Александр Журавель

2003 г.

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

ХРОНОС:

В Фейсбуке

ВКонтакте

В ЖЖ

Twitter

Форум

Личный блог

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Александр Журавель

О школе И.Я. Фроянова

Размышления о будущем

Игорь Фроянов.

Как бы ни относиться к К. Марксу, трудно отрицать то, что это был блестящий ум. Один из наиболее глубоких его афоризмов гласит: "О себе могу сказать только одно: я – не марксист". Так он выразил свое отношение к быстро набиравшему силу в Западной Европе марксистскому движению, к обилию появившихся его учеников и последователей, основная масса которых с трудом могла ухватить лишь вершки его яркого и многогранного учения. Не случайно, что впоследствии Ф. Энгельс очень сдержанно относился к "первому русскому марксисту" Г.В. Плеханову, а Г.А. Лопатин, близкий друг К. Маркса, по признанию последнего, один из немногих, кто точно понимал суть его трудов, выйдя из шлиссельбургского заключения, вообще предпочитал не иметь дела с русскими "марксистами", а особенно с их вождем В. И. Лениным.

Суть проблемы – извечна, как мир. Основатели общественных движений и научных теорий, как правило, – люди яркие, незаурядные, творцы в прямом и переносном смыслах слова. Их же последователи обычно не обладают такими талантами и потому уделом своим считают обычно не движение вперед, а сохранение и усвоение тех достижений, что сделал их Учитель, доведение до ума тех частностей, что он не успел "обработать". Само по себе это не так уж плохо, но это обрекает общественные движения и научные теории на застой и постепенную деградацию. И поэтому будущее их во многом зависит от того, найдутся ли в их среде "оппортунисты", которые в новых, постоянно изменяющихся условиях посмеют иначе взглянуть на казалось бы уже решенные вопросы, усомниться в том, что говорил Учитель, и в чем-то пересмотреть его взгляды. Именно в этой связи Ф. Энгельс, объясняя молодому марксисту А. М. Водену свой скепсис по отношению к Г. В. Плеханову, выразил пожелание, чтобы русские марксисты поменьше цитировали его и Маркса, а старались мыслить так, как это делал бы Маркс на их месте, и только это дает слову "марксист" право на существование.

Сказать такое по силам только очень незаурядному человеку. Настоящий ученик, по представлениям Ф. Энгельса, не должен механически повторять Учителя, а стараться поставить себя на его место, когда тот пересматривал устоявшиеся догмы, и отдавать себе отчет в том, что теперь в догму превращается и теория Учителя.

Разумеется, есть Учителя и учителя. Далеко не каждый осмелится сказать ученику такое и позволит ему усомниться в незыблемости своих взглядов. Более того, иные учителя позаботятся заранее отобрать таких учеников, которым и в голову не придет допускать какую-либо "самодеятельность" и пытаться выйти за очерченные учителем рамки.

Все эти общие соображения окажутся весьма полезными для верной оценки такого своеобразного явления в новейшей отечественной историографии, как школа И. Я. Фроянова.

Сам Игорь Яковлевич Фроянов вошел в большую науку[1] стремительно и ярко. В своей докторской диссертации, посвященной социально-экономической истории Киевской Руси, он решительно порвал с господствовавшей в советской историографии традицией и, опираясь на ту же теоретическую базу, что и его предшественники, показал, что в древней Руси крупное частное землевладение, во-первых, было развито слабо, а во-вторых, базировалось на рабском труде, и потому никак не может быть признано основой для развития ни рабовладельческого, ни феодального способов производства. При этом он констатировал, что основная масса сельского населения (людей) оставалась лично свободной, что рабство развивалось по восходящей линии, а среди всех категорий населения древней Руси феодально зависимой можно признать только небольшую часть смердов. При этом он воздержался от прямой оценки общественного строя Руси IX-XIII вв., что породило затем обвинения его в непоследовательности[2].

Однако подавляющее большинство историков, будучи "феодалами", сначала предпочитало не замечать вышедшую в 1974 г. на материале диссертации книгу вообще, а в лучшем случае после краткого упоминания по частному вопросу дать его высказываниям негативную оценку. Доступ в центральные исторические журналы Фроянову был закрыт.

В 1980 г. вышла в свет вторая его монография, посвященная социально-политической истории, в которой он, ссылаясь на исследователей западноевропейского средневековья А. И. Неусыхина и А. Я. Гуревича, определил общественный строй древней Руси как дофеодальный. По его оценке, процесс классообразования в этот период далеко не завершился, так что князья являлись не раннефеодальными монархами, а высшими должностными лицами в образовывавшихся в ту эпоху городах-государствах, находившихся примерно на том же уровне развития, что и раннегреческие полисы VII-VI вв. до н.э. Соответственно этому бояре, которых обычно наряду с князьями относят к числу феодалов, были верхушкой городских общин и скорее выразителями народных, нежели своих собственных узкокорпоративных интересов. Кроме того Фроянов подверг критике концепцию верховной феодальной собственности на землю, которая с 1950-х гг. стала ведущим доводом в аргументации сторонников концепции феодализма в Киевской Руси: осознавая объективную невозможность доказать широкое распространение в эту эпоху крупного частного землевладения, "феодалы" отождествили верховную княжескую власть над конкретной территорией с феодальной собственностью, а дань, взимаемую с населения этой земли, – с феодальной рентой[3].

Теперь разрыв с предшествующей традицией, четко обозначившийся еще ранее, стал полным и окончательным. После этого не замечать работы И. Я. Фроянова, учитывая, что вскоре он стал деканом исторического факультета Ленинградского университета, стало просто невозможно, и потому его противниками были предприняты контрмеры: в ведущих исторических журналах вышло сразу несколько статей-рецензий, тон которых очень мало напоминал научную полемику, а носил характер типичной для советской науки проработки провинившегося. Фроянову были предъявлены самые разнообразные обвинения – от самых глобальных (его работы едва ли можно признать марксистскими; они лежат вне столбовой дороги отечественной историографии) до самых мелочных (Фроянов, дескать, …не понимает древнерусских текстов)[4]. Вывод, который должен был сделать обычный, не читавший книг этого историка читатель, прогнозировался организаторами этой акции примерно таким: Фроянов – недоучка, полушарлатан, не имеющий никакого отношения к серьезной науке[5].

При этом были предприняты административные меры, приведшие к тому, что третью свою книгу, посвященную вопросам историографии, декан исторического факультета не мог опубликовать в университетском издательстве вплоть до 1990 г.[6] Вместе с тем М. Б. Свердлов впервые вступил в прямую полемику с Фрояновым на уровне интерпретации источников, причем монографию его вполне можно назвать антифрояновской по духу: Фроянов оказывается в ней самым цитируемым автором, а каждый раздел книги обязательно содержит анализ и критику его аргументации по обсуждаемому вопросу и противопоставление его позиции своей собственной[7].

Само по себе начало прямого спора между оппонентами можно только приветствовать, однако, вопреки известной пословице, истина в спорах рождается довольно редко, и это происходит только тогда, когда спорщики доброжелательно настроены друг к другу и готовы учитывать доводы противоположной стороны. В данном случае налицо лишь явная вражда, и потому их полемику, плавно перешедшую в следующее десятилетие[8], назвать конструктивной никак нельзя.

Между тем так называемая эпоха гласности и перестройки внесла существенные изменения в общую расстановку сил. Административные преграды, стоявшие перед Фрояновым, рухнули. Его и его учеников допустили на страницы ведущего исторического журнала "Вопросы истории"[9]. В течение этих лет он опубликовал целый ряд объемных трудов[10], часть из которых сопровождалась портретами и сопроводительными словами, которые звучат весьма патетически[11]. В 1996 г. выпущен был большой сборник статей "Средневековая и новая Россия", приуроченный к 60-летию историка. В те же годы он стал председателем Головного Совета по истории Госкомвуза России, руководителем межвузовской научной программы "Исторический опыт русского народа и современность", тем самым окончательно превратившись из диссидента от науки в главу официально признанного научного направления. Материальным воплощением этого является и формальное признание "школы Фроянова", в которую входят примерно полтора десятка подготовленных им в течение 20 лет кандидатов и докторов наук[12].

Таким количеством аспирантов вряд ли может похвастаться кто-либо из его оппонентов, и уж во всяком случае единство тем, которые разрабатывают ученики Фроянова, весьма показательно: все они ставят главной своей целью на разном фактическом и историографическом материале обоснование исторической концепции своего учителя. Это совершенно не свойственно для диссертационных работ, которые готовят аспиранты его оппонентов, и потому фрояновские ученики выступают гораздо более сплоченной группой, чем все их оппоненты, вместе взятые, что потенциально, после новой смены поколений, способно привести к тому, что фрояновское направление в историографии из побочного превратится в лидирующее.

Однако "школе Фроянова" в самом начале ее существования предстоит выдержать две проверки на прочность. Первая из них заключается в политических взглядах их учителя, которые в середине 1990-х гг. окончательно сложились как монархические. Само по себе это могло восприниматься всего лишь в качестве личной причуды большого ученого, однако он опубликовал толстую книгу с красноречивым названием "Погружение в бездну", где с позиций, которые в современной публицистике принято именовать "национально-патриотическими", подверг очень жесткой критике нынешний политический режим, именующий себя "демократическим". Такое публичное выступление декана истфака Петербургского университета власть не могла оставить без внимания, что привело к газетной критике практической деятельности "мракобеса" на посту декана и в конце концов к снятию его с должности.

Не зная конкретных подробностей этих событий, не берусь судить о существе этого скандала, однако отмечу две детали. Во-первых, столь жесткая политическая позиция Фроянова в принципе может вызвать раскол среди учеников, и во всяком случае может ухудшить личные отношения некоторых из них с учителем и друг другом, что может сказаться и на эволюции научных взглядов диссидентов фрояновской школы, если таковые вдруг объявятся. Во-вторых, можно как угодно осуждать политические взгляды Фроянова и его практическую административную деятельность (если предположить, что абсолютно все, о чем пишут его политические оппоненты, – правда), однако это не имеет ни малейшего отношения к существу его научных взглядов, поскольку ни в одной из его научных монографий нет ровно никакого налета политики, поскольку взгляды его сформировались задолго до начала политических катаклизмов последних десятилетий.

Вторая проверка на прочность – не шумная и не заметная даже для большинства историков – состоит в выработке отношения к концепции Л.В. Даниловой, изложенной в 1994 г. в книге "Сельская община в средневековой Руси". Особенность позиции Л.В. Даниловой состоит в том, что она занимает к описанным выше концепциям промежуточное положение: с одной стороны, она признает общинное начало определяющим общественный строй древней Руси, что сближает ее с Фрояновым, но, с другой стороны, считает возможным определять древнерусское общество как азиатское по способу производства. Самое главное – в том, что такая позиция – плод не эклектики ее теоретических воззрений, а как раз наоборот, итог многолетнего изучения, с одной стороны, теоретических проблем докапиталистических обществ, с другой стороны, опыта отечественной историографии Киевской Руси. Более того, во второй половине XX в. просто не было историка, глубже Л. В. Даниловой знавшего всю эту проблематику, что ясно видно из сопоставления ее анализов советской историографии средневековой Руси с теми поверхностными обзорами, что принадлежали перу иных историков, включая И. Я. Фроянова[13]. Л. В. Данилова – по сути дела единственный исследователь послевоенного поколения, сознательно придерживающийся сложившегося еще в 1920–30-е гг. историографического направления, которое наиболее отчетливо выражены в работах С. В. Юшкова, и которое поддерживало большинство ученых, сформировавшихся еще до революции (С. В. Бахрушин, Б. А. Романов, М. Д. Приселков, К. В. Базилевич), а также ряд историков более молодого поколения, включая и В. В. Мавродина, который был учителем И. Я. Фроянова.

Направление это объективно противостояло концепции Б. Д. Грекова, занявшей в ту пору главенствующие позиции и относившей возникновение феодализма уже к IX в. Вопреки Б. Д. Грекову, С. В. Юшков и его сторонники выделяли в древнерусской эпохе дофеодальный (IX-X или IX – первая половина XI вв.) и феодальный периоды. При этом первоначально оба направления придерживались характеристик феодализма, сложившихся еще в дореволюционной историографии.

Основой феодального строя признавался сеньориальный режим, который складывался благодаря тому, что феодалу принадлежало крупное частное землевладение, в силу чего лишенные земли феодально зависимые крестьяне вынуждены были вести свое самостоятельное хозяйство на господской земле, а значит нести повинности в пользу феодала и подчиняться его суду. В начале 1930-х гг. в марксистской историографии это положение было принято без каких-либо существенных изменений в качестве структурообразующего для понятия "феодальный способ производства". При этом на основе довольно схематичного представления об античном рабстве и рабах как полной собственности своих хозяев и потому лишенных всякой правоспособности было сформи­ровано понятие "рабовладельческий способ производства". Поскольку согласно опубликованной в 1929 г. лекции В. И. Ленина "О государстве" рабовладение было названо первым антагонистиче­ским обществом, существовавшим в большинстве стран Европы, постольку для историков-марксистов встала задача определить характер древнерусского общества. После некоторых колебаний Б. Д. Греков занял вполне определенную и жесткую позицию: крупное частное землевладение было на Руси развито весьма широко и развивалось интенсивно; все слои зависимого населения от смердов до закупов и рядовичей было феодально зависимым и объединялось в понятии "челядь"; рабами признавались только холопы, однако рабство имело ярко выраженную тенденцию к исчезновению.

Эта трактовка стала господствующей, вошла в учебники во многом благодаря причинам околонаучным: Б. Д. Греков, выдвинувшийся благодаря руководителям ГАИМК А. Г. Пригожину и М. М. Цвибаку, а затем после ликвидации этого учреждения получивший поддержку из Кремля, вскоре стал директором созданного в 1936 г. Института истории и в течение своей жизни 8 раз переиздал свою знаменитую книгу (сначала под названием "Феодальные отношения в Киевском государстве", затем – "Киевская Русь")[14]. Однако с точки зрения чисто научной его позиция была весьма слабой: по существу Б. Д. Греков силовым образом подогнал древнерусское общество под стандартное определение феодализма, однако такой способ решения проблемы был неприемлем для большинства думающих исследователей Киевской Руси, которые продолжали придерживаться более осторожной характеристики, хотя на словах признавали приоритет Б. Д. Грекова. Больше других по этой теме работал С. В. Юшков, еще в 1925 г. выпустивший монографию[15], в которой удивительным образом соединились практически все мотивы позднейшей советской историографии, развитые впоследствии столь непримиримыми оппонентами, как И. Я. Фроянов и М. Б. Свердлов.

Дело в том, что у многих историков еще в 1920-е гг. формировалось представление о том, что феодализм складывался или уже сложился в эпоху Киевской Руси. Однако традиционное определение, описывающее уже сложившийся, развитый феодализм, с трудом приложимо к эпохе его генезиса. Как и из чего рождался феодализм? По каким критериям можно определить время его наступления? На эти вопросы в тогдашней историографии ответа попросту не было. И поэтому С.В. Юшков намечал возможные пути решения этой проблемы и при этом поиск проводил в самых разных направлениях. В результате его концепция с точки формально-логической получилась довольно противоречивой.

С одной стороны, феодализм рождался снизу – крупное землевладение складывалось путем создания освоения пустошей, скупки аллодиальных земель, и при этом широко использовался труд рабов. С другой стороны, князь обладал "верховным правом распоряжения земледельческими владениями"[16] и потому источником развития феодализма являлась сама административная система, сложившаяся в древнерусскую эпоху.

Позднее С. В. Юшков выдвинул концепцию перерастания дани в феодальную ренту, причем отнес начало этого процесса к середине Х в., но при этом настаивал на длительности и сложности этого явления в то время, как для сторонников концепции верховной феодальной собственности на землю дань чуть ли не изначально становится материальным ее воплощением.

Анализ категорий зависимого населения оказывается у Юшкова столь же противоречивым. В отличие от Грекова рабство предстает в его работах развивающимся, а не гибнущим. Холопы и челядь, по его представлениям, были рабами, а закупы – полурабами, и эксплуатация этих категорий населения относилась к одному и тому же организационному типу и осуществлялась в феодальных владениях, основанных "снизу". Феодальными они оказываются в силу того, что холопы были посажены на землю. Другим организационным типом была эксплуатация смердов при осуществлении верховной собственности Рюриковичей на подвластную им территорию, при превращении дани в феодальную ренту. При этом характеристика смердов, даваемая Юшковым, была не очень ясной: в одном случае это было "население покоренных племен", в другом – просто "сельское население", в третьем – вообще вся масса феодально зависимого населения, включая холо­пов[17].

Итак, оказывается, что концепция С. В. Юшкова распадается на "феодальную" и "рабовладельческую" подконцепции, каждая из которых несомненную близость с противоборствующими ныне построениями. Так представление о собираемом по мелочам и основанном на рабском труде крупном частном землевладении полностью согласуется с подходом И. Я. Фроянова в то время, как вторая ее часть по существу предвосхищает концепцию верховной феодальной собственности на землю.

Таким образом, как ни парадоксально нынешние противники на самом деле имеют в концепционном плане одного и того же предшественника, хотя и не желают этого признавать. Такая ситуация возникла в историографии не случайно: историки послевоенного поколения в массе своей при проведении конкретно-исторических исследований очень мало интересовались теоретическими и историографическими вопросами и потому, когда в 1960-е гг. стала совершенно очевидным, что схема Б. Д. Грекова об отмирании рабства и широком развитии крупного землевладении в древней Руси не выдерживает проверки фактами, исследователи стали заново изобретать велосипед и самостоятельно вырабатывать те же положения, что уже содержались в работах Юшкова, не зная об этом и соответственно не делая ссылок на работы своего предшественника. И в этом отношении Л. В. Данилова оказалась единственной из исследователей древней Руси, которая осознавала, что ценность позиции С. В. Юшкова состоит не в отдельных частностях, а в самой ее конструкции и что на самом деле преодоление ее внутренних противоречий лежит в области теории, т.е. в разработке новой теоретической модели, которая бы позволила четко определить критерии, позволяющие отличить дофеодальное и феодальное общества. Именно поэтому она, желая двигаться в этом направлении, критикует Фроянова за то, что он в своих исследованиях делает упор прежде всего на архаические, идущие от родового строя черты древнерусского общества и не хочет искать признаки рождающегося феодализма, а последователей Л. В. Черепнина – за модернизацию истории и перенесение черт развитого феодального общества на более архаическую структуру. То есть по сути она приглашает современных историков вернуться к своим истокам и вместо ожесточенной и бесплодной борьбы друг с другом начать поиски для сближения позиций как в теоретическом, так и конкретно-историческом плане[18].

Будут ли ученики И. Я. Фроянова готовы к такому сближению? Имеют ли они достаточную теоретическую подготовку для проведения такой очень трудоемкой работы? Осознают ли они необходимость ее?

На эти вопросы ответ даст будущее. Однако небесполезно порассуждать об этом уже сейчас и на основе анализа трудов фрояновской школы попытаться сделать некоторые прогнозы.

Сначала попробуем идти от противного. Чем придется заниматься ученикам Фроянова и ученикам его учеников, если они отвергнут путь Юшкова и Даниловой? Если сказать очень кратко – мелкотемьем. До сих пор все без исключения диссертационные работы учеников Фроянова касались отдельных сюжетов, в общих чертах уже исследованных учителем. То, что у Фроянова составляло отдельную главу, у его учеников превращается в целую книгу. Долго такое положение длиться не может, ведь уже сейчас начинается повторение тем: социальной истории в Юго-Западной Руси посвящено целых три диссертации (С. С. Пашина, Т. В. Беликовой, А. В. Майорова). Можно, конечно, написать и защитить и четвертую, и пятую – но какова будет реальная их ценность?

Значит, неизбежен переход на частные темы, не связанные впрямую с концепцией Фроянова – на вопросы генеалогии, дипломатики, истории летописания и т.п. То есть школа Фроянова будет терять свою цельность, и в конце концов ее представители будут отличаться от большинства современных исследователей, исследующих частные проблемы средневекового общества, только тем, что не станут походя называть древнюю Русь феодальной, а князей и бояр – феодалами. Если называть вещи своими именами, этот путь ведет к медленному вырождению школы: через 10-15 лет молодые аспиранты просто не будут обращать внимания на суть концепции Фроянова, воспринимая как само собой разумеющееся лишь ее форму.

Если сопоставить работы И. Я. Фроянова и его учеников, сразу бросается в глаза их удивительное сходство – не только в подходах к теме, но и в форме подачи материала. Читая работы Ю. А. Дворниченко, Ю. В. Кривошеева, А. В. Майорова и т.д., невольно ловишь себя на мысли: если подписать их статьи и книги фамилией их учителя, никто не заметит разницы. Работы учеников несмотря на их новообретенные ученые звания и должности все равно остаются ученическими работами: в них отчетливо проявляется личность сильного учителя, но совсем не ощущается индивидуальности его учеников.

Книги И. Я. Фроянова и его учеников обладают следующими формальными особенностями. 1) В них очень велик удельный вес историографии и историографических ссылок: ими историк сопровождает буквально каждый свой шаг. Само по себе это можно только приветствовать, однако далеко не всегда столь объемный историографический аппарат функционально оправдан: часто он просто затрудняет чтение, ничем не помогая читателю. Впрочем, чисто психологически это явление вполне понятно: долгое время Фроянов существовал в исторической науке в состоянии осажденной крепости, и потому историография служила защитой от обвинений в оторванности от существующей в науке традиции. Для учеников такой острой необходимости "обставлять" историографией свои утверждения нет, однако они продолжают традицию учителя, что лишь усиливает впечатление стилистического сходства всех без исключения "фрояновских" работ.

2) Доказательства свои Фроянов строит следующим образом: сначала выдвигается тезис, а затем в хронологической последовательности разбираются свидетельства источников, причем очень часто делаются по ходу ссылки на собственные работы, и наконец, следует конкретный вывод. Ссылки на самого себя опять-таки были вынужденной мерой, поскольку его концепция действительно существенно отличалась от привычной для типичных советских работ "феодальной концепции". Той же схеме следуют и его ученики с тем существенным отличием, что ссылки на Фроянова следуют и при формулировании тезиса, и в системе доказательств, и в выводах. Это-то и рождает ощущение, что все это легко мог бы написать и сам Фроянов, а помещенные в заголовке фамилии учеников… как-то излишни. Это ощущают, видимо, и сами ученики, и сам учитель, и это рождает очень своеобразное явление – имитацию спора с учителем.

3) Сильной стороной исследований Фроянова является внимание не только к непосредственному содержанию источника, но и к его подтексту, откуда историк извлекает немало новой (или давно забытой в историографии) информации. Поскольку основной корпус источников по социальной истории Киевской Руси Фрояновым изучен самостоятельно, его ученикам остается либо повторять сказанное учителем, либо постоянно делать на него ссылки, либо, что называется, добирать остатки – пытаться извлечь из подтекста мелочи, не выявленные учителем. Если первым его аспирантам еще оставалось небольшое поле самостоятельной деятельности, то участь аспирантов нынешних печальна. Когда они пытаются проявить свое "Я" при интерпретации уже изученных Фрояновым источников, то это сплошь и рядом напоминает высасывание из пальца. Я заранее приношу свои извинения за эту резкую формулировку, но не знаю, как можно выразиться мягче.

4) Другой особенностью работ Фроянова является стремление увидеть во многих явлениях древнерусской жизни архаический и языческий подтекст, в подтверждение чего он приводит обширный сравнительно-исторический, филологический и этнографический материал. Наблюдения его часто очень интересны и правдоподобны, а поле для исследования действительно очень перспективно. Однако из-за ограниченности базового круга источников стремление его учеников обнаружить новую информацию в сфере архаического мировосприятия часто приводит к переходу через допустимую в данном случае грань, чего сам Фроянов, надо отдать ему должное, никогда не допускал, зная, когда нужно остановиться. Разница, видимо, заключается, в том, что если для самого Фроянова это был живой поиск, то для его последователей – всего-навсего выигрышный и эффектный методический прием.

5) Для индивидуального стиля Фроянова характерны некоторые свойства (слова, словесные обороты), которые не встречаются или почти не встречаются в работах других историков. Например, он часто употребляет слово "коллизии" там, где другие скорее скажут "конфликты", "противоречия". Само по себе это вполне нормально, однако плохо то, что "коллизиями" пестрят не только его работы, но и работы его учеников. Все это тоже рождает ощущение несамостоятельности, вторичности их, так сказать, научного творчества.

6) Подражают ученики своему учителю и в своем отношении к хронологии. Интерес и внимание к вопросам хронологическим вообще не свойствен основной массе исследователей древней Руси, но даже на этом фоне работы Фроянова выделяются не в лучшую сторону. Во всяком случае, никто, кроме него, не умудрялся делать ссылки на труд Н. Г. Бережкова и при этом утверждать противоположное тому, что обосновывал крупнейший хронолог советского времени: например, ссылаясь на Бережкова, Фроянов пишет, что Андрея Боголюбского убили в 1175 г., хотя тот на самом деле убедительно доказал, что это случилось в 1174 г.[19]

Нечто подобное встречается и в работах его учеников. Как, например, понимать такую фразу А. В. Майорова: "Летописная датировка данного известия (второго "разлада между Ярославом Осмомыслом и его сыном Владимиром". – А. Ж.)(1174 г.) не верна и уточняется исследователями" – как 1173 г.[20]? Неужели историку не ведомо, что в летописи даются даты от сотворения мира, а не от рождества Христова? Конечно, ведомо, но, по его разумению, правильной оказывается только та летописная дата, из которой для получения верного результата надо отнять 5508 лет. О существовании ультрамартовского стиля – а в данном случае 6682 г. оказывается именно ультрамартовской датировкой – А. В. Майоров, видимо, не догадывается. Анализ статьи 6682 Ипатьевской летописи, проделанный Бережковым и показавший, что в данной статье совмещены события трех лет, видимо, был для понимания А. В. Майорова слишком сложным, и потому он упростил свое изложение проблемы так, что наглядно продемонстрировал примитивность своих представлений о древнерусской хронологии[21].

Ссылка на работу А. В. Майорова делается не случайно, поскольку его объемная, в 640 страниц, монография может служить выразительным примером всех описанных выше особенностей фрояновской школы и верным показателем тех тенденций, что господствуют в ней.

Уже сам по себе объем книги давал надежду на то, что в ней будут исследованы все стороны истории "Галицко-Волынской Руси", будет собрана вся реально существующая фактическая база, а значит, в распоряжении читателя окажется действительно полная история Галиции и Волыни в домонгольский период. Однако все 600 с лишним страниц отданы не истории этих земель, а еще одному очень подробному обоснованию концепция Фроянова. Поэтому автор не счел нужным дать связное изложение даже политической истории, перепрыгивая от одного сюжета к другому и опуская тот фактический материал, который не может прямо работать на концепцию.

Тема, заявленная автором, – соотношение князя, бояр и городской общины как основных политических сил в древнерусском обществе, достаточно подробно уже исследовалась как Фроя­новым, так и его учениками. Общий подход Фроянов сформулировал следующим образом: во Владимире и Галиче "последнее слово в решении всех проблем местной жизни принадлежало вечевой общине. Всесилие бояр, подмявших якобы под себя и народ, и князя, – миф старой историографии, повторяемый современными авторами"[22]. На самом деле волынские и галицкие бояре ни­чем особенным не отличались от бояр других древнерусских земель: с одной стороны, входя в княжескую дружину, с другой стороны, являясь руководителями городской общины, они активно влияли на политическую жизнь своих волостей, но вовсе не подменяли собой ни князя как главу исполнительной власти, ни народное вече как высшую власть в данной земле.

Вопрос о политической роли боярства традиционно является ведущим при изучении истории Юго-Западной Руси, и последователи Фроянова не стали исключением. Отличие состоит в смене знака с плюса на минус: от представления о его политической мощи Фроянов и его ученики перешли к отрицанию их самостоятельной роли в жизни складывающихся городов-государств. Так С. С. Пашин, поставив в центр своего внимания социально-экономический аспект, доказывал отсутствие в Галицкой земле крупного боярского землевладения, которое могло стать экономической основой их политической силы и независимости от княжеской власти. Т. В. Беликова разобрала социально-политический аспект взаимоотношений князя и боярства и согласилась с выводами своего учителя[23].

На долю А. В. Майорова досталась тема соотношения князя, боярства и общины. Формальное различие в тематике диссертаций на самом деле оказывается достаточно фиктивным просто потому, что опираться всем исследователям Волынской и Галицкой земель приходится на один и тот же фактический материал. И "крутясь" на этом достаточно узком пятачке, надо либо вычитывать из текстов то, что не увидели предшественники, либо выдвигать некие общие положения, которые доселе не были высказаны или высказаны нечетко. Так что на самом деле молодому историку можно только посочувствовать: найти что-то принципиально новое в хорошо изученном материале очень трудно. В итоге ему удалось найти в конкретно-исторической области две-три частности, которые могут быть темой для небольших статей, однако в основной своей части толстая его книга оказывается ничем иным, как просто имитацией и явным показателем того, что описанный выше кризис школы Фроянова уже начался.

Сам Фроянов всячески подчеркивал переходный характер древнерусского общества от родового к феодальному строю и при этом настаивал на его целостности, и потому таким же по сути было и боярство: оно выделилось из общины, но не отделилось от нее; оно обретало, но еще не обрело собственные корпоративные интересы[24]. Майорову, вынужденному "действовать" в этих жестко очерченных рамках, не оставалось ничего другого, как отделять друг от друга заложенные в фрояновской формуле аспекты, а значит, по сути противопоставлять их, ломая при этом саму эту формулу. Возникающую тем самым эклектику Майоров стремится скрыть потоком общих фраз и ритуальными ссылками на Фроянова, а реально возникшие противоречия с позицией своего учителя – спрятать в сносках.

Можно, конечно, такие противоречия между позициями учителя и ученика считать посчитать отрадным фактом: дескать, учитель позволяет ученику полемизировать с собой. Однако полемика должна вестись открыто в основном тексте работы, а не просто сводиться к ссылке на те места из книг учителя, где он высказывается иначе, чем ученик. Но главное даже не в этом: как бы ни относиться к Фроянову, нельзя не признать, что ученик не уточняет, а просто портит концепцию учителя.

Вот как это выглядит на практике. Майоров, видимо, вычитав из дореволюционной историографии тезис о существовании в древней Руси боярской думы, решает не согласиться с теми историками, которые "будучи приверженцами концепции общинной природы древнерусской государственности", "склонны усматривать лишь "два начала" в основе древнерусского государственного строя – демократическое (вече) и монархическое (князь)", указывая при этом на В. И. Сергеевича, В. О. Ключевского, М. С. Грушевского и… И. Я. Фроянова[25], т.е. своего научного руководителя. По мнению Майорова, природа древнерусской государственности была тройственной, и носителем этого "третьего начала" была именно боярская дума.

Ее генезис Майоров относит ко второй половине XI в. и доказательство ее существованию видит в том, что волынские князья Ярополк Изяславич и Давыд Игоревич, предпринимая свои неправедные с точки зрения летописца действия (подготовку похода на Киев и ослепление Василия Теребовльского), слушались "злых советник" и "злых человек". Почему эти злые советники и "человеки" составляли именно боярскую думу, а не были просто княжескими дружинниками или, как думает И. Я. Фроянов, представителями владимирской общины[26], – совершенно непонятно. Тем не менее на основании столь зыбких доводов Майоров уверенно утверждает, что с 80-х гг. XI в. в Галиции и Волыни возникает боярская дума, которая на первом этапе эволюции городских общин, т.е. до середины XII в., становится настолько влиятельным органом власти, что "решающим образом влияет на деятельность князя, так как одобрение и поддержка бояр означают одобрение и поддержку общины, "людей" – и в случае необходимости войска. Наоборот, отказ бояр в поддержке князю и отступление от него равносильны отказу и отступлению всей общины…"[27] В последующий период (до конца XII в.) социально-политическая роль бояр возрастает, хотя при характеристике этого времени историк говорит именно о боярах, а о укреплении позиции боярской думы вспоминает лишь мимоходом, что совсем не случайно: при анализе сюжетов XII в. Майоров о думе практически не говорит ничего – просто потому, что фактических оснований го­ворить о ее существовании нет никаких. Поэтому период смуты в Галицкой земле после пресечения княжеской династии Ростиславичей остается вообще без упоминании о боярской думе, хотя о дальнейшем возрастании роли боярства в социально-политической жизни страны Майоров говорит очень много.

Что получается в итоге? Вопреки намерениям самого Майорова, положение о боярской думе или вообще о боярах как третьей силе, уже в XI в. определявшей взаимоотношения князя и общины и усилившей свое влияние в дальнейшем – в период ослабления княжеской власти, на деле полностью согласуется с позицией тех историков, которые говорили о боярском всесилии в Галиции и на Волыни. Еще в введении к своей книге Майоров с ссылкой на М. Ф. Владимирского-Буданова, И. А. Малиновского и М. А. Дьяконова совершенно правильно говорил о том, что боярская дума как "третий элемент" древнерусской государственности может воплощать именно "аристократическое начало"[28], т.е. отдельное от "начал" общинного и княжеского, но почему-то забыл о своих словах в дальнейшем. Чтобы примирить свои утверждения с позицией И. Я. Фроянова, ничего не говорившего о существовании особой боярской думы и полагавшего, что на самом деле князья "думали" и со своей дружиной, в которую входили и бояре, и с "людьми" на вече, в котором также участвовали бояре в качестве общинных лидеров, Майоров с тем же жаром начинает говорить о боярах как общинных лидерах, не имевших никаких собственных интересов, отличных от интересов общественных.

При этом он вновь перегибает палку. Если И. Я. Фроянов полагал, что земское боярство "распадалось на партии, поддерживавшие различных князей"[29], что "партии типичны для всех городов-государств Древней Руси, в том числе для городов-государств Юго-Западной Руси, где бояре, враждуя друг с другом, увлекали за собой остальной люд, раскалывая общество на борющиеся группировки"[30], то Майоров отрицает их существование начисто: "в нашем понимании в условиях непосредственной демократии, являвшейся основополагающим принципом государственно-политического устройства земель-волостей Древней Руси, могла существовать только одна-единственная партия – партия большинства. Всякая политическая деятельность, противоречащая воле и интересам большинства… была заранее обречена, поскольку общегородские и общеземские интересы всегда стоят выше интересов отдельных группировок, какими бы они ни были"[31]. При этом в его изображении интересы этого самого большинства оказываются настолько зыбкими и неопределенными, что достаточно было какому-нибудь боярину произнести пламенную речь, чтобы полностью изменить общественное мнение на противоположное – до тех пор пока последующие политические события или зажигательная речь другого боярина не заставят народ вновь изменить свое мнение, а иногда и наказать прежнего оратора, накликавшего на общество не благо, а беду. Такую странную интерпретацию придумал Майоров тем свидетельствам источников, которые на самом деле сообщают о расколе, об острых разногласиях внутри городских общин и карах, которые постигали или могли постигнуть побежденную сторону[32]. Между тем трактовка Фрояновым такого рода сообщений гораздо более естественна и правдоподобна: "это была внутриобщинная политическая борьба, осложненная в отдельных случаях проявлениями социального протеста"[33]. Майоров при обосновании своей позиции ссылается на книгу Фроянова "Мятежный Новгород"[34], и это объясняет происхождение такой крайности: в ней Фроянов большое внимание уделяет полемике с В. Л. Яниным, понимавшим внутриполитическую борьбу в Новгороде как борьбу чисто внутрибоярскую. По Фроянову, это была прежде всего борьба внутриобщинная, так что успех в ней той или иной боярской группировки определялся прежде всего поддержкой народа в целом. Майоров это, видимо, посчитал основанием для отрицания внутрибоярской борьбы вообще и перенес этот вывод на галицко-волынский материал.

В результате его концепция непосредственной демократии, в которой одновременно возрастает роль и боярской думы, определяющей взаимоотношения князя и общины, и народного веча, имеющего всю полноту власти, больше всего напоминает… демократию социалистическую, при которой одна-единственная партия большинства в своих программных документах формально провозгласила народовластие, но реально обставила его так, что на собраниях партии большинства рядовым ее членам не оставалось ничего другого. как единогласно проголосовать за уже принятое партийным комитетом решение. Я не знаю, успел ли автор этой концепции поприсутствовать на комсомольских собраниях и увидеть в действии свою модель демократии, однако глубоко сомневаюсь, что в условиях древней Руси могла возникнуть политическая система, столь же лицемерно отлучающая народ от власти, как это делали в XX в. коммунисты.

На самом деле два описанных выше отличия построения Майорова от концепции Фроянова имеют принципиальный характер и возникли вовсе не случайно. Если боярская дума действительно существовала как третья сила, то это означает, что бояре действовали консолидированно и все свои разногласия не выносили на народное обсуждение. Поэтому все ключевые вопросы заранее должны были решаться на заседаниях думы, и народу на вече бояре в таком случае предложат именно одно-единственное постановление, которое тому не оставалось ничего иного, как утвердить. Если так, то ни о каких боярских "партиях" и "группировках" действительно не может быть и речи. Тогда реально имеющиеся в источниках сообщения о боярах-"раскольниках", посмевших выносить на вече не согласованные ранее на думе вопросы, оказываются аналогами действий в пору перестройки боярина Бориса Ельцича[35]…

Можно разворачивать и дальше эту довольно любопытную аналогию, однако приведена она лишь для того, чтобы показать непродуманность той "самодеятельности", что допустил ученик по сравнению с построениями учителя: Фроянов в отличие от Майорова хорошо понимал, что можно и что нельзя делать в рамках его концепции.

В отличие от Майорова другой ученик Фроянова А. В. Петров более четко и глубоко понимает соотношение общины и бояр, и его постановка вопроса действительно отличается от того, что говорил учитель, хотя и полностью лежит в русле его концепции. Так одну из своих статей, посвященных анализу внутриполитической жизни Новгорода XII в., Петров завершает следующими словами С. Ф. Платонова: Новгород XII в. делился "не на случайные толпы враждебных лиц, а на определенные организации или корпорации, из которых слагался город в целом или его отдельные концы"… Отдельное лицо, каким бы знатным оно ни являлось, "поглощено той средой, к которой принадлежит, тем общественным союзом, который определяет положение его в городе. Ссорятся не лица, а союзы, – и на вече идут не лица, а союзы; голосуют там не лица, а союзы". Вече "слагается не из отдельных лиц, а представляет собою сумму организаций, составляющих политическую общину "Великий Новгород" (своего рода "союзное государство")". И когда голоса данных организаций противоречат друг другу "начинается борьба составных частей сложного политического тела", которая, надо полагать, разгорается тем ожесточенней, чем большую важность представляет предмет разногласий"[36].

Высказывания Фроянова на этот счет носят гораздо более общий характер. Наибольшим приближением к затронутой учеником теме является вопрос о соотношении сотен и концов как внутриобщинных организациях средневекового Новгорода. Фроянов анализирует его в вышедшей в том же 1988 г. книге и высказывается в пользу большей древности именно сотенной организации, но при этом не ставит вопрос о боярах как лидерах сотенных и кончанских общин[37], что по существу было бы полным согласием с позицией Петрова. Но даже в вышедшей в 1995 г. обширной монографии он не затрагивает темы, поднятой Петровым, ограничиваясь лишь изложением более частных ее аспектов: так он касается высказанной учеником мысли о том, что "истоки противостояния новгородских сторон, равно как и родившихся вследствие их трансформации общин-концов, восходят к первобытной традиции деления поселений на дуальные половины, находящиеся в ритуальной вражде и соперничестве друг с другом"[38], но дает ей весьма сдержанную оценку[39] и почему-то не замечает вышеприведенную характеристику именно политических реалий XII в., а не их древней, "доисторической", предпосылки. И в этой связи, возможно, совсем не случайным оказывается то любопытное обстоятельство, что в "новгородских" главах своей книги Фроянов неоднократно полемизирует с учеником по частным вопросам, хотя в "полоцко-смоленских", "суздальских", "галицко-волынских" главах Фроянов обычно соглашается со своими учениками или чаще, наоборот, приводит их мнения, совпадающие с его собственным.

Между тем положение Платонова-Петрова о Новгороде как о "союзном государстве" и о боярах как представителях внутриобщинных союзов (т.е. сотен и концов) является наиболее существенным с конструктивной точки зрения дополнением к концепции Фроянова: последний ведь говорил о боярах как о представителях городской общины вообще, не вдаваясь в подробности, что объективно создавало недосказанность в его построении.

Встает вопрос: в чем же дело? Почему ученик, реально заполнивший пробел в общей концепции учителя, не получает прямой поддержки с его стороны, а напротив, критикуется по мелочам? Уж не потому ли, что проявил неуместную самостоятельность, вышел, так сказать, за рамки своей компетенции: ведь удел учеников – обосновывать концепцию учителя на частном материале, но вовсе не развивать ее?

Если такой "диагноз" верен, то причина "болезни" – не в учениках, а в самом учителе: он в рамках своей концепции оставил слишком мало пространства для свободного творчества учеников и судя по всему вовсе не поощряет выход их за определенные им рамки.

Отсюда и сдержанность его по отношению к Петрову: Фроянов не может прямо полемизировать с тем, что совершенно верно досказал за него его ученик, но недоволен его самостоятельностью настолько, что предпочитает замолчать тему вообще. Такая самостоятельность потенциально опасна для него, поскольку ученик может на этом не остановиться и начать самостоятельное движение в каком-либо ином направлении.

Отсюда и терпимость Фроянова к тому, что делает Майоров. Для целости его концепции такого рода самодеятельность – меньшее зло: Майоров реально портит концепцию Фроянова, но сознательно не пытается выйти за ее рамки и на словах, чуть не ли не на каждой странице, демонстрирует свой пиетет по отношению к учителю. Указанные же здесь "мелочи" заметит далеко не каждый, к тому же большинство читателей все равно будет читать не Майорова, а Фроянова.

Именно поэтому его ученики пишут целых три диссертации о Юго-Западной Руси[40], но ни одной по истории Черниговской земли, материал которой содержит очень мало данных о вечевой деятельности, что неизбежно будет порождать соблазн для исследователя углубиться в сюжеты "феодальные", а не "дофеодальные", т.е. соблазн выйти за рамки концепции Фроянова.

Если это верно, то нынешнее монолитное единство учителя и учеников не долго переживет своего учителя, если вообще переживет. Хотелось бы подчеркнуть: сказанные здесь нелицеприятные вещи вовсе не преследуют цель еще раз "уколоть" И. Я. Фроянова в нелегкий период его жизни и поссорить его учеников. Как раз напротив: хотелось бы предотвратить стихийное течение неизбежного кризиса, найти пути для конструктивного сотрудничества разных историографических направлений, избежав как полемических крайностей предыдущего этапа, так и возможной политизации оценок. Это мы уже проходили. Хотелось бы чтобы в дальнейшем произошло именно развитие школы Фроянова, а не ее вырождение – наподобие того, как это произошло со школой Б. Д. Грекова.

В заключение хотелось бы указать на одно очень важное направление в конкретно-исторических исследованиях, которое может реально сблизить школу Фроянова и историками, придерживающихся представления о существовании верховной феодальной собственности на землю. Движение в этом направлении начал сам И. Я. Фроянов, но пока не довел его до логического завершения. Историк, остро критикуя представление В. Л. Янина о Новгороде как о боярской республике, находит в то же время перспективной и важной его концепцию складывания феодального землевладения в Новгородской земле. По Янину, изначально существовали корпоративная собственность боярства и принадлежащее корпорации бояр право верховного распоряжения черными землями, охватывающие всю территорию Новгородской земли. На рубеже XI-XII вв. образовался княжеский домен, а затем, в XII-XIII вв., начала складываться вотчинная система – в значительной степени путем государственной раздачи черных волостей как частным лицам, так и духовным учреждениям, причем завершился этот процесс лишь в первой половине XIV в.[41] Фроянов считает идею Янина о складывании боярской вотчины в период с XII по первую половину XIV в. доказанной и из этого заключает, что "на протяжении XI-XII вв. собственность свободных общинников доминировала в новгородском обществе, питая жизнедеятельность местной общины. Отсюда – демократический характер веча, которое конституировалось в верховный орган, распространивший свой суверенитет над Новгородской землей. Именно вече было источником власти князя, посадника, тысяцкого и сотских – должностных лиц, избираемых для управления новгородской общиной"[42].

Между тем, принимая дополнение Петрова, об этом процессе можно сказать более конкретно и точно: весь комплекс "черных", т.е. по сути смердьих волостей первоначально управлялся не вечем вообще, а отдельными общинами, входящими в большую общину Великого Новгорода, т.е. сотнями, а затем концами. Непосредственно управляли этими землями действительно бояре, но не как представители боярской корпорации, а как полномочные представители новгородских сотен и концов. Именно на этом основании с течением столетий и могло сложиться боярское землевладение: если одни и те же боярские роды из поколения в поколение управляли одними и теми же волостями, то в глазах местного населения они действительно оказывались законными владельцами этих земель и – что самое главное – их право управлять этими волостями и в самом Новгороде должно было признаваться естественным и законным. Свою, хоть и существенно меньшую долю общинного пирога должны были получить и рядовые жители Новгорода, и скорее всего их потомки составили в XIV-XV вв. слой так называемых "житьих людей". Такое распределение земель, видимо, произошло очень давно, так что более поздние по времени поселенцы Новгорода, входя в состав сотен и концов, уже не получали свою долю контролируемых их малой общиной земель, что порождало социальное расслоение в новгородском обществе, впервые зафиксированное в летописи при описании татарской переписи населения в 1258 г.[43] Эти новопоселенцы (черные люди), аналог древнеримского плебса, неизбежно должны были появляться в Новгороде (и в любом другом русском городе того времени), так как иначе из-за частых кровопролитных войн, голодовок, эпидемий и пожаров население Новгорода существенно сократилось бы, а этого, как мы знаем, не происходило.

На протяжении XII-XIII вв. в Новгороде шло преобразование, говоря современным языком, административно-территориальной системы: сначала из Софийской стороны выделились Неревский и Людин концы, а затем в XIII в. появился и конец Загородский, в то время как Торговая сторона разделилась на Славенский и Плотницкий концы[44]. Все изменения должны были вызвать и пе­рераспределение волостей, управляемых новгородскими малыми общинами, что вряд ли могло осуществиться безболезненно. Именно под таким углом зрения следует рассматривать внутриполитическую борьбу в Новгороде XII-XV вв., и работу эту начал осуществлять все тот же А. В. Петров.

В данном наброске намечены только главные, но далеко не все аспекты проблемы. Цель его – в другом: показать, что реально существуют возможности для сближения позиций внешне совершенно непримиримых оппонентов. Если В. Л. Янин и его последователи признают, что применительно к Новгороду речь должна идти не о боярских корпорациях, а о малых общинах, лишь возглавлявшихся боярами, а И. Я. Фроянов и его ученики поймут, что реально процесс преобразования власти в собственность начался еще в древнерусское время (хотя это очень трудно обнаружить в дошедших до нас источниках), то самый главный барьер, разделяющий противников, будет преодолен, и дело останется за малым – выработкой адекватной теории, основу которой заложили в своих работах С. В. Юшков и Л. В. Данилова...

2002

***

Статья эта была написана четыре года назад, и - увы! - приходится признать, что главные ее "пророчества" сбылись: раскол среди учеников И. Я. Фроянова произошел; отношение многих из них к Учителю существенно поменялось; тематическое и концептуальное единство их работ исчезло, но при этом ни один из "фрояновцев" так и не занялся исследованием теоретических основ концепции Фроянова. Снятие Фроянова с поста декана исторического факультета уже стало историей и описано в книге В. С. Брачева с красноречивым названием "Травля русских историков" [45]. Но в ней, к сожалению, полностью опущена основная - научная - сторона деятельности Фроянова. Для Брачева гонимый "демократами" "патриот" (сознательно беру в кавычки эти стандартные клише, используемые в публицистике) - прежде всего политический соратник, и потому тема подана весьма поверхностно. Автор, в частности, утверждает, что от Фроянова в трудную минуту не отказался никто из его друзей и учеников [46]. Но это, к сожалению, вряд ли верно: не знаю, как насчет друзей, но ученики вели себя по отношению к учителю очень по-разному.

Это наглядно демонстрирует увесистый том "Мавродинских чтений" 2004 г. [47], в которых "фрояновцы" традиционно задавали тон. Материалы юбилейной конференции исторического факультета Петербургского университета обладают рядом выразительных черт. Во-первых, в них отсутствует статья самого Фроянова, ученика В. В. Мавродина и многолетнего декана истфака. Во-вторых, редактором книги обозначен А. Ю. Дворниченко, первый ученик Фроянова, согласившийся после скандального снятия учителя с должности занять кресло декана; в предисловии он ни словом не обмолвился о своем учителе. В-третьих, работ учеников Фроянова в сборнике также немного (А. В. Петрова, И. Б. Михайловой, В. В. Пузанова), но лишь в статье последнего прямо заявлена прежняя позиция "фрояновцев"[48], а во всех прочих упоминаний об учителе нет вовсе. Контраст по сравнению с прежним изобилием ссылок на Фроянова - очень выразительный, как выразительно само неучастие ряда его учеников. Словом, редакционная коллегия сборника явно пыталась путем умолчания скрыть существование серьезного конфликта в недрах школы Фроянова. Но дело не только и не столько в этом. Выпущенные на волю "фрояновцы" оказались, что называется, без царя в голове: выйдя за пределы собственно древнерусской тематики, т. е. круга вопросов, которыми они занимались, будучи под опекой Фроянова, его ученики оказались неспособными творчески развивать его концепцию.

Приведу два примера. А. В. Петров, в период "травли" учителя выступавший в его защиту, публикует монографию, посвященную социально-политической борьбе в Новгороде в XII-XV вв. Естественно было ожидать, что в ней он будет развивать сформулированные им ранее положения о Новгороде как "союзном государстве" и в таком ключе проследит генезис феодализма в XIII-XV вв. Однако на деле все оказывается иначе: в книге своей Петров предстает как православный историк, который на материале новгородской истории прослеживает изживание исходных языческих традиций и становление святой Руси. Не случайно поэтому, что в своей монографии о теме феодализма он говорит штампованно и мельком, со ссылками на В. Ф. Андреева и В. Л. Янина: мол, рост крупного феодального землевладения начался на рубеже XIII-XIV вв., а феодальной республикой Новгородская земля стала лишь через 100 лет [49]. И весьма характерно, что Петров своего учителя цитировать избегает, ссылаясь большей частью не на его монографии, а на совместную его с Дворниченко книгу, хотя она вовсе не является ключевой в череде работ Фроянова, а роль в ней Дворниченко все же вторична [50].

Книга Ю. В. Кривошеева "Русь и монголы" отличается концептуальным подходом. В ней автор не стремится дать описание конкретных событий истории "монголо-татарского ига", а на общие проблемы исследуемой эпохи глядит с достаточно специфических позиций: в них соединились воззрения его учителя И. Я. Фроянова и… Л. Н. Гумилева. В итоге он дает обширные очерки того, что было до нашествия, как оно происходило и что получилось в итоге. Весь пафос его работы состоит в том, что на Руси вплоть до XV в. практически в неприкосновенности сохранялась система прежних городов-государств, которая в эпоху Ивана III быстро преобразовалась в монархию - благодаря тому, что сам государь Иван III выражал чаяния земства. Татары не оказали на внутренние процессы на Руси никакого существенного влияния. Не случайно поэтому, что Куликовской битвы историк не заметил вообще.

Почему остававшиеся будто бы в неприкосновенности города-государства так быстро уступили место монархии? Почему еще ранее они не смогли противостоять натиску монгольских войск, почему всерьез не боролись с вражеским "игом"? Кривошеев не смог сказать по этому поводу ничего, кроме банального следствия фрояновской концепции: "Процесс образования городов-государств в Северо-Восточной Руси в XIII в. не закончился" [51]. Что конкретно понимается под завершением этого процесса? Значит ли это, что завершение его принесло бы другой результат при столкновении с монголами? Ликвидация городов-государств в XV в. явилась следствием завершения их образования?

На эти вопросы не было ясного ответа у Фроянова, что естественно: он не занимался специально затронутой Кривошеевым темой. Печально то, что Кривошеев не сумел дать ответа, напрашивающегося в рамках концепции его учителя: коль скоро Фроянов сопоставлял древнерусские города-государства с раннегреческими полисами, то происходившие в XIII-XV вв. процессы естественно связывать с кризисами классических античных полисов и выявлять сходства и различия этих явлений. Различий здесь, естественно, больше, но, с точки зрения концепции Фроянова, это необходимо проследить конкретно. Но Кривошеев вместо того, что следовать в ее русле, предпочел "скрестить" взгляды своего учителя с евразийскими мотивами Гумилева. Получается, что для него было легче заимствовать чужую готовую концепцию, нежели творчески развивать свою собственную. Невольно встает вопрос: а была ли для Кривошеева концепция его учителя своей, понимал ли он ее суть или воспринимал лишь ее форму и формулировки?

Разумеется, это послесловие не полно и, вероятно, не охватывает в должной мере то, что можно сказать о кризисе школы Фроянова. Но как бы то ни было, школа как таковая перестает или уже перестала быть цельным явлением.

2006

***

Данную статью долгое время опубликовать не удавалось, а потому представителям школы Фроянова она была известна в интернет-версии. В 2006 г. на нее отозвался Петров. Ему, видимо, понравилось то, что я высоко оценил не свойственную в целом "фрояновцам" самостоятельность его ранних работ, а потому он счел возможным привести длинную цитату из моего исследования - о путях возможного сближения позиций "феодалов" и "фрояновцев" [52]. Увы, последующие сочинения Петрова моих надежд не оправдали…

Вместе с тем названные в предыдущем дополнении тенденции не только окрепли, но и приобрели новое качество. Лидеры сформированного Фрояновым направления научились обходиться без своего основоположника и даже выработали уже свой, так сказать, формуляр. На роль "мэтра" - именно так, при живом-то Фроянове! - выдвинулся А. Ю. Дворниченко [53]. Как оказалось, сделанный ранее Петровым упор на совместную - учителя с учеником - монографию о городах-государствах был не случайностью, а проявлением нового политеса: если раньше все мало-мальски знакомые с темой историки не сомневались, что Дворниченко - соавтор книги, но отнюдь не концепции, то ныне дело подается так, что нынешний глава питерского истфака - фигура, по крайней мере, равновеликая Фроянову. В юбилейной - к 50-летию Дворниченко - статье редколлегии "Studia Slavica et Balcanica Petropolitana" говорится буквально следующее: в 1988 г. "в соавторстве с И. Я. Фрояновым вышла его книга", в которой "авторы" проанализировали и пришли к выводам [54]… Итак, Фроянов - лишь соавтор, а книга-то - новоиспеченного "мэтра"! Акценты переставлены местами, и теперь можно ограничиваться ссылками только на нее, а все предшествующие концептуальные монографии Фроянова попросту опускать.

Дворниченко незадолго до этого организационно оформил свое отступничество от учителя, заявив, что принадлежит к возникшей на историческом факультете "школе Мавродина и Фроянова" [55]. Этот его - и свой собственный! - шаг Петров в юбилейной статье объяснил весьма замысловато:

"Понятия "учитель" и "ученик" имеют смысл прежде всего в отношении общавшихся друг с другом современников и во многом - как категории субъективной диалектики. Как бы мы ни преклонялись перед В. О. Ключевским, С. Ф. Платоновым, А. Е. Пресняковым и другими, давно ушедшими из жизни великими историками, называть их своими учителями мы можем только в порядке своеобразной благоговейной метафоры. С другой стороны, определять того, кто является его "учителем" в науке - преимущественное право "ученика"… На протяжении активной и долгой творческой жизни "учителями" могут восприниматься разные авторы". Поэтому в начале своей научной деятельности Дворниченко считал себя учеником Фроянова, но потом переосмыслил его роль в своей жизни и на первое место поставил… В. В. Мавродина, поскольку сформировался как исследователь еще на его спецсеминаре, в студенческую пору [56]. Тем самым его поныне здравствующий научный руководитель фактически выведен в ряд ушедших из жизни классиков, превращен в метафору, и с ним можно не церемониться. Он - не первый, а лишь второй…

Такого рода выкрутасы "субъективной диалектики" - личное дело Дворниченко и Петрова. Они не могут изменить объективный факт: исторические концепции Мавродина и Фроянова существенно различаются, а работы "диалектиков" полностью опираются на построения Игоря Яковлевича, а вовсе не Владимира Васильевича. Поэтому их попытки поднять на щит имя Мавродина выглядят, мягко скажем, неопрятно.

Не удивительно, что в Мавродинских чтениях, состоявшихся в марте 2008 г. и посвященных 100-летию своего учителя, Фроянов участвовать вновь не пожелал. В программе Чтений числится немало его учеников, но его имени нет, хотя круглая дата формально могла бы стать удобным поводом для примирения…

Обращает на себя внимание, что многие "фрояновцы" занялись темами, далекими от древней Руси. И. Б. Михайлова давно посвятила себя изучению истории XVI в. С. С. Пашин и Т. В. Беликова заявили темы по периодам нового и новейшего времени.

Историей Киевской Руси ныне активно занимаются лишь немногие "фрояновцы". Так, В. В. Пузанов, наиболее последовательный и стойкий ученик Фроянова, с наибольшим правом претендующий на роль его преемника, в своей объемистой "Древнерусской государственности" попытался найти место построениям учителя в современном историографическом хаосе, возникшем после крушения марксизма-ленинизма [57]. А. В. Майоров весьма плодотворно исследует разные вопросы истории Юго-Западной Руси и наследие В. Н. Татищева [58]. Хотелось бы дождаться, когда он выступит с новым, в корне переработанным, изданием "Галицко-Волынской Руси" и тем самым полностью "закроет" мои, без сомнения, обидные для него оценки его первой книги. От души ему этого желаю.

На этой оптимистичной ноте можно было бы поставить точку, но все-таки: почему приходится защищать учителя от его учеников?

2011

[1] Помимо большой науки, в которой исследуются крупные, ключевые проблемы, существует наука малая, в рамках которой большое число людей тихо и мирно защищает кандидатские и докторские диссертации по мелким, малозначимым темам, разработка которых практически ничего не меняет в общей историографической картине.

[2] Фроянов И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-экономической истории. Л., 1974.

[3] Фроянов И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1980.

[4] См. рецензии В. Т. Пашуто (Вопросы истории (ВИ). 1982. № 9), Ю. А. Лимонова, М. Б. Свердлова и Я. Н. Щапова (История СССР. 1982. № 5).

[5] Именно так говорили о Фроянове в 1980-е гг. на истфаке МГУ не читавшие его книг студенты.

[6] Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки отечественной историографии. Л., 1990.

[7] Свердлов М. Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. Л., 1983.

[8] Ср.: Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки отечественной историографии. Л., 1990; Свердлов М. Б. Общественный строй древней Руси в русской исторической науке XVIII-XX вв. СПб., 1996.

[9] Фроянов И. Я. Исторические реалии в летописном сказании о призвании варягов // ВИ. 1991. № 6; Дворниченко А. Ю. Эволюция городской общины и генезис феодализма на Руси // ВИ. 1988. № 1; Кривошеев Ю. В. Социальная борьба и проблема генезиса феодальных отношений в Северо-Восточной Руси XI – начала XIII в. // ВИ. 1988. № 8.

[10] Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. СПб., 1992; Фроянов И. Я. Древняя Русь. Опыт исследования истории социальной и политической борьбы. М.; СПб., 1995; Фроянов И. Я. Рабство и данничество у восточных славян. СПб., 1996. См также переиздания его работ: Фроянов И. Я. Киевская Русь. Главные черты социально-экономического строя. СПб., 1999; Фроянов И. Я. Начала русской истории. Избранное. М., 2001.

[11] Например, его ученик А. В. Петров заключает: "Самостоятельная позиция, независимость суждений в науке и жизни всегда воспринимались по-разному. Если раньше И. Я. Фроянова обвиняли в отходе от требований марксистско-ленинской методологии, то ныне в известных кругах он прослыл "консерватором" и даже "реакционером". Но это нимало не смущает ученого и педагога, более всего дорожащего свободой творчества и не привыкшего изменять Истине" (в кн.: Фроянов И. Я. Древняя Русь. Опыт исследования истории социальной и политической борьбы. М.; СПб., 1995. С.703).

[12] Вот некоторые темы их диссертационных работ: Дворниченко А. Ю. Городская община Верхнего Поднепровья и Подвинья в XI-XV вв. Л., 1983; Пашин С. С. Боярство и зависимое население Галицкой (Червоной) Руси XI – XV вв. Л., 1986; Кривошеев Ю. В. Социально-политическая борьба в Северо-Восточной Руси в XI – начале XIII в. Л., 1988; Петров А. В. Социально-политическая борьба в Новгороде XII-XIII вв. Л., 1990; Беликова Т. Д. Княжеская власть и боярство Юго-Западной Руси в XI – начале XIII в. Л., 1990; Дворниченко А. Ю. Русские земли Великого княжества Литовского (до начала XVI в.). СПб, 1993; Пузанов В. В. Княжеское и государственное хозяйство на Руси X-XII вв. в отечественной историографии XVIII – начала XX в. Ижевск, 1995; Кривошеев Ю. В. Русь и монголы. Исследование по истории Северо-Восточной Руси XII-XIV вв. Спб., 1999.

[13] Данилова Л. В. Становление марксистского направления советской историографии эпохи феодализма // Исторические записки. Т. 76. М., 1965; Очерки истории исторической науки в СССР. Т. 5. М., 1985. С. 110-186. Ср. ее тексты с разделами, написанными И. Я. Фрояновым, в кн.: Советская историография Киевской Руси. Л., 1978.

[14] Формозов А. А. Академия истории материальной культуры – центр советской исторической мысли в 1932 – 1934 гг. // Отечественная культура и историческая мысль XVIII-XX веков. Брянск, 1999. С.18-23.

[15] Юшков С. В. Феодальные отношения в Киевской Руси // Ученые записки Саратовского государственного университета. Т.3. вып.4. 1925.

[16] Там же. С.29.

[17] Юшков С. В. 1) Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М.; Л., 1939. С.101, 128, 162; 2)Общественно-политический строй и право Киевского государства М., 1949. С. 314; 3) Киевское государство (К вопросу о социальной структуре Киевской Руси) // Преподавание истории в школе. 1946. № 6. С.32.

[18] Данилова Л. В. Сельская община в средневековой Руси. М., 1994.

[19] Фроянов И. Я. Древняя Русь. С.640. Ср.: Бережков Н. Г. Хронология русского летописания. М., 1963. С.78-79, 191-192, 245.

[20] Майоров А. В. Галицко-Волынская Русь. СПб., 2001. С. 257. При этом следует ссылка на С.160 книги Бережкова, в которой о "данном известии" на самом деле кратко упоминается на С.190.

[21] Бережков Н. Г. Хронология русского летописания. С. 188-191.

[22] Фроянов И. Я. Древняя Русь. С.575.

[23] Пашин С. С. Боярство и зависимое население Галицкой (Червоной) Руси XI – XV вв. Л., 1986; Беликова Т. Д. Княжеская власть и боярство Юго-Западной Руси в XI – начале XIII в. Л., 1990.

[24] Фроянов И. Я. Древняя Русь. С.165, 394, 470, 527, 575.

[25] Майоров А.В. Галицко-Волынская Русь. С.112.

[26] Фроянов И. Я. Древняя Русь. С.537, 543-544.

[27] Майоров А. В. Галицко-Волынская Русь. С.608.

[28] Там же. С.33.

[29] Фроянов И. Я.. Киевская Русь. Л., 1980. С.85.

[30] Фроянов И. Я., Дворниченко А.Ю . Города-государства Древней Руси. Л., 1988. С.150-151.

[31] Майоров А. В. Галицко-Волынская Русь. С.263. И вновь ученик не отваживается на прямую полемику с учителем, и помещает ссылку на работы Фроянова среди длинного перечня имен.

[32] Точнее говоря, и она является плодом переосмысления идеи Фроянова о том, что в древней Руси продолжало существовать архаическое представление об ответственности правителя за благополучие народа. Но если Фроянов говорил об ответственности князей и епископов и связывал их изгнания с военными неудачами и природными катаклизмами, то Майоров и тут неудачно "развивает" интересную и важную мысль своего учителя.

[33] Фроянов И. Я. Древняя Русь. С.575.

[34] Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. СПб., 1992.

[35] В XII в. в Галиче реально существовал боярин Тудор Ельцич, который, впрочем, не был замечен в каких-либо "раскольнических" действиях.

[36] В данном высказывании внутренние цитаты принадлежат С. Ф. Платонову, связки – А. В. Петрову (Петров А. В. Социально-политическая борьба в Новгороде в середине и второй половине XII в. // Генезис и развитие феодализма в России Л., 1988. С.40; Платонов С.Ф. Вече в Великом Новгороде. Конспект лекции, прочитанной 23 апреля 1915 г. в г. Новгороде. Новгород, 1916. С.1-9.)

[37] Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Города-государства Древней Руси. С. 185-186.

[38] Петров А. В. Социально-политическая борьба в Новгороде… С.31. Автор ссылается при этом на мнение этнографа А. М. Золотарева, высказавшего мысль о вражде Торговой и Софийской сторон Новгорода как о соперничестве двух фратрий (Золотарев А. М. Родовой строй и первобытная мифология. М., 1964. С.283).

[39] "Историк обнаружил очень существенную деталь, обогащающую наши представления о социально-политической борьбе в Новгороде XII столетия. И в этом его заслуга. Но не стоит, как нам думается, борьбу и соперничество сторон превращать в принцип, затмевающий другие не менее важные элементы, представленные в политических коллизиях того времени" (Фроянов И. Я. Древняя Русь. С.363). Почему Фроянов так решил? В работах А. В. Петрова это наблюдение вовсе не является главным и основополагающим.

[40] Характерна замена "Галицко-Волынской" Руси Русью "Юго-Западной", применяемая Фрояновым. Тем самым он совершенно верно указывает на то, что в древнерусское время Галиция и Волынь были в основном вполне самостоятельными землями, что объединение их реально произошло лишь после монгольского нашествия при князьях Данииле и Василии Романовичах. Майоров заглавием своей книги и тут допускает неуместную самостоятельность по отношению к учителю.

[41] Янин В. Л. Новгородская феодальная вотчина. М., 1981. С.245-246, 273-280; Янин В. Л. Социально-политическая структура Новгорода в свете археологических исследований. // Новгородский исторический сборник. 1(11). Л., 1982. С.90.

[42] Становление и развитие раннеклассовых обществ. Л., 1986. С. 253; Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Города-государства Древней Руси. С. 196.

[43] "И реша Татарове: даите нам число... и чернь не хотеша дати числа, но реша: умремъ честно за святую Софью и за домы ангельскыя. И тогда издвоишася люди: кто добрыхъ, тот по святои Софьи и по правои вере; и створиша супоръ, вятшии велят ся яти меншимъ по числу... И злыхъ светомь яшася по число: творяху бо бояре собе легко, а меншимъ зло" (Новгородская I летопись старшего и младшего изводов. М.;Л., 1950. С.82, 310.

[44] Арцихоаский А. В. Городские концы в Древней Руси. // Исторические записки. Т.16. 1945. С.45.

[45] Брачев В. С. Травля русских историков. М., 2006. С. 200-316.

[46] Там же С. 269.

[47] Мавродинские чтения. 2004. Актуальные проблемы историографии и исторической науки: Материалы юбилейной конференции, посвященной 70-летию исторического факультета Санкт-Петербургского государственного университета. СПб., 2004.

[48] "В изучении Древней Руси революционное значение имели труды И. Я. Фроянова, не укладывающиеся в рамки догматического марксизма и содержавшие элементы цивилизационного подхода" (Пузанов В. В. Генезис древнерусской государственности в современной отечественной историографии: традиции и новации // Мавродинские чтения. 2004. С. 16).

[49] Петров А. В. От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы (к изучению древнерусского вечевого уклада). СПб, 2003.

[50] Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988.

[51] Кривошеев Ю. В. Русь и монголы. СПб., 2003. С.83.

[52] Петров А. В. К обсуждению проблем истории вечевого Новгорода // Rossica antiqua: Исследования и материалы. 2006. СПб., 2006. С. 268-269.

[53] Петров А. В. Первый юбилей Андрея Юрьевича Дворниченко // Slavica et Balcanica Petropolitana. 2008. №1(3). СПб., 2008. С.151.

[54] Юбилей слависта // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2008. №1(3). СПб., 2008. С.148-149.

[55] Дворниченко А. Ю. Кафедра истории России с древнейших времен до XX века // Исторический факультет Санкт-Петербургского университета. 1934-2004: Очерк истории. СПб., 2004. C.74-75.

[56] Петров А. В. Первый юбилей Андрея Юрьевича Дворниченко // Slavica et Balcanica Petropolitana. 2008. №1(3). С. 152.

[57] Пузанов В. В. Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты. Ижевск, 2007.

[58] Майоров А. В. 1) Внешняя политика Даниила Романовича в середине 1220-х годов // Княжа доба. Iсторiя i культура. Вип. 2. Львiв, 2008; 2) Из истории внешней политики Галицко-Волынской Руси времен Романа Мстиславича // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2008, №4(34); 3) Список Филиппса (Берлинский) Новгородской Первой летописи (предварительные итоги изучения) // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2008, №2(32); Политико-географические представления В. Н. Татищева и многие реалии древнерусской эпохи: по поводу работ А. П. Толочко // Slavica et Balcanica Petropolitana. 2008. №1(3) СПб., 2008; 4) Проект "Доброго порядка" Романа Мстиславича в свете изучения Академической рукописи второй части "Истории Российской" В. Н. Татищева // Спеціальні історичні дисципліни: питанння теорії та методики. Київ, 2007. №15; 5) Русь, Византия и Западная Европа. Из истории внешнеполитических и культурных связей конца ХII - начала ХIII вв. СПб, 2011. Особо стоит указать на изданный ученым ранее не известный историкам список Новгородской I летописи: Новгородская Первая летопись. Берлинский список. / Предисловие А. В.Майорова. СПб., 2010.

©А. В. Журавель, 2002, 2006, 2011

Опубликовано в: Сборник РИО № 11 (159). М.: Русская панорама, 2011. Статья вышла в свет через восемь лет после ее написания. Ее прогнозы большей частью оправдались, а потому нет смысла в корне ее перерабатывать. Пришлось лишь дважды – в 2006 и 2010 гг. – написать два дополнения, характеризующих современное состояние проблемы. В 2011 г. были внесены некоторые дополнения в библиографии.

Далее читайте:

Александр Журавель (авторская страница). 

Фроянов Игорь Яковлевич (р. 1936), ученый и общественный деятель, доктор исторических наук.

Фроянов И.Я. (под ред.) История России от древнейших времен до начала XX в.)

Фроянов И.Я.: «Хвастаться, в общем-то, нечем…»  (Беседовал Максим  Жих).

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС