№ 1'03

Маргарита Мысина

Мамаша, кипяточку!

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

XPOHOС

 Мамаша, кипяточку!

Вновь после долгой разлуки иду я по родным подмосковным местам на стрельбище «Динамо», что неподалеку от Мытищ. Оглядываюсь вокруг и многого не узнаю: где те огромные голубые ворота у въезда на динамовскую территорию? Где вековечные сосны и березы тенистой аллеи, стоявшей вдоль въездной дороги? Интересно, уцелела ли дача, некогда принадлежавшая динамов­ской футбольной команде, со второго этажа которой, на потеху местным пацанам и одноклубникам, прыгал знаменитый тогда вратарь Хомич?

Цела дача! Цела старушка, даже отреставрирована и снова выкрашена в голубой цвет. Задумчиво стоят вокруг нее молодые деревца и несколько чудом уцелевших ветеранов — довоенных сосен и елей, памятных еще с детства: «Здравствуйте, старинные друзья!» — улыбаюсь им я. «Здравствуй и ты!» — словно слышу в ответ.

Вхожу в городок... Он и не он. Где те длинные зеленые бараки, в которых некогда жили спортсмены стрелки, приезжавшие на соревнования? А в самом начале войны здесь располагалась даже наша школа в одном из бараков, и я ходила в нее в первый класс, пока не достроили в нашем поселке кирпичного завода новую школу и мы не перешли в нее.

Все вокруг изменилось и похорошело: новые добротные постройки и красивейшая гостиница на европейский лад притягивают внимание. А вот и несколько старых строений и белый двухэтажный дом, в котором жили тогда знакомые нам девочки Галя и Клава, ходившие с нами в школу. И мысли невольно переносятся в предвоенный сороковой мирный год, почти младенческой эры моего детства. Ах, как ярко высвечивает он отдельные эпизоды и картины тех безвозвратно ушедших дней! Прислушиваюсь к шуму деревьев, а слышится мотив танго — то ли «Утомленного солнца», то ли «Вдыхая розы аромат». Нарядные люди в белом на здешней теннисной площадке бьют ракеткой по теннисному мячу. Прыгает и звонкий волейбольный мяч над белой сеткой. Звучит пистолетная и ружейная стрельба из крытых тиров: идут соревнования, а мы — малышня, несмотря ни на какие запреты, ползаем по насыпным валам за тирами, собирая самую сладкую и обильную в этих местах землянику, пренебрегая шальными пулями, изредка пролетавшими над нами за последним валом и чиркавшими в кронах высоких сосен над нашими головами в сфере недосягаемости; и мы, зная об этом, не боялись их.

Зима тоже была по-своему прекрасна. Прямо от ворот вели в лес лыжные маршруты, обозначенные цветными флажками. И мы любили этот вид спорта, у многих из нас были лыжи, так как на стрельбище была лыжная база, там работали в обслуге люди из поселка и приносили своей ребятне бракованные, наполовину изношенные, а иногда и чуть-чуть поломанные лыжи, которые умельцы приводили в порядок, к нашей радости. На лыжах в лесу, но особенно в карьерах, где летом брали глину, мы готовы были пропадать с утра до ночи.

Домишки нашего заводского поселка, словно стая старых и серых галок, ютились совсем рядом со спортивным городком. Мы жили в бараках, оставшихся еще со времен прежнего хозяина завода, и голубая дача на «Динамо» была его летней резиденцией, вроде небольшого имения. Несмотря на убожество нашего быта, мы жили дружно и не считали себя обделенными. Но вот началась война. Сразу все резко изменилось вокруг. Осенью, гуляя недалеко от «Динамо», замечали, как в небе противно и нудно выл мессер, и наши его почему-то не сбивали. Иногда на нас сыпались листовки, и мы, собрав их, бросали в костерок, часто разводимый нами ради детской шалости. Фашистские листовки мы не читали, чего-то боялись и сразу сжигали их. Большие голубые стрельбищинские ворота теперь захлопнулись для нас навсегда. Крытые машины с военными и штатскими въезжали и выезжали из них. Шли отряды солдат и новобранцев. Поселок знал, что на «Динамо» идет своя особая напряженная и тайная военная жизнь, строго охраняемая от постороннего взгляда. Фашисты рвались к Москве. Въезд в нее без особых пропусков был запрещен, да нам и ездить туда теперь было незачем. Куда подевалась та радостная торжественность, музыка и смех на «Динамо»? Вспоминали, какое в буфете там было вкусное ситро, которое в складчину мы покупали, пуская бутылку по кругу. Как ярко блестели солнечными искрами апельсиновые и мандариновые корки — оранжевые на белом снегу. Какими красивыми и пахучими были блестящие обертки от дорогих конфет... Эти деликатесы были нам не по карману. Мы могли только украдкой, подобрав оранжевую корочку, побрызгать в лицо друг другу душистым, еле заметным фонтанчиком сока или, незаметно подхватив дорогой конфетный фантик, насладиться волшебным запахом шоколада и, чтобы никто не увидел, лизнуть золотую фольгу.

Теперь об этом остались лишь одни воспоминания — «Динамо» стало особой воинской частью. Не зря же над ним кружили прорвавшиеся мессеры, не зря немцы забрасывали сюда диверсантов, которых, кстати, успешно обезоруживали и вылавливали наши красноармейцы. Слышали мы от взрослых, что не только стрельбище привлекает врага, но и недалекое водохранилище и соседние военные заводы, где делалось оружие, — это на «Силикатке» и в соседних Подлипках, да мало ли где еще?!

По ночам в небе разгорались настоящие воздушные бои, некоторые из них мы видели, сбежав из бомбоубежища и наблюдая за ходом сражения вместе со взрослыми, плохо соображая, где наши, а где фашисты.

Однажды в самый разгар событий на фронте, когда немцев отбросили от Москвы, но они еще не хотели сдавать своих позиций, в нашем доме появился необычный квартирант со стрельбища «Динамо». Перед этим мать вызвали в правление завода и сказали, что он поживет у нас какое-то время, предупредив, что этого не должен знать никто из соседей и чтобы мы не вступали с ним ни в какие разговоры, а обеспечили ему тихий уют, тепло и отдых. Что спросит сам — ответить, о чем попросит — исполнить. Ночью завезли дрова, приказав не экономить их, чтобы постояльцу было тепло. Приходили какие-то военные, все осмотрели, перед этим мама чисто вымыла и убрала нашу детскую — лучшую комнатку. Военные остались довольны, комната для гостя им понравилась. Занавесив окна, как положено было при светомаскировке, мы сидели у керосиновой лампы и дожидались, с замиранием сердца, у жарко натопленной впервые за многие месяцы плиты, когда раздастся с улицы стук в окно. И стук раздался... Прицыкнув на нас, чтобы убрались в другую комнату, мать бросилась отпирать входную дверь в сенцах, — квартирант явился. Взрослые о чем-то переговорили в темных сенях, и он быстро прошел в приготовленную для него комнату, и через некоторое время послышался негромкий, но требовательный голос: «Мамаша, кипяточку!»

Не показывая лица, энергично подхватив высунутой из-за двери рукой поданный ему горячий чайник, захлопнул за собой дверь, и в доме воцарилась привычная тишина. И так всякий раз мама прогоняла нас при его появлении. Однако детское любопытство неистребимо, и мы каждый раз тоже выискивали разные предлоги, чтобы улизнуть из-под домашнего ареста и увидеться с нашим секретным жильцом.

Однажды нам повезло. Мы увидели его и сразу разочаровались. Ничего особенного в нем не было: солдат как солдат, в телогрейке, солдатской шапке-ушанке, надвинутой до глаз, не слишком высокий и не очень молодой, какой-то ссутулившийся, видимо, промерз на морозе, а морозы тогда стояли свирепые. Не глядя на нас, он, как всегда, прошел к себе и через несколько минут — уже знакомое: «Мамаша, кипяточку!»

После этого мы с ним встречались уже не раз и привыкли к его молчаливому приходу. Он никогда не разговаривал с нами, словно мы для него не существовали, и всегда был очень усталым и озабоченным чем-то.

Но однажды... В этот вечер дали электричество, мама что-то делала во дворе, мы с сестренкой, разложив кукольные тряпки на табурете у потрескивающей березовыми полешками плиты, увлеклись игрой, как вдруг дверь — настежь, и с улицы, в клубах крепкого, морозного, голубовато-розового пара, неожиданно и стремительно вошел наш квартирант. В белом полушубке, с портупеей через плечо и планшетом, розовощекий с мороза, ясно-глазый, с открытым лицом и улыбкой, он поразил наше детское воображение и показался нам необычайно красивым; если не сказочным принцем, то уж настоящим красным командиром, героем фильмов и песен того времени, олицетворявшим солдата будущей победы над фашистами, а то, что она придет, не сомневались нисколько: так нас воспитали, и мы верили в это.

Озорновато подмигнув нам, от изумления и неожиданности открывшим рты при столь необычном его виде, он словно светился весь радостью и не скрывал этого... Спокойно разделся и сам взял чайник с плиты. Позвав маму, о чем-то переговорил с ней, а утром потихонечку, наверное, чтобы не разбудить нас, ушел в предрассветный час сквозь мороз и вьюгу, чтобы никогда уже не вернуться. Мы поняли: он отправился на фронт, где воевал и наш отец.

Когда рассвело и мы проснулись, мама сказала, что опять можем занять свою комнату: наш гость уехал.

— Мама, почему ты никогда не разрешала нам разговаривать с ним. Кто он?

— Я сама не знаю кто. Но знаю, что очень хороший и большой человек. Думаю, у него очень опасная и трудная служба. Ему нужен был хороший отдых, которого у него было очень мало, — услышали строгий ответ.

— А как звали его? — все допытывались у матери.

— Не знаю! Он имени не сказал, девочки, и вам этого не нужно знать.

На тумбочке лежало немного продуктов, оставленных им, видимо, как благодарность за гостеприимство и заботу: тушенка, рыбные консервы, солдатское солоноватое печенье галеты, сахар и еще что-то. Целое богатство по тем временам. Но больше всего нас, детей, обрадовала плитка шоколада, вкус которого уже давно забыли. Долго еще потом вспоминали нашего такого жильца: где он? жив ли? как воюет? Нет-нет да и вспомним: «Мамаша, кипяточку!», и его молодого, красивого, в белом полушубке, в клубах морозного, голубовато-розового пара, — каким запомнился нам на всю жизнь...

Прошли годы. Мы с сестрой выросли, выучились, вышли замуж. Я — за офицера, с которым уехала на Дальний Восток, но каждый год, в отпуск мужа, приезжала с семьей в родные края. Все изменилось вокруг. Домик наш на отшибе и бугор снесли, сравняли, и на их месте появились строения военно-морской базы. Мама жила теперь в маленькой комнатке в коммуналке.

Однажды, узнав, что я приехала, к нам забежала бывшая соседка, некогда неподалеку жившая от нас на другой стороне бугра. Она была обрадована нашей встречей. Глаза ее сияли радостью и какой-то невысказанной тайной... Наконец ее тайна обнаружилась: «Нате, читайте, специально сберегла к вашему приезду, — сказала она и сунула в руки большой иллюстрированный журнал. — Тут про вашего квартиранта, что жил у вас во время войны, написано, и снимки есть!»

Я полистала журнал, и вдруг взгляд сам собой замер на фотографии человека, лицо которого мне было очень знакомо: «Ой, мамочка, взгляни, действительно наш военный квартирант! Помнишь?!» — не сдержала я удивления. Мама надела очки, взглянула и заулыбалась: «Да, кажется, он! Только наш русский, а этот немец какой-то, в форме немецкой, а лицо одно и то же, что того, что этого!» «Так это когда он у немцев в тылу работал, это же знаменитый разведчик Николай Кузнецов!»

Но радость наша быстро угасла, когда мы прочитали о его гибели. В самом конце войны, будучи раненным, он попал в окружение бандеровцев, действовавших в Западной Украине. До последнего отстреливался от бандитов и погиб. Случилось это уже после совершения подвигов, сделавших его символом беспредельной храбрости и мужества.

Помногу раз мы бегали в детстве на любимый фильм «Подвиг разведчика», где Кузнецова играл артист Кадочников, совсем не похожий на него в жизни. Как мы любили этого героя и не подозревали, что когда-то жили с ним под одной крышей!

— На «Динамо» висит мемориальная доска, и там про него все написано, — прервала мои воспоминания соседка. — Мы, как только прочли, сразу поняли, кто в войну зимой жил у вас. И годы, и месяцы — все сходится!

— Откуда ты знаешь, это же было военной тайной? — удивилась я.

— Шила в мешке не утаишь, — продолжала соседка. — Мы не раз видели его, когда на санках с бугра катались, а он ходил к вам. Наш дядя Петя, что тогда в завкоме был, под большим секретом сказал нам, что к вам на квартиру какого-то тайного агента со «стрелки» поселили. ...Пойди на «Динамо» и сама увидишь доску, где про Кузнецова написано.

Как же у меня защемило сердце от нахлынувших детских воспоминаний, когда я увидела мемориальную доску, прикрепленную в честь легендарного разведчика, Героя Советского Союза Николая Кузнецова.

Теперь этой доски не стало. Кто снял ее? У кого поднялась рука?!

1997

WEB-редактор Вячеслав Румянцев