Ленский расстрел

1912 г.

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

ХРОНОС:

В Фейсбуке

ВКонтакте

В ЖЖ

Twitter

Форум

Личный блог

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Ленский расстрел

Мнение иностранного историка:

Манфред Хаген

ЛЕНСКИЙ  РАССТРЕЛ  1912  ГОДА И  РОССИЙСКАЯ  ОБЩЕСТВЕННОСТЬ

В номере от 5 апреля (ст. ст.) 1912 г. популярная петербургская газета "Вечернее время" [1]. поместила краткое сообщение о волнующих событиях на реке Лене. Менее чем за сутки отзвуки выстрелов на удаленных за тысячи километров золотых приисках Восточной Сибири достигли столичной читающей публики. Параллельно в деловой газете "Биржевые ведомости" появилось сообщение того же рода, причем информация опиралась на интервью с одним из руководителей Ленского золотопромышленного общества (Лензото) бароном Г. Гинцбургом.

О "ленском расстреле" упоминается в любом обзорном изложении русской истории, в том числе в иностранных учебных пособиях, соответствующие статьи есть и в энциклопедиях. За этим событием открыто или негласно признается высокое значение кардинальной даты русской истории, поскольку историческая перспектива представляется очевидной: ленские события и последовавшая за ними стачечная волна безоговорочно рассматриваются как новое проявление продолжающегося кризиса царской империи, и иногда даже как начало нового революционного подъема, который практически непрерывно продолжался до 1917 г. Тому способствовала не в последнюю очередь щедро цитируемая статья Л. Хаймсона, опубликованная в 1964 г. Что касается конкретных исследований, то они были проведены лишь в отношении хода событий на золотых приисках [2]. Для оценки, отклика и воздействия их на общество и государственную власть ограничивались ярлыком "кризис, новый революционный подъем".

Известие об ужасном, по общей оценке, событии появилось и стало достоянием общественности будто бы само собой, как это происходит в современных средствах массовой информации, возмутив прежде всего рабочий класс или же только его одного. В предлагаемой статье предпринимается попытка показать, что обе эти посылки ошибочны. Широкое освещение событий стало результатом мощного, совместного и долговременного участия различных общественных сил, протест которых охватывал весь социальный и политический спектр, получая и обратный импульс. Освещение хода этого "дела" и его непосредственного воздействия призвано внести свой вклад в длительную дискуссию о внутреннем положении и векторах развития императорской России до 1914 г.

Публикация первых сообщений в названных газетах не была ни случайностью, ни следствием особого репортерского "чутья". Администрация Лензото сама способствовала скорейшему распространению телеграфной корреспонденции. Представители компании еще в ночь на 5 апреля по телеграфу уведомили о случившемся правление в Петербурге, и руководитель фирмы барон Гораций Гинцбург предал известие гласности, проинформировав в своей интерпретации редакцию ведущей петербургской деловой газеты. "Биржевка", основанная и руководимая выходцем из Австрии Соломоном Проппером, и прежде не стояла на позициях абсентеизма, достаточно отчетливо выступая с критикой правительства, находясь, с другой стороны, под несомненным влиянием промышленной и финансовой элиты. Стоит предположить что представителей Лензото, решившихся обнародовать (впрочем, в успокаивающей и примиряющей форме) известие о расстреле, подстегивало осознание того, что русская газетная публика вскоре и сама разузнает о происшедшем. Барон Гинцбург сообщил редакции "Биржевки", что 5 апреля утром обнаружил полученную поздно ночью телеграмму из местечка Бодайбо, в которой среди прочего сообщалось, что 4 апреля около 6 часов вечера "рабочие стали вести себя вызывающе по отношению к гражданским властям... На пути в Феодосийск их встретили войска. Предложение остановиться и разойтись было оставлено без внимания. Войска были вынуждены стрелять".

В изложении Гинцбурга, следующая телеграмма администрации компании не содержала сведений о столкновениях, извещая лишь, что "положение становится неясным", работы на одном из шести приисков продолжаются. Как отметила редакция газеты, руководитель Горного департамента Министерства торговли и промышленности в Петербурге "категорически" отказался предоставить какую-либо информацию о событиях.

"Вечернее время" сообщало, что 3 апреля на одном из приисков работы возобновились с использованием вновь нанятых рабочих и что весь день обошелся без столкновений. Без всякого перехода далее отмечалось, что утром 4 апреля была арестована "часть зачинщиков", причем после обеда рабочие направились к инженеру прииска Н.К. Тульчинскому и потребовали освобождения своих товарищей. После того, как их требование было отклонено, большая толпа отправилось в Феодосийск, где находилась администрация прииска, "откуда ввиду вызывающих действий по отношению к местным гражданским властям были удалены силой оружия". В дополнении к тексту телеграммы пояснялось, что толпа забросала камнями воинскую команду, которая пыталась ее оттеснить, и что из толпы даже стреляли в солдат. 6 апреля, когда газетные публикации о событиях на Лене пошли широким потоком, информационное преимущество Лензото было подорвано совсем другим сообщением.

"Новое время" в передовой статье поместило подробное "известие", которое, очевидно, по-прежнему опиралось на информацию, полученную от Лензото и властных органов. Однако в нем среди прочего сообщалось, что незадолго до "столкновений", т.е. на исходе сибирской зимы, компания попыталась выселить некоторых стачечников из принадлежащих обществу жилищ. Воинская команда перед этим была увеличена до 340 человек. Газета внесла свой вклад в изложение причин роковых залпов: толпа, "вооруженная кольями, кирпичами и камнями..., стала угрожающе надвигаться на воинскую часть, которая вынуждена была дать несколько залпов". Было опубликовано также подробное интервью с Гинцбургом, который пояснил, что требования рабочих "все более и более стали принимать резко выраженный политический характер... Рабочие у нас отличались большой выдержкой, прекрасно исполняли свое дело, и никаких недоразумений в течение многих лет не было. Все это разразилось внезапно и... приняло такие грозные размеры только потому, что рабочих подстрекали вожаки, которые, видимо, решили использовать это движение для каких-то своих агитаторских целей".

Однако через две страницы газета поместила и собственное изложение событий, и комментарий ее неожиданно резко разошелся с прежним источником информации. В статье под заголовком "В царстве Гинцбургов" ставился вопрос: "Кто виноват в этой почти искусственно вызванной катастрофе?..". В нормальных условиях кипучая борьба между трудом и капиталом повсюду протекает в мирных формах. "Кровавые эксцессы... возникают лишь тогда, когда в дело вмешиваются темные силы, позволяющие себе спекулировать на человеческой крови - в интересах необузданного экономического хищничества или в интересах политической агитации". Какие силы действовали здесь? Многое говорит о вине администрации. В требованиях рабочих, подчеркнул газетный обозреватель, не было ничего политического. Их пожелания по большей части были весьма умеренны, некоторые даже совершенно не выходили за рамки закона. Однако местное управление и дирекция компании уже давно требовали подавления стачки военной силой. Компания сознавала свою неограниченную власть и вела себя как государство в государстве.

После этого примечательного приговора, базировавшегося на новых, не названных источниках информации, "Новое время" сфокусировало свой обличительный пафос: "Еврейские заправилы Ленского товарищества, жадные до русского золота, не особенно ценят русскую кровь..." И действительно, состав правления Лензото, в которое входили несколько персон с еврейскими фамилиями и не было ни одного директора с собственно русским именем [3], лил воду на мельницу антисемитских настроений, часто обнаруживавшихся на страницах "Нового времени".

Более осторожный комментарий в первый день поместило "Русское слово". Эта выходившая в Москве крупная ежедневная газета, являвшаяся наряду с "Газетой-копейкой" самым читаемым в России органом печати, занимала внепартийную позицию и приобрела добрую репутацию своей широкой, но осмотрительной информированностью и критическим комментарием событий. Редакция смогла первой дать читателю представление о конфликте в изложении самих рабочих. Было опубликовано сообщение по телефону "Консультативного бюро иркутских присяжных поверенных" из столицы Восточной Сибири, где 5 апреля была получена следующая телеграмма:

"4-го апреля, ночью, арестован стачечный комитет. Рабочие, согласно совету исправника, направились на Надеждинский прииск с заявлением прокурору. По дороге они встретили окружного инженера Тульчинского и просили доложить прокурору. В этот момент, без предупреждения, был произведен войсками залп. Убито 150, ранено свыше 250. Убитые спасли телами Тульчинского. Ранен и стражник. По ползущим обратно рабочим стреляли без остановки. Попытки предъявить иск товариществу полиция парализует. Арестовывает сведущих в законе. Расчетов не делает. Просим защиты. Жены и дети убитых рабочих умоляют разрешить отдать последний долг убитым. - Рабочие второй дистанции" [4].

Для "Речи", центрального органа конституционных демократов, напротив, степень собственной информированности представлялась достаточной, чтобы подытожить происшедшее и вынести нелицеприятный приговор.

"Это удручающее количество жертв кажется особенно невероятным по сравнению с незначительным количеством войск, бывших на приисках. Если бы, как гласят газетные сообщения, три тысячи рабочих произвели серьезный бунт, оправдывающий решительные действия войск, то вряд ли 340 человек команды в состоянии были с ними справиться. Но в действительности такого бунта, очевидно, не было, потому что из воинской части никто не пострадал..."

На следующий день автор передовой статьи, которым скорее всего был сам П.Н. Милюков, лидер партии и глава думской фракции кадетов, выступил с открытым забралом. Согласно часто цитируемому выражению убитого премьер-министра П.А. Столыпина, возможно, почвы для столкновения и "не было и все объясняется "волевыми импульсами". Там, в отрезанных от всего мира приисках, каждый ротмистр чувствует себя Столыпиным..." Очевидно, что рабочие были возбуждены; известна также и "излюбленная охранниками теория о «вскрытии гнойника»". Забастовка "даже нашими законами" должна была быть разрешена. С другой стороны, золотые прииски не принадлежат к числу предприятий, препятствие или приостановка деятельности которых угрожает безопасности государства или вызывается общественными потребностями, "или, быть может, на этот раз падение курса ленских акций было признано таким «общественным бедствием?»... В «гниющей Англии» миллионная забастовка, приносившая стране миллиардные убытки, протекала без пролития капли человеческой крови. У нас же, на «Святой Руси», не то, что в «жидо-масонской Англии», малейшее недоразумение с рабочими обильно поливается кровью..."

Автор всецело стоит на стороне рабочих, подчеркивает законность и мирный характер их забастовки и само собой разумеющуюся потребность в организованном руководстве [7]. Со ссылкой на речь нового премьер-министра В.Н. Коковцова, произнесенную им за два дня до того на банкете, устроенном в его честь московским купечеством, в которой он указал на зависимость "более цивилизованной" позиции власти от степени цивилизованности народа, подводился итог: "Некультурные способы управления грозят слишком большими опасностями всему общественному порядку, чтобы можно было так легко отмахиваться от них... Власть должна показывать пример уважения личности, она должна ценить человеческую жизнь - тогда не будет и таких трагедий".

Сообщения и комментарий "Речи" дали понять, что либеральная оппозиция располагает прочными связями с высшими правительственными чиновниками, которые, со своей стороны, охотно допускали проявление в такой форме латентной критической позиции. Что касается открытых периодических источников, то редакция "Речи" в том же номере от 7 апреля опубликовала большое число новых известий и откликов на события, ставших основным содержанием номера, увенчанного телеграммой донских рабочих на имя думского депутата Белоусова [8].

Попытка доверенных лиц приисковых рабочих войти в переговоры с офицером, командующим отрядом, была им жестко пресечена. 3 апреля выборные представители из-за неявки на допрос к следователю были арестованы. Когда собралась толпа для обсуждения ситуации с ведущим инженером, войска открыли огонь. И эта телеграмма содержала неотложную просьбу о думском запросе правительству. Среди интервью, опубликованных целиком или в изложении, привлекает внимание позиция находившегося в Петербурге технического руководителя приисков, породившая сомнение в официальной версии: нападение рабочих на солдат было ему совершенно непонятно: до 4 апреля те были настроены достаточно мирно. О пришлых вожаках ему ничего не было известно: правда, среди рабочих имелось "немало политических ссыльных". Последующие интервью и известия заполнили газетные полосы. Так, сообщалось о переговорах между премьер-министром, министром торговли и промышленности и правлением Лензото. Из ведомства внутренних дел, напротив, не поступало никаких известий. На этой ранней стадии обсуждения дела стало очевидным, что не сложилось единого сплоченного фронта ответственных лиц, ориентированного на приукрашивание и маскировку событий, или же противоположная сторона, заинтересованная в освещении событий, сумела своевременно получить оттуда информацию и критическую ее оценку!

Всех перещеголяло "Русское слово", в номере от 7 апреля опубликовавшее новые сведения. Все известные депутаты Думы получили от рабочих телеграммы, содержание которых сообщили редакции газеты. Число жертв теперь оценивалось в 275 убитых и 250 раненых, всякое применение или угроза применения силы со стороны рабочих категорически отвергались. Одна из телеграмм заканчивалась следующими словами: "Немедленно внесите спешный запрос правительству. Добивайтесь немедленного расследования систематических незаконных действий правления Ленского золотопромышленного товарищества... - Представитель рабочих Ленского золотопромышленного товарищества, бывший депутат 2-й Думы Баташев" [9].

Эти петиции встретили мгновенный отклик. Как подчеркивало "Русское слово" и другие периодические издания, среди думских депутатов, только что собравшихся после пасхальных праздников, царило сильное возбуждение. Тотчас же возник проект запроса. Кроме того, некоторые депутаты "отправили известным им лицам (в Иркутской губ. - М.Х.) телеграммы с просьбой сообщить дополнительные сведения".

Как проявилось уже на этой стадии, ответственные лица сразу же попытались приписать вину за трагедию агитации революционных элементов: это подозрение могло усиливать то обстоятельство, что газеты настоятельно взывали к леворадикальным членам распущенной в 1907 г. революционной Думы! Редакция поэтому предоставила слово стоящему вне подозрений "беспартийному" депутату Белоусову, "жившему долгое время в этом крае". Изображение им условий жизни отмечено простотой и чувством меры. Правда, он указывал на "огромное благотворное значение деятельности стачечного комитета", который заботился о дисциплине и порядке и ни в коей мере не мог выступить в роли подстрекателя к мятежу 6-7 тыс. наспех набранных рабочих.

В анонимной передовой статье газета весьма остро ставит вопрос об ответственности за происшедшее, выдвигая резкие обвинения в адрес местной и центральной администрации компании, чья вина сегодня очевидна. Стачка именуется "мирной и легальной борьбой".

"Эти истинные виновники забастовки и пролившейся крови уже стараются нарисовать Ленскую драму в виде революционного бунта... Рабочие требовали изменить в обращении «ты» на «вы». Не правда ли, «революционные требования»? Нужна гениальная изобретательность [министра] В.Н. Тимирязева, чтобы увидеть здесь «революционные требования». Что касается страшно звучащего «8-часового рабочего дня», то во многих производствах существует 8-часовой рабочий день, потому что больше в день работать в этих производствах невозможно. Надо еще решить, в человеческих ли силах на ленских промыслах работать больше 8-ми часов в день... События на Лене характерны и своей политической стороной", продолжает газета. "Поражающая легкость, с которой в ход пущено оружие, показывает, что администрация подходит к фактам экономической борьбы с никуда не годным устарелым методом".

7 апреля в передовой статье газеты был приведен обстоятельный обзор причин кровавых событий. Газета указывала, что она (наряду с другими органами печати) уже давно предупреждала о надвигающихся событиях, привлекала к ним внимание и давала свой комментарий. В коротких, как выстрел, строках передовицы предъявлялось обвинение:

"На Лене... Ленское товарищество господствовало и господствует с той мощью и беспощадностью, которые трудно описать. Там все принадлежит ему. Для него добывают золото, и от него рабочие получают за это свою ничтожную плату; и ему же они эту плату отдают за тесное место в его бараке и за скудные припасы из его амбара... Там только крайнее отчаяние может толкнуть людей на борьбу".

"Тогда давление государственной власти на ленских хозяев еще могло привести к мирному исходу. Но Министерство торговли и промышленности не интересовалось «бунтовщиками». Следует добавить, что сообщения с места событий остаются пока крайне противоречивыми. Сейчас ясно лишь, что речь идет о более чем сотне убитых. Кто бы ни подал непосредственный повод к столкновению, самая возможность его вновь мучительно напоминает о глубоко ненормальном, невозможном отношении к вопросам социальной борьбы".

Заслуживает особого внимания тот факт, что не только и без того оппозиционные органы печати выдвигали все более тяжкие обвинения и вставали на сторону рабочих. "Вечернее время" в номере от 6 апреля гневно обрушилось на "охотников за дивидендами". И без того могущественное Лензото "в качестве монополиста рабочего рынка обратило рабочих в рабов". Компания вновь ввела законодательно запрещенную систему оплаты работ натурой (хозяйские харчи), произвольно устанавливала размер заработной платы. Выселение рабочих "из квартир зимой было равносильно осуждению их на гибель от голода и холода". Все известные до их пор действия компании нельзя расценить иначе, как "сознательную провокацию, подстрекательство к беспорядкам и мятежу". Обвинительный пафос публициста был направлен и против представителей официальной власти: "Многие из местных властей активно и пассивно способствовали этой слепой и пагубной политике, вынуждали к молчанию... местную печать, держали в неведении центральные органы..."

Как отреагировали на происшедшее органы печати социалистического направления? Очевидное их опоздание с откликами на события объясняется скорее редким их выходом в свет, чем преследованием со стороны властей [11]. Одна из наиболее распространенных социал-демократических газет легальная "Звезда", печатавшаяся в Петербурге, появилась в продаже только 8 апреля, т.е. в воскресенье, на четвертый день после ленской бойни, опубликовав на первой странице заключенный в траурную рамку поименный список убитых и раненых демонстрантов [12]. Нам неизвестна иная публикация тех дней, которая бы имела столь потрясающий эффект от сухого перечисления жертв расстрела. Чудовищный список 170 убитых и 196 раненых рабочих [13] редакция сопроводила стихами:
 

Хотя социалистическая печать смогла, пусть и с опозданием в несколько дней, включиться в газетный хор протеста, она была вынуждена ограничиваться перепечаткой - подчас дословной - сообщений других газет, но рассчитывала на непосредственные связи с товарищами и добросовестными очевидцами, в числе которых, возможно, могли оказаться и "официальные лица".

С этого времени "Звезда" публиковала многочисленные послания "рабочих корреспондентов". Так, только в номере от 17 апреля было помещено 28 таких корреспонденций [14]. В первый год своего существования газета не заняла определенной позиции в отношении большевиков, меньшевиков и промежуточных групп. Ленин из-за границы критиковал редакцию, склонявшуюся к сотрудничеству с "прогрессивной буржуазией" [15]. И действительно, штурмовой общий протест не давал оснований для резкого размежевания с весьма решительно настроенной и проводящей самостоятельное расследование непролетарской прессой!

О цензурном преследовании социалистической прессы, по крайней мере в эти ленские дни, в советской историографии ничего не сообщилось. Только когда эта печать осмелилась пойти далее, власть попыталась применить репрессивные меры, как в случае с той же "Звездой" в октябре 1912 г. [16]. В ходе ленского скандала появилась на свет знаменитая "Правда", совершенно очевидно призванная стать большевистским органом. Первый номер газеты вышел 22 апреля. "Правда", естественно, стремилась не дать затухнуть памяти о ленской бойне, проводя дальнейшие разоблачения. Уже в первом номере было помещено объявление редакции, что вырученные от продажи газеты средства будут перечислены "семьям рабочих, убитых на Лене".

Понятно, что волна протеста беспокоила властные органы, пытавшиеся бороться с ней репрессивными методами. Репрессии эти ограничивались в большинстве городов так называемыми конфискациями, которые все же проигрывали в соревновании с напряженно работавшими типографиями. Как следует из внутриведомственной переписки, "лишь в редких случаях конфискации достигали 10-20% от общего тиража", если только они не проводились вновь по решению суда. Весной 1912 г., после ленских событий руководитель Главного управления по делам печати МВД сетовал в письме петербургскому окружному прокурору, что "приостановленные" и "конфискованные" в служебном порядке газеты "публично продаются на улицах и площадях Петербурга" [17]. В достаточной мере обнажился тот факт, что действовавшая с 1906 г. "цензура (предусматривавшая преследование и соответствующее наказание после выхода издания в свет. - М.Х.) не являлась действенным репрессивным инструментом, на который мог бы положиться «старый режим»" [18].

Крайне консервативные правительственные круги, подгоняемые волной протеста против ленской бойни и вновь разгоревшимся делом Распутина, попытались еще раз натянуть вожжи. В феврале 1912 г. Дума образовала (в известной мере превентивно) комиссию по вопросу о печати, в последующие месяцы многие думские фракции внесли проекты нового, более либерального закона о печати. Однако поздней осенью 1912 г. Н.А. Маклаков, преемник уволенного в отставку министра внутренних дел Макарова, дал ход прежним проектам, обостряющим ситуацию со свободой печати, без сомнения, в качестве ответного шага на "ленский штурм" весны - лета 1912 г.

В мае 1913 г. "Новое время" опубликовало - думается, с подачи либеральных правительственных чинов - выдержки из министерского проекта, которым Маклаков, вероятно, намеревался опередить думские либеральные предложения. Эта инициатива была инспирирована не только решением съезда Объединенного дворянства в апреле 1912 г., как полагала советская историография; на съезде ультраправый депутат Думы В.М. Пуришкевич саркастически констатировал, что денежные штрафы и "конфискации" являются малодейственной мерой и что каждый раз "тысячи и десятки тысяч экземпляров уже доходили до отбросов населения" [19].

Радикальной новацией правительственного законопроекта являлось введение образовательного ценза для "издателей" газеты, с помощью которого хотели избавиться от подставных лиц: издатель впредь должен был иметь свидетельство об окончании по крайней мере русской средней школы. Следующий параграф предусматривал, что за 3-4 часа до реализации тиража контрольный экземпляр издания должен предоставляться на утверждение правительственным органам [20]. "Речь фактически идет о возвращении к предварительной цензуре", оценивал проект советник германского посольства в России фон Люциус [21].

Протест русской общественности против затеи Маклакова был резким, принципиальным и, вплоть до правой печати, единодушным. Меньшиков в "Новом времени" подытоживал, что этот проект "станет смертным приговором для свободной печати". В прессе высказывалось общее мнение, что у проекта нет шансов быть одобренным и без того возбужденной и все более оппозиционной Думой. МВД сочло за благо выступить с полуопровержением и более не вносило законопроект в течение истекавшей думской сессии. Предпринимались некоторые попытки спасти честь мундира, для чего указывалось на "поспешные известия", а проект оценивался как еще "неготовый", но тем не менее в официальные документы и официозные издания прокрался предательский термин "переработка". Лишь это отступление правительства наглядно демонстрирует, насколько изменилось положение вещей.

Сразу после открытия очередной думской сессии в ноябре 1913 г. переработанный проект был внесен на рассмотрение депутатов. Смягчение нового варианта было очевидно: среди прочего, исчезло положение о непосредственной и личной ответственности "издателя" за общее содержание всего издания, а зловещие "контрольные часы" были заменены предписанием о доставке соответствующим органам "первых экземпляров... непосредственно до выхода общего тиража". Но и новая редакция закона натолкнулась на ожесточенное сопротивление [22]. Война прервала дискуссию, и вопрос остался нерешенным. Но в любом случае объединенное сопротивление двух основных элементов политической общественности - Думы и прессы - смогло приостановить наступление правительства [23].

После этого экскурса о тесном взаимодействии прессы и парламента возвратимся к освещению в печати ленских событий. Как отмечалось, легальные периодические издания запрещенных революционных партий, имевших тем не менее своих представителей в Думе, с опозданием смогли оповестить своего читателя о ленской драме. Заметно активизировалась и местная печать. "Сибирская жизнь", цитируемая столичными газетами, внесла важные уточнения в общую картину и утверждала, что забастовщики были настроены "мирно и выжидательно". При этом власть не предпринимала заметных попыток затормозить или подвергнуть санкциям широкую критическую кампанию в прессе, поднявшуюся до прямых обвинений. Фактически отмененная в 1906 г. предварительная цензура не была восстановлена; власти оставалось прибегать к "цензуре карающей" по выходе издания, о применении которой в данный момент сведений не обнаружено. За исключением ультраконсервативных органов, таких как "Московские ведомости", и праворадикальных газет, русская пресса единодушно потребовала предать суду руководителей Лензото, осудила действия местных властей, поставила вопрос о содействии им высших правительственных кругов и детально осветила нужды и требования рабочих - все это на основе уже собственных обширных сведений, а также свидетельств очевидцев.

В последующие дни пресса передала инициативу Государственной Думе. Российский парламент вновь собрался на заседание после длительной пасхальной паузы 9 апреля, в понедельник, через 5 дней после катастрофы. Созыв особого заседания был, очевидно, невозможен из-за огромных пространств империи, так как многие депутаты не в состоянии были быстро добраться до столицы империи из глубинки.

Ill Дума, первое народное представительство, намеревавшееся завершить полный 5-летний срок работы, в это время добилась независимости от государственной власти. Она была созвана после роспуска двух первых, крайне оппозиционных Дум периода революции 1905-1907 гг., на основе противоречащего конституции цензового избирательного закона. Депутаты III Думы поначалу поддержали реформаторский курс П.А. Столыпина, перерабатывая многочисленные законодательные предложения его правительства в конструктивном, а иногда и корректирующем духе и преимущественно одобряя их, хотя некоторые центральные законопроекты, касавшиеся национальных меньшинств, были приняты только незначительным большинством. Неоднократно Дума резко нападала на премьера, в последний раз в 1911 г. по поводу отклоненного Государственным Советом закона о введении земства в шести западных губерниях, который Столыпин тем не менее провел с помощью исключительной 87-й статьи Основных законов.

Ведущая думская фракция, "Союз 17 октября" под главенством А.И. Гучкова, долгое время фактически поддерживала правительственный курс, в то время как существенно ослабленные новым избирательным законом оппозиционные партии, и прежде всею кадетская, а также мелкие фракции революционных партий не упускали случая хотя бы высказаться. Этот приобретавший самосознание российский парламент, лишенный, впрочем, права, как и парламенты Германии и Австро-Венгрии, назначать и смещать правительство, долго клеймился даже в независимой историографии ярлыком сговорчивой "лакейской Думы", что объясняется игнорированием думских материалов, прежде всего протоколов заседаний, в результате чего перенимались до некоторой степени оценки советской историко-партийной литературы.

Убийство Столыпина, происшедшее за полгода до ленских событий, не смягчило крайне напряженных отношений между правительством и парламентом. Съезжавшиеся со всех концов империи в Петербург думские депутаты в большинстве своем расценивали ленские события как новый значительный повод для выступления. Среди прочего "Русское слово" сообщало, что депутаты продолжали "лихорадочно" собирать материалы для запроса на пленарном заседании. В то же время ситуация в правительственном лагере была отмечена крайней нехваткой сведений, растерянностью и спорами по поводу компетенции. До весны 1912 г. преемник Столыпина В.Н. Коковцов, одновременно занимавший посты премьер-министра и министра финансов, пытался продолжить реформаторский курс своего предшественника и достичь сносного сосуществования с беспокойной Думой.

Ретроспективно Коковцов отмечал некое успокоение, наметившееся на исходе зимы: "Дума, предвидя свой близкий роспуск, как будто зашевелилась и стала подгонять накопившиеся дела" [24]. Источником постоянного напряжения оставалось поведение Распутина, которого еще Столыпин, невзирая на сопротивление императрицы, пытался на долгое время удалить из столицы и от Двора. Отношения Коковцова с "обществом" не были этим омрачены, оппозиция ограничивалась упреками правительству в недостатке решимости покончить с затянувшимся скандалом.

В день ленских событий Коковцов находился в Москве, где тамошние предприниматели устроили ему пышный прием. Осторожный по натуре и умудренный опытом своего предшественника, он представил на утверждение императору проект речи, в которой желал оттенить необходимость "дружного взаимодействия общества и правительства, готового всегда идти навстречу справедливым требованиям". Действительно, премьер был весьма дружелюбно встречен пригласившим его купечеством, а также "всей московской прессой" и заручился полной поддержкой деловых кругов своей общей политической линии и финансовой политики, которая на самом деле была весьма успешной.

Диссонансом прозвучала застольная речь лидера "молодых" московских предпринимателей П.П. Рябушинского - одного из вождей новой оппозиционной партии "прогрессистов". Содержавшиеся в ней нападки и обвинения в адрес правительства и возросшие политические требования свидетельствовали об антагонизме экономических интересов деловых кругов и власти и растущем сопротивлении значительной части "капитанов индустрии". Инцидент удалось сгладить, но на следующий день первые краткие газетные корреспонденции о ленской бойне настигли премьера, как и всякого рядового читателя. "Из Петербурга я не получал никаких известий и по возвращении из Москвы (вероятно, 6 апреля! - М.Х.) узнал от министра внутренних дел Макарова, что и он не получал никаких донесений, в то время как левые думские депутаты, в частности, Керенский, уже располагали телеграммами о кровавой бойне" [25].

Неясно, сознавали ли местные власти, насколько затяжка с посылкой официальных сообщений ослабляла позиции центрального правительства. Неразбериха и параллелизм в работе местных учреждений не могут полностью объяснить немыслимое промедление с подготовкой официальных заявлений: только 7 апреля, три дня спустя после событий, шеф Иркутского губернского жандармского управления телеграфировал о происшедшем директору Департамента полиции МВД! Пресса своевременно обратила внимание на тесную связь с Лензото местных гражданских и военных чинов, которые в ряде случаев были явно коррумпированы. Еще до событий было известно о царивших на приисках тяжелых условиях жизни рабочих и оскорбительном с ними обращении. Пресса теперь писала об этом со множеством подробностей, называя этот режим по имени главного инженера "режимом Белозерова". Приказ начать стрельбу, отданный ответственным за происшедшее ротмистром Н.В. Трещенковым, соответствовал преобладавшему в руководстве компании ригористично-циническому отношению к забастовавшим рабочим. Очевидно, имелись и неподкупленные совиновники трагедии, возражавшие против непреклонной позиции по отношению к требованиям забастовщиков, и в верхах голос совести не вполне умолк.

9 апреля, когда в Петербурге собралась Государственная Дума, иркутский генерал-губернатор послал Коковцову крайне взволнованную телеграмму о возмущении в обществе и о подготовке официальных сообщений. Он не получил ответа на 6 своих предыдущих телеграмм премьеру. Положение же на приисках сложилось крайне серьезное. "Абсолютно недопустимо оставление без изменений окружающих меня условий службы, по обстоятельствам от меня не зависящим, но тем не менее не смягчающим всей тягости лежащей на мне моральной и физической ответственности за происшедшее на приисках Лензото" [26]. Примечательное высказывание в служебной переписке! Очевидно, сложные для исполненных сознанием своей ответственности чиновников обстоятельства можно приписать халатной и снисходительной позиции центрального правительства по отношению к золотопромышленной фирме, откуда притекали значительные налоговые поступления [27]. Воспринимавшийся как крупное достижение "золотой стандарт" русского рубля был ведь по преимуществу обеспечен открытием и разработкой сибирских месторождений золота.

Председатель IV Думы октябрист М.В. Родзянко, по-видимому, стремился не дать общественному негодованию сразу же перекинуться на парламент. При открытии первого думского заседания он сообщил о смерти одного из думских депутатов, о кончине главы французского парламента Анри Бриссона, упомянул о случившейся за 8 дней до этого катастрофе "Титаника" ("...дружественную и союзную нам английскую нацию постигло тяжкое несчастье"), но ни словом не обмолвился о жертвах ленской бойни! [28]. Затем Дума обратилась к обычной повестке дня и продолжала обсуждение государственного бюджета. Однако сразу же после обеденного перерыва произошел наконец прорыв: 3 фракции-октябристов, кадетов и социал-демократов (последние, разумеется, в наиболее резкой форме) - представили официальные запросы о ленских событиях; кроме того, "националисты", прежде весьма рьяно поддерживавшие правительство, в смягченной форме также обратились с аналогичным вопросом [28].

Первым был оглашен запрос хотя в урезанной новым избирательным законом, но весьма активной "конституционно-демократической" фракции; в нем подчеркивалось объективное право приисковых рабочих на стачку и ее мирный характер. Несмотря на это, местные власти распорядились вызвать воинскую команду, предъявив также требование арестовать выборных представителей рабочих. Не имелось никакого повода для "вмешательства администрации в экономическую борьбу". Обращенный к министрам юстиции и внутренних дел документ содержал острый вопрос: "Известно ли министрам, что подведомственные им лица, в целях содействия интересам предпринимателей, вмешались в протекающую мирно забастовку и несут ответственность за ничем не спровоцированное массовое кровопролитие среди мирно настроенной рабочей толпы?"

Немногочисленная социал-демократическая фракция в своем запросе подробно изложила требования бастовавших, которые "без исключения не противоречат нашему законодательству и направлены к улучшению условий труда и жизни рабочих". В этом запросе, отражающем дух классовой борьбы, говорилось, что "интересы тысяч рабочих принесены в жертву кучке жадных капиталистов, сколотивших состояние на азартной биржевой спекуляции. В интересах предпринимателей семьи лишились кормильцев, жены - своих мужей". Обращаясь к правительству, авторы запроса обличали: "Кровавая ленская трагедия является одним из наиболее ярких выражений общей правительственной политики... Повторяется день 9 января!"

Умеренный по тону, но ясно выделяющий основные моменты, третьим по счету оказался запрос октябристской фракции, которая при Столыпине пыталась вести политику "критического сотрудничества" с правительством. Отчетливее, чем в двух первых, в запросе октябристов было сформулировано обвинение в адрес Лензото "в явном нарушении со стороны Товарищества правил взаимоотношения его с рабочими". В ярко выраженной юридической лексике далее отмечалось, что "при отсутствии сведений как о насильственных действиях со стороны рабочих, так и пострадавших в среде войск не имеется возможности усмотреть те условия и обстоятельства, которые оправдывали бы необходимость и давали законное основание для применения огнестрельного оружия со всеми тягостными последствиями такой меры, вызвавшей смерть 147 и поранение 193 человек".

Несколько дистанцировавшись по форме и содержанию своего обращения от октябристов, фракция "националистов" - самые близкие сторонники убитого премьера - предложила на обсуждение вопрос о беспорядках среди рабочих и "столкновении их с войсками", сделав дополнительно акцент на "долговременном бездействии местных властей в смысле удовлетворения законных требований рабочего населения".

Дискуссию по мотивам запросов открыл член кадетской фракции Н.В. Некрасов, избранный депутатом Думы от Томской губ. Как и последующие ораторы, он резко осудил действия властей накануне и в момент кровавой расправы [30]. За "срочность" запросов высказался наряду с другими и бывший председатель Думы Гучков, против выступили крайне правые думские депутаты Замысловский и Тимошкин. Обсуждение было прервано поздно вечером, так как уже не имелось кворума для принятия решения. Дискуссия по запросам, адресованным премьер-министру и министрам внутренних дел и торговли и промышленности, продолжилась на следующий день. На этот раз больше внимания было уделено анализу содержания документов, при этом ораторы часто основывались на газетных свидетельствах последних четырех дней. В конце концов большинством голосов были приняты запросы кадетов и октябристов, а текст социал-демократической фракции отклонен. В своих мемуарах Коковцов утверждал, что министр внутренних дел Макаров хотел потянуть время с ответом на думский запрос, воспользовавшись предусмотренным в законе месячным сроком, тогда как сам премьер, напротив, стремился как можно скорее дать удовлетворение Думе и тотчас "оседлал трибуну" [31].

Однако в стенограммах думских заседаний не отмечено выступление премьера. В то же время здесь констатируется, что уже 11 апреля, т.е. достаточно оперативно, оба министра, к которым были обращены запросы, выступили в Думе с подробными разъяснениями. Наиболее вовлеченный в события министр внутренних дел Макаров выразил "искреннюю печаль" и "желание во что бы то ни стало найти виновных" [32], но вскоре стало ясно, где он их пытался найти.

Согласно его распоряжению, иркутскому генерал-губернатору надлежало лично посетить место происшествия и "расследовать те неправильности, которые, быть может, допущены там со стороны должностных лиц", причем министр ставил под сомнение правомерность стачки, хотя и прямо не называя Лензото предприятием, на которое распространялся законодательный запрет на забастовки [33]. Но карательная статья закона, подчеркивал Макаров, имела в виду "преступные сообщества", заведомо поставившие целью своей деятельности "возбуждение рабочих к устройству или продолжению стачки". Доказательством тому, равно как и свидетельством не чисто экономического характера стачки, признавалось руководящее участие в ней некоторых осужденных ранее за политическую деятельность "зачинщиков". Тем самым министр стремился обосновать необходимость вмешательства властей в ход событий.

Вместо того, чтобы содействовать им же объявленному "полному расследованию" и дождаться его результатов, министр неосмотрительно и явно необдуманно доверился первому телеграфному сообщению старшего полицмейстера из Бодайбо [34]. В его изложении, возбуждаемая преступными агитаторами масса рабочих все более угрожающе надвигалась на солдат, охранявших здание центральной администрации компании, причем толпу не могли остановить ни устные команды, ни предупреждающие сигналы. После первого залпа рабочие якобы вновь поднялись из-за укрытий и с криком "Ура!" бросились на солдат. Через несколько мгновений те могли быть разобщены толпой и разоружены.

Затем министр резюмировал: "Когда потерявшая рассудок, под влиянием злостных агитаторов, толпа набрасывается на войско, тогда войску ничего другого не остается делать, как стрелять (Голоса справа: верно!). Так было и так будет впредь" [35].

Последняя фраза, столь часто потом цитировавшаяся (впрочем, без предшествующего ей обоснования), большинством Думы была сразу же воспринята как циничный и жестокий ответ правительства, что подогрело и без того кипящее общественное негодование.

"Эти слова, - вспоминал Коковцов, произвели на Думу и печать ошеломляющее впечатление. Забыли Распутина, забыли текущую работу, приостановили занятия комиссий и заседания общего собрания. Дума стала напоминать дни первой и второй Думы и все свелось к «Ленскому побоищу»"   [36].

Не утихающее общественное возбуждение, подогреваемое все новыми деталями о тяжелых условиях жизни и труда приисковых рабочих, передалось и центральной власти, которая отныне стала получать внутренние известия о положении на приисках, отвратительных методах Лензото в обращении с рабочими и о действительном ходе кровавой бойни [37]. Впрочем, как премьеру, так и части умеренных думских депутатов действительно хотелось разрядить обстановку и провести регулярное расследование. Совместно с Родзянко Коковцов предлагал поручить выступить с подробным анализом событий независимому и в то же время компетентному лицу, действующему помимо частью пристрастных или предвзято настроенных официальных органов расследования. Дума удовлетворилась пока очередным разъяснением министра торговли и промышленности С.И. Тимашева, опиравшегося на внутреннюю служебную информацию. Тимашев заверил Думу (а через нее всю общественность) о начале добросовестного расследования, призванного в том числе прояснить противоречивые сведения полиции, жандармерии и горной администрации. В целях преодоления возможного сопротивления со стороны правых членов правительственного кабинета (помимо Макарова, к ним следует отнести реакционного министра юстиции Щегловитова) и среди депутатов Думы представлялось достаточным привлечь к запланированному мероприятию императора, побудив его утвердить выбор подходящей персоны. Коковцов, по его собственному признанию, своевременно присмотрел кандидатуру бывшего министра юстиции С.С. Манухина [38].

Николай II с середины марта вместе с семьей и Двором находился в своей летней крымской резиденции в Ливадии. Коковцов сумел гарантировать императору утверждение Думой новой, весьма важной для Николая военно-морской программы, получив взамен согласие на миссию Манухина. "Он большой либерал, - заявил Коковцову император, - но безукоризненно честный человек и душою кривить не станет" [39]. В инструкции Манухину, подписанной Николаем II 9 мая 1912 г., т.е. со значительным промедлением, тому поручалось "расследование всех обстоятельств забастовки на Ленских промыслах, равно как и причин, вызвавших забастовку..."

Сенатору предоставлялись чрезвычайные полномочия: он имел право требовать "показания от всех ведомств и служащих, полиции, охранных отделов, ...от кредитных учреждений, как и торговых и промышленных предприятий". Далеко за рамки простого разъяснения дела простирались полномочия, изложенные в пунктах 8-10 инструкции: перед Манухиным ставилась задача преследовать "незаконные действия", а также "собственным полномочием без соприкосновений с начальством временно устранять и вовсе удалять от должностей, а равным образом предавать суду лиц гражданского ведомства, состоящих как в гражданских, так и военных чинах". Сенатору также предоставлялось право давать поручения гражданским и военным прокурором при расследовании должностных преступлений гражданских и военных чинов и служащих Лензото [40].

Столь обильное цитирование этого документа необходимо автору, чтобы подчеркнуть два обстоятельства. Содержание и тон инструкции Манухину напоминают - осознанно? - времена Петра I, создавшего этот механизм для того, чтобы ревизор в качестве "руки государевой" мог устранять неисправности государственного управления [41]. Можно предположить, что Коковцов или другие советники императора сумели ловко воспользоваться ослабленными после 1905 г., но все еще живыми автократическими принципами Николая II. С другой стороны, этот квазисамодержавный акт последовал в обход всех компетентных органов, уже приступивших к собственному расследованию, как бы в ответ на давление общественности, оказываемое прессой и Думой! Голос общества мог найти в этом акте полное подтверждение своего протеста как против частнопредпринимательской администрации, так и в отношении местных органов государственной власти.

Непокорная III Дума закончила свои заседания, не касаясь прямо ленской темы. Умеренные фракции, принципиально добивавшиеся углубления реформ, надеялись на примиряющий общий прием у императора, на котором рассчитывали услышать слова признательности за свой пятилетний труд. Коковцов обещал согласие императора на встречу, и в мае 1912 г. провел военно-морскую программу через обе палаты парламента.

Однако незадолго до этого Дума весьма разочаровала Николая II в деле, которое он принимал близко к сердцу. Явное большинство Думы выступило за скорейшую реформу светской начальной школы при сокращении и без того неудовлетворительного церковного образования, отклонив правительственные контрпредложения. В результате Николай, по свидетельству Коковцова, неохотно согласился устроить обещанный прием, порицая думских депутатов за их позицию в вопросе о церковно-приходских школах. В ответ раздраженные депутаты на последнем заседании Думы значительным большинством голосов отвергли соответствующие правительственные законопроекты. Так завершила свою работу III Дума, последние дни которой были отмечены новым напряжением и без того натянутых отношений с императором [42].

Что касается хода расследования ленской трагедии, то пресса, хотя и с опозданием. но получила официальное подтверждение своих разысканий, предпринятых в апрельские дни. Несмотря на это, часть общества не желала примириться с ожиданием результатов по всей вероятности продолжительной "ревизии". Почти одновременно с комиссией Манухина возник независимый комитет присяжных поверенных, своего рода антипод правительственной комиссии, который вел на месте происшествия свое расследование, собирал свидетельские показания и документы, причем без всякого противодействия со стороны властей, благодаря же содействию рабочих он имел более легкий доступ к информации [43].

В немалой степени адвокаты были подготовлены к этой миссии своей политической ориентацией (из их числа по меньшей мере А.Ф. Керенский принадлежал к леворадикальной оппозиции). Наряду с этим признанным правозащитником по политическим делам в комитете участвовали адвокаты С.А. Кобяков и А.М. Никитин из Москвы, а из Иркутска, где ранее возникло активное "консультативное бюро", были приглашены Г.Б. Патушинский и А.А. Тюшевский.

"Ситуация на золотых приисках сложилась неловкая, - вспоминал Керенский. - Правительственная комиссия сенатора Манухина заседала в одном здании, а наша штаб-квартира располагалась на той же улице в доме напротив. Обе комиссии вызывали свидетелей и устраивали перекрестные допросы, обе записывали показания служащих Лензото и готовили донесения. Сенатор Манухин отослал свой доклад в зашифрованном виде министру и царю, а мы отправили свой телеграфом для Думы и прессы. Излишне и говорить. что приисковая администрация была весьма задета нашим вторжением, но ни сенатор, ни местные власти не мешали нашей работе. Напротив, генерал-губернатор Восточной Сибири Князев относился с симпатией к нашей работе, а иркутский губернатор Бантыш и его чиновник для особых поручений А. Малых оказали нам немалую помощь" [44].

19 мая 1912 г. Манухин со своим "штабом" из 9 человек выехал из Петербурга, почти одновременно с "независимым" комитетом адвокатов. На дорогу к месту событий потратили 16 дней. По железной дороге комиссия 25 мая прибыла в Иркутск, где ее состав был укреплен за счет местных чиновников и специалистов. Были проведены и первые допросы. Общие результаты служебного расследования, которые надлежало представить императору, до той поры должны были сохраняться в тайне: но, как водится, отдельные сведения о проведенных мероприятиях просачивались в публику, причем не в последнюю очередь от членов обеих комиссий. Например, получило огласку распоряжение сенатора, отданное прокурору Иркутского окружного суда 18 июля 1912 г., о возбуждении дела против главного виновника происшедшей бойни, ротмистра Трещенкова, отдавшего приказ открыть стрельбу [46].

Таким образом, миссия Манухина, с одной стороны, должна была успокоить взбудораженное общество, продемонстрировав серьезное намерение власти довести начатое дело до конца: с другой - сенаторская ревизия действительно провела весьма основательное служебное расследование, своеобразно совместив два политических стиля и в известной мере даже две эпохи: обстоятельная личная ревизия "посланника государя" длилась многие месяцы (до публикации же результатов расследования, как будет показано ниже, пройдет целый год) и была явным анахронизмом в эпоху таких средств массовой коммуникации и информации, какими стали тогда телеграф, телефон и ежедневная пресса [47].

Премьер, впрочем, желал, чтобы общественное мнение не целиком оказывалось, как то случалось прежде, во власти прессы, свободной от предварительной цензуры, и Думы, беспрепятственно обсуждавшей обстоятельства трагедии и вносившей в правительство запросы. Однако что касается первичной конкретной информации и ее комментирования, приоритет общественности был очевиден, даже если бы доклад Манухина был тотчас напечатан: миссия Манухина не смогла исправить и сложившегося в апрельские дни 1912 г. негативного впечатления о деятельности обескураженного, беспомощного и робко реагирующего правительства. Правительственный кабинет год спустя был фактически объявлен совиновником происшедшего, тогда как Лензото подверглось сильному общественному осуждению заранее, до судебного разбирательства. Политическая оппозиция заполучила новый сильный козырь, и ленские события стали самой животрепещущей темой предвыборной кампании в IV Думу.

В конце сентября 1912 г. шеф Иркутского губернского жандармского управления доносил о состоявшихся в городе докладах А.А. Тюшевского, кандидата в Думу от оппозиции, одного из членов независимого адвокатского комитета, центральный темой выступлений которого являлись ленские события. "Оба доклада, - говорилось в документе, - ярко освещают, по словам Тюшевского, угнетенное положение рабочих... Он резко критиковал правительство в лице министров Тимашева и Макарова, считая при этом, будто сам Тимашев является акционером Лензото, из чего выяснилась слабость мероприятий правительства..." В заключение Тюшевский обратился к многочисленной публике со следующей тирадой: "...Останки убитых рабочих кричат о сочувствии или, правильнее сказать, о солидарности и поддержке того дела, ради которого они умерли".

"Запрошенный местный полицмейстер, - отмечалось в жандармском донесении, - разъяснил, что на собрании присутствовал подчиненный ему вахмистр, который не заметил в докладе решительно ничего недозволенного" [48]. В других случаях власти, вероятно, реагировали острее, но не только в отдаленной Сибири свободное выражение протеста стало восприниматься как более или менее очевидное дело.

Выстрелы на Лене покончили с политической зимней спячкой. Со смертью сильного премьера Столыпина, настроенного на продолжение реформ, конфликтная ситуация, казалось, была приглушена. Новый глава правительства имел основания рассчитывать на успешную работу в условиях политического лавирования, политические партии все более сосредоточивались на парламентской работе, их деятельность повсюду в стране резко сократилась, если вообще не затихла. Расколотая социал-демократия подавала едва заметные признаки жизни, лишь в обеих столицах выходили легальные газеты [49]. Теперь же все заинтересованные в оживлении деятельности и политическом самоопределении силы получили желанный повод для нового выступления. Переданные прессой в первые же дни известия, прежде всего о неслыханных масштабах кровопролития [50], которые властям нс удалось сохранить в тайне, послужили сигналом для волны забастовок во многих промышленных центрах страны. Этот подъем по меньшей мере частично можно расценить как акцию солидарности, даже если - как то было на самой Лене! - не прослеживается руководство стачечным движением рабочими организациями. Количество стачек весной 1912 г. выросло до масштабов, которых страна не знала с 1905 г.

Думская выборная кампания 1912 г. проходила оживленно в первую очередь в крупных городах. Об использовании в ходе кампании ленской тематики до сих пор мы можем судить лишь по отдельным примерам, поскольку систематического анализа газетных сообщений и партийных документов пока не проведено. Губернаторы, во всяком случае, оказывали значительную поддержку правым партиям: известно по крайней мере о двух случаях прямой фальсификации результатов выборов. Несмотря на различные притеснения оппозиции, состоявшиеся в сентябре 1912 г. выборы по сути воспроизвели состав III Думы, причем явно оппозиционные правительству партии - кадеты, прогрессисты, трудовики [51], социал-демократы, а также польское коло - однозначно укрепили свои позиции. В донесении охранки констатировалась опасность образования "левого блока" из "социалистов, трудовиков, прогрессистов, кадетов, мусульман, поляков и левых октябристов вроде Хомякова и Шидловского". Далее в документе подчеркивалось, что приободрившаяся думская оппозиция усиливает свое влияние в "торгово-промышленной сфере", где рабочие по малейшему поводу устраивают стачки [52].

Но и независимо от предвыборной кампании многие газеты летом 1912 г. продолжали следить за ленской темой. Так, острая статья в "Речи" от 3 августа предостерегала о возможности отмены публикации или смягчающей корректировки заключения комиссии Манухина, возвратившейся 24 июля в Петербург. Составление и редактирование заключения затянулось, однако, до глубокой осени [53]. Лензото со своей стороны предприняло меры для успокоения общественности: в июне на предприятиях компании была приостановлена раздача одиозных продуктовых карточек и тем самым удовлетворено одно из главных требований рабочих. В сентябре на собрании акционеров изменениям подвергся и состав руководства фирмы. Кроме того, были уволены некоторые служащие компании на местах, в том числе и ненавистный рабочим Белозеров.

IV Дума, собравшаяся в сентябре 1912 г., получила в наследство от предшественницы массу незавершенных дел. В их числе значились и весенние запросы к правительству, ответы на них министров, подготовка возражений Думы, с которыми было поручено разбираться, как и прежде, вновь образованной комиссии по думским запросам. Большинство Думы было настроено предоставить правительству время для подробного изложения своей позиции, ораторы же из левого думского лагеря постоянно будировали ленскую тему в своих выступлениях.

27 ноября 1912 г. сенатор Манухин отослал императору свой неоднократно переработанный доклад с сопроводительным письмом, спустя две недели Николай II - насколько нам известно, не выразив своего отношения к документу, - передал его на обсуждение в Совет министров. Через несколько дней отпечатанные для служебного пользования экземпляры доклада были розданы членам правительственного кабинета и вскоре стали достоянием общественности [54]. По содержанию доклад добавлял мало нового к давно опубликованной в прессе информации. В нем, впрочем, подтверждалась справедливость большинства газетных корреспонденций, в том числе о ситуации на ленских приисках в канун событий и о ходе самого побоища.

Особую значимость заключению сенатора, бывшего министра юстиции, придавали резкость в определении обстоятельств дела и формулировка окончательного вывода. Условия жизни рабочих на приисках были названы не совместимыми с человеческим достоинством, принятая в Лензото практика обращения с рабочими - не соответствующей закону, стачка рабочих оправдывалась как чисто экономическая и мирная по характеру, а ружейные залпы решительно осуждались как неспровоцированные.

В докладе Манухина (это несколько месяцев спустя в смягченной форме было повторено в официальном правительственном сообщении) подтверждались, повторялись и детализировались сведения, задолго до того обнародованные прессой, на информацию которой опирались протестовавшие думские депутаты. Резко возросшей читательской аудитории ведущие русские газеты продемонстрировали тем самым убедительное доказательство своей надежности в качестве источника информации и свою готовность выступить за "общенародное дело". К тому же пресса ярко высветила одну из самых неприглядных сторон русской действительности. Невыносимые условия жизни и работы в сибирской тайге, которые газетный репортер сравнивал с "каторжным трудом": мерзлая земля (оттаявшая лишь 5 недель спустя после бойни!), которую для добычи золота разогревали примитивным способом; прозябание рабочих в принадлежащих компании душных и тесных деревянных бараках; недостаток медицинского и санитарного обслуживания; крайне обременительная система штрафов за мелкие проступки и нарушения; принуждение приобретать продуктовые карточки для харчевых лавок Товарищества; массовая коррупция чиновников, подкупленных компанией: ее необъяснимо высокие прибыли в последнее время [55].; наконец, указания на высокопоставленных акционеров Лензото, имевших свои каналы влияния, - все эти сообщения прессы, теперь нашедшие подтверждение в докладе Манухина, практически заменяли определенное обвинение.

Ход событий 4 апреля сенаторская комиссия попыталась представить в почти детективном жанре. Как выяснилось, тысячи приисковых рабочих выступили без оружия, чтобы потребовать от находившегося в Бодайбо прокурора освобождения арестованных руководителей стачки. Двигавшаяся в 3-4 ряда по узким и заснеженным улицам толпа была еще на значительном отдалении от здания правления компании, когда ее остановил для переговоров спешивший навстречу инженер; в этот момент сотня жандармов, находившаяся на противоположной стороне моста, с расстояния 150-200 м произвела первый прицельный залп. Когда после неоднократно повторенного приказа офицеров солдаты открыли стрельбу по лежавшим и спасавшимся бегством, инцидент окончательно принял характер побоища [56]. Оправдать его, отмечалось в докладе, ни в коем случае не могли соображения самообороны, отпора нападавшим.

Поскольку о содержании доклада было заранее известно по неофициальным каналам, напряженное ожидание обществом официального правительственного сообщения было, естественно, ослаблено. Тем не менее оппозиционная пресса часто сетовала на затяжку с публикацией официального коммюнике, как, например, газета "День" в номере от 27 мая 1913 г.: выбор Манухина в качестве главы следственной комиссии следовало приветствовать, сенатор является уважаемой всеми персоной. Но "что же получилось в результате? Что узнает общество о трудах Манухина? Для чего же надо было его посылать, если работа его держится в секрете?"

В январе 1913 г. Совет министров трижды обсуждал доклад Манухина; было высказано несогласие с рядом его обвинительных и осуждающих выводов, прежде всего с однозначностью и четкостью формулировок [57]. Неизвестно, когда именно Николай II ознакомился с мнениями своих министров и способствовал ли он дальнейшей затяжке с обсуждением доклада. Во всяком случае только 15 мая 1913 г. император одобрил доклад, и спустя еще 3 недели в правительственном органе был опубликован не сам доклад, а значительно сокращенное официальное "сообщение" [58].

Между тем еще 4 февраля 1913 г. думская комиссия разработала и предложила для обсуждения свою официальную позицию относительно ответов министров на запросы, внесенные Думой весной 1912 г. Одновременно была образована особая комиссия "по делам печати", но ее доклад Дума медлила вынести на пленарное заседание. По-видимому, думское большинство стремилось дождаться окончательной реакции правительства и не провоцировать ненужного в этот момент обострения отношений, и без того весьма напряженных. Левые, напротив, настаивали на том, чтобы срочно включить доклад думской комиссии в повестку дня; большинство это предложение отвергло, но тем не менее представители фракций, инициировавших обсуждение, получили возможность высказаться по этой проблеме. В марте 1913 г. Керенский более часа почти беспрерывно говорил о ленских событиях в резко обличительном тоне. Речь его завершилась эмоциональным выкриком: "Ужасное дело, страшное дело, но и когда здесь (указывает на места правительства) сидят люди, у которых тоже кровь на руках... (призыв к порядку председателя)" [59]. В пику Керенскому выступил представитель противоположного думского крыла, правый радикал Марков 2-й, который, впрочем, и сам не удержался от обвинений: "Виноваты все эти ленские обстоятельства, виновато прежде всего то таинственное акционерное общество Лензото, ...превратившее население огромной Сибирской области в рабов... Вот эти главные виновники, не говоря о тех пособниках и попустителях из министерств торговли и промышленности и финансов..." [60].

Наконец, 7 июня 1913 г. было опубликовано "Правительственное сообщение по делу о забастовке весной 1912 г. на приисках Ленского золотопромышленного товарищества". У читателя, впрочем, уже заглавие коммюнике, в котором речь шла не о самой бойне, а о ее предыстории, вызывало подозрение, что позиция правительства отклоняется от выводов доклада Манухина. Во вводной части, правда, открыто излагалась история процветания Лензото, которому удалось "сосредоточить в своих руках почти всю золотопромышленность Приленского края", щедрая помощь, оказанная компании Государственным банком, чрезвычайно резкое расширение масштабов предприятия, громадные прибыли, полученные фирмой с 1909 г.

Однако дальше внимательный читатель обнаруживал характерное дистанцирование: существенные моменты из доклада Манухина приводились без комментария. Так, например, просто воспроизводилось заключение о том, что Товарищество исключительно из соображений увеличения прибыли прибегало ко всем допустимым, а часто и незаконным средствам, сокращая в то же время ассигнования на улучшение положения рабочих. Никак не комментировались в "сообщении" и положения доклада о том, что "самою темною стороною дела на Ленских промыслах был господствовавший на них дух притеснения и холодного безразличия, начиная со стоявшего более 10 лет во главе управления промыслами Белозерова", что жилища рабочих "не удовлетворяли самым снисходительным санитарным требованиям", а компания пренебрегала внедрением технических средств для облегчения тяжелых работ.

Манухин раскрыл множество нарушений закона и злоупотреблений, ставших возможными из-за слабого служебного контроля, что, в свою очередь, объяснялось материальной зависимостью немалого числа представителей государственной власти от зо-лопромышленной фирмы. По убеждению сенатора, последняя стачка, как и все предыдущие, носила чисто экономический характер. Рабочие требовали исключительно улучшения своего материального положения и не преследовали никаких политических целей. В рабочей среде, правда, были действительно замечены некоторые политические ссыльные, которые, впрочем, из-за своей малочисленности

"не могли придать забастовке противогосударственного характера. Не подлежит, однако, сомнению, что некоторые из означенных ссыльных, принадлежавшие к наиболее грамотным и развитым рабочим, проявили свое участие в качестве выборных от бастовавших рабочих как в письменном изложении их доказательств, так и в ведении переговоров с местными органами власти и с приисковою администрациею".

"как на Западе Европы, так и у нас, ...стачки и забастовки обыкновенно протекают под воздействием центральных или местных рабочих организаций, находящихся в более или менее тесном соприкосновении с общим социалистическим движением в стране. Руководители этого движения всегда находят в рабочей среде подготовленную почву, ...особенно восприимчивую ко всякого рода разрушительным учениям".

В коммюнике далее подчеркивалось, что расследование было начато усилиями вовлеченных в дело министров (им было дано поручение "войти в подробное рассмотрение"), тогда как работа комиссии Манухина de facto была объявлена излишней. Произошло это, по всей видимости, с ведома императора, год назад одобрившего миссию Манухина, - очередной пример заведомого двоедушия Николая II. Инициатором такого отзыва стала группа "ястребов" в Совете министров во главе с министром юстиции Щегловитовым, с одобрения которого в год ленского побоища было начало одиозное "дело Бейлиса".

Реакция прессы на правительственное сообщение последовала незамедлительно, причем тон публикаций был почти единодушно критический. Либерально-оппозиционная "Речь", подобно другим газетам, в номере от 8 июня 1913 г. сопоставила правительственное коммюнике с первоначальным докладом сенатора. Обозреватель газеты начал с саркастического сравнения двух документов: "Изложение сущности отчета в правительственном сообщении столь же мало похоже на самый отчет, как поразивший Гамлета череп Йорика на его прежнего живого обладателя... Как обесцвечен этот отчет, как тщательно вытравлены из него все живые краски!" Сенатор, настойчиво напоминала газета, установил, что прежние стачки "носили чисто экономический характер, политических целей не преследовали", что 4 апреля рабочие "никаких поводов к расстрелу не давали, ни малейшего намерения к нападению на войска не обнаруживали". В очередной раз газета клеймила позором отдавших приказ стрелять по спасавшимся бегством и искавшим укрытия от нуль. Полуизвинение за учиненную бойню, а именно министерское предположение, будто бы "в такой обстановке «попутно» могли вырасти требования, переходящие в область политической программы", с газетной полосы представало явно непоследовательным и противоречащим четким выводам сенаторской ревизии. Обозреватель "Речи" подводил горький итог: "Действительно, так было, так будет, и не нужно быть пророком, чтобы предвидеть, что все кончится введением чрезвычайной охраны. Но зачем нужно было подчеркивать это таким сопоставлением отчета и соображений Совета министров? Неужели и это нужно для того, ...чтобы устранить всякие сомнения относительно бесплодности сенаторских ревизий?" Последней фразой "Речь" явно осмеливалась подвергнуть критике самого императора.

Большевистская "Правда" удивительно по-деловому подошла к изложению своей позиции, приводя, как и либеральная печать, цитаты из сообщения Совета министров. В последнем приводятся "исключительно только факты, которые отрицать уже совершенно невозможно", но в остальном коммюнике поворачивает дело таким образом, будто бы расследование надо провести заново, направив его преимущественно на деятельность стачечного комитета. "Все это бросает яркий свет на внутреннюю политику по отношению к рабочим... Чем хуже положение рабочих, объявляющих экономическую забастовку, тем подготовленней среда для политического выступления, тем больше оснований к аресту экономических забастовщиков". Впрочем, выступление "Правды", вероятно, из опасения репрессий, оказалось весьма корректным по тону и мало оригинальным по содержанию.

Московская газета "Утро России", орган промышленных кругов и молодой партии прогрессистов, в тот же день поместила весьма критическую статью под заголовком "Виновных не оказалось". В публикации подчеркивалось, что "приведенные сенатором Манухиным факты настолько ярки и убедительны, что и Совет министров в своем заключении вынужден был признать их непреклонность..." Газета бросила упрек в адрес правительства, что "сообщение" порождает сомнения относительно доклада Манухина и даже в отношении установленной сенатором вины ротмистра Трещенкова. В особенно критичном тоне, впрочем, как и в других газетах, расценивался тот факт, что после всех осуществленных расследований Совет министров опубликовал почти цинично звучащее заявление о необходимости продолжить "следствие о скопищах (этим словом обозначались и просто банды! - М.X.) рабочих, учинивших 4 апреля 1912 г. нападение на войска". Тем самым правительственный кабинет стал явно на сторону местных властей. "Виновных пока нет, - подводила итог газета, - их надо найти... Какие результаты дадут «следствие» и «рассмотрение», - дело далекого будущего, так как и то, и другое затянется, несомненно, на неопределенное время. Пока же никто из действительных виновников Донской трагедии не пострадал и не пострадает, а результат ревизии сенатора Манухина оказался важен только для общества, которое и благодарит его".

Еще резче высказалось на следующий день "Новое время". В статье под заголовком "Можно ли успокоиться?" утверждалось, что действующие лица ленской трагедии стремятся покончить с ней и успокоить общественное мнение, потрясенное бессмысленным массовым кровопролитием. "Но по прочтении министерской декларации плохо верится, что благая цель будет достигнута и что правительственное сообщение действительно внесет успокоение и умиротворение в миллионы сердец." [61]. Достигнуть этого можно лишь "при уверенности в том, что все виновники кровавой катастрофы 4 апреля будут подвергнуты строгому наказанию и что подобные события, зародившиеся на почве исключительного административного благоволения к крупным предпринимателям в ущерб закону, государству и правам рабочих, никогда больше не повторятся". Хотя далее в статье звучали обычные для этой газеты антисемитские мотивы [62], "Новое время" в тот момент выступило в роли самого сурового в несоциалистической печати критика одновременно императорского правительства и капиталистических порядков в экономике. Газета ставила правительство на место. "Центр тяжести Ленских событий находится для общества вовсе не в предшествовавшей им забастовке, . ..а в ее кровавом финале..." Речь далее шла о "преступном акте массового убийства", о "пассивной терпимости к закононарушениям", правительство обвинялось в том, что в то время, когда вся Россия ожидала и требовала строгого наказания всех виновных, Совет министров как будто искал подходящие мотивы для их оправдания. Подобного рода нападки могла себе позволить лишь эта газета, так как репрессивные меры в отношении "Нового времени" могли привести к тому, что и без того широкий фронт антиправительственной борьбы распространился бы отныне и на правый националистический лагерь.

Публикуя со столь значительным запозданием свою декларацию. Совет министров, вероятно, рассчитывал, что в связи с приближающимися парламентскими каникулами у Думы не хватит ни времени, ни энергии, чтобы отреагировать на очередной виток развития событий. Хотя в повестку дня первой думской сессии соответствующий пункт действительно включен не был, оппозиционные ораторы находили тем не менее поводы для новых обвинений, как, например, лидер меньшевистской фракции Н. Чхеидзе, взявший слово 12 июня 1913 г. Упомянув о новых "классовых боях" в Кутаисской губ. и в столице империи, он вновь поставил вопрос о срочном рассмотрении доклада думской комиссии по запросам: "Разве не пришло время, когда нужно очередное кровопускание рабочим? В прошлом году ...этот процесс был проделан на берегах Лены... Сейчас разве не настала очередь другого берега, берега реки Крилива в Грузии?" С полным основанием можно ожидать, что стачку вновь объявят политической демонстрацией, а ответственным за это сделают стачечный комитет, "во главе которого, быть может, окажутся думские депутаты Церетели и Ломчаидзе, и не прозвучит ли вновь отсюда (с думской трибуны. - М.Х.) известная формула «Так было - так будет»?" [63].

Правда, на этот раз предложение о "срочном слушании" было отклонено голосами 148 думских депутатов против 69. Однако вскоре другой грузинской депутат Чхенкели использовал предпоследнее перед каникулами заседание Думы 21 июня 1913 г. для выступления против думского большинства, одобрившего 3-миллиардный бюджет "правительства ленской бойни" [64]. "Шум справа" и председательский колокольчик прервали оратора, но не смягчили растущей оппозиционности Думы, выразившейся в том, что малозначимые предложения министров утверждались целыми сериями, но все чаще Дума отклоняла законодательные проекты правительства, как это произошло на заседании 4 июня 1913 г., когда парламент отверг 9 таких проектов [65].

Страстные обвинения с думской трибуны могли бы удовлетворить интерес общества к ленской драме. Пресса выступала с новыми разоблачениями. Дума и газетные публицисты усиливали общественное негодование и (помимо проведенного по воле императора специального расследования) побуждали правительство к мучительному самооправданию, могущественную золотопромышленную компанию почти усадили на скамью подсудимых и заставили произвести некоторые изменения [66]. Ситуация свидетельствовала, что ленская тема не была исчерпана вплоть до продолжительной летней паузы - последних мирных каникул империи.

Ответы обоих министров, к которым были направлены срочные думские запросы, все еще не были окончательно обсуждены и оценены. Остается не вполне ясным, что побудило ведущие думские фракции столь затянуть дело с подготовкой итогового доклада комиссии по запросам. Возможно, сказывалось нежелание идти на поводу у ле-ворадикальных фракций, представители которых неоднократно пытались внести в повестку дня обсуждение запросов, т.е. реакции на них со стороны министров. Предположительно, свою роль сыграло и стремление не сжигать мосты для налаживания сотрудничества с правительством, а именно не подставлять под удар Коковцова, под которым уже зашаталось кресло премьер-министра. В последних числах мая 1913 г. Совет министров единодушно принял решение объявить бойкот заседаниям Думы (известная "министерская забастовка"), отреагировав тем самым на резкий выпад правого радикала Маркова 2-го, при обсуждении государственного бюджета бросившего в адрес правительства фразу: "Нельзя воровать!". Только в декабре 1913 г. отдельные министры стали вновь появляться в Думе. Коковцов был отправлен в отставку 29 января 1914 г. Пост премьер-министра занял престарелый И.Л. Горемыкин.

Доклад думской комиссии по запросам был включен в повестку дня заседаний Думы только поздней весной 1914 г. [67]. Анализ причин столь длительной затяжки не входит в задачу автора. Отмечу лишь, что тому способствовали как тактические маневры различных партий, так и перегруженность пленарных заседаний Думы. С другой стороны, преемник Коковцова на посту главы правительства, возвращенный императором на службу с пенсионного отдыха, едва ли сделал что-либо для снижения нарастающего напряжения в отношениях с Думой. Доклад думской комиссии резюмировал известные и ставшие общепринятыми выводы различных обследований, кратко излагал ответы министров на думские запросы, критически оценив их аргументацию, и в конечном итоге рекомендовал Думе признать разъяснения правительственных чиновников "неудовлетворительными". Многие фракции выступили с предложениями по поводу обязательной формулы "перехода к очередным делам". Наиболее резкую формулировку выдвинули социал-демократы, призвавшие осудить правительство. Их предложение собрало 65 голосов, т.е. намного больше, чем насчитывало леворадикальное крыло Думы, но, как и ожидалось, было отклонено большинством в 165 голосов. Сходная по резкости выражений формулировка прогрессистов также была отвергнута 139 голосами против 97. Приемлемым признали вариант, предложенный "земцами-октябристами", центристской группой расколовшейся к тому времени октябристской фракции.

Формулировки этого документа оттачивались в ходе длительного обсуждения и комиссии, а его содержание заслуживает обстоятельного изложения. Во вводной части резолюции подчеркивалось, что как сенатор Манухин, так и Совет министров "пришли к заключению, что тяжкие условия труда и быта, в которые поставлены были рабочие Ленского товарищества, создавали готовую почву для возникновения рабочих беспорядков и что основная причина последних, таким образом, коренится в области экономической". Тем самым Дума всецело стала на сторону забастовщиков, подчеркнув необоснованность подозрения, будто политическая агитация явилась побудительным мотивом движения. В пункте 1 резолюции содержался упрек правительству по поводу "не принятых своевременно мер ...для улучшения быта рабочих и урегулирования их отношений с Ленским товариществом".

В пункте 2 порицался тот факт что товарищ министра внутренних дел оспаривал обоснованность судебного преследования ротмистра Трещенкова и пытался воздействовать на ход следствия. Резко осуждающе прозвучала фраза о том, что МВД "по-прежнему продолжает пренебрегать общественным мнением и игнорировать интересы широких масс населения". Затем следовал заключительный вердикт: "Государственная Дума находит, что объяснения Министра торговли и промышленности не снимают с руководимого им ведомства упрека в неприятии всех мер к предотвращению события 4 апреля 1912 г.. а объяснения товарища министра внутренних дел признает неудовлетворительными и переходит к очередным делам" [68]. За эту формулировку проголосовало 166 депутатов, в том числе левое крыло и центр, против - 64, главным образом "националисты" и правые октябристы [69].

Поскольку Основные законы 1906 г., как известно, не предоставляли Думе, равно как и Государственному Совету, права формировать и смещать правительство, подобные негативные "формулы перехода к очередным делам" были самой резкой формой неодобрения деятельности правительства парламентом. На одном из последних заседаний Думы правительству был вынесен вотум недоверия, прямо направленный против МВД, и заодно выговор торгово-промышленному ведомству. На том и завершилась тянувшаяся более двух лет, а с началом Первой мировой войны окончательно отодвинутая на второй план история конфликта русской общественности и правительства по поводу кровавой трагедии в Восточной Сибири.

Вполне современная по тем временам общественность, сначала в лице быстро выясняющей причины и остро откликающейся на события прессы, затем в ходе длительного давления со стороны парламента и прессы, реагировала на Ленские события весьма чувствительно, хотя и с заведомо критических позиций по отношению к государству и его бюрократическим структурам. При всей широте диапазона общественной реакции выявилась общая "оркестровка" критически-разоблачительного хора, начиная с интервью и репортажей, журналистских расследований до фотографий с места событий, от воспроизведения в печати чиновничьих несообразностей до повторяющихся думских дебатов и предвыборных кампаний.

Телеграф и телефон, только что изобретенные средства массовой коммуникации, в течение считанных часов доносили вести из удаленных на тысячи километров захолустий, а появление серии снимков с места событий возвещало о наступлении века технической видеоинформации. Если прежде властям, благодаря репрессивным мерам, часто удавалось утаивать аналогичные столкновения и трагедии [70]. (из-за Урала доносились лишь неясные слухи о "сибирских жуткостях"), то теперь Россия и в этом смысле вступила в европейское XX столетие.

Пресса и Дума показали, что их поведение и деятельность ни в коем случае не ограничивались представительством интересов отдельных слоев и групп населения. Мы сталкиваемся здесь с выраженной социальной восприимчивостью всего российского общества, а не только пролетарского его слоя. Наряду с возмущением по поводу ужасного кровопролития реакция общественности отмечена пристальным вниманием к проявлениям "раннего капитализма". Оценка обществом этих явлений в Сибири как скандального происшествия косвенно свидетельствует, что в Европейской России они практически сошли на нет. Первые сообщения о трагедии поступили, естественно, от представителей пострадавших рабочих, левооппозиционных активистов, начавших собственное расследование. Тем не менее крупные газеты и ведущие думские фракции тотчас подхватили и широко распространили эту информацию. Основная фаза общественного протеста вместила в себя определенный диапазон формулировок, в ходе ее определилась аутсайдерская позиция правых радикалов, но все же отсутствовало размежевание между "пролетарской" и "буржуазной" общественностью. По мере того, как они обретали собственное самовыражение, "общество" и "народ" образовывали единый фронт протеста.

Общественный резонанс, расследования и думские запросы вызвали к жизни некоторые конкретные перемены. К их числу следует отнести долго обсуждавшийся закон о страховании рабочих, который в канун Первой мировой войны был наконец-то принят [71]. Воздействие общественной критики на должностных лиц всех уровней было ощутимым, хотя и противоречивым. Лензото уволило немало служащих, реорганизовало управление предприятием и покончило с некоторыми вопиющими злоупотреблениями на приисках. Правительство с Коковцовым во главе отреагировало на предъявленные обвинения, причастные к делу министры стремились оправдаться перед Думой, где, правда, дело завершилось упорной реакцией Макарова. Его отставка, последовавшая вскоре после думского выступления, отчасти может быть объяснена именно этим его резким шагом. Назначенный императором и наделенный чрезвычайными полномочиями сенатор Манухин занялся - с некоторым опозданием, зато достаточно основательно и в напряженном ритме - расследованием инцидента. Негодование, которым дышал доклад сенатора, отнюдь не было проявлением оппозиционного настроения, в чем его подозревали. Впрочем, приемлемый для общественности Коковцов был отправлен в отставку в январе 1914 г., и в правительстве усилилась тенденция к максимально возможной затяжке рассмотрения результатов ревизии и реализации конкретных мер. Начало же Первой мировой войны и вовсе избавило ротмистра Трещенкова от намечавшегося судебного разбирательства.

"Осведомительное бюро" при министре внутренних дел занималось тогда сбором газетных вырезок для представления главе МВД: просматривались, т.е. воспринимались всерьез, даже большевистские газеты "Звезда" и "Правда". Попытки правительства приостановить независимое общественное расследование или хотя бы воспрепятствовать публичной критике властей ограничивались вспышкообразной "малой войной" против революционной прессы с конфискацией особо радикальных изданий, в том числе книги, вышедший в свет под авторством Баташова. Государственная типография, напротив, тиражировала и распространяла все думские речи без каких-либо изъятий!

Если ленскую трагедию до сих пор оценивают как главную веху на пути к неминуемому революционному краху предбольшевистской России [72], то это свидетельствует лишь о детерминистском подходе, оставляющем вне поля зрения возросшую устойчивость системы к кризисам и конфликтам. Сторонники такого подхода не пытаются также сравнить ситуацию в России с системным кризисом в других странах, где он способствовал процессу демократизации. "Ленское дело", появившееся в результате кровавой бойни на сибирских золотых приисках, освещает прогрессивную стадию эмансипации и самодеятельности общества. Независимая от государственной власти, критически настроенная общественность, обладающая способностью и необходимой свободой для того, чтобы инициировать расследование, вести открытые дебаты в прессе и парламенте, принадлежит без сомнения к сущностным признакам современной демократии. Само наличие и энергичное функционирование такой общественности, как я стремился показать, может расцениваться как этап на пути к демократизации России. Современные российские историки подчас апеллируют к "богатым демократическим традициям русского народа" [73], однако, думается, они неизбежно столкнутся в этом случае с феноменом "ленского дела".

73. Лейберов И.П., Марголис Ю.Д., Юрковский К.Н. Традиции демократии и либерализма в России // Вопросы истории. 1996. №2. С. 13. Ср. также: Шелохаев В.В. Русский либерализм как историографическая и историческая проблема // Там же. 1998. №2. С. 13 (здесь также см. Библиографию исследований 1990-х гг.).

Печатается по электронной публикации на сайте http://vivovoco.rsl.ru/VV/JOURNAL/RUHIST/LENA.HTM

Манфред Хаген,
профессор университета г. Геттинген, Германия.  

Ленский расстрел 1912 года и российская общественность.

Журнал «Отечественная история», № 2, 2002 г.  

© М. Хаген.

Далее читайте по теме

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС