михайловский заключает, что в ней произошло “отречение от
марксизма” Струве и Бердяева, не без основания с иронией добавляет, что
именно от марксизма они “не оставили камня на камне”. Для него появление
этой книги — свидетельство того, что марксизм “находится в периоде кризиса”
31.
Михайловский безошибочно угадал дальнейший отход от марксизма молодых тогда,
но уже прославившихся его адептов. Марксизм для них был всего лишь
своеобразной детской болезнью на пути философского познания мира. В ногу со
Струве и Бердяевым в пересмотре своих марксистских воззрений шли М. И.
Туган-Барановский — во втором издании книги “Промышленные кризисы” и С. Н.
Булгаков — в своем новом капитальном труде “Капитализм и земледелие”. Обе
книги были опубликованы легально в Петербурге в 1900 г. Наконец, настоящим
манифестом своеобразного преодоления марксизма явился вышедший в 1902 г.
коллективный труд (сборник статей с участием указанных авторов) “Проблемы
идеализма”. В предисловии к этой книге утверждалось, что все философские
построения, основанные “исключительно на данных опыта, утратили свое
руководящее значение”. Возрождение идеализма мотивировалось необходимостью
решения игнорируемых материализмом этических проблем. Таким образом, бывшие
“легальные марксисты”, с которыми Михайловский по временам вступал в
полемику, к 1903—1904 гг. окончательно покинули марксистские позиции,
перешли на позиции идеализма в философии, либерализма — в политике.
За год до смерти, в январе 1903 г., в одном из последних своих обозрений
Михайловский в последний раз коснулся марксистской темы. Он с
удовлетворением процитировал заявление Туган-Барановского в его новом труде
“Очерки из новейшей истории политической экономии” о том, что тот пришел “к
полному разрыву с ортодоксальным марксизмом”, что признает “социальный идеал
верховным вождем в социальной борьбе”. С сарказмом Михайловский отмечает,
что при отмежевании от марксизма в сборнике “Проблемы идеализма” Бердяев в
своей статье “Этическая проблема в свете философского идеализма”, “точно в
зеркало смотрится, не отстал ли он от Струве? Вровень ли с ним идет г.
Булгаков?” 32.
Но Струве, Бердяев, Булгаков были для Михайловского сомнительными
марксистами с самого начала. Другое дело — Туган-Барановский. По мнению
Михайловского, он “был одним из самых ярых „учеников", доходя в своем
экономическом материализме до последних пределов грубой прямолинейности”. Но
вот прошло три—пять лет после появления его ортодоксально марксистских
статей в “Мире божьем”, таких, как “Значение экономического фактора в
истории” (1895 г.) и “Экономический фактор и идеи” (1896 г.), или статьи в
журнале “Начало” — “Споры о фабрике и капитализме” (1899 г. ), и
Туган-Барановский теперь пришел к “глубокому убеждению”, что марксизм
“сделал свое дело и никакой будущности не имеет”, называет его “ветшающим”,
и заявляет, что “здание, воздвигнутое автором „Капитала", дает одну трещину
за другой, обваливается” и, если пока держится, то лишь потому, что еще не
созрела “новая теория, долженствующая заменить собою марксизм” 33. Дословно
цитируя новые труды бывших главных идеологов марксизма в России (а именно
таковыми их считала в то время передовая молодежь), Михайловский показывал
читателю не только тот факт, что эти, безусловно, талантливые авторы порвали
с марксизмом, но еще и то, что они во многом, прямо или косвенно, теперь
соглашаются с ним. Это сближение позиций стало особенно заметным после
смерти Михайловского. Чем резче критикует Бердяев марксизм, чем дальше
отходит от него в сторону идеализма, персонализма, индивидуализма,
этического социализма, тем все более лояльными становятся его оценки роли
Михайловского в истории русской общественной мысли. Критикуя марксизм,
Бердяев иногда почти буквально воспроизводит антимарксистские аргументы
Михайловского. А иногда ту или иную социологическую формулу Михайловского
Бердяев поддерживает и развивает именно потому, что видит в ней удачный
противовес марксизму, убедительное опровержение его.
Бердяев явно соглашается теперь с критикой Михайловского в адрес русских
учеников Маркса за их религиозное отношение к марксизму, за их
догматический, начетнический, цитатнический способ полемики с оппонентами.
Имея в виду отношение русских “учеников” к марксизму как к открытой
наконец-то абсолютной истине, он, явно перекликаясь с Михайловским, пишет:
“И к этой открытой марксистами истине существует догматическое отношение,
напоминающее отношение католической церкви к своей догматической истине” 34.
Небезынтересно заметить, что к этому выводу Бердяев пришел в конце жизни, в
своей последней, посмертно изданной работе “Царство духа и царство кесаря”.
И он кажется ему настолько важным, что он повторяет его в другой главе той
же книги, несколько развивая его. “Нетерпимые и фанатики, — пишет он, —
обыкновенно бывают страшно ортодоксальны, все равно какие — католики,
православные, марксисты, — и в ортодоксальности этой происходит окостенение
веры, прекращение движения жизни” 35.
Михайловский неоднократно высмеивал русских “учеников” за их механический
оптимизм, за их уверенность в непременный приход светлого будущего,
социализма и коммунизма в связи с действием открытых Марксом законов смены
социально-экономический формаций, иронически называл эту уверенность
“радостным прогнозом”. В этой же работе, как бы подводя итог своим жизненным
наблюдениям, Бердяев опять приходит к Михайловскому. Он заявляет. “Наиболее
непонятен в марксизме этот его безграничный оптимизм в отношении к
исторической необходимости, безграничная вера в благость и осмысленность
исторического процесса” 36.
Известно, что одной из пружин человеческого прогресса Михайловский считал
противоречие между личностью и обществом, между постоянным стремлением
человека к свободе и непрерывным наложением на человеческую личность
связывающих ее пут со стороны общества. Причем чем сильнее выражена
дифференциация общества, тем сильнее закабалена в нем человеческая личность:
она обречена выполнять одну узкую функцию, превращаясь “в палец ноги”.
Струве “камня на камне” не оставил от этой теории Михайловского в своей
антинароднической работе “Критические заметки к вопросу об экономическом
развитии России”, правда, не вполне разобравшись в ней и исказив ее. В
тезисе Михайловского о дифференциации общества, все более закабаляющей
человеческую личность, Струве увидел лишь все более усиливающийся и
действительно неизбежный процесс общественного разделения труда. Тогда как в
формуле Михайловского был заложен, пусть не совсем четко выраженный,
социальный аспект дифференциации общества, а именно имелась в виду прежде
всего сословная организация общества, все более угнетающая человеческую и
прежде всего трудящуюся личность. Движение человеческого общества от
первоначальной однородности к той разнородности капиталистического бытия,
которая уже восторжествовала на Западе и угрожала торжеством в России,
Михайловский расценивал как постепенное разрушение человеческой личности,
его индивидуальности, как гибельное обезличивание человека. Теория
Михайловского “борьбы за индивидуальность” наполнялась, таким образом,
социальным содержанием, как теория борьбы за раскрепощение человеческой
личности, за ее гармоническое развитие. Струве же выставил Михайловского как
ретрограда, выступающего против очевидной и неизбежной, все нарастающей
дифференциации человеческого труда. Ленин вынужден был заступиться за
Михайловского по этому пункту в своей работе “Экономическое содержание
народничества и критика его в книге г. Струве”. “Один имел в виду
уничтожение сословных различий; другой — создание экономических различий”37,
— разъяснял он.
В вышедшей в 1902 г. работе о Михайловском Бердяев с оговорками, но все же
не принимает еще теорию Михайловского “борьбы за индивидуальность”,
постановку им вопроса об отношении личности и общества. В дальнейшем,
однако, происходит заметное сближение его с позицией Михайловского. В книге
“Царство духа и царство кесаря” он заключает: “Общество имеет тоталитарные
притязания и склонно говорить человеку: „ты мое создание и безраздельно
принадлежишь мне"”. Отсюда вытекает рекомендация Бердяева: “Важнее всего
сознать, что человек принадлежит не только общественному плану, но и плану
духовному, и в этом источник его свободы”. И отсюда программа на будущее:
“Поэтому речь может идти только о создании совершенно нового братского
общества персоналистического и коммюнотарного” 38. Это как раз тот
социализм, который завуалированно конструировал в своих подцензурных работах
Михайловский, социализм свободной, полностью раскрепощенной человеческой
индивидуальности. Совершенно в тоне размышлений Михайловского Бердяев много
лет спустя утверждает, что в этом будущем обществе “после необходимого
процесса социализации начнется процесс индивидуализации. Если его не будет,
человек как личность исчезнет” 39.
Высокая оценка заслуг Михайловского в социологии присутствует и в двух
других завершающих работах Бердяева: “Русская идея” и “Самопознание”. Здесь
по-прежнему как философ Михайловский для Бердяева — незначительная величина
(на эту роль, кстати сказать, Михайловский никогда и не претендовал), но он
для него — “человек умственно одаренный, замечательный социолог, поставивший
интересные проблемы”40. По мнению Бердяева, “в субъективном методе в
социологии была угадана несомненная истина”, для него “интересна также
теория „борьбы за индивидуальность", утверждавшая примат индивида над
обществом”. Он видит в Михайловском сторонника “индивидуалистического
социализма” и поясняет: “Для меня это было приемлемее других форм
социализма. Проблема конфликта личности и общества мне представлялась
основной” 41. Не случайно, рецензируя сборник „Вехи", П. Н. Милюков заметил:
“Уже в начале XX века, еще при жизни Н. К. Михайловского, его суровые
критики принуждены были признаться, что во многом нападали на него
напрасно”42. Взгляды Бердяева в их развитии — яркая тому иллюстрация. Прав
также Милюков и в том, что до полного совпадения взглядов Михайловского и
его “суровых критиков” было далеко, ибо до конца жизни Михайловский
оставался на позициях крестьянского демократизма в социологии и политике, на
позициях эстетики реализма — в литературной критике. Бывшие идеологи
“легального марксизма” уходили с позиций марксизма отнюдь не в этом
направлении. Их взгляды стали отличаться все большим разнообразием, они во
многом разошлись друг с другом, хотя первый шаг “от марксизма к идеализму”
сделали вместе. Бердяев писал о Струве, что “очень скоро меня начало
отчуждать от него решительное преобладание политики над проблемами духовными
и уклон вправо в самой политике”. С С. Н. Булгаковым, который совершил
“решительный поворот к христианству и православию”, у Бердяева также не
оказалось полной близости, так как, по его словам, он сам в то время “стоял
еще на почве свободной духовности” 43. М. И. Туган-Барановский
эволюционировал в сторону либерализма и кооперативного социализма. Как
экономист после революции 1905—1907 гг. он основное внимание уделял вопросам
кооперации, наиболее известный труд его в этом плане — “Социальные основы
кооперации” (М., 1916). Но при всем различии последующей эволюции лидеров
“легального марксизма” отношение их к Михайловскому не могло не смягчиться
после их разрыва с марксизмом, ибо противостояние Михайловскому как
антимарксисту потеряло смысл. Во всяком случае известно, например, что к
концу жизни Михайловского, а тем более после его кончины, в начале 1904 г.,
нападки на него и его наследие со стороны “легальных марксистов” совсем
прекратились: теперь они говорили и писали в основном о его заслугах в
русском освободительном движении, в истории русской общественной мысли.
Таким образом, о победе “легальных марксистов” в их журнальной полемике с
Михайловским не приходится говорить. Но и о поражении тоже нельзя заявлять с
уверенностью, ибо произошла лишь частичная сдача позиций, в основном в
философско-социологическом аспекте, и далеко не всеми идеологами “легального
марксизма” в равной степени. Главное влияние на политическое и духовное
размежевание среди интеллигенции несомненно оказывал объективный фактор —
сама российская действительность кануна революции 1905 г., экономические и
социально-политические сдвиги в ней.
Вообще накладывать рамки строгой партийности на расстановку политических сил
в конце XIX — начале XX в. было бы неосмотрительно. Процесс формирования
политических партий только начинался. Четких границ “в лицах” между
народниками и марксистами, между либеральными и революционными народниками,
между “легальными” и революционными марксистами, особенно на уровне средней
массы, не было. Шло формирование мировоззренческих позиций в трудном поиске
в каждом отдельном случае, отсюда — подвижность границ между политическими
группами и группировками, своеобразное переливание сил из одного лагеря в
другой. Наглядный пример — поведение молодежи на редких встречах с
Михайловским (он не любил публичных выступлений), которые зафиксированы в
воспоминаниях современников. Нам уже приходилось частично воспроизводить эти
эпизоды 44. Здесь важно отметить, как круто, можно сказать, на сто
восемьдесят градусов, менялось настроение молодежи от одного лишь контакта с
Михайловским.
Вспоминая об одном из таких случаев, В. Г. Короленко подчеркивает, что
произошел он “в разгар боевого марксизма с его молодой и самоуверенной
заносчивостью”, когда та же молодежь, которая поклонялась Струве и
Туган-Барановскому, и Михайловского “встречала всякий раз, когда он выступал
публично, восторженными рукоплесканиями”. Такое положение “вожакам марксизма
из студенческой среды” показалось нетерпимым, и они решили “освистать”
идеолога народничества на вечере памяти Н. А. Некрасова, который устраивал
Литературный фонд. Все было заранее отрепетировано. Но акция сорвалась. Уже
в начале речи Михайловского молодежь устроила ему “небывалую овацию”. Один
из организаторов “акции” бросился унимать своих единомышленников. “Но
„марксисты", — рассказывает Короленко, — только отмахивались и с сверкающими
глазами, с лицами, на которых виднелось неодолимое увлечение и восторг,
продолжали неистово аплодировать” 45. Об аналогичном случае, происшедшем на
благотворительном вечере в пользу больного Г. И. Успенского, рассказал сам
Михайловский в письме Н. С. Русанову от 18 апреля 1896 г.: “Достовернейшие
свидетели говорят, что перед моим чтением на задних рядах несколько человек
демонстративно вышли, а другие шикали, но это шиканье совсем пропало в
неистовых аплодисментах” 46.
И это происходило в то время, когда на диспутах между марксистами и
народниками (Михайловский в них, как правило, не участвовал) чаша весов
нередко склонялась в пользу марксистов, во всяком случае обстановка всегда
была крайне накаленной. Хорошо передает атмосферу идейных споров тех лет в
своих воспоминаниях А. А. Кизеветтер: “То была пора бесконечных ожесточенных
полемических турниров между „народниками" и „марксистами". Со времени
знаменитых споров между западниками и славянофилами русское общество еще не
переживало такого острого пароксизма идеологической борьбы. Но если полемика
между западниками и славянофилами велась в свое время в четырех стенах
некоторых салонов, в среде избранных кружков передовых мыслителей, то споры
между марксистами и народниками в 90-х годах захватили самые широкие
общественные круги и одно время, можно сказать, почти всецело наполнили
собою содержание умственных интересов русского общества... Куда бы вы ни
появились, вам прежде всего предлагали вопрос: вы марксист или народник?” 47
В такой атмосфере побеждать с первых минут своего появления перед
аудиторией, настроенной явно недружественно, мог только Михайловский,
властитель дум передовой молодежи на протяжении тридцати пяти лет. Он
воспринимался как прямой продолжатель дела Чернышевского и Добролюбова, как
самый талантливый публицист-демократ пореформенной эпохи, как соратник
Некрасова и Салтыкова-Щедрина, соредактор легендарного, подлинно
демократического журнала той эпохи — “Отечественных записок”, как
мужественный, непреклонный борец за правду-истину и правду-справедливость,
за раскрепощение человеческой личности, за полное освобождение крестьянства
от остатков крепостнического рабства. Именно его критика перехлестов
“легального марксизма” по части детерминизма, доведенного до мистицизма и
фатализма, критика, разящая не только силой логики и эрудиции, но и силой
иронии и сарказма, заставляла марксистствующую молодежь подвергать сомнению
свои неокрепшие еще взгляды.
Огромный интеллектуальный и нравственный авторитет Михайловского со всей
силой сказался, когда полемика с марксистами стала уже затухать, в дни
сорокалетнего юбилея его литературной деятельности в 1900 г. Несмотря на то,
что отмечать его было воспрещено и даже упоминать в печати не разрешалось,
на редакцию “Русского богатства” и Союза писателей обрушился буквально шквал
поздравительных адресов и телеграмм со всей России. Атмосфера юбилея хорошо
передана в письмах Короленко жене. 14 ноября он писал: “Телеграмм, писем,
адресов — бесчисленное множество, самых разнообразных от разнообразнейших
кружков, лиц и учреждений. Из самых отдаленных мест — Сибири, Кавказа, из
самых глухих углов — группы и одиночки шлют письма, прозу, стихи. Трудно
было ждать такой огромной волны общественного понимания”. А 17 ноября
дополнительно сообщал: “Юбилей Михайловского принял размеры просто целого
события и, кажется, можно сказать, что ни один еще литературный юбилей так
широко не захватывал читателей”. И относительно чествования Михайловского в
Союзе писателей сообщал подробности, представляющие для нас особый интерес:
“В Союзе писателей было набито битком и пришлось отказывать очень многим за
недостатком места... Читались не все адреса, а только те, с которыми прибыли
депутации или представители... Целую массу телеграмм не было никакой
возможности даже прочесть, и только перечислялись места, откуда получены, и
частию фамилии. Некоторые адреса были очень хороши... Среди адресов было
немало марксистских (подчеркнуто нами. — Б. Б. ), в которых заявлялось о
разногласиях, но и глубоком уважении ко всей деятельности Михайловского. В
этом смысле (очень недурно, потому что с конспектом в руках) сказал Струве,
— умно и искренно” 48.
В Пушкинском Доме в Санкт-Петербурге хранится несколько папок с
приветствиями в адрес Михайловского по поводу различных его юбилеев, в том
числе в связи с 40-летием литературной деятельности. Среди них действительно
немало посланий от марксистов. Вот характерные выдержки из них: “В день,
когда вся интеллигентная Россия без различия направлений празднует
сорокалетие Вашего служения русскому народу, с гордостью и чувством
глубокого нравственного удовлетворения можете Вы оглянуться на пройденный
Вами путь, оставивший в самосознании русского общества неизгладимые следы...
Народничество в наиболее благородном смысле слова имело в Вас, Николай
Константинович, одного из самых блестящих своих представителей и
истолкователей... Мы можем пожелать только, чтобы Вы нашли себе достойных
преемников среди нового течения общественной мысли, чтобы идущие Вам на
смену поколения выдвинули бы таких же, как Вы, самоотверженных и талантливых
борцов за идеалы добра и свободы” (подпись: “Несколько марксистов из Киева”)
49.
Не скрывая своих идейных разногласий с Михайловским, социал-демократы
подчеркивали его огромные заслуги перед русским освободительным движением.
“Мы, последователи учения Маркса и Энгельса, великих идеологов известной
общественной группы, естественно, не можем быть солидарными с Вами ни в
оценках социальных явлений, ни в своих симпатиях к современным течениям
общественной мысли; тем не менее наш нравственный долг — приветствовать Вас
в этот день, так как Ваша литературная деятельность оплодотворена идеями
60-х и 70-х годов” 50, — писали в своем адресе социал-демократы Уфы. Им
вторили социал-демократы из Полтавы: “Не соглашаясь с Вами во многих
вопросах теоретико-практического характера, мы, тем не менее, приветствуем в
Вашем лице убежденного и стойкого, во времена общей реакции не
перестававшего будить русское общество на живую и плодотворную деятельность
талантливого борца, от которого мы надеемся еще долгое время слышать живое,
честное и смелое слово. Позволяем себе выразить уверенность, что наш привет
является отголоском не только наших чувств, но и большинства наших
единомышленников” 51.
Можно ли удивляться, что после того, как пик дискуссии между либеральными
народниками и марксистами миновал, когда дискуссия подходила к концу, у
некоторых сторонников Михайловского сложилось впечатление, что в ходе ее не
Михайловский, а марксисты потерпели поражение? В самом деле, в процессе
дискуссии идеологи “легального марксизма” — Струве, Бердяев,
Туган-Барановский, Булгаков — не только расстались с марксизмом, но и по
ряду философско-социологических вопросов согласились с оппонентом. Среди
русских “учеников” Маркса произошел раскол: наряду с наиболее
последовательными революционными социал-демократами появились бернштейнианцы,
экономисты, а немного позже, после 1903 г., — меньшевики.
Н. С. Русанов в своих письмах Михайловскому в этот период неоднократно
отмечает с оптимизмом все эти процессы как в Европе, так и в России, и
призывает Михайловского в мае 1901 г. “ковать железо, пока горячо, — по
случаю разгипнотизирования молодежи от доктринерского сна” 52. В работе В.
Г. Хороса справедливо указывается, что версия о поражении марксизма в
полемике его с народничеством имела в тот период определенную
распространенность в кругах передовой интеллигенции, что придерживались этой
версии и в Министерстве внутренних дел 53. Конечно, в данном случае имелось
в виду отступление “легальных марксистов” с позиций марксизма в сторону
идеализма и буржуазного либерализма.
У самого Михайловского, однако, никакой эйфории по поводу демонстративного
ухода с марксистских позиций Струве, Бердяева, Туган-Барановского и
Булгакова не наблюдалось — ни в его публицистических выступлениях, ни в
переписке. Он был явно склонен к пессимизму к концу своей жизни как в
отношении к окружающей его действительности, так и в своих прогнозах на
ближайшее и отдаленное будущее как для России, так и для всей Европы. В
марте 1901 г. он писал Русанову: “Трудные у нас, как Вы, конечно, знаете,
времена и смутные дела. И я не знаю, своевременно ли сейчас полемизировать с
марксистами. Не отложить ли до более спокойного времени? Я, по крайней мере,
откладываю окончание статьи о книге Бердяева и Струве. А впрочем, и просто
не могу писать. Столько постороннего дела и столько идет нашего времени и
нервов” 54. Соратники недоумевали и протестовали. Русанов напоминал в письме
к Михайловскому, что “русский марксизм начиная с 1883 г. и вплоть до самого
последнего времени (т. е. до начала 1901 г., которым датировано письмо. — Б.
Б. ) становился все реакционнее и реакционнее в смысле презрения к личности
и ее организации, отношения к кустарю, мужику, общине, интеллигенции”, и
считал своим долгом выступать против этого 55. В конце 90-х гг. другой
постоянный корреспондент — ссыльный поэт П. Ф. Якубович — почти в каждом
письме Михайловскому выражал недоумение по поводу молчания “Русского
богатства” в связи с нападками марксистов в их легальных органах печати.
Журнал, писал он, все больше и больше превращается из боевого органа просто
в литературный 56. Якубович возмущался тем, что секретарь редакции А. И.
Иванчин-Писарев выбросил из его статьи полемическое замечание в адрес
“экономических материалистов”, объяснив это желанием сохранить за журналом
“прозвание академического”. По его мнению, “Русское богатство” “не может
быть академическим, совершенно не убив себя в глазах публики” 57. И тот, и
другой намекали и прямо заявляли, что пора марксистам противопоставить
четкую программу действий, обновив старую народническую программу. Оба в
своих письмах выражали уверенность, что новое кредо по силам разработать
только самому Михайловскому.
Еще более определенно мысль о необходимости изложения четкой позитивной
программы в ходе полемики с марксистами высказал Н. Ф. Анненский в письме В.
Г. Короленко от 23 августа 1899 г.: “... Мне думается, что для нас есть
только один выход из теперешнего мертвого круга какой-то отрицательной
полемики, в котором мы вертимся, — это выставить категорично нашу
положительную программу” 58. Полемику с марксистами со стороны “Русского
богатства” Анненский, как и Короленко, посчитал не только слишком
“отрицательной”, но и чрезмерно личностной. Речь шла о статьях Михайловского
и Мякотина. И здесь нужно отметить, что в отношении к марксизму, и в
частности персонально к “легальным марксистам”, в редакции “Русского
богатства” единодушия не было. В нашей литературе уже отмечалось более
терпимое, чем у Михайловского, отношение к марксизму Н. Ф. Анненского и В.
Г. Короленко 59. По мере отхода “легальных марксистов” в сторону буржуазного
либерализма началось кратковременное, правда, сотрудничество молодого автора
“Русского богатства” А. В. Пешехонова со Струве, Туган-Барановским и
Булгаковым: он принимал участие в “Союзе освобождения” (1903—1904 гг. ),
входил в состав его Совета, заместителем председателя которого был избран Н.
Ф. Анненский 60.
В начале 90-х гг. у Короленко и Анненского были довольно близкие, дружеские
отношения со Струве. Знал ли Михайловский об этих дружеских связях своих по
существу соредакторов по журналу с одним из его ярых оппонентов или только
догадывался, трудно сказать. Но с их открытым давлением на него с целью не
обострять борьбы, не ввязываться в полемику с “легальными марксистами” он
сталкивался неоднократно. Разумеется, и Анненский, и Короленко исходили при
этом не только и не столько из своего расположения к Струве, а из убеждения,
что для решения общедемократических задач — ликвидации самодержавия и
установления конституционного строя — необходимо объединение всех
демократических сил, а во имя достижения конечной цели — социализма — надо
перейти от конфронтации крестьянского и пролетарского социализма к их союзу
61. В одном из писем к Короленко в октябре 1900 г. Анненский прямо пишет,
что особую, “чувствительную” для него “колючесть” в восприятии инцидентов
столкновения “Русского богатства” с марксистами создает “именно это-то
сплетение и личного и общего элемента” 62.
Таким образом, говоря о причинах затухания полемики Михайловского с
марксистами, надо учитывать целый ряд обстоятельств. Во-первых, разоружение
главных оппонентов в споре (относительно марксизма) сняло остроту проблемы.
Во-вторых, линия ведущих сотрудников редактируемого им журнала на союз с
откочевавшими в сторону либерализма бывшими марксистами могла поколебать
бескомпромиссность Михайловского, ибо оправдывалась подъемом
общедемократического движения в стране. В-третьих, напоминания соратников о
необходимости в полемике с марксистами разработать и выдвинуть обновленную
народническую программу явно не стимулировали полемическую энергию
Михайловского, ибо он по-прежнему скептически относился ко всяким претензиям
произносить “новые слова” (каламбур Михайловского в связи с названием
журнала “Новое слово”), по-прежнему считал, что “старые слова” 60-х и 70-х
гг. не утратили своего мобилизующего значения.
Наконец, еще одно обстоятельство нельзя сбрасывать со счета. Здоровье
Михайловского в конце 90-х гг. заметно пошатнулось — участились сердечные
приступы. Сказывалась накопившаяся годами хроническая усталость от
титанического труда (редкий номер “Отечественных записок” и “Русского
богатства” выходили без его обозрений, рецензий, философско-социологических
эссе), от постоянного нервного напряжения, связанного, с одной стороны, с
жизнью под полицейским колпаком и под игом непрекращающихся цензурных
гонений, а с другой — с тяжкими испытаниями неудавшейся личной жизни 63.
Высылки из Петербурга под надзор полиции в 1882 и 1891 гг. (последнее
требование Плеве в конце 1902 г. покинуть Петербург Михайловский
проигнорировал), тяжелая борьба с духовной смутой и опустошенностью в годы
политической реакции, десятилетнее пребывание без собственной журнальной
трибуны в связи с закрытием “Отечественных записок”, разрыв с бывшими
друзьями-едномышленниками (внутри редакции “Русского богатства” (Кривенко,
Воронцов и др. ) — все это не осталось бесследным. За три—четыре года до его
скоропостижной кончины в конце января 1904 г. неблагополучие в его состоянии
отмечали уже многие из окружающих.
Встает вопрос, как же отнестись к традиционному, широкого распространенному
утверждению нашей историографии о том, что марксисты в ходе полемики нанесли
поражение народникам, в первую очередь, конечно, Михайловскому, что его идеи
потерпели полный крах? Опорой такого заключения являются слова В. И. Ленина
из работы “Что делать?”, которые обычно при этом и цитируются: “Благодаря
этому союзу (с „легальными марксистами". — Б. Б. ) была достигнута
поразительно быстрая победа над народничеством и громадное распространение
вширь идей марксизма” 64. На наш взгляд, такие слова Лениным могли быть
произнесены только в 1902 г., когда в деятельности народников — и в идейном,
и в организационном плане — наблюдалась определенная пауза. Но мог ли он
говорить о победе над народничеством позже, когда вышли на политическую
арену эсеры, энесы, трудовики, когда эсеровская партия заявила о себе как об
одной из ведущих политических сил в годы первой русской революции и с период
Февральской революции, когда она одержала победу на выборах в Учредительное
собрание? Нет, в эти годы Ленин написал десятки статей о народничестве, как
о силе, с которой приходилось считаться, в основном идейно бороться, а
иногда вступать в союз. А между тем в заголовке работы, написанной в 1902
г., “Вульгарный социализм и народничество, воскрешаемое
социалистами-революционерами” об этой силе говорится как уже о чем-то
мертвом, тщетно подвергаемом реанимации. Таким образом, указанные слова
Ленина о “победе” нельзя рассматривать вне исторического контекста. Точнее
было бы говорить о временной победе марксизма над народничеством, которую
облегчил кризис народнической идеологии на рубеже XIX—XX вв.
Б. И. Николаевский в предисловии к подготовленному им тому воспоминаний В.
М. Чернова писал: “Было бесполезным продолжать спор о том, может или нет
Россия миновать капиталистическую фазу развития. Капитализм уже пришел в ее
действительность, уже стал фактором, определяющим пути развития. Отсюда
„кризис народничества" конца XIX века, когда многим казалось, что его
лебединая песня уже спета. Хоронить народничество было еще рано. Наоборот,
оно шло навстречу периоду блестящего расцвета, связанного с эпохой 1905 г.,
— и этот расцвет неразрывно связан с именем В. М. Чернова... ” 65.
Не совсем точным является, на наш взгляд, и утверждение о полном идейном
крахе “легального марксизма”, который, как написано в первом томе
многотомной “Истории КПСС”, был обусловлен “нарастанием революционного
движения пролетариата и теоретической деятельностью русских
социал-демократов во главе с Лениным” 66. После определенной трансформации в
ходе полемики “легальный марксизм” продолжал свою жизнь. С одной стороны, он
способствовал образованию экономизма и меньшевизма в социал-демократии, а с
другой — в лице Струве послужил формированию партии кадетов.
Таким образом, более логичным представляется вывод не о “крахе” двух
идеологических течений в результате борьбы с ними “русских социал-демократов
во главе с Лениным”, а об дифференциации взглядов представителей этих двух
противостоящих политических сил в связи с процессом образования в России в
начале XX в. политических партий.
Примечания
* Балуев Борис Петрович, доктор исторических наук, ведущий научный
сотрудник Института российской истории РАН.
1 См.: Алаторцева А. И. Советская историческая периодика. 1917 — середина
1930-х годов. М., 1989. С. 200. В поток политической брани по адресу
либеральных народников и их главного идеолога Михайловского, нараставший по
мере усиления борьбы с правым уклоном, а также в связи с итогами известной
дискуссии 1929—1930 гг. о “Народной воле” и письмом Сталина в редакцию
журнала “Пролетарская революция” 1931 г., явно не вписывалась только
небольшая, но обстоятельная работа Б. Горева “Н. К. Михайловский” (М.; Л.,
1931). В ней автор, репрессированный и растрелянный в 1937 г., попытался
отойти от складывающейся в советской научной литературе
вульгарно-социалистической схемы в оценке Михайловского, призвав читателя
“спокойно и беспри-страстно познакомиться с интересной и разносторонней
фигурой одного из талантливейших пред-ставителей старой русской
интеллигенции” (с. 4).
2 Ленин В. И. ПСС. Т. 12. С. 40.
3 Общественное движение в пореформенной России. М., 1965. С. 179—210.
4 Галактионов А. А., Никандров П. Ф. Идеологи русского народничества. Л.,
1966; Твардовская В. А. Н. К. Михайловский и “Народная воля”//Исторические
записки, 1968. Т. 82; Рудаков Л. И. К вопросу об оценке
социально-психологических воззрений Н. К. Михай-ловского//Проблемы философии
и социологии. Л., 1968; Казаков А. П. Теория прогресса в русской социологии
конца XIX века. Л., 1969. Рудаков Л. И., Парыгин Б. Д. Н. К. Михайловский о
психологическом факторе в историческом процессе//История и психология. М.,
1971; Малинин В.А. Философия революционного народничества. М., 1972; Макаров
В. П. Формирование общественно-политических взглядов Н. К. Михайловского.
Саратов. 1972; Xорос В. Г. Народническая идеология и марксизм. М., 1972;
Суслова Ф. М. Н. К. Михайловский и движение революционного народничества
70-х годов XIX в. //Исторические записки. 1972. Самым фундаментальным по сей
день является труд Э. С. Виленской “Н. К. Михайловский и его идейная роль в
народническом движении 70-х — начала 80-х годов XIX века” (М., 1979).
5 Ленин В. И. ПСС. Т. 1. С. 129.
6 Воровский В. В. Собр. соч. Т. 1. М„ 1931. С. 138.
7 Михайловский Н. К. Полн. собр. соч. Т. VII. СПб., 1913. Стб. 682.
8 Ленин В. И. ПСС. Т. 1. С. 129.
9 Кривенко С. Н. На распутье. СПб., 1895. С. 270.
10 Михайловский Н. К. Полн. собр. соч. Т. VII. Стб. 743.
11 Там же. Стб. 758.
12 Ленин В. И. ПСС. Т. 6. С. 16. На факт преимущественной борьбы
Михайловского именно с легальным марксизмом в свое время обратили внимание
Б. Горев (см. указ. соч., с. 75) и Э. С. Виленская (в статье “Из истории
борьбы марксизма и народничества в России в конце XIX в.”/История
экономической и общественной мысли. М., 1976, с. 252).
13 Короленко В. Г. Письма к П. С. Ивановской. М., 1930. С. 75.
14 Об этом говорит в своих воспоминаниях о Михайловском такой объективный
свидетель событий, как В. Г. Короленко, который напомнил, что “стремительная
атака марксизма” застигла Михайловского как раз в тот момент, когда он
начинал борьбу с наиболее умеренным направлением в народничестве (Короленко
В. Г. Воспоминания о писателях. М., 1934. С. 77).
15 Михайловский Н. К. Полн. собр. соч. Т. VII. Стб. 888.
16 Там же.
17 Там же.
18 Там же. Стб. 688—689.
19 Там же. Стб. 689.
20 См.: Евгеньев-Максимов В. Из истории “Русского богатства”. К
двадцатипятилетию журнала//Русское богатство. 1917. № 11 —12.
21 ОР ГБЛ, ф. 358, к. 412, ед. хр. 6, л. 30.
22 Михайловский Н. К. Собр. соч. Т. VIII. СПб., 1914. Стб. 705.
23 Там же. Стб. 734.
24 Михайловский Н. К. Последние сочинения. Т. 1. СПб., 1905. С. 70.
25 Там же. С. 437, 439, 440, 441.
26 Там же. С. 425.
27 Бердяев Н. А. Субъективизм и индивидуализм в общественной философии.
Критический этюд о Н. К. Михайловском. СПб., 1901. С. 266.
28 Михайловский Н. К. Последние сочинения. Т. 1. С. 441.
29 Там же. С. 70. Пит. по: Маркс К. и Энгельс Ф. Собр. соч. Т. 42. С. 264.
30 Михайловский Н. К. Последние сочинения. Т. 1. С. 441—442.
31 Там же. С. 433.
32 Там же. Т. 2. СПб., 1905. С. 346.
33 Там же. С. 342.
34 Бердяев Н. А. Судьба России. М., 1990. С. 225.
35 Там же. С. 289.
36 Там же. С. 313.
37 Ленин В. И. ПСС. Т. 1. С. 432.
38 Бердяев Н. А. Судьба России. С. 253.
39 Там же. С. 326.
40 Бердяев Н. А. Русская идея//О России и русской философской культуре. М.,
1990. С. 142—143.
41 Бердяев Н. А. Самопознание. М., 1990. С. 106.
42 Милюков П. Н. Интеллигенция и историческая традиция//Интеллигенция в
России. СПб., 1910. С. 99.
43 Бердяев Н. А. Самопознание. С. 123.
44 См.: Балуев Б. П. Имя на обелиске: Штрихи к портрету Н. К.
Михайловского//Вестник Академии наук. 1990. № 10. С. 97.
45 Короленко В. Г. Воспоминания о писателях. М., 1934. с. 76.
46 ОР ГБЛ, ф. 358, к. 412, д. 5, л. 15 об.
47 Кизеветтер А. А. На рубеже двух столетий. Прага, 1929. С. 211—212, 214.
48 Короленко В. Г. Воспоминания о писателях. С. 180.
49 ИРЛИ, ф. 181, оп. 3, д. 203, л. 1.
50 Там же, л. 64.
51 Там же, д. 166, л. 5—6.
52 Там же, оп. 1, д. 607, л. 94.
53 Хорос В. Г. Указ. соч. С. 126.
54 ОР ГБЛ, ф. 358, к. 412, д. 6, л. 40.
55 ИРЛИ, ф. 181, оп. 1, д. 607, л. 94.
56 Там же, д. 811, л. 32 об.
57 Там же, л. 35.
58 ОР ГБЛ, ф. 135, разд. II, к. 17, д. 46, л. 20.
59 См.: Бялый Г. А. В. Г. Короленко. М.; Л., 1949. С. 253—254; Хорос В. Г.
Указ. соч. С. 110—111; Литературный процесс и русская журналистика конца XIX
— начала XX века. М., 1981. С. 31.
60 Шацилло К. Ф. Русский либерализм накануне революции 1905—1907 гг. М.,
1985. С. 204.
61 См.: Ерофеев Н. Д. Народные социалисты в первой русской революции. М.,
1979. С. 48—50.
62 ОР ГБЛ, ф. 135, разд. II, к. 17, д. 46, л. 28. -
63 Первый брак Николая Константиновича был неудачным и кратковременным.
Второй, не оформленный, был более длительным, но также неудачным: Л. Н.
Левицкая была духовно весьма далека от интересов Михайловского и, прожив с
ним десять лет, ушла от него, оставив ему двоих сыновей. Михайловский был
нежным, заботливым отцом — об этом свидетельствуют современники и письма его
к сыновьям, он много сил и времени отдавал их воспитанию. Младший умер через
несколько месяцев после смерти отца от горловой чахотки. Старший также не
намного пережил отца.
64 Ленин В. И. ПСС. Т. 6. С. 16.
65 Чернов В. М. Перед бурей: Воспоминания. Нью-Йорк, 1953. С. 8—9.
66 История Коммунистической партии Советского Союза. М., 1965. Т. 1. С. 300.
Печатается по журналу «Отечественная история»/ РАН. Ин-т рос. истории.
- М.: Наука, 1992. - N 6. Балуев Б. П. - Н. К. Михайловский и
"легальный марксизм" (К 150-летию со дня рождения)
Далее читайте:
Михайловский
Николай Константинович (биографические материалы).
Члены "Народной Воли" и др.
: |
АБ
| БА |
ВА |
ГА |
ДА |
ЕА |
ЖА |
ЗА |
ИА |
КА |
ЛА |
МА |
НА |
ОА |
ПА |
РА |
СА |
ТА |
УА |
ФА |
ХА |
ЦА |
ЧА |
Ш-ЩА |
ЭА |
ЮА |
ЯА |
Народная
воля, революционно-народническая
организация, образовалась в августе 1879
г.
Земля и воля,
тайное революционное общество, существовало в
1870-е гг.
Петрашевцы, участники кружка М. В. Петрашевского (1827-1866).
|
