Александр ЖУРАВЕЛЬ

Автор

О происхождении Михаила Всеволодича Черниговского

XPOHOC

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

РЕЛИГИОЗНЫЕ ТЕРМИНЫ

КАРТА САЙТА

Отсюда возникает необходимость опубликовать текст в его первоначальном виде. Поскольку с момента написания работы миновало более 6 лет, в текст были внесены дополнения, в которых дана оценка взглядов А.А. Горского, изложившего несколько позднее свой подход к теме.

Яркая личность князя Михаила Всеволодича, в 20-40 гг. XIII в. развернувшего бурную политическую деятельность, единственного из русских князей отказавшегося в Орде поклониться "кусту" и казненного по приказу Батыя, не осталась без внимания в исторической литературе: ему уделено достаточно места в общих трудах по истории XIII в., а канадский историк Мартин Димник посвятил ему целую монографию[1].

Между тем, как ни странно, остается неясным вопрос о его происхождении. В литературе со времен В.Н. Татищева утвердилась точка зрения, согласно которой Михаил Всеволодич является сыном Всеволода Чермного, внуком Святослава Всеволодича, правнуком Всеволода Ольговича и праправнуком Олега Святославича, то есть представителем старшей ветви Ольговичей. Однако в ряде летописей князь Михаил прямо назван внуком Святослава Ольговича, правнуком Олега Святославича, то есть представителем младшей ветви Ольговичей, относясь таким образом к более старшему по сравнению с сыном Всеволода Чермного поколению.

Р.В. Зотов, крупнейший в историографии исследователь генеалогии черниговских князей[2], просмотрел на сей предмет ряд летописей и родословных книг и обнаружил следующую картину: Лаврентьевская летопись трижды называет этого князя просто Михаилом Всеволодичем, а однажды "внуком Ольговым"[3]; Никоновская летопись 7 раз называет его сыном Всеволода Чермного и 6 раз – внуком Святослава Ольговича; Воскресенская летопись знает его только как внука Святослава Ольговича, что согласуется с показанием различных родословцев. От себя добавлю, что Новгородская I летопись также называет Михаила "внуком Ольговым"[4].

Р.В. Зотов по данному поводу заключает: "Вопрос этот требует обстоятельного и подробного исследования"[5]. За миновавшее столетие ничего в этом отношении не изменилось, и историки вслед за Р.В. Зотовым продолжают держаться не обоснованного фактически, но внешне правдоподобного представления о принадлежности князя Михаила к старшей ветви Ольговичей.

Какие же доводы можно привести в пользу традиционной точки зрения? Прежде всего – несомненный факт рождения в 1179 г. у князя Всеволода Святославича и его жены Марии Казимировны сына Михаила и отсутствие данных о его смерти вплоть до известного происшествия в ставке Батыя. Сведения же указанных выше летописей и родословцев можно отвергнуть на том основании, что все это свидетельства поздних по времени источников, попросту воспроизводивших когда-то сделанную ошибку. Данные же наиболее авторитетных у отечественных источниковедов Лаврентьевской и Новгородской I летописей можно отвести под тем предлогом, что соответствующий текст в данных случаях является явно искаженным (Михаил Всеволодич и в том, и в другом варианте был не внуком Ольговым, а его либо правнуком, либо праправнуком)[6]. Сделав такой вывод, казалось бы, нет оснований подвергать сомнению вроде бы ясный путь Михаила Всеволодича к черниговскому и галицкому княжениям.

Сомнения однако остаются. Для этого давайте проследим жизненный путь князя, именуемого в источниках Михаилом Всеволодичем.

Следующее после рождения упоминание его относится примерно к 1186 г., когда тяжело болеющего Михаила исцелил переяславский столпник Никита. В честь этого события 16 мая 1186 г. был поставлен на месте исцеления каменный крест. Следующее свидетельство о нем относится к августу-сентябрю 1206 г., когда отец его Всеволод Чермный изгнал из Переяславля Ярослава Всеволодича и посадил там Михаила, который, впрочем, через несколько месяцев вынужден был оставить это княжение.

В 1211 г. Михаил Всеволодич женится на Елене, дочери покойного галицко-волынского князя Романа Мстиславича и внучке Рюрика Ростиславича. В 1223 г. он в числе младших князей присутствует в Киеве на княжеском съезде, принявшем решение выступить против татар. В 1224 г. Михаил в союзе с Юрием Всеволодичем Владимирским идет походом на Новгород, по предложению последнего занимает новгородское княжение, но уже на следующий год добровольно покидает Новгород и возвращается в Чернигов, хотя до этого о его вокняжении в этом городе прямо сказано не было. Примерно в это же время рождается старший сын его Ростислав. В 1226 г. князь Олег Курский захватывает Чернигов, но Михаилу при поддержке Юрия Всеволодича и Владимира Рюриковича Киевского и при посредничестве митрополита Кирилла удается вернуться на черниговское княжение. В 1227 г. дочь его Феодулия, 15 лет, постригается в монахини в суздальском Ризположенском монастыре. 10 января 1228 г. по соглашению с Юрием Всеволодичем племянник последнего Василий Константинович женится в Чернигове на дочери Михаила Всеволодича Марии. В том же году Михаил в союзе с киевским князем Владимиром Рюриковичем идет войной на волынского князя Даниила Романовича и добивается освобождения схваченных Даниилом чарторыйских князей Владимира и Михаила Ростиславичей. 21 апреля 1229 г. Михаил Всеволодич вновь по приглашению новгородцев занимает новгородское княжение. По сведениям В.Н. Татищева, к повторному вокняжению Михаила в Новгороде приложил руку Юрий Всеволодич, враждебно относившийся к брату своему Ярославу. В 1230 г. Михаил, оставив в Новгороде малолетнего сына Ростислава, возвращается в Чернигов. 24 декабря новгородцы изгоняют Ростислава из своих владений и вновь приглашают на княжение переяславского князя Ярослава Всеволодича. В 1231 г. Михаил Всеволодич по неизвестной причине порывает союзнические отношения с Владимиром Киевским и Юрием Владимирским, которые с этой поры вместе с давними врагами Михаила Даниилом Галицким и Ярославом Переяславским ведут тайную и явную борьбу с черниговским князем.

Последние по времени существенные сведения о происхождении Михаила Всеволодича содержатся в Галицко-Волынской летописи: в 1239 г. Ярослав Всеволодич, совершив огромный переход из Владимирской земли на Волынь, захватывает в Каменце жену Михаила и затем отсылает ее во Владимир Волынский к братьям Даниилу и Василию Романовичам. Между тем Михаил и сын его Ростислав отправляются в Венгрию, после чего, изгнанные оттуда, идут "ко уеви своему в Ляхы и ко Кондратови".

Итак, что бросается в глаза в этом незаконченном, но исчерпывающем до 1231 г. жизнеописании Михаила Всеволодича? Прежде всего – почти полная его бездеятельность до 1223 г. и необычайная активность потом. Затем – факт тесного сотрудничества его с владимирским князем Юрием Всеволодичем. В летописях на сей счет имеется объяснение, которое среди прочего может играть роль решающего довода в пользу традиционного решения вопроса о происхождении Михаила: в описании похода Юрия и Михаила на Новгород 1224 г. Новгородская I летопись и Московский свод конца XV в. говорят, что "бh бо Михаило шурин Юрью"[7]. И действительно, в 1211 г. владимирский князь Всеволод Юрьевич приводит " за сына своего за Георгиа невhсту ис Кыева Всеволожу дщерь Святъславича и вhнчася у святое Богородици соборные въ Володимери мhсяца априля 10"[8]. В.Н. Татищев дает в своем труде подробное описание следования невесты из Киева во Владимир, не оставляющее сомнений в том, что невеста выехала именно из Киева и что она именно дочь Всеволода Чермного[9]. А если так, то названный в летописи шурином Юрию Михаил Всеволодич действительно оказывается сыном Всеволода Чермного.

Однако достаточно поставить вопрос: каким образом 15-летняя дочь Михаила Всеволодича при жизни отца оказалась в монастыре и не где-нибудь, а в Суздале, отчине Юрия Всеволодича? – чтобы усомниться в справедливости последнего утверждения. Для того, чтобы девушка на выданье оказалась в монастыре да еще не в отчине своего отца, а на чужбине, ее должны были к этому времени уже выдать замуж. И в житии умершей около 1250 г. и канонизированной в XVI в. Евфросиньи-Феодулии Суздальской действительно говорится о том, что Феодулия была невестой суздальского князя и ушла в монастырь после того, как ее жених умер накануне свадьбы. Если не принимать во внимание явно выдуманное в XVI в . имя этого князя – Мина, правнук варяга Шимона[10], а принять за верное основное ядро агиографического сказания, то можно со значительной долей уверенности предположить следующее: в 1211 г. Михаил и Юрий женятся, и у них примерно в одно время рождаются дети[11]; после битвы на Калке князья вступают в союз и решают обручить своих старших детей. В 1227 г. Феодулия отправляется для венчания в Суздаль, отчину своего будущего мужа, и после его внезапной смерти постригается в тамошнем монастыре.

Вряд ли возможно найти другое, столь же естественное объяснение судьбы Феодулии Михайловны. А если так, то неизбежно придется признать: летописное свидетельство о том, что Михаил Всеволодич, действующий в двадцатые годы XIII в., приходится шурином Юрию Всеволодичу, оказывается ложным, а стало быть, этот черниговский князь не был сыном Всеволода Чермного. Удивляться этому обстоятельству не приходится: в книгах по истории русского летописания можно найти немало примеров того, как позднейшие переписчики в силу своего разумения "поправляли" и дополняли неясные им свидетельства находившихся в их распоряжении летописей[12]. Спутать же двух живших в одно время и имеющих одинаковые имя и отчество князей – вовсе не мудрено, тем более что о рождении второго ничего в летописях не говорится, благо отец его никогда не выходил на авансцену русской истории.

Впрочем, прежде чем сказать об отце Михаила Всеволодича, стоит присмотреться внимательнее к вышеприведенному тексту Галицко-Волынской летописи о его польском "уе" (дяде по матери). Слова "ко уеви своему в Ляхы и ко Кондратови" сами будто бы просятся перевести их так, как это сделала О.П. Лихачева: "в Ляшскую землю, к дяде своему Кондрату"[13] – особенно если знать, что Мария, жена Всеволода Чермного и мать его сына Михаила, действительно была сводной сестрой "Кондрата"-Конрада Мазовецкого, дочерью Казимира II Справедливого. Однако такой перевод при всей его привлекательности есть насилие над источником: союз "и" безжалостно отделяет "уя" от Конрада Мазовецкого, свидетельствуя все о том же: этот Михаил Всеволодич не был племянником Конрада, а стало быть, сыном Всеволода Чермного. Вклинившиеся между "уем" и мазовецким князем "Ляхы" исключают возможность ошибки, так как четко определяют территориальную принадлежность "уя", проживавшего в Польше, а не в Мазовии, которая первоначально не входила в состав собственно польских земель – точно так же, как не входили в состав Руси покоренные некогда русскими князьями Новгородская, Суздальская и прочие земли, ныне воспринимающиеся русскими.

Кем же в таком случае были родители Михаила Черниговского? Не вдаваясь здесь в исследование генеалогии польской династии Пястов, отмечу, что мать Михаила Всеволодича происходит скорее всего из силезской или великопольской ветвей этого рода: дядей его вполне могут оказать великопольский князь Владислав Одонич или силезский князь Генрих I Бородатый, но в этом случае приходится допустить, что этот польский князь умер не в 1238 г., как об этом сообщает не отличающаяся высокой точностью "Великопольская хроника"[14], а несколько позже.

Отцом же его является хорошо известный всем благодаря "Слову о полку Игореве" трубчевский князь Буй-Тур Всеволод Святославич, сын Святослава Ольговича, внук Олега Святославича.

Какие же еще доводы можно выдвинуть в пользу "трубчевского" происхождения Михаила Всеволодича? Их несколько.

1) Согласно Любецкому синодику, мать Михаила Всеволодича звали Анастасией, в то время как сына Всеволода Чермного родила Мария[15].

2) Согласно Галицко-Волынской и Воскресенской летописям, Михаил Всеволодич наряду с Даниилом Романовичем Волынским и Всеволодом Мстиславичем, сыном киевского князя, назван в числе младших князей во время киевского съезда 1223 г.[16], что косвенно говорит о 2 месте его в иерархии черниговских князей после Мстислава Святославича. Прочих князей, помимо трех старейших Мстиславов – Киевского, Галицкого и Черниговского, летописец, как известно, вообще не счел нужным упоминать. В этой связи немаловажной является подробность В.Н. Татищева Михаил Всеволодич шел на Калку "с новогородцы"[17], а это означает, что Михаил княжил в 1223 г. в Новгороде Северском, который был стольным городом младших Ольговичей. В любом случае после смерти Мстислава Святославича реальный или мифический князь Михаил Всеволодич, сын Всеволода Святославича, оказывается старейшим в Черниговской земле и получает полное право на черниговский стол.

3) Обстоятельства усобицы 1226 г. за черниговское княжение между Олегом Курским и Михаилом Всеволодичем остаются, если исходить из традиционной точки зрения, по меньшей мере странными: как Олег Святославич Курский может притязать на Чернигов при живом Михаиле Всеволодиче, если тот относится в отличие от Олега к старшим Ольговичам и старше последнего по крайней мере на 15 лет?

Для того, чтобы исправить положение, можно допустить, что Олег Курский (отчество его в тексте о событиях 1226 г. не называется) был на самом деле сыном не Святослава Игоревича, а самого Игоря Святославича, т.е. дядей Олега Святославича, упоминаемого летописью в 1228 г. в связи с замужеством его дочери за Всеволодом Константиновичем Ростовским. В этом случае Олег Игоревич действительно оказывается старейшим среди Ольговичей и получает после событий на Калке право на черниговское княжение[18].

Этому допущению противоречат по крайнем мере 2 обстоятельства: прямое свидетельство поздней Густынской летописи о смерти Олега Игоревича в 1205 г.[19] и отсутствие Олега Игоревича в перечне князей, принимающих участие на киевском съезде 1223 г. (вместо него, напоминаю, назван Михаил Всеволодич). При том, что храбрость Олега Курского особо отмечена при описании самого сражения, это означает, что в ту пору этот последний отнюдь не был вторым лицом в Черниговской земле, а таковым Олег Игоревич обязательно был бы в 1223 г., если бы оставался еще жив.

Между тем, спор Михаила и Олега за Чернигов оказывается вполне объяснимым, если понимать его как спор дяди, происходящего из младшей ветви рода (Михаил Всеволодич Черниговский), с племянником из старшей его ветви (Олег Святославич Курский). Такие споры в древнерусской истории – отнюдь не редкость, и завершались они по-разному: Изяслав Мстиславич из старшей ветви Мономаховичей успешно боролся со своим дядей Юрием Владимировичем, в то время как младший сын последнего Всеволод Большое Гнездо сумел добиться победы над своими племянниками Ярополком и Мстиславом, сыновьями старшего брата Ростислава.

4) Не получил в литературе внятного объяснения следующий эпизод истории Новгорода: в 1232 г. бежавшие из Новгорода вместе с малолетним сыном Михаила Всеволодича Ростиславом бояре Славенского конца во главе с бывшим тысяцким Борисом Негочевичем убеждают трубчевского князя Святослава в том, что тот сможет без особых трудностей изгнать из Новгорода малолетних переяславских княжичей Федора и Александра Ярославичей. Святослав Трубчевский, дойдя до новгородской волости Буйце, убеждается в беспочвенности своих надежд на вокняжение в Новгороде и 17 марта поворачивает обратно[20].

Почему этот не названный в Новгородской I летописи по отчеству князь из черниговского захолустья – а именно таким видится обычно Трубчевск – смел надеяться занять одно из самых престижных княжений? Ответ вряд ли удастся найти, если считать Михаила Всеволодича сыном Всеволода Чермного. Если же Святослав Трубчевский – брат черниговского князя Михаила Всеволодича, уже занимавшего новгородское княжение, то претензии Святослава на Новгород окажутся вполне основательными.

Вот собственно и все. В итоге – итог: на рубеже XII-XIII вв. в Черниговской земле действовало два Михаила Всеволодича: один из них, сын Всеволода Чермного, не проявив себя ничем особенным, умирает после 1206 г. После него, начиная с 1211 г., действует уже сын трубчевского князя Всеволода Святославича, который занимает после битвы на Калке по праву старейшего черниговское княжение и до последних своих дней, до рокового 20 сентября 1245 г., ведет неустанную и не всегда успешную борьбу за первенство в Русской земле.

Если же итог выразить графически, получится такая схема:

© А.В. Журавель,1996, 1998

Земная жизнь черниговского князя Михаила Всеволодича, заполненная непрерывными войнами, походами и столкновениями, закончилась трагически: вызванный в ставку хана Батыя, он отказался исполнить монгольский обычай и был за это жестоко убит.

В итоге мученическая смерть Михаила Всеволодича совершенно затмила в памяти потомков всю остальную его жизнь, так что на вопрос о том, что же выдающегося совершил в своей жизни этот князь, большинство интересующихся русской историей не смогут сказать ничего, кроме сакраментального: он погиб за веру христианскую.

Итак, смерть оказывается самым значительным событием в жизни Михаила Всеволодича, признанного русской православной церковью "святым мучеником". Между тем обращение к тексту "Жития" Михаила Черниговского вызывает очень противоречивое чувство: создается стойкое убеждение, что причиной гибели Михаила было... его упрямство, нежелание прислушаться к здравым советам и увещеваниям как монгольских вельмож (в частности, Елдеги), так и собственного племянника Бориса Васильковича Ростовского и его бояр, обещавших даже принять за него епитимью епитимью – лишь бы Михаил Всеволодович согласился исполнить обычный монгольский обряд и пройти "сквозь огонь" и поклониться "кусту и огневи и идолом их", то есть совершить то, что делали все без исключения прибывающие в Орду русские князья, например, давние противники Михаила Даниил Романович Галицкий и Ярослав Всеволодич Владимирский. А так смерть его оказывается хоть и действительно героической, но какой-то бестолковой.

То же странное чувство овладевает и при первом знакомстве с летописными сведениями о деяниях Михаила Всеволодича. Он оказывается зачинщиком длительной усобицы, опустошавшей Южную Русь с 1234 по 1238 г., то есть как раз перед монгольским нашествием; в 1239 г., будучи киевским князем, Михаил приказывает расправиться с явившимися в Киев монгольскими послами, после чего – испугавшись содеянного? – бежит из Киева в Венгрию. Помыкавшись в чужих пределах, испытав немало унижений, Михаил около 1243 г. возвращается на родину, в Черниговскую землю, и вскоре в числе прочих русских князей вызывается в Орду. Эта поездка оказывается для него роковой.

И вновь рисуется малопривлекательный образ взбалмошного, суетливого, трусоватого князя, не очень подходящего на роль героя. Однако более пристальное изучение сохранившихся источников обнаруживает ряд странностей, суть которых сводится к следующему: практически все сведения о Михаиле Всеволодиче приходится брать из летописей, составленных в землях, подвластных его врагам: Галицко-Волынской летописи, представляющей собой апологетическое жизнеописание его заклятого врага Даниила Романовича; Новгородской I летописи (с середины 30-х гг. XIII в. Новгород прочно находился в руках другого его непримиримого врага – Ярослава Всеволодича и его потомков); более поздних летописей, ведущих свое происхождение из Владимирско-Суздальской земли, после монгольского нашествия почти полностью оказавшейся в руках потомков Ярослава.

Так что рассчитывать на объективность, а тем более на правдивость летописей – нечего; необходимо, напротив, обращать особое внимание на те случаи, когда летописи нечаянно "пробалтываются" и сообщают нечто, противоречащее нарисованной ими общей картине междукняжеских взаимоотношений 20-40-х гг. XIII в.

Итоги такого исследования приводят к горькому выводу: мученичество Михаила Всеволодича, за которое он был канонизирован русской православной церковью, было отнюдь не последним и не самым жестоким. Гораздо более он пострадал от исторической памяти потомков: ему была приписана неверная родословная; год смерти его был по чисто случайным причинам был отодвинут на год позже (с 1245 на 1246 г.), так что на самом деле 750-летие со дня его гибели уже состоялось в 1995 г.; наконец, была в корне извращена его позиция в годы монгольского нашествия на Русь, так что есть основания думать, что отнюдь не упрямство и не особая приверженность христианской вере были истинными причинами гибели Михаила в ставке Батыя.

Согласно принятым в исторической литературе еще со времен В.Н. Татищева оценкам, Михаил Всеволодич является сыном Всеволода Чермного, внуком Святослава Всеволодича, правнуком Всеволода Ольговича и праправнуком Олега Святославича, то есть представителем старшей ветви Ольговичей.

Однако в ряде летописей князь Михаил прямо назван внуком Святослава Ольговича, правнуком Олега Святославича, то есть представителем младшей ветви Ольговичей, относясь таким образом к более старшему по сравнению с сыном Всеволода Чермного поколению. Р.В. Зотов, крупнейший в историографии исследователь генеалогии черниговских князей, просмотрел на сей предмет ряд летописей и родословных книг и обнаружил следующую картину: Лаврентьевская летопись трижды называет этого князя просто Михаилом Всеволодичем, а однажды "внуком Ольговым"; Никоновская летопись 7 раз называет его сыном Всеволода Чермного и 6 раз – внуком Святослава Ольговича; Воскресенская летопись знает его только как внука Святослава Ольговича, что согласуется с показанием различных родословцев. От себя добавлю, что Новгородская I летопись также называет Михаила "внуком Ольговым"[21].

Р.В. Зотов по данному поводу заключает: "Вопрос этот требует обстоятельного и подробного исследования"[22]. За миновавшее столетие ничего в этом отношении не изменилось, и историки вслед за Р.В. Зотовым продолжают держаться не обоснованного фактически, но внешне правдоподобного представления о принадлежности князя Михаила к старшей ветви Ольговичей.

Какие же доводы можно привести в пользу традиционной точки зрения? Прежде всего – несомненный факт рождения в 1179 г. у князя Всеволода Святославича и его жены Марии Казимировны сына Михаила и отсутствие данных о его смерти вплоть до известного происшествия в ставке Батыя. Сведения же указанных выше летописей и родословцев можно отвергнуть на том основании, что все это свидетельства поздних по времени источников, попросту воспроизводивших когда-то сделанную ошибку. Данные же наиболее авторитетных у отечественных источниковедов Лаврентьевской и Новгородской I летописей можно отвести под тем предлогом, что соответствующий текст в данных случаях является явно искаженным (Михаил Всеволодич и в том, и в другом варианте был не внуком Ольговым, а его либо правнуком, либо праправнуком)[23]. Сделав такой вывод, казалось бы, нет оснований подвергать сомнению вроде бы ясный путь Михаила Всеволодича к киевскому и галицкому княжениям, которых он добился в ходе вышеназванной усобицы.

Однако разбор источников приводит к заключению, что в них имеется лишь одно прямое свидетельство в пользу традиционной версии и гораздо больше прямых и косвенных данных в пользу иного взгляда на происхождение Михаила Черниговского.

Основной довод в пользу традиционного решения вопроса о происхождении Михаила заключается в следующем: в описании похода владимирского князя Юрия Всеволодича и Михаила Всеволодича на Новгород 1224 г. Новгородская I летопись и Московский свод конца XV в. говорят, что "бh бо Михаило шуринъ Юрью"[24]. И действительно, в 1211 г. владимирский князь Всеволод Юрьевич приводит "за сына своего за Георгиа невhсту ис Кыева Всеволожу дщерь Святъславича и вhнчася у святое Богородици соборные въ Володимери мhсяца априля 10"[25]. В.Н. Татищев дает в своем труде подробное описание следования невесты из Киева во Владимир, не оставляющее сомнений в том, что невеста выехала именно из Киева и что она именно дочь Всеволода Чермного[26]. А если так, то названный в летописи шурином Юрию Михаил Всеволодич действительно оказывается сыном Всеволода Чермного.

А вот аргументы против. 1) С 1179 до 1223 г., т.е. на протяжении 44 лет, о Михаиле Всеволодиче, сыне Всеволода Чермного, сведений почти нет – кроме свидетельства о его детской болезни в 1186 г., кратком княжении в Переяславле в 1206 г. и о женитьбе Михаила (какого именно?) в 1211 г. С 1223 г., когда на сцену явно выступает "мученик" Михаил, он оказывается едва ли не самым заметным действующим лицом всех происходящих на протяжении двух десятилетий событий. К тому же старший сын его Ростислав рождается только около 1224 г. Все это более соответствует представлению о существовании в ту пору двух Михаилов Всеволодичей, из которых исторической личностью был лишь второй. 2) В 1227 г. дочь Михаила Всеволодича Феодулия, 15 лет, постригается в монахини в суздальском Ризположенском монастыре. Достаточно поставить вопрос: каким образом 15-летняя дочь Михаила Всеволодича при жизни отца оказалась в монастыре и не где-нибудь, а в Суздале, отчине Юрия Всеволодича? – чтобы усомниться в том, что Михаил приходился шурином Юрию. Для того, чтобы девушка на выданье оказалась в монастыре да еще не в отчине своего отца, а на чужбине, ее должны были к этому времени уже выдать замуж. И в житии умершей около 1250 г. и канонизированной в XVI в. Евфросиньи-Феодулии Суздальской действительно говорится о том, что Феодулия была невестой суздальского князя и ушла в монастырь после того, как ее жених умер накануне свадьбы. Если не принимать во внимание явно выдуманное в XVI в. имя этого князя – Мина, правнук варяга Шимона[27], а принять за верное основное ядро агиографического сказания, то можно со значительной долей уверенности предположить следующее: в 1211 г. Михаил и Юрий женятся, и у них примерно в одно время рождаются дети; после битвы на Калке князья вступают в союз и решают обручить своих старших детей. В 1227 г. Феодулия отправляется для венчания в Суздаль, отчину своего будущего мужа (в крещении Мины?), и после его внезапной смерти постригается в тамошнем монастыре. 3) Зимой 1239-40 гг. Михаил Всеволодич, вместе с сыном Ростиславом изгнанный из Венгрии, отправляется, согласно Галицко-Волынской летописи, "ко уеви своему в Ляхы и ко Кондратови". Данные слова сами будто бы просятся перевести их так, как это сделала О.П. Лихачева: "в Ляшскую землю, к дяде своему Кондрату"[28] – особенно если знать, что Мария, жена Всеволода Чермного и мать его сына Михаила, действительно была сводной сестрой "Кондрата"-Конрада Мазовецкого, дочерью Казимира II Справедливого. Однако такой перевод при всей его привлекательности есть насилие над источником: союз "и" безжалостно отделяет "уя" от Конрада Мазовецкого, свидетельствуя все о том же: этот Михаил Всеволодич не был племянником Конрада, а стало быть, сыном Всеволода Чермного. Вклинившиеся между "уем" и мазовецким князем "Ляхы" исключают возможность ошибки, так как четко определяют территориальную принадлежность "уя", проживавшего в Польше, а не в Мазовии, которая первоначально не входила в состав собственно польских земель – точно так же, как не входили в состав Руси покоренные некогда русскими князьями Новгородская, Суздальская и прочие земли, ныне воспринимающиеся русскими.

Опуская здесь прочие возможные доводы[29], подведем итог: наш герой относился к числу младших Ольговичей и был сыном трубчевского князя Всеволода Святославича, прославленного "Словом о полку Игореве", и какой-то польской княжны, относившейся скорее всего к великопольской или силезской ветви династии Пястов. Ошибка вышеназванных летописей, приписавших Михаилу не ту родословную, является хорошим примером того, как позднейшие переписчики в силу своего разумения "поправляли" и дополняли неясные им свидетельства находившихся в их распоряжении летописей. Спутать же двух живших в одно время и имеющих одинаковые имя и отчество князей – вовсе не мудрено[30].

Теперь – о времени гибели Михаила Всеволодича. В летописях она датирована 20 (или 23) сентября 6753, 6754 и 6755 г., причем в Галицко-Волынской, Новгородской I, Софийской летописях приводится первая, в Лаврентьевской, Симеоновской, Воскресенской летописях – вторая датировка, в Устюжской и Холмогорской летописях – третья. Согласно исследованию Н.И. Серебрянского, в древней редакции пространного сказания отмечен 6753 г.[31] Папский посол Плано де Карпини, совершивший путешествие в Монголию и дважды – в марте 1246 и в мае 1247 г. – побывавший в ставке Батыя, также сообщает о "недавно" происшедшей гибели Михаила[32], что не является сколько-нибудь надежным ориентиром.

В литературе с давних времен утвердилась поздняя – 1246 г. – датировка. Если для Н.М. Карамзина выбор ее представлялся естественным: именно 6754 г. стоял в "харатейных", т.е. пергаментных списках Троицкой и Пушкинской летописей, то для современных исследователей, знающих о существовании ультрамартовского стиля, такой выбор просто не объясним. Что же “загадочного" в житийной датировке гибели Михаила – 6753 г. – увидел, например, Н.Г. Бережков[33], если сам он на большом числе примеров показал, что в случае датирования одного и того же события двумя смежными годами большая дата является сентябрьской или – чаще – ультрамартовской и потому из нее для получения современной даты должно вычитать не 5508, а 5509 лет? Данный случай является типичным примером применения ультрамартовского стиля, и нежелание исследователей это увидеть ничем иным, как простой инерцией мышления, объяснить невозможно. “Неправильный” же 6755 г., являющийся одним из примеров “десятиричного” календарного стиля, предполагающего для перевода на современное летоисчисление вычитать от древней даты 5510 лет[34], также несомненно указывает на 1245 г. Впрочем, эта ошибка – удлинение на целый год жизни Михаила Черниговского – отнюдь не является главным примером странной слепоты, уже не одно столетие преследующей отечественную историографию.

Земная и посмертная судьба Михаила Черниговского очень ярко высвечивает скользкий и из-за своей явной "непатриотичности" не популярный в литературе вопрос о позиции русских князей в пору монгольского нашествия, о том, почему Русь – в отличие, например, от маленькой Венгрии, также подвергшейся опустошительному нашествию – не смогла отстоять свою независимость от завоевателей, почему никто из живших в ту пору русских князей – ни Михаил Всеволодич, ни Юрий и Ярослав Всеволодичи Владимирские, ни Мстислав Глебович Черниговский, ни Даниил Романович Галицкий не остались в народной памяти в качестве символов борьбы с захватчиками, что таковыми оказываются не канонизированные русской православной церковью некая Авдотья Рязаночка да Евпатий Коловрат. Прежде чем непосредственно разбираться с поставленными вопросами, необходимо рассмотреть суть политических отношений на Руси накануне монгольского нашествия.

Итак, к началу XIII в. на огромной территории, называемой ныне "Киевской Русью", существовало несколько политически самостоятельных земель, которые управлялись разными ветвями рода Рюриковичей:

1) Владимирско-Суздальская земля находилась в руках сыновей и внуков Всеволода Юрьевича Большое Гнездо, из которых главную роль играли "старейший" владимирский князь Юрий и его брат Ярослав, княживший в Переяславле Залесском. Отношения между братьями были напряженными: честолюбивый Ярослав сам стремился занять великое владимирское княжение и даже устраивал заговоры против брата (например, в 1229 г.). Однако в целом Владимирско-Суздальская земля накануне монгольского нашествия жила мирной жизнью и была, пожалуй, самой сильной и самой благополучной землей в "Киевской Руси": последняя крупная усобица в ее пределах произошла в 1216 г.

2) Смоленская земля находилась в руках потомков внука Владимира Мономаха Ростислава Мстиславича и во второй половине XII – начале XIII вв. была одной из сильнейших на Руси: Ростиславичи по долгу княжили в Киеве и Новгороде; Мстислав Мстиславич Удатный некоторое время владел оказавшимся выморочным галицким княжением. Однако после страшного голода 1230-31 г., от которого в одном только Смоленске погибло 32 тысячи человек, начинается упадок Смоленской земли, от которого ей так и не удалось оправиться.

3) Волынская земля была отчиной потомков другого внука Владимира Мономаха – Изяслава Мстиславича, сыновья и внуки которого неоднократно занимали киевское и новгородское княжения. Внук Изяслава Роман Мстиславич первым объединил под своей властью Галицкую и Волынскую земли. После его смерти в 1205 г. в Галиции и на Волыни разразилась длительная усобица, в которую в 20-е гг. XIII в. втянулись сыновья Романа Даниил и Василько, которым как раз накануне монгольского нашествия удалось вновь объединить под своей властью названные земли.

4) Черниговская земля с середины XII в. практически полностью оказалась в руках потомков знаменитого Олега Святославича, которые разделились на 2 ветви старших и младших Ольговичей, потомков Всеволода и Святослава. Ольговичи были на протяжении XII – начала XIII вв. необычайно активными в борьбе за киевское и новгородское княжения, а сыновья Игоря Святославича не упустили случая вмешаться в борьбу за галицкое княжение. Впрочем, борьба эта в 1211-12 гг. завершилась неудачей: и Галич, и Киев оказались потерянными, а понесенные в ходе этих войн и поражения от монголов на Калке в 1223 г. потери оказались столь велики, что "старейшим" князем оказался Михаил Всеволодич, младший представитель младшей ветви Ольговичей. Он-то и предпринял в 30-е гг. XIII в. последнюю попытку восстановить былое величие черниговского княжеского дома.

5) В Полоцкой земле издавна княжили потомки Владимира Святославича и Рогнеды, которые после жестокого погрома, учиненного Мстиславом Великим в 20-е гг. XII в., старались не вмешиваться в общерусские дела и лишь отстоять свою самостоятельность. Однако внутренние усобицы постепенно ослабляли Полоцкую землю, из-за чего полоцкие князья не смогли противостоять постепенному проникновению немецких крестоносцев в подвластные им Ливонию и Латгалию.

6)Муромо-Рязанская земля управлялась потомками внука Ярослава Мудрого Ярослава Святославича и во времена Всеволода Большое Гнездо была окончательно подчинена владимирским князьям и не могла проводить какой-либо самостоятельной политики.

7) В Галицкой земле в конце XII в. пресеклась княжеская династия потомков внука Ярослава Мудрого Ростислава Владимировича, что стало причиной длящейся несколько десятилетий усобицы, в которую включились практически все родственники последних галицких князей Ярослава Осмомысла и его сына Владимира, а именно: венгры, поляки, волынские, смоленские, черниговские князья и даже все тот Ярослав Всеволодич, в 1206 г. едва не занявший галицкий стол. Усобица расколола на враждующие группировки галицкое общество, что привело к тому, что каждый очередной князь, занимавший галицкое княжение, вынужден был бороться с очередным заговором галицких бояр и чувствовал себя в Галиче весьма непрочно. В 30-е гг. XIII в. борьба за Галич разгорелась между Даниилом Романовичем и Михаилом Всеволодичем.

8) Новгородская земля издавна претендовала на второе после Киева место в "Киевской Руси", что сослужило ей дурную службу: как и в Киеве, в Новгороде не утвердилась какая-либо самостоятельная княжеская династия, что привело к тому, что новгородская знать оказалась расколотой на группировки, ориентирующиеся на разные ветви рода Рюриковичей, которые вели неустанную борьбу за новгородское княжение. В первой трети XIII в. четко выявилось превосходство владимирско-суздальских князей: Михаил Всеволодич был последним князем из иных земель, кому удавалось дважды ненадолго сесть на новгородское княжение в 1224 и 1227 гг., но и это произошло благодаря поддержке Юрия Владимирского, не желавшего уступать Новгород брату Ярославу[35].

9) Киев со второй половины XI в. стал яблоком раздора среди потомков Ярослава Мудрого, что за полтора века привело к упадку Киевской земли: в конце XII в. ее начали делить между собой сильнейшие Рюриковичи, каждый из которых претендовал хотя бы на "часть Русской земли", но был отнюдь не прочь захватить ее всю целиком. В конце XII – начале XIII вв. борьбу за Киев вели главным образом Ростиславичи и Ольговичи. В 1212 г. в результате похода Мстислава Удатного на Киев и Чернигов и гибели Всеволода Чермного, Киев вплоть до 1235 г. находился в руках смоленских князей – сначала Мстислава Романовича, а затем Владимира Рюриковича. В 1234 г. началась последняя схватка за Киев, в которой участвовали, с одной стороны, Михаил Всеволодич в союзе с сыном Мстислава Романовича Изяславом, а с другой стороны, Владимир Рюрикович и Даниил Романович. В 1235 г. в усобицу не преминул ввязаться неутомимый переяславский князь Ярослав, которому Новгорода показалось, видимо, мало.

Итак, подведем итог. Накануне нашествия на Руси было 4 сильнейших земли – Владимирско-Суздальская, Смоленская, Волынская и Черниговская, каждая из которых могла при благоприятных условиях осуществить объединение под своей властью всех русских земель, но в рассматриваемое время не имела на это достаточно сил, что, впрочем, заведомо не было известно никому и что можно было определить лишь на поле брани.

Помимо чисто военного пути разрешения противоречия существовала возможность договориться. Для XIII в. известно 2 попытки достичь такого соглашения. О первой известно из книги В.Н. Татищева: согласно его данным, в начале 1204 г. галицко-волынский князь Роман Мстиславич обратился к русским князьям с предложением: впредь после смерти киевского князя Рюрика Ростиславича избирать нового великого князя на съезде 6 князей – суздальского, галицкого, черниговского, смоленского, полоцкого и рязанского – наподобие того, как это делается в германской Священной Римской империи[36]. Предложение Романа однако не встретило поддержки князей. Вторая попытка была сделана в 1223 г. перед лицом монгольского нашествия: в совместный поход на помощь половцам выступили галицкие, волынские, смоленские, киевские, черниговские, ростовские войска (впрочем, опоздавшие с выступлением). Однако этот последний общерусский поход из неспособности "старейших" князей[37] договориться привел к бесславному поражению на Калке и дискредитировал в глазах следующего поколения князей такой способ разрешения противоречий. Они решили сделать ставку на силу – вероятно, прежде всего на ту, что чувствовали в себе.

Наиболее заметными из них были уже известная нам "троица" – Михаил Всеволодич Черниговский, Даниил Романович Галицкий, Ярослав Всеволодич Переяславский. Стоит обратить внимание, что каждый из них имел основания считать свое положение не достойным себя: Михаил Всеволодич не мог мириться с последствиями поражения 1212 г., отодвинувшим Ольговичей на вторые роли в общерусских делах (что прежде всего выражалось в утрате контроля над Киевом и Новгородом); Даниил Романович, с детства испытавший немало унижений от венгров, поляков, галицких и волынских бояр, наверняка хотел добиться могущества отца, державшего в конце жизни в своих руках Галич, Волынь и по существу Киев; Ярослав Всеволодич явно тяготился обязанностью повиноваться своему старшему брату и в качестве компенсации за это стремился овладеть Новгородом, Киевом – вообще, всем, чем можно – и вынуждал Юрия Владимирского не препятствовать его амбициям. То есть компромисс между названными князьями был вряд ли достижим, все толкало их на жестокое единоборство, которое, разумеется, не сулило Русской земле ничего, кроме ослабления накануне нашествия: это дружно отмечают все без исключения историки в числе главных причин возникновения "монголо-татарского ига".

И здесь можно горько сожалеть о том, что эти русские князья (так же как и их предшественники) не умели "зреть сквозь целое столетье", что они не вняли примеру Андрея Боголюбского, за полвека до них сумевшего отказаться от борьбы за Киев и принявшегося укреплять силу своей – Владимирско-Суздальской – земли, что они вместо того, чтобы поднять значение своих столиц – Смоленска, Чернигова, Владимира Волынского – стремились любой ценой овладеть чужими им Киевом, Новгородом, Галичем. Однако сожаления по поводу обескровливания сил Руси накануне нашествия отнюдь не помогают понять, почему завоевание Руси оказалось столь успешным для монголов, почему воинственные русские князья не проявили этого своего качества в борьбе с завоевателями.

Ведь самым, пожалуй, удивительным во всей этой истории является то, что ни один из названных князей в пору нашествия вообще не вел никакой борьбы с завоевателями. Почему? Вот с этим стоит разобраться.

Теперь наступило время от оценочных рассуждений перейти к фактам истории Руси 1234-1245 гг.[38]

Итак, усобица 1234 г. началась с того, что сын Мстислава Романовича Изяслав[39], вероятно, посчитавший себя обделенным волостями, полученными от дяди, киевского князя Владимира Рюриковича (точно об этом ничего не известно, но такова обычная причина такого рода усобиц), заключил союзный договор с Михаилом Всеволодичем и вместе с ним осадил Киев. На помощь киевскому князю поспешили галицкие войска во главе с Даниилом Романовичем. Это заставило Михаила отступить к Чернигову, а Изяслава – по давнему обычаю русских князей – отправиться за помощью к половцам. Тем временем галицкие и киевские войска осаждают Чернигов. После ожесточенных боев Михаилу хитростью удается разбить противников и вынудить их начать отступление к Киеву. На помощь Михаилу идут половцы во главе с Изяславом Мстиславичем. В сражении под Торцким черниговско-половецкое войско добивается победы, и Владимир Рюрикович попадает в плен к половцам. Изяслав садится княжить в Киеве, а Михаил преследует бежавшего с поля боя Даниила и благодаря поддержке галицких бояр, в очередной раз изменивших своему князю, беспре пятственно занимает Галич. Даниил остается княжить на Волыни.

В начале 1235 г. в дело вмешивается Ярослав Всеволодич, который изгоняет из Киева Изяслава Мстиславича, однако вскоре заключает с ним договор, согласно которому Изяслав возвращается на киевский стол, но обязуется самостоятельно выкупить Владимира Рюриковича у половцев и посадить его на княжение в Смоленск. Изяслав взыскивает требуемую сумму с "немецких", т.е. иноземных купцов и освобождает Владимира из плена. Тот в ответ, собрав силы, изгоняет племянника из Киева и вновь занимает киевское княжение. Михаил Всеволодич пытается оказать помощь своему союзнику, однако Владимиру при поддержке Даниила удается отразить наступление галицких войск. Осенью 1235 г. Даниил признает себя вассалом нового венгерского короля Белы IV и при его помощи неудачно пытается отвоевать Галич. В 1236 г. в результате каких-то причин Владимир Рюрикович уступает киевское княжение Ярославу Всеволодичу, а сам отправляется княжить в Смоленск. В ответ на это Михаил Всеволодич, оставив в Галиче своего сына Ростислава, наступает на Киев и заставляет Ярослава бежать оттуда. В итоге киевское княжение достается Михаилу. В 1237 г. Даниилу Романовичу удается воспользоваться новой изменой галичан и, узнав об уходе Ростислава в поход на Литву, хитростью овладеть Галичем. Ростислав по всей видимости возвращается к отцу в Киев или же направляется в Венгрию ко двору короля Белы IV.

Зимой 1238 г., монгольские войска, разгромив Рязанскую землю, вторгаются в пределы Владимирско-Суздальской земли. Юрий Всеволодович, оставив во Владимире семью, отправляется на соединение с войсками своих братьев, однако Ярослав и Иван Стародубский, контролировавшие вместе не менее, чем половиной сил всей Владимирско-Суздальской земли – на помощь ему так и не подходят. В итоге Юрий вынужден был отступить за Волгу и 4 марта погиб при загадочных обстоятельствах на р. Сити: в сражении с войсками Бурундая он был обезглавлен, что делает возможным предположение о том, что он пал от руки своих. О действиях Ярослава во время нашествия летописи ничего не сообщают, лишь Никоновская летопись упоминает, что после ухода татар Ярослав вернулся в разоренный Владимир из Новгорода[40]. Тем самым приходится констатировать, что этот предприимчивый князь счел за лучшее тихо пересидеть нашествие в безопасном месте. После же гибели старшего брата он стал на законных основаниях великим князем Владимирским. Отметим также, что примерно в то время Михаил Всеволодич заключает договор о браке своего сына Ростислава на дочери венгерского короля Белы IV Анне.

3 марта 1239 г. монголы штурмом захватывают Переяславль Русский, который со времен Всеволода Большое Гнездо был подвластен владимирским князьям. Осенью этого же года монголы вторгаются в Черниговскую землю, в которой в ту пору княжил Мстислав Глебович, и 18 октября после ожесточенного сражения берут Чернигов и расправляются с его жителями. Мстиславу Глебовичу удается спастись. Оказывал ли находящийся в Киеве Михаил Всеволодич поддержку Черниговской земле – неизвестно; скорее всего нет, поскольку Мстислав Глебович во время усобицы 1234 г. воевал на стороне его врагов и, вероятно, получил черниговское княжение при помощи Ярослава Всеволодича в 1235-1236 гг.

И здесь начинается самое интересное. Софийская I и Новгородская IV летописи помещают здесь схожие между собой тексты, которые в исторической литературе либо просто игнорируются ("этого нет в самых ранних летописях!"), либо отвергаются по принципу "этого не может быть, потому что не может быть никогда"[41].

Софийская I летопись гласит: "И градъ [Чернигов] взяша и запалиша огнем, а епискупа [Порфирия] оставиша жива и ведоша и въ Глуховъ. А оттоле приидоша к Киеву съ миромъ и смирившеся съ Мьстиславомъ и Володимеромъ и съ Данииломъ". Новгородская IV летопись вторит: "и ведоша его [Порфирия] въ Глуховъ и паки пустиша, и оттуда придоша съ миромъ Киеву, смирившеся с Мстиславомъ и съ Володимеромъ и съ Данииломъ"[42].

Итак, монголы предлагают русским князьям мир. Что ж тут такого невероятного? Разумеется, платой за этот мир может лишь добровольное признание власти монголов и уплата им дани. И тут обнаруживается довольно неприятный для достоинства русского человека факт: три русских князя – а именно, Мстислав Глебович Черниговский, Владимир Рюрикович Смоленский и Даниил Романович Галицкий добровольно, а двое последних даже без борьбы признают власть завоевателей.

Но здесь обнаруживается и другое: киевский князь Михаил Всеволодич отказался это сделать! Дальнейшие действия монголов, описанные во всех летописях, подтверждают это: к Киеву движется тумен во главе с Менгу, который становится лагерем у Песочного, на другом берегу Днепра, напротив Киева, и повторно шлет к Михаилу послов. Что именно требовал Менгу, "хотя прелестити их", – неизвестно, но киевляне то ли по приказу Михаила расправились с послами, то ли просто "не послушаша" их[43]. После этого завоеватели, не решившись малыми силами штурмовать Киев, опустошают его окрестности и уходят в Половецкую степь. Далее в летописях следует странное, совершенно не мотивированное сообщение о том, что Михаил вместе со своими домашними бежал "перед Татары" в Венгрию, заставляющее предполагать, что либо оно является ложным, либо Михаил был отчаянным трусом и притом психически больным человеком, не способным ясно оценивать последствия своих поступков. Вся предыдущая деятельность Михаила, вполне здравая и адекватная возникающим ситуациям, не позволяет согласиться с этим, а значит, делает более вероятным вывод о том, что его в данном случае злостно оболгали.

Тем не менее бегство Михаила из Киева в Венгрию действительно произошло в конце 1239 или в начале 1240 г. Причина этого такова, что историки обычно предпочитают ее вообще не замечать. Тем не менее вот какие события непосредственно следуют – или развиваются параллельно – за монгольским посольством к Михаилу.

В том же 1239 г. – в Смоленске? – умирает Владимир Рюрикович. Воспользовавшись этим, литовцы во главе с Эрдвилом захватывают Смоленск[44]. На помощь смолянам из недавно разоренной монголами Владимирской земли выступает Ярослав Всеволодич "и Литву победи, а князя ихъ изыма. Смолняны же урядивъ, посади у нихъ князя Всеволода Мстиславича на столе, внука Романова Ростиславича, а самъ со множествомь полона и съ великою честью прииде во своя". Однако данному известию предшествует в ряде летописей сообщение о том, что "Ярослав иде къ Каменцу, а градъ взя, а княгиню Михаилову со множествомъ полона приведе въсвояси"[45]. Галицко-Волынская летопись уточняет, что Ярослав отослал жену Михаила Елену Романовну к ее сводным братьям – Даниилу и Василию Романовичам[46]. Именно в это время, вероятно, в Киеве садится на княжение Ростислав Мстиславич, сын Мстислава Романовича (или Давыдовича?), которого, впрочем, вскоре изгоняют братья Романовичи и сажают в Киеве своего воеводу Дмитра.

Данные сообщения нуждаются в комментарии, ибо подаются в летописях настолько обрывочно и невнятно, что, строго говоря, нет твердых оснований утверждать, что походы Ярослава к Смоленску и к Каменцу согласованы по времени. Более того, они в летописях разделены рассказом о падении Переяславля и Чернигова, а иногда и прочими малозначимыми известиями, причем сообщение о послах Менгу к Михаилу дается еще позже, под 6748 г., в качестве преамбулы к истории взятия "татарами" Киева. Именно из такой подачи материала получается, что "Михаил бhжа... передъ Татары во Угры"[47], а Ярослав Всеволодич, совершивший непосредственно перед этим огромный переход из Владимирской в Киевскую землю – Каменец расположен на границе Киевской и Волынской земель на р. Хоморе, оказывается к этому как бы не причастным. Тем самым скрывается факт удивительной согласованности действий Ярослава, за год до этого предавшего – если называть вещи своими именами – своего старшего брата, с желаниями монголов: едва только объявился на Руси князь, посмевший открыто проявить непокорность завоевателям, как среди русских князей тут же находится тот, который идет войной на "бунтовщика" и изгоняет из его стольного города. Разумеется, нет никаких прямых данных о том, что Ярослав действовал так по воле монголов, но предполагать это вполне возможно.

Во всяком случае, захват Ярославом Михаиловой жены трудно воспринимать иначе, как итог преследования, именно так понимает летописный текст А.А. Горский[48]. Между тем Никоновская летопись прямо сообщает, что после бегства Михаила из Киева “гнаша бо ся за нимъ Татарове и не постигоша его и, много пленивъ, Менгукакъ иде со многимъ полономъ к царю Батыю”[49]. А если так, не был ли Ярослав одним из тех “татар”, от которых вынужден был спасаться Михаил?

Не потому ли неизвестный автор “Слова о погибели Русскыя земли” так странно, явно нарушая правила этикета, назвал Ярослава “нынешним”, а его погибшего в бою брата Юрия – “князем владимирским”[50], желая тем самым подчеркнуть, что не признает Ярослава законным владимирским князем? И не потому ли обрывается дошедший до нас текст “Слова” на словах о “нынешнем” Ярославе и Юрии, что дальше автор и рассказывал о подлинных деяниях “нынешнего” Ярослава? Правда об основоположнике династии, правившей Владимирской, а затем Московской Русью в течение последующих 350 лет была крайне неудобна для власть предержащих...

Дальнейшие события разворачиваются так: примерно зимой 1239-40 гг. венгерский король Бела IV отказывается выдать свою дочь замуж за Ростислава Михайловича и изгоняет его и Михаила из Венгрии. Михаил отправляется в Польшу – сначала к своему "ую", а затем к своему бывшему союзнику Конраду Мазовецкому, однако и там не находит понимания. Тогда ему не остается ничего иного, как обратиться с повинной к Даниилу Романовичу, в руках которого находится жена Михаила. Даниил Романович принимает Михаила и Ростислава, обещая первому в княжение Киев, а второму – Луцк. При этом галицкий летописец не упускает случая уязвить Михаила, утверждая, что тот, опасаясь татар, от Киева отказался. Затем Даниил Романович отправляется в Венгрию для переговоров о женитьбе его сына Льва на дочери Белы IV Констанции и возвращается на Русь только после того, как вся Галицко-Волынская земля, включая подвластный ему Киев, была полностью разгромлена "татарами". При этом Даниил, увидев у Синеволодского монастыря множество спасающихся от погрома беженцев, поворачивает назад в Венгрию. Галицко-Волынская летопись скромно умалчивает также о действиях во время нашествия другого Романовича, но последующие известия о его пребывании в Польше заставляют думать, что поведение Василька было столь же "достойным", что и поведение его старшего брата.

Галицкая-Волынская летопись наивно пытается скрыть трусость своих князей, объясняя случившееся быстротой натиска завоевателей, так что Даниил будто бы ничего не знал о нашествии, изображая осаду Киева скоротечной, но предусмотрительно опуская дату падения "матери городов русских". Дата же, имеющаяся в Лаврентьевской летописи – Николин день, т.е. 6 декабря[51], решительно противоречит источникам псковского и смоленского происхождения (летописям Авраамки, Супрасльской, Псковской 3), которые сообщают совсем иное: "приидоша татарове къ Киеву сентября 5 и стояша подъ Киевомъ 10 недель и 4 дни и едва взяша и ноября 19, в понедельникъ"[52]. Последняя датировка, точно указывающая день недели, выглядит гораздо достовернее "лаврентьевской", но из-за привычки исследователей к апологетическому изображению Даниила Романовича не принимается обычно во внимание, ибо делает "необъяснимой" его задержку в Венгрии (или даже отъезд туда) перед лицом нашествия. Но почему же тогда историки доверяют точным датировкам падения Переяславля и Чернигова, также сохранившимся только в Псковских летописях?

Словом, есть основания полагать, что не столько мощь монголов и обескровленность русских земель сделали возможным возникновение "монголо-татарского ига", сколько отсутствие политической воли русских князей к сопротивлению, предпочевших ценой предательства сохранить и даже приумножить свою власть на Руси. В пользу этого говорит то, что "процветающая" Владимирско-Суздальская Русь была покорена столь же быстро, что и "обескровленная" Южная Русь. Об этом говорят действия Ярослава, в 1239 г. собравшего в разоренной "татарами" земле достаточно сильную рать, совершившую 1000-километровый победоносный поход в Смоленскую и Киевскую земли. Почему эти силы Ярослав направил не против "татар", а против их единственного противника?

Известно, что события, свершающиеся в переломную эпоху, вносят глубокий отпечаток на всю последующую историю, создают ту самую "чужую колею", выбраться из которой так тяжело потомкам. Не потому ли только через полтора века после подчинения "татарам" Русь стала предпринимать первые серьезные попытки добиться независимости от Орды? Не потому ли несмотря на неоднократные жестокие усобицы, раздиравшие Орду в XIII-XIV вв., русские князья даже и не предпринимали попыток объединиться для борьбы с "татарами"? Не потому ли и русской православной церкви нужны были в ту пору для канонизации вовсе не "воины", а "мученики"[53]? Не потому ли почти единственный в ту пору "воин" Михаил Всеволодович оказался "мучеником"? И нам остается сейчас пересказать историю его "мученичества".

Итак, примерно в 1241 г. Михаил Всеволодич возвращается в опустошенный "татарами" Киев и около 2 лет живет на острове неподалеку от города. В 1243 г. его сын Ростислав все же женится на дочери венгерского короля, и Михаил по такому случаю выезжает в Венгрию. В его отсутствие в Киеве садится воевода Ярослава Всеволодича, что вынуждает Михаила по возвращении на родину отправиться в Чернигов, где он проводит последние 2 года своей жизни. В 1245 г. его в числе прочих русских князей хан Батый вызывает в Орду, и Михаил Всеволодич, не имеющий в ту пору, вероятно, ни душевных, ни материальных сил для борьбы с "татарами", отправляется в Сарай.

Обстоятельства гибели его в общем-то сходно описывают "Житие" и Плано де Карпини, но свидетельства последнего для нас даже более интересны, поскольку папский посол не имел никакой личной заинтересованности в русских делах.

В главе о богопочитании "татар", он рассказывает о монгольском обычае в полдень поклоняться идолу императора, о том, что этому идолу они "заставляют поклоняться некоторых знатных лиц, которые им подчинены. Отсюда недавно случилось, что Михаила, который был одним из великих князей Русских, ... они заставили раньше пройти между двух огней; после они сказали ему, чтобы он поклонился на полдень Чингис-хану. Тот ответил, что охотно поклонится Батыю и даже его рабам, но не поклонится изображению мертвого человека, так как христианам этого делать не подобает. И, после неоднократного указания ему поклониться и его нежелания, вышеупомянутый князь передал ему через сына Ярослава, что он будет убит, если не поклонится. Тот ответил, что лучше желает умереть, чем сделать то, что не подобает. И Батый послал одного телохранителя, который бил его пяткой в живот против сердца так долго, пока тот не скончался. Тогда один из его воинов, который стоял тут же, ободрял его: "Будь тверд, так как эта мука не долго для тебя продолжится, и тотчас воспоследует вечное веселие". После этого ему отрезали голову ножом, и у вышеупомянутого воина голова также была отнята ножом"[54].

"Житие" утверждает, что Михаил отказался проходить между огнями, а также называет имена других действующих лиц трагедии: вместо сына Ярослава говорит о племяннике Михаила Борисе Васильковиче Ростовском, "телохранитель" именуется Елдегой, "воин Михаила" – боярином Федором, а отрезавший голову Михаилу – отрекшимся от христианства Доманом (путивльцем, согласно Галицко-Волынской летописи)[55].

Самым же существенным дополнением Плано де Карпини являются слова его о том, как "татары" заключают мир с людьми: некоторые пришедшие к ним "государи" "не получают никакого должного почета, а считаются наряду с прочими презренными личностями, и им надлежит подносить великие дары как вождям, так и их женам...; мало того, все вообще, даже и сами рабы, просят у них даров с великою надоедливостью... Для некоторых также они находят случай, чтобы убить их, как это было сделано с Михаилом...[курсив мой – А.Ж.]"[56]. То есть, по данным папского посла, сами "татары" искали повода расправиться с Михаилом Всеволодичем и потому всячески унижали его описанными выше способами, что и вынудило его занять твердую позицию и предпочесть смерть унижениям. Так победители рассчитались с русским князем, посмевшим в свое время оказать им сопротивление. Словом, дали урок всем прочим на будущее.

Нам же спустя 751 год после его героической гибели стоит из этого извлечь совсем другой урок и помянуть Михаила Всеволодича не как мученика, но как воина. И сделать это 27 сентября, ибо именно этот день по григорианскому календарю соответствует для XIII в. юлианскому 20 сентября, дню гибели Михаила, а вовсе не отмечаемый церковью день 3 октября[57].

[1] Dimnik M. Mikhail, Prince of Chernigov and Great Prince of Kiev.1224-1246. Toronto, 1981.

[2] Зотов Р.В. О черниговских князьях по Любецкому синодику и о Черниговском княжестве в Татарское время. СПб., 1892.

[3] ПСРЛ. Т.I. М., 1962. Стб.509.

[4] Там же. Т.III. CПб., 1841. С. 41.

[5] Зотов Р.В. О черниговских князьях… С. 67-68.

[6] Между тем аналогичное искажение первоначального текста в двух разных летописях говорит уже не о случайности, а о сознательном его редактировании и косвенно подтверждает правильность чтения, сохраненного более поздними летописями.

[7] ПСРЛ. Т.25. М., 1949. С.121; Т. 3. С. 41; Т.7. Спб.,1856. С. 133.

[8] Там же. Т. 25. C. 108; Т. 7. C.117.

[9] Татищев В.Н. История Российская. Т.III. М., 1963. С. 185.

[10] Род этого Мины Ивановича якобы "влечашеся от Варяг, от Шимона князя Африкановича. Африкан же бе брат Якуна слепого, юже от Златыя Орды. Род же их от Клавдия Кесаря Римского, от того убо корени род Суждальских князей". Сия небылица XVI в., свидетельствующая лишь о обычном для того времени стремлении некоего боярского рода (потомков боярина Мины) "облагородить" свое происхождение, иногда воспринимается историками всерьез (Янин В.Л. Актовые печати Древней Руси X-XV вв. Т.I. М., 1970. С.144, 145; Молчанов А.А. История древнерусского боярства в генеалогических источниках (Ростовско-суздальские и московские тысяцкие Шимоновичи-Протасьевичи в XI-XIV вв.) // Восточная Европа в древности и средневековье. Проблемы источниковедения. М., 1990), хотя не имеет под собой ровно никакой более серьезной документальной основы. Неужели черниговский великий князь, Рюрикович и, как мы увидим далее, по женской линии Пяст, не мог найти для своей старшей дочери более достойную партию? Отмечу, что в разговоре на эту тему в 1997 г. В.Л. Янин вовсе не стал настаивать на этом давнем своем предположении.

[11] Умолчание в летописях об этом сыне Юрия Всеволодича не может считаться серьезным доводом против, поскольку в них ничего не говорится и о времени рождения прочих сыновей Юрия, а младший Мстислав вообще упоминается лишь дважды – в связи с женитьбой в 1237 г. и осадой Владимира татарами зимой следующего 1238 г.

[12] Вспомним знаменитую оговорку монаха Лаврентия: "Оже ся гдh буду описалъ, или переписалъ или не дописалъ, чтите исправливая Бога дhля, а не клените, зане же книги ветшаны, а умъ молодъ не дошел" (ПСРЛ. Т.1. Стб. 488). В данном случае утверждение Лаврентьевской и Новгородской I летописей является ничем иным, как неудачной попыткой позднейших переписчиков объяснить происхождение союза черниговского и владимирского князей: обоснование ему они увидели в свидетельстве о женитьбе Юрия Всеволодича на дочери Всеволода Чермного и в соответствии со своей догадкой "подправили" родословную Михаила Всеволодича.

[13] Там же. Т. 2. М., 1962. Стб. 783; Памятники литературы Древней Руси. XIII век. М., 1981. С. 294-295.

[14] "Великопольская хроника" в той же главе 67 вместе с сообщением о смерти Генриха Бородатого говорит о вторжении в 1238 г. татар в Венгрию, хотя на деле это случилось в 1241 г. ("Великая хроника" о Польше, Руси и их соседях XI-XIII вв. М., 1987. С. 152).

[15] Зотов Р.В. О черниговских князьях... С.67-68.

[16] ПСРЛ. Т. 2. Cтб. 741; Т. 7. C.130.

[17] Татищев В.Н. История Российская. Т.III. С. 215.

[18] В.Н. Татищев так и делает: он прямо называет Олега Игоревичем, но цветистый текст, который историк вкладывает уста митрополита Кирилла, достаточно явно обнаруживает тенденцию – стремление В.Н. Татищева устранить замеченную им в источниках несообразность (Там же. С. 220). В.Н. Татищев пропускает при этом отмеченную выше "мелочь", свидетельствующую о княжении Михаила Всеволодича в Новгороде Северском, а также почему-то не задается вопросом: отчего же старейший среди младших Ольговичей Олег Игоревич княжит в далеком Курске, а не по праву ему полагающемся Новгороде Северском?

[19] ПСРЛ. Т.2. СПб., 1843. C. 329.

[20] Новгородская I летопись старшего и младшего изводов. М.;Л., 1950. С.280.

[21] Зотов Р.В. О черниговских князьях по Любецкому синодику и о Черниговском княжестве в Татарское время. СПб., 1892; ПСРЛ. Т.1. М.,1962. Стб. 509; Т.3. CПб., 1841. С.41.

[22] Зотов Р.В. О черниговских князьях… С. 67-68.

[23] Между тем аналогичное искажение первоначального текста в двух разных летописях говорит уже не о случайности, а о сознательном его редактировании и косвенно подтверждает правильность чтения, сохраненного более поздними летописями.

[24] ПСРЛ. Т.25. М.,1949. С.121; Т. 3. С. 41; Т. 7. Спб.,1856. С. 133.

[25] Там же. Т. 25. C. 108; Т. 7. C.117.

[26] Татищев В.Н. История Российская. Т.III. М., 1963. С. 185.

[27] Георгиевский В. Суздальский Ризоположенский женский монастырь. Владимир, 1900; Зотов Р.В. О черниговских князьях... С. 286; Хорошев А.С. Политическая история русской канонизации (XI-XVI вв.). М.,1986. С.161-162.

Умолчание в летописях об этом сыне Юрия Всеволодича не может считаться серьезным доводом против, поскольку в них ничего не говорится и о времени рождения прочих сыновей Юрия, а младший Мстислав вообще упоминается лишь дважды – в связи со женитьбой в 1237 г. и осадой Владимира татарами зимой следующего 1238 г.

[28] Там же. Т.2. М.,1962. Стб.783; Памятники литературы Древней Руси. XIII век. М., 1981. С. 294-295.

[29] Подробнее см.: Журавель А.В. О происхождении Михаила Всеволодича Черниговского.

[30] Вспомним знаменитую оговорку монаха Лаврентия: " Оже ся гдh буду описалъ, или переписалъ или не дописалъ, чтите исправливая Бога дhля, а не клените, зане же книги ветшаны, а умъ молодъ не дошел" (ПСРЛ. Т.I. Стб. 488).

В данном случае утверждение Лаврентьевской и Новгородской I летописей является ничем иным, как неудачной попыткой позднейших переписчиков объяснить происхождение союза черниговского и владимирского князей: обоснование ему они увидели в свидетельстве о женитьбе Юрия Всеволодича на дочери Всеволода Чермного и в соответствии со своей догадкой "подправили" родословную Михаила Всеволодича.

[31] Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития. М., 1915. С. 58, 115.

[32] Плано де Карпини И. История Монгалов. Рубрук В. Путешествие в восточные страны. СПб., 1911. С. 8.

[33] Бережков Н.Г. Хронология русского летописания. М.,1963. С.112.

[34] См.: Журавель А.В. Лунно-солнечный календарь на Руси: новый подход к изучению

[35] Так, по данным В.Н. Татищева, думал в 1229 г. смущаемый "клеветниками" Ярослав (Татищев В.Н. История Российская. Т.III. С.224).

[36] Там же. С.169. Не так давно А.П. Толочко дал развернутое обоснование давнего мнения о том, что "проект Романа Мстиславича" был фальсификацией XVIII в. (Толочко А.П Конституционный проект Романа Мстиславича 1203 г.: Опыт источниковедческого исследования. // Древнейшие государства Восточной Европы. 1995. М., 1997). Однако ему, по моему мнению, в лучшем случае удалось показать возможность, но не действительность такой версии.

[37] Трех Мстиславов – Мстислава Мстиславича Галицкого, Мстислава Романовича Киевского и Мстислава Святославича Черниговского.

[38] Хронология 1234-1238 г., из-за отсутствия полных дат, позволяющих давать однозначное толкование, требует отдельного исследования, и потому обоснование предлагаемой здесь трактовки приходится опустить.

[39] Н.М. Карамзин ввел в научный оборот представление о том, что этот Изяслав был сыном северского князя Владимира Игоревича на том основании, что в ранних летописях отчество его не упоминается, а " по обстоятельствам" (?), т.е. чисто логически, союз черниговского князя со смоленским казался ему невероятным (Карамзин Н.М. История государства Российского. Т.II-III. М.: Наука, 1991. С. 635). Именно такая умозрительная трактовка, противоречащая прямым указа ниям многих летописей (См: ПСРЛ. Т.4. СПб., 1848. С.214; Т.5. СПб., 1851. С.210; Т.10. М., 1965. C. 104; T.25. C.126), и выставляет Михаила Всеволодича главным виновником данной усобицы, пытавшимся захватить киевский стол.

Недавно А.А. Горский предложил новую версию, по которой Изяслав оказывается сыном Мстислава Удатного (Горский А.А. Русские земли в XIII-XIV веках. Пути политического развития. М., 1996. С..14-17). Не вдаваясь здесь в полемику, укажу главную слабость такой точки зрения: претензии сына Мстислава Удатного на Киев невероятны в силу принципа старейшинства – среди Ростиславичей было в живых слишком много представителей более “старых” ветвей рода, нежели потомки младшего из сыновей Ростислава Мстиславича, основателя смоленской династии, – Романовичи, Давыдовичи, Рюриковичи. Если сам Мстислав Удатный после поражения на Калке в 1223 г., по выражению тех лет, не “искал киевского стола под” Владимиром Рюриковичем, как это мог делать десятилетие спустя его сын?

[40] А.А. Горский полагает, что Ярослав княжил в Киеве вплоть до монгольского нашествия на Владимирско-Суздальскую землю в 1238 г., что объяснает, по его мнению, отсутствие сведений о нем во время погрома (Горский А.А. Проблемы изучения “Слова о погибели Рускыя земли” // ТОДРЛ. Т.43, Л.,1990. С. 30-32). Об этом действительно говорит Воскресенская летопись ("Ярославъ же... пришед изъ Киева, седе на столе въ Володимери" (ПСРЛ. Т. 7. С.144)), однако чуть ранее она, противореча сама себя, но согласуясь со всеми прочими летописями, рассказывает о том, как его брат Юрий выехал из Владимира собирать войска на Волгу "и ста на Сите станомъ, ждучи къ себе брата Ярослава и Святослава съ полкы" (Там же. С.140). Выезжать на северо-запад, к Волге, в сторону Переяславля Залесского, где княжил Ярослав, и ждать от того подкреплений было бы совершенно бессмысленно, если бы он и вправду княжил в Киеве. То есть вышеприведенное утверждение, на которое опирается А.А. Горский, есть всего лишь догадка позднего летописца.

Галицкая летопись же сообщает о том, что Ярослав “не мога держати” Киев, что исключает версию о добровольности ухода Ярослава из Киева. Слова эти звучат после описания действий Даниила Романовича против крестоносцев и его несостоявшегося похода в Австрию, которые, по оценке В.Т. Пашуто, относились к 1237 г. (Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968. С.237). Если такая датировка верна, то и вокняжение Михаила Черниговского в Киеве также произошло в 1237 г.

[41] В новейшей литературе первым об их существовании вспомнил и поверил им канадский историк М. Димник (Dimnik M. Mikhail, Prince of Chernigov and Great Prince of Kiev. 1224-1246. Toronto, 1981. Р. 93-94).

[42] ПСРЛ. Т.5. С. 219; Т.4. .223.

[43] Там же. Т.2. Стб. 782; Т. 5. С. 175, 182; Т. 7I. 144. Возможно, киевляне убили одно из посольств и не "послушали" другое. М.М. Щербатов, ссылаясь на не изданные до сих пор летописи, излагает следующую версию: хан Менгу "как получил от него ответ, что он ни покориться ниже в союз вступить с Татарами хочет, тогда вторичное посольство послано было от Менгукана в Киев требовать свидания с князем Михаилом. Намерение воеводы татарского состояло, во время сего свидания князя Михаила пленив умертвить... Не видно по нашим летописцам, уведал ли каким ни есть образом о сем намерении Менгукана или по единой ненависти и злобе на Татар, князь Михаил повелел послов сих яко соглядатаев умертвить... (Щербатов М.М. История Российская от древнейших времен. Т. 3. СПб., 1774. С.13-14.

[44] См.: Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т.IV. М., 1992. С.214.

[45] ПСРЛ. Т.7. C. 141; Т.25. С.130. Почему здесь говорится именно о Каменце, но ни слова о стольном городе Киеве, который расположен ближе к Владимирско-Суздальской земле? Что же на самом деле происходило в ту пору в Киевской земле? Прямого ответа на эти вопросы, к сожалению, нет.

[46] Там же. Т.2. Стб. 782-783.

[47] Там же. Т.2. Стб. 782; Т. 7. С. 144; Т.25. С.131.

[48] ”Это была погоня”, – констатирует историк (Горский А . А. Русские земли... С.92).

[49] ПСРЛ. Т.10. С.116.

[50] ”А в ты дни болезнь крестианомъ от великого Ярослава и до Володимера, и до нынешняго Ярослава, и до брата его Юрья, князя володимерьского...” (Красноречие Древней Руси. М., 1987. С.106).

[51] ПСРЛ. Т.2. Cтб. 785-786.

[52] Там же. Т.1. Стб. 470; Т.16. СПб., 1889; Стб. 51; Псковские летописи. Т.II. М., 1955. С.80.

[53] Об этом см.: Хорошев А.С. Политическая история... С. 76-78.

[54] Плано де Карпини И. История монгалов. С.8.

[55] ПСРЛ. Т.7. С.154-155; Т.2. Стб.795.

[56] Плано де Карпини И. История монгалов. С.34.

[57] См., например: Пронштейн А.П., Кияшко В.Я. Хронология. М., 1981. С. 60. Печально сознавать, что ни русская православная церковь, ни многочисленные газетные и теле-"хронологи", изливающие свои "реки времени", не знают, как правильно переводить старинные юлианские даты на григорианский стиль.

СТАТЬИ

© А.В. Журавель, 2002

редактор Вячеслав Румянцев

06.01.2003